Приехав в Одессу со своей невестой, я застал бабушку неизлечимо больной. Две её сестры умерли от рака, эта же болезнь была у неё. Диагноз от больной скрывали, но она, скорее всего, не питала иллюзий.…В больнице состоялся консилиум, рекомендовал оперировать. Сделали общий наркоз и к операции приступили, но, убедившись в обширности поражения метастазами, хирург продолжать отказался. Не имеет смысла. Когда действие наркоза кончилось, она открыла глаза и спросила: «Так быстро?».
     - Всё прошло отлично, - ответил хирург.
     Вскоре после этого бабушку выписали из больницы.
     В её комнате царили полумрак и запах лекарств. Верхний свет был погашен, шторы задёрнуты. Горела только небольшая настольная лампа, перенесённая на тумбочку у кровати. При таком освещении тени на лице обозначились резче. Бросалось в глаза, как бабушка исхудала за время болезни. Мне хотелось рассказать о том, что могло бы её обрадовать. Перед приездом я случайно обнаружил, что её предок упомянут в сочинении Пушкина.
     О своём дворянском происхождении в те социалистические времена бабушка, депутат горсовета и заслуженный учитель республики, говорила редко и только в узком кругу. Умение себя подать, изложить своё мнение отличало её от коллег. Но проявляла она его моментами, лишь тогда, когда считала крайне необходимым. А в основном умела находить некий общий тон, которого с окружающими и придерживалась, так, чтобы соответствовать советскому поведенческому стандарту, «быть в коллективе». Главным в общении с внешним миром были добродушие, эмоциональная отзывчивость, внимание к собеседнику. Каждому адресовалась улыбка (задолго до победоносного шествия голливудской кинопродукции). При этом она делала для себя довольно жёсткие оценки людей, с которыми сводила судьба, и делилась ими, если считала, что такое знание на пользу её близким.
     Иногда она рассказывала неожиданное.
     Например, о приезде Николая II в Одессу вместе с августейшим семейством. Облик царя ей не понравился, она нашла его недостаточно царственным.
     Или о родственнике, завсегдатае ипподрома и участнике Белого движения, который в конце гражданской войны вынужден был вместе с остатками своего полка отплыть в румынскую Констанцу, и с тех пор никто из родных его не видел.
     Или о том, что под впечатлением фильмов с участием Веры Холодной, она, тайком от родителей, поступила в киношколу при Одесской киностудии, но вскоре это как-то раскрылось, и её отец, а мой прадед, силой бабушку оттуда увёл.
     От неё я впервые услышал стихи Ахматовой, однажды она наизусть прочитала мне «Сероглазого короля». «Когда мы в молодости, парни и девушки, собирались своей компанией, у нас читали такие стихи.… Сейчас вкусы несколько упростились», - сказала бабушка.
     Ещё был рассказ о том, как в тридцатые годы она вместе с мужем, моим дедом, работала в специальной колонии для детей репрессированных родителей. Родители совсем недавно были крупными партийными и государственными чиновниками. Если в колонию приезжал «чёрный ворон», это означало, что кого-то из учителей увезут навсегда. Поскольку дед преподавал историю, что тогда равносильно было хождению по минному полю, оба они не сомневались, что рано или поздно «чёрный ворон» приедет и за ним, что это только вопрос времени. На этот случай дома заготовлен был узелок с бельём.
     Таких историй было немало. Хотя я неплохо, как мне казалось, знал её биографию, всегда в ней существовали какие-то неосвещённые зоны, вроде бы не вытекающие из предыдущего неожиданные поступки, совершенно неизвестные мне повороты. Такие сюжеты она извлекала из памяти, когда считала, что настало уже время, «можно об этом рассказать».
     Ребёнком у меня был особенный повод гордится бабушкой. Рядом с Соборной площадью, куда к гранитному памятнику губернатору Новороссийского края Воронцову фребеличка приводила меня гулять, рядом, повторяю, с этой площадью имелась в городском хозяйстве доска с фотографиями «передовиков коммунистического труда». На ней висела и фотография бабушки с орденом Трудового Красного Знамени на груди. Мне нравилось приводить к этой доске детей, гуляющих тут же с другими воспитательницами, и рассказывать, что «вон тот вот» орден я видел в живую и держал в руках. Сегодня меня удивляет, что так отмечен был не преподаватель идеологической дисциплины, а школьный учитель русского языка и литературы.
     Бывало, мы шли с ней по улице, к нам подходил бывший её ученик, выпускник ср. школы №47 г. Одессы и спрашивал: «Марьяна Леонтьевна, вы меня узнаёте?» Бабушка улыбалась и всегда правильно называла фамилию. Полное её имя было Марианна, в обиходе переделанное в Марьяна, а в семье и для самых близких людей она была Мара.
    
     - Смотри, что я нашёл.
     Я взял с полки дореволюционного издания томик с потёртым уже золотым тиснением и раскрыл «Кирджали», то место, где речь шла о сражении турок с местными повстанцами под Скулянами.
     «Сражение под Скулянами, кажется, никем не описано во всей его трогательной истине. Вообразите себе семьсот человек арнаутов, албанцев, греков, булгар и всякого сброду, не имеющих понятия о военном искусстве…» - Ладно, это пропускаем…ага, вот здесь: «Турки рады были бы действовать картечью, но не смели без позволения русского начальства: картечь непременно перелетела бы на наш берег. Начальник карантина …, сорок лет служивший в военной службе, отроду не слыхивал свиста пуль, но тут бог привёл услышать. Несколько их прожужжало мимо его ушей. Старичок ужасно рассердился и разбранил за то майора Охотского пехотного полка, находившегося при карантине. Майор, не зная, что делать, побежал к реке, за которой гарцевали делибаши, и погрозил им пальцем. Делибаши, увидя это, повернулись и ускакали, а за ними и весь турецкий отряд. Майор, погрозивший пальцем, назывался Хорчевский. Не знаю, что с ним сделалось».
     -А в конце тома, в примечаниях к рассказу, сказано: майор Охотского пехотного полка – Карчевский (у Пушкина не совсем точно).
     Фамилия бабушки была – Карчевская.
     - Он пишет, - продолжал я, - «Не знаю, что с ним сделалось». Но ведь это происходило недалеко отсюда, в Бесарабии. Легко себе представить, что, выйдя в отставку, майор Карчевский решил поселиться в Одессе и купил дом на Ближних Мельницах, где ты и родилась меньше чем через сто лет после этого события.
     Внимательно выслушав и никак не прокомментировав услышанное, она сказала: «Я сейчас к вам выйду». Попросив отвернуться, встала с постели и ушла за ширмы. Выйдя оттуда в прямого покроя тёмной юбке и белой блузке, заколотой у воротника брошью, спросила: «Я comme il faut?».
     Я не знал тогда, что ей ежедневно кололи морфий, чтобы снять боль. Не догадывался, чего это стоит – так держаться.
     Пройдя в другую комнату, к столу, где все сидели, она познакомилась с моей будущей женой, произнесла приличествующие случаю слова, благословила. Всю жизнь она была человеком правил, и считала, что именно так ей сейчас следует поступить.
     Вскоре мы уехали. Через неделю после нашего отъезда бабушка умерла. Мне не удалось быть на похоронах. Такой она мне и запомнилась в тот последний раз, на границе жизни и смерти: в прямого покроя тёмной юбке, в белой блузке, заколотой у воротника брошью и с этим вопросом: «Я comme il faut?».