Фильм был интересный, но так часто и надолго прерывался рекламой, что впечатление все время сбивалось, рвалось, как бы замазывалось раздражением, и настоящего удовольствия никак не получалось. Алла все-таки досмотрела кино, убавила звук, собрала с журнального столика тарелки с остатками бутербродов и раскрошившимся печеньем и отправилась на кухню.
     На плите чадила сковорода.
     Чертыхаясь, Алла выключила газ и распахнула настежь форточку. Сковородку она прихватила подвернувшимся под руку фартуком и пихнула в раковину, где первая же сорвавшаяся с крана капля вызвала эффект миниатюрного ядерного взрыва: со звуковым сопровождением и облаком пара.
     Звуковое сопровождение этим не исчерпалось.
     Возникшая тут же мамаша немедленно и в подробностях хотела знать, какого… и с какой целью… и по какому праву… Да, она немного перекалила масло, но это ее, мамашино, личное дело, и если Алла вечно валит свою жареху на неразогретую сковороду, то это уже ее, неумехино, личное дело, и она, то есть мамаша, не хватает при этом чужую посуду и не пакостит таким наглым образом…
     Началась классическая коммунальная кухонная свара: с моментальным переходом со сковородок на личности, с припоминанием старых обид за последнее тысячелетие, с подробными описаниями ближайшего и отдаленного будущего присутствующих…
     Из комнаты – босиком, подсмыкивая сползающие треники – появился припухший спросонья Тимофей с красным рубцом от смявшейся наволочки на левой щеке.
     - Орете?.. – с тихой ненавистью поинтересовался он. – Вам, бля, моя ночная по хрену?.. Дурдом на выселках…
     Не дожидаясь реакции жены и тещи, развернулся, бросил через плечо:
     - Хоть заоритесь. Я в гараж.
     Хлопнул дверью туалета.
     Алла в сердцах швырнула зажатый в руке фартук на подоконник, чуть не свалив на пол чахлый кактус в майонезном стаканчике. Подобный демонстративный уход в гараж неизменно заключался в основательном накачивании пивом, а то и чем-нибудь покрепче, на территории родного гаражного кооператива, где всегда в избытке встречалось желающих гульнуть под обсуждение бабьей дури во всей ее неприглядности.
     Мамаша приутихла, забормотала что-то, но это были так, остаточные явления, не стоящие внимания.
     Алла, не глядя на нее, выскочила из кухни, вернулась к телевизору, щедро добавила звук, плюхнулась в кресло и невидящим взглядом уставилась в экран. В груди плескалось бешенство, и больше всего на свете хотелось послать их обоих – и драгоценную маменьку, и обожаемого супруга – на далекий остров в еще более далеком океане. Вместе со сковородками, гаражами и чем угодно еще. Кактусами, например.
     В телевизоре промельтешила очередная реклама и началась кулинарная передача. Ну ее к лешему, и так вся жизнь на кухне. На другом канале верещали дети – болели за своих сотоварищей, что-то вытворявших с огромными мячами. Спасите наши уши! Дальше. На третьем вдумчиво описывали принцип действия наиновейшего препарата от импотенции. Спасибо, ешьте сами.
     Перемахнув через футбольный матч, американский боевик, советы садоводам, детский сериал с говорящими кошками, телеурок самообороны для инвалидов, концерт поп-рэп-хип-хоп-хлоп-в-лоб-звезды, еще один боевик и репортаж из лагеря строгого режима, Алла притормозила на каком-то отечественном сериале. Во всяком случае, действие было тихое-мирное, семейное, и не было, пока, во всяком случае, ни стрельбы, ни криков, ни бандитов. Впрочем, какой-то бритоголовый бык на экране тут же появился, но вел он себя спокойно, так что не исключено, что это был вовсе даже положительный герой.
     Равнодушно наблюдая невнятное действо на экране, Алла никак не реагировала на грохот посуды на кухне (мамаша отводит душу), сборы и уход Тимофея (…где мои черные джинсы?.. молчишь?.. то орешь, как резаная… пойду стал-быть в этих, самой же стирать потом…), хлопанье дверей, включенное на полную катушку радио в мамашиной комнате.
     Воскресеньице. Отдыхайте, товарищи.
     Злость утихла, а осталась какая-то необъятная, невыносимая усталость. От всего. От висящей в воздухе враждебности. От бесконечных домашних забот. От бессмысленно-однообразной работы. От вечной нехватки денег, судорожного латания брешей в бюджете. От старой немодной одежды и дешевой косметики. От собственной физиономии в зеркале – безнадежно и необратимо постаревшей, все с той же бесконечной усталостью в глазах…
     На экране одна из героинь, ухоженная, с прекрасной прической и маникюром, что-то лепетала о своем недовольстве жизнью. И эта туда же. Какое у тебя там недовольство? С жиру…
     Загрохотала в ванной стиральная машина. Это у нее отжим начался. Тимофей так и не установил агрегат нормально на кривом полу, и она, раскрутив барабан, бьется, как припадочная. Как ведьмак на шабаше.
     Алла вытащила белье из едва угомонившейся стиралки, вынесла на балкон, развесила. Больно шарахнула ногу о старый обогреватель. Мамаша все прет на балкон, ничего не выбрасывает. Тут и банок стеклянных склад, и старые журналы, и всякая древняя утварь типа миксера со сгоревшим шнуром, облупленных эмалированных чайников и кастрюль, обгорелых противней, расколотой соковыжималки, мятого алюминиевого таза. Тут же и бесчисленные скособоченные коробки черт знает, с чем; и древние заскорузлые башмаки, и тряпье какое-то, и банки с засохшей двести лет назад то ли краской, то ли олифой, то ли еще какой дрянью. А засунута эта окаменевшая химия в старый холодильник без дверцы.
     Ударившись о чертову железяку, Алла выронила опустошенный таз, ругнулась от души. Такую тираду не стыдно было бы и в гараже у Тимофея продемонстрировать, там ценители продвинутые на этот счет. Шипя от боли, прихромала в комнату, свалилась на диван. Ну вот, конечно, - ссадина на самом заметном месте, да еще синячина нарисуется – будь здоров! Вытащила из холодильника пакет с пельменями, – больше в морозильнике ничего не обнаружилось, - приложила на наливающийся кровоподтек.
     Скоро ногу заломило от холода. Алла зашвырнула пельмени обратно в недра холодильника. Вовремя мамаша в свою комнату забилась, сейчас бы она много интересного услышала, -и о себе, и о свалке на балконе!
     Алла скинула халатик, наделала светлые брюки, выходную блузку. А идите вы все туда, сюда и еще за угол! А она лично пойдет сейчас прямым ходом куда глаза глядят! Никаких ужинов, никаких глаженых рубашек и мытых полов, никаких тряпок, порошков и прочей требухи!
     Она чуть было не надела свои лучшие босоножки на каблуке, но так саднила зашибленная нога, что тут же вспомнилось, как болели косточки после рузаннкиного дня рождения, когда она весь вечер прокрасовалась в этой обувке… Нет, граждане, сегодня она не будет себя мучить, сегодня она хочет-таки комфорта! И она обула старенькие свои туфли, растоптанные, навеки уже ставшие слепком с ее ступней; не раз побывавшие в ремонте, но еще верно служащие своей хозяйке.
     Зеркало в прихожей. Так. Расчесать, немножко взбить, поправить… Тушь. Приличная, с удобной щеточкой, иркин подарок. Тени. Ну их, лучше карандаш. Теперь губы нарисовать. И румяна, пару мазков. Духи. Эх, последние капельки уже, жалко. Виски, шея, запястья, декольте. А декольте у нас, граждане, еще очень даже ничего. Да, не рожала, не кормила. Хотя это не показатель, - вон, Галина Леонидовна, соседка, трех родила, и ничего, прилично выглядит, вполне упруго. А Райка из бухгалтерии? Молодая девка, не замужем еще, а уже все у нее вислое и вялое. Вот и пожалуйста.
     Сумочку на плечо. Ну что, на выход? Да, на выход, и гори оно все…
     Алла с чувством приложила дверью, словно печать поставила себе на увольнительную.
     А на улице была ранняя осень. Накануне целый день дождило, и казалось, что уже на веки вечные мир заполнила мутная серая мокрень; а тут с утра выдернулось из расползающихся тучек солнышко, ласковое такое, нежаркое, мягкое.
     Алла решительно прошагала привычной дорожкой по двору, с удовольствием вдыхая запах влажных опавших листьев. Ведь надо же, могла просидеть дома в такой славный денек, - занялась бы запланированной уборкой и гудела бы сейчас дурацким пылесосом… ужас какой. А тут такая благодать!
     Она вышла на улицу и повернула было, опять же по привычке, направо, в сторону троллейбусной остановки и ближайшего универсама, но тут же одернула себя: если всегда – туда, значит, сейчас – в другую сторону. Налево. Да, сегодня она пойдет налево, вот так вам, драгоценный гаражный супруг и коммунальная мамаша!
     Метров сто она прошагала, полная внутреннего довольства своим бунтом. Потом все же возник резонный вопрос: а, собственно, куда? Сбавив темп, - неслась она своей обычной рабочей рысью, - Алла принялась перебирать «левые» варианты. К кому-нибудь из девчонок? Без предварительного звонка неудобно. То есть, и без звонка, наверное, будут рады, если застанешь дома, но ведь у всех, небось, кастрюли на плитах, утюги на досках, пылесосы на коврах. Еще и дети, между прочим. А это, граждане, похлеще пылесосов… Кино? Боже сохрани, - большой телевизор за деньги. А что еще может делать одинокая… и, скажем так, свободная… женщина в воскресный день? Если ей – ну, бывает же такое! – категорически не нужны магазины? А, граждане?
     Граждане не отвечали.
     То есть, они мельтешили себе вокруг непривычно праздной Аллы: и влево, и вправо, и напрямик – к черту переходы! – через дорогу, с сумками, с пакетами, с прижатыми к уху мобильниками, с банками пива, с сосредоточенными или рассеянными лицами, поодиночке, парами и компаниями, молча и с разговорами, с хорошим и дурным настроением, спешили или разгуливали – но ответа на ее вопрос они не давали. Да и понятия не имели о таком ее дурацком вопросе. А если бы и имели – хмыкнули бы граждане хором и руками развели: дескать, нам бы ваши проблемы, дамочка! Еще и гримасу бы состроили пообидней: мол, с жиру беситесь, тетенька! Не знаете куда идти – так ступайте обратно к пылесосу, гражданочка!
     К пылесосу не хотелось категорически. Сегодня этот безобидный агрегат стал для Аллы просто-таки символом домашнего рабства.
     Она притормозила у киоска «Союзпечати», внимательно пересмотрела всю предлагаемую продукцию и выбрала то, что не покупала никогда по причине несообразно высокой, по ее пониманию, цены. А купила она яркий глянцевый журнал с бравеньким названием «Шик и блеск». В сумку прятать свое приобретение Алла не стала, а отправилась дальше, небрежно помахивая блескучей обложкой.
     Но этого было явно мало. И в следующем киоске, услужливо подвернувшемся ей через несколько десятков метров, она недрогнувшей рукой взяла банку коктейля, одного из тех, которые Тимофей презрительно называл «пукающей химией». Тут же, у киоска, Алла вскрыла баночку и сделала первый глоток. Химия оказалась с ядовито-фруктовым привкусом и тут же шибанула (пукнула?) в нос. Проигнорировав ощущение неминуемой изжоги, она хлебнула еще пару раз, перевела дух и почувствовала, что в голове слегка… не то, чтобы зашумело, но как-то так повело… И отлично. Для того и куплено, для того и пито.
     Дальше жить стало заметно веселее. И даже притупилась проблема – куда, собственно, идти. А вот куда пойдется!
     - Ой, Аллочка, привет!
     Опаньки. Здрасьте. Это Татьяна Георгиевна, с работы. Вот уж с кем не хотелось бы встречаться. Дамочка из тех, что вечно изображают преувеличенное радушие, улыбаются до ушей, поддакивают каждому слову, сочувствуют в любой ситуации, а только ты за дверь – обсудят и осудят тебя с пяток до макушки, да еще и присочинят с три короба всякой небыли. Алла терпеть эту Гулябину не может, но считается, что отношения у них хорошие. Как-то не случалось еще конфликтов. Поэтому она состряпывает дежурную улыбку:
     - О, Татьяна, боже мой, какие люди – и без охраны! Какими судьбами в нашем районе?
     Потому что живет та совсем в других городских краях.
     - Да вот, дела привели… встреча… - напускает туману Гулябина, по обыкновению щедро улыбаясь жабячьим ртом, словно бог весть какую радостную новость сообщает. Лицо у нее слегка приплюснуто по вертикали, лобик низкий, и подвыкаченные глаза от носа отъехали к ушам, а рот так просто как щель какая-то от уха до уха. При том модница несусветная и вечно на высоченных каблуках, а ноги у нее жилистые, как у бойцового петуха, и с одревесневшимими пятками. И древесина эта трескается, что очень заметно летом, когда Татьяна надевает босоножки без подследников. Для физиономии своей она каких только притираний не приобретает, а пятки смазать ей нечем, бедняжке.
     - Ах, вот как! Ну-ну… - реагирует Алла самым приятным для коллеги образом, потому что в этом «ну-ну», сопровождаемом конкретным выражением лица, она очень даже явно продемонстрировала, что ничуть не сомневается в романтическом характере упомянутой таинственной встречи. А Гулябина, брошенная мужем еще в незапамятные времена, более чем заинтересована в репутации дамы, обласканной мужским вниманием. Так что такая реакция для нее, притащившейся сюда в какой-нибудь распродажный магазин или к одной из своих престарелых теток (которых у нее сразу три штуки, причем две из них – семидесятилетние близняшки), - бальзам на сердце. Или даже сразу на всю грудную клетку.
     Порадовав таким образом встреченную знакомую, помаячив перед ее носом своим дорогим глянцевым журналом и небрежно прихлебнув из банки, Алла отправилась далее. Что уж там будет живописать о их встрече драгоценнейшая Татьяна Георгиевна, ее не волновало уже ни в малейшей степени.
     Алла вырулила на улицу, ведущую к набережной. Вперед, к местам прогулок, дефиле и… хотя, впрочем, дефиле – это же и есть прогулка? Или нет? Алла что-то засомневалась насчет определения дефиле. Поэтому она по ходу своего следования приобрела еще одну баночку того же коктейля – чтобы не смешивать! – и вопрос с дефиле как-то незаметно отпал сам собой. Забылся.
     К берегу Согры Алла вышла уже в самом радужном настроении. Хотелось улыбаться и даже делать глупости. Какие, собственно, глупости, она объяснить бы не смогла, но вот возникло в голове это игривое словосочетание – «делать глупости» - и прочно обосновалось там чуть ли не в качестве руководства к действию. Но никаких глупостей творить пока Алла не стала, а уселась для начала на свободную лавочку и развернула свою полиграфическую обновку.
     Журнал приветливо распахнулся, продемонстрировав умопомрачительный разворот – целое кубло обнаженных юниц, не слишком старательно прикрывающих особо интимные детали организмов разнообразными музыкальными инструментами. Здесь было как минимум три саксофона, две электрогитары и даже виолончель. Одна из красоток примостилась за ударной установкой, еще одна спряталась надежнее всех – обняв арфу. Благодаря этому укрытию ее пышное тело оказалось как бы в косую линеечку, и это было единственное, что отличало ее от просто голой натуры.
     Алла внимательно – зря, что ли, покупала? – рассмотрела фотографию. Что ж, девицы были ничего себе, излишне только худоваты. Кроме той, что за арфой. Та была – да, есть за что подержаться. Блондинка с виолончелью игриво обвила инструмент ногою; вернее, она по замыслу должна была обвивать именно-таки игриво, но нога, видимо, то и дело соскальзывала во время фотосессии, поэтому была она чрезвычайно напряжена и напоминала из-за этого жилистые нижние конечности Гулябиной. Вот разве что пятки розовые.
     Затем Алле попалась статья о украшениях. Безделушки: золотишко там, бриллиантики. Ну, изумруды, рубины, прочая геология. Подробно описывалось, куда и что можно надевать, чтобы не выглядеть безвкусно: приемы, рауты, суаре. Коктейли, фуршеты, званые вечера, презентации. Оперы, концерты, дискотеки. Рекомендовались различные варианты в зависимости от времени года, погодных условий, даты рождения, особенностей характера, марки автомобиля, возраста супруга, размера ноги, школьных успехов детей, перенесенных заболеваний, марки контактных линз и выпуклости ягодиц.
     То есть классический мультяшный набор вопросов типа «а сами не пьюшши ли? а родители не сумасшедши ли? а кака температура?» вполне мог бы задавать грамотный ювелир любой своей клиентке.
     Алла перелистнула несколько страниц. Что-то из жизни звезд. Кто, с кем, от кого, куда, почем, сколько раз. Скучно, товарищи.
     Далее следовала «художественная страничка». Собственно, страничек оказалось три, именно такой объем занимал сусальный рассказ о большой, но светлой любви. А как же! Брошенная мужем мадам обретает семейное и прочие разновидности счастья в объятиях случайного попутчика. Соседа по лифту. Можно себе представить! А еще говорят: никогда! с незнакомым! в лифт! не входите! смертельно опасно! Так это они нарочно, негодяи, чтобы отнять у бедных женщин последний шанс на обретение счастья! Какое коварство!
     Рассказ даже Алле понравился. У нее такое настроение сейчас было, с расположенностью к хеппи-эндам. Прямо душу грел такой сюжет!
     Она допила содержимое второй баночки, откинулась на спинку скамейки и прикрыла глаза. Солнышко пригревало так ласково… Алла чувствовала себя совершенно умиротворенной. Спасибо драгоценным домочадцам… домоисчадьям… за то, что она сейчас не пылесосёт… то есть пылесосит… в смысле не пылесосит… а сидит себе и греется на солнышке… и пошло оно все…
     Рядом с Аллой кто-то приземлился на лавочку. Она открыла глаза, критически оглядела соседа. Нет, это не вариант для гламурного рассказа: обтерханный какой-то дедок с палочкой. В огроменных роговых очках. Беретка ветхозаветная, растоптанные чоботы, пиджачок и – здрасьте вам! – спортивные штаны с лампасами. Всего и приличного – палка: массивная, с резной рукояткой. Новая. А уселся к Алле впритык, хотя места на скамейке предостаточно. С другого-то края мужичок с газетой дремлет, а середина вовсе пустая. Садись и не мешай никому! Но этот ветеран французской революции пристроился к Алле – впритык. И сидит, довольный, палку свою роскошную утвердил между костлявыми коленками, ручки на груди сложил. Отдыхает. А от него душок такой легкий, то ли лекарствами какими-то, то ли нафталином. Или вообще ладаном.
     Алла посидела еще пару минут, потом встала и отправилась вдоль по набережной. Сбил этот старикашка ей блаженный настрой. Очень, оказывается, тонкая эта вещь - настрой. Уже и солнце не так греет, и журнал читать неохота. Но раз уж отправилась гулять – надо выполнять программу! И она по наклонным бетонным плитам спустилась к самому берегу реки. Сильно пахнуло водой, и это был запах природы и свободы.
     Алла пополоскала в воде руки, приложила мокрые ладони к щекам. Славно! Ну и спасибо облезлому дедку, что согнал ее с лавки! Здесь куда как приятнее… Она прошла немного по берегу, увидела впереди какую-то непонятную металлическую конструкцию. Железяка вид имела замысловатый и совершенно заброшенный. Пристроив на подходящей детали раскрытый журнал, Алла осторожно уселась. А что, вполне удобно было сидеть, и никаких дурацких соседей здесь никак не ожидалось! Она снова зажмурилась и еще некоторое время проблаженствовала, вдыхая прохладный ветерок и подставляя лицо солнцу. И, кажется, даже задремала, потому что потеряла равновесие и чуть не слетела со своего насеста.
     Алла выбралась наверх, снова зашагала по набережной. Стало скучновато. Захотелось общения. Она достала мобильный телефон и послала подругам, - Ирине, Рузанне и Лизавете, - послания. Текст был один для всех: «Гуляю по набережной подшофе. Давай завидуй!»
     Ответы тут же пришли ото всех.
     Рузанна призналась, что – завидует. С тремя восклицательными знаками. Лизавета шагала в магазин, и сообщила об этом с четырьмя нелепыми ошибками. Значит, набирала текст на ходу и без очков. А Ирина поинтересовалась: «А не опасно под ним ходить?». Юмористка.
     Погуляв еще немного, Алла почувствовала, что бесцельное шатание ей надоело. И не то, чтобы потянуло к пресловутому пылесосу, но вот вздремнуть в соответствующем, то есть горизонтальном, положении она бы очень даже не отказалась. А раз Тимофей в своем родимом гараже, ей в этом ее желании никто не должен помешать. Если, конечно, не зацепить чем-нибудь мамашу. Впрочем, та и сама не прочь днем придавить подушку… И Алла отправилась до дому. До хаты.
     В подъезде было, как всегда, сыро и пахло кошками. И не только ими. Людьми тоже сильно попахивало. Она нажала кнопку вызова лифта и услышала, как в подъезд вошел еще кто-то. Подошел, встал рядом. Алла глянула, - незнакомый мужчина средних лет, в приличном строгом костюме, с портфелем. В очках.
     Прискрежетал лифт, раздвинулись створки исписанной рифмованной похабщиной двери. Алла на мгновение заколебалась – входить ли? – и тут же шагнула в лифт. Незнакомец, само собой, последовал за ней. Прижались спинами к противоположным стенкам.
     - Вам на какой?
     Это мужчина. Приятный такой голос, низкий, глубокий.
     - Седьмой.
     Это Алла. С внутренним трепетом вспоминая прочитанный недавно рассказ.
     Мужчина нажал кнопку шестого. И молча вышел из лифта на своем шестом. Не оборачиваясь.
     Она доехала до седьмого, вышла, выудила из сумочки ключи, отперла замок. Распахнула дверь и шагнула было внутрь, но, что-то вспомнив, резко повернулась. Снова вышла на лестничную площадку. И, отодвинув крышку мусоропровода, с маху запустила в него журнал с глянцевой обложкой…