Он видит только, как петляет река и вьется тропинка,
     и не знает, что он уже в стране Персикового источника
     Дзэнское изречение
    

    Владимир Грубман
     Путешествие
     1
     "Кайф, - заявляет Длинный и плюхается на деревянную лавку. - Мазган1 тут прямо как в автобусе". Памятливый малый - в автобус он уже, кажется, лет сто как не входил. Еще и приехал на какой-то огромной и незнакомой машине. "Кстати, - говорю, - что это за аппарат там у входа? Неужели ж нас в бронетанковые войска переводят?" - "Это не аппарат, а "Сааб", - объясняет Длинный. - Легковой такой автомобиль. Хотел взять "Аутобьянки-Джуниор", как у тебя, но мне сказали, что модели 1/43 продаются только в детском магазине". Открыто издевается, поганец, над моим очень малолитражным автомобилем. - "Все, Длинный, ты не жилец. Век твой короток оказался". Продвигаюсь к нему и прихватываю за руку. "Эта рука больше не напишет ни прекрасных полотен, ни волнующих поэм", - вещаю голосом Левитана-Копеляна из какого-то советского фильма.
     Длинный делает кислое, но мужественное лицо. "Ничего, малыш, просто я плачу", - цитирует он что-то неореалистическое - руку мою перехватывает и тут же пытается бросить меня на пол из положения полулежа.
     Геша, большой любитель Фрейда, объясняет мои наскоки на Длиннного "вытеснением образа Отца". Длинный доминирует, а я его подсознательно вытесняю. Хотя сейчас именно он пытается столкнуть меня на пол - вопреки всем теориям венского охальника.
     Даже чужому человеку заметно, что за пижон этот Длинный. В баню к Дато приехал в новом твидовом костюме и белоснежной рубахе. Черная грива заплетена в какую-то дурацкую косичку. "Ты нас, кажется, с кем-то перепутал", - осторожно замечает Геша. "Стам, мадей бет2", - отвечает Длинный и загадочно улыбается. С этим балаболом мы практически неразлучны. Если пару дней не поговорим, как-то косовато становится. Было дело, отслужили мы по три года, и теперь встречаемся на милуиме3. Вот и сейчас, после целого месяца резервистской службы, сидим в бане у Дато, в Ришоне4.
     Баня эта, в зависимости от настроения хозяина, бывает и старым тифлисским духаном, и баней, и просто четырьмя стенами. Раз на раз не приходится - иногда пьем только воду из-под крана, а бывает так, что Дато готовит свою знаменитую форель в соусе из орехов с грибами, с разноцветными травками. И тогда мы поем песни, и видно, что Дато хочется быть и духанщиком, и Пиросмани. И вино красное соседствует с вином белым. Странное заведение, одним словом. Да и сам Ришон - чего в нем только нет! Посреди города стоит на пьедестале огромная винная бочка, которая сразу придает городу вкус средиземноморского разгильдяйства. Высокие башни соседствуют с маленькими домиками, все это сменяется бело-розовыми кварталами, потом песками - до самого моря. Есть даже немного Испании - район, который так и называется: Пуэбло Эспаньол. А какие вывески на русском языке можно увидеть в центре! Купеческий "Жорж - напитки", а рядом - загадочная "Мания - деликатесы".
     Мы сидим в бане у Дато и беседуем. А вот и сам хозяин - монументальный, закутанный в клочковатую бороду. Одет во что-то темное, подозрительно напоминающее черкеску с газырями. Строг, как народный мститель. Сегодня в меню, судя по всему, только вода из-под крана. В руках у Дато небольшая сумка с надписью "Time". Всезнающий Геша утверждает, что это как бы аллегория докантовского представления о времени. Время как пассивное вместилище вещей и событий. "Сюда сложи, да?" - командует Дато - и мы отдаем ему наши пистолеты. Они отправятся в сейф - мой "Иерихо" и "Дезерт Игл", который непонятно зачем таскает за собой Длинный - с этой пушкой только на слонов ходить. Вслед за ними отправляются пелефоны5 - чтобы не мешать неспешной мужской беседе. Пелефоны у нас абсолютно одинаковые - постарался тот же Длинный. Принес откуда-то три аппарата, которые достал бесплатно - и приговаривал: "Зачем нужна протекция, когда есть связи!" Еще один аппарат ему дали на работе - пижон наш очень важный программист - и Дато развлекался тем, что ходил по предбаннику, заложив большие пальцы за лацканы, и повторял: "Барышня, дайте Смольный".
     Фрейдист Геша притаился в углу - кажется, что-то формулирует. Геша он только для нас, окружающие называют его Гади. Имя это вполне благозвучное - обозначает на иврите счастье, удачу, но у меня язык не поворачивается назвать его Гадом. Задуман он как человек практический, крепкого бюргерского телосложения. Однажды вынес меня на своих плечах из одного очень негостеприимного места, но вспоминать об этом не хочется. Задуман он был как человек практический, но раз и навсегда забыл об этом. Стал философом, ищет смысл - в первую очередь там, где его нет и быть не может. С большой неохотой делает докторат по какой-то технической дисциплине, одно название которой приводит меня в страшное уныние. "Принес то, что ты просил", - говорит Геша, почему-то озираясь по сторонам. "Нашел березовые веники в Израиле? Вот это да!" Но вместо веников он достает из сумки книгу Кастанеды. Вот кто мне сейчас даром не нужен, так это Кастанеда. "Геша, - говорю, - это редкая туфта. Во всех его книгах всегда одно и то же. Автор съедает на завтрак волшебные грибы или кактусы и отправляется в параллельные миры, а ты тут сидишь, как идиот, с ясной головой. Без хорошей порции грибов эти книги просто недействительны. Как учебник иностранного языка, к которому не приложена кассета". Геша снимает очки, долго протирает их и пристально смотрит на меня круглыми желтыми глазами. "Почему же обязательно без кассеты, - говорит он медленно, - можно и с кассетой". - "Неужели "колпак свободы" достал?" - интересуюсь. "Эта штука посильнее колпака будет. Ты же у нас биолог - разберешь по вкусу". Я у нас биолог, это да, но изучение галлюциногенных грибов и кактусов было в университете поставлено очень слабо. Так и не узнал бы обо всей этой психоделической снеди с красивыми названиями. Листья пастушки Марии, лиана ололиуки, кактус пейотль. Был даже гриб, который называли Плоть Бога - ацтеки его подавали Монтесуме во время коронации. Колпак свободы - это просто лысый остроконечный гриб, который так и зовут - "псилоцибе", то есть лысая голова. Он содержит и псилоцин, и псилоцибин, без которых невозможно попасть в параллельные миры. Но что-то сегодня очень уж ладно все получается. "Не могли тебе какую-то посторонннюю наркоту втюхать? А то я тут соберусь с вещичками попутешествовать в другом измерении, а вместо этого увижу мерзкий калейдоскопический узор, синюю собаку величиной с дом - и очнусь через двое суток на помойке в каком-нибудь Кирьят-Гате". Геша еще не успевает открыть рот, как тут же встревает Длинный: "Зачем же тогда вообще догоняться, если трип6 тебя никуда не приведет?" Хороший вопрос получился. Суперприз в студию! Если нет дня в прошлом , в который ты хочешь вернуться, или не намечен такой день в будущем, то и вправду нечего собираться в дорогу. Хотя дело, кажется, не в этом. Когда-нибудь нам будет лет по сорок, и в головах у нас осядут только цифры из банковского счета, программа телепередач - или еще какая-нибудь мура. Тогда уж точно не захочется выходить за пределы сознания. "Обещали хороший продукт,- (это уже Геша), - про Кирьят-Гат и собак ничего не говорили, но большой разницы я не вижу. Если ты помнишь, еще Кант утверждал, что время и пространство - это формы нашей интуиции. Так что куда скажешь - туда и повезут". Геша снова открывает сумку и что-то достает оттуда. "Теперь уж точно Гурджиев какой-нибудь", - предполагаю я. "Теперь - веники", - улыбается Геша, хотя эвкалиптовый веник, даже свежий и зеленый – это, конечно, одно позорище. Лучше уж даже крапивой париться.
     В парилке у Дато - чистейший запах дерева. Лавки цвета темного янтаря пышут жаром так, что хочется отвести глаза. Кто вообще придумал ложиться на эту сковородку? Но брезентовые лапы уже вминают мои плечи прямо в огонь. Веники легко бегут по телу, и сейчас они начнут молотить со всего маху, разглаживая каждую мышцу и сухожилие. Жара стоит, как в мартене к концу смены, а товарищи мои знай себе поддают, так что обжигает уши. И я лежу, как камень в пустыне, который не знает - будет дождь завтра или через тысячу лет.
     Чай после баньки - важная часть нашего ритуала, может быть даже самая важная. Никуда не торопимся, обсуждаем самые разные вопросы. " Вот ты был в Индии, - пристаю я к Геше, - на Цейлоне и во всяком таком Непале. А приходилось ли тебе там пить настоящий красный чай - такой, как мы пили в детстве?" Геша несколько удивлен. "Я вообще старался там ничего не пить, кроме минералки - поэтому отравился только на четвертый день. А красный чай, или там маковый пирог, или петушок на палочке - они ушли безвозвратно", - веско заявляет Геша и тянется за печеньем. Разговор пошел о свойствах времени, и тут его уже не остановить. " Существуют мощные реверсивные потоки, которые перемещают целые пласты времени. Но это малоинтересно. Любопытно наблюдать всякие чуланчики и закоулки с нелинейным движением. Туда путешественник еще как-то попадает, чаще всего с помощью травки или грибов". - "О красном чае шла речь", - напоминает Длинный. "Так вот, детство и есть самый дальний угол в этой системе. Свежесть ощущений ребенка недоступна никакому зелью. Отсюда такая острота и такая необратимость". И без всякого перехода говорит: "Возьми меду поешь". - "Горчит твой мед", - замечаю. Темный, почти черный эвкалиптовый мед всегда имеет особенный привкус, но сегодня он откровенно горчит. И тут я замечаю темные точечки на поверхности. Фрагменты чего-то. Как это я сразу не сообразил - галлюциногенные грибы обычно так и хранят - в меду. "Геша, ну как же так, без предупреждения!" - "Только о том и говорили", - парирует он. Делать нечего - доедаю грибной мед и даже облизываю ложку. Еще часок беседуем на разные темы - и ничего не происходит. "Геша, - говорю, - кинули тебя с этими грибами, как последнего лоха. Нарезали маслят - а ты и поверил". - "Ладно, - отвечает он примирительно, как дзэнский наставник, - кинули так кинули. Выпей чаю". Но чаю мы и так выпили много. Пора собираться домой. Разбираем свое оружие и пелефоны. И я прослушиваю сообщения, накопившиеся на автоответчике. Вначале - что-то малопонятное и потому неинтересное, а потом я слышу этот чудный, сильный голос, который нельзя спутать ни с каким другим. Еще и еще раз прослушиваю сообщение. Кажется, что голос неподвижен, а я кружусь в потрескивающем космосе. Интересно, что ощущают потоки музыки, теснясь в узкой мембране? "Опять, что ли дикторша?" - ворчит Длинный. "Ма питом?7" - "А у тебя всегда такое блаженное выражение лица, когда ты ее слышишь?" - "Отец всех балбесов", - говорю я на арабский лад. "В стебель пошел, паразит, - радостно продолжает Длиннный (репертуар мой он изучил досконально) , - как самочувствие, Высоцкий, не нахлобучивает еще?" Высоцкий - это моя кличка, но об этом как-нибудь потом. Прощаюсь с ребятами. Хоть трип не состоялся, но дорога предстоит неблизкая. Еще раз прослушиваю сообщение. Сегодня вечером в Барселоне, на нашем месте. Сегодня вечером в Барселоне - и это означает, что надо спешить. Рейс "Иберии" уходит в 17.10. Но почему этим вечером, после стольких месяцев молчания - и того, что в песнях называется разлукой? Откуда я знаю...
    
    
    
     2
     И тут самое время вспомнить, как мы познакомились. Дикторша тогда еще не имела имени - оно появилось у нее много позже. Я к тому времени прослужил в армии года два - точно помню, что командирша моя еще носила на погонах не один фалафель, а только три гроба8. В тот день меня послали по каким-то делам на базу в Црифин, и поехал я почему-то не на армейской машине, а на своей. С делами управился быстро, но потом встретил у ворот базы своего земляка-голанчика9 и мы поговорили о том-о сем. Наши с голанчиками обычно враждуют, и если собирается достаточно народу, устраивают хорошую драку, хотя, как по мне, то голанчики эти - вполне нормальные ребята. Так мы стояли и беседовали у самой дороги, когда земляк мой заметил девочку с булочкой. Она ловила попутную машину уже минут десять, хотя тремпиада в Црифине - место очень оживленное. Оказалось, что ехать ей надо было в Яффо, и это мне подходило, потому что я собирался заглянуть к товарищу в Бат-Ям. "Ну садись - поедем". - "А где же машина?" - спросила Девочка С Булочкой, хотя "Аутобьянки" стоял всего в нескольких метрах от нас. Автомобиль у меня не самый приметный, но друга давать в обиду я не собирался. И вообще мне этот разговор очень не понравился. "Кадиллак в гараже остался, - говорю, - ведерко для шампанского плохо выдвигается".
     Двинулись помаленьку. Девочка достала из сумки еще одну сдобную булку и стала сосредоточенно жевать. Я смотрю на разматывающуюся ленту шоссе и боковым зрением ухватываю девочкин левый профиль. Ничего особенного - светлая челка, падающая на глаза, бесформенная футболка с матерной надписью по-английски, драные по моде джинсы. Девочка рассказывает, что родилась она в Питере, школу закончила уже здесь, в армию пока не пошла и занимается в театральной студии.
     В Яффо ее ждет какой-то Мишмиша, который делает хороший промоушн. - "Что-что делает?" - не удерживаюсь я. Что это такое, она не может объяснить, но он самый главный промоутер в местном театральном мире. Теперь более или менее понятно. Мы спешим к взрослому дяде, который наплел девочке про подмостки и свет софитов, про запах кулис и грустных клоунов. Про Питера Брука и театр, где зрители сидят на сцене, а актеры - в ложах. И тут я замечаю, что голос у девочки такой глубокий - и такой мягкий одновременно, что мне интересно слушать про этого поганца Мишмишу и про репетиции в бомбоубежище. Но мы уже приехали в Яффо.
     "Зайди, посмотришь на интересных людей, - приглашает девочка, - а Бат-Ям твой никуда не убежит". Заходим - и попадаем в русско-еврейскую интеллектуальную тусовку. Почти всем лет по сорок-пятьдесят, и разговоры у них соответствующие. "Только особый путь", - слышится из одного угла. "Но экзистенциальный выбор", - отзываются из другого. "Пей, солдат", - обращается ко мне сосед по столу - и протягивает полный стакан. "Спасибо, не могу". - "А вчера, наверное, очень хорошо мог", - говорит мой сосед и начинает смеяться, и все гости вслед за ним. Это, видно, шутка такая в этой компании. "Возьми тогда хоть "шубу" поешь". - "Спасибо, я сыт". Водку я вообще не очень уважаю, да и "шубу" не люблю, но есть селедку под шубой без водки - это просто государственное преступление. Сосед мой, небольшой ладный мужичок с острыми карими глазами, продолжает свой монолог. Что-то такое про духовный потенциал алии10. Сплошной баблат11, одним словом. "А вот что ты, солдат, обо всем этом думаешь?" - не отстает он. "Про потенциалы не помню, физику давно учил". - " В смысле - покажем мы им? Дадим им чертей?" - "Вне всякого сомнения", - отвечаю, хотя не могу понять, о чем идет речь. Вижу, что сосед мой уже никак не меньше пол-литра освоил. Девочка звонит кому-то по телефону, и конца этому не видно. Настроение мое портится. Ухожу на кухню курить, хотя и в комнате дым коромыслом. Сижу там битый час, выкуриваю пол-пачки сигарет - и тут заявляется Девочка с Булочкой. "Отвези меня домой", - просит. "А Мишмиша как же?" - "А Мишмиша, - отвечает она, - подонок и профура". - "Ай-яй-яй, такой человек..." - говорю, но вижу, что девочке не до шуток. Фарфоровое ухо горит на свету, розовый носик хищно раздувается.
     Выходим из этого странного места - и я вижу, что девочка все еще не в себе. Зову ее прогуляться по Старому Яффо. Мы осматриваем все полагающиеся достопримечательности - башню с часами, горбатые улочки, влажные от лунного света, дерево, которое растет из каменного кокона, висящего в воздухе. Ходим до тех пор, пока не начинает казаться, что мы уже в Багдаде. Спускаемся к порту - и в историческом дворике натыкаемся на каких-то неприятных типов. Состав компании классический: двое субтильных шестерок и здоровый жлоб посредине. Как видно, художественный руководитель номера. Разговаривают на иврите с каким-то мерзким акцентом, похожим на арабский. Тематика довольно известная. Что-то девушка замерзла - плохо ее согреваешь - и не найдется ли закурить. Ладно. Вас понял - перехожу на прием. Ставлю винтовку на землю и бедром прижимаю ее к стене - чтоб не утащили под шумок. Выдвигаюсь немного вперед - в направлении здорового быка - и заряжаю правым прямым по корпусу. Со всей правды - под дых, так что у него хрустит что-то внутри. Стоит, привалившись к стене, прикрыв глаза, и, похоже, не дышит. Не завалил ли я его? Вроде нет, открывает один глаз, как циклоп - и начинает кашлять. Не повторить ли нам процедуру? И тут я замечаю, что промахнулся - метил в солнечное сплетение, а попал куда-то в желудок. И этот пьяница, кажется, только того и ждал. Его начинает выворачивать так, что старый добрый Везувиий кажется сейчас просто питьевым фонтанчиком. Я кручу головой - пытаюсь хотя бы лицо убрать от смрадного потока. Со стороны это, наверное, напоминает игру в гляделки. Форма моя безнадежно изгажена. Отступить нельзя ни на шаг - бедром я прижимаю к стене винтовку, а сзади девочка вжимается спиной в мою спину, отступая от анемичных шестерок, которым так некстати захотелось любви. Пару минут мы топчемся в каменном дворике, как деревенские танцоры, и тут девочка начинает свою речь. Глубоким дикторским голосом, на русском - с переводом основных положений на иврит. Такого мата я не слыхал ни в израильской армии, ни во дворах своего детства. Ни в Шхеме, и ни в Дженине. Шестерки завороженно слушают. И тут девочка находит очень сильный аргумент - хватает с земли бутылку, расшибает ее о стену и делает розочку12. Тут уж, как сказал бы фрейдист Геша, имманентный страх кастрации вытесняет либидо - и шестерки исчезают. Потом как-то я спросил девочку - откуда у нее такие замечательные познания. Оказалось, что это чисто актерское свойство - фиксировать в памяти текст на иностранном языке. Запоминать надо только интонации.
     С горящим от стыда лицом, в заблеванной форме стою я под фонарем и с тоской думаю о том, что первый же поганец из военной полиции, которому я попадусь на глаза, организует мне и стол, и дом в военной тюрьме. А девочка тем временем сообщает, что я - подонок, в машину мою она в жизни не сядет, и вообще - чтобы я убирался куда подальше. Но сначала отвез ее домой. "Куда едем?" - "В Цфат13". - "А в Шамбалу не хочешь? В Беловодье или там в Тибет? Где Цфат и где мы?" - "Ты как немец какой - шуток совсем не понимаешь. Давай тогда в Лос-Анджелес". Ну и денек, думаю. Съездил к товарищу в Бат-Ям. "Не боись, - говорит девочка и радостно смеется, - в наш Лос-Анджелес - в Кирьят-Малахи14". Ну, это еще куда ни шло. Заедем хотя бы в мое поселение и почистимся.
     Маленький "Аутобьянки" весело мчит нас к Иерусалиму, и я задаю девочке вопрос, который надо было бы задать уже давно. "Послушай, а как тебя зовут?" - "Михаль". Красивое имя, но, кажется, счастья оно не принесет. Как не принесло счастья царской дочери, отвергнутой Давидом. Хотя девочку-то, наверное, в Питере Маринкой звали. "Ну а ты кто такой будешь?" - "Высоцкий". Кличка - это все-таки атрибут свободного человека. В армии у тебя есть только фамилия, и она вроде номера. Только потом появляются имена и характеры. А там и клички.
     Машина въезжает в поселение, и мы подкатываем к моему караванчику. Бегу в комнату и сразу же сбрасываю изгаженную форму, но тут вспоминаю, что стиральная машина поломана всерьез и надолго. И еще вспоминаю, что с завтрашнего дня у меня - регила15, серьезным мыслям в голове не место, как нибудь само-собой все придумается за семь суток. Надеваю человеческую одежду и выхожу к девочке. "Скажи, есть у тебя рубашка?" - спрашивает она. "Какая рубашка?" - "Мужская", - отвечает девочка - и смеется в темноте. Выношу ей рубашку и выхожу на крылечко. Полная луна играет в старинную игру, цепляясь за вершины холмов и упруго отскакивая от них. За холмами тихо дышит пустыня - простой двухкоординатный мир не-времени и не-пространства, видимый только ночью. Понятный только верблюду, где змея вначале жалит, а потом шипит, меняет кожу - и рождается из раскаленного яйца.
     В комнате горел свет, и я вошел. На меня смотрели глаза цвета позднего меда. Небольшое созвездие родинок спускалось от шеи к груди. Светлая кожа соперничала с лунным светом. Такой красоты я в жизни не видел. "Свет, - сказала девочка, - свет. Выключи его совсем".
     Проснулись мы, когда солнце стояло уже высоко. Девочка открыла глаза, по-кошачьи потянулась, и сказала жалобно: "Человек просыпается и не видит цветов. Как такое может случиться?" Через минуту она уже спала. В расщелинах камней я нарезал бело-лиловых цветов каперсника, которые на иврите носят почему-то военное название цалаф16, и поставил их в воду. Написал записку - и отправился за настоящими цветами, горячим хлебом и хмельным вином.
     Семь дней мы провели в моем караване - и нам было хорошо вместе. Даже единственный наш свидетель - "Аутобьянки" - был абсолютно счастлив. Весело мчался ко всем четырем морям, находя дорогу и по солнцу, и по звездам. Иногда мы забывали его заправить, и тогда он кружил, бедняга, ловя попутный ветер, пока не останавливался, как вкопанный.
     Отпуск мой прошел очень быстро. Девочка вскоре ушла в армию - и отслужила свои год и девять на той же самой базе в Црифине. Когда ее отпускали, мы часто ездили на Средиземное море. Иногда она просила: "Поехали в Испанию", и это означало - проедем через Пуэбло-Эспаньол. Или "на наше место" - вечером, в бухту за Михморет - густую,фосфоресцирующую - и все равно почти невидимую. С крохотными крабами, сидящими под каждым камушком.
     Дальше наступило то, что историки обычно называют смутными временами. Мы сходились и расходились, мучили друг друга как могли - и все равно жили от встречи к встрече. Девочка даже успела выйти замуж за какого-то русского деятеля, но это мало что изменило. У моего "Аутобьянки" появилась новая подружка - белая "Тойота" - и он сильно робел перед аристократкой с тихой поступью и легким дыханием. Когда эта гостья появлялась, мой друг безмолвно уступал свое место перед караванчиком. Русский деятель пошел в политику - то присоединялся к каким-то партиям, то уходил из них и попадал в другие такие же. И мы тоже - вслед за ним - то притягивались, то отталкивались - и каждый раз навсегда. Девочка получила пару небольших ролей в театре "Гешер" и программу на радио РЭКА - второй и четвертый вторники, сразу после новостей на амхарском языке. Называлась эта программа "Только раз в году" - концерт по заявкам именинников. И как-то так всегда выходило, что я и был этим самым именинником - под самыми разными именами. А когда ей надоедало придумывать, она просто ставила диск Высоцкого. Но именинники ее терпели и даже любили. Тем временем караванчик мой стал уже небезопасен. Белая "Тойота" и маленький "Аутобьянки" встречались все реже, и всякий раз забирались в такие места, где их никто не знал. И мы вслед за ними. Это мог быть Арад , где огромные звезды пульсировали, как маяки, указывающие путь в пустыню. Или Ашдод, где обычный маяк светил чуть не в самые окна. Однажды это была лодочка с будкой, стоявшая между Кинеретом и ночным небом. "Высоцкий, - сказала как-то девочка в хорошую минуту, - а давай полетим в Испанию". И мы полетели - только не в Испанию, а в Каталонию. "Есть какая-то разница?" - спросил я, выкладывая доллары в турагенстве. "Два совершенно разных мира", - ответил служащий и стал подгребать к себе наличные, сложив ладонь лопаточкой. Так мы в первый раз полетели в Барселону.
    
    
    
     3
     Рейс "Иберии" уходит в 17.10, и времени остается совсем немного. От Ришона до Бен-Гуриона17 недалеко, но есть еще много дел. Скорее, скорее! Поворачиваю ключ зажигания, и слышу отвратительный скрежет. Пробую еще и еще - наконец заводится, чихая и кашляя. Выжимаю сцепление, прибавляю газу - поехали. "Жми, братишка, - прошу, - жми, скуластый и глазастый. Гони во все лопатки. Давай, малыш, мы их всех сейчас сделаем!" Я кричу ему что-то, и ветер заталкивает слова обратно в рот. Мы сейчас - одно целое, и уже не знаешь, чье сердце выскакивает, и у кого сейчас содрогаются клапаны и поршни. Кто из нас кричит - и кто обгоняет крик.
     - Но это мое, мое сердце содрогается, и мои тормозные колодки стерлись чуть не до крови! Как он не понимает - я стар для таких гонок. Моих ровесников давно уже нет на дорогах. Не знаю - сколько еще смогу так прыгать из ряда в ряд, подставляя побитые бока для новых ударов. Я с трудом понимаю его. Иногда я начинаю думать - есть ли у людей душа, как у машин, чувствуют ли они опасность и помнят ли о смерти, как мы?
     Знают ли они свой час? Когда грар18 увозит на свалку такого же, как ты, бедолагу, что-то обрывается внутри - будто пережали шланг бензонасоса. И висит бензиновое облачко, и не улетает. Ему тяжело, я это вижу. Я подчиняюсь его рукам. Но его ведет какая-то другая, неотвязная сила. А над его руками, и над этой силой - Тот, Кто Разбросал Сеть Дорог. Тот, кто забирает машины и водителей. Потому что и они смертны. Ему тяжело, моему водителю. "Еще немного, - говорит он, - и я отпущу тебя на волю. Там будут длинные пустые дороги без конца и края, и ты будешь резвиться, то обгоняя свою подружку, то прижимаясь к ней". Но я уже не верю ему. Он снова называет меня скуластым и глазастым - и это правда, потому что фары у меня большие, и для такой маленькой машины они очень широко разнесены. Таких автомобилей уже нигде нет. Мне страшно. Мне кажется, что меньше меня нет никого на свете.
     Вот и Бен-Гурион. Осталось всего ничего - поставить машину на стоянку, снять деньги со счета, купить билет. Пройти контроль, вынув из карманов всякие железки, и потом притвориться, что ты легче воздуха и выше облаков. Путник из пункта А, оставляя за собой бассейн с двумя трубами (суть время и забвение), грубо обманывает задачник. Он поднимается на десять километров, и прибывает в пункт Б совсем с другой стороны.
     В первый раз мы летели в Барселону утренним рейсом "Эль-Аль". И стоило мне вытянуться в кресле, как со всех сторон стали надвигаться настоящие чудища - какие-то пурпурные и лиловые морды с блестящими, как головешки, глазами. Оказалось, что это были всего-навсего болельщики, летевшие на футбол.
     Чтобы не терять времени даром, они уже в самолете раскрасили свои лица в сине-гранатовые19 цвета. Трое ребят, сидевших перед нами, были даже одеты в одинаковые футболки "Барсы" с девяткой на спине и надписью "Клюйверт"20. Сейчас, в аэробусе "Иберии", никаких болельщиков уже не было. Вместо них летели улыбающиеся хасиды, затравленные туристы, ищущие глазами своего экскурсовода, еще какие-то люди в майках и шортах, вроде бы пришедшие прямо с пляжа. Передо мной сидели две монахини и негромко беседовали. Разобрать слова было невозможно, и я просто слушал испанскую речь, прихотливо накатывающую, как морская волна. Наверное, так писал свою музыку Альбенис21 - оркестровал этот язык, ничего не добавляя. Тем временем стюардесса принесла еду и вино - неожиданно хорошее испанское вино с веселыми солнечными бликами на поверхности. Солнце заливало огнем края облаков, и я просил его - исчезни совсем, что тебе стоит. Зачем мне сейчас твое великолепие? Вечер и тьма - вот чего я жду. На меня смотрели глаза цвета позднего меда. Небольшое созвездие родинок спускалось от шеи к груди. Светлая кожа соперничала с лунным светом. Мои глаза уже отказывались видеть что-то другое.
    
    
    
     4
     И вот самолет зависает, как будто в замешательстве, над кромкой моря. День прошел, и в сумерках по одному зажигаются огни. Распускаются золотые нити, и земля расцвечивается светлячками. Снижаемся - самолет зачерпывает крылом чернильно-синий воздух с большими накренившимися домами. Уши наполняются гулом, и колеса толкаются в землю. Это уже Барселона. Город вроде бы совершенно осязаемый - и абсолютно потусторонний. Существующий одновременно в двух версиях - реальности и сна. Доктор Джекил - для своих просто Хайд. Посреди распланированного по линеечке средиземноморского великолепия - вдруг - безумные химеры Гауди22. Лентообразные фасады, пористые объемы, сталактитово оплывающие колонны - это все из добротной, но неосязаемой материи сна. Ни одной прямой линии - потому что нет их в потустороннем мире.
     Вечером на Рамбла23 уже не так оглушает пение птиц в клетках. Больше не видны бродячие артисты, переодетые рыцарями, статуями и дикими зверями. Течет разноликая толпа, обтекая огни витрин. Я ищу наше место, о котором говорила девочка. Захожу в кафе, в самом начале Рамбла, между музыкальным магазином и колбасной лавкой. Самое обычное кафе, но мы его почему-то очень любили. Останавливаюсь возле мозаики Миро. Выхожу к рынку Бокерия - там мы всегда покупали малину. Но и на рынке уже никого нет. Теперь - на улицу Иерусалим, сразу за рынком, - в наш ресторанчик "Эль Конвент". Мраморные столики на балконе пусты. Где же она? Нет ее и в пансионе. И на площади Испании, у фонтанов. Нет ее нигде. Лежат в фонтанах позеленевшие монетки, которые мы бросили когда-то на счастье. Я сижу в кафе и пью что-то крепкое и горькое. Горечь подступает даже раньше, чем я подношу стакан ко рту. Потом еду куда-то в странном барселонском метро, где поезда идут слева направо. Даже эти вагоны, появляющиеся совсем не оттуда, откуда их ждешь, несут какое-то беспокойство. Темным-темно в такси, которое везет меня в аэропорт, из колонок доносится какой-то грустный блюз, и водитель, отрешенный и потусторонний, похож на дона Карлоса Кастанеду. Я возвращаюсь домой первым же чартерным рейсом.
     Вывожу машину со стоянки - и перед глазами все плывет после бессонной ночи. Выворачиваю на обочину - и еще раз прослушиваю по порядку все сообщения на автоответчике. Начинаю с тех малопонятных, которые были записаны еще до девочкиных слов про Барселону. Незнакомый хриплый голос - про такой еще говорят "джазовый". "Доктор Михаэли, больница "Хадаса Эйн-Карем". - "Очень приятно, - отвечаю ему мысленно, - а я - Высоцкий". Но тут незнакомый доктор называет свое отделение, и мне становится жутко от одного этого названия. "Госпитализация - завтра утром, - продолжает доктор, - время, конечно ушло, но надежда есть". Черт бы тебя побрал, доктор Михаэли, вместе с твоей больницей. Я тебя знать не знаю. Ничего у меня не болит. Пару месяцев назад меня посылали на какое-то обследование, но тем дело и кончилось. Я должен был почувствовать что-то. Так не бывает. Завтра утром, говорит он, - и это значит: сейчас. Что там дальше на автоответчике? Чем еще порадуют? Уди, страховой агент. Новые условия страхования автомобиля. И мне становится смешно - даже лет десять назад никому бы в голову не пришло страховать мой "Аутобьянки". Это не про нас. И тут приходит интересный вопрос - чей ж это пелефон я взял из сумки с надписью "Time"? Длинный когда-то принес три одинаковых аппарата - себе, мне и Геше. Кому сегодня идти к доктору Михаэли? И цепляться за свою жизнь зубами и ногтями? И вот еще что - кому девочка назначила свидание в Барселоне? Геша? Никогда в жизни, нет. Геша, тащивший меня на своих плечах из Касбы? Нет. Длинный? Балабол, пижон и сноб. Человек, без которого я неделю не могу просуществовать. Опять нет. Я чувствую, как мир рушится, не фигурально, а вполне геологически - разламываясь и круша живое. Смерть, измена - все сейчас рядом. Низкое небо висит уже прямо над головой. И я гоню куда глаза глядят по пустому утреннему шоссе, выжимая все 130 из "Аутобьянки". А дальше - как в очень плохом кино - прямо по встречной полосе на меня несется огромный грузовик. Вправо, вправо я выворачиваю руль, в кювет, в обрыв - и тут все исчезает. Как будто порвалась пленка.
    
    
     "Это баня, а не морг", - говорит Дато над моим ухом. Хорошие слова - и, главное, вовремя сказаны. Хотя я и не очень понимаю, где нахожусь. Опускаю глаза в пол - и украдкой смотрю, отбрасывает ли Дато тень. Я сейчас лежу на диванчике в его комнате. С тенью, кажется, все в порядке. "Идиот, - говорит Дато, - идиот. Пять часов смотрел в одну точку - все увидел, да? Могли любые прийти - зарезать, убить. В Кутаиси я бы тебя сам зарезал - своими руками. Мамой клянусь". Крут хозяин, чего уж говорить. "Я тут отлучился немного, прости", - говорю ему примирительно. "Машину вести сможешь?" - "Спасибо, Дато, будь здоров".
     Верный "Аутобьянки" поджидает меня, как ни в чем не бывало. Деликатно покашливает и даже чихает от возбуждения, когда я завожу разговор. "Всё-таки мы с тобой были там, - напоминаю ему. - Посмотрели на этот аттракцион, который называется "Колесница времени", и краем глаза увидели все, что полагается - любовь и измену, болезнь и смерть. Даже глаза цвета позднего меда - каких, наверное, никогда и не было на свете. Поехали, малыш". И он послушно трогается с места. "И вот еще что, глазастый. Мудрецы дзена говорили так: прикоснись к цветам - и их аромат пропитает одежду. Зачерпни воду - и луна будет в твоей руке. И мы с тобой вычерпывали луну... "
    
    
    
    
     1 Кондиционер ( иврит)
     2 Так, повседневная форма (иврит)
     3 Резервистские сборы (иврит)
     4 Ришон-ле-Цион, город в Израиле
     5 Израильское название мобильного телефона
     6 Наркотическое путешествие
     7 Что вдруг? (иврит)
     8 Знаки различия Армии Обороны Израиля - круг, похожий на шарик фалафеля, у майора и три объемных прямоугольника у капитана
     9 Боец бригады "Голани"
     10 Евреев, приехавших (буквально - поднявшихся) в Израиль
     11 Армейская аббревиатура, употребляемая человеком, которому морочат разные части тела
     12 Превращает верхнюю часть бутылки в грозное оружие
     13 Город на Севере Израиля, на протяжении веков - центр еврейской мистики
     14 Город в Израиле, название его в переводе напоминает о Лос-Анджелесе
     15 Солдатский отпуск
     16 "Цалаф" на иврите означает и 1) каперсник и 2)снайпер
     17 До аэропорта им. Бен-Гуриона
     18 Буксир (иврит)
     19 Цвета футбольного клуба "Барселона", он же "Барса"
     20 Клюйверт - центр нападения этого клуба
     21 Исаак Альбенис (1860-1909) - испанский композитор
     22 Антонио Гауди (1852-1926)- испанский архитектор, работы его во многом определили облик Барселоны
     23 Центральный бульвар в Барселоне