Аркаша Ситник считал себя человеком изобретательным. В глубокой юности, к примеру, он изобрел особый состав клея, с помощью которого можно было приклеить к стулу воспитательницу детского сада. Естественно, талант был наказан, и Аркаша полдня провел в углу, вдыхая запах сваренной им смеси, – именно тогда он понял, что новое должно быть не только полезным, но и непременно обладать приятным запахом.
     В школе Аркаша изобретал духи. Он смешивал их из естественных продуктов, поскольку мама как-то сказала, что химия вредна для здоровья. Духи с названием "Контрольная по физике" он преподнес девочке Тане, в которую был влюблен с пятого класса. В результате через несколько лет Таня вышла замуж за Сашу Дьяченко, который сидел с Аркашей на одной парте и всегда говорил, что "хороший подарок – это подарок дорогой, а вовсе не естественный".
     Когда много раз повторяешь одно и то же, то поневоле заставляешь прислушиваться к своим словам. На выпускном вечере брошенный Аркаша сказал неприступной Тане: "Я изобрету очень дорогую вещь, самую дорогую в мире. И подарю ее тебе". На что Таня, уходя с Сашей на тур вальса, бросила через плечо: "Дорог не подарок, дорого внимание". Банальность этой фразы не позволила Аркаше осознать ее истинности...
    
     ***
     Лет десять спустя кандидат химических наук Аркадий Исидорович Ситник собрался на постоянное место жительства в Израиль. Жены у него по-прежнему не было, ехал он с родителями – Исидором Аркадьевичем и Фридой Соломоновной. Вал репатриации, впоследствии названный Большой алией девяностых, только набирал силу, и потому неожиданный для всех поступок Аркаши сослуживцы в Институте химической технологии назвали "химически чистым безумием".
     Будучи человеком слова, Аркаша ко времени отъезда успел-таки выполнить обещание, данное Тане: придумал и создал нечто, по его мнению, не только очень дорогое, но и очень полезное. Изобретение не обладало запахом, и Аркадий считал, что теперь-то Таня просто обязана будет сказать: "Ты гений, Аркаша, я люблю тебя". То обстоятельство, что у Татьяны Николаевны Зубовой-Дьяченко к этому времени было уже, кроме мужа, двое детей и ранний диабет, никакой роли не играло.
     Изобретение представляло собой картину на доске размером метр на метр, выполненную изобретенными Аркадием красителями. Для нашего рассказа совершенно неважно, что именно изобразил художник-изобретатель на своем "полотне" – смысл картины должен был стать понятен лишь одной Тане, мнение остального мира Аркашу не интересовало.
     А Таня...
     – Извини, – сказала она, – я не могу взять доску. Это будет неприятно Саше. И дети не поймут. Извини...
     Вот почему, когда пришла пора отправлять в Израиль багаж, Аркаша приволок на таможню свое изделие, аккуратно завернутое в целлофан. После того, как погрузили в контейнер мебельный гарнитур фабрики "Красная заря" ("Ценности не представляет, – сказал таможенник, – можете везти") и старое пианино ("Почему все везут в Израиль пианино? – удивился таможенник. – Там что, играть больше не на чем?"), Аркаша выставил на обозрение свою доску.
     – Что это? – подозрительно спросил таможенник, обойдя кругом "объект отправки".
     – Картина, – объяснил Аркадий. – Сам писал.
     И добавил для верности:
     – Художественной ценности не представляет.
     В этом он, кстати, был совершенно прав, но таможенник имел свой профессиональный взгляд на произведения народного творчества.
     – А что это за краски? – спросил он. – Не масло, не акварель...
     – Красители собственного изготовления, – объяснил Аркадий, совершив самую большую ошибку в своей жизни. – Сам изобрел.
     – Вот даже как? – удивился таможенник и твердо сказал: – К отправке разрешить не могу.
     В ходе получасовых препирательств стало ясно, что, во-первых, состав красок может составлять государственную тайну, во-вторых, даже бездарные картины представляют все-таки общенародное достояние, и, в-третьих, размер доски подпадает, оказывается, под действие циркулярного письма номер такой-то, каковое письмо запрещает к отправке... И так далее.
     – Нужно разрешение министерства культуры? – с надеждой спросил Аркадий.
     – Не поможет, – меланхолично отвечал таможенник. – Согласие минкульта нужно для отправки художественных ценностей. Для отправки неизвестных красителей нужно разрешение министерства химической промышленности, а для отправки доски как цельной структуры – разрешение Комитета по делам изобретений и открытий.
     Не поможет, – мысленно согласился Аркадий, потому что с Комитетом он уже имел дело: получил отрицательный отзыв экспертов на свою заявку.
     Багаж загрузили, контейнер опечатали, и Аркадий вернулся домой вместе с доской, по-прежнему завернутой в целлофан.
     – Оставь ты ее здесь, послушай совета хоть раз в жизни, – сказал Аркадию отец Исидор Аркадьевич. – Если ты будешь добиваться разрешения, мы никогда не уедем, а у нас билет на воскресенье.
     Времени действительно оставалось в обрез, необходимо было срочно придумать какой-нибудь выход, потому что картину с названием "Женское счастье в отсутствии любви и ласки" Аркадий в глубине души считал не только выдающимся и безумно дорогим химическим изобретением, но и замечательным произведением искусства, что бы по этому поводу ни говорили эстетствующие критиканы.
     В тот же вечер решение проблемы было найдено, и Аркадий отправился на ночь глядя к своему приятелю Арнольду Штармейстеру, который тоже собирался в Израиль, но еще ждал разрешения ОВИРа.
     – Я оставлю тебе кое-что для переправки, – начал Аркадий.
     – Золото? – мгновенно понял Арнольд. – Имей в виду, меня уже нагрузили сверх меры, двоюродная сестра хочет, чтобы я провез ее кольцо, тетка хочет...
     – Какое золото? – обиделся Аркадий. – У меня есть доска, покрытая красителем. Ерунда, в общем, но для меня важно. Дурак таможенник вывезти не разрешил. Так я ее аккуратно распилю на шесть частей, чтобы можно было положить в чемодан. Одну часть возьму с собой в багаже. Вторую возьми ты. Остальные передай надежным людям, сейчас ведь полгорода ехать собирается, я ни с кем не знаком, а тебя все знают...
     – No problem, – сказал Арнольд на чистом иностранном языке. – В Израиле заплатишь триста шекелей, идет?
     – No problem, – пробормотал Аркадий с сильным еврейским акцентом, подумав про себя, что друзей нужно выбирать не по их деловым качествам.
     Ночью Аркадий распилил свое творение тонкой пилкой – так аккуратно, что, если приложить друг к другу отдельные части, доска выглядела как единое целое. Одну часть (левый верхний угол) тщательно упаковали и засунули на дно чемодана, а остальное Аркадий отнес Арнольду и пообещал за труды не триста израильских шекелей, а двести американских долларов.
    
     ***
     В Шереметьево уставшие от нескончаемого пассажиропотока таможенники даже не потребовали от семейства Ситник открыть чемоданы. В Тель-Авиве, остановившись у дальних родственников, Аркадий первым делом вытащил со дна чемодана драгоценную доску, тщательно ее протер, отчего краски заиграли под ярким израильским солнцем, и сказал:
     – В этой стране поймут, что цена этой вещи намного выше ее стоимости.
     Он, конечно, ошибался, но кто из новых репатриантов не тешит себя иллюзиями в первый день пребывания на Земле обетованной?
     Неделю спустя, переселившись в снятую за бешеные деньги трехкомнатную квартиру в южном Тель-Авиве, Аркадий позвонил в Союз другу своему Арнольду.
     – Порядок, – сообщил тот. – Еду через месяц. Четыре других доски едут отдельно. Запиши: первую доску зовут Зинаида Куперман, вторую – Евсей Киршенбаум...
     Аркадий записал фамилии на листке бумаги и положил лист в записную книжку.
    
     ***
     Месяц спустя Аркадий позвонил Арнольду еще раз и, услышав в трубке долгие гудки, понял, что друг не обманул ожиданий и действительно отправился в Израиль с частью его драгоценной картины. Он вытащил из кармана записную книжку, где должен был находиться листок с номерами телефонов Зинаиды Куперман, Евсея Киршенбаума и других добровольцев...
     Листка на месте не оказалось.
     Листка не оказалось нигде, включая мусорное ведро, где, собственно, и искать не имело смысла, поскольку мусор вынес лично Аркадий полчаса назад.
     Побледневший Аркадий опустился на продавленный диван, подаренный сердобольными родственниками, и в отчаянии сжал виски. Он впервые в жизни почувствовал, где у человека находится сердце. Раньше он думал, что слева, но теперь понимал, что оно везде и даже в пятках – в полном соответствии с известной русской пословицей.
     – Приедет Арнольд, спросишь, – сказал отец. – Наверняка у него есть копия, он человек аккуратный, не хуже немца.
     – Идиот, – сказал Аркадий, и отец смертельно оскорбился, хотя сын, естественно, имел в виду себя. Неделю Исидор Аркадьевич обходил Аркашу стороной и бормотал под нос ругательства, которыми не успел наградить сына в далеком детстве.
     Аркадий не знал, каким рейсом прилетает Арнольд, и потому ездил в Бен-Гурион каждый день, встречая все рейсы подряд. Самолеты в то благословенное для репатриации время прилетали по ночам, поскольку служба безопасности опасалась акций палестинских террористов, и спать Аркаше хотелось так, будто он не спал по крайней мере полжизни.
     Арнольд прилетел рейсом из Будапешта и вышел из здания аэропорта последним, волоча тяжелый чемодан на колесиках.
     – Ну ты и нетерпеливый, – сказал Арнольд, отойдя в сторону и открывая чемодан. – Гони доллары и бери свое добро.
     – У тебя есть список других... э-э... переправщиков? – передав деньги и прижав к груди драгоценный пакет, спросил Аркадий.
     – Нет, – пожал плечами Арнольд, – ты меня спросил, я тебе сказал и бумагу выбросил, зачем мне лишнее? Кстати, ты должен каждому из них по сто долларов.
     Почему-то в этот момент в голове Аркадия вертелась единственная мысль, и он никак не мог вспомнить, где он ее вычитал: "Стулья расползаются как тараканы..."
    
     ***
     Начать он решил с Зинаиды Куперман. Аркадий не был великим комбинатором и, к тому же, у него не было такого замечательного помощника, как Киса Воробьянинов. Стулья... то-есть, злосчастные доски пришлось искать единственным, как казалось Аркадию, надежным способом – через министерство внутренних дел.
     – Справок подобного рода не даем, – величественно сказал служащий, когда Аркадий, отстояв три с половиной часа в очереди, задал вопрос о местонахождении прибывшей из Советского Союза Зинаиды Куперман.
     – Но она хотя бы прибыла или нет? – возмутился Аркадий. – Это уж вы должны знать!
     – Не должен, – отрезал служащий. – Не мешайте работать!
     Возможно, если бы дело происходило в родном городе, Аркадий нашел бы слова для возмущения, но в иврите нужных слов то ли не существовало вовсе, то ли они попросту не были включены в ульпановский учебник. Аркадий вышел из здания министерства и понял, как в свое время Владимир Ильич Ульянов-Ленин, что должен пойти другим путем.
     Если читатель думает, что самый простой способ найти человека в Израиле – это обратиться на радио или в газеты, то читатель глубоко ошибается. Не нужно забывать, что на дворе стоял девяностый год, русского радио еще не было, а из газет на прилавках лежала тощая "Наша страна", которая не публиковала объявлений о розыске родных и знакомых.
     Аркадий не был, конечно, великим комбинатором, но хотел бы я посмотреть на Остапа Бендера, которому пришлось бы искать стулья работы Гамбса при аналогичных форс-мажорных обстоятельствах...
     Аркадий очень надеялся на то, что никто из четырех "почтальонов" не выбросит детали картины в мусор через неделю или месяц. Учеба в ульпане закончилась, он устроился на достаточно престижную работу – выпекал по ночам хлеб. Это позволяло днем, после короткого сна, заниматься единственной, интересовавшей Аркадия, проблемой – созданием стратегии поиска размалеванных досок.
    
     ***
     Ранней весной 1991 года, когда Саддам Хусейн уже объявил о победе над гидрой империализма, а в Израиле народ выбрасывал на помойку осточертевшие полиэтиленовые полотнища, в квартиру Куперманов постучали. Зинаида, мать семейства, открыла дверь – на пороге стоял молодой человек с портфелем, выглядевший так, будто не спал с рождения.
     – Зинаида Куперман? – спросил гость заторможенным голосом, глядя не на хозяйку, а куда-то в глубину салона, где на стене висели репродукции с картин художников-передвижников.
     – Д-да... – согласилась Зинаида, пропуская гостя в квартиру. – А вы кто?
     – Я вас искал по городам и странам, – заговорил пришелец, – и вот нашел, и счастлив я вполне...
     "Сумасшедший, – подумала Зинаида. – Только психи в этой стране могут говорить стихами".
     Полчаса спустя Зинаида Куперман считала Аркадия самым обаятельным мужчиной в мире и не могла понять, как ей пришло в голову назвать его сумасшедшим. Когда Аркадий рассказал хозяйке анекдот о черной кошке, которую бандит надел на голову вместо шапки, Зинаида Залмановна разомлела настолько, что готова была поведать любую, самую секретную тайну, если бы знала хоть одну.
     – Доска? – будучи в состоянии мыслительной эйфории, Зинаида Залмановна прослушала вопрос, с придыханием заданный Аркадием, и не поняла его смысла.
     – Деревянная доска с частью рисунка, – повторил Аркадий.
     Через минуту запылившаяся доска со следами странных засечек (видимо, кто-то пытался разрезать ее лобзиком, но потом оставил это занятие) лежала перед Аркадием.
     – Спасибо, – сказал он, бережно положил "фрагмент номер 2" в полиэтиленовый пакет и встал, сразу утратив к опешившей Зинаиде Залмановне всякий мужской интерес. – Родина вас не забудет.
     Так и осталось неизвестным, какую именно родину он имел в виду.
    
     ***
     Евсея Киршенбаума Аркадий "вычислил" спустя полтора года. Какое это было время! Надвигались выборы, знаменитый актер Миша Козаков утверждал, что лучше банка "Дисконт" может быть лишь банк "Дисконт", а новое русское радио приглашало на свои передачи людей, способных связать в эфире хотя бы два русских слова.
     – Наш гость, – услышал однажды Аркадий, – новый репатриант из России Евсей Киршенбаум. Он человек очень незаурядный, у него очень незаурядная профессия, которую он очень любит... Что вы очень любите, дорогой Евсей?
     – Выпивать, – сказал невидимый господин Киршенбаум неслышимым шепотом. Голос он, должно быть, потерял еще в детстве, когда навеки полюбил свою будущую профессию. Впрочем, как с трудом удалось выяснить ведущему путем наводящих вопросов, выпивал Киршенбаум действительно профессионально, поскольку много лет работал дегустатором на винзаводе.
     Аркадий придвинул телефонный аппарат и принялся набирать номер радиостудии.
    
     ***
     К концу того же дня Аркадий вышел из междугороднего автобуса в такой дыре, о которой прежде никогда даже и не слышал. Евсей Киршенбаум оказался таким, каким его себе представлял Аркадий: маленьким, щуплым и с больной печенью. Вести разговоры вокруг да около Аркадий не желал и сказал с порога:
     – В девяностом вам передали для переправки в Израиль деревянный фрагмент, представляющий художественную ценность, и обещали сто долларов. Плачу сто двадцать, имея в виду инфляционные процессы в обществе.
     – А ты кто такой? – свистящим шепотом спросил Киршенбаум, повторяя интонациями своего предшественника Шурку Балаганова.
     Аркадий вытащил заготовленное заранее удостоверение личности и сунул под нос Киршенбауму. Тот внимательно прочитал написанную на иврите информацию о владельце, не понял, судя по всему, ни слова, и поднял глаза на незваного гостя.
     – Без пол-литра не разберешься, – объяснил он без всяких намеков.
     Некоторое время спустя "фрагмент номер 3" лежал посреди обеденного стола, и Евсей Киршенбаум лил над ним крокодиловы слезы, поскольку, оказывается, именно эта замечательная картина была подарена ему бабушкой, и расстаться с ней он мог только ради дорогого гостя и только за двести пятьдесят долларов наличными.
     – Да за такие деньги, – воскликнул Аркадий, – я куплю Ренуара на аукционе Сотби! Это же моя картина, вас попросили ее отвезти, верно?
     – Не помню, – совершенно искренне сказал господин Киршенбаум. – С тех пор, как с работы ушел, совсем память отшибло. Двести сорок и ни доллара меньше.
    
     ***
     В тот же вечер Аркадий, вернувшись домой, хотел склеить вместе хотя бы те три фрагмента, что у него были, но... Та часть, что он выкупил у старого жмота за двести двадцать пять долларов, являлась правым нижним фрагментом и потому не могла быть подклеена ни к "фрагменту номер 1", ни нулевому, привезенному в Израиль самим Аркадием. Становилось совершенно ясно, что без других частей собрать картину не удастся. А где искать три недостающие части, не знали даже в Мосаде.
     Стратегия поиска предлагала на выбор два основных варианта. Первый: побольше суетиться и вести поиск "методом тыка" – авось повезет. Второй: не суетиться вообще и предоставить расследование ее величеству Фортуне. Аркадий пошел по второму пути, хотя почти каждую ночь, засыпая, воображал себе собственное творение висящим на видном месте в салоне. В темноте краски светились, потому что Аркадий ввел в их состав фосфорную добавку, и картина была похожа на открывшееся окно в иной прекрасный мир.
     Зимой девяносто третьего Аркадий женился на Тане, удивительной женщине, сумевшей понять его тонкую натуру творца, потерявшего лучшее свое творение. Таня была художницей, и желания мужа были ей близки по духу. Именно Таня обратила несколько месяцев спустя внимание на выставленную в антикварном магазине картину в позеленевшей бронзовой рамке.
     – Похоже на твою? – спросила она Аркадия.
     – Нет, – буркнул тот, – мазня, о чем ты говоришь.
     – Мазня, – согласилась Таня. – Я имею в виду, что это тоже фрагмент чего-то большего.
     – Да-да, – сказал Аркадий. – Ты совершенно права, Танюша, конечно, эти фрагменты нужно искать в магазинах "Со вторых рук" и на всяких развалах! Как я раньше не догадался!
     С того дня в жизни супругов началась светлая полоса. Для того, чтобы посетить все нужные магазины и все художественные развалы и ярмарки, нужна была машина. Чтобы купить машину, нужны были деньги, а чтобы иметь деньги... Короче говоря, Аркадий работал теперь на четырех работах, а Таня – на двух. Единственной темой их разговоров были виденные ими на прилавках, столах, стенах и даже на земле раскрашенные доски.
     – У Шустеров в салоне ты видела доску, она в тени, но...
     – А в Яффо на витрине выставлена...
     – Нет, не то, – вздыхали оба и отправлялись спать с сознанием невыполненного долга, в том числе и супружеского.
     На купленной по случаю потрепанной "субару" Таня и Аркадий объездили половину Израиля и пребывали в твердой уверенности, что именно на второй половине найдут то, что ищут.
    
     ***
     Четвертый фрагмент был обнаружен неожиданно, и потому Аркадий сначала даже не обратил на него внимания: так не узнаешь друга детства, если видишь его после долгих лет разлуки в толпе незнакомых и чужих людей. В Иерусалиме Таня потащила Аркадия на распродажу товаров народного промысла. Среди множества рисунков, картин и прочих малохудожественных изображения именно она обратила внимание на коричневую доску размером с лист большой тетради, на которой некий энтузиаст проволочной скульптуры выложил свои творения, похожие на эксгумированные скелеты.
     – Вот это, – сказала Таня, ткнув пальцем, – это почем?
     – Что именно? – лениво отозвался автор. – Фигура скорбящей матери двадцать шекелей, фигура радующегося отца – сорок...
     – Нет, – нетерпеливо сказала Таня. – Я имею в виду то, на чем все это лежит.
     Кажется, скульптор-металлист впервые обратил внимание на то, что его творения, оказывается, еще и лежат на чем-то, представляющем интерес для покупателей.
     – А это – двести, – сурово сказал он.
     – Держи и давай, – коротко и ясно сказал Аркадий, протягивая деньги. Фрагмент своей работы он узнал мгновенно.
     – А еще есть? – спросила Таня, которая, в отличие от совершенно обалдевшего Аркадия, думала не только о настоящем, но и о будущем.
     – Нет, – с сожалением сказал продавец, чьи скульптуры лежали теперь на сером камне иерусалимской мостовой, – была еще одна такая, но я ее отдал...
     – Кому?! – вскричал Аркадий.
     – Да тут... – продавец, похоже, и сам хотел вспомнить, раз уж подвалило такое счастье, и клиент готов был платить за деревяшки, попавшие в руки случайно и раздаренные без повода. Кому же он дал ту, другую... А, вспомнил, это было на прошлый Песах...
     – Пошли, – твердо сказал продавец и добавил, чтобы не было сомнений в твердости его намерений: – Триста пятьдесят, из которых мне двести пятьдесят, остальное хозяину.
     – Согласен, – быстро сказал Аркадий.
     Идти пришлось до соседней улицы, а потом ехать на автобусе в квартал Рамот, где стояли странные дома, похожие на шестиугольные пчелиные соты. Позвонили в дверь, на которой была почему-то нарисована огромная сова, один глаз был пустым, а второй глядел настоящим зрачком, в который хозяин квартиры мог рассматривать гостей.
     – Чего надо? – спросил на чистом русском пухлый толстяк, открывая дверь после почти получасового трезвона. – Ави, ты кого ко мне привел?
     Ави, видимо, понимал русский, когда говорили очень громко и при этом жестикулировали так, как это делал хозяин квартиры.
     Доску – "фрагмент номер четыре" – нашли на кухне. На ней стоял электрический чайник и к краю был прилеплен окурок с очевидными следами женской помады.
     – Да берите, – предложил гостеприимный хозяин, – мне это добро на фиг не нужно. Заберите все, и чайник тоже, он уже не работает. А провод дать не могу, потому что нету, не знаю, куда дел.
     – Четыреста шекелей, вы не забыли? – прошептал деловой Ави, не только повысив цену, но еще решив присвоить и сумму, предназначавшуюся хозяину-бессребренику.
    
     ***
     – Ну, все, – сказал тем вечером Аркадий своей жене Тане. – Вот найдем последний фрагмент, и, можно сказать, выполним цель жизни. Тогда я тебе объясню смысл этой штуки.
     У Тани, вообще говоря, были иные представления о жизненных целях, но спорить с мужем она не собиралась, как никогда не спорит умная женщина о глупых целях, точно зная, что об их выполнении забывают сразу и навсегда.
     Картина была почти собрана, только справа в центре недоставало куска, и потому доска была похожа на букву "С". Теперь уже можно было понять, что на рисунке была девушка, типичная Гриновская Ассоль, изображенная в профиль. Девушка смотрела вправо и протягивала руки к чему-то, что находилось на шестом, еще не найденном, фрагменте.
     – Там что, корабль Грэя? – спросила Таня.
     – Хуже, – сообщил Аркадий, хотя Таня и не могла себе представить, что может быть хуже брига с алыми парусами, увозящего бедную девушку от ее привычного быта в непредсказуемую штормовую даль.
     Впрочем, похоже было, что последний фрагмент картины не будет найден никогда, поскольку все израильские толкучки уже были обследованы, а новая поисковая стратегия не приходила в голову даже Тане...
    
     ***
     В одной из умных книг написано, что вернее всего достичь недостижимого можно, если сидеть на месте, закрыв глаза, и ждать, ждать, ждать... И тогда кто-то тронет вас за плечо и скажет: "Ну что, дождался?"
     Аркадий дождался не потому, что ждал, а потому что после рождения дочери Даниэлы начисто забыл о том, что ждать вообще имеет смысл.
     В дверь позвонили, когда супруги купали Даниэлу в ванночке, и потому Аркадий вышел на звонок очень нескоро, заставив посетителей задуматься о том, нужна ли вообще хозяину квартиры прижизненная мировая известность.
     Вошли двое, один из них был молодым, но здоровым человеком, другой – старым, но больным, что не мешало именно ему командовать и недовольно выговаривать Аркадию за то, что того пришлось искать по всему Израилю, задействовав все компьютеры всех министерств и, кажется, весь наличный состав детективного отдела полиции.
     – Это, – сказал старик, закончив брюзгливую речь, – ваша работа?
     Он положил на стол, предварительно вытащив из непрозрачного мешочка, "фрагмент номер шесть", на котором склонившаяся над рисунком Таня увидела часть тонкой девичьей ладони, державшей сосуд, похожий на лампу Аладдина.
     – Моя, – согласился Аркадий, – а вы кто? И вообще, я это ищу уже шесть лет, где вы это прятали столько времени?
     – Неизвестно, кто кого ищет, – отпарировал старик. – Вы химик?
     – Был, – грустно сообщил Аркадий.
     – Я тоже был, – весело сообщил гость. – А теперь... – Он неопределенно покрутил рукой. – Эта жидкость в лампе... Она светится в темноте, она сделана из неорганических соединений и, самое главное, не обладает запахом. Никаким!
     – Ну да, – согласился Аркадий. – Моя школьная любовь, ради которой... В общем, она терпеть не могла никаких запахов, кроме собственных духов, вот и пришлось...
     – Я хозяин серьезного косметического предприятия, – сказал старик. – И для нас проблема лишнего, паразитного запаха – вопрос жизни и смерти. Предлагаю вам...
    
     ***
     Картина "Ассоль", забранная в рамку, висит у Аркадия в салоне. Стыки между фрагментами почти незаметны. Шестой фрагмент выглядит чуть светлее остальных, и это естественно: химики над ним хорошо поработали, пытаясь самостоятельно разобраться в секрете придуманного Аркадием красителя.
     Аркадий так и не сказал Тане, что старик вовсе не был хозяином косметической фирмы. Впрочем, Таня и сама догадалась. Она никогда не спрашивает мужа о том, как называется предприятие, где он пропадает теперь дни и, бывает, – ночи.
     Тане достаточно того, что все фрагменты сложены в единое целое. А разве не это – самое главное в жизни?