Бывают предложения, от которых невозможно отказаться. Даже если они связаны с некоторым риском, а ты вполне удовлетворен малозначительными событиями, которыми наполнена жизнь. Можно сказать и по-другому: есть люди, не способные отказаться от интересной работы, насколько опасной и странной та бы не казалась.
     Должно быть, я один из таких динозавров. Должно быть, ребята из Секретной Службы это прекрасно знали.
     Можете называть меня параноиком, если вам так легче. Я считаю, что за любым из нас, типичных представителей «серой массы», ведется слежка. Серьезно, с самого рождения. Ты еще и думать-то не научился, умеешь только орать да ссать, а тебя уже регистрируют. Заводят медицинскую карту, всяческие документы, исписывают тонны официальных и полуофициальных бумаг и бумажек, в которых упоминаешься ты. Растешь, взрослеешь, - а вместе с твоими антропометрическими показателями растет и количество окружающих твою персону бумаг.
     Ей-богу, они множатся, как мыши в погребе. Поверьте. Уж я-то знаю, о чем говорю. Первые десять лет своей жизни я провел в большом деревянном дедовом доме в пригороде. Мне не раз приходилось спускаться в темный подвал, чтобы вытащить оттуда старому пердуну какое-нибудь понадобившееся ему дерьмо (например, бутылку мутно-желтой самогонки). Малоприятно, скажу я вам, – спускаясь вниз, в сырость и темноту, услышать вдруг тонкий мышиный писк. И почувствовать, как нечто маленькое, скользкое и теплое пробегает у тебя под ногой.
     Впрочем, я отвлекся… Единственное, что я хотел сказать, это то, что все мы зафиксированы в базах данных. И тот, кто владеет этой информацией, знает о нас больше, чем, наверно, знаем мы сами.
     Конечно же, доказать ничего я не могу. Именно это и предоставляет вам эту счастливую возможность посчитать меня сумасшедшим, не так ли? Но разве Секретная Служба возьмет на приработки сумасшедшего? Нет, друзья мои, я так не думаю! А значит, были, были какие-то проверки, составлялись психологические портреты, рассматривались некие кандидатуры. И если уж в итоге выбор пал на меня, то и ответственность за все происшедшее лежит на тех, кто сделал такой выбор.
     В самом деле, какой спрос может быть со студента? Однажды меня просто пригласили в кабинет заместителя директора и сообщили, что есть небольшая работенка как раз для такого парня, как я.
     Позвольте, я побуду скромным, хорошо? Не знаю почему, но меня считали весьма способным студентом. Говорили, что я - «подающий большие надежды». Заслуг особых перед лингвистикой у меня не было, как, впрочем, не было и ни одной задолженности за четыре курса. Учился хорошо, но не лучше всех. Наибольших успехов добился в фонетике и прочих отраслях языкознания (да-да, фамилии Де Соссюр, Якобсон, Шлейхер для меня не сродни китайской грамоте, как для большинства людей «нелингвистического толка»). На красный диплом не тянул. Из общей студенческой массы особо не выделялся, как мне казалось.
     Разве что… ни разу не «давал». Не потому, что не хотел дать. Виноват, я просто был беден. Тех средств, что мне высылал ненавистный дед-опекун из своей деревни, хватало только, чтобы снимать мансарду в небольшом старом особнячке на улице имени академика Полуянова. Если бы не мизерная стипендия (о потанинской «прибавке» приходилось только мечтать), я мог запросто умереть с голоду.
     Большую часть свободного времени я проводил в библиотеках, читальных залах, где у меня было много знакомых. Такая же беднота – высохшие как мумии старики, полусумасшедшие «старые девы», неряшливо одетая очкастая молодежь, один страшнее другого. Единственным доступным для нас увлечением стали книги.
     Через знакомых мне удавалось иногда доставать очень старые, раритетные издания. Запыленные тома с пожелтевшими от времени страницами и тонкие потрепанные брошюры, неизвестно где изданные непонятно сколько десятилетий тому назад. Засиживаясь допоздна в тихих сумрачных помещениях за чтением никому в большом мире ненужной литературы, я порою сам себе напоминал книжного червя – эдакого героя Лавкрафта, корпящего дни и ночи напролет с какой-нибудь ужасной запретной книгой вроде «Некрономикона».
     Если же удавалось поднакопить немножко денег, я направлялся в Интернет-клуб, расположенный по соседству с домом, где жил. И тогда уже, на безграничных просторах компьютерных библиотек вылавливал самую интересную и по какому-то нелепому стечению обстоятельств незаслуженно позабытую всеми экзотическую литературу разных стран мира.
     В общем, можно сказать, круг интересов у меня был довольно узок.
     Пожалуй, хватит скромности. Давайте поговорим о моем стыде. И о моем трепете.
     Когда я в тот день зашел в кабинет заместителя директора, то чувствовал себя довольно неловко. Мой наряд состоял из единственного имевшегося в наличии серенького костюма и старых истоптанных вьетнамских кроссовок. Хозяин кабинета был из тех мужчин, которых мои знакомые библиотечные «старые девы» характеризовали малопонятным прилагательным «импозантный». В чем заключалась эта «импозантность», трудно судить. Может быть, в безупречном сочетании дорогого костюма и галстука с не менее дорогими туфлями, начищенными, само собой, до блеска. Чего уж там, эти туфли я мог бы использовать в качестве зеркала, так они блестели. Может, «импозантным» было умное лицо академика, или глубокий, поставленный голос признанного оратора, которому доводилось читать лекции по всему миру. Этим замечательным голосом заместитель директора сообщил мне о том, что я, ни много ни мало, – избранный.
     Да-да, друзья мои, как говорили в старых классических романах, «вашему покорному слуге чертовски повезло». Мне показали некий конверт (письмо из Секретной Службы, о которой наш не только «импозантный», но еще и очень тактичный заместитель директора ни словом не обмолвился), потом какой-то листок – небольшой список студентов, рекомендованных для определенной работы.
     «Какой работы?» - спросил я.
     «Важной, но – несложной и весьма хорошо оплачиваемой» - ответил заместитель директора.
     Надо отдать ему должное, он ни в чем не соврал. «Импозантность» - это прямо-таки синоним «честности», да?
     Правда состоит в том, что он и сам толком не понимал, для какой именно работы потребовались городским «службистам» студенты-языковеды. Информации в письме было мало, и носила она самый общий характер. Просьба: выделить способного молодого человека для работы в архивах. Список тех, кого можно направить по указанному адресу, прилагается. В начале этого списка – моя фамилия, так что да, я действительно избранный. Кто знает, может быть даже, Избранный с большой буквы.
     Работа в архивах… Работа с секретными материалами… Не настолько важными в наше время, чтобы брать с меня подписку о неразглашении, но все же обладающими неким ореолом таинственности в мере достаточной для того, чтобы я получил устные рекомендации «не распространяться» о деталях своей работы.
     Все это, кстати, я узнал уже позднее, на месте. Небольшое, маловыразительное здание в центре города. При входе показал паспорт, студенческий билет и направление по этому адресу на мое имя, выписанное заместителем директора.
     Как вы думаете, где оказались эти пресловутые архивы? Конечно же, в подвале! Огромное помещение, на несколько этажей уходящее под землю. И, за исключением размеров, это все довольно-таки сильно напоминало погребок моего деда. Здесь тоже пахло сыростью, не хватало нормального дневного света, а когда я впервые спустился к стеллажам с незнакомыми мне еще документами, по полу пробежала самая настоящая мышь!
     Еще одна мышь, а то и настоящая крыса, встретила меня здесь, внизу, и заявила, что будет мною руководить.
     То была худосочная носатая дама, носившая старушечьи безвкусные очки с толстенными линзами. Само собой, дужки скреплены резинкой, чтобы очки не спадали с длинного клювоподобного носа, а редкие с проседью волосы на голове собраны в типичный «крысиный хвостик».
     «Кем вы себя мните, молодой человек? Библиотечным Джеймс Бондом? - спросила крыса. И, хотя я никем таким себя не представлял, продолжила: - Оставьте всякие ваши мальчишеские штучки (боюсь даже представить, что она имела в виду, говоря «штучки», хе-хе) …и слушайте меня»
     Почему нет? Я весь внимание.
     «Вы видите вокруг себя много, очень много старых бумаг. Долгие годы к ним никто не притрагивался, так что сейчас они находятся в полном беспорядке. Эти архивы, оказавшиеся в нашем распоряжении, необходимо прежде всего классифицировать, хотя бы приблизительно, по времени и месту создания, по языкам, на которых написаны те или иные документы. Предупреждаю сразу – некоторые из этих языков уже очень давно не используются в речи и на письме, так что их можно смело называть «мертвыми». Во-вторых, надо переправить оригиналы документов в Москву. Выполнением последнего пункта займутся другие люди, первый входит в ваши обязанности. Объем работ достаточно велик, как видите. Но, если заниматься этим делом хотя бы шесть часов в сутки, вам должно хватить месяца… Максимум – двух»
     Неслабо. Как насчет оплаты?
     «Выдавать вам деньги буду я, проверять вашу работу тоже буду я. Так что в ваших интересах, молодой человек, делать свое дело быстро и добросовестно. Собеседование окончено, можете приступать прямо сейчас»
     Так меня допустили к Обитателям.
     Думаю, в самой Службе никто и не подозревал, какие горизонты для меня открывает их подземное, слабо освещаемое хранилище. Когда я раскладывал на выделенном мне широком старом столе местные фолианты, они и правда выглядели так, словно к ним не прикасались по меньшей мере лет сто. Пыль, плесень, сгнившая кожа. Да, некоторые бумаги были в обложках из кожи, может быть бычьей, может - чьей-то еще. Отдельные листы норовили рассыпаться прямо в руках. Страницы некоторых книг ссохлись между собой настолько, что напоминали куски тонкой грязной фанеры. Я обращался с ними осторожно, как ученый-ядерщик с какой-нибудь радиоактивной колбой. Клянусь, в моих глазах они были достойны такого обращения. Здесь было много всего, написанного на разных языках в разных странах. Я узнал древнеболгарский, некий вариант латинского, одинаково далекий как от классической латыни, так и от «вульгарной», которой в свое время пользовались ваганты. Мне встретились китайские иероглифы, а один пергамент украшали значки, сильно напоминавшие фото из вузовского учебника, на котором была запечатлена часть индийской «Ригведы», написанная на санскрите.
     Первую неделю я просто терялся в этом богатстве. Не знал, куда себя деть. С головой окунался то в одну работу, то в другую. Вроде как руководившая мною, «синий чулок» помочь не спешила. Она вообще если и появлялась внизу, то не надолго – пронаблюдать, чтобы я «не прохлаждался» без дела. Однако ворчать по этому поводу ей не пришлось, - мне и самому было интересно.
     Больше вам скажу, ребята. Я испытывал самый настоящий азарт, как поклонник еженедельной лотереи, вычеркивающий в своем билетике один номер за другим и постепенно осознающий, что вот-вот выиграет миллион.
     Первоначально изыскания мои были бессистемными. Но уже спустя несколько дней все как-то само по себе упорядочилось. Документы и рукописи я для начала рассортировал по степени их сохранности. Кое-какие бумаги уже не поддавались никакому прочтению, письменные знаки истерлись. Такие материалы я сложил в один из ящиков своего письменного стола, благо их было немного и места они почти не занимали. К тому же часть этих манускриптов превратилась в моих руках в пыль, хоть я и вел себя с ними весьма осторожно. С такими, неподлежащими никакому восстановлению листами я поступал соответствующим образом, как поступают со всяким бесполезным хламом – замел их под стол.
     Наиболее сохранившиеся документы разложил большими башнями-стопками вокруг своего рабочего места. Они возвышались до потолка, и от них исходил кислый запах тлена и сырости, а между страниц ползали ничтожно-мелкие, не крупнее собачьей блохи, слепые подвальные твари, научного названия которых я не знаю.
     Больше всего места заняли материалы, сохранившиеся не в полной мере, поврежденные, но еще вполне «читабельные». Со всей возможной осторожностью я сложил их в свободной части комнаты. Места не хватало, и пришлось передвинуть несколько гигантских стеллажей к стенам.
     Вот так я обнаружил первые упоминания об Обитателях.
     Стеллажи были огромными, тяжелыми, даже не смотря на то, что я освободил их от содержимого. Они были гораздо выше моего роста, а в длину, казалось, не имели ни конца ни края. С меня семь потов сошло, прежде чем я сумел сдвинуть хотя бы один на нужное расстояние. Попросить помощи у людей сверху я тогда не решился. Все-таки у них, думалось мне, наверняка есть гораздо более важные дела, нежели ковыряние здесь, внизу. А внутренний голос подсказал, что именно поэтому меня сюда и пригласили. Итак, всю физическую работу пришлось выполнить самолично. И труды мои были вознаграждены!
     Кто мог подумать? Под стеллажами обнаружились обширные выемки в полу, заполненные, как и сами стеллажи, книгами и бумагами!
     Надо ли говорить о том, как сильно я был удивлен и воодушевлен этим открытием? Какой человек не гордится собой втайне или даже явно, если думает, что чего-то достиг, чем-то выделился из общего числа? Так и я сразу понял, что о найденном мною тайнике в самой Секретной Службе давно позабыли (а может и не знали никогда о его существовании). А значит, я мог оказаться эдаким Колумбом, открывшим книжно-архивный аналог Америки… или стать безвестным древним викингом, сделавшим то же самое гораздо раньше Христофора, но никому об этом не рассказавшем.
     Надо заметить, выбирал я между Колумбом и викингами недолго. Любопытство, знаете ли, не только кошку губит. И кто бы на моем месте устоял перед соблазном заглянуть в открывшиеся взору бумаги!
     С осторожностью, граничащей с безумием (да-да, бывает и такая!), принялся я вынимать из секретного углубления наполняющие его страницы разного размера, некогда, очевидно, скрепленные между собой чем-то вроде бечевки, давно изгнившей и оставившей после себя только темные липкие полосы по краю бумаг. Странное дело – щели и мелкие трещины углубления были заполнены высохшими остовами пауков и мелкими косточками мышей и крысят. Смахнув несколько скрюченных мумифицированных созданий вместе с пылью с верхней страницы, я, внутренне трепеща и предвкушая нечто запретное, взглянул на нее.
     А она посмотрела на меня.
     Возможно, в этот миг свет лампы немного померк. Может быть, из какого-нибудь невидимого вентиляционного отверстия едва-едва дунуло холодом. И тени вокруг пошевелились. Вздрогнув, я оглянулся. Никого, конечно же никого рядом не было. Отогнав неясное ощущение угрозы, я начал изучать бумаги.
     Собственно, бумагами это можно было назвать только по функции. На ощупь страницы показались сделанными из какого-то мягкого, тягучего материала, что-то вроде загрубевшей и, должно быть, очень старой кожи. Они были покрыты грязью, чем-то липким и неприятно пахнущим, оставлявшим темные пятна на пальцах. Однако очищать их я не рискнул. Кто знает, сколько столетий рукописям? Кто даст гарантию, что так здорово они сохранились не благодаря этой самой грязевой пленке? Вдруг, стоит мне только ее снять, как бесценные письмена исчезнут, сотрутся вместе с нею?
     На первой попавшейся странице было изображено что-то уродливое, с множеством конечностей, которые изгибались, словно щупальца осьминога. Рисунок сопровождался текстом, знаки которого показались мне знакомыми, хотя я и не понял почему.
     Да, это совершенно точно были необычные бумаги, и язык, на котором общались неведомые мне писцы, тоже был в высшей степени удивительным. Неспешно раскладывая страницу за страницей на своем столе и внимательно изучая их в свете настольной лампы, а иногда и с лупой, я пытался разгадать эти знаки, шифр, как какой-нибудь викторианский Шерлок Холмс. Всего набралось десятка два страниц, испещренных уродливого вида закорючками, которые, казалось, танцевали в неверном свете лампы, извивались как червяки или мелкие морские гады. Довольно часто на этих страницах встречались небольшие рисунки, выполненные не без мастерства, при этом, впрочем, весьма условные. В большинстве своем изображения неких неизвестных мне фантастических существ. В них было нечто отталкивающее и вместе с тем притягательное, если такое вообще может быть на свете. Иногда встречались некие подобия схем или странного вида оси координат, в которой абсцисса и ордината (если то были они) изгибались, составляя сферу, внутрь которой был вписан октаэдр. Однажды – нечто, отдаленно напоминающее карту звездного неба, однако позже, сверившись дома с соответствующим атласом, я не нашел никаких созвездий, походивших на изображенные в рукописи.
     Рассказывать о своей находке Крысе я не стал, решив, что этот маленький секрет до поры до времени может остаться моим личным делом. В конце концов, меня наняли для того, чтоб я выполнил совершенно определенную работу. И я ее вполне добросовестно выполняю, не так ли? Ну, а бумаги… Вряд ли в Службе смогут по достоинству оценить уникальность обнаруженных мной материалов. Опять же, во мне говорил инстинкт первооткрывателя. И твердил он, что под другими стеллажами может обнаружиться еще что-нибудь, что поможет лучше разобраться в первой моей находке.
     Да, мне приходилось быть осторожным и заниматься интересующим меня делом лишь урывками, в те недолгие периоды, когда я более-менее мог быть уверен, что Крыса не застукает меня за этим «непристойным» занятием. С другой стороны, дело спорилось, к концу третьей недели я практически все уже рассортировал, и руководительница оставалась мною довольна. Надо думать, такой прыти старая дева от хилого студентика никак не ожидала. Это, увы, никак не сказывалось на нашем с ней общении: оно по-прежнему ограничивалось проверками, вопросами типа «что в этой папке?» и «много ли еще осталось?» и дежурным указанием «работайте».
     Работал я много. А вот спал урывками. Часто снились кошмары. Приходя поздно вечером к себе домой, долго размышлял, пытался по памяти воспроизвести какие-то изображения, знаки, часто сверялся с известными мне книгами и исследованиями в разных областях лингвистики, пытаясь найти соответствия в каком-либо языке мира языку тайных бумаг. В результате этого ночами мне являлись бредовые видения, невероятные монстры, не поддающиеся четкому описанию, которые словно пытались мне что-то сказать или позвать меня куда-то… но, по счастью, я не понимал их.
     Тайники обнаружились не под всеми стеллажами. К концу месяца, мною было установлено еще три схрона. Бумаги, скрытые в них, оказались весьма схожи и, верно, отчасти дополняли друг друга.
     В начале пятой недели я, на свой страх и риск, попробовал начисто переписать прямо в подвале один из листов. Установив поудобнее лампу, достал тайком пронесенную шариковую ручку и альбом и попытался скопировать неизвестные письмена. Безуспешно бился над ними минут двадцать, а потом неожиданно понял в чем проблема. Честно говоря, когда я осознал это, то сначала решил, что просто сошел с ума.
     Символы произвольно менялись. Всякий раз совершенно неуловимо. Нельзя сказать, что менялось конкретно, но переписав несколько знаков, образующих какое-то сочетание (слово, фразу, предложение?), и сверяясь после этого с оригиналом, я всегда с удивлением обнаруживал, что записывал совершенно не то, что было на самом деле. Знаки словно жили, они будто дышали и менялись по собственному желанию…
     Потом я заметил, что рядом со столом, где были разложены мои бесценные листки, стали появляться мыши. С детства не любил этих пискливых тварей, относился к ним со всей возможной брезгливостью, а теперь они словно преследовали меня! Но, вспомнив, что тайники под стеллажами тоже были завалены скелетами грызунов, я однажды решился на своеобразный научный эксперимент: поднялся со стула (мыши тотчас в страхе разбежались по темным углам; не меньше десятка, меня пробрала дрожь омерзения), отошел в сторону и стал ждать. Догадка подтвердилась: спустя несколько минут мерзкие создания вновь повылезали из своих щелей и начали скапливаться возле ножек стола.
     Бумаги. Все дело в них. Как магнит, они притягивали к себе мышей, пауков и прочих мелких тварей. Но почему это происходило, для меня оставалось неясно.
     К шестой неделе, я не без гордости доложил Синему Чулку, что первая часть порученной мне работы практически завершена. Старуха долго рассматривала рассортированные мною тонны макулатуры, придирчиво совала нос то в одну кипу бумаг, то в другую, вела какие-то подсчеты (тонкие губы ее при этом безмолвно шевелились, напоминая белесых могильных червей, а крысиные глазки за толстыми стеклами очков практически не мигали, как у куклы). Благоразумно припрятанные в разных малозаметных местах мои бумаги остались ею незамеченными. Лишь однажды она поинтересовалась, почему от одного из стеллажей идет такой странный, неприятный запах.
     «Понятия не имею», - ответил я предельно честно.
     Я и правда не знал, почему некоторые бумаги, из найденных мною, источают такой едкий и неприятный запах. В нем, при желании, можно было уловить многое: древесную гниль и вонь старой плесени, запах собачьих экскрементов и даже, наверное, малоприятный амбре разложившегося трупа. Правда же в том, что у этого запаха не было аналогов. Так пахли только эти «бумаги» и больше ничто в целом мире. По крайней мере, ничто из известного мне.
     Вновь спускаясь по каменным ступеням, столь древним, что всякий раз, когда я осторожно ступал на их выщербленную поверхность мне становилось боязно – вдруг отвалится крупный осколок и я полечу вниз, в эту сырую мглу, и что-нибудь себе сломаю при падении, я услышал голос.
     Не могу сказать, женский он был или мужской, принадлежал ребенку или же дряхлому старику. Не могу поручиться даже, что соершенно точно его слышал, а не спутал с шорохом собственных шагов и сбивчивого дыхания вкупе с гулкими ударами сердца в груди. Тихое, невнятное бормотание – вот на что это было похоже. Или же – песня. Древняя, дикарская, колдовская. Так могли бы нараспев произносить свои заклинания темные шаманы… тех племен, которых уже нет на Земле. А может, никогда и не было.
     Этот голос доносился будто не из нашего мира. Описать его более точно, чем я это уже сделал – попросту невозможно. С тем же успехом вы можете попробовать объяснить словами детали увиденного глубокой ночью кошмара, который по счастью забыли, едва лишь вернулись из страны Гипноса в свою привычную теплую спальню. Одно только странное, зыбкое ощущение останется с вами на несколько секунд после пробуждения – то знакомое каждому из нас ощущение, что ты находишся одновременно в двух мирах. А может и больше, чем в двух.
     Так и звук этого голоса, я уверен, что слышал его не только и не столько ушами, сколько… душой? аурой? Не знаю.
     И я сошел вниз, смутно подозревая, что голос как-то связан с предметом моих тайных исследований. Чего уж там, какая-то часть меня это просто знала, так же, как знала и то, что волшебные письмена теперь вызвали у меня не только научный интерес.
     Нечто смутное происходило со мной незадолго до того, как я услышал голос. Все больше и больше времени занимали у меня мои бумаги. Именно «мои», как-то даже сам не заметил, что стал относиться к этим листкам, как к своей… не то чтобы собственности. Как к своей личной реликвии. Я сказал старухе, что хочу перепроверить свою работу, чтобы быть абсолютно уверенным, что не ошибся, и таким образом выиграл еще несколько суток. Я практически перестал питаться в эти дни и вообще покидал свое темное капище лишь затем, чтобы справить нужду и немного поспать для приличия. Стоило мне выйти на улицу, как меня со страшной силой тянуло обратно. Заглянув было в библиотеку, к своим старым знакомым, я почувствовал нечто вроде отвращения при виде посещавших ее личностей. Еще больше того мне становилось мерзко, когда я теперь просто гулял по городу. Шум машин и звуки музыки, тошнотворное чириканье птиц и мяуканье кошек, жгучий солнечный свет – все мне стало казаться чужим.
     «Ненавижу людей, - подумал я как-то. – Ненавижу. Весь этот мир, все эти глупые мелкие твари. Чем, в сущности, отличаются они от тех же мышей, пауков и прочих гадов, обитающих в подвале? Тем только, пожалуй, что люди научились (подсмотрели когда-то у кого-то) записывать самих себя на бумаге. А что, если все наоборот? Что, если это бумага первая научилась составлять знаки? «Вначале было слово»? Нет… вначале были знаки. Лишь потом комбинация этих знаков образовала то, что потом назвало себя Богом. Но ведь знаки тоже могли быть могущественны и сильны. И их было много»
     В тот миг, когда меня посетили эти мысли, я понял уже совершенно точно, что схожу с ума. Туман безумия окутал мое существо, и я боролся с ним внутри себя пока бродил по городу. Бездумно бродил, не имея осознанной цели. Но то, что явилось мне вместе с голосом из подвала, привело меня в то место, куда я давненько уже не захаживал.
     В тот раз, когда я услышал бессмысленное бормотание во мгле на каменной лестнице, я спустился вниз и включил лампу на столе. Увиденное в ее тусклом свете потрясло меня.
     За столом сидела Крыса, моя руководительница, Синий Чулок. Я так и не запомнил ее имени-отчества, и даже в тот миг, когда я увидел ее тело на своем стуле, когда к моему горлу подкатил могучий тошнотворный позыв, я не смог думать о ней никак иначе, кроме как о Крысе. Может быть, оттого еще, что в ее широко открытом рту, между сгнивших до черноты редких зубов, торчал голый розовый кончик крысиного хвоста.
     Должно быть, Чулок спустилась сюда сама, пока меня не было. Возможно, вредная бабка что-то все-таки заподозрила в тот раз, когда услышала запах, источаемый таинственными письменами, и решила проверить все лично, в мое отсутствие. Она вполне могла решить, что я втихаря курю здесь травку и надеялась обнаружить целый тайный запас.
     Что с ней стало дальше? Удивилась ли она, заметив необычное скопление грызунов возле некоторых стопок бумаги? Рассердилась тогда, скорее всего. «Какой бардак! – возникла мысль в ее высохшем от времени мозгу. – Нельзя этого так оставить!»
     И что дальше?
     Она стала давить крыс, мышей и насекомых… Подняла шум…
     И Обитатели бумаг приняли смерть маленьких тварей в жертву. И услышали Синий Чулок.
     И им захотелось большего.
     Тем более, что Обитатели, разумеется, понимали – старуха на мышах не остановится, начнет выяснять, что привлекает к себе грызунов и тлю. И кто знает, может ей захочется уничтожить эти странные вонючие листочки бумаги, от греха подальше.
     Так или иначе, но когда я увидел старуху, она сидела на моем обычном месте, смотрела прямо перед собой, из носа у нее стекала темная струйка крови, а изо рта, повторюсь, торчал крысиный хвостик. А еще, когда я присмотрелся, то заметил, что в седых волосах Синего Чулка ползают паучата. Кроме того, могу поклясться вот еще в чем, пусть вы мне и не поверите ни за что, ну да мне уже и наплевать на это ваше неверие.
     Она была мертва. Но под кожей у нее что-то шевелилось. Я имею в виду, что это не были мышцы ее тела. Это было нечто… разнородное. Будто бы внутри у старухи ничего не осталось своего, ни мяса, ни костей, ни внутренних органов.
     Крысиный хвостик вдруг полностью исчез в отвратительно раззявленной пасти чертовой ведьмы. Затем ее голова медленно, с громким хрустом повернулась в мою сторону, так, что пара суховатых пауков, соскользнув с грязной пряди, упала на пол. Я обомлел, не в силах сдвинуться с места. Моя кожа покрылась мурашками, и если бы мог, я бы завизжал от ужаса, когда представил, что это вовсе и не мурашки бегают у меня по спине, а такие же мелкие твари, как и те, что…
     - Ты… - глухо донеслось от старухи.
     Это был НЕ ЕЕ ГОЛОС! Нет, хотя воздух выталкивался ее горлом, и при этом на шее у Крысы будто бы образовался мужской кадык – что-то там, внутри, перекатывалось комьями, заставляя двигаться старушечьи челюсти. Но слова вырывались с огромным трудом, хрипло и невпопад.
     - ТЫ – сказала старуха.
     - Делай, что должно.
     И я умер, наверное. Умер на какое-то время для этого мира. Или мир умер для меня. Осталась только чернота подвала, нечленораздельное бормотание, постепенно выросшее до колокольного набата в самой глубине сознания и лестница, ведущая сюда, вниз. Ее каменные ступени скрипели, как деревянные доски. И я увидел – не знаю, глазами или какой-то еще частью своего раздавленного во тьме существа – Я УВИДЕЛ ТО, ЧТО СПУСКАЛОСЬ КО МНЕ.
     Мой дед, это был он, хотя это и не мог быть он.
     Но только Старик знал, как войти в меня. И это всякий раз было больно. И всегдпа – в подвале. А я уже и забыл, так давно это со мной происходило.
     Когда дед подошел вплотную, ноздри мои заполнил отвратительный, нечистый запах, бормотание стало невыносимо громким, и я потерял сознание.
     Должно быть, дальше я делал все в совершенном беспамятстве. Не знаю как, очевидно, тень кого-то из обитателей, воплотившись в образе деда, чтобы проникнуть в меня, способствовала тому, что я сумел не только беспрепятственно покинуть здание Секретной Службы, но еще и унес с собой несколько драгоценных листков с таинственными письменами, обнаруженными там мною.
     Ноги отнесли меня, а заодно и эти листки (а скорее наоборот, главное было доставить их, а я-то как раз и оказался необходимым придатком) прямо туда, куда я заглядывал намедни – в обычное интернет-кафе. Где помимо выхода в Сеть, в Мировую Паутину, имелся еще и общедоступный аппарат для сканирования всяческих документов.
     И вот где я обнаружил себя, когда сознание ко мне вернулось. И вы ведь уже догадываетесь, чем я тут занимался…
     Но нет в том моей вины. Ребята из Секретной Службы знали, кого выбирали. И сейчас, когда Обитатели уже отправляются в самые разные уголки этого мира, чтобы вновь сделать его своим, я могу лишь хихикнуть от мысли о том, что Мои Боги торжествуют, что Лавкрафт был прав во всем, что дед больше никогда ко мне не прикоснется, а все мыши провалятся прямиком в Ад.
     И останусь только я, я один – как знак, как символ, вбирающий в себя все, являющийся всем. Как благословенная тишина. Как точка, именно точка, а не восклицательный знак, в конце всякого письма –