Млечный Путь
Сверхновый литературный журнал


    Главная

    Архив

    Авторы

    Приложения

    Редакция

    Кабинет

    Стратегия

    Правила

    Уголек

    Конкурсы

    FAQ

    ЖЖ

    Рассылка

    Озон

    Приятели

    Каталог

    Контакты

Рейтинг@Mail.ru



 






 

К’Джоуль  Достопочтенный

Виртуальная хроника чертовщины и плутовства,

    составленная и описанная кротким любителем изящной словесности, философически взирающим на вещи немыслимые и феномены невообразимые.
    
     Общедоступный перевод с альдебаранского

    
     ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой сухим, безжалостно протокольным языком живописуется планета Тартар и ее этнически коренные обыватели.
    
    
     Горный хребет, который, горбатясь и пучась, тянется гигантской каменно-чешуйчатой змеей вдоль всего восточного побережья Буль-Булькающего Океана, носит название Сатанинских гор. Эти угрюмые серо-буро-горчичные горы изобилуют неприступными для альпинистов вершинами и бездонно-мрачными ущельями, недоступными для интуристов и туристов-одиночек из числа грабителей пещерных анахоретов. Растительность здесь невыразимо скудна и тоскливо нерадостна: мхи, лишайники, мухоморы, корявые иглокусы, низкорослые фиктусы и карликовые дудкисы с пятнистыми стручками цвета неприятного. Под стать ей и животный мир: кое-где попадаются мелкие лохматые зверьки с мерзкими рыльцами и здоровенными усищами, да изредка квакающей тенью проносится в сумрачном небе их исконный враг – вредоносный ящер с отвратительным кувалдообразным клювом. Однако лучшего убежища для инакодействующих и в каком-то смысле инакомыслящих, отвергнутых и гонимых властителем Великого Альдебарана, не найти на этой величественно унылой планете, которая числится в звездном каталоге под названием Тартар.
     Тартар кружит, словно запутывая следы, по сложной орбите вокруг очень желтого карлика класса «Х+Y», который находится в довольно пустынной провинции одной из безымянных галактик.
     Если всю ночь напролет неусыпно следить за Тартаром с помощью большой подзорной трубы или морского бинокля, то будет хорошо видно, как кляксы морей и океанов то явятся, то растворятся. Это наводит кое-кого на глубокомысленные умозаключения о вращении планеты вокруг своей оси. Более того, отложив указанные наблюдательные инструменты и взглянув в прицел лазерного бомбомета, каждый сведущий в астрономии космотурист немедленно выдвинет дерзкую гипотезу о наличии на Тартаре двух полюсов – Северного и, сами понимаете, Южного. Тот, который Северный, покрыт сугробами прошлогоднего снега и как бы нехотя сверкает сосульками, а тот, который Южный, покрыт незамерзающими болотами, непроходимыми топями и укутан облаками дыма во всю чадящего торфяника.
     Атмосфера на Тартаре совсем не такая, как на других обитаемых планетах, а очень даже своеобразная и в каких-то загадочных отношениях своеобычная. Лучи ближайшего к планете светила едва-едва рассеивают мрак и полумрак, а уж греют и того хуже, словно из-под палки. Даже на экваторе, в самой жаркой зоне Тартара, в полдень почва нагревается как брюхо давно голодного стрекозла, мечтающего о вкусной и здоровой пище.
     По причине особого угла наклона оси планеты на ней царит преимущественно вечно дождливая и слякотная осень, чем-то напоминающая начало всемирного потопа, извечного предвестника хронической простуды и бронхиального кашля. В силу этого весь Тартар покрыт непросыхающими лужами морей и океанов, а его атмосфера туманна и густа как сметана худосочной колхозной коровы.
     Самый большой остров планеты называется Адом.
     Со стороны океана скалистое побережье Ада кажется однообразным и каким-то скользким на первый, но не последний взгляд. Большую часть года оно окутано плотной пеленой серого тумана, от которого страшно першит в горле и хочется непрерывно чихать на все и всех. В свирепом тумане прячутся от любопытных взоров мореходов айсберги, плавучие льды и пиратские ботики, которые надежно охраняют остров от непрошеных визитеров и визитерок, да и вообще от всех тех, кто имеет коварное намерение втереться в доверие к подозрительным по своей натуре островитянам. За полосой безжизненных голых скал очень смутно вырисовываются цепи сопок с бульдожьими, щекастыми склонами и хорошенько приплюснутыми вершинами. Многие из них втихаря несут на себе ледники и поля беспечно тающих снегов.
     Особую грозную и величественную прелесть Аду придают фьорды, дьявольски узкие, длинные и запутанные как коридоры власти. Побережье безжалостно иссечено ими. Океан своими рукавами-фьордами на сотни миль нахально внедряется в глубь гигантского острова, расчленяя его на гористые островки и необитаемые рифы.
     Берега фьордов выглядят пустынными и бесплодными. Однако это далеко не так. В некоторых малодоступных, но стратегически важных местах побережья находятся хорошо замаскированные и засекреченные турбазы изгнанников и колонии отчаянных рыбоедов из когорты прославленных своей расовой чистотой и дурными привычками аборигенов.
     Наиболее оживлены фьорды южного Ада, где сосредоточена большая часть населения острова. Вблизи поселков, расположенных в коммунальных пещерах и противоатомных, многоквартирных бункерах, снуют сторожевые торпедные галеры, подводные лодки с охотниками на медузистых горгоноедов и пузатые рыбацкие шхуны с ушлыми контрабандистами. Здесь защищенные от сырых ветров участки суши покрыты колючей травой и рощицами ветвистых трепыхарей, из которых аборигены режут двуствольные курительные трубки. Именно эти благодатные берега и эти рощицы в свое время увидел Янус Адольфович Люциферов, который первым вступил на остров и тут же сделал серию акварельных набросков его очаровательных пейзажей.
     Внутренний Ад – это переполненная болотами каменная чаша, где зарождается величественный и многоводный Стикс, главная транспортная артерия островитян.
     В устье Стикса находится город-крепость Аденбург. Справа к нему примыкает печально известная своей климатической непредсказуемостью и экологическими катаклизмами каменистая пустыня, где меж здоровенных булыжников и небоскребными кучами городского мусора затерялись кочующие орды совершенно одичавших коммивояжеров, банды фанатиков просвещения и лихие ватаги страховых агентов вкупе с безработными почтальонами, занимающимися эпистолярным плагиатом.
     Ежели громко, с хрустом зевнуть и слегка прищуренным оком непредвзято уставиться налево, то откроется исключительно волнительная картина индустриального пейзажа периода первых адских пятилеток, семилеток и десятилеток. Там и сям бугрятся угольные терриконы, ржавеют экспроприированные у инопланетян башенные краны, подпираемые раскуроченными станками с числовым программным управлением, но без программ, которые экспроприаторы забыли экспроприировать. Жирным дымом щедро мажут свинцовое небо высоченные заводские трубы с закопченными портретами Вождя. Очумело рыскают по железнодорожным путям бронепоезда с работягами, управленцами, пэтэушниками и женскими отрядами быстрого сексуального реагирования.
     Сурова природа Ада. Да, очень и очень даже сурова. Суровее и не сыскать.
     Западные ветры несут с громом и молниями громадное количество соленых океанских паров. Встречая на своем пути снежные вершины берегового хребта Сатанинских гор, они разражаются затяжными ливнями, вызывающими адский насморк и дьявольскую лихорадку.
     На побережье средняя температура самого тошнотворно бархатного месяца всего каких-то сто десять градусов по шкале Рибентропа, а в зимние месяцы температура редко падает ниже абсолютного нуля по шкале Гембельса. Словом, здесь – царство вечной осени и поэтического вдохновения певцов рассудочной меланхолии и сверхчувственной ностальгии.
     Мягкий и сырой климат – это как раз именно то, что любят древесные водохлюпы, чьи дремучие заросли густым пиратским плащом покрывают крутые и не бритые лесорубами скулы фьордов, втихаря захватывая каждое место, где камень хоть чуть-чуть прикрыт гумусной почвой. В обнимку с водохлюпами растет хрупкое, но чрезвычайно живучее дерево – тернюк забуревший. Тернюк особенно хорошо себя чувствует в полутьме, во влажной удушливой атмосфере, на стволах погибших собратьев и толстой подушке из мха.
     Через густой переплет колючих ветвей, обросших седыми космами лишайников, с трудом пробираются только могучие волосари с одним плаксивым глазом в центре шишкастого лобного щита. Своей многотонной тушей они упорно проламывают себе дорогу в этой чащобе, озабоченные поисками съедобных кореньев и разной полезной для здоровья тухлятины.
     Волосари пользуются исключительно большим сакральным почетом у аборигенов, которые особенно чувствительны ко всякому эстетическому безобразию и чудовищной неароматности. Их племенные жрецы, отъявленные кудесники и чудесники, глубоко убеждены в том, что несвежая моча такого священного животного, как волосарь, лечит бесплодие, идиотизм и желудочные колики, а также избавляет от прыщей, мозолей и косоглазия.
     У аборигенов такое множество различных сногсшибательных поверий, суеверий и прочей религиозно-мистической экзотики, что они порой только смущенно разводят своими шестью руками, когда заезжие этнографы пытаются вдолбить в их совершенно лысые головы принципы паранаучного атеизма, буржуазного прагматизма и технократизма. В придачу ко всему эти остолопы имеют наглость навязывать цивилизованным ученым свои пантеистические мыслишки в обмен на пиво, огненную воду, малосольных раков и синтетические парики.
     Побочное занятие аборигенов – спортивно-браконьерское рыболовство с использованием бабахеров, надводная охота на мракобесных щукарей, разведение поганистых грибов и публичные диспуты на отвлеченные кулинарные темы. Так как в мирное время главные хозяйственные занятия их не докучают, они с превеликим удовольствием чистят рюкзаки заблудившихся геологов и кошельки философов, промышляющих отшельничеством.
     Современные археологические раскопки под руководством прославленного графомана и академика на общественных началах Мыколы Джеймсовича Кабанидзе со всей категоричной неочевидностью свидетельствуют, что территория южной части Ада была заселена резидентами аборигенов в доисторическую эпоху пронзительно свистящих драконов и кукарекающих брюхолазов.
     По мнению Кабанидзе, начало истории тартариан датируется еще тем времечком, то есть времечком невероятно дикой и до невозможности шкурной первобытности.
     Согласно неподлежащей критике археологической периодизации, разработанной студентами, аспирантами и лаборантами Университета паранаучного протоисторизма, первой стадией первобытной экономики соответствует древнейшегалечный век, а также век среднейшедеревянный. О безусловности предложенной классификации свидетельствуют зарубки на память, сделанные посредством галек на розгах, коими пращуры тартарианских аборигенов прописывали вечные истины в мозгах архаичных неофитов, предварительно обработав их седалищную основу.
     В достопамятный период среднейшедеревянного века складываются объективные и субъективные предпосылки для перехода к внеплановому звероводству и разведению в домашних условиях огнедышащих вампирчиков, обогревающих своим пламенным дыханием пещеры, поджаривающих морепродукты и подогревающих целебную болотную жижу в протобанях.
     В ХХХ–ХХVII тысячелетиях до вынужденной колонизации (до в. к.) Тартара альдебаранами начинается переход к кирпичнокаменному веку, а затем и к веку посткирпичному, когда возникает первое классовое общество и разгорается пожар классовых битв.
     Главная трудность для исследователей тех смутных первобытных времен состоит в описании ненаблюдаемых природных условий, господствовавших на адской территории, ибо оные условия не поддаются достаточно приблизительной реконструкции. Впрочем, археологические, палеонтологические и геологические изыскания в фондах окружных библиотек и в каморках библиофилов дают для этого некоторые хотя и опорные, но и в немалой мере спорные данные. Скажем, Величайшее Оледенение Северного Полюса и Северо-Восточного Ада продолжалось вплоть до XXXIII тысячелетия до в. к., соответственно чему на Южном Полюсе и необъятных просторах Юго-Западного Ада климат был невыразимо отвратительным и более чем прохладным. Понятно, что и распространение лесотундры имело совершенно иную конфигурацию, нежели в эпоху развитого классового общества с его кастами, сословиями и малыми социальными группами эксплуататоров. Иным был и животно-зверский мир. Так, например, в незапамятные эпохи сладкоголосых сурков неприлично рыкающие медвозвери водились по всему Аду, а мохнатистые слонотупы предпочитали слоняться по островам экватора в поисках высококалорийной травы забвения. Вероятно, широко были распространены дикие предки нынешних домашних ослов, ушастых и баранистых козлошерстников.
     Если мысленно и смело двигаться в те гипотетические эпохи на северо-северо-запад Ада, минуя холодрыгистую, но богатую поганистыми грибами Содомистскую низменность, лежащую слева от богатого урановыми рудами горного массива, и пройти все так же мысленно и смело там, где с крутых холмов весело низвергаются в залив Утопленника Синюшного реки Погостовка и Крематорьевка, и далее через извилистые каньоны Завраглота, можно попасть в гиблый центр Ада, где возбуждающе воняет серой и тухлыми яйцами летающих драконов.
     Как же шло развитие аборигенского общества на Тартаре?
     Для ответа на этот банальный вопросец мало одних голых фактов и антропологической реставрации скелетообразных останков пращуров нынешних аборигенов.
     Что же требуется? А?
     Скажу безо всяких обиняков: требуется осторожный и даже осмотрительный полет дьявольски виртуальной фантазии! Без оной никак нельзя уяснить себе смысл ужасно интересных обстоятельств возникновения мыслящего своими мозгами и во всех отношениях чистопородного тартарианина.
     И что же это были за обстоятельства? А?
     Никто и никогда не догадается. А вот профессор Эртран Никитыч Христопродавтенко-Чистоплюйский умудрился не только догадаться, но и вслух высказаться на Ученом совете Института Нетривиального Мышления Млекопитающих (ИНММ) о необходимости наличия благоприятных сверхприродных условий для указанных выше обстоятельств, к числу коих он причислил сытную жратву, зонтик над головой и хозяйственных бабенок. По его мнению, все эти условиях и обстоятельства сложились в геологическую эпоху бурого угля и черного торфа. В буроугольных шахтах, старательно выкопанных гигантскими червяками и карликовыми рудокопами из семейства гномистых вертухаев, зародились шестирукие адапитеки. А на упругой подстилке из торфа проклюнулись на свет рогоносные адантропы.
     Первые адапитеки предпочитали пить хмельной сок фиктусов, передвигаясь при этом в медленном танце на четырех руках, ногами нежно похлопывая друг друга по брюху. Некоторые исследователи допускают даже крамольную мысль, что первобытные адапитеки пользовались оставшимися двумя руками для колупания в носу в целях медитативного сосредоточения.
     Изучение костных останков адантропов показало, что эти существа обладали двумя массивными рогами, одним облезлым хвостом и весьма развитым жевательным аппаратом. Более того, во время торфоразработок в Болдувае бали найдены резинистые сухожилия, крепившиеся к рогам адантропов, в результате чего получалась рогатка большой убойной силы. Этой рогаткой адантропы ловко сбивали летающих драконов, а затем одомашнивали их. Последнее обстоятельство позволило заслуженному писарю наук Луи Янкелевичу Дьяволюку назвать их Kozel Habilis («Рогоносец Умелый»). Многие ученые мужи неявно допускают, что именно этому существу принадлежит пальма первенства в деле изобретения механизма эксплуатации низших рас, классов и чужих способностей.
     Питался болдувайский рогоносец крысоглазыми зябликами под сморчковым соусом и винегретом из подпочвенных ядовитых кореньев. Не чужд он был и систематической охоты на крупных скотинообразных ящуров с лиловыми подглазниками и сизыми наушниками. Любил также побаловать себя парным мясцом и обжаренными в сухарях мозгами убитых из рогатки адапитеков. Сытная мозговая пища способствовала росту эксплуататорского самосознания и самовосхваления. В эпоху чугунного века это самосознание приняло форму целенаправленного мышления о своей исторической эксклюзивности и расовом превосходстве.
     Когда на Тартар ступили первые альдебаране, отвергнутые и низвергнутые черт знает куда безжалостными силами загнивающего империализма Великого Альдебарана, они застали там довольно развитую рабовладельческую цивилизацию тиранического пошиба. Чтобы гармонично синтезировать свои политические ценности с политическими ценностями аборигенов, альдебаране, внимая советам Вождя, установили на Тартаре режим либеральной рабовладельческой демонократии. В результате аборигены демонократизировали свои рабовладельческие институты, а колонизаторы благосклонно утвердили в своем демонократическом быту прогрессивные формы рабовладельческих отношений, решив не выплачивать пособия по безработице лодырям, тунеядцам, алкоголикам и чрезмерно трудолюбивым работягам.
     Население Тартара, несмотря на очень большой и даже сверхъестественный прирост, остается относительно стабильным за счет высокой смертности на полях и лугах сражений с имперскими армиями. Свою несомненно позитивную роль в решении демографической проблемы играет и постоянное дезертирство, именуемое в официальных статистических документах трансмиграцией заблудших душ или эмиграцией в потусторонние миры.
     Административно-территориальное деление Тартара ограничивается адскими округами, число коих тринадцать. Столько же насчитывается и крупных городов казарменно-замкового типа, связанных в единую сеть страшно подземными туннелями, тайными ходами почтовых сообщений и секретными минными полями, а также подслушивающими устройствами.
     Промышленность представлена преимущественно предприятиями мощного военно-промышленного комплекса и не менее мощной индустрией самых дьявольских развлечений.
     Полезные ископаемые умозрительно изучены недостаточно, а эмпирически изученных все же достаточно для обеспечения заводов и фабрик необходимым сырьем.
     Основными отраслями сельского хозяйства являются охотничье звероводство, домашнее рыболовство и пещерно-парниковое земледелие.
     Денежная единица на Тартаре – адский купон.
     Государственный строй Тартара – вождистская республика монолитно-сплоченного типа. Во главе республики стоит Вождь, избираемый всеобщим, прямым и совершенно открытым голосованием на пожизненный срок. Мудрый Вождь созывает и распускает парламент по своему собственному усмотрению, любовно демонстрируя при этом военно-бронетанковую мощь как проявление своего неукротимого и непредсказуемого астрологами волеизъявления, издает законы, декреты, приказы и указы, назначает и смещает премьер-министров, министров, замминистров, их секретарш, любовниц и референтов. На него возложено верховное командование вооруженными силами и силами гражданской самообороны.
     Политические партии и другие общественные организации отсутствуют, за исключением партии власти Вождя.
     Пресса представлена партийной газетой «Адская Истина», военным еженедельником «Закон – Кулак», газетой для женщин и мужчин «Раскрепощенная Плоть», журналом для детей и юношества «Шухер-Бой» и «Спортивным вестником гладиаторских боев».
     Круглосуточно работают триста тридцать три канала телевидения и несколько сотен передвижных радиопеленгаторов.
     Вот так живет-поживает Ад, с яркими представителями населения которого мы начинаем знакомиться во второй и последующих главах, посвященных мракобесным истокам чертовщины, ибо, как угрюмо свидетельствует опыт душевно болеющих за чертей психов и дьявольских психоаналитиков, во мраке все бесы выглядят совсем не так, как при освещении их в богословских диссертациях, авторефератах и анонимных пасквилях, а несколько иначе.
    
     ГЛАВА ВТОРАЯ, благодаря которой любознательный читатель начинает осторожно знакомиться с Янусом Адольфовичем Люциферовым-Сатанинским и узнает кое-что забавное из жизни одного провинциального летописца.
    
    
     В безмолвном ночном мраке, черном как крематорная сажа или как гуталин солдатских штиблет, тускло светит один из боковых иллюминаторов мобильного перпетолета, внутри которого примостился за откидным столиком Янус Адольфович Люциферов-Сатанинский.
     У него крупные и резкие черты лица, небольшие угольные усики, разноцветные немигающие глаза, прыщик на левой щеке и мясистые уши.
     Своей удивительно звонкой двойной фамилией он обязан названию горного хребта, заботливо оберегающего мятежных протестанторов от недремлющего ока и длинющих ручищ Императора. Вторая часть фамилии вкупе со смуглой кожей лица неоднократно вводила антропологов и хронистов в заблуждение, провоцируя смехотворные гипотезы о горской национальности Вождя мятежников. На самом же деле все куда прозаичнее: в юношеские годы Янус Адольфович переболел поносной желтушницей, что отразилось на его цвете лица, вегетарианских привязанностях и склонностях к эстетическому мировосприятию.
     Раз уж затронуты юношеские годы исключительно великой в своих помыслах и делишках личности, нельзя обойти гробовым молчанием и детские годы Вождя.
     Начать следует, пожалуй, вот с чего. Ребенок, появившийся на свет газолиновой лампы из вместительной утробы жены лихого воздушно-десантного драгуна, госпожи Севиллы Медузовны, был крепок, криклив и липок, что несомненно свидетельствовало о его незаурядном генофонде. Отец новорожденного в это время принимал участие в летних маневрах на невозделанных полях рискованного земледелия и, сидя у себя в бронированной палатке с заминированным входом, разрабатывал хитроумнейшую штабную стратегию неотразимого удара по безусловному противнику посредством коварнейшего отступления на заранее неподготовленные позиции, забитые эшелонами с беженцами из района маневров. Узнав о прибавлении семейства графов Люциферовых, он погладил свои пышные усы саперными кусачками и нежно повелел денщику заняться подготовкой сногсшибательного мародерского пира в ближайшей неразграбленной корчме.
     Итак, будущий Янус Адольфович, имя которого было предопределено несокрушимой семейной традицией Люциферовых называть мужских потомков именами славных предков, стал одним из отпрысков древнейшей альдебаранской фамилии. В ряду этих предков прапрадед Янус Горынович занимает выдающееся место. Будучи непревзойденным мастером злостного лицемерия и дворцовых интриг, он числился при дворе Папы Помпилия, прославившегося своей кипучей колониальной политикой, в должности Императорского Ключника Царственной Пороховой Бочки и по юбилейным дням сидел на Пороховой Бочке у дверей императорской опочивальни в парадном рыцарском костюме с плюмажем, при всех регалиях и с дымящимся фитилем в дрожащих руках.
     Родовое поместье Люциферовых находилось на краю дремучего Вурдалакского леса, милях в сорока от Ведьминой пустоши, где в год Тринадцатой Вакханалии произошло грандиозное сражение стражей тайной полиции с несметными полчищами разбойников под предводительством легендарного Пучеглаза-Замаргальского. В знак победы над силами тьмы муниципалитет города Вертепска построил у дороги напротив пустоши кемпинг под названием «Ах, у дуба!» и в качестве эмблемы соорудил железный столб с расколотым бронзовым черепом на верху.
     Графское поместье представляло собой доисторическое строение с огромным множеством железобетонных химер, служивших укрытием для снайперов, и закопченных каминных труб на черепичной крыше, поросшей мхом и опутанной колючей проволокой. За десятиэтажным домом тянулись большие мерзопакостно мрачные сараи-казематы, полуразрушенные темницы, зинданы и редко пустовавшие гаражи для боевых махин пехоты.
     Дом этот, как клятвенно свидетельствовали продажные фамильные летописцы, построен был в царствование императора Папы Душещипательного, автора многочисленных пасторальных романов скабрезного содержания, и, по преданию, сама жестокосердная королева Элоизария Прелюбознательная, когда охотилась в здешних местах на прыгающих лягопопов, провела однажды жутко восхитительную ночь в указанном приюте. Мало того, наутро королева-девственница, стоя перед крыльцом на охотничьем барабане с бубном в руках, наградила за какие-то промахи незадачливого графа потоком изысканной ефрейторской брани.
     Интуристы, начисто лишенные всякого хронотопного воображения и готовые во всем сомневаться, канючить и слезливо жаловаться на ненавязчивый сервис дальних дорог, склонны были считать это предание недостоверным. Но так как все домовые управители в один голос мрачно призывали в свидетели заминированную цветочную клумбу, разбитую на месте, где когда-то валялся пресловутый барабан из кожи мордастого террориста, скептики неизменно смирялись перед мнением подавляющего большинства просвещенных лакеев.
     Если повнимательнее присмотреться к окружающему миру и принюхаться к нему же, этот старинный дом псевдомилитаристской архитектуры, с окнами-бойницами, с низкими бункерными потолками, украшенными массивными стальными балками, ржавыми от времени и крови, с каминами грубой первобытной кладки, с выступающими вперед челюстями нижних этажей и выпяченным брюхом фасада покажется капитулировавшей крепостью эпохи первых победоносных шествий покорителей Заболоченных Равнин и Бездонных Топей.
     В тот день, когда стены этого крепкого родового гнезда огласили рыдающие вопли новорожденного Януса, ветер уныло завывал в каминных трубах, в могильных склепах, в развалинах надворных строений и в обнаженных ветвях скелетообразных деревьев на погосте, хлестал мелкой пылью дождя в окна с чугунными переплетами.
     Из вполне липовых документов и филькиных грамот, до сих пор свято хранящихся в семейном архиве Люциферовых, совершенно очевидно явствует, что когда румянозадый младенец Янус появился на свет во всей своей нагой красе, городские часы на колокольне ратуши Вертепска пробили ровно шестьсот шестьдесят шесть раз и внезапно сломались.
     Неумолимо вечерело, и оконные огни ложились смелыми желтыми мазками на завесу чахоточного тумана, такую плотную, что, казалось, ее можно пощупать голыми руками и попробовать на зуб мудрости. Туман с шипением старого злопыхателя неотвратимо заползал в каждую щель и с предсмертным свистом астматика просачивался в каждую замочную скважину. Тучи, естественно, сгущались, но это не мешало тайному лучу далекой звезды энергично сверлить черный полог грядущей ночи, дабы унылый путник, он же путник запоздалый, мог остро прочувствовать величие неповторимого момента.
     Управляющий графским имением, сквалыга и старый греховодник с большим партийным стажем работы в сельской глубинке Упырей Кикиморович Надгробный отметил рождение ребенка записью в домашнюю летопись и кружкой крутого пойла, именуемого гроглом. Затем он съел приличную порцию вареной дичатины с неконсервированными грибами умеренной ядовитости, бросил в клыкастую пасть горсть сушеных осенних мух, просмотрел вечернюю почту и, скоротав остаток угасающего дня над книгой философско-порнографического содержания, на обложке которой один соавтор норовил вытеснить другого, отправился спать сном праведника.
     Домоуправитель влачил сытое существование в северном флигеле графского дома, представлявшем собой мрачную, как зубная боль, анфиладу тесных комнатенок, напоминающих предбанники, и запущенных до безобразия общественных клозетов.
     Во дворе была такая жуткая темень, такая дьявольская чернуха, что даже отважный Упырей Кикиморович, знавший там каждый булыжник, каждый заминированный участок и каждую яму-капкан, вынужден был пробираться с миноискателем в дрожащих от возбуждения руках, нервно тиская в кармане френча кастет с отравленными цикутником шипами и осколочную гранату многоразового действия.
     Никто толком не знает, как могло так случиться, что Упырей Кикиморович, осторожно вставив лезвие кинжального ключа в замочную щель, внезапно увидел перед своим мысленным взором ужасно скучный лик давно почившего графа Януса Бордживича. Эта довольно пожеванная рожа приветственно излучала призрачный свет и укоризненно взирала на Упырея Кикиморовича, сурово насупив выщипанные усики бровей. Трупный цвет впалых щек и низкого лба призрака вселял необоримое уважение и немного бодрящего ужаса.
     Невозмутимый Кикиморович во все глаза уставился на это диво, отражавшееся в его внутреннем мысленном зеркале, но внезапно лик графа Януса Бордживича потускнел и превратился в обычный туман уставшего воображения.
     Я бы покривил душой, сказав, что почтенный домовой не был поражен увиденным в своих мозгах и по жилам у него не пробежал тот приятный холодок, который он не ощущал с малолетства, когда его милосердная маман с пучком крапивы в борцовских руках призывала свое любимое чадо на лобное место. Тем не менее после минутного колебания Кикиморович взялся решительно за ключ, повернул его в замке и, бешено заорав, отважно ринулся в дом, стреляя на ходу из автоматического самопала в темные провалы флигеля...
     Прежде чем кое-как забаррикадироваться в своем бомбоубежном кабинете, Упырей Кикиморович предусмотрительно установил капкан на крупных зубодробителей.
     В кабинете графский домовой, управитель и летописец по совместительству, с максимальными предосторожностями снял галстук-удавку, надел власяной халат, ночной колпак с бубенцами, домашние сапоги с жесткими голенищами и сел у камина, откинув голову на спинку кресла, утыканную гигиеническими щипальниками. Случайно его угрюмый взгляд упал на позеленевший от древности череп-колокол. Этот давным-давно ставший ненужным набатный инструмент был повешен когда-то в комнате для напоминания о репрессированных заговорщиках из графского рода, вздернутых на воротах имения. С безграничным изумлением и чувством неизъяснимо пьянящего страха Упырей Кикиморович заметил вдруг, что череп начинает пьяно раскачиваться, фосфоресцировать и вызвякивать мелодию старинного шлягера «Мы жертвою пали в борьбе роковой». Вскоре ему начали вторить все колокольчики, бокальчики и рюмочки в доме.
     Только набатный перезвон стих и наступило траурное молчание, как откуда-то снизу донеслось бряцание железа, напоминающее зубовный скрежет приговоренного к четвертованию. Невольно хозяину кабинета вспомнились лирические рассказы о том, что, когда в домах появляются привидения, они обычно влачат за собой со скучающим видом ржавые цепи, гусеницы боевых махин, пулеметные ленты и детские игрушечные паровозики.
     «Вздор какой-то! – раздраженно подумал Упырей Кикиморович, нашаривая в полумраке самозарядный противотанковый арбалет. – Не верю я в дрессированные привидения на цепи!»
     Однако он мгновенно изменился в лице, когда увидел одно из них прямо перед собой. Сия сверхфизическая флуктуация самым бесстыжим образом проникла в комнату через плохо запертое воображение Кикиморовича, немедленно персонифицировалась и застыла у камина в боксерской стойке любителя дворцовых потасовок. В ту же секунду пламя очага, совсем было угасшее в целях экономии пиломатериалов и коксующегося угля, вдруг ярко-преярко вспыхнуло, словно хотело воскликнуть: «Вот те на! Я узнаю старого прохиндея! Это – дух графа Януса Бордживича! Ура, господа!!!»
     Да, это были незабываемые черты его лица, лица благородного графа Януса Бордживича, со своей традиционно напудренной косицей, в парадном мундире и шлепанцах со шпорами. Длинная пароходная цепь с вплетенными в нее траурными лентами элегантно опоясывала стан призрака и волочилась по каменному полу на манер хвоста саблезубого отрокара. Она была составлена из ключей, отмычек, фомок, висячих замков, запалов, детонаторов и чайных ложечек. Прозрачное тело призрака демонстрировало все графское нутро. При желании можно было рассмотреть в его крохотном желудке отполированную до умопомрачительного блеска зубочистку, парочку истлевших таракашек и продырявленный врагами партбилет.
     – Что все это значит? – притворно испуганно спросил Упырей Кикиморович, быстро протягивая руку к арбалету. – Что вам от меня надобно, почтенный персонификант?
     – Очень многое, – замогильным голосом ответил призрак, деликатно откашлившись.
     – Кто вы, собственно говоря, такой? – беззаботно поинтересовался Кикиморович, талантливо разыгрывая из себя сельского дурачка.
     – Я – тень графа Януса Бордживича!
     – Не хотите ли вы... Не изволите ли вы присесть?
     Задавая столь нескромный вопрос, хитрый Кикиморович не был до конца уверен в том, что такое бестелесное и в известном смысле материально безмозглое существо в состоянии занимать не свое, а чужое кресло. Но призрак, как ни в чем не бывало, плюхнулся в надувательское кресло (специальное кресло для облапошивания ротозеев и круглых дураков) по другую сторону камина и небрежно сплюнул в огонь, отчего пламя обиженно зашипело и приобрело цвет испорченной морковки.
     – Ты не веришь в меня? – спросил призрак, стеснительно улыбаясь, криво усмехаясь и возбужденно моргая глубоко сидящими фарфоровыми глазами.
     – Аж нисколечки, – поспешил заверить незваного посетителя старина Кикиморович, облизывая высохшие от вчерашнего перепоя губы.
     – Черт возьми! Да ты, как я погляжу, исповедуешь воинствующий атеизм вкупе с презренным метафизическим материализмом. Это очень и очень плохо! Нет, это просто возмутительно! Что же в таком скверном случае, помимо свидетельства твоих собственных вульгарных чувств, могло бы убедить тебя в том, что я существую в качестве объективной реальности?
     – Не знаю, но ваше появление в этой комнате противоречит моим бессознательным атеистическим убеждениям и всему тому, что написано в подпольных учебниках по философии для домашних заговорщиком и революционеров коммунального быта.
     – Почему же ты, олух, не хочешь верить своим косым глазам и волосатым ушам?
     – Потому, господин хороший, что любой пустяк легко воздействует на них самым непосредственным и самым непотребным образом, – уверенно заявил Упырей Кикиморович, помахивая перед лиловым носом призрака пудовой кумулятивной гранатой. – Чуть что неладно с пищеварением, то органам чувств уже нельзя доверять. Спросите хотя бы у сэра Диккенса из соседней галактики. Словом, кто знает, может быть, вы вовсе и не вы, а непереваренный кусок дичатины, которую я съел с превеликим отвращением на ужин. Быть может, вы явились не из царства духов моего подсознания, а из заурядной духовки вместе с угарным газом, почем я знаю. Словом, все это вздор! Вздор и еще раз вздор!..
     При этих оскорбительных словах призрак вдруг испустил такие неприлично вонючие и громкие ветра, произвел такой страшный вопль и принялся так неистово греметь ржавыми цепями, что Упырей Кикиморович вцепился в кресло, боясь свалиться без чувств от разбирающего его смеха. Но и это было еще ничто по сравнению с тем радостно щекочущим ужасом, который объял его, когда призрак неожиданно размотал свой головной платок и у него отвалилась вставная патентованная челюсть фирмы «Братья Зубокрушители».
     – Пощади! – истошно завопил Кикиморович, падая на колени. – Я лопну от смеха!
     – Суетный и ничтожный ум! – уязвлено вскричал призрак. – Веришь ли ты теперь в меня или нет?
     – Так и быть, верю в сказки! – воскликнул летописец, заливаясь подобострастным смешком и мысленно проклиная грибы умеренной ядовитости, которыми он лакомился час тому назад. – Как уж тут не верить! Но зачем вы явились ко мне в столь позднее время?
     – Я сюда явился не для какой-то презренной забавы, а для того, чтобы тебе, как летописцу графского рода, доверительно сообщить, что сегодня родился тот, кому предстоит осуществить революционный переворот в умах, старом-престаром мышлении, печенках, селезенках и антисоциальных поступках разумных тварей Вселенной.
     С этими словами призрак потряс цепью, а затем грохнул ею об пол для пущей и вящей убедительности.
     Мог ли знать провинциальный летописец, что благодаря сумасшедшему развитию науки и техники в не столь отдаленном будущем появится реальная возможность не только переписывать историю, но и переделывать ее в угоду заказчикам? Нет, он этого еще не знал. А между тем был в данный момент свидетелем выполнения ответственного политического заказа того, кто в настоящее время сосал величественную грудь мадам Севиллы Медузовны. В одном был прав старый пройдоха Кикиморович: никаких призраков не существует, а в случае их появлений имеет место либо несварение желудка, либо какое-нибудь другое физиологическое расстройство организма.
     Скептически поглядывая на беснующегося призрака, он был чрезвычайно рад, что отравление грибами не приняло более худшие формы.
     – Внемли мне! – орал призрак, пошло кривляясь. – Мое время истекает!
     – Я внемлю, внемлю, – пробормотал Кикиморович, громко сморкаясь и натужно пукая.
     – Как так случилось, что я предстал перед тобой в облике, доступном зрению временно живого существа, этого я не открою по соображениям военной хитрости и личной безопасности. Я прибыл сюда, дабы возвестить тебе и через тебя всем альдебаранам сенсационную новость о рождении Вождя, чье царствие будет объято космическим мраком с проблесками гениальных озарений изобретателей вечных двигателей.
     Промолвив это, дух графа Януса Бордживича взял со стола свой ветхий платок в заплатах и снова обмотал им трясущуюся от возбуждения голову.
     Упырей Кикиморович услышал, как лязгнули металлические зубные протезы, когда подтянутая платком челюсть стала на место. Тут наш летописец осмелился поднять глаза и увидел, что пришелец стоит на цыпочках, вытянувшись по-солдатски и при этом по-генеральски перекинув через руку цепь на манер шлейфа.
     Постояв и пожевав отвратительно синими губами, призрак неуклюже попятился к окну и оттуда показал Упырею Кикиморовичу призывную дулю.
     Когда между ними оставалось не более двух шагов, граф Янус Бордживич предостерегающе надул щеки. Летописец раболепно остановился, машинально ощупывая свой живот, который начал подозрительно и не без свирепости урчать.
     – Интервью со мной ты должен будешь опубликовать в местной губернской газете «Бульварные слухи», – властно просипел граф. – Сделать это надо быстро, не откладывая в долгий гробовой ящик. Не вздумай противиться! А не то убью гада!..
     С улицы до мохнатых ушей Упырея Кикиморовича донеслись какие-то неясные звуки, смутные, бессвязные и невыразимо жалобные, своей тональностью напоминающие академические философские стенания. Призрак прислушался к ним, а затем сокрушенно крякнул и, кувырком воспарив к потолку, мухой нырнул в форточку, дабы растаять во мраке туманной ночи за окном.
     Упырей Кикиморович осторожно приблизился к окну и как бы невзначай выглянул наружу. В ночном воздухе он увидел сонмы привидений, которые, слабо светясь, с тоскливыми воплями завзятых жалобщиков гусиной стаей летели в сторону дремучего и очень первобытного леса на свою очередную конференцию по проблемам несуществования реального мира.
     Живот летописца-надомника перестал урчать и начал зверски рычать.
     «Проклятые грибы!» – сердито подумал Кикиморович и опрометью бросился в ближайший клозет.
     Через несколько дней графский летописец выполнил приказ призрака (токмо ради гонорарной корысти ради) и сделал небольшую публикацию в одной из вшивых провинциальных газетенок под рубрикой: «Ночные кошмары». В статье он горько сетовал на недобросовестных торговцев грибами умеренной ядовитости, делился своими апостериорными соображениями о грибных галлюциногенах и требовал от местных властей строгого соблюдения прав потребителей контрабандных пищевых субпродуктов.
     Скрупулезнейший анализ подобных публикаций и других аналогичных доносов, регулярно осуществляемый жандармскими цензорами, однозначно свидетельствует о том, что старательное, но недобросовестное переписывание и фальсификация истории великих личностей начинается, как правило, с воспоминаний очевидцев, чьи физиологические травмы отозвались громким эхом на протекании ментальных процессов, ответственных за непродуктивную деятельность воображения. Иными словами, всякая историческая сплетня вначале физиологически переваривается, то есть переживается и сопереживается, а потом извергается и post factum пережевывается в кулуарах и будуарах, посещаемых сведущими в политологических хитросплетениях любителями экскрементальных экспериментов.
     Кстати, когда землянам стали известны некоторые факты биографии Люциферова-Сатанинского, пошли всякие пересуды, толки и кривотолки, конец которым отчасти положили, сами того не подозревая, сэр Чарльз Диккенс и члены Пиквикского клуба.
    Поставьте оценку: 
Комментарии: 
Ваше имя: 
Ваш e-mail: 

     Проголосовало: 1      Средняя оценка: 1