- Лежите спокойно, не двигайтесь.
     Холодные пальцы деловито растерли гель по грудине.
     - А больно не будет? Или щекотно? Я ведь того... боюсь ее, щекотки, – перебарывая кашель, он еще пытался шутить.
     Врач слабо улыбнулся, остановив ультразвуковой сканер в паре сантиметров от тела пациента.
     - Не волнуйтесь, Михаил Николаевич… Ничего подобного не случится. Пару минут, и будете одеваться.
     Последовавшую следом обещанную пару минут молчания нарушало только слабое гудение диагностической аппаратуры…
     - Ну, что, доктор? – застегивая пуговице на рубашке, обратился он к выстукивающему прерывистый ритм по клавиатуре врачу, - жить буду?
     На каменном лице врача нельзя было прочесть ничего. Только странный блеск в глазах и подрагивающие руки, оторвавшиеся от кнопок, говорили о том, что все очень и даже слишком серьезно.
     - Михаил Николаевич, пожалуйста, присядьте…
     В коридоре под дверью раздался тревожный лай.
    
     - Эй, старик, глаза разуй! Куда прешь?! – раздался за спиной возмущенный молодой голос. Кажется, женский. Можно повернуться и нагрубить в ответ. Только совесть не позволит. За всю свою жизнь Михаил Николаевич Кудрявцев не произнес ни одного бранного слова. Да, и сам виноват – по сторонам надо смотреть, а не под ноги.
     Бегущая рядом верная Матрена, в отличие от хозяина, не сдержалась и звонко облаяла посмевшую поднять голос на ее хозяина. Мол, что не видишь, глупая, что человеку и без того тошно.
     - Матрешка! Ну-ка, фу! – Кудрявцев предупреждающе дернул гладкошерстную любимицу за поводок, - Нельзя грубить старшим.
     В ответ – преданный блеск черных глаз-пуговиц и пропеллер хвоста. Молоденькая болонка быстро забыла об обидчице и выжидающе уставилась на Михаила Николаевича.
     И тот никак не мог разочаровать любимицу. Из кармана подзасаленного пиджака появился кусочек столь обожаемого ею рафинада.
     Пока Матрена поглощала лакомство, Кудрявцев успел потрепать ее по белому загривку, да поправить розовый бант на хвосте. Зачем, спрашивается, внучка завязала это постоянно норовящее сползти украшение на хвост несчастной Матрешки. Одно дело на короткое цирковое выступление. Но на прогулку по городу… Как там она выразилась – гламурно. Из последовавших объяснений семилетней златовласки шестидесятилетнему дедушке, что же такое пресловутый «гламур», старый клоун так ничего и не понял, кроме того, что сейчас это модно.
     Вмиг повеселев на десяток градусов, болонка залихватски тявкнула, дергая поводок.
     - Да, идем-идем, торопыга. Понимаю, что тебе не терпится на работу… но только ведь не на манеж торопишься, шалунья, а к ухажеру, - туманный взгляд Кудрявцева несколько прояснился от воспоминаний циркового закулисья. Как сейчас перед глазами: вся труппа с ног сбивается, ища пропавших болонок: Матрену и Федора, ее избранника. А те в этот момент преспокойно милуются среди реквизитов, совершенно не думая о выступлении. У всех паника, а им бы хоть бы хрен по деревне.
     Вздыхая о былом, ссутулившийся человек с семенящей рядом собакой устало брел к цирку…
    
     - Михаил Николаевич, родной, где ж запропастился-то? Репетицию пропустил… - худрук с выражением крайнего волнения на лице подбежал к вошедшему Кудрявцеву.
     - Что играть сегодня? – бесцветным голосом спросил клоун, словно пропуская мимо ушей слова руководителя труппы.
     - Как что, дорогой вы мой? Новый номер, «Такси», кто обещал?! Матрешка, ты как, готова? – наклонившись, худрук почесал веселую болонку за ухом.
     Утвердительное «гав!» в ответ было весьма красноречиво.
     - Степашу уже загримирован. Очередь за вами, Михаил Николаевич. Номер через полчаса. Так что преображаемся в скором темпе, и – на манеж…
    
     Напялить на себя концертный костюм, состоящий из разудалого рыжего парика с залысиной, шляпы-котелка с пластмассовым цветком, обрезанного смокинга и нелепой манишки – дело пяти минут. Втиснуть припухшие от долгой ходьбы ступни в узкие остроносые лодочки красных кричащих туфель – еще минута. Тщательно выбелить лицо и нарисовать на нем улыбку – от силы четверть часа.
     Отложив помаду, Кудрявцев бросил взгляд на свое отражение. Как и положено, из зазеркалья на него смотрел «веселый» клоун. Улыбка до ушей, хоть завязочки пришей. Самому же Михаилу Николаевичу хотелось в этот момент завыть, как волку, тоскующему на Луну.
     Сегодняшний визит к врачу подписал ему суровый приговор: «У вас рак легких, четвертая стадия». Жаль, сразу в домовину лечь нельзя.
     В другой раз Михаил Николаевич мог бы плюнуть на все и, напившись вдрызг, одеть петлю на шею. Но сознание того, что срывать благотворительное представление для ребятни из детских домов не в его праве, заставило клоуна придти и отработать номер. Лишать капли счастья тех, которым с детства не повезло в жизни – бесстыдно, по меньшей мере.
     Он знал, что такое наивная детская радость, когда малыши верещат от восторга, смеются над потешным рыжеволосым шутом на манеже. Будто наяву перед глазами возник образ заливающейся смехом внучки, сидящей в первом ряду, когда незнакомый рыжий дядька ревел в два ручья после того, как ему порвала штаны так похожая на их Матрешку собака.
     Детский смех и улыбки – более чем щедрая награда для рыдающего клоуна.
     Но парой мазков кистью Кудрявцев добавил на щеки синие капли сбегающих слёз. Что такое истинная клоунада, как ни трагикомедия…
    
     Обмундированный в такси ослик Степаша покорно ждал у кулис. Желтые шашечки на темных боках, вместо сбруи – игрушечный руль и педали, вместо запасного колеса – запасная нога. На крупе табличка с номером, как на настоящем автомобиле.
     Что же, седлаем и вперед! То есть: за руль и поехали!
     Ткань кулис послушно разошлась.
     - Би-бип!!! Би-бип!!! – призывно гудя, «таксист» сделал круг по манежу на своем «жеребце», который бодро трусил, слушаясь клаксона за ушами.
     По окончании витка холостого извозчика ждал пассажир – наряженная в светскую львицу Матрешка. Как бы голосуя у обочины, она махала лапкой.
     - Эх, прокачу! – «водитель» остановил «такси», не глуша мотора, как раз напротив болонки. Деловито вылез, обошел «машину» и раскрыл перед Матрешкой несуществующую дверь. При этом поклонившись так низко, что штаны, довольно плотно обтягивающие вовсе не тощий зад, треснули, явив детворе исподнее в розовый горошек.
     Естественно, что в салон к такому водителю ни одна уважающая себя женщина не сядет. Матрена демонстративно отвернулась, напускно сердито тявкнув. Что последовало за этим: конфуз прикрывающего прореху клоуна, пробирающегося обратно на водительское сиденье, и продолжительные раскаты хохота на трибунах.
     - Би-бип! – уже не так уверено возвестил клаксон, и Степаша-«такси» уже не так бодро затрусил по кругу.
     Детвора продолжала счастливо смеяться.
     Приключения только начинались. На исходе второго круга «такси» едва успело затормозить перед лежащей поперек дороги Матреной в бессознательном состоянии. Рыжеволосый водитель, визжа от ужаса, давил на «педаль тормоза» и изо всех сил тянул на себя «руль».
     «Машина» остановилась в считанных сантиметрах от бездыханного тела.
     Паникующий «таксист» пулей выскочил из салона, прикрывая левой ладонью прореху в штанах и испуганно оглядываясь по сторонам – вдруг кто заметит!
     На трибунах вновь разгорелся пожар смеха и улыбок. Наверное, каждый из ребят знает, каково это – оказаться в подобном положении. Стыдно донельзя. Но ведь смотреть со стороны за чужим конфузом – это так весело!
     - А!!! - паникующий клоун, вертясь как юла, чтобы скрыть от посторонних глаз дырень на штанах, дрожащей рукой прикоснулся к лежащей к верху лапами собаке.
     - А-а-а!!! – еще громче, касаясь ее второй раз. Матрешка оставалась неподвижной.
     За время оказания первой помощи бесстыдное «такси», скрылось в неизвестном направлении – Степаша ретировался за кулисы.
     Зрители в восторге.
     - А! – раздается удивленно-испуганный возглас. Несчастный шофер обнаружил, что его «такси» исчезло, - Украли!!!
     Подобно пресловутому Шерлоку Холмсу бедняга выудил из-под манишки увеличительное стекло внушительных размеров. И, уже не стесняясь порванных штанов, стал деловито изучать место преступления.
     На трибунах истерика.
     И в этот момент пришла в себя несчастная обморочная.
     О, боги! Какой шанс! – Матрешка одним прыжком вцепилась за болтающийся обрезок фалды – точь-в-точь за задницу укусила.
     Ужасу и слезам клоуна, мечущегося по манежу как белка в колесе, ответом послужили уже даже не смех – всхлипы, выдавливаемые из груди. Чтобы расхохотаться, надо ведь воздуха в грудь набрать. А этого никак не получается сделать – слишком захватывает зрелище.
     Рыдающий навзрыд «таксист» с неожиданной ношей на пятой точке, сверкая пятками, исчез за кулисами.
     И после этого грянули восторженные аплодисменты. В эти секунды дети верили, что радость может продолжаться бесконечно…
     - Ну, Михаил! Ну, Николаевич! Брависсимо! – за кулисами восхищенный худрук заключил плачущего клоуна в крепкие объятия, не замечая, что по рисованному лицу катятся вовсе не рисованные слезы…
    
     Не дожидаясь окончания выступлений, старый клоун удалился в гримерку. Судорожно стер с лица испорченную водой и слезами маску.
     «Прощай, чертова улыбка. Брось меня, я подарил тебя другим, оставил на манеже.
     Прощевайте и вы, слезы. Недаром я вас лил, даря смех и веселье».
     Кудрявцев, бросил последний взгляд на отражение в зеркале. Встретился глазами со смертельно уставшим человеком в рыжем парике и нелепом котелке.
     «Прощай и ты, клоун…»
     Тут его разобрал приступ кашля, безуспешные попытки остановить который продолжались минут пять, пока из горла не вылетел кровавый сгусток – причина першения в горле.
     После чего, побросав цивильные вещи в небольшой чемоданчик из-под реквизита и не переодеваясь(в морге переоденут), Михаил Николаевич, подхватив саквояж, двинулся к выходу. Никто не заметил, как он вышел через запасный выход.
     Едва сдерживая так некстати наворачивающиеся слезы, Михаил Николаевич остановился у потрепанной афиши.
     «Прощай, Цирк. Ты был частью меня, моей семьей, мной самим», - клоун почтительно стянул маскарадный котелок, обнажив голову, - «Матрешку жалко оставлять. Но без хозяина не останется. Ведь мы – семья.
     Нет.
     Теперь Вы – семья! А я… я…»
     Рядом раздался обиженный лай верной болонки. Как так, хозяин бросил?
     - Матрешка! А ну, марш домой! Кому сказано! Не то котелком запущу, мало не покажется. Кыш!
     Хмуро глядя исподлобья и опустив хвост-пропеллер украшенный бантом, верная болонка не посмела ослушаться хозяина. Ушла, косясь.
     «И мне пора…»
    
     Владелец «Пенной кружки», небольшого пивного ресторанчика на набережной, приподняв бровь, приветствовал постоянного посетителя. Видно, Михаил Николаевич совсем удачно отметил очередное выступление в цирке, раз пришел догоняться, даже не переодевшись.
     - Как обычно, пива с раками? – учтиво осведомился он у клоуна, с не меньшим удивлением заметив, что тот абсолютно трезв.
     - Только пива, пожалуйста, рак у меня уже есть… - ответствовал тот, устраиваясь за свободным столиком у стены.
     Владелец хмыкнул: пойми, этих шутов цирковых. Паясничать с каменным лицом не каждый может. Видимо, все эмоции в цирке оставляют, и на собственную жизнь их не хватает…
     …Глянув в янтарные глубины принесенного напитка, Михаил Николаевич сделал добрый глоток. И вновь его одолел сильнейший приступ кашля, окончившийся схаркиванием сгустка гнилой крови.
     Как сказал доктор – болезнь стремительно прогрессирует. Не в правилах хороших врачей лгать. И потому на вопрос Кудрявцева: «Сколько мне осталось?» - принесший клятву Гиппократа честно ответил: «Не больше месяца». Зараза слишком близко подобралась к «мотору».
     Так зачем мучить себя и родных, и, в первую очередь, внучку, золотоволосую Светланку? Незачем им видеть, как он увядает, слышать, как хриплый кашель разрывает грудь. Он не сможет смотреть на их слезы, изношенное старческое сердце не выдержит. Это была его привилегия – плакать.
     Плакать, чтобы другие смеялись…
     По сухой, шершавой от грима щеке скатилась предательская слеза. За ней другая…
     Плакать, чтобы другие смеялись…
     - Всем пива и раков за мой счет! – провозгласил во всеуслышание, уже не сдерживая рыданий, бросая на стол не нужные больше деньги.
     И, опростав одним залпом остатки пива в кружке, старый клоун выбежал на улицу, направляясь к ближайшему мосту.
     - Михаил Николаевич, чемоданчик-то забыли! – неслось ему в спину.
     «Нужен он мне теперь сто лет как!»
    
     …Резкий порыв речного ветра ударил в лицо, высушил слезы. Парик с водруженным котелком съехали куда-то на затылок.
     «Ну, что. Теперь, действительно, прощай, клоун», - облокотившись на перила, Кудрявцев, не мигая, смотрел на темные волны, плескавшиеся метрах в двадцати под ним, - «Пора!»
     - Дедушка!
     - Папа!
     И в дополнение Матрешкин лай за спиной. Что за напасть?! Или сама судьба не дает совершить опрометчивого поступка?
     - Папа, ты чего удумал?
     Ну вот, дождался. Глаза дочери на мокром месте, и Светланка шмыгает носом.
     - Вы как здесь очутились? Нельзя уже после представления кружечку пива пропустить в одиночестве, - нарочито ворчливым тоном буркнул Михаил Николаевич.
     - Матрешка домой прибежала одна. Скулит. Будто за собой зовет. Мы уж думали грешным делом, с тобой что стряслось. За ней пошли.
     - Ох, уж эта Матрена… Паникерша, не иначе, - клоун обнял дочь и внучку. И те улыбнулись в ответ. Радость сменила слезы.
     Внезапно по телу будто волна жара прокатилась. Бешено забилось сердце. В груди закололо, словно кто-то настойчивыми толчками решил пробиться наружу. Кажется, подкосились колени, и он начал оседать на мостовую.
     Покатился прочь дурацкий котелок…
     Мир начал отдаляться. Где-то на грани еще слышались не сдерживаемые рыдания, крики «папа» и «дедушка», собачий лай.
     Милые, родные… и теперь такие далекие. Спасибо, что вы были рядом!
     Какую глупость он почти совершил. Умирать, не бросив прощального взгляда на дорогих сердцу людей, не обняв их, не ощутив напоследок тепло их любви – недостойно настоящего человека. Дурак ты, клоун. Такого счастья себя чуть не лишил…
     Не хотел слез родных? Но их не избежать. Ни за что. И глупо было надеяться на обратное.
     Спасибо тебе, дорогая Матрешечка… Спасибо, за это мгновение счастья. Для меня оно останется одним из самых дорогих из всей прожитой жизни.
     А теперь, тебе, действительно, пора, клоун… Пора…