или
     разоблачение “разоблачений”.

    
    
     “В истории трудно найти более загадочную героиню, чем Жанна д’Арк. Здесь все тайна и мистификация, переходящая порой в откровенную фальсификацию. Начиная с имени, которым при жизни никто ее не называл, до гибели на костре, которая оспаривается серьезными исследователями. Есть даже сомнения насчет ее пола. Не сомневаемся мы лишь в том, что Жанна Дева действительно существовала. Все остальное ложь и вранье на службе у высокой политики. Словом, пример исторического пиара” [1].
     Так лихо и эффектно начинаются очень многие современные публикации об Орлеанской Деве, выходящие под громким наименованием – “исторические исследования”. Их достаточно в русскоязычном Интернете, и хотя официальной наукой такие “сенсации” всерьез не воспринимаются, недооценивать их влияние на умы нельзя, поскольку они читаются, одобряются и распространяются многими. Клеветнические нападки на образ Жанны Девы можно назвать частным проявлением настоящей эпидемии дискредитации великих имен, которая в наше время распространяется по планете. Все эти “разоблачения” отличает общая черта – к гигантам в них приложены мерки пигмеев, великое низведено до уровня обывателей, карьеристов и интриганов.
     Попыткой разобраться в этом явлении, проверить достоверность и обоснованность измышлений клеветников является представленная работа.
    
    
     Часть 1. С чего все началось?
    
     Началось все в первой половине XV века – яркой кометой пронеслась над истерзанной Столетней войной Францией феноменальная личность, в течение года переломившая ход истории. Исследователь, доктор наук, Ф.Ромм пишет: “Крестьянская девушка, получившая графский титул Лилий для себя и своей семьи - за беспрецедентные заслуги перед своей страной... Семнадцатилетняя главнокомандующая, создавшая сильную армию из нескольких мародёрских шаек, освободившая половину своей страны, разгромившая три регулярные английские армии за полтора месяца и переломившая ход одной из самых больших войн в мировой истории - благодаря использованию тех тактических приёмов, которые в двадцатом веке получили название "молниеносной войны"... Крестьянка, короновавшая короля и преданная им на муки и смерть... Католическая святая, оклеветанная и приговорённая к жестокой смерти католической церковью... Неграмотная пастушка, на протяжении трёх месяцев выдерживавшая натиск шестидесяти двух церковных схоластов и в отчаянных попытках спасти свою жизнь нашедшая ответы на теологические вопросы, считавшиеся тогда неразрешимыми... "Рекордсменка" как по числу имён и прозвищ, которыми её называют на разных языках, так и по числу посвящённых ей художественных произведений... Личность, которую иначе как легендарной не назовёшь - несмотря на то, что практически вся её биография известна чуть ли не с точностью до одного дня... “ [2].
     Другой исследователь – В.Тропейко – пишет: “Именно ее появление на арене Истории вызвало небывалый патриотический подъем по всей Франции, неожиданно коренным образом изменив ход событий. Неудивительно, что для соотечественников Жанны происходящее казалось чудом – за несколько месяцев балансирующий над пропастью Карл VII получает обратно крепости и земли, которые победоносные англичане и бургундцы захватывали в течение многих лет, путем тяжелых осад и долгих компаний. В истории немного подобных примеров, и посему никто не может оспаривать ее почетного звания Освободительницы Франции”[3].
     Однако, уже через сто с небольшим лет после гибели Жанны д`Арк среди благодарных потомков начинают появляться желающие опорочить каким-либо образом имя своей освободительницы. Так, в 1570 году Жирар дю Айан пишет работу “О состоянии дел Франции”, в которой повторяет слухи, распространенные среди англичан, о том, что Жанна якобы была любовницей либо Дюнуа, либо де Бодрикура, либо Потона. Впрочем, тогда эти слухи сразу были опровергнуты Франсуа де Белльфоре, проанализировавшего как материалы обвинительного, так и Оправдательного процессов.
     Проходит еще двести лет, и “век Просвещения дополнил историю Жанны весьма враждебно настроенным произведением Вольтера "Орлеанская Дева". Почти десять лет оно тайно будоражило лучшие умы, пока не вышло в свет в 1762 году его официальное издание. Впоследствии книга переиздавалась более шестидесяти раз, что свидетельствует о ее популярности. Вольтер изображает средние века как коррумпированную, варварскую, невежественную цивилизацию. Другие великие авторы писали о Жанне, не постигая ее натуры; они видели в ней лишь орудие политической игры. Даниэлю Поллюшу с великим трудом удалось возразить этим авторам”[4].
     В начале XIX века Пьер Каз выдвигает фантастическую гипотезу о том, что Жанна д`Арк – побочная дочь супруги Карла VI Изабеллы Баварской. Этот момент можно считать рождением направления, которое сегодня принято называть “ревизионизмом биографии Жанны д`Арк”. В XX веке, как пишет Режин Перну, директор Центра Жанны д`Арк в Орлеане, “каждый год выходят в свет одно-два издания, объявляющие при поддержке широкой рекламы, что наконец-то обнаружены новые документы, позволяющие утверждать, что Жанна д'Арк не была сожжена, что она внебрачная дочь Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, то есть сестра Карла VII. Безудержная фантазия толкает на инсинуации, согласно которым она совершила побег, а Кошон, Бедфорд, Варвик сделали все возможное, чтобы ее не сожгли и на костер возвели кого-то другого, и так далее и тому подобное... "Я, Жанна-послушание", или "Жанна д'Арк и мандрагора", или же "Секрет Жанны д'Арк, Орлеанской Девы" - все эти книги не отличаются оригинальностью и повторяют друг друга. Одни воспроизводят псевдодоказательства XVII и XVIII веков, другие - утверждения некоего Пьера Каза, супрефекта Бержерака, который скуки ради выпустил в свет в 1805 году книгу, в которой Жанна д'Арк впервые была объявлена незаконнорожденной дочерью Изабеллы Баварской”[4].
     В середине XX века член французской Академии Истории Робер Амбелен публикует книгу “Драмы и секреты истории”, которую с восторгом начинают цитировать все любители скандальных разоблачений. Явление ревизионизма, характерное первоначально только для французских авторов, быстро стало распространяться, и сейчас уже в русской прессе можно найти немало материалов, где вовсю использованы теории “ревизионистов”. В этих материалах дискредитация образа Жанны происходит по всем направлениям, факты искажаются и подтасовываются таким образом, что руанский трибунал позеленел бы от зависти.
     Попробуем суммировать эти нападки и разоблачить “разоблачения”, пользуясь историческими документами и простой человеческой логикой.
    
    
    
     Часть 2 . Разоблачение “разоблачений”.
    
     “Разоблачение” 1. Дворянский род д`Арков.
    
     “Уже сами имена так называемых “родителей” Орлеанской девы свидетельствуют о принадлежности их к дворянскому, а вовсе не, крестьянскому сословию (правда, как указывают документы, д'Арки были временно лишены прав состояния, что, впрочем, не лишало их привилегии носить родовой герб)”[5].
     “У этого семейства еще до XV века был герб: "На лазоревом поле золотой лук и три скрещенные стрелы с наконечниками, две из которых окованы золотом и снабжены серебряным опереньем, а третья - из серебра с золотым опереньем, с серебряной главой, увенчанной червленым львом".
     В средневековой Франции подобные гербы у "землепашцев" - явно большая редкость”[6].
    
     Как свидетельствует история, после снятия осады с Орлеана Карл VII в порыве благодарности за защиту “королевских лилий” жалует Жанне и всей ее семье дворянское звание, причем, чтобы особо отличить весь этот род, дает особую привилегию – женщины в роду д`Арков имеют право передавать дворянство своим мужьям, если те окажутся простого звания. Кроме этого, роду д`Арков (дю Лис, как отныне станут именоваться их потомки) был пожалован герб, в котором королевские лилии и корона соединяться с победоносным мечом Жанны. К этому гербу нам еще предстоит вернуться.
     Возникает вопрос, на которых не дают ответа “разоблачители”: зачем королю понадобилось даровать дворянство и герб тем, у которых, якобы, все это уже имелось? “Этот выразительный герб <приписываемый ревизионистами д`Аркам> не существовал до пожалования дворянства и был придуман в более позднее время”[4].
     Еще одним аргументом в пользу якобы знатного происхождения считают написание имени “д`Арк”, где апостроф указывает на принадлежность к дворянскому званию. Российский историк В.И.Райцес, который был консультантом Глеба Панфилова на съемках фильма “Начало”, посвященного Жанне д`Арк, глубочайшим образом исследовал этот вопрос в своей работе “Жанна д`Арк: факты, легенды, гипотезы”[7]. Р.Перну также подробно описывает происхождение апострофа в фамилии Жанны.
     В XV веке вообще не знали апострофа и не отделяли при письме "благородные" частицы "де", "дю" и "д". “В XV веке никогда не ставили апостроф: Дальбрэ, Далансон или Долон писали в одно слово; лишь в современной орфографии раздельное написание указывает на происхождение из определенной местности или принадлежность к знати. Пишут герцог д'Алансон, герцог д'Арманьяк, но также Жан д'Олон, Жан д'Овернь, Гийом д'Этивэ, обозначая лишь место происхождения”[4]. “Современники Жанны писали ее фамилию слитно. Впрочем, они еще вообще не знали апострофа, который вошел в употребление лишь столетие спустя, в середине XVI в. Да и сами частицы “де”, “дю”, и “д'” вовсе не яв¬лялись во времена Жанны обязательным признаком и при¬вилегией дворянской фамилии. Они употреблялись в своем прямом значении предлога (“из”) и указывали, если речь шла о простолюдине, откуда этот человек родом. В инте¬ресующем нас случае фамилия Дарк или д'Арк, которую, кстати сказать, до XVII в. произносили и писали по-раз¬ному—и Дар (Dаre, Dart), и Тар (Таrt), и Дай (Dау), и Дeй (Dеу), — говорила лишь о том, что отец Жанны происходил из семьи, которая жила в некоем Арке — и не более того… Апост¬роф в фамилии Жанны встречается впервые в изданной в 1576 г. “Истории осады Орлеана”, причем не в самом тексте хроники, где эта фамилия ни разу не упоминается, а в приложенных к нему стихотворении и “Уведомлении читателю”. Это вовсе не значило, что анонимный поэт и издатель видели в Жанне дворянку, ибо в самой хро¬нике рассказывалось о ее крестьянском происхождении”[7].
    
     “В ходе процесса, подвергшего ее осуждению, как ведьму, Жанна с высокомерным презрением отвергла утверждения, будто она пасла домашний скот или работала по хозяйству”[6].
    
     Процитируем протоколы допроса Жанны в Руане: “На вопрос, научилась ли она в юношеском возрасте какому-нибудь ремеслу, она сказала, что научилась шить полотняное платье и прясть и не уступает в этом деле любой руанской женщине”.
     “…Она прибавила далее, что, пока была в доме отца, занималась домашними делами своей семьи и не ходила в поля с овцами и другими животными”. Это было записано 22 февраля, а 24 февраля, Жанна поясняет: “На вопрос, водила ли она стадо в поля, она сказала, что прежде уже ответила на это и что, после того как стала более взрослой и достигла зрелого возраста, обыкновенно не пасла стадо, но, несомненно, помогала гнать его на пастбища и в замок по названию Остров при угрозе нападения солдат; но она не помнит,
     пасла ли она в юношеском возрасте стадо или нет”[8].
     Таким образом, заявление о “высокомерном презрении” есть ни что иное, как ложь.
     На этот счет существуют также свидетельства жителей Домреми, знавших Жанну в детстве. Вот, например, слова ее близкой подруги Манжеты: “Дом моего отца находился почти рядом с домом отца Жаннеты, и я хорошо знала Жаннету-Деву, потому что часто пряла вместе с ней и делала другую до¬машнюю работу днем и по вечерам… Она работала с охотой, и у нее было много дел: она пряла, делала различную домашнюю работу, ходила на жатву, а иногда, в свой черед, пасла скот и при этом пряла”[7].
     Конечно, Жак д`Арк, отец Жанны, не был “бедным землепашцем” в традиционном понимании этих слов. Он являлся одним из главных людей в селе, имел 50 акров земли и в списках 1423 и 1427 года числился юридическим представителем от Домреми. Известно также, что в 1419 году, объединившись с другими семействами, он арендовал для защиты укрепление Шато-д’Иль у Пьера де Бурлемона, одного из окрестных сеньоров. Однако, несомненно, что Жак д`Арк был крестьянином и получил дворянство только в 1429 году, благодаря подвигам своей дочери.
    
     “Разоблачение” 2. Жанна – внебрачный отпрыск королевского рода.
    
     “Во время процесса Жанна нигде не называет своей фамилии. Автор исследования “Судебная петля” советский историк Е. Б. Черняк упоминает, что Орлеанская дева почему-то совсем не хотела называть своих родителей. Только через месяц с лишним девушка заявила, что ее отцом является Жак д’Арк, а матерью - Изабелла Роме, т. е. Римлянка”[1].
    
     Приведем цитату из протокола от 21 февраля 1431 года (первый день допросов): “Затем на вопрос об имени отца и матери ответила, что отца зовут Жаком д'Арк, мать же – Изабеллой”[8].
    
     “На самом деле она только сказала своим судьям: “Меня зовут Жанна Девственница”. И добавила, что в детстве ее называли Жаннетой. Сообщив имена своих родителей, она словно дала понять, что не собирается именоваться д’Арк. Ни в одном из документов - до ее реабилитации в 1456 г. - ее не называют Жанна д’Арк. Но везде – Жанна Девственница или Дева. Вольтер в “Орлеанской девственнице” тоже не называет свою героиню этим именем”[9].
    
     Ответим на этот довод цитатой из книги Р.Перну и М.Клэн: “При жизни Жанну никогда не называли Жанной д'Арк. В XV веке было принято добавлять к имени название местности, поселка или упоминание о происхождении; иногда к имени добавляли прозвище. Мать Жанны Изабеллу называли в текстах Изабеллой Роме, это прозвище она получила благодаря якобы совершенному ею паломничеству в Рим. Жанна сказала также, что у нее на родине дочери носят фамилию матери. Но она называла себя "Жанна Дева". Она гордилась этим именем и видела в нем символ своего призвания”[4].
     “В Руане судили не Жанну д'Арк. Судили “некую жен¬щину по имени Жанна, обычно называемую Девой”. Лишь в одном - единственном из дошед¬ших до нас прижизненных документов она была названа по имени и фамилии. Это грамота аноблирования (воз¬ведения в дворянство) самой Жанны и ее родных (де¬кабрь 1429 г.); в подобном случае, естественно, нужно было указывать фамилию получателя дворянства”[7].
     Обратим внимание на этот факт – существование государственного документа, в котором Жанну называют фамилией д`Арк.
     21 февраля 1431 года на первом публичном допросе руанского трибунала Жанне был задан вопрос об ее имени и прозвище. “На это она ответила, что на родине ее зовут Жаннета, а после того как пришла во Францию, прозвана Жанной. Относительно своего прозвища она сказала, что она его не знает”[8].
     “Французский черновик протокола до¬проса (так называемая “минута”) употребляет здесь слово surnom, а официальный латинский текст — cognomen. Оба этих термина могли в равной мере означать как фамилию в современном значении слова, так и “прозва¬ние”. Задавая подсудимой первый “анкетный” вопрос, судьи, очевидно, имели в виду ее фамилию, но она поняла их иначе. “Прозвание” у нее было, ее повсеместно назы¬вали Девой, но назвать себя так на суде она не могла, не навлекая на себя обвинение в смертном грехе гор¬дыни. Позже она поняла, чего от нее хотят, и через ме¬сяц, 24 марта, когда следствие подошло к концу, и подсу¬димую ознакомили с записью предыдущих допросов, она уточнила свои первоначальные показания. Жанна за¬явила, “что была прозвана д'Арк или Роме и что в ее краях дочери носят прозвание матери”.
     В том, что Жанна и сама толком не знала, кто она такая — д'Арк или Роме, — нет ничего удивительного. В крестьянской среде даже мужчины — и те далеко не всегда имели устойчивые родовые “фамилии”; жизнь не часто ставила их в ситуации, когда требовалось установ¬ление личности. Подчас родные братья могли носить раз¬ные “фамилии”. Что же каса¬ется женщин, то их обычно называли только по именам”[7].
    
     “С прозвищем Жанны La Pucelle – “Девственница” тоже не все ясно. Французское слово происходит от латинского puella – “дочь”, для “девственницы” имеется совершенно иначе звучащий латинский термин – virgo. Значит, это намек на ее происхождение из Орлеанского дома?”[1].
    
     Вывод более чем странный. Вообще в отечественной историографии традиционно принято прозвище “Дева”. Однако это не совсем точный перевод. “Дева” по-французски звучит “la Vierge”, и это установившееся имя для Девы Марии. Прозвище Жанны было “la Pucellе” - буквально “Девственница”. Вторым значением этого французского слова является “девушка из простой семьи”, “простая девушка”.
     Кажется, все ясно. Однако, исходя из своих маловразумительных доводов, авторы “разоблачения” строят умопомрачительный воздушный замок - Жанна была якобы приемной дочерью в семье д`Арков, а настоящими родителями ее являлись королева-мать Изабелла Баварская и Людовик герцог Орлеанский. Дабы подкрепить эту сенсационную версию, ее сторонники приводят массу аргументов. Попробуем в них разобраться.
     Согласно версии ревизионистов, с 1397 года до 1407 года королева и ее деверь герцог Орлеанский состоят в любовной связи, от которой рождается несколько детей. Последнее дитя – мальчик, нареченный Филиппом - появляется на свет 10 ноября 1407 года и умирает в тот же день. Его тело отвозят в аббатство Сен-Дени и погребают в королевской часовне. Священник из Сен-Дени запишет: “Накануне дня святого Мартина зимнего, около двух часов пополуночи, августейшая королева Франции родила сына... Этот ребенок прожил совсем немного, и близкие короля успели лишь дать ему имя Филипп и окрестить его”. Вокруг этого-то умершего мальчика и начинают искусственно создавать ореол таинственности, превращая его, путем подтасовки фактов, в Жанну д`Арк.
    
     “Вероятно, окружающие знали, что сей младенец - плод прелюбодеяния и от него необходимо скорее избавиться. Вероятно, близкие королеве люди знали, что ребенок будет тайно перевезен в другое место, в деревню под Парижем. Это не первая в истории Франции инсценировка смерти отпрыска королевского дома. Заменить в кружевных пеленках здоровую девочку на мертвого мальчика очень просто, если заранее приготовиться к такой подмене, и если близкие королеве люди заинтересованы в сохранении тайны”[6].
     “Января 6 дня 1407 / 1408 годов (по григорианскому календарю - 17 января) в Домреми ночью начался переполох. Вот как описывает это событие сенешаль Берри Персиваль де Буленвиллье в письме к герцогу Миланскому: "В ночь на Богоявление люди с факелами нарушили обычный покой. Поселяне, не ведая о рождении Девственницы, бегали взад и вперед, пытаясь выяснить, что же произошло, после того, как их призвали отпраздновать это событие"”[6].
    
     Вообще, хотелось бы подробнее остановиться на упомянутом письме Буленвилье к герцогу Миланскому. Чтобы понять, что именно имеет в виду Буленвилье, описывая рождение Жанны, необходимо привести указанную выше цитату полностью, в ее истинном виде, не вырывая слов из контекста: “Я полагаю, го¬сударь, что ва¬ших ушей уже коснулся слух о некоей Деве, которая, как благочестиво считают многие, была послана нам Бо¬гом. А посему, прежде чем изложить вам в немногих сло¬вах ее жизнь, деяния, положение и нрав, расскажу о ее происхождении. Она родилась в небольшой деревне Домреми, что в бальяже Бассиньи, в пределах и на границе Француз¬ского королевства, на берегу Мааса, по соседству с Ло¬тарингией. Ее родители слывут людьми простыми и чест¬ными. Она увидала свет сей бренной жизни в ночь на Бого¬явление Господа, когда весь люд радостно славит деяния Христа. Достойно удивления, что все жители были охвачены <в ту ночь> необъ¬яснимой радостью и, не зная о рождении Девы, бегали взад и вперед, спрашивая друг друга, что случилось. Не¬которые сердца испытывали при этом какой-то неведомый прежде восторг. Что еще? Петухи, словно глашатаи ра¬достной вести, пели в течение двух ча¬сов так, как никогда не пели раньше, и били крыльями, и казалось, что они предвещают важное событие”.
     Как видим, в настоящей цитате не указан 1407 год, нет никаких упоминаний о появлении “людей с факелами”, нет ни малейшего намека на то, что некий младенец королевской крови был привезен в Домреми, более того Буленвилье ясно пишет, что родилась Жанна в Домреми, и ее родители – люди простые. Как пишет Райцес, “в основе этого послания, содержащего жизнеописание Девы с момента рождения и вплоть до битвы при Пате, лежала концепция чуда”. Действительно, данный отрывок проникнут мистическими знамениями, предвещающими появление героя, и построен в соответствии с теми же принципами, по которым строятся все легенды. Впрочем, некоторые историки объясняют необычное радостное настроение поселян, описанное в письме, тем, что в ночь на Богоявление люди предавались праздничному веселью.
     Обратим также внимание на дату – 6 января 1407 года. Если принять 1407 год за год рождения Жанны, то на момент суда в Руане и казни ей должно было быть двадцать четыре года. Сравним эту цифру с показаниями Жанны на процессе 1431 года: “На вопрос, сколько ей лет, ответила, что, как ей кажется, около 19 лет”[8]. Ревизионисты используют этот неуверенный ответ для подтверждения своей версии, однако неуверенность Жанны объясняется тем, что она не умела считать и писать, и как большинство ее деревенских сверстников не знала в точности своего возраста. Когда в 1429 году в Шиноне Жанну спросили о том, сколько ей лет, она ответила: “Семнадцать или девятнадцать”, значит, годом ее рождения был 1410 или 1412. Большинство серьезных историков более склоняются ко второй дате. Однако сторонники ревизионизма бессовестно переиначивают слова Жанны:
    
     “Самой Жанне на тот момент минуло 20. Она по поводу своего возраста заявила в Шиноне: "Мой возраст составляет трижды семь", т.е. 21 год, а вовсе не 17 лет, как пытается уверить нас официальная легенда”[6].
    
     Есть еще одна явная нестыковка в домыслах о младенце, отданном на воспитание в деревню – вспомним, что ребенок королевы был окрещен, и крещение это состоялось в день родов. Обратимся к свидетельским показаниям жителей Домреми, присутствовавшего при ее крещении в церкви святого Реми, и зададимся вопросом – неужели в эпоху, когда соблюдению церковных таинств придавалось главенствующее значение, могло случиться так, что младенец оказался крещеным дважды?
     Еще один вопрос, возникающий в связи с данной теорией – где находился “выживший” и “подмененный” младенец с 10 ноября по 6 января?
    
     “В ходе нашего расследования период в целых два месяца остается совершеннейшим темным пятном. Где содержали ребенка? Кто за ним приглядывал? Почему его только через два месяца перевезли в деревню? Дожидались, пока подрастет немного? На все эти вопросы ответов нет даже предполагаемых. Правда сохранилась одна устная традиция. Но опираться на нее невозможно, так как даже Робер Амбелен, упоминающий о ней, не считает возможным называть какие-либо имена”[6].
    
     Тем не менее, домыслы продолжаются:
    
     “Двадцать лет спустя жители Домреми не лукавя засвидетельствуют перед двумя уполномоченными, присланными церковным судом из Пуатье для расследования, что малышка появилась в деревне днем и что означенная Жанна была известна в этой деревне, как дочь Изабо Баварской и герцога Луи Орлеанского”[6].
    
     Хотелось бы спросить господ “историков” – где же эти свидетельства и почему официальная историческая наука ничего о них не упоминает? Напротив, сохранившиеся материалы Оправдательного Процесса, в ходе которого были допрошены жители Домреми, близко знавшие Жанну в детстве и ее родителей, говорят обратное: “Овьетта, бывшая неразлучной с Жанной, - она вышла замуж за крестьянина из Домреми Жерара - явно рада представившемуся случаю рассказать о подруге: "С юных лет я знаю Жанну Деву, родившуюся в Домреми от Жака д'Арка и Изабелетты Роме. Супруги были усердными землепашцами, истинными католиками, пользовавшимися доброй славой. Я знаю это, ибо не расставалась с Жанной и как ее подруга ходила в дом ее отца””[9].
     Вот свидетельство крестной матери Жанны - Беатрисы, вдовы д'Эстеллена, крестьянина из Домреми: “Жаннета родилась в Домреми от су¬пругов Жака д'Арка и Изабеллеты, крестьян, истинных и добрых католиков, честных и достойных людей, жив¬ших по их средствам, но не слишком богатых”.
     А как же быть с показаниями главного свидетеля – матери Жанны, Изабеллы Роме?
    
     “7 ноября 1455 года в Соборе Парижской Богоматери открылось первое торжественное заседание, а Изабелла де Вутон, подавшая прошение папе о санкционировании реабилитации, на нем не присутствовала. Она вообще не выступала свидетелем, хотя могла бы сообщить множество достоверных сведений о той, которую вырастила. Может быть, ее не заслушивали от того, что будучи в уже очень преклонном возрасте, Изабелла де Вутон могла впасть в противоречия, а то и сболтнуть лишнее”[10].
    
     Как не стыдно врать, господа “историки”? Вот слова, сказанные Изабеллой Роме 7 ноября 1455 года в Соборе Парижской Богоматери, и зафиксированные в документах Оправдательного Процесса: “У меня была дочь, родившаяся в законном браке, которая была достойно крещена и прошла конфирмацию и была воспитана в страхе перед Господом Богом и в уважении к традициям церкви, насколько то позволял ее возраст и скромное положение; так что, хотя она и выросла среди полей и пастбищ, она постоянно ходила в церковь и каждый месяц, исповедовавшись, получала таинство евхаристии; несмотря на свой юный возраст, она с великой набожностью и усердием постилась и молилась за народ, находившийся в столь большой нужде, и сочувствовала ему от всего сердца; однако... некоторые враги... привлекли ее к суду, поставив под сомнение ее веру, и... сей невинной девушке не оказали никакой помощи, и она предстала перед судом вероломным, жестоким и несправедливым, в котором не было ни капли законности... и ее осудили преступным и достойным порицания образом и, жестоко осудив, сожгли на костре”.
     Опровергая доводы ревизионистов, Ф.Ромм пишет: “Заметим, что если отцом Жанны был герцог Орлеанский, то очень странно, что девочку не воспитывали в тех же условиях, что и другого незаконнорожденного ребёнка герцога - Дюнуа Орлеанского. Кто стал бы допытываться о матери, если бы сводные брат и сестра росли вместе? Зачем понадобилось посвящать в дворцовые дела постороннюю крестьянскую семью? Да и странно, что глава семейства Жак Дарк относился к Жанне, как обычный крестьянский отец к своей дочери: пытался насильно выдать её замуж и даже угрожал убить. Ему-то какое дело до поведения принцессы, отданной ему на временное воспитание?”[2]
     Легенда о королевском происхождении развивается дальше:
    
     “Как же она росла в Домреми, как воспитывалась? У автора этой статьи слишком мало данных, но и тех, что есть, вполне хватит, чтобы сделать вывод: она получила очень неплохое образование и все те умения и навыки, которые необходимы даме знатного происхождения”[10].
    
     Интересно, как же при такой образованности Жанна не научилась грамоте? “Ни “а”, ни “б” не знаю”, скажет сама Жанна. Известно, что только в 1429 году она выучилась писать свое имя, а во всех ранних документах вместо подписи ставила крест.
    
     “Управляющий от имени короля небольшим городком Вокулер, возле которого и находилась деревушка Домреми, Робер де Бедрикур, скорее всего, был обязан "присматривать" за Жанной, попутно обучая ее кое-чему, в том числе и воинским искусствам”[6].
    
     Невероятно! Наверное, именно поэтому, когда Жанна явилась в Вокулерский замок, де Бодрикур дважды выставлял ее оттуда ни с чем. Об этом говорят свидетельства очевидцев его первой встречи с Жанной.
     Дюран Лассар, родственник Жанны, крестьянин из Бюрей-Ле-Пти (он был первым человеком, которому Жанна открыла свой замысел и которому доверяла): “Я сам пошел за Жанной в дом ее отца и привел к себе. Она заявила мне, что хочет отправиться во Францию, к дофину, чтобы коро¬новать его, говоря: „Разве не было предсказано, что Францию погубит женщина, а спасет дева?" Она про¬сила меня пойти <с ней> к Роберу де Бодрикуру, чтобы тот приказал проводить ее туда, где находится дофин. Сей Робер сказал мне, повторив несколько раз, чтобы я отвел ее домой, к отцу и дал оплеуху”.
     Бертран де Пуланжи, местный дворянин, состоявший в то время на службе у де Бодрикура, впоследствии ставший соратником Жанны: “Жанна-Дева пришла в Вокулер, как мне кажется, незадолго до дня Вознесения Господа, и я видел, как она говорила с Робером де Бодрикуром, который был тогда капитаном назван¬ного города. Она ему сказала, что явилась к нему, Роберу, от своего господина, дабы передать дофину, чтобы он крепко держался и не воевал с врагами, ибо ее госпо¬дин пошлет ему помощь не позднее середины великого поста. Жанна говорила также, что королевство принадлежит не дофину, но ее госпо¬дину; однако же, господин ее желает, чтобы дофин стал королем и владел <королевством>. Она сказала, что наперекор недругам дофин станет коро¬лем, и она сама поведет его к миропомазанию. Назван¬ный Робер спросил у нее, кто ее господин, и она отве¬тила: „Царь небесный". Сказав это, она вер¬нулась в отчий дом вместе со своим дядей Дюраном Лассаром из Бюрей-Ле-Пти. Потом в начале великого поста Жанна снова пришла в Вокулер, прося, чтобы ей дали провожатых к дофину, и, видя это, мы с Жаном из Меца предложили провести ее к королю, в то время дофину”.
     И, наверное, именно потому, что сир Робер был посвящен в тайну королевского происхождения Жанны, перед тем, как отправить ее в Шинон, он попросил вокулерского кюре Жана Фурнье прочесть над Жанной формулу заклинания злых духов, дабы убедиться, что она не ведьма.
     О том, почему доблестный комендант Вокулера, расценивший первоначально слова Жанны как насмешку, изменил свое отношение, есть разнообразные версии. Самая обоснованная и она же самая простая – за время, которое Жанна провела в Вокулере, она приобрела огромную популярность среди людей, начавших видеть в ней Деву Спасительницу из распространенного тогда пророчества. Популярность эта была так велика, что слухи о Деве достигли ушей герцога Лотарингского, который пожелал с ней встретиться. Об этой встрече мы будем еще говорить отдельно. Однако среди некоторых довольно авторитетных биографов Жанны существует суждение о том, что за согласием де Бодрикура может скрываться некая государственная тайна. “Согласно этой точке зрения, сразу же после встречи с Жанной комендант Вокулера уведомил дофина о появ¬лении в вверенной ему крепости “посланницы неба” и получил распоряжение отправить ее ко двору. Дело в том, что в числе провожатых Жанны в Шинон был некий Коле де Вьенн, названный в показании ее другого спут¬ника, Жана из Меца, королевским гонцом”[7].
     “Заметим прежде всего, что вся конструкция держится на одной единственной “опорной свае” — на упоминании о Коле де Вьенне. Больше нигде в источниках — ни в ма¬териалах руанского процесса, ни в материалах процесса реабилитации, ни в хрониках, ни в административной пе¬реписке, финансовых счетах и других правительственных документах — мы не найдем ни малейшего намека на то, что комендант Вокулера получил распоряжение от¬править Жанну к дофину. И если вначале это молчание могло быть еще как-то связано со стремлением прави¬тельства держаться в стороне до тех пор, пока миссия Девы не получила официального признания, то в даль¬нейшем — после победы под Орлеаном, разгрома англи¬чан при Пате, триумфального похода на Реймс — оно яв¬ляется совершенно необъяснимым. Известно, что летом 1429 г., когда Жанна находилась на гребне славы, фран¬цузская пропаганда всячески подчеркивала тезис о нали¬чии глубокой мистической связи между королем и Де¬вой. И эта пропаганда, безусловно, использовала бы вер¬сию о приглашении Девы в Шинон, если бы такая вер¬сия имела под собой основание.
     Более того, предположение, что встрече дофина с Жан¬ной предшествовала переписка между Вокулером и Шиноном, противоречит показаниям самой Жанны. На четвертом публичном допросе 27 февраля 1431 г. она за¬явила, что послала Карлу письмо только из Сант-Катрин-де-Фьербуа, когда уже пересекла Луару и находилась всего в одном переходе от Шинона (30 км). “В этом письме она спрашивала, можно ли ей явиться в тот го¬род, где находится король, <а также сообщала>, что она проехала полторы сотни лье, чтобы прийти к нему на помощь, и что у нее есть для него хорошие вести”. Из слов Жанны яв¬ствует, что дофин тогда впервые узнал о ее существова¬нии… Ни эта просьба, ни эти обещания не имели бы смысла, если бы существовала предварительная договоренность и Коле де Вьенн явился бы за Жанной, чтобы доставить ее к дофину”[7].
     В этой связи хотелось бы привести также слова Жана де Меца: “Поездка <в Шинон> была сделана за счет Бертрана де Пуланжи и меня непосредственно”. Впоследствии, когда Жанну уже поставят во главе французского войска, Карл VII возместит де Мецу и де Пуланжи их расходы. Тем не менее, очевидно, что именно эти двое дворян, поверивших в Жанну и поклявшихся ей в верности, Робер де Бодрикур, на свой страх и риск пославший Жанну к дофину, давший ей рекомендательное письмо для него, сказав ей на прощание: “Иди, и будь, что будет”, верный Дюран Лассар, да еще святая вера простых людей, помогли Жанне начать осуществление ее миссии, и никаких тайных инструкций из Шинона не было.
    
     Однако, ревизионисты не преминули ухватиться за версию об участии членов королевского дома в этом мероприятии и раздули ее до фантастических размеров:
    
     “Кстати, о пути в Шенон. Начнем с того, что в январе 1429 года, незадолго до отъезда туда Жанны, в селение Домреми, где она жила в семье д'Арков, прибыл королевский гонец Жан Колле де Вьенн в сопровождении шотландского лучника Ричарда. По его распоряжению был сформирован эскорт из рыцарей Жана де Новелонпон и Бертрана де Пуланжи, их оруженосцев и нескольких слуг. По дороге отряд заехал в Нанси, где Жанна долго совещалась о чем-то с герцогами Карлом Лотарингским и Рене Анжуйским, а также “в присутствии знати и народа Лотарингии” приняла участие в рыцарском турнире с копьем. Если учесть, что турниры были исключительной привилегией знати, что вокруг ристалища выставлялись щиты с гербами участников, то представляется совершенно невероятным, будто Карл Лотарингский и прочие сеньоры примирились бы с тем, что на чистокровного боевого коня взгромоздилась крестьянка, причем вооруженная копьем, пользоваться которым имели право исключительно посвященные рыцари. И еще вопрос: откуда у нее взялись доспехи? Подобрать на ее рост чужие было бы весьма и весьма затруднительно... Наконец, под каким гербом она выступала? Лишенных (пусть даже временно) дворянских прав д'Арков? Вот уж кому это было, как говорится, не по чину!”[5]
     “Приходится признать, что в присутствии герцога Лотарингского Жанна воспользовалась привилегией, совершенно недоступной для крестьянки. Почему же ей это позволили? Очевидно, при дворе герцога Лотарингского знали или догадывались, что Жанна - принцесса королевской крови. Именно принцессе, а не простой крестьянке за проявленное умение в боевых играх был преподнесен в подарок великолепный вороной скакун”[6].
     “Как бы то ни было, но еще до отъезда Жанны в Шинон, где в это время находился престолонаследник Карл, из этого самого Шинона в Домреми прибыл человек, о присутствии которого многие французские историки упоминают неохотно, поскольку с ним связаны весьма деликатные обстоятельства. Что же это за таинственный человек? Это Жан Колле де Вьен, королевский гонец, сопровождаемый шотландским лучником Ричардом. Любопытное обстоятельство. Не правда ли?”[6].
     “Наконец, по прибытии в Шенон Жанну незамедлительно приняли обе королевы - Иоланда Анжуйская, теща дофина Карла, и ее дочь, Мария Анжуйская, жена Карла. Как видите, Деву доставили в Шенон с почетом, и ни о каком преодолении препон говорить не приходится”[5].
    
     Разберемся по пунктам.
     1. На суде в Руане одним из пунктов обвинения было нарушение заповеди родительского послушания. “Спрошенная, хорошо ли она поступила, уйдя из дому без позволения отца и матери, отвечала, что во всем остальном, кроме ухода, она была им покорна, но что позже она им об этом написала, и они ее от души простили”. Жанна ни разу не упомянула о том, что из Домреми ее увезли по распоряжению из Шинона.
     Интересный факт: незадолго до того, как Жанна уходит из дома, ее отец видит сон о том, что Жанна ушла с солдатами. По словам Изабеллы Роме, матери Жанны, Жак д`Арк после этого сказал своим сыновьям: “Если это и вправду случится, вы должны ее утопить, а если вы этого не сделаете, то я утоплю ее сам”. По свидетельству соседей семьи д`Арк, “и ее отец и мать почти потеряли рассудок, когда она ушла из дому, чтобы направиться в Вокулер”. Если версия ревизионистов верна, то как объяснить такую реакцию родителей Жанны на ее уход? Для них это было явной неожиданностью. И как объяснить, что в показаниях жителей Домреми на Оправдательном процессе нет ни одного упоминания о прибытии в их деревню королевского гонца в январе 1429 года?
     2. “Что же касается Коле де Вьенна, то здесь нужно иметь в виду, что, хотя Вокулер и находился в глубоком бургундском тылу, его связи с французским правитель¬ством не пресекались, и королевские гонцы периодически появлялись в далекой крепости с депешами и распоряжениями. Нет поэтому никаких причин считать очередной приезд такого гонца каким-то чрезвычайным событием, и, тем более, связывать его с секретными пла¬нами правительства в отношении Жанны д'Арк. Заме¬тим попутно, что сама Жанна не только не догадывалась до конца своих дней о “тайной миссии” Коле де Вьенна (что, конечно же, было бы невозможно, если бы он дей¬ствительно доставил ее в Шинон по распоряжению до¬фина), но и вообще не выделяла его из четверки безымянных “слуг”, сопровождавших ее, Жана из Меца и Бертрана де Пуланжи. Другое дело, что приезд гонца, которому был знаком наиболее безопасный путь через оккупированную территорию, оказался очень кстати и немало облегчил практическое осуществление замысла Жанны”[7].
     Таким образом, роль Коле де Вьенна ревизионистами сильно преувеличена. Что касается отряда, для сопровождения Жанны в Шинон, то сформирован он был по распоряжению де Бодрикура, а не королевского гонца, и произошло это уже после визита Жанны в Нанси.
     3. Поездка в Нанси, по поводу которой ревизионисты делают столько далеко идущих предположений, была инициирована самим Карлом Лотарингским. “Герцог рано одряхлел, его одолевали болезни (через два года они, свели его в могилу), лекари и лекарства не помогали. До него дошел слух об объявившейся не¬подалеку боговдохновенной деве, и он распорядился по¬слать за ней. Что может быть более естественно для того времени? Жанна рассказала Карлу о своем замысле, про¬сила помощи, но ничто, кроме собственного здоровья, того не интересовало. “Герцог Лотарингский приказал, чтобы ее к нему привели, — сказано в протоколе второго пуб¬личного допроса Жанны в Руане, — она отправилась туда и сказала, что хочет идти во Францию. Герцог расспра¬шивал ее, как ему восстановить свое здоровье, но она ему ответила, что ничего об этом не знает. О своей поездке (во Францию) она говорила мало; однако же, сказала герцогу, чтобы он дал ей своего сына и людей, которые проводят ее во Францию, и она будет молить бога об его здоровье”. Сыном герцога Жанна называла его зятя, Рене Анжуйского.
     Некоторые подробности разговора Жанны с Карлом Лотарингским сообщила на процессе реабилитации Мар¬гарита Ла Турульд, вдова королевского советника Рено де Булинье. В ее доме в Бурже Жанна провела осенью 1429 г., после коронационного похода, около трех недель. Маргарита сблизилась со своей почетной гостьей, и та ей о многом рассказывала. Зашла у них речь и о визите Жанны к герцогу Лотарингскому. По словам Маргариты, герцог позвал к себе Жанну потому, что был болен, а Жанна заявила ему, что он не выздоровеет до тех пор, “пока не исправится” и не воссо¬единится со своей добродетельной супругой. Скандальное поведение герцога, открыто сожительство¬вавшего с некоей Ализон Дюмей, ни для кого не было секретом, а зная характер Жанны и ее отношение к по¬добным вещам, можно не сомневаться, что она выложила ему все напрямик”[7]. Одним словом, не нужно искать тайн там, где их нет.
     4. Упоминание об участии Жанны в рыцарском турнире в Нанси взято из “Бюллетеня общества археологии и Лотарингского исторического музея”, и серьезными специалистами его достоверность подвергается сомнению. Уместно также вспомнить о том, что во время поездки в Нанси при Жанне никаких доспехов и гербов не было. Первые свои латы Жанна получит позже – в Туре.
     5. Аудиенции у Иоланды Анжуйской добился Бертран де Пуланжи, Жанна на ней не присутствовала. Теща Карла VII действительно проявляла интерес к загадочной девушке, о которой уже ползли слухи, как о Деве из знаменитого пророчества, и подробно расспросила о ней де Пуланжи. Вполне возможно, что она внесла свою лепту в то, чтобы убедить Карла принять Жанну.
    
     “По традиции Жанну должны были задержать стражники у ворот Шинона для выяснения личности, затем ей предстояло бы объяснение с дежурным офицером, затем - с губернатором, и только после этого ей назначили бы аудиенцию у короля, если бы, конечно, ее допустили к нему. Некоторые знатные дворяне иной раз не по одному дню дожидались аудиенции. А тут простая крестьянка. И все же Жанне не пришлось проходить через все эти процедуры. Никто не требовал удостоверять ее личность. По всей видимости, Жанну в Шиноне знали и ждали. Ждали с нетерпением”[6].
    
     Ответим на эту сентенцию цитатой из книги историков, работающих с реальными историческими документами, а не вторичными, весьма сомнительными источниками: “Король приказал своим советникам отправиться на постоялый двор, где остановилась Жанна, и расспросить ее: зачем она приехала и чего просит? Жанна колеблется; она хочет говорить о своей миссии только в присутствии короля, но, так как на ответе настаивают, она, в конце концов, говорит, что у нее два поручения от Царя Небесного. Во-первых, снять осаду с Орлеана, а затем проводить короля в Реймс, дабы он был там миропомазан и коронован. Установив это, советники вернулись к королю. Их мнения разделились. Одни считали, что эта девица явно сумасшедшая и поэтому ее следует без обиняков выпроводить, другие полагали, что королю следует, по крайней мере, выслушать Деву. Вполне вероятно, что Карл окончательно принял решение и согласился принять ее в замке лишь после того, как получил послание Робера де Бодрикура, отправленное вскоре после отъезда маленького отряда и подтверждающее сказанное Жанной и ее спутниками. Если бы не заверения капитана, не так давно вновь доказавшего свою преданность королю, недоверчивый и подозрительный Карл не принял бы Жанну.
     Подумать только, что пришлось преодолеть этой девочке: долгое трудное путешествие по территориям, которые в другие времена назвали бы "оккупированной зоной", переправа вброд через вздувшиеся от паводка реки; а сколько раз можно было наскочить на вражеские гарнизоны и военные отряды в пути и на остановках! И все это надлежащим образом подтверждено закаленным в боях капитаном далекой крепости; все говорит в пользу того, что надо хотя бы переговорить с девушкой. Задним числом понимаешь мудрость Жанны, которая сначала отправилась в путь со своими двумя спутниками, затем вернулась в Вокулёр и заявила: "Не так нам пристало удаляться". Настойчивость, с которой она стремилась переговорить с Робером де Бодрикуром, теперь кажется вполне оправданной: ей было необходимо ручательство капитана”[4].
    
     В качестве аргумента в пользу версии королевского происхождения ревизионисты выдвигают почему-то фразу, сказанную Жанной во время знакомства с герцогом Алансонским:
    
     “Уже на следующий день после официального представления при шенонском дворе Жанна беседовала с дофином Карлом, причем — и это отмечают все свидетели - сидела рядом с ним, что могла себе позволить лишь принцесса крови. При появлении герцога Алансонского она бесцеремонно поинтересовалась:
    
     - А это кто такой?
    
     - Мой кузен Алансон.
    
     - Добро пожаловать! - благожелательно проговорила Жанна. - Чем больше будет нас, в ком течет кровь Франции, тем лучше...”[8]
    
     Здесь мы имеем намеренное искажение слов Жанны. Приведем воспоминание самого Жана д`Алансона: “Когда Жанна приехала к королю, тот был в городе Шиноне, а я в городке Сен-Флоран (около Сомюра); я охотился на перепелок, когда прибыл гонец и сказал мне, что к королю приехала Дева, утверждающая, что она ниспослана Богом изгнать англичан и снять осаду этих англичан с Орлеана; вот почему на следующий день я отправился к королю, пребывавшему в городе Шиноне, и увидел там Жанну, разговаривающую с королем. В тот момент, когда я подошел, Жанна спросила, кто я, и король ответил, что я герцог Алансонский. Тогда Жанна сказала: "Вам добро пожаловать, чем больше людей королевской крови Франции соберется вместе, тем будет лучше””.
     Как видим, первоначальная фраза несколько отличается от той, которую приводят ревизионисты, причем это небольшое отличие коренным образом меняет смысл. Р. Перну по этому поводу пишет: “Иногда ответ Жанны трактовали неправильно (единственно из-за ошибки в переводе, ведь она определенно сказала: "Quanto plures erunt", т. е. "чем больше их будет")”[4].
    
     Теперь давайте вернемся к гербу Жанны д`Арк. Ранее мы немного коснулись темы аноблирования Жанны, указав, что в конце 1429 года Карл присвоил семье Жанны и ей самой дворянские права и даровал герб с изображением королевских лилий.
    
     “Дарованный Жанне дофином герб не имеет ни малейшего отношения к гербу д'Арков, указывая на совсем иное, куда более высокое происхождение”[5].
     “Этот герб воспроизведен в книге Ж. Песма "Жанна Д' Арк не была сожжена” (П. - 1960 г.), Э. Вейль-Рейналя “Двойная тайна Жанны Девственницы” (П. - 1972 г.), а так же описан Ж. Жакоби в его исследовании “Знатность и герб Жанны Д' Арк”: "щит с лазурным полем, в котором две золотые лилии и серебряный меч с золотым эфесом острием вверх, увенчанный золотой короной". Специалисты считают, что такие короны помещались на гербах "принцев крови" (А. Лаббит. "Начальный трактат о гербе", П. Жубер. "Лилии и львы, введение в искусство герба".). Что касается меча, то многие специалисты склонны видеть в нем пресловутую "темную полосу незаконнорожденности"…
     …Герб Жанны говорил о королевской крови и ничего не говорил о незаконнорожденности, только намекал, так как вместо классической "темной полосы" была использована символическая композиция, расшифровка которой являлась непосильной задачей для большинства”[6].
    
     Следует отметить здесь, что сама Жанна не придавала никакого значения полученному дворянству, что явствует из руанских протоколов: “Спрошен¬ная, имела ли она щит и герб, отвечала, что не имела ни того, ни другого, но что король даровал ее братьям герб, а именно щит лазоревого цвета с двумя лилиями и мечом посередине… Затем она сказала, что сей герб был да¬рован королем ее братьям без всякой просьбы с ее стороны или откровения”.
     Хочется задать ревизионистам вопрос: если данный герб был пожалован не одной Жанне, а и ее родным, то не следует ли из этого, что в жилах всей семьи д`Арк текла королевская кровь?
    
     Разберемся теперь с еще одним “доказательством”. Наши псевдоисторики пытаются подвести под свою теорию прозвище Жанны – Орлеанская Дева:
    
     “Под прозвищем Орлеанская Девственница она была известна задолго до того, как освободила город Орлеан. Архиепископ Амбренский в письме к Карлу VII (март 1428 года) уже называет ее Орлеанской Девственницей, а, между прочим, она еще преспокойно обретается в тот момент в Лотарингии, еще никто не знает (или не должен знать), что, прежде всего, она собирается освободить Орлеан. В данном случае прозвище Жанны выглядит, как указание на принадлежность к Орлеанскому дому”[6].
    
     Исследуя вопрос возникновения прозвища “Орлеанская Дева”, В.И.Райцес пишет: “Это выражение встречается впервые в тексте 1555 г., а через двадцать лет, в 1576 г., можно было уже прочесть: “Жанна д'Арк, именуемая обычно Орлеан¬ской девой””[7]. Режин Перну соглашается с этим утверждением: “Выражение "Орлеанская Дева" появляется в XVI веке...”[4]. Райцес также пишет: “Немногочисленные исследователи, занимавшиеся во¬просом о появлении термина “Орлеанская дева”, связы¬вают это понятие с местным культом Жанны в Орлеане. Известно, что сразу же после освобождения там стали ежегодно отмечать это событие торжественной процессией; эта традиция сохранилась до наших дней. В начале XVI в. на Орлеанском мосту был сооружен пер¬вый памятник Жанне д'Арк. Орлеан был единственным городом, в котором память о Жанне по¬стоянно поддерживалась и материально воплощалась; естественно, что и само представление о Деве все более ассоциировалось с тем местом, где она совершила свой первый подвиг”[7].
    
     “Во время той же коронации в Реймсе только один штандарт Девственницы получил право находиться на хорах собора в Реймсе”[6].
    
     Ответ на этот вопрос давала сама Жанна. Когда на суде в Руане ее спросили: “Почему ваше знамя внесли в со¬бор во время коронации в предпочтение перед знаме¬нами других капитанов?”, она сказала: “Оно было в труде и по праву должно было находиться в почести”.
    
     Таким нелепым образом выглядят попытки сделать из Жанны принцессу. Возникает два вопроса: зачем нужны эти домыслы и можно ли назвать их клеветой?
     При подготовке данного очерка автор связался с одним из распространителей этих слухов. Вот цитата из ответа этого оппонента: “Знатное происхождение - оскорбление для героя? С каких пор? Бедные декабристы! Да все известные и прославленные люди, кто рождён в лучших условиях и с голубой кровью при подобной постановке вопроса - никто и звать их никак. Что, крестьянка, получившая несколько серьёзных ранений, страдает больше, чем получившая такие же ранения принцесса крови? Или происхождение влияет на качество отваги, решимости, мужества, на глубину горечи, боли, терзаний? У Вас классовый подход, неверно усвоенное марксистско-ленинское учение мозги застит?”
     Действительно, казалось бы, что оскорбительного в россказнях о якобы знатности, если не считать того, что они лживы? Однако, при детальном рассмотрении эти басни оказываются не так уж и безобидны. Подумайте, какая разница между реальным образом Жанны – простой безвестной девушки, которая через все препятствия доходит до короля, попутно завоевывая уважение и преклонение воинов – грубоватых мужчин, привыкших к войне и крепкому словцу, добивающаяся расположения недоверчивого и скрытного Карла, побеждающая своей непоколебимой верой образованных теологов в Пуатье, и образом принцессы, пусть незаконнорожденной, но которую “с почетом” приводят к дофину, дают войско, и всяческие привилегии только благодаря ее принадлежности к королевскому дому.
     “…Если Жанна — дочь королевы, то она была сестрой дофина Карла. Тогда становятся вполне объяснимы все почести, оказанные ей в Шиноне весной 1429 года, и все полученные ею привилегии. Более того, появление их даже закономерно, ведь она — “дочь Орлеанского дома””[10].
     С помощью своих лихих кульбитов ревизионисты пытаются доказать всему миру, что ничего исключительного в Жанне не было, что она такая же, как все. Можно было бы не делать таких резких выводов, если бы на этом фантазия клеветников иссякала. Однако продолжим.