Как я попал в тот мир — лучше не спрашивайте, все равно не отвечу. Это до сих пор остается государственной тайной. И, боюсь, обычные сроки давности по отношению к ней действовать не будут. Недаром вся операция проводилась под грифом "Абсолютно секретно" и отменять его не собираются, хотя прошло немало времени. Секретность была по-настоящему абсолютной: все, абсолютно все соблюдали ее. Наверное, потому, что были лично заинтересованы в сохранении тайны.
     Поэтому я с легкой душой опускаю подробности, начиная от момента перехода (разумеется!) и стану рассказывать с той минуты, когда, устав от долговременного мельтешения по улицам города, зашел в один из баров. Я успел установить, что тот мир практически неотличим от нашего, и настало время поближе познакомиться с его обитателями. Узнать, насколько подобны нашему их мыслительные способности. Внешне-то нас практически не отличишь: ни на первый взгляд, ни на, как мне думалось, на последующие. Но оказалось совсем иначе…
     Человек, к которому я подсел (или он подсел ко мне — честно говоря, я не помню, да это и не важно), ничем не отличался от тех, кого я в массовом количестве наблюдал и у нас, и в том мире.
     За одним-единственным отличием: у него на лбу стоял синий штампик: "Хороший человек". И он пил молоко. Собственно говоря, потому я к нему и подсел: меня заинтересовало, что в алкогольном баре человек пьет молоко. А затем я увидел штампик.
     До этого момента, бродя по улицам, я подобного не замечал. Но ничего удивительного: погода была мерзопакостной, дождь со снегом, многие шли, надвинув шляпы на глаза и повязавшись косынками. Последнее, как вы понимаете, относится к женщинам. Но теперь, анализируя произошедшее, мне начинает казаться, что не погода была тому виной…
     А он, едва взглянув на меня, пробормотал:
     ― Я вижу, вы нездешний. Не из нашего мира.
     ― Как вы догадались! — ахнул я, внутренне холодея. Хорошо, что я сидел — я физически ощутил, как ослабели ноги. На такой прокол после нескольких часов пребывания в их мире я не рассчитывал. Я ожидал, что сейчас взвоют сирены, послышится рев моторов, и меня окружат стражи порядка с автоматами наизготовку. А затем — стальные браслеты, каменные стены тюрьмы, свет в лицо и неожиданные допросы по ночам. К этому я был готов, и на этот случай у меня имелось несколько хороших заготовок, которые помогли бы быстренько установить контакт с правящей элитой того мира. Но произошло иное.
     Мой визави лишь слабо улыбнулся.
     ― У вас же нет штампа! — и он прикоснулся к своему лбу.
     ― И что это означает? — осторожно спросил я.
     ― То, что вы не из нашего мира, — просто ответил он и отхлебнул глоток молока. — Всего-навсего.
     ― Вам приходилось встречаться с такими? — вопрос был неожиданным и для меня самого. Не это меня просили разузнать!
     Но разговор тек сам собой. И вопрос мой был проигнорирован. Но так, что у меня не осталось ни малейшего сомнения: он знает. И от этого стало чуточку обидно: стало быть, до меня здесь побывал не один путешественник между мирами. А я-то надеялся…
     ― У вас нет штампа, — повторил он, снова отхлебнув молока.
     "И что это означает?" — вторично хотел спросить я, но вовремя прикусил язык: могло быть и так, что в этом случае я попал бы во временнýю ловушку. Меня предупреждали относительно подобных случаев. Вместо этого я спросил:
     ― В вашем мире у всех штампы?
     ― Да, — вздохнул он. Вздохнул, быть может, оттого, что я не попался.
     ― И что означает ваш? — я хотел перехватить инициативу.
     ― Только то, что вы видите, — он снова вздохнул. — Что я — хороший человек. И не могу совершить ни одного дурного поступка. Даже попить пива — и то не могу! — вырвалось у него. — А я его так люблю! Потому и прихожу сюда, в этот бар. Это не считается нарушением. А здесь я могу хотя бы понюхать!
     И его ноздри потянулись к моей кружке.
     ― Так отхлебните! — предложил я, пододвигая к нему.
     Он отшатнулся:
     ― Нет! Я не могу! Мне нельзя! Клеймо ставится раз и навсегда, и я обязан быть таким, каким меня счел Он… — и мой собеседник поднял очи горé.
     ― А… — я не успел спросить: за наш столик плюхнулся здоровенный детина. Он так брякнул кружкой, что пивная пена плеснула мне на рукав. — Какого чер… — язык мой сделал судорожное движение и прилип к гортани: на лбу детины синела четкая надпись: "Бандит и убийца".
     Мой первый собеседник, похоже, был хорошо знаком с детиной: они обменялись кивками.
     ― Не пугайтесь, — прохрипел детина, отхлебывая из кружки: — я уже выполнил причитающийся лимит убийств на сегодня. А тем более вы из другого мира.
     Да что такое! Второй встречный "колет" меня на раз. Все директивы о секретности летели насмарку. Надо будет сказать, чтобы тому, кто пойдет следом за мной, нарисовали какой-нибудь штампик.
     ― У меня есть жена и дети, — неожиданно нежно сказал детина, окружив кружку волосатыми лапами.
     Она скрылась там, словно гнездо клеста среди еловых ветвей.
     ― И я их люблю, — продолжал детина. По его полувыбритой щеке поползла слеза, то и дело застревая среди пеньков волос. — А я вынужден щелкать по носу моих малюток, хотя мне очень хочется зацеловать их до смерти!
     Он сжал лапищи, и осколки глиняной кружки фейерверком полетели вокруг.
     ― Гарсон! — гаркнул он. — Еще кружку пива! Нет! Две!
     Бледный парнишка принес три кружки, и, трясясь от страха, поставил перед громилой:
     ― Т… третья — за счет заведения, сэр!
     ― Угощайтесь! — громила пододвинул нам кружки.
     ― Спасибо, — я взял предложенное.
     ― Нет, нет, я не могу! — заотказывался "хороший человек", а ноздри его сладострастно расширились.
     ― Пей, а то убью! — провозгласил громила.
     ― Подчиняюсь насилию, — смиренно произнес "хороший человек" и в три глотка выхлебал кружку.
     На его лице разлилось блаженное выражение.
     ― Ради таких случаев я и прихожу сюда! — прошептал он.
     ― Как вам везет! — проговорил громила, раскачиваясь из стороны в сторону. К пиву он так и не притронулся. — Вам, вам, — палец его уставился на меня.
     ― Чем же? — удивился я.
     ― На вас нет клейма. Вы можете вести себя так, как хотите.
     ― Не совсем так, — возразил я. — Если кто-либо из нас совершает… недостойные поступки, он позже приходит… к духовному наставнику, и кается.
     ― Да я готов каяться каждый день! — возопил бандюга. — Если бы мне разрешили хотя бы разок поцеловать моих малюток!
     ― А мне, — тоже утирая слезы, произнес "хороший человек", — хотя бы раз плюнуть на тротуар!
     Он вынул кружевной платочек и высморкался.
     ― Скажите, — я решил взять быка за рога, благо оба собеседника находились в соответствующем настроении, — а кто ставил вам штамп на лоб?
     ― Как кто? — хором ответили оба. — Творец нашего мира!
     ― Вот оно как! — воскликнул я. — А как же…
     В голове моей носилась масса мыслей, и ни одна из них не могла найти выхода.
     ― Он находится над нами, — печально произнес "хороший человек", — мы не можем никуда спрятаться от его взгляда. Он проверяет нас…
     ― Неужели? — кое-что становилось мне понятным. — А наш Создатель, раз сотворивши нас, куда-то удалился, разрешив развиваться самостоятельно.
     ― Счастливчики! — прохрипел громила. А "хороший человек" заметил:
     ― А нас он решил постоянно контролировать.
     ― Но… но Создатель должен быть один! — пролепетал я. — Вселенная-то одна. Или это значит, это значит…
     Мне казалось, что я понял. Но сформулировать мысль я не успел: я почувствовал, как к моему лбу что-то осторожно прикасается. То холодное, то теплое — попеременно. Как будто кто-то, находящийся вне меня, не мог определить, какой штамп ставить мне на лоб.
     Мои собеседники, будто что-то заметив — а может, мою реакцию, — отшатнулись от меня, и с округлившимися глазами и приоткрытыми ртами наблюдали: какой отпечаток появится у меня на лбу?
     Панически взвизгнув, я нажал кнопку возврата.
     И очнулся в объятиях родных майоров и полковников — из соображений секретности более низших чинов не привлекали, а для случая провала не ставили в известность никого из старших.
     Но еще минут пять я озирался с диким видом, разыскивая на их лбах синие штампики…
     Я все подробно изложил в отчете. И шеф неоднократно вызывал меня на беседы, пытаясь выведать все новые и новые подробности. Я наговорил сорок часов диктофонных записей, вспоминая четыре часа, проведенные в параллельном мире.
     Шеф заинтересовался рассказом. Он был честный старый служака.
     ― Как это удобно, — бормотал он, — посмотришь на человека — и сразу скажешь, чего от него ожидать: кто хороший, кто плохой! Я считаю, нам следует присоединиться к этому миру. Надо доложить по начальству!
     Докладывал он или нет — не знаю. Знаю, что его неожиданно сняли с работы и отправили на пенсию. Весьма приличную, кстати. Ну, шеф давно выработал необходимый для приличной пенсии стаж, так что по-другому и быть не могло.
     Мне же пришлось еще долго писать отчеты, вспоминая каждую минуту моего пребывания там. Но особенно неприятно было вспоминать то холодное, то горячее прикосновение клейма ко лбу…