«Один сегодняшний день стоит
     двух завтрашних»
    
     Бенджамин Франклин
    

    «Как хорошо! Всё просто замечательно! И этот жаркий июль, и эта неспешная река, и этот раскалённый, прилипающий к мокрым телам песок! И заливистый смех счастливой Женьки! Как здорово просто лежать на берегу, подставляя себя ласковым солнечным лучам, смотреть в бездонное, синее-синее небо, и знать, что всё плохое уже позади. Закончились страдания, ушла беда! МЫ ПОБЕДИЛИ! Мы выжили! Какое это счастье – просто быть рядом с любимой, просто знать, что война закончилась, просто чувствовать, что впереди долгая – долгая жизнь с возможностью спокойно трудиться, искренне любить, растить детей…» - так думал Павел Огородников, грызя травинку и наблюдая за одиноким облачком высоко в небе. Война закончилась. Фрицам каюк. Окончательно и бесповоротно. Да, где-то ещё огрызались огнём разрозненные банды, вспыхивали короткие перестрелки…. Но это была всего лишь агония поверженного врага – мы победили немцев, ПОБЕДА – ЗА НАМИ!
     Не всем выпало счастье дожить до победы…. Скольких родных, друзей, знакомых забрала война…. Сколько пришло с фронта искалеченных, получивших физические и моральные увечья. А ему повезло! Он выжил, он цел и невредим! Правда, кое-что его беспокоило…. Пашка потерял память – не всю, а её часть, примерно два года. Последнее, что он запомнил – август сорок третьего, он, с расчётом «сорокапятки», окапавшемся на огневом рубеже, должен защищать мост через речушку Свигу на танкоопасном направлении. К мосту вела неширокая насыпь через непроходимые болота. Там, где дорога делала поворот почти на девяносто градусов, в шестистах метрах, на поросшей лесом высотке была их огневая позиция. Нервное затишье перед боем…. А дальше – толчок, странный гул, головокружение и всё…. Очнулся в госпитале, в мае сорок пятого. Два года словно корова языком слизнула, он не помнил абсолютно ничего! Он мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь, хоть какую-то незначительную деталь, отблеск света, неясное эхо…. Но безрезультатно, ничего не получалось…. Видимо, рядом разорвался снаряд, и Пашку контузило. Так было написано в его бумагах – какая-то там амнезия вследствие контузии…. Врач сказал, повезло, что не потерял память полностью….
     О судьбе своего расчёта быстро выяснить ничего не удалось, следы их где-то затерялись. Он написал несколько запросов, но ответа пока не получил. Эти выпавшие из Пашкиной памяти годы не давали ему покоя. Как же так – два года его товарищи, однополчане били немцев, гнали проклятых с родной земли, а он валялся в беспамятстве на больничной койке…. А только война кончилась – нате вам, очнулся…. Осознание того, что он просто отлёживался в госпитале, когда другие воевали, не давало ему спокойно жить. Было как-то стыдно за себя…. Получалось, что он как бы сачковал, пусть и в беспамятстве…. А за него воевали, страдали, погибали….
     От этих невесёлых мыслей его отвлекла загоравшая рядом Женька. Она обняла Пашку за шею, и категорически заявила, что если он сейчас же не пойдёт купаться, она за свои поступки не отвечает! Пришлось капитулировать. Пашка, словно пушинку, подхватил притворно визжащую и брыкающуюся подругу на руки и помчался к воде.
     Они познакомились в госпитале. Её Огородников первую увидел, когда пришёл в себя. Старшая медсестра Евгения Кузнецова в этот момент стояла возле его койки, разговаривая с врачом. Что-то почувствовав, она повернула голову, и их взгляды встретились. Их глаза молча сказали друг другу о чём-то…. С этого момента, с этого первого взгляда, они уже не могли жить друг без друга. Им всё стало понятно, сразу и без слов. Их притягивало друг к другу, словно магнитом. Он, ещё даже не зная её имени, решил для себя, что обязательно женится на ней, что именно о ней он мечтал, что сделает для неё всё, что она пожелает. Она решила, что пойдёт за ним хоть на край земли, если он того захочет, и что именно таким представляла себе своего мужа. И оба тихо радовались тому, что война кончилась, и предмет их обожания не отправится на фронт. Сначала были разговоры ни о чём и смущённые улыбки, потом неспешные прогулки и робкие рукопожатия, затем волнующие объяснения и трепетные поцелуи.
     Когда Огородникова выписали из госпиталя, они решили жить вместе, в небольшом домике, оставленном Жене переехавшей к родственникам тёткой. И вот уже почти два месяца, как они в раю. Они не замечали ничего и никого вокруг, кроме друг друга. Им ничего не было нужно, кроме созерцания друг друга. Они едва нашли время, чтобы подать заявление в ЗАГС. Они были красивой парой, высокие, стройные. Он – широкоплечий, голубоглазый блондин, она – черноглазая красавица с роскошной чёрной «гривой» и точёной фигурой. Если они шли под ручку по улице, на них невольно засматривались.
     Раннее утро. Последние звёзды покидают небосклон, край неба на востоке светлеет. Ночь уже ушла, но утро ещё не наступило. Тишина…. Слаще всего спится именно на рассвете….
     Павел проснулся, словно от толчка в бок. Сон как рукой сняло. На улице светало. Сквозь сон ему показалось, что кто-то тихонько стукнул в окно, и это его разбудило. Нет, не показалось, тихий стук повторился. Кого это принесло в такую рань? У него в этом городе и знакомых-то настоящих не было…. Осторожно отодвинувшись от сладко сопевшей в его плечо Жени, он тихонько встал, натянул штаны и вышел во двор. Пятеро стояли у калитки, ожидая его. Поначалу он не узнал этих людей, было темновато, да и спросонья…. Но, подойдя ближе, он чуть не заорал во всё горло от радости – это были его ребята, его орудийный расчёт, с которым он был, когда его контузило! Живые, здоровые! Вот здорово! Как они его нашли? Наверное, помогло то, что он посылал запросы. Пашка обнялся и поцеловался с каждым по очереди. Молодцы! С ними был кто-то незнакомый, худой очкарик, стоявший чуть в стороне. Наверно, из военкомата или из комендатуры…. Ладно, сейчас сыграем Женьке «подъём», пусть подсуетится! Нужно отметить такую встречу! Наконец-то узнаю, что со мной произошло!
     Огородников уже собрался мчаться в дом, будить жену, чистить картошку, развивать бурную деятельность, но его остановил командир орудия, лейтенант Игорь Воротынцев.
     - Ты, Паш, того, не суетись…. Ты, давай, оденься нормально и пойдем, прогуляемся. Разговор есть… - сказал он.
     - Да вы что, черти полосатые! Нашли время прогуливаться! – удивился Пашка. – Сейчас всё быстренько организуем, в лучшем виде! С женой познакомлю! По сто грамм, закусим, поговорим…. Я ж вас сто лет не видел, дорогие мои! Отдохнёте с дороги. А там и прогуляться можно!
     - Нет, - стоял на своём Игорь. – Одевайся и выходи. Я же говорю – разговор есть. Важный разговор. Не для посторонних. Жену не буди….
     - Ладно, - согласился Пашка. – Поговорим…. А чего это у вас рожи такие мрачные, как на похоронах…. Не рады меня видеть…?
     Воротынцев не сказал ничего. Павел хмыкнул и вернулся в дом. Стараясь не шуметь, он оделся, и, собираясь выходить, заглянул в спальню. Женя спала, обняв подушку, и по-детски слегка улыбалась чему-то во сне. Сердце Пашки даже заныло от захлестнувшей его любви и нежности к ней…. «Боже, как я счастлив!» - шепнул он и вышел во двор.
     Молчаливо пройдя по улице, они спустились к реке и присели на сложенных на берегу брёвнах. Достали папиросы, закурили…. Всё молча…. Пашка обратил внимание, что они избегают смотреть ему в глаза. Странно…. Почему? Самые нехорошие предчувствия и мысли полезли в его голову. – Наверно, они что-то обо мне знают, - думал он, - что-то нехорошее…. Глаза отводят…. Может, я что-то натворил? Ничего не помню, хоть убей…!
     - Ну! – вскочив, почти выкрикнул Огородников, когда молчание стало совершенно невыносимым. – Что случилось? Я в чём-то виноват? Я же ничего не помню…. Меня ж контузило тогда, в сорок третьем, я потерял память! А пришёл в себя уже после Победы! Я ничего не могу вспомнить! Поэтому и искал вас, чтобы узнать хоть что-то! Что же вы молчите? Говорите уже!
     Игорь затушил окурок о бревно, вздохнул, и сказал:
     - Ты, Паша, сядь…. Сядь…. Не суетись. Ничего ты не натворил и ни в чём не виноват. Но помочь тебе мы не можем. С нами всеми случилось то же самое – мы все тогда потеряли память и очнулись после Победы. Все четверо. И ничего не помним….
     Огородникову показалось, что он ослышался.
     - Что?! Игорь, что ты сказал? Как это – все потеряли память? Разве такое возможно?
     - Не знаю, Паша, не знаю…. Может, и не возможно…. Но факт остаётся фактом – это произошло. У всех нас полностью отсутствует память с августа сорок третьего по май сорок пятого. Ни одного воспоминания. Ни у кого….
     Пашка сел в траву, мимо бревна, настолько услышанное поразило его. Как такое может быть, чтобы всех пятерых одинаково контузило? Что могло так взорваться, чтобы ни у кого ни царапинки, и всем одинаково отшибло память? И ему, и Игорю, и Резо, и Михалычу, и Федьке? Во, дела-а-а…!
     - А что же это так рвануло? – как бы рассуждая в слух, спросил Огородников. – Бомба какая, что-ли….
     - Нет, Паш, не бомба… - в тон ему ответил Воротынцев. – Не бомба…. Вот, забыл тебя познакомить. Это Иннокентий Ремизов, он подающий большие надежды молодой учёный, будущий профессор. Работает в военном институте. Он всех нас нашёл, собрал вместе и всё объяснил. Сейчас твоя очередь. Садись рядом и слушай.
     Ремизов поправил сползающие очки, достал военную карту-трёхвёрстку, расстелил перед Огородниковым и указал карандашом в какую-то точку на ней.
     - Вот здесь была ваша позиция. Тут стояла ваша «сорокапятка», в этом лесочке, - сказал он. – А вот здесь, немного левее и сзади, находилась моя машина с оборудованием. Наш институт разработал новое оружие для борьбы с самолётами противника, и там мы должны были провести его боевое испытание. Это новое секретное оружие воздействует на самолёты лучами электромагнитного излучения и выводит их из строя. Но, к несчастью, испытание прошло неудачно. Это был первый, пробный образец. Видимо, в оборудовании что-то нарушилось, изменились характеристики луча. Кроме этого, изменилась и его траектория. И вместо намеченной цели, луч накрыл небольшой участок высотки 172. Да, той самой высотки, где окапался ваш расчёт. В результате этого… - Иннокентий снял очки и протёр их носовым платком, - попавшие в пятно луча люди, то есть вы, исчезли. Исчезли из августа сорок третьего и появились в мае сорок пятого. Вас перенесло во времени, за долю секунды – на год и девять месяцев. Вот почему у всех вас отсутствует память об этом времени. Для вас его просто не было.
     Пашка, услышав это, даже головой затряс. Как такое может быть? Он считал себя, в общем-то, довольно доверчивым типом. Но поверить в ТАКОЕ…. С другой стороны, жизнь на месте не стоит…. Многое из того, что раньше казалось чудом, стало обыденным делом. Наверное, могло и это случиться…. Если бы «будущий профессор» рассказывал ему это с глазу на глаз, он бы не поверил. Но тут сидят его боевые товарищи, и со всеми ними произошло точно такое же, как с ним. Похоже, Иннокентий не врёт…. Да и Воротынцев не стал бы участвовать в этой брехне, они вместе воюют с первого дня войны….
     - Такие вот дела, Огород, - сказал Игорь. – Не просто в это поверить, но, похоже, всё так и есть….
     - Нет, - возразил Пашка, - слишком всё невероятно. Мы неизвестно откуда появляемся в сорок пятом, и никто даже не заинтересовался, откуда мы взялись. Почему ни у кого не возникло вопроса, как мы тут оказались и кто мы такие?
     - Слушай дальше, - сказал командир, - Кеша ещё не закончил…. Самое важное впереди….
     - Да, - сказал Ремизов, - я продолжу. Самое худшее во всём этом то, что данное происшествие кое в чём изменило ход истории. Поэтому для людей, живущих сейчас, в сорок пятом, вы не были неизвестно откуда взявшимися людьми. Для них вы действительно были контуженными, потерявшими память солдатами. Для них всё так и было. Поэтому никто ничего не заподозрил.
     На время воцарилась тишина, все молчали, дымя папиросами…. За рекой вставало умытое росой солнце. Над водой стелились невесомые клубы утреннего тумана. Старались перекричать друг друга петухи, где-то мычала корова…. Городок не спеша просыпался.
     - Ладно, - согласился Пашка, - ладно. Хоть мне и не всё понятно, но … ладно. Что случилось – то случилось, ничего не поделаешь. Чего впадать в печаль из-за этого? Всё ведь нормально! Война кончилась! Живи да радуйся! Чего вы все какие-то странные?
     - Нам надо возвращаться, Паша … - дрогнувшим голосом сказал Воротынцев.
     - Что? – не понял Огородников. – Куда возвращаться?
     - Обратно, в сорок третий…. Откуда ушли….
     - Как это? – опешил Пашка. - Оно же уже прошло…. Да и зачем? Для чего? Чего мы там забыли?
     Игорь молча взглянул на Ремизова. Тот продолжил.
     - После того, как испытания сорвались, мы поехали туда, куда попал луч, на вашу позицию. Нужно было выяснить, не случилось ли там какой беды. Но по дороге нас обстрелял «Мессер», и сжёг машину. Мои помощники погибли, но мне удалось спастись. Добравшись на место, я увидел абсолютно пустую позицию. Стояла готовая к стрельбе пушка, лежали ящики со снарядами, валялась ваша одежда, оружие…. И ни одного человека, ни живого, ни мёртвого…. А по дороге, через мост, неспешно ползли немецкие танки…. Мне повезло, я вышел к своим, меня переправили в тыл. Проект закрыли, как неперспективный, но я тайком продолжил работу в этом направлении. Путём расчётов, проверок, опытов и анализа всего, я понял, что произошло, и где примерно вы оказались. Я даже собрал небольшую установку, подобную той, разбитой бомбой, только более усовершенствованную и меньших размеров. Надеялся получить премию, прославиться…. Но дальше произошло нечто ужасное…, - Иннокентий снял очки и снова стал их протирать. Руки его дрожали. – Американцы сбросили на нас атомную бомбу. На Москву, Ленинград и Киев. Начали с нами войну….
     - Как же так?! – закричал Пашка? - Они же наши союзники!
     - Да…. Были союзники…. А стали… - Ремизов замолчал. Было видно, что ему трудно говорить.
     - А что за бомба такая, атомная?
     - Страшное, ужасное оружие. Его не с чем сравнить. Я видел последствия применения этой штуки…. На десятки километров от эпицентра взрыва всё уничтожается. Строения рушатся, люди просто испаряются, всё горит и плавится. А территория становится заражённой и непригодной для жизни на многие годы. При бомбёжке за несколько секунд погибло почти шестьсот тысяч человек. И в пять раз больше умрут потом от действия радиации. Страшнее атомной бомбы на Земле ещё ничего не было….
     Поражённый услышанным, Огородников молчал.
     - Когда это произошло, - вновь заговорил Кеша, - я решил действовать. Над нами нависла угроза полного уничтожения, терять было уже нечего. Надеясь на удачу, я запустил своё изобретение и оказался в мае сорок пятого, перепрыгнув на семь месяцев назад. И стал искать вас. Мне снова повезло, мои расчёты оказались верными. Первым я разыскал вашего командира. Сначала он мне не поверил, но помочь согласился. А когда мы с ним нашли Резо Чейшвили, он перестал сомневаться в правоте моих слов. Затем мы отыскали Петра Михалыча, Федю Ситника и теперь – тебя. Все в сборе.
     - И что нам теперь делать? – спросил Пашка.
     - Нужно запускать установку Иннокентия и возвращаться обратно, в сорок третий, на нашу позицию. Продолжать войну… - ответил ему Воротынцев. – Понимаешь, по всему выходит, что американцы не должны были нас бомбить. Это неестественно для существующего хода событий. Ты же знаешь, я историк, и я знаю, что говорю. Мы тоже неестественно исчезли в сорок третьем и неестественно возникли в сорок пятом. Существует большая вероятность того, что эти события как-то связаны между собой. Исчезнув с позиции, мы немного изменили ход событий войны. Эти изменённые события, в свою очередь, изменили другие, следующие за ними события…. А дальше – пошло-поехало…. Как снежный ком с горы…. Вернувшись назад, мы, возможно, сможем повернуть всё в прежнее, естественное русло. А может, и нет…. Но шанс есть, и его нужно использовать…. Что скажешь?
     Пашка молчал. Что он мог сказать? Нужно идти с ними, другого решения он себе не представлял. Но как оставить всё это – мирную, счастливую жизнь, любимую женщину, радужные мечты о семье, детях, и отправиться обратно, в пекло войны, где на каждом шагу смерть и разрушения, страдания и боль, кровь и слёзы…. Это было свыше его сил. Он не хотел туда….
     - Даже не знаю, что и сказать… - медленно проговорил Огородников. – Не знаю…. А нельзя как-то по-другому сделать? Предупредить товарища Сталина, правительство…. Рассказать, как всё было…. Может, они найдут другой выход?
     - Ага, найдут! – заговорил молчавший доселе Ситник. – Найдут! Поставят к стенке и …. Совсем соображать разучился? Для них мы же дезертиры, оставили позицию и сбежали. Думаешь, в НКВД поверят, что ты чудесным образом улетел на два года вперёд? Нет, уж лучше обратно, на войну. Там хоть есть шанс живым остаться. А у них расклад один ….
     - Нет…, - как-то через силу проговорил Пашка. Он вдруг с удивлением обнаружил, что губы перестали его слушаться, что они начали жить как бы самостоятельно, не подчиняясь командам его мозга. Он хотел сказать, что согласен вернуться, что готов идти с ними, он губы почему-то говорили совсем другое. – Я не могу…. Как же это…. Я же только жениться собрался, на работу устраиваюсь…. Жизнь такая хорошая настала….
     Огородникову стало страшно. Что за чушь он несёт? Что о нём подумают его товарищи? Трус! Слабак! Конечно же, надо идти с ними! Но как оставить всё это? Оставить свою любовь, оставить совсем недавно обретённое счастье, оставить этот маленький уютный домик, оставить мечты…. Где взять на это силы, где набраться решительности и мужества…?
     Воротынцев подсел к Огородникову, положил руку на плечо.
     - Паша, ты пойми, эта прекрасная жизнь закончится месяцев через пять…. Если ничего не делать…. И начнётся кошмар. Не просто очередная война, а уничтожение нас как нации. Не думаю, что Ремизов сгущает краски…. Всё, что он говорил до сих пор, имело подтверждение или укладывалось в логическую цепочку событий. Очень даже может быть, что именно от нас пятерых зависит дальнейшая судьба страны…. Понимаю, что звучит пафосно, но по-другому не скажешь. А решение возвращаться каждому из нас далось тяжело. К хорошему привыкаешь быстро, успели мы привыкнуть к этой мирной жизни. Я хоть и одинокий, но всё равно…. А у Михалыча – жена, трое детей…. У Резо и Федьки – родители, братья, сёстры…. Ты детдомовский, но и тебе не позавидуешь – оставляешь молодую жену…. Наверное, и медовый месяц ещё не закончился…. Но так надо, Огород, так надо…. Считай, что нам просто повезло, судьба подарила нам два месяца каникул. Два месяца счастливой, безмятежной жизни. Но каникулы закончились, пора на работу. На тяжёлую, грязную, смертельно опасную работу.
     - Да, - кивнул головой Пашка. – Да, Игорь…. Мы вернёмся. Я с вами. Простите меня, это была минутная слабость. Уж больно хорошо здесь…. Когда и куда нужно придти?
     - Вон там, за кустами, стоит машина, в ней всё необходимое.
     - Хорошо. Сейчас только забегу домой, попрощаюсь с Женькой….
     - Нет! – сказал Воротынцев. – Никаких прощаний. Никто не должен ничего знать. Мы просто исчезаем, и всё.
     - Но я ей ничего не скажу! Просто обниму и всё….
     - Нет, Паша, не надо. Ни к чему это, поверь…. Будет только хуже. Идём, пора….
     Иннокентий уже настраивал своё чудо-изобретение. На земле лежал блестящий железный круг, соединённый резиновым кабелем с аккумулятором машины. В отверстие посредине круга Кеша вставил прозрачную толстую трубу, повернул на ней кольцо. Из верхушки трубы выползли тонкие чёрные спицы и образовали некое подобие зонтика.
     - Всё, - сказал он. – Готово. Становитесь на круг, под «зонтик», и … в добрый час. Прощаться не будем, встретимся в сорок пятом, после Победы.
     Огородников оглянулся и посмотрел в сторону дома, где безмятежно спало его счастье, не подозревая, что он сейчас просто исчезнет отсюда. Сердце его разрывалось от тоски. «А ведь она может посчитать меня негодяем, - подумал он, занимая место на блестящем кругу. – Может подумать, что я просто сбежал, бросил её…». С чёрных спиц упали колючие электрические искры, зашипели, образовывая туман. Земля под ногами качнулась, свет померк….
     Открыв глаза, Пашка увидел пушку. «Чёрт!», – мысленно ругнулся он. В душе Пашка надеялся, что в последний момент что-нибудь не сработает, и они никуда не перенесутся. Не вышло…. Он сидел на снарядном ящике, снимая сапог, чтобы поправить сбившуюся портянку. Командир стоял возле орудия, с биноклем в руках. Михалыч курил, дымя крепчайшим самосадом. Резо и Фёдор чистили оружие. «Что это было со мной, - подумал Огородников. – Сон на яву? Бред? Сумасшествие? Не похоже…. Спросить у них? А если на смех поднимут...? Вдруг это одному мне пригрезилось?».
     - Расчёт, ко мне! – скомандовал лейтенант Воротынцев. – Становись!
     Построились. У всех было странное выражение лиц.
     - Слушайте, мужики, - сказал командир. – Со мной сейчас такое было…. Я вроде как два месяца прожил в сорок пятом году, после нашей победы. А потом вернулся обратно…. И, что интересно, там я видел вас…. Скажите мне, это я сошёл с ума, или вы тоже там были?
     - Канэчно били, кацо! Били! Ти же ко мнэ в Тыбилиси прыехал с этым Кэшам. Вино пили, вэсэлылысь. Патом паехали астальних искат…. Забил, да? – почти прокричал Резо, энергично махая руками.
     - Нет, Резо, не забыл, - улыбнулся Игорь. – Думал, что просто свихнулся малость…. Теперь убедился, что всё это было на самом деле…. Здорово! Даже не верится…. Остальные тоже всё помнят?
     Все, улыбаясь, молча закивали головами. Каждый боялся, что это окажется просто сном, и теперь у них отлегло от сердца.
     - Вот что я вам скажу, мужики…. О том, что с нами произошло – забудьте! Как будто ничего не было! Иначе загремите, … сами знаете, куда. Стечение обстоятельств подарило нам возможность посмотреть, когда и чем закончится эта, надеюсь последняя, война. Значит, не зря мы проливаем свою кровь. Победа будет за нами! А сейчас мы должны делать то, что должны – бить фрицев. Вы не хуже меня знаете, почему это нужно. Задача остаётся прежней – не пропустить фашистские танки к мосту. На правом фланге окапалась пехота, пеших фрицев они возьмут на себя. Наша задача – танки. Нам нужно продержаться до темна. Ночью они не полезут, а к утру подойдёт подкрепление. Позиция у нас – лучше не придумаешь. Солнце за нашими спинами, орудие отлично замаскировано, к тому же его защищают естественные складки местности. Танки выползут вон из-за того бугра, двести метров прямо, затем поворот влево. И они подставляют свои борта прямо под наше орудие. Деваться им некуда – с обеих сторон болото. Вот тут не зевай, лупи, как в тире. Нет у них таких танков, борт которых выдержал бы бронебойный снаряд с такого расстояния. Разведка доложила, что вперёд вырвались, в основном, лёгкие танки. Так что, должны продержаться, не в первый раз…. Нужно подбить пару танков так, чтобы они перегородили дорогу и блокировали движение. Пока их растащат – будет передышка….
     В небе послышался высокий ноющий звук. Это летела «рама», немецкий самолёт – разведчик. «По местам! Готовиться к бою!», - крикнул Воротынцев.
     Да, если прилетела «рама», значит, осталось недолго…. И точно, скоро к высокому звуку её мотора прибавился другой, более низкий. Все знали, что он означает – идут танки…. Как всегда, перед боем, Пашку охватила противная дрожь, какой-то нервный, мелкий озноб. Огородников знал, что это пройдёт с первым выстрелом, знал, что это всего лишь реакция организма на нервное напряжение, но всё равно злился на себя за то, что не мог пересилить свою слабость. Со стороны могло показаться, что он боится….
     Пара немецких танков выползла из-за пригорка, и остановились, оценивая обстановку. Люк на башне первого открылся, и из него высунулся фриц, рассматривая дорогу в бинокль. Видимо то, что он увидел, не вызвало у него опасения, и танки двинулись вперёд. «Ползите, ползите, сволочи! Сейчас вас Михалыч приголубит!» - злорадствовал Огородников. Вот и поворот, танки свернули. На их тёмных бортах стали отчетливо видны белые кресты. «Огонь!» - скомандовал Воротынцев. «Бам-м-м!!!» - ответила пушка. Снаряд попал в борт чуть ниже башни, и, по-видимому, убил или ранил механика-водителя. Танк потерял управление, съехал вправо и, кренясь, стал погружаться в болото. Из него выбрались двое танкистов в чёрной форме. На правом фланге застрекотал «Максим», и танкисты попадали в болотную жижу. Второй танк развернулся и попытался скрыться. Но не тут то было! «Бам-м-м!!!» - крикнула ему вдогонку сорокапятка, и из его моторного отсека повалил чёрный дым. Михалыч промахов не знал, равных в стрельбе ему не было во всём дивизионе. Из подбитого танка выскочил экипаж в горящих комбинезонах, пытаясь сбить друг на друге пламя. Снова вмешался пулемет, и горящая одежда перестала волновать фрицев. Их вообще всё перестало волновать….
     На несколько минут воцарилась тишина. Пока всё было слишком легко, два выстрела – два подбитых танка. Словно на учебных стрельбах. Но это всего лишь не ожидавшая сопротивления разведка, сейчас подойдут основные силы немцев. Вот тут то бой и начнётся….
     Немцы не заставили себя ждать. Теперь они знали, что впереди опасность, но пока не знали, где именно. Три танка клином поползли вперёд. Их пушки периодически гавкали, рассчитывая случайно накрыть цель, но снаряды падали либо в болото, либо улетали за высоту, не причиняя никакого вреда противотанковому расчёту. Фашисты их не видели. Сорокапятка не стреляла, чтобы не демаскировать себя раньше времени, подпустить немцев поближе. Танки доползли до поворота, где, чадя, стоял их подбитый «собрат», а в пыли лежал его обгоревший экипаж. Здесь они остановились, совещаясь. Теперь им стало ясно, откуда стреляли, но само орудие они всё ещё не видели. Башни танков повернулись в сторону предполагаемой огневой позиции артиллеристов и сделали несколько неприцельных выстрелов. Снаряды разорвались довольно близко, осколки просвистели над головами укрывшихся бойцов. Пушка продолжала молчать. Чтобы заставить её себя обнаружить, один из танков рванул вперёд, вызывая огонь на себя, а два других ждали выстрелов. Дрожащая от нетерпения сорокапятка обрадовано рявкнула, и с танка слетела сбитая снарядом гусеница. Его занесло и развернуло почти поперёк насыпи. Но два других не зевали и принялись палить по обнаружившей свою позицию пушке. В небо взметнулся песок, пыль, дым…. Свистели пули и осколки, что-то трещало…. Началась неравная артиллерийская дуэль – три против одного.
     - Снаряд! … Готов! … Бам-м-м! - Снаряд! … Готов! … Бам-м-м! Уже горел танк, потерявший гусеницу…. Уже заклинило башню второго танка, и он неспешно пятился назад, выходя из боя. Но третий был цел и невредим, и, частично спрятавшись за подбитый танк, яростно плевался смертью. Первой посланная им смерть пришла за Чейшвили…. Резо нёс снаряд, когда выпущенная из танкового пулемёта пуля попала ему в шею. Он выронил снаряд и упал в трёх шагах от Пашки, заливая горячей южной кровью песчаную полесскую землю. К нему, выхватив перевязочный пакет, бросился Ситник, а Огородников подхватил снаряд и вогнал его в пушку. – Готов! Через секунду: Бам-м-м! – Снаряд! Пашка зарядил. – Готов! – Бам-м-м! – Снаряд! И всё по новой…. Кисло воняло сгоревшим пироксилином, гарью, пылью…. Визжали осколки, щёлкали ударяющие по бронещитку пули…. Смерть притаилась где-то рядом, выжидая чьей-нибудь оплошности…. Страха не было, была просто злость и ярость, заставляющая до скрежета стиснуть зубы, и думать только об одном – убить, убить гадов….
     Каким-то образом Михалычу удалось подбить оставшийся танк. Не зря его прозвали Длинный Карабин. Ростом он был за два метра, худощавый, и стрелял из пушки не хуже, чем из карабина. Наступила короткая передышка. Убитого Резо отнесли в сторонку и накрыли плащ-палаткой. Михалыч колдовал у орудия. Командир наблюдал за дорогой. Минут через десять фрицы снова попёрли, видимо, им позарез нужна была переправа. Снова три танка приближались к повороту, стреляя из орудий. Михалыч, стремясь покалечить их, бил по гусеницам. В этот раз костлявая с косой пришла за Ситником…. Осколок разорвавшегося рядом снаряда попал ему в голову. Фёдя умер мгновенно, даже не поняв, что произошло…. Пашка едва успевал подносить снаряды, Игорь заряжал, а Михалыч, прикипев к орудию, стрелял. Один из танков, потеряв гусеницу, зарылся в песок. Через пару минут он задымил, добитый сорокапяткой. Чёрный дым повис над дорогой, на время закрыв фрицам обзор. Передышка…. Огородников упал на землю, хоть немного отдышаться. Горло горело, лёгкие хрипели, глаза слезились, на зубах скрипела пыль…. Хлебнув воды из фляги, он с Игорем перенес тело Ситника к Чейшвили. Теперь их осталось трое….
     Фашисты притихли. Подбитые танки мешали манёвру, дым не давал им прицельно стрелять. Солнце садилось. Ещё час, и стемнеет. Нужно продержаться, любой ценой….
     Немцы изменили тактику. Пользуясь дымовой завесой, они столкнули горящие танки к обочине и попытались на скорости проскочить к мосту. Переднему танку удалось прорваться через опасный участок, и он выехал на позицию пехоты, надеясь проутюжить окопы. Но он не на тех напал, пехота была обстрелянной и знала, что делать в подобных случаях. Там несколько раз отрывисто тявкнуло противотанковое ружьё, и бронированная громадина завертелась на месте, словно ужаленный шершнем пёс. А второй танк записал на свой счёт Михалыч. Бронебойный сердечник снаряда проломил танковую броню рядом с белым крестом. Внутри что-то глухо бухнуло, и из всех щелей танка повалил дым. Третий танк, скрываясь за дымом, продолжал стрелять. Достать его не было никакой возможности. Помогла всё та же пехота. Они скрыто перетащили противотанковое ружьё, разбили ему гусеницы, а затем подожгли бутылками с зажигательной смесью. Там протрещало несколько выстрелов, и всё стихло….
     - Держитесь, мужики, держитесь, - говорил Воротынцев, утирая пот и кровь. Ему слегка поцарапало ухо. – Осталась одна атака, не больше…. Солнце сядет, и они не полезут по-тёмному. Михалыч, ты сегодня просто ас, пять штук завалил…. Завтра напишу представление к ордену, а остальных – к медалям…. Геройски воюете, молодцы!
     Воспользовавшись небольшим затишьем, Пашка решил подтащить снарядные ящики чуть ближе, чтоб меньше бегать. Снарядов оставалось десять штук. Он наклонился за ними, и услышал какой-то звук. Что-то коротко взвыло, раздался негромкий хлопок, и наступила тишина. Какая-то сила подняла Огородникова и швырнула в сторону, свет померк…. Очнувшись через несколько секунд, он принялся неистово кашлять, нос, рот и глаза были забиты землёй. Он кашлял, но не слышал своего кашля. Он вообще не слышал ничего, словно в мире исчезли все звуки. Голова гудела, как пустая бочка. Откашлявшись и протерев глаза, он оглядел позицию. Почти посреди неё была воронка, пушка накренилась вбок, задрав ствол вверх, словно собиралась выстрелить в небо. Воротынцев лежал ничком на бруствере. Михалыч упал навзничь, каска слетела с его головы и откатилась в сторону, пальцы ещё сжимали дымящуюся самокрутку. «Сейчас, сейчас, - подумал Пашка. – сейчас я встану, помогу. Я не ранен….» Попытка встать вызвала тошноту и головокружение, и он снова упал. На разбитой позиции беззвучно вскипели два ряда пыльных фонтанчиков земли и перечеркнули её, пройдясь по лежащему на земле Михалычу. «Самолёт…, - понял Огородников. – Самолёт сбросил бомбу и обстреливает из пулемётов…. Михалыч…! Чёртовы фрицы, убили Михалыча! А Игорь? Что с Игорем?»
     Кое-как поднявшись, он, шатаясь, как пьяный, добрёл до Михалыча, и упал на колени. Крупнокалиберные пули прошили тело наводчика в четырёх местах, залитая кровью гимнастёрка ещё дымилась…. Михалыч был мёртв…. На четвереньках Пашка подобрался к Воротынцеву…. Командир был жив, только тоже контужен, и скоро пришёл в себя. Вдвоём они стали выставлять пушку. Её сорвало с места и малость повредило, но для стрельбы она была вполне пригодна. Постепенно начали появляться звуки, словно из ушей медленно вытекала вода, набравшаяся туда после купания в реке. С трудом орудие водрузили на место. А по дороге уже ползли два танка, впереди лёгкий, а за ним … «Пантера»! Тяжёлый танк – это уже не шутки! Сорокапятке с ним справиться будет сложно, особенно без Михалыча…. Разве что перебить гусеницу….
     - Снаряд! – прохрипел Воротынцев. Пашка зарядил.
     - Готов!
     Пушка грустно «бамкнула»…. Мимо!
     - Снаряд!
     - Готов!
     Снова мимо…. Эх, Михалыч…! Не вовремя ты нас покинул …. С шестого выстрела Игорь всё-таки повредил гусеницу переднего танка, а затем поджёг его. И в этот момент «Пантера» влепила снаряд прямо в бруствер! Земля вздыбилась, опрокинула Пашку на спину. Придя в себя, он сел, тряся головой. Пушка вроде не повреждена…. А где Воротынцев? Игорь лежал на земле, рядом с орудием. Лицо его было неестественно бледное, даже отливало синевой, из носа и ушей текла кровь, на губах лопались кровавые пузырьки…. Пашке не надо было объяснять, что это значит, он сразу всё понял. Осколки снаряда пробили грудь Воротынцева, повредив лёгкие…. Жить ему оставалось несколько минут, пока лёгкие не заполнятся кровью…. Огородников вытащил перевязочный пакет, но Игорь знаком руки остановил его.
     - Не нужно, Паша…. Ни к чему…. – с трудом проговорил он. – Мне конец….
     - Нет, нет, Игорь, нет! Всё будет хорошо, - фальшиво возразил ему Пашка. – Ты выживешь…. Только не разговаривай…, - голос его предательски дрогнул, дыхание перехватило, и из глаз сами собой полились слёзы.
     Командир печально улыбнулся.
     - Не плачь обо мне…. Нам выпала нелёгкая, но достойная подражания жизнь…. Многие поколения будут нам завидовать…, - его душил кашель. – Мы смогли доказать, что мы – мужчины…. Мужчиной ведь становятся только тогда…, когда начинают понимать значение таких слов, как долг, честь, совесть, а не когда… - он закашлялся. - Не каждому это по силам…. Прощай, Паша…. Отомсти им….
     По телу Воротынцева пробежала судорога, руки сжались в кулаки, захватив пригоршни родной земли, и Игорь умер….
     Вместе со смертью командира, внутри Огородникова тоже что-то умерло. Душа его оцепенела, чувства куда-то испарились. Ему стало на всё плевать. Он решил просто пойти к немецкому танку, вытащить из него танкистов и задушить их. Голыми руками. Наверное, он так бы и сделал, но тут его чувства вдруг вернулись, затопили его израненную душу…. Наверное, это была истерика. Он плакал, сидя возле мёртвых друзей, и мысленно взывал к Богу.
     - Бог! – беззвучно шептал он. – Ты ведь всемогущий, всевидящий, справедливый! Зачем Ты допускаешь это? Да, я не покланялся Тебе, не читал молитвы, не соблюдал посты…. Я грешил, но я никому не делал и не желал зла. В душе я верил, что Ты управляешь Миром, и нашими судьбами. Я относился к Тебе уважительно. Я всегда верил, что Ты есть! Разве не это главное для Тебя? Зачем Тебе наши смерти? Что решат они в этой многолетней кровавой бойне? Во имя чего мы погибаем? Для чего?
     Молчат небеса…. Ни звука в ответ…. Бог высоко, а немцы – вот они, рядом…. Странное затишье воцарилось на месте боя. Огородников посмотрел на дорогу. Дымили подбитые танки, с болот полз белёсый туман. Солнце почти село. «Пантера», заняв выгодную позицию, стояла поперёк дороги, её орудие было нацелено на сорокапятку. Немцы знали, что их лобовую броню не пробить, и, по-видимому, ожидали, будут ли по ним стрелять. Наверное, снарядов у них оставалось совсем мало, и они решили бить только наверняка. Пашка подобрал снаряд, зарядил пушку и посмотрел в прицел. Приближенный оптикой, немецкий танк заслонил весь мир. Чёрная дыра его ствола с набалдашником дульного тормоза была точно в перекрестии прицела, и, казалось, смотрела прямо в лоб Огородникову.
     - Испугать хотите, гниды…, - прошептал Пашка. – Хрен вам!
     Он попытался навести в гусеницу, но механизм наводки заклинило. Чёрт! Что делать? Пушка заряжена, не пропадать же снаряду! Хоть пугану поганцев, и буду пробираться к пехоте…. Он глянул в прицел и дёрнул спусковой механизм. Пушка подпрыгнула, слегка разбив ему бровь окуляром панорамы. Что-то мощно ухнуло, так, что вздрогнула земля. От «Пантеры» вдруг отделилась башня, и, взлетев в воздух, упала в воду, подняв тучу брызг! Пашка не верил своим глазам…. Он единственным выстрелом, из неисправной сорокапятки, в лоб подбил «Пантеру»! Такого не может быть! Очевидно, случилось невероятное – его снаряд попал в ствол танковой пушки! От взрыва сдетонировал боезапас, и башню просто вырвало, зашвырнув в болото! Кому рассказать - не поверят!
     Приступ безудержного, дикого веселья захлестнул Огородникова! Они продержались! Продержались! Теперь немцы не сунутся! Он прыгал, кричал, хохотал…. Вскочив на бруствер, он грозил кулаком так и не прорвавшимся к мосту фрицам.
     - Что, взяли?! Взяли, сволочи?! Вот вам хрен! Никогда вы нас не возьмёте, суки немые! Никогда!!! Русские вас всегда били и бить будут! Вот где мы вас видели! Будьте вы прокляты, вместе с вашим Гитлером, нелюди!
     Огородников топал ногами, плевался, делал неприличные жесты, размахивал руками…. Вёл себя, как ненормальный. Дикую пляску русского артиллериста наблюдал в перекрестие прицела немецкий снайпер. После того, как русские так расправились с «Пантерой», атаку на мост решили отложить до утра, во избежание дальнейшей потери танков - неизвестно, что у них там за оружие…. Его послали наблюдать за позицией русских. Снайпер решал, что ему делать…. Стрелять? Не стрелять? Точно прицелиться нет возможности - почти стемнело, наползает дымка…. Русский скачет, как ненормальный…. Неверно, рехнулся…. – Ладно, - решил немец, - не попаду, так хоть припугну азиата, уж больно расхрабрился…. И плавно нажал на курок….
     Пашка почувствовал, как что-то толкнуло его в грудь. Боли не было, только запекло, как от укуса пчелы. Издалека прилетела злая пчела, и ужалила прямо в сердце…. Земля скользнула из-под ног, а темнеющее небо упало на лицо. В этом небе он вдруг увидел смеющуюся Женьку, радостную и счастливую, какой он запомнил её в их последний день. И за несколько секунд до смерти понял Пашка Огородников, что Бог ему всё-таки ответил, ответил задолго до того, как он задал свой вопрос. И этим ответом были те два до предела заполненных счастьем месяца, проведённых им в ещё таком далёком сорок пятом. Они умирали для того, чтобы другие могли долго и счастливо жить….
    
     Через тридцать лет бригада дорожных строителей, ремонтируя трассу вдоль речки Свиги, обнаружила в земле орудийные гильзы. Работы прекратили, доложили мастеру, рослому, широкоплечему блондину. Приехавшие вскоре сапёры обследовали местность, но взрывоопасных предметов не обнаружили. Только стреляные гильзы от «сорокапятки»….
     - Да, видать крепко бились тут наши отцы, - сказал мастер. – Мать говорит, мой тоже артиллеристом был. Всю войну прошёл, был контужен …. Уже после войны пропал без вести – вышел рано утром из дому, и не вернулся…. Он даже не знает, что я родился, но мать дала мне его фамилию и отчество – Огородников, Владимир Павлович.
     - Может, сбежал к другой… - вяло предположил кто-то. – Как мой батька, бросил нас, и к другой переметнулся….
     - Нет, не сбежал. Не мог он сбежать, любили они сильно друг друга. Мать его до сих пор ждёт, ищет по госпиталям…. Говорит, что-то случилось, не иначе. Он ведь после контузии частично потерял память…. И всё повторяет – это его война достала, даже после победы….
     Уезжая, строители выпили по сто грамм, помянув павших в боях, а на сосне прибили жестяную табличку с нарисованной красной звездой и надписью: «На этом месте во время войны геройски сражался расчёт сорокапятки, защищая Родину от фашистов». А потом кто-то изредка стал приносить сюда скромные букетики полевых цветов.
    
    
     Октябрь 2007 г. г. Середина - Буда