В ПИОНЕРСКОМ ЛАГЕРЕ
    
     Пламя почти сразу охватило три высохшие елки, составленные «козлами», и кучу сухостоя вокруг. Оно жадно поглощало сухие ветки, весело и тонко потрескивая коричнево-желтой хвоей. Огонь ласкал, целовал смолистые ветки, прежде чем начинал пожирать их тела. Пламя взвилось высоко над составленной пирамидой и как бы приплясывало, медленно раскачиваясь из сторону в сторону. Огонь завораживал, гипнотизировал, как будто приглашая войти в него для последнего в жизни яростного и безумного танца...
    
     Отец был мастером на все руки. В летнее время он был начальником пионерского лагеря, который располагался в густых сосновых лесах. Пионерки страшно завидовали и при случае обманом сгоняли трехлетку, стараясь забраться в заветный гамак, чтобы покачаться хотя бы минутку.
     Помню, как они затащили меня в свою палату, где было до двадцати девочек, и передавали с кровати на кровать. Я страшно смущался, сопротивлялся, а они все больше визжали и заразительно хохотали над смущением «маленького мужичка»…
     На память осталась фотография: крепкий, кудрявый мужчина возле стула, на котором во весь рост стоит маленький мальчик в коротких штанишках. Как хорошо до сих пор я помню и ощущаю те старые фотографии, как будто это было не шестьдесят лет назад, а лишь вчера… Это мы с отцом фотографировались по дороге к пионерскому костру. На ходу он все объяснял, как нужно держаться подальше от пламени большого костра. А я был недоволен ограничениями.
    
     У нас очень многое остается с детства. Особенно ощущения, память в запахах, звуках, красках (цвете), вкусах… Я часто использую эту подсознательную память в моем методе лечения…
    
     Мы шли с отцом по сосновому лесу. Большой, сильный мужчина и еле поспевающий за ним, но не желающий ни на шаг отстать мальчик – маленький мужчина. Остро пахло слежавшимися прелыми иглами сосен, истекавшей с коры деревьев пряной смолой. Какие-то пичужки пели свои песни, цикады и кузнечики о чем-то трещали в полуденном зное. Не помню, как долго мы шли, но на всю жизнь я запомнил крепкую и такую дорогую мне руку отца. А он все продолжал что-то объяснять мне, поучал, как вести себя у костра, как обращаться публично к нему – ведь он все же начальник пионерского лагеря.
     А мне важна была его близость, его прямое обращение ко мне, те редкие минуты, когда мы с ним наедине. Как мало и редко мы помним о своем детстве, о наших восприятиях, ощущениях, воспоминаниях, когда или просто «отделываемся» от вопросов нашего ребенка, или все время уходит на поучения, как правильно жить. Нельзя, опасно, запрещено… Отец шел со мною по лесу, и весь мир был только в нас. Это ощущение я вспоминал всю сознательную жизнь.
     Пришли на поляну, где должны были разложить праздничный пионерский костер, посвященный закрытию сезона. Стало темнеть. Пионервожатые, воспитанники лагеря, всевозможные гости и родные собрались на опушке леса. В центре поляны возвышалась большая высохшая елка, густо обложенная сухими ветками, стволами. Мне это казалось грандиозным сооружением.
     И вот раздались какие-то команды, указания. Пионеры по отрядам выстроились в стройные ряды во главе с вожатыми, гости и родственники расселись вокруг на одиночных стульях, пнях, досках или просто на траве. В вечерней тишине прозвучал пионерский горн. И мой отец в белом одеянии с копной кудрявых волос приблизился к костру. В торжественной тишине он зажег факел, а уже с нескольких сторон поджег им все сооружение для костра. Возгласы восхищения, какие-то песни, выкрики, восторг. Костер запылал до небес. Я, как завороженный, смотрел на жгучие языки пламени, объявшие все приготовленные деревья. Мало чего помню из происходившего вокруг, ибо, как загипнотизированный, смотрел на языки пламени: живые, танцующие, говорящие о многом, завораживающие до такой степени, что так и хотелось войти в них…
     Вот что уже в зрелом возрасте, выросло из тех языков пламени.
    
     НА МАРСОВОМ ПОЛЕ
    
     Языки пламени трепещут,
     Словно желтые листья клена;
     Вырываются из огненной ладони,
     Касаясь наших ладошек.
     Они растворяются во мраке,
     Чтобы снова тотчас же родиться
     Огненными листьями клена
     Из трепетного красного цветка.
     Ты ловишь летящие листья,
     Мерцающие словно блики
     Неясные
     душ погребенных,
     (А может, и не погребенных)…
    
     У костра пели песни, читали стихи, танцевали, чем-то угощались…
     Но это все проплыло передо мною, как в тумане. Помню только, как я волновался, когда перед всеми, на фоне пылающего костра мой отец держал заключительную речь. Я гордился им и в то же время очень беспокоился за удачу его выступления.
    
     Много костров потом было в жизни: и многочисленные пионерские костры, и туристические костры, и костры горящих домов. Но тот костер всегда стоял у меня перед глазами – костер трехлетнего мальчика.
     А потом, в Израиле, костры в Лаг ба Омер, символизирующие победу над внешними врагами и внутренним злом…