"Полётом суть
     откроется однажды..."

    
     Илья вышел из затерянного в улицах домика филармонии, и вечер, преобразившийся за два часа, пока он отсутсвовал на этой грешной земле, встретил его. Когда он шёл сюда, небо было ещё серо-синего цвета и фонари только зажглись, теперь вверху висела непроглядная чернота, а фонари – владычествовали над улицей, заливая её желтоватым светом и выхватывая из небытия миллиарды капелек моросящего, делающего этот вечер ещё более особенным дождя.
     Илья вышел и, забыв о шапке, которую хотел надеть, пошёл по улице, впуская в себя всё, что давал этот вечер, становясь этим, растворяясь, не отличая себя от жёлто-горящего фонаря, от дождя, от блестящего асфальта... Звуки фортепьяно, преобразованные теперь в его душе в поистине небесную симфонию, не переставали звучать, аккомпанируя дождю и невесомой ходьбе, составляя с вечером единую пьесу.
     Улица изгибалась, меняла облик, название, иногда становилась многолюдной и крикливой (какой-то праздник), иногда темнела... но потом опять никого, и опять фонари и моросящий в них и на лицо дождь... «Как хорошо!» - думал Илья, и слова были лишь чем-то незначительным, ещё одним уличным звуком – но дополняющим, всё в этот вечер удивительно сливалось в одно.
     Разминувшись с ещё одной весёлой компанией, он стал спускаться вниз, на Подол. Дождь прекратился, оставив везде блестящую влагу, и восторг, преодолев свой пик, начал стихать, двигаясь к тихому, улыбающемуся покою. Илья шёл: внизу из-за деревьев показалось светлячковое море цивилизации (одни светлячки неподвижно мерцали, другие двигались между ними редким потоком) – «Где-то там и мой дом светит..» - и вдруг, подумав о доме, месте, куда он порой спешил за покоем, а порой убегал оттуда, он понял, что не хочет отпускать восторг – и, возродившись звонким аккордом, музыка понеслась вновь. Впрочем, это было уже не то романтически-красивое ″анданте″ вечерних улиц, а стремящееся к чему-то ″престо″.
     Музыка всё нарастала, угрожая, обещая вылиться во что-то качественно иное, музыка, бывшая не столько в звуках, как в ощущениях: неподвижные безлюдные окрестности будто плясали в экстазе. Илья слышал как где-то глубоко, в тускло освещённой комнатке сознания равнодушный прагматик монотонно повторял, что это обычная улица, всем остальным, кроме тебя, показавшаяся бы банальной, угрюмой и даже пугающей (трогательный образ девчёнки в розовой курточке с искусственным мехом, он подходит к ней – её большие глаза, влажные губы.. и детская радость на лице, когда выясняется, что он никакой не маньяк), - но уже не обращал на это внимания, не хотел, а может, и не мог остановить этого вихря...
     Crescendo. Он то шёл, то бежал, замечая всё сразу: грязную лужу на асфальте – перескакивал, – огни в домах, огни автомобилей, мелькающие внизу; слышал лай собак, звуки клаксонов, моторов, шин... Всё ниже он спускался, и всё больше зудела душа, обременённая чем-то, что даже в этом танце звуков, внутренней ралости и упоения нельзя выразить. И он бежал, чувствуя, что там внизу всё закончиться, рано или поздно, в конце концов... «Вот бы взлететь!» - подумал он, приближаясь к большому острову размокшей земли, собираясь прыжком одолеть его... и тогда внутреннее напряжение достигло пика. Илья оттолкнулся и, уже летя в душе, явственно понял, что приземляться совсем не обязательно. Грязь осталась далеко позади, и привычная дорога, по которой он ходил вниз, и всё, всё, всё...
     Он летел!
     И музыка была тут как тут – будто ею же, её внезапно обнаружившейся великой силой он и был поднят и парил над улицей. И это уже была не просто музыка – которую он слушал в записях или на концерте, – это была как бы сама её душа, для которой та земная музыка служила лишь грубым намёком – тяжёлыми одеждами на хрупком, но столь сильном теле. Это была музыка сна. А сон этот – реальнее всего, что считают явью...
    
     Он летал. Летал над городом, и уже не было места для удивления или чего-то ещё («Сказать кому – не поверит!»), музыка заняла всю душу, сама душа стала музыкой, не распыляясь больше на мелочи – сущие недоразумения. С ветром в ушах, в волосах, в одежде, он летал над огнями, над еле различимым вечерним, повседневным шумом города: там прогрохотал грузовик, там лает собака, там бранятся; открывают-закрывают окна, что-то плещется, кипит, где-то играет музыка, снова машина... – всё это внизу, а вверху: он поднял голову, и музыка сама стала увлекать его вверх... Он опомнился уже снова спускаясь к городу, его огням и голосам. Неужели он был там – в космосе, где абсолютная тишина и покой, и лишь звёзды мерцают в безмерном и естественном величии?!. Нет, никаких мыслей – всё потом, потом удивимся, не поверим, признаем сном; сечас же...
     Илья тихо опустился на крышу многоэтажки и вдохнул полной грудью свежий воздух.
     -Город, - произнёс он, и собственный голос прозвучал необычно чужим.. отдалённым.
     Блаженный покой был внутри и повсюду – что же могло его нарушить?
    
     ...Он понял, что устал и решил спустьться по лестнице – его дом был совсем рядом, его окно светилось на соседней улице вместе с другими. А полёт... – даже если он никогда не повториться, он стал частью его существа, более чем воспоминанием. И музыка, она всегда будет внутри, а любая внешняя музыка напомнит о ней..
     -Город, - повторил Илья, ещё раз оглянув мерцающее море, и на этот раз голос прозвучал привычнее. Обернулся, чтобы поискать дверь на лестницу, - но встретился с парой лихорадочно горящих глаз, заставивших забыть обо всём.
     -Вот оно что – пацан. Молодой совсем, - произнёс невыносимо отвратительный голос, и фонарик осветил и ослепил его. – Так вот кто наши антенны ворует! Не добрал да вернулся? Ну, жадность, как говориться, фраера сгубила. – Человек вышел из темноты: кроме выпученных глаз и подрагивающего фонарика у него был полметровый обломок ржавой трубы в руке.
     -Ну что, пойдёшь или применить? – спросил мужчина, сделав ещё неуверенный шаг.
     Илья прижался ногами к ограде.
     -Уже поздно... Мне домой пора, - сказал он, наблюдая как скачет фонарик. Обрывки мыслей, чувств, то ли фантазий, то ли воспоминаний метались внутри и пролетали так быстро, что он ни за что не мог ухватиться – и было ли спасение? и где? – он не знал, не мог уловить...
     -Поздно? – воскликнул голос, и фонарик задрожал от нервного смеха. – Ничего – там не спят. Ну давай, п-пошли. Попался так попался..
     «Не спят, попался, не спят... – повторял Илья, - всё не то!..»
     -Послушайте, я уйду, - сказал он просто, и на миг уверился, что так всё сейчас и закончиться. – Я ничего не делал. Я случайно здесь...
     «В самом деле, как я здесь оказался...» Он быстро огляделся: ночь, крыша...
     Вдруг где-то внизу, в одной из квартир заиграла скрипка...
     И всё всколыхнулось: Илья усмехнулся. В единую секунду перед ним пробежал весь вечер, и он снова был другим. Он на миг закрыл глаза рукой – «Какой же ты дурень – так всё забыть!» - и затем открыл рот, чтобы сказать немного чужим голосом:
     -Слышите? Красиво, правда? – Глаза мужчины округлились. – Я всегда любил музыку, но это, занете, только намёк...
     -Да..! Что ты?!. – Фонарь трясся, лишь изредка попадая на ″вора″, труба тоже плясала в руке. – В милицию пойдём, живо!..
     Илье было жаль этого мужчину, почти пенсионера, который всю жизнь думал об этих антенах или чём-то подобном, и теперь изо всех сил, вопреки всему страху пытался отстоять свои «права»; не хотелось ещё более усугублять положение, в которое тот сам себя поставил, но другого выхода Илья не видел.
     -Всё хорошо, - сказал Илья, пытаясь пробиться взглядом до его души. – Будь здоров. – И, повернувшись, он бросился в ночь, которая поглтила его беззвучно, ничуть не изменившись.
     ...Те же звуки: машины (всё реже), мужчина и женщина спорят о чём-то, что-то тяжёлое упало (например обломок трубы, выпущенный бессильной рукой на холодный гудрон) и кто-то весьма недурно играл сонату Баха... – в общем, обычная ночь.
    
     *
    
     Шум десятков голосов висел над рынком, смешиваясь с ухающе-бухающей музыкой и хриплым голосом, поющем о романтической и трагичной судьбе хулигана. Мужчина лет пятидесяти (а из-под кепки уже выглядывала седина..), с большой сумкой, полной покупок, остановился недалеко от музыкального лотка и неуверенно поглядывал то на лоток, то по сторонам на людей.
     Люди шли – лавируя, уклоняясь, толкая друг друга, на лицах суета, раздражение, реже улыбка... Никто не замечал его, только какой-то парень задел локтем, бросил «изнитть» и пошёл дальше, болтая по телефону.
     Мужчина быстро глянул на часы, ещё раз огляделся – нет ли знакомых.. – и подошёл к лотку.
     -Да, я вас слушаю, - закричал продавец, запросто перекрывая своим голосос музыку и всё на свете. – Выбирайте: шансон, поп, все новинки.
     -Мне бы... – сказал Николай.
     -Новый альбом Пугачёвой, - кричал продавец, изучая свою витрину, - если хотите. Вот новый сборник «Зона-5», ещё...
     -Классика есть? – крикнул Николай
     Продавец прикрутил звук, взглянул на него и тихо сказал:
     -Есть.
     -Вот. – Он указал в уголок витрины. – Моцарт, Бетховен, Шопен. Сборники лучших произведений. Вообще мало кто спрашивает, - добавил он, видимо желая сделать комплимент, подчеркнув исключительность, - честно говоря, вы первый за месяц.
     -Есть на скрипке?.. – спросил Николай.
     -Да, вот возьмите Паганини. Я вам поставлю. – Николай хотел протестовать, но продавец уже отвернулся, и через секунду над площадью зазвучала музыка, к которой рынок совсем не привык... – он будто замер на миг (головы поворачивались к динамику, удивлённые улыбки появлялись на лицах, нищий в коляске остановился на «Христа ра...»), но потом опомнился и, неразборчивый, проглотил, - тут же переварил и испустил газы шашлычного и чебуречного дыма...
     Секунд пять звучала скрипка... Продавец, прищурившись, слушал, будто пытаясь поять, что же такого в этой музыке, примерно о том же думал и Николай..
     «Намёк... На что?»
     Он ходил тогда вниз – зайдя домой сказать жене, что всё хорошо, никого нет (изо всех сил пытаясь не показать волнения; и, хоть казалось, что один стук сердца выдаст его, она, кажется, не заметила). Но внизу, как он и чувствовал, как и говорило ему проходящее даже через страх неизвестное чувство, никого не было: никакого мёртвого тела, которое должно бы там быть, ещё живым слетев с крыши девятиэтажки. «Сон, - думал Николай, поднимаясь наверх, - какое-то видение...» Но он знал, что это не сон и не видение, и колотящееся сердце и трясущиеся, как у старика, руки подтверждали это; а на следующее утро и жена подтвердила:
     -Коль, да ты поседел! Смотри какая седина – что такое?..
     -Сон. Страшный сон приснился, - говорил он, глядя в зеркало на седой клок за ухом – но на сердце у него отчего-то было спокойно и даже радостно.
     ..И эти глаза – он, кажется, однажды видел их, дней через десять после проишествия на крыше, возвращаясь с работы... – те другие глаза, когда он сказал: «Слышите?»
     Скрипка оборвалась, и продавец положил на стекло пластмассовую коробочку с кассетой.
     -Ну что, берёте?
     ...С тех пор Николаю чудилось, что тот парень где-то совсем близко, такое странное чувство... И даже сейчас, оглянувшись, ему показалось, что он видел эти глаза в толпе.
     -Намёк...
     -Что?
     -Беру, - сказал Николай.