Электронное письмо от Бориса Александровича настроило меня на философский лад.
     В молодости мы наслаждаемся дружбой, но по-настоящему ценить ее начинаем с утратой эластичности позвоночника и способности подстраиваться под других людей. Это тогда мы окончательно теряем гибкость и превращаемся в несгибаемых патриотов неведомо чего, что делает приобретение новых друзей затруднительным, сомнительным и подозрительным.
     Зато как мы радуемся, встречая друзей из нашего далекого прошлого. Слезы умиления затмевают наш взор, и мы не замечаем работу худшего из скульпторов – времени. Да что там друзей – просто знакомых, с которыми, может, и полусловом не перекинулись или вообще только и делали, что ссорились да дрались. Они возвращают нас в те времена, как нам казалось, ушедшие безвозвратно. И эта радость переполняет нас, кипятит кровь, разглаживает морщины, чернит виски – просто делает моложе.
     Существуют особо одаренные личности, немного сентиментальные, но очень полезные для общества. Они умеют дружить и культивируют это умение с большой любовью и редкой тщательностью. Они коллекционируют дружбы, привязанности, знакомства. Рано или поздно они найдут и вас. Вы можете поменять страну, имя и фамилию, сделать пластическую операцию, начать жизнь с начала, но от них невозможно утаиться. У них дар и нюх. Их намерения добры, и нет никакого смысла избегать их. Легкая досада от нарушения границ приватной жизни быстро сменяется роем неизбежных воспоминаний, так что не придаешь серьезного значения превращению в экспонат чужой коллекции с биркой, плотно упаковывающей твою судьбу в обертку ничего не значащих слов. Зато ты, поддерживая отношения лишь с одним, узнаешь все о многих. Очень удобно и экономит унции времени.
     Борис Александрович Суматохин нашел меня благодаря чуду нашего века – Интернету. Наследил я там изрядно, так что миновать коллекцию Бориса Александровича у меня не было ни единого шанса.
     Уже четверть века прошла, как я ушел с завода, на котором мы тянули лямки вместе более десяти лет. Потом моя лямка оборвалась. Я успел поменять несколько профессий, жен, страну обитания и десятки мест проживания в новой стране – короче, прожил целую жизнь. А Борис Александрович, олицетворение стабильности, этакий хранитель эталона постоянной Планка на общественных началах, спокойно доработал до пенсии на том заводе, пережив перестройку, конверсию и демократию.
     Не в обиду ему будь сказано, занимался он делом совершенно бесполезным – автоматизацией учета движения кадров, то есть, сколько человек уволилось, сколько принято на работу и, самое главное, сколько среди них евреев. На заводе, как и по всей стране, процветал скрытый антисемитизм. Скрытый, потому что заводское начальство прекрасно знало, что допустимое количество работников еврейской национальности давно превышено в разы, но скрывало это от вышесидящего начальства, кормя его липовыми отчетами, не имеющими ничего общего с реальными цифрами, исправно поставляемыми Борисом Александровичем.
     Наша переписка обрушилась на меня Ниагарой не в самый подходящий момент – я готовился к поездке в Лондон по делам службы. Борис Александрович щедро снабдил меня сведениями обо всех общих знакомых, часть которых я успел забыть благодаря неведомым свойствам памяти, изрядно изъеденной склерозом. А взамен мне пришлось заполнить подробнейшие анкеты, способные удовлетворить любопытство любого, кто когда-то знавал меня.
     Борис Александрович формулировал вопросы профессионально. Годы тесного сотрудничества с отделом кадров, а поговаривали, и с его начальницей, не прошли даром. Я незаметно втянулся в эту игру, ощущая себя мухой, добровольно скармливающей самою себя многолапому и многопалому пауку. Паук залезал в самую душу и что-то перебирал там. Но была и какая-то польза: отвечая на вопросы, я впервые узрел в своей судьбе некий сюжет, отличающий ее от банального движения имени Броуна.
     Среди прочих любопытных сведений, полученных от Бориса Александровича, я выяснил, что наш шеф, Лев Семенович Гуглев, ныне проживает в Лондоне. Телефон прилагался. Я не долго колебался и набрал номер – упустить такой шанс я не мог.
     Мне очень хотелось повидать Льва Семеновича, ведь он был не просто руководителем моего дипломного проекта, а затем начальником, но и человеком, оказавшим на меня огромное влияние.
     Таких людей, впрочем, должно быть много. Ведь, каждый, с кем мы имеем дело на жизненном пути, оставляет в нас хотя бы малую свою часть, а уносит нашу - происходит некое квантовое взаимодействие. Так с течением жизни мы потихоньку утрачиваем себя, усредняемся, превращаясь в винтик, соответствующий некоему шаблону. Другое дело, что не каждый готов это признать и принять. В те годы я не казался себе «каждым» и признавал влияние лишь троих. Лев Семенович возглавлял эту троицу.
     Попасть под его обаяние было совсем не сложно. Широкоплечий, добродушный, с живым огоньком в глазах, увеличенных линзами очков, дуга рта, слегка вытянутая на круглом лице, создавала правильное впечатление, что в случае надобности с легкостью достанет до ушей. Неизменный щегольской галстук, точнее, неизменно его присутствие, а сам галстук иногда менялся. Балагур. Знал все и обо всем. Иногда сильно заикался, прикрывая рот рукой, но это не мешало его слушать – о чем бы он не говорил, сыпал цитатами, а затем с удовольствием комментировал их, отвечая на вопросы, которые я не стеснялся задавать. А уж анекдотов он знал немерено, невольно закрадывалось подозрение, что львиную их долю он сам и сочинил. При этом никогда не повторялся.
     Я тогда только начинал читать художественную литературу, и Лев Семенович открыл для меня такие имена, как Фолкнер, Дюрренматт, Фриш, Кафка, Сартр, Камю… Нередко к именам прилагались книги, что заметно облегчало мне жизнь. Достать нужную книгу в те времена было делом нелегким. Например, «Игру в бисер» Гессе я разыскивал года полтора.
     Взаимные симпатии быстро переросли в дружбу. Чтобы позволить оценить степень его доверия ко мне, расскажу один эпизод. Как-то раз, когда его жена с детьми уехала на дачу, он пригласил меня к себе домой, поил чаем и читал собственные стихи. А затем перешел на стихи Бродского. Я ничего не знал о Бродском и пришел в восторг. Шеф с удовольствием рассказывал о знакомстве с ним – когда-то они состояли в одном литературном кружке. В завершение он позволил мне забрать домой небольшую стопку побуревших листов писчей бумаги, чтобы я переписал понравившиеся стихи Бродского себе.
     Было это в середине семидесятых – в разгаре застоя! Трудно оценить степень риска, но расставание с партбилетом могло оказаться наименьшим из зол…
    
     Утром я позвонил Льву Семеновичу и подтвердил свой приезд. Он посоветовал добраться подземкой до Уотфорда, а там взять такси. А потом Даша, его дочь, отвезет меня в Хитроу. Это займет минут двадцать по лондонской кольцевой дороге М25.
     По старой доброй традиции рекомендации шефа принимались беспрекословно. Я взял такси в Уотфорде и сделал вид, что дремлю. В течение четырех дней я обучал банковских служащих пользоваться нашей компьютерной программой. Мой английский язык сильно устал, и мне не хотелось вступать в беседу с шофером.
     Натикало около тридцати двух фунтов. Я не сильно расстраивался по этому поводу, рассчитывая переложить расход на плечи фирмы. Но мятый клочок бумаги, протянутый мне таксистом в ответ на мою просьбу, убавил мой оптимизм.
     Приоткрытая калитка подтверждала, что меня ждут. Я миновал ухоженный дворик по узкой аллее и очутился перед небольшим двухэтажным коттеджем. Из трубы лениво поднимался дым, а в окнах первого этажа угадывался свет, хотя сумерки еще только намечались.
     Я поднялся на деревянное крыльцо, поставил дорожную сумку, переложил букет алых роз в правую руку, а левой надавил на кнопку звонка. В ту же секунду что-то сильно заскрежетало по двери, и она распахнулась, едва не задев меня. Я не успел опомниться, как мне на плечи легли две мощные лапы и предо мной разверзлась чудовищная пасть, обдав горячим дыханием с примесью карамели. Я заворожено осматривал клыки размером с крокодильи, и мое воображение рисовало жуткие картины. От страха я утратил способность соображать и, ощущая себя лилипутом в стране Гулливеров, из последних сил пытался удержать равновесие, упершись боком в шаткие перила. Я уже безуспешно вспоминал слова из «Шма Исраэль», когда раздался спасительный окрик шефа:
     - Пупс!
     Пупс захлопнул пасть перед моим носом, вырвав небольшой клок бороды, и мы встретились глазами. Я сразу все понял. «Погоди, мы еще потолкуем!» - сказал его взгляд. Я моргнул первым. Слегка оттолкнувшись от меня и когтями разодрав целлофановую обертку цветов, он неохотно плюхнулся на четвереньки и, понурив голову, поплелся внутрь дома. Я облегченно вздохнул и только тут вспомнил, что шеф предупреждал меня о собаке. Лучше бы он предупредил ее!
     Лев Семенович широко улыбался. Он совсем не изменился.
     - Заходи! Думаю, что теперь могу позволить себе «ты».
     Нет, изменился! Никакого намека на заикание!
     Я с опаской прошел в прихожую. Пупс залез в плетеную из прутьев загородку и что-то недобро бурчал оттуда. Лев Семенович завязал тесемки на дверце клетки и забрал у меня куртку. Я отметил про себя, что в апартаментах Пупса отсутствует крыша. Появилась Надежда Николаевна, и я вручил ей потрепанный Пупсом букет.
     - Проходите, - пригласила она, указав мне на дверь.
     Посреди залы стоял огромный массивный стол, обставленный не менее массивными резными стульями. За его овальной столешницей легко уместилась бы дюжина персон. И весь стол был уставлен яствами и напитками.
     - Сегодня какой-нибудь праздник? – спросил я, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда у шефа день рождения.
     - Да нет, мы ждали только вас, - улыбнулась Надежда Николаевна. – Лева сказал, что вы вегетарианец.
     - По крайней мере, был, - поддакнул шеф. – Я ничего не путаю?
     Я присмотрелся к столу: красиво украшенные салаты, вазочки с орехами, фруктами и ягодами различных сортов, и все это в Лондоне в начале ноября. Я рассчитывал лишь на чашку чая да на пару ломтиков английского пирога. Что-то здесь было не так. Сначала объятия Пупса, затем гипертрофированный прием… Я был совершенно сбит с толку.
     Хозяева усадили меня за стол и сами сели напротив. Надо было что-то сказать, завязать разговор, но мои мозги отключились окончательно. Лев Семенович и Надежда Николаевна тоже молчали и улыбались, глядя, как я набиваю рот, чтобы оправдать молчание и сгладить ситуацию. Клюкву я не ел лет двадцать, рот свело оскоминой, а косточки прочно забились под протезы. Я почувствовал себя золотой рыбкой в аквариуме, которую кормят, а в благодарность ожидают исполнения невероятных па.
     Пупс угомонился, и стало совсем тихо. Я старался жевать как можно аккуратнее, чтобы не нарушить повисшую тишину неуместным звуком.
     Наконец, шеф сжалился.
     - Ты все еще играешь в шахматы? – спросил он.
     - Нет. Я уже забыл, как ходит конь и прочие фигуры.
     - А что так?
     - Не хватает времени, ненормированный рабочий день и все такое. А вы?
     - О, у меня просто ренессанс. Я играю на первой доске за сборную графства Мидлсекс! – Зубные протезы Льва Семеновича сверкнули неестественной белизной.
     - Здорово! Вам должно быть светит титул графа!
     Сообщение шефа взбодрило меня.
     - Надя, когда мы записаны на прием к королеве?
     - На будущей неделе, - отозвалась Надежда Николаевна. – Мы надеемся, что королева дарует Льву титул графа. Граф Гуглев – это музыка!
     Я смутился. Моя шутка оказалась уж слишком удачной.
     - Да-да, я стану графом и передам по наследству этот титул Бобу, нашему старшему сыну. А Лешка, младший, станет именоваться эсквайром!
     - А как же я, папа? – раздался голос откуда-то сверху. Я повернулся и только сейчас разглядел лестницу, ведущую, наверное, во внутренние покои. По ней спускалась Даша. На ней были джинсы и рубашка в шотландскую клетку, но жестами рук и степенной походкой она пыталась изобразить, что на ней длинное платье, и она вынуждена придерживать его рукой, чтобы не наступить на него.
     Из аквариума я переместился в театр, театр абсурда. Премьера. Пьеса исполняется для одного зрителя. Крыша у меня поехала совсем, и я даже забыл встать, чтобы поприветствовать юную леди. Но приветствия зрителей не были предусмотрены фабулой: Даша даже не взглянула в мою сторону.
     - А ты, Дашенька, уже замужем, так что об этом пусть позаботится твой супруг! – в словах шефа проступал некий подтекст, недоступный пониманию посторонним.
     - Хорошо, папа, - Даша сделала реверанс, смешно отставив в сторону правый «найк», и проследовала к выходу.
     Из прихожей донеслись звуки возни, и в залу на первой космической скорости влетел Пупс! Он затормозил, но инерция протащила его еще пару метров по скользкому паркетному полу. Пес повертел головой, нашел меня, клацнул зубами и бросился к дверям.
     - Я погуляю с Пупсом, - крикнула из прихожей Даша.
     - Только не пропадай надолго! – отозвалась Надежда Николаевна, и я машинально взглянул на часы. Еще минут тридцать у меня оставалось.
     - Хотите партию в шахматы? – чуть протяжно обратился ко мне шеф, по старой привычке прикрывая рот рукой.
     - Давайте! – я ухватился за соломинку, ведь за игрой не обязательно непрерывно поддерживать беседу.
     Надежда Николаевна налила нам чаю на другом конце стола. Шеф разложил шахматную доску, раздвинув пиалы с салатами. Я пересел на новое место, и Надежда Николаевна переставила вазу с клюквой поближе ко мне.
     Мне, как гостю, досталось выбирать цвет, и я дипломатично взял себе черные фигуры. Шеф плохо разыграл французскую защиту и остался без пешки. А спустя еще десяток ходов он пропустил мат в четыре хода. Я стал размышлять, что мне делать. Если шеф видит мат, но специально поддается, то если я пропущу эту возможность, он может обидеться. А если он прозевал, и я дам мат в начале партии, то ему будет неприятно. Я решил попытаться прояснить обстановку:
     - М-д-а-а-а... Забавная позиция... – промямлил я и для пущей убедительности почесал затылок.
     - Что тут забавного? У тебя лишняя пешка.
     Так, значит, он зевнул... Я для видимости подумал еще с полминуты и прошел мимо матовой возможности, а спустя еще пару ходов сам подставил пешку. Чтобы шеф не упустил возможности сравняться, я красноречиво покачал головой.
     Лев Семенович принял дар, и партия выровнялась.
     - Вижу, ты и вправду нетренирован.
     Мы немного разговорились. Вспомнили сослуживцев и дела давно минувших лет.
     - Помнится, ты был пацифистом и отказывался платить взносы в ДОСААФ, а я уговаривал тебя, как маленького. Ты уперся как баран, и я предложил тебе сделку: я заплачу за тебя в ДОСААФ, а ты за меня в «Красный Крест»!
     Я расхохотался.
     - И я принял ее. Но вам повезло, что я тогда ничего не знал о «Красном Щите Давида», а иначе отказался бы платить и в «Красный Крест»!
     - Ничего, у меня имелись запасные варианты: ты мог бы сдать кровь вместо меня или заплатить в профсоюз. А то и партийные взносы! - Теперь настала его очередь смеяться. – Ну, а если и здесь облом, то придумали бы для тебя общество книголюбов – куда тебе деваться?!
     - А я помню, как вы объясняли гостям принцип работы электронно-вычислительной машины. Напускали на себя самый серьезный вид и утверждали, что внутри машины сидит маленький человечек и все очень быстро подсчитывает.
     - Конечно. Согласись, что для людей, видевших ЭВМ впервые, это было самое доступное объяснение. И исчезали многие вопросы, на которые быстро не ответишь. А ты, помню, как-то подошел ко мне и спросил, зачем я ввожу в заблуждение наших гостей, и мы долго дискуссировали по поводу лжи во спасение.
     - Неужели? Совсем этого не помню. Последнее время память изменяет мне со склерозом... А сейчас, когда компьютер есть почти в каждом доме? Маленьких человечков не напасешься.
     Шеф хохотнул и загадочно улыбнулся.
     - Хочешь, я тебе кое-что покажу?
     - А как же... – я кивнул в сторону шахматной доски.
     - Предлагаю ничью!
     Мы обменялись рукопожатиями.
     - Наденьте куртки: на улице уже холодно, - распорядилась Надежда Николаевна.
     Мы оделись и из залы проследовали в кухню, отделенную от нее бамбуковыми занавесками. Внешняя стена кухни была застеклена. Лев Семенович нажал кнопку на стене, и стеклянная створка плавно отъехала в сторону, оставив узкий проход в небольшой внутренний садик.
     - Осторожно, здесь две ступеньки, - предупредил шеф.
     Садик представлял собой площадку шириной не более семи-восьми метров, но вытянутую в длину метров на двадцать пять. Ее оккупировал одичавший малинник. В дальнем конце садика виднелось сооружение, похожее на теплицу, подсвеченное изнутри.
     - Давай, я пройду вперед, - сказал Лев Семенович.
     Я втянул руки в рукава куртки и, прикрывая лицо, двинулся за ним по жухлой листве. Обнаглевшая малина цеплялась за брюки, и я замедлил шаг, чтобы не порвать их.
     Мы шли по направлению к свету, и я решил, что шеф хочет показать мне редкое светолюбивое растение. Лев Семенович подождал меня у входа в теплицу, а затем откинул полог, пропуская меня внутрь.
     Я нагнул голову и вошел в теплицу. Никаких экзотических растений в ней не оказалось. В ее центре находилось нечто вроде макета одноэтажного здания со стеклянной крышей, разделенного перегородками на несколько помещений, соединенных дверьми. Одно из них было завалено детальками от «лего» и детскими кубиками, в другом рядами стояли, как мне показалось, чипы, как в чреве компьютера, в третьем свалены какие-то тряпки... Пространство между стенками строения, которое я принял за теплицу, и макетом было свободно, позволяя обойти макет кругом. Высотой строение не превышало метра семидесяти, а под его крышей висели гирлянды лампочек, хорошо освещавшие его. Шеф тоже вошел в теплицу, но до конца выпрямиться в ней не мог.
     - Джеймс! – позвал он.
     Я удивился: все пространство вокруг просматривалось, и кроме нас здесь не было ни одной живой души. Даже, если Джеймсом зовут кота, укрыться здесь ему негде.
     - Джеймс, где ты? – повторил шеф и стал внимательно изучать макет. – Джеймс, дружище, куда ты запропастился?
     - Лев Семенович, кого вы ищете? Здесь же никого нет... – забеспокоился я.
     - Вот именно... Здесь никого нет. Неужели...
     Он стал обходить стенки строения по периметру, совершенно забыв обо мне.
     - Вот! – воскликнул он. – Вот здесь! Тысяча чертей! Он удрал!
     Он стоял, наклонившись над разрывом в полиэтилене. Пожалуй, лишь мышь могла проскользнуть в него...
     - Боже мой, я потратил столько сил и времени, чтобы создать его... Где мне его искать теперь? А если его обнаружат соседи или еще кто? – причитал Лев Семенович. – Все пропало!
     Я стоял как пень, не зная как помочь горю шефа.
     - Кто же этот Джеймс? – я попробовал хоть как-то отвлечь Льва Семеновича.
     - Мне удалось создать его, маленького человечка... Чего мне это стоило...
     У одного из нас точно поехала крыша, и этим одним, мне хотелось верить, был не я.
     - Лева! – послышался спасительный голос Надежды Николаевны. – Ты не забыл? Нашему гостю пора в аэропорт. Дашенька уже ждет!
     Я взглянул на часы: да, пора возвращаться.
     - Что ж, пойдем, - сказал шеф. – Только Надежде Николаевне ни слова – с ней будет сердечный приступ.
     - Разумеется, - пообещал я.
     Надежда Николаевна раздобыла бумажный пакет и насыпала в него клюкву.
     - Нет, вы обязательно возьмете это, и не спорьте, молодой человек.
     Мне пришлось сдаться.
     На прощание мы обменялись адресами электронной почты и договорились поддерживать связь по Интернету.
     Меня проводили до машины, которую Даша уже выкатила со двора.
     Минут десять мы не разговаривали, так как Даша болтала с кем-то по мобильнику.
     - Папа сказал вам, что Джеймс исчез? – поинтересовался я, когда Даша закончила разговор.
     Даша перестроилась в левый ряд, остановила машину на обочине и заглушила двигатель.
     - Как? Впрочем, этого следовало ожидать! Я ему говорила! Джеймс – шестой! Кто же станет работать за такую мизерную зарплату?
     - Работать? Так Джеймс... А чем он занимался?
     Даша испытующе взглянула на меня.
     - Так папа вам этого не сказал... - без тени вопросительной интонации сказала Даша и повернула ключ зажигания. – У нас в этом году необычная осень – просто бабье лето. А в Израиле еще, наверное, жара. С каким бы удовольствием я сейчас искупалась в Красном море!
     Переход на погоду выглядел риторическим, и я не счел нужным продолжать беседу. До Хитроу мы доехали в молчании.
     - Я помогу вам найти терминал, - сказала Даша и вышла из машины. - Это непросто – сама вечно путаюсь.
     Мы не слишком долго бродили по аэропорту. Я заметил группу в черных костюмах и шляпах, и мы последовали за ними. Через минуту я увидел логотип «Эль-Аль», а под ним перекрикивающую друг друга толпу. Повеяло чем-то родным. Я ощутил себя в безопасности и решился задать прямой вопрос:
     - Все-таки, Даша, для чего Льву Семеновичу эти человечки?
     - Какие человечки? Вы о чем?
     - Ну, Джеймс, и те, что до него...
     - Джеймс – наш садовник. Пьяница, каких мы в Союзе не видывали... Я говорила папе, что все Джеймсы – неудачники. Но папа последнее время никого не слушает, витает в облаках, фантазирует.
     Ох, не похоже, чтобы их садика последние лет десять касалась рука садовника...
     - Вы хотите сказать, что он все придумал?
     - Что все?
     - Ну, про маленьких человечков.
     - Каких еще маленьких человечков?
     И без того большие Дашины глаза превратились в блюдца. Она энергично хлопала накрашенными ресницами.
     Я уже хотел пересказать Даше наш разговор со Львом Семеновичем, но к нам подошла девушка из службы безопасности.
     - Вы летите вдвоем? - спросила она на иврите, приступая к своим обязанностям.
     Даша засуетилась и протянула мне руку, и мне ничего не осталось, как пожать ее.
     - Счастливо и спасибо, что проводили меня! – сказал я вслед уходящей Даше.
     Она обернулась и помахала мне рукой.
     Мое место оказалось у окна, и мне пришлось перелезть через атлетического сложения соседа, успевшего задремать. В салоне было холодно, и я попросил стюардессу, вручившую мне «ХаАрец», принести одеяло. Я лениво полистал газету. Никаких особых происшествий за время моего отсутствия в стране не наблюдалось – уже хорошо.
     Я отложил газету, забился в угол кресла, подложил под голову подушку и получше укрылся одеялом. Усталость, накопленная за все последние дни, навалилась на меня, хотелось спать, но по опыту я знал, что уснуть не удастся – нечего и пытаться. Из головы не шли маленькие человечки. Мне хотелось переварить слова шефа и наигранную реакцию Даши. А может вовсе и не наигранную? Может, как раз естественную? Если допустить, что шеф все сочинил на ходу... Но зачем? И тогда, что это за таинственное строение в саду? И весь этот странный прием с сумасшедшим чаепитием. Лондонский туман, да и только.
     Я попробовал поставить себя на место шефа. Мы не виделись столько лет. Да он уже давно забыл о моем существовании! И тут неведомо откуда являюсь я, отвлекаю, мешаю, вклиниваюсь в размеренную жизнь сытого графства Мидлсекс. Но им не хочется меня обижать, вот отсюда этот заваленный фруктами и ягодами стол. Плюс желание ошарашить меня, чтоб поменьше совал нос в их дела! Может быть, может быть... Я сам упомянул этих маленьких человечков, и Лев Семенович просто ловко ухватился за них. Ляпни я о чем-нибудь ином – мне бы на уши повесили другие макароны. Что-что, а за словом шеф никогда в карман не лез. Вот так...
     Но такое простое объяснение меня не устраивало. Уж больно банально. Да и не хотелось расставаться с мыслью о маленьких человечках, о Джеймсе размером с мышь, этом лилипуте в стране Гулливеров.
     Мерный гул моторов стеной ограждал от внешнего мира. Я согрелся и расслабился. Мысли постепенно испарялись, как капли воды на горячей сковородке. И тут я вспомнил... Еще в начале восьмидесятых шеф предвещал миру миниатюризацию. Я отчетливо представил себе Льва Семеновича: возложив левую руку на пульт управления «Минск-32» и энергично жестикулируя правой в такт словам, он твердо обещал, что мы доживем до компьютеров размером с наручные часы! Тогда это выглядело остроумной шуткой, и мы наперебой предлагали разные формы для компьютеров будущего: от портсигара до обручального кольца.
     Теперь мне это не казалось смешным и даже не вызывало улыбку. Моя фантазия разыгралась. Я с легкостью вообразил Льва Семеновича в роли Парацельса ХХI века, создавшего в своей квартире подпольную нанотехнологическую лабораторию, а затем увлекшегося клонированием! И вот на свет явился Джеймс – миниатюрная копия шефа, перенявшая и его увлечения. Все свои знания Лев Семенович передал Джеймсу и снабдил лабораторией в своем саду. А неблагодарный Джеймс вместо того, чтобы клепать себе подобных, но еще более миниатюрных копий, удрал, дезертировал с трудового фронта! А может, его выкрали какие-нибудь секретные службы? И если тут замешан Моссад, то вполне возможно, что Джеймс сидит в кармане у бравого молодца, что развалился в кресле по левую руку от меня? А Лев Семенович теперь будет всю жизнь считать, что мой неожиданный визит – всего лишь отвлекающий маневр. Ну что ж, если это и впрямь дело длинных рук Моссада, то мне легче будет пережить утрату доверия шефа... Квашеный патриотизм.
     Меня растолкала стюардесса: пора пристегивать ремень. Кресло рядом оказалось пустым – моссадник бесследно исчез.
     Добравшись до дома, я первым делом включил компьютер и послал Льву Семеновичу электронное послание. Поблагодарил за прием, сообщил, что благополучно добрался до дома, и спросил, не нашелся ли Джеймс.
     Вот уже год жду ответа.
    
     ПОСЛЕСЛОВИЕ
    
     Автор с категоричностью заявляет, что он является единственным выдуманным героем данного рассказа, а повествование от первого лица – не более, чем литературный прием, позволяющий нивелировать сей факт. «Я», как известно, бывают разные.
     Все имена вымышлены, кроме Джеймса.
     Автор ответственности не выносит.