- Отличный выбор, сеньор, отличный! Это бусы богини майя – Контитлуак…
     - Так уж и самой богини? – я вертел в руках нитку крупных бус из дерева, выполненных и отполированных столь искусно, что казалось тёмно-вишнёвые шарики светились изнутри. Бусы были тёплые и очень приятные на ощупь.
     - Не самой, конечно, - продавец-мексиканец ничуть не смутился, - Но поверьте, сеньор, точь-в-точь! И столь же чудесные! В них сила плодородия! Они принесут обильный урожай вашему полю, вашей семье – много здоровеньких ребятишек.
     - У меня нет семьи.
     - Всё в наших руках, сеньор. Всё в наших руках!
    
     Дождь лил третий день. Третий день как сплошная стена тропического ливня заслонила мир в окне гостиницы при аэропорте Каракаса. Все рейсы были отменены, некоторые перенесены, в слабой надеже, что в двухкилометровой толщине массива туч откроется окошко, и часть самолётов всё же удастся отправить в разные города мира. В том числе в промороженную февральскими метелями Москву. Здесь, на материке, покрытом душной, влажной, вечно зелёной сельвой, трудно было даже вообразить иной мир, не заполненный водой и жарой в тридцать градусов. А ещё москитами, будь они неладны! Я хлопнул по шее ладонью, придавив очередного кровососа и подумав с досадой, что нет ни сеток, ни кондиционеров, в достаточной мере – а желательно полностью! – защищающих от мерзких насекомых. Во всяком случае, здесь.
     Мобильная связь бездействовала, а обычная проводная работала настолько плохо, что и без того слабая слышимость то и дело пропадала. Устав, наконец, от крика в трубку, что задерживаюсь по причине непогоды – причём совершенно не был уверен, что шеф меня расслышал и понял – я спустился в бар, глотнуть чего-нибудь холодного.
     Досадовал ли я из-за задержки? Скорее нет, чем да, а по большей части и вовсе было всё равно. Вряд ли кто в промозглой Москве скучает по мне. Шеф? Недоволен будет, конечно, но выход найдёт. Разбросает часть договоров самых срочных по своим замам… Ничего, выкрутится. Не год же меня не будет, а за три-четыре дня фирма не развалится. Через меня, конечно, много бумаг проходит, но что теперь сделаешь?
     Светка? «А знаешь, Игорёчек, я тут подумываю над предложением Климова, - она аккуратно стряхнула сигаретный пепел в разверстую пасть хрустального дракона на столе. – Он начинает новый проект…» – «Климов – авантюрист!» – «Ну, зачем так грубо? – она не обиделась, лишь тонко улыбнулась. – Он шоумен. Собирается продюссировать съёмки нового клипа и…» - «О! Ты прекрасно будешь смотреться на экране! В натуральном виде. Сейчас, правда, это по-другому называется!» – «Ты просто завидуешь! Да, мне с ним интереснее, чем с тобой. Но кто виноват? Кто?! Ты же ничего не видишь, кроме своей работы! А я жду-жду-жду…Тебя жду. Чего-то нового жду. Жизнь жду! Твои постоянные командировки!..»- «Поехали со мной в Каракас» - «Да что я там не видела в твоей Бразилии?! Обезьян?» – « В Венесуэле. Каракас – столица Венесуэлы. Там водопад Cальто Анхел, самый высокий в мире. Представь только больше километра летящей воды!» - «Ты ещё и смеёшься надо мной?!» –«Нисколько. Серьёзен, как никогда!» - « Ты не серьёзен! Ты скучен! А вот Климов сказал, что бросит к моим ногам мир, славу. Не сразу, конечно, но мы будем работать. Вместе!» – «Да-да! Только сначала он бросит к ногам одежду. Твою и свою. И сильное подозрение у меня, что этим дело и окончится» – «Ты просто завидуешь!» – «Я пытаюсь оградить тебя…»
     Только последние мои слова она, скорее, уже не слышала, да и не хотела, умчавшись вниз по лестнице к выходу.
     Банальная ссора, банальные фразы, банальные обвинения и оправдания. Я досадливо поморщился, ещё раз прокручивая в мыслях сцену нашего расставания. Как в замедленной съёмке – поворот головы и взмах гривы светлых волос. Снова поворот и снова взмах, поворот, взмах… Как же она хороша! И заслуживает славы, восхищения не отдельно взятым субъектом, а толпами поклонников. Могу ли я препятствовать? Мы слишком разные. А я не хочу выбирать между работой и женщиной, пусть даже самой прекрасной в мире. Мне нужна степень свободы, нужна!.. И Светка нужна… Чёрт. Ну, не разорваться же!
     И в Луговой сколько уж не был? Года три. Как там дед? Жив ли? На край мира судьба забросила, а к деду съездить – каких-то семьдесят километров! – никак…
     Вспомнилось, как носился по полянам, напоенным одуряющим ароматом трав, пронизанных медовым жаром лета. Дед, уже тогда старый, худой и загорелый до смуглости, отчего казался ещё тоньше, на пороге добротного деревянного дома с кружкой молока. «Выпей, колобок! И на рыбалку пойдём!» Почему он называл меня колобком? Нравилось просто, потому что толстым я никогда не был. В деда пошёл породой, хотя шире в плечах и ростом выше.
     Холодные белые капли срываются с губ, текут по костлявой мальчишеской груди, щекочут. Дед гладит меня по белобрысой голове. «Пей, колобок, набирайся сил. От молока силы прибывают. Я вот не пил в детстве – не любил! – вот и не вырос. А ты сильный будешь, умный, разные страны повидаешь!
     Повидал. Только радостно ли от этого?
     Я глотнул пива. Поморщился. Дрянное. Ни в какое сравнение с нашим. Вдобавок тёплое.
     Льёт дождь за окном. На улицах бурлят грязные потоки воды, несут щепки, мусор всякий – чистят город. А кто вычистит душу? От вечной озабоченности? От усталости? От неудовлетворённости и чувства чего-то забытого?
     - Тринадцатый день февраля. Анху будет петь, - Луис Коррерас усаживается на свободный табурет возле меня. Рукопожатия здесь не приняты и в знак приветствия мы просто киваем друг другу. Луис работает в нашем консульстве, и мы частенько общаемся по долгу службы.
     Пятидесятитрёхлетний, настоящий мачо, которому никак не дать на вид больше сорока, подтянутый, с живыми чёрными глазами и ослепительно белозубой улыбкой – московские дамочки были бы без ума от него, но Луис не хочет в Москву. «Что я там не видел? Один мегаполис, другой мегаполис… Да ещё и холодный!» Он когда-то побывал в Лондоне и считает достаточным, потому что все европейские столицы на одно лицо. Так же, как и все европейцы.
     - Аэропорт не откроют ещё дня три-четыре. Можно съездить на тепуи «Зеркало неба». Послушать Анху.
     - Разве у тепуи есть название? Впервые слышу.
     - Конечно! Не у всех, но есть. У этого – есть.
     - А кто такой Анху? И чем примечательно его пение? Я оперу не люблю.
     - Представляю старика в опере! Во фраке! - Луис хохотнул. – Вообще-то его имя Хуан. Хуан Кунгарма Кодио – полу-догон, полу-мексиканец, но он предпочитает, чтобы его называли Анху, как во времена его предков тысячелетней давности. Уж не знаю, правда ли это.
     Луис заказал какой-то замысловатый фирменный коктейль и с наслаждением потягивал его из высокого бокала.
     - В тринадцатый день каждого месяца Анху играет на флейте - райпан… Знаешь такую флейту?
     - Нет.
     - Дли-и-инная такая труба. Звук хрипловатый…
     Он сделал изрядный глоток.
     - … А потом поёт.
     - И хорошо получается?
     Луис поморщился, покачал головой.
     - Голос препротивный. Я слушал в Лондоне «Куин». Вот это ребята! Может, их пригласить попеть с Анху? И возить туристов. Неплохой бизнес можно сделать, - он широко улыбнулся, сверкнув зубами.
     - Что ты пьёшь, Луис? Закажи мне тоже.
     - А, - он снова отпил, – это «Слёзы девственницы». Забористая штука.
     - Давай.
     «Штука» действительно оказалась забористой, чрезмерно сладкой, но зато дьявольски холодной, что было здорово.
     - Анху поёт для тех, кто отчаялся, кто нуждается в помощи. К нему идут паломники в надежде получить исцеление душ и тел, - посерьёзнел Коррерас.
     - Ну и зачем мне его слушать? У меня всё в порядке! И с душой, и с телом. Тем более сам говоришь, что плохо поёт.
     - Плохо или нет, но люди ходят слушать.
     - И помогает?
     - Не знаю. Говорят – да.
     Он заказал себе ещё один коктейль.
     - Ты будешь?
     - Нет. Мне хватит.
     Голова у меня слегка кружилась, напряжение отпустило, но напиваться я не собирался. Даже имея в запасе уйму времени до отлёта.
     - Вы, европейцы, нежные! Пить не умеете…
     - Глотнул бы ты самогонки, которую мой дед пьёт как младенец молоко, понял бы, что значит настоящее «пить»!
     - Дед твой может и умеет, - снисходительно кивнул Луис, - а у тебя уже глаза врастопырку! От одной рюмки.
     (Рюмки! Барный стакан по размеру немножко не дотягивает до полулитра)
     И без перехода:
     - Так что, едем?
     - Куда?!
     - Слушать! Песни слушать! Настроение у тебя ни к чёрту, я же вижу. Так хоть развеешься.
     - Да не хочу я никуда ехать! В такую погоду и к какому-то шаману?!
     - Понимаешь, - замялся Луис, - если скажу в консульстве, что тебя сопровождаю, отпустят. Это мне нужно к Анху. У нас не поощряют индейское колдовство, могут с работы уволить.
     - Страдание за веру во все века было почётно, но не прибыльно, - заметил я сочувствующе.
     Не очень хотелось куда-то ехать, однако перспектива просидеть три дня в отеле прельщала ещё меньше. Да и с Луисом мы были в хороших отношениях. Так что я согласился.
     - Гостинчик захвати.
     - Какой ещё гостинчик?
     - Сникерс какой-нибудь или пачку печенья.
     - Зачем?
     - От тебя не убудет, а старику – приятно.
     Я хмыкнул, но кинул в сумку плитку шоколада.
    
     * * *
    
     От окраины города мы доехали на джипе до деревушки Компаньяс. Сказать, что поездка была лёгкой и приятной, значило бы очень польстить погоде, джипу и самомнению. Хотя стоило отдать должное водителю, который довольно уверенно провёл по раскисшей грунтовой дороге своего малость потрёпанного с годами железного коня.
     У въезда в деревню он получил честно заработанные деньги и, ни слова не говоря, укатил обратно в Каракас.
     Дело близилось к вечеру, мы дьявольски устали, промокли и проголодались. Луис сказал, что только утром можно будет отправляться дальше, а переночевать предстоит в местной гостинице.
     В обычное время - в смысле сухое и солнечное – из Компаньяс можно было добраться до «Зеркала неба» на маленьком самолёте, для которого здесь даже была обустроена взлётно-посадочная полоса, не бетонная, правда, засыпанная щебёнкой, но широкая и ухоженная. Да и деревушка была побогаче иных. Туристический бизнес и паломничество к старому шаману приносили определённые доходы. Из-за сезонных дождей туристов, не считая нас, не было, а желающих послушать пение Анху набралось человек двадцать. Все разместились в три большие лодки и поплыли вверх по течению небольшой, но вполне полноводной реки.
     Сквозь шум ливня не слышно было даже плеска вёсел, мощно и сильно погружаемых в воды реки мускулистыми руками гребцов – тоже жителей Компаньяс, для которых любая работа, особенно в межсезонье, прибыльна.
     Несмотря на натянутые тенты, ливневая вода всё равно попадала в лодки, заливала дно. Её вычерпывали, кто чем мог – банками, ковшиками, ладонями. Особенно это нравилось детям, которые в отличие от сосредоточенно молчаливых взрослых не могли долго сохранять серьёзность, начали играть и дурачиться. Поэтому не вся вода летела за борт…
     Расплывчатая в потоках дождя серая тень, похожая на бревно, скользнула с берега в реку и, изогнувшись плавно на миг, ушла под воду.
     Мы плыли всё дальше, ливень постепенно истончался, и вот в облаках заголубели сначала окошки неба, а потом оно и вовсе раскинулось вширь до горизонта яркое, чистейшее. Сельва наполнилась птичьим гомоном. И только испарения с мокрой земли напоминали о ливне, да срывающиеся капли, столь обильные, что в сельве всё равно шумел дождь, вызываемый хлопаньем множества крыльев и прыжками по веткам ловких лап.
     - Тепуи, - сказал наш лодочник, как будто можно было не заметить высоченные скалы, круто обрывающиеся в пойму реки и словно аккуратно срезанные ножом по вершине.
     Нас высадили у небольшой пологой береговой кромки, откуда начиналась тропа к вершине «Зеркала неба». Гуськом мы пошли вверх за проводником по узкой петляющей каменистой дорожке, временами совершенно неразличимой после прошедших селей. Однако проводник шёл уверенно и к полудню благополучно вывел всех к ещё одной деревушке – родной сестре Компаньяс. Только гостиницы здесь не было, и уставшие паломники расположились под деревьями.
     Мы с Луисом тоже выбрали уютное местечко в тени скалы, ибо жара давала о себе знать. Я разложил промокшие вещи на камнях и теперь от них шёл пар.
     - Твой колдун живёт здесь?
     Луис кивнул.
     - Да, в этой деревне.
     - И когда же начнётся таинство?
     - Ближе к ночи. Можешь вздремнуть пока. Я разбужу.
    
     Я не думал, что удастся заснуть, тем более, что днём обычно не сплю. Лежал, смотрел в небо, думал о разной ерунде и вдруг очнулся оттого, что Луис тряс меня за плечо.
     Был уже не просто вечер, а самый что ни на есть канун ночи. Последние отблески солнца ещё расцвечивали запад тусклыми пурпурными полосами, а в зените над нами и на востоке уже сияли звёзды.
     На ровной площадке перед деревней был выложен круг из костров, не обычного размера, как в походе, например, а совсем маленьких, почти просто огоньков. Горели в них не дрова, а сложенные шалашиками палочки, должно быть чем-то пропитанные, потому что не прогорали мгновенно, как вроде ожидалось, и источали непривычный моему носу аромат.
     Возле каждого костерка уже сидели по одному паломники. Мы с Луисом тоже заняли свободные места.
     Я сел по-турецки и приготовился лицезреть тайное действо, за которое в посольстве могут уволить с работы.
     Две девушки обошли круг сидящих, складывая в корзинки приготовленные для колдуна дары. Моя шоколадка тоже перекочевала туда. Луис высыпал целый пакет всяких сладостей и фруктов. Затем корзинки были поставлены в центр, а девушки удалились. На смену им вышел пожилой мексиканец. В обычной клетчатой рубашке, потёртой но чистой, холщовых штанах на резинке, в шлёпанцах Анху – вряд ли это был кто-то другой! – не походил ни на шамана в моём представлении, ни вообще на личность мистическую. Индеец и индеец. Впрочем, мне-то всё равно. Это Луису что-то от него надо и всем, сидящим у костерков. Они-то верят! Что ж, по вере да воздастся. Пусть.
     В руках индеец держал длинную трубку наподобие тех, с которыми папуасы охотятся в лесах Новой Гвинеи, выдувая из них отравленные стрелки. Только труба Анху была пошире. Он прижал её к губам, и над поляной понеслись хрипловатые звуки, сплетаясь в незатейливую мелодию, с повторяющимся ритмом. Кто-то невидимый за пределами круга подыгрывал флейте – райпан на маленьком там-таме.
     Потрескивали несгораемые палочки в магическом костерке, распространяя горьковатый аромат, глуховато пела флейта… У меня закружилась голова. Поплыли какие-то странные картины. Я – маленький мальчик, светловолосая красавица Светка – моя мама - под руку с шаманом Анху ведёт меня в сад. Они весело смеются… Навстречу идёт Луис и протягивает мне яблоко. «Что сказать надо? – колокольчиком звенит Светкин голос. Она целует меня в щёчку, присев на корточки… Её лицо напротив моего… «Не уходи, - шепчу ей. – Мы поедем на водопад. Вместе. Ты и я в море радуги. Целый километр радуги – и всё для нас! Я подарю тебе бусы ацтекской богини, приносящие счастье и плодородие. Нам будет хорошо вместе, вот увидишь! Не уходи...»
     Тускло играет флейта, наполняет всё вокруг негромким размытым цветом.
     Я слышу цвет?
     Звуки коричневые, красные, чёрные сплетаются в узоры, тянутся в бесконечность, струятся и перетекают один в другой. Ритм там-тама словно пунктир пересекает путь в ночь, живой, дрожащий, разноцветный – пение индейской флейты. Что тревожит оно? Какие воспоминания и думы?
     Зачем? Перестань! Я не хочу слушать! Я не хочу вспоминать. Я не хочу заново спорить с собой. Мне больно. Я ищу истину и не нахожу. Потому что истина не бывает одна. Она у каждого своя, и каждый строит себя под неё. И я – как все… Не хочу! Зачем ты задаёшь вопросы, на которые я не хочу отвечать?
     Разноцветная музыка, простая и бесхитростная, сложная и вопрошающая… Звучащие цвета, тревожащие, не дающие забыться…
     Оставьте меня в покое! Я не хочу!..
     Я разберусь в себе! Сам, слышите? Сам!.. Когда-нибудь. Если успею. А я успею! Должен!.. Да, я видел эти скорбные лица, пришедших проводить в последний путь того, кто так и не полюбил их. Видел. В каком-то сне. Но так не будет! Слышишь ты, тревожащий душу голос? Я не понимаю твои коричневые с голубыми сполохами слова, но они беспокоят меня. И я не хочу! Не хочу ничьей фальшивой скорби по мне, не успевшему никого полюбить! Я смогу, я знаю. И я буду жить! Долго и счастливо. Отпусти меня, чужой голос!..
    
     Я глубоко вздохнул и открыл глаза. Заснул что ли? Вот чёрт! Пропустил самое интересное!..
     Костерок догорел, из него вился едкий дымок.
     Анху сидел напротив меня, скрестив ноги. На коленях у него лежала флейта. Он встал, кинул яблоко, которое я машинально поймал, потом повернулся и ушёл в сторону деревни.
     - Он что, петь передумал? - Я повернулся к Луису и ожёгся о его взгляд, наполненный мешаниной чувств, где досада и зависть явно превалировали над всегдашней весёлостью и симпатией ко мне.
     - Уже спел, - буркнул он.
    
     * * *
    
     Всю обратную дорогу Луис молчал. Его не занимали ни красоты восхода и просыпающейся сельвы, ни даже ягуар, мелькнувший среди ветвей и попавший-таки в видоискатель моего фотоаппарата.
     Одна из девушек пыталась было выразить ему свою симпатию, но отстала, коль скоро красавец-Каррерас не реагировал на её щебетание и знаки внимания.
     - Стоит ли так огорчаться? - я похлопал его по плечу. – Ну, не в голосе был колдун. Следующий раз приедешь.
     Луис задумчиво смотрел на реку. Лодку на сей раз несло течение, а гребцы только изредка вёслами подправляли курс.
     - В следующий раз, - эхом откликнулся Луис и вздохнул. – Или в следующий-следующий… Мы с Анхеликой так детей хотим, а их всё нет. Десять лет уже. Врачи руками разводят… Я думал шаман поможет. Всё уже перепробовал; на Анху надеялся. А он тебя выбрал.
     - Меня?!
     - Тебя, - Луис улыбнулся углом рта.
     Весло с плеском ушло под воду, и во взметнувшихся брызгах блеснула серебром небольшая рыбка.
     - Из всех, пришедших к нему, индейский шаман выбирает только одного, которому хуже всех, и которому что-то меняет в жизни, - он снова вздохнул. – Значит, твои проблемы куда серьёзней моих. Я не знаю, правда, как он это определяет, но ведь догоны – все колдуны.
     - Брось, - не поверил я. – Ерунда всё это. Мистика. Там просто галлюциноген какой-то горел или наркотик. Я заснул и совершенно ничего не помню. И вообще только за компанию поехал. В отеле не хотелось дождь пережидать. А тут такое приключение! Будет о чём рассказать.
     Но Луис только мрачно кивнул в ответ. Видя, что он сильно расстроен, я прекратил попытки взбодрить его.
     И до Каракаса мы добрались молча.
     В аэропорту, перед тем, как уйти к самолёту, я пожал руку Коррерасу и протянул ему коробочку с бусами ацтекской богини.
     - Держи. Это – талисман плодородия. У вас всё будет хорошо. Вот увидишь! И дети будут.
     - Спасибо, амиго. Удачи тебе.
     Луис улыбнулся и обнял меня.
    
     * * *
    
     Пару часов я продремал в роскошном салоне «Боинга», полюбовался на облака, на медленно проплывающую внизу синь Атлантического океана, съел предложенный длинноногой стюардессой лёгкий обед. Потом пошарил в сумке на предмет обнаружения книги. Пальцы наткнулись на яблоко, которое Анху кинул мне по окончании сеанса камлания. Сеанс я позорно проспал, а про яблоко забыл.
     Откусил. Сочное, сладкое, очень вкусное оказалось яблоко. Едва успел прожевать, как зазвонил мобильник. Разрешение пользоваться сотовой связью горделиво красовалось у выхода на трап, так что телефон я не отключал и теперь молча слушал, как за тысячи километров такой родной голос-колокольчик, перемежаемый всхлипами, звучал из маленькой металло-пластиковой коробочки, переворачивая во мне всё, - сознание, всю мою жизнь, все представления о будущем.
     «…просто…я не могу без тебя. Я не собиралась ни к какому Климову; хотела, чтобы ты ну хоть немножко ревновал… Глупо, я знаю. Ты возвращайся, ладно? Я поеду с тобой на этот водопад. Куда угодно поеду, только возвращайся!.. Да, знаешь, тут твой дедушка приехал. Он такой славный! Такой весёлый. Говорит, что научит меня самогон гнать. Меня!! Смешно правда?..
     Возвращайся, ладно? Я люблю тебя…»