В 1990 году Виктор Римкинд репатриировался в Израиль. Весь его багаж составляли небольшой рюкзачок с нательным бельем и шестнадцать холстов, свернутых в трубочку. Это были его лучшие картины, написанные в классической манере. Живопись маслом была не только его основной профессией, но и смыслом всей жизни. Он в совершенстве владел самыми разными стилями, но отдавал предпочтение гладкому письму лессировками. Это была тяжелая, кропотливая работа, когда краска наносится тонкими слоями, причем каждый последующий делается после того, как высохнет предыдущий. Вся сложность заключалась в том, что окончательный рисунок проявлялся в самом конце, когда наносился последний слой краски. На одну картину уходило до трех месяцев. Все это время Римкинд находился в состоянии, близком к сомнамбулизму. О еде и сне он вспоминал только тогда, когда начинал терять сознание от голода или усталости. Его жена с благоговением относилась к его работе, хотя в душе и считала его неудачником – картины Виктора не пользовались спросом. Миллионеры и сильные мира сего отдавали предпочтение либо известным художникам, либо мазне, называемой «абстракционизмом», «кубизмом» и прочими «измами». Наступило время снобов и безграмотных нуворишей, воспитанных на американских боевиках, женских романах и из всех культур отдающих предпочтение «альтернативной». Римкинд таких называл «альтернативно-культурными» людьми.
     В Израиле ситуация оказалась еще хуже. С одной стороны – засилье художников (особенно в Цфате), а с другой – полное отсутствие вкуса у израильтян. Ну, что можно говорить о живописи в Израиле, если весь Кнессет расписан примитивистом Шагалом, который, судя по его картинам, похоже, даже не имел представления о технике рисунка, теории цвета, структуре портрета и всего того, что знает любой студент художественного вуза. Впрочем, если черный квадрат Малевича сейчас продается более чем за миллион долларов, всерьез говорить о культуре не имеет смысла.
     «Голые короли» правят миром.
    
     И так везде и во всем – в литературе, на эстраде, в театре, музыке. Кто сейчас слушает Моцарта? Везде уголовный негритянский рэп и группа «Руки вверх». А если бы группа «Тату» пела не о лесбийской любви двух школьниц, а о нормальных, обычных чувствах мужчины и женщины, пробились бы они на западные МТВ и занимали бы первые строчки хит-парадов?
     Все ищут чего-то оригинального. Просто качественный, талантливо сделанный продукт народ уже не устраивает. В одной газете писали, появился в Америке новый художник – пишет картины дерьмом. Идет нарасхват. Уже миллионером стал. Оригинал!
     Но Римкинд никогда не был спекулянтом.
     Он устроился работать сторожем, а в свободное от работы время писал картины – портреты, пейзажи, натюрморты. Видя его работы, понимающие люди только восхищенно разводили руками – техника, краски, структура рисунка – все поражало своим совершенством. Простые апельсины на его картине были выписаны так, что, казалось, они светятся изнутри. Лица на портретах выглядели лучше, чем на фотографии – так точно и тонко был передан характер, взгляд, улыбка, линии губ и бровей.
     Несмотря на это, нормальную цену за картины никто не давал. Согласитесь, если художник потратил на свою работу сотни часов тяжелейшего труда, то продавать ее за жалкую тысячу шекелей не имело смысла – сторожам платили гораздо больше!
     Бывали и «заманчивые» предложения – например, работа сдельно – по 500 шекелей за картину, 10 картин в месяц. Хозяин художественного салона, разумеется, продавал бы их в десять раз дороже. Или еще одно, того же рода – Виктор пишет картину, а один известный художник ставит на ней свою подпись и продает за большие деньги. Ну и процент какой-то – автору. Как говорится, нет предела человеческой наглости.
     Но Римкинд не падал духом. Наоборот. Где-то вычитав старинный рецепт грунтовки холста, он потом полгода экспериментировал, подбирая ингредиенты в нужных соотношениях. Зато, в конечном итоге, холст у него получился такой, что выдержал бы столетия – прочный, долговечный, натянутый как струна. Краска на него ложилась ровно, гладко. Писать по такому холсту было истинное удовольствие.
     Сосед Виктора, Миша, подсмеивался над художником: «На века работаешь? Хочешь быть новым Рембрандтом?» На что Римкинд ему отвечал: «Нет, не Рембрандтом – Тицианом! И даже лучше!»
     Вся квартира художника была увешана его картинами. Но устроить собственную выставку в каком-нибудь салоне он не мог – либо нужны были деньги, чтобы заплатить за аренду и рекламу, либо связи, чтобы получить все это «на халяву». Ни того, ни другого у него не было. Жена его работала на уборке в одной из больниц Петах-Тиквы, дочка служила в армии, теща получала пенсию и подрабатывала по уходу за стариками, а денег все равно не хватало.
     Хотя они не бедствовали. Жили скромно, но достойно.
     А однажды, рядом со своим домом, Виктор нашел ручные часы. Обычные «сейко» с дигитальным циферблатом. Он был очень рад находке. Они были в прекрасном состоянии, почти новые. Видимо, кто-то из прохожих обронил. Художник хотел их подарить дочке, но та отказалась – мол, часы мужские и ей не пойдут. Так у него появился новый хронометр.
     Новый 2000 год семейство Римкиндов встречало в полном составе. Из гостей был только сосед Миша, да и тот к одиннадцати так нажрался, что пошел спать к себе, прихватив две бутылки пива на утреннюю опохмелку.
     И вот, стрелка часов подошла к двенадцати. Новое тысячелетие уже стучалось в дверь, как Виктору приспичило в туалет.
     Быстренько опорожнив мочевой пузырь, он стал застегивать штаны. Вдруг часы на его руке пронзительно загудели – наступила полночь. Он хорошо помнил, что будильник не ставил, тем более на это время. Срабатывание звонка его несколько удивило, хотя он и не придал этому особенного значения.
     Он открыл дверь туалета.
     И остолбенел.
     Вместо привычной домашней обстановки он увидел пустой грязный двор. Выскочил наружу. С пасмурного, затянутого тучами неба моросил легкий дождик. Виктор обернулся. Позади него, за распахнутой дверью, виднелись дрова, грабли, лопаты, какие-то обручи. Похоже, что это был обычный деревенский сарай. Римкинд был в полном замешательстве. Он зашел в сарай, посмотрел по сторонам, снова вышел во двор.
     Мир, в котором он очутился, был темным, холодным и враждебным. Но человеческая психика устроена так, что быстро привыкает к любым чудесам и находит рациональное решение в самой абсурдной ситуации. Он пересек двор и вышел через ворота на улицу. Нет, это была не деревня, скорее всего, маленький городок. Каменные одноэтажные дома, садики, скамеечки, дорога, мощеная булыжником. Где-то лаяли собаки…
     Дождь все усиливался. Виктор подошел к ближайшему дому и постучал в дверь. За дверью послышались шаги, и хриплый мужской голос спросил по-французски:
     – Кто вы такой? Что вам нужно?
     Виктор, учивший французский в школе, сумел с грехом пополам составить фразу:
     – Я иностранец. Случайно попал в ваш город. Впустите меня, я не сделаю вам ничего плохого.
     Дверь открылась. В проеме стоял человек и держал в руке оплывший огарок свечи. Первое, что бросилось в глаза, было отсутствие левого уха и совершенно безумный взгляд зеленовато-голубых глаз. И тут Виктора поразила мысль.
     – Простите, – сказал он, – как вас зовут?
     – Винсент, – ответил тот. – Меня зовут Винсент.
     – Винсент Ван Гог?
     – Да. А что, мы с вами знакомы?
     – Меня зовут Виктор Римкинд.
     – Не помню такого… Впрочем, проходите, будьте моим гостем.
     Они прошли вдоль по коридору, в который выходило несколько дверей. За одной из них располагалось убогое жилье художника.
     Хозяин поставил свечу на маленький, колченогий столик. Тени вошедших заколыхались на стене подобно сказочным видениям. Вообще, все происходящее напоминало дурной сон. Самым интересным в этой ситуации было то, что встреча с великим художником отнюдь не приводила Виктора в неописуемый восторг. Он не любил импрессионистов. И боялся сумасшедших. И вообще, он хотел домой, к жене, в теплую постель, в место и время, которые были ему близки и знакомы. «Золотой» девятнадцатый век совсем не вызывал в нем романтического трепета. Согласитесь, какая романтика может быть в мире, в котором еще не изобретен унитаз?!
     – Извините, но мне нечего вам предложить на ужин. Я сам три дня ничего не ел.
     – Спасибо, я сыт.
     – Из какой вы страны?
     – Из Израиля.
     – Откуда???
     – Я хотел сказать, из России.
     – Чувствуется сильный акцент. Впрочем, для иностранца вы неплохо владеете французским.
     – Спасибо.
     – Кто вы по профессии?
     – Я художник.
     – Я тоже пишу. Но мои картины никто не покупает. Они меня считают сумасшедшим…
     – Меня сумасшедшим не считают, но картины тоже никто не покупает.
     – То-то вы одеты не по погоде…
     Винсент с интересом рассматривал пластиковые домашние тапки гостя.
     – А что у вас на руке?
     –Так, украшение, – сказал Виктор, мельком глянув на свои часы.
     Разговор явно не клеился.
     – Извините, свечи нынче дороги, и вообще, я устал. Давайте ложиться спать.
     Ван Гог улегся на грязный соломенный тюфяк, лежащий в углу, и задул свечу. Через пять минут он захрапел. Виктор настолько обалдел от всего происходящего, что у него даже не хватало сил злиться. Он просто отполз к противоположной стене, шаря руками по грязному полу, свернулся калачиком и закрыл глаза. «Вот, – думал он, – сейчас открою глаза и окажусь у себя в комнате». Но сделать это он боялся. Незаметно для себя погрузился в свои мысли, перед глазами поплыли образы, и он провалился в сон.
     Проснулся он далеко за полдень.
     Солнце озаряло комнату праздничным светом, и убогость обстановки воспринималась как нечто само собой разумеющееся, естественное и даже забавное. Хозяина дома не было. Только теперь Виктор смог разглядеть холсты, ворохом сваленные в углу.
     Нет, они отнюдь не вызвали у него священного трепета. Конечно, в конце двадцатого века они стали стоить миллионы. Ну и что? Просто хорошо раскрученный бренд. Римкинд в глубине души презирал Ван Гога и считал его посредственностью. К тому же долбанутым на всю голову. Однако тот приютил его у себя, несмотря на свою бедность, дал ему ночлег, и Виктор чувствовал себя ему обязанным.
     Очень хотелось есть.
     Он вышел на улицу и пошел по направлению к центру.
     Вскоре он увидел небольшой трактир. Денег у него с собой не было, но… он умел рисовать!
     Он вошел внутрь.
     – Добрый день, месье! – приветствовал его хозяин. – Чем могу быть полезен?
     – Здравствуйте! – сказал Виктор. – Я иностранец. Оказался в вашем городе без гроша в кармане. Но я художник. Я могу нарисовать ваш портрет.
     – Да? А как вас зовут?
     – Виктор. Виктор Римкинд.
     – Не знаю такого художника.
     – Я из России. Там я достаточно известен, – соврал он.
     – В самом деле? Ну, можете нарисовать мой портрет. Только у меня нет времени вам позировать. Но если у вас получится хороший рисунок, так и быть, дам вам бесплатную порцию обеда.
     Через полчаса рисунок был готов.
     – Ого! – воскликнул хозяин кафе. – Да вы настоящий талант! Эй, Колет, – позвал он жену, – посмотри, как меня изобразил этот приезжий!
     Из кухни вышла полная женщина.
     Мельком глянув на портрет мужа, она вернулась обратно. И через минуту вынесла тарелку с луковым супом и два ломтя ржаного хлеба.
     – Поешьте, месье. Вы заслужили свой обед.
     Когда Виктор уходил, сытый и довольный, Пьер (так звали хозяина ресторанчика) сунул ему две бумажки по десять франков.
     – Приходите еще! – сказал он. – Может, я найду вам работу.
     На десять франков художник смог купить холсты, мольберт, набор кистей и красок. Еще два франка он потратил на продукты. Виктор решил отблагодарить Винсента за его гостеприимство. В этот вечер Ван Гог впервые поел досыта.
     Дальше потянулись серые будни.
     Художники почти не разговаривали друг с другом. Винсент был молчуном, да и Виктор не отличался разговорчивостью. Оба целый день писали картины, ночью спали, утром ходили каждый по своим делам. Картины Ван Гога по-прежнему никто не покупал. А вот Виктор «пошел в гору». Его картины шли нарасхват. Он писал и маслом, и акварелью, и мелками. Он все делал профессионально, картины его отличались оригинальностью сюжета и композиции, поражали изысканностью и качеством. Пригодилось и его умение грунтовать холсты.
     Вскоре все заговорили о новом гении из России – Викторе Римкинде. Он начал хорошо зарабатывать. То, о чем он мечтал, живя в Израиле в конце двадцатого века, свершилось во Франции в конце девятнадцатого. Виктор перебрался на другую квартиру, в центре Парижа, потом купил небольшой домик, экипаж.
     Шли годы. Римкинд стал сказочно богат. Он женился на молодой француженке, у него родились дети. О Винсенте он почти забыл. Единственное, что он сделал – скупил у художника все его картины, чем позволил тому достойно существовать последние годы его жизни. Виктор знал, что в будущем его, Виктора, потомки смогут сделать на этом добавочный капитал. Хотя теперь он в этом уже начал сомневаться. Имя Римкинда в двадцатом веке наверняка будет известно больше, чем Ван Гога.
     Прошло десять лет.
     В ночь на новый, 1900 год, у Виктора загудели ручные часы. Он их всегда носил с собой как талисман, словно чувствуя, что именно в этом маленьком приборе кроется разгадка тайны.
     Через секунду он увидел себя в том самом туалете, который покинул десять лет тому назад. Распахнул дверь и… оказался в своей съемной квартире на улице Минц. «Сортир, как камера переброски» – с улыбкой подумал художник, вспоминая так любимую им в детстве фантастику. Он вошел в гостиную. Жена и дочь сидели за столом. По телевизору шла передача «Голубой Огонек – 2000».
     Он вернулся.
     Посмотрев в зеркало, он увидел, что помолодел на десять лет. То есть все выглядело так, как если бы годы, прожитые во Франции девятнадцатого века, были просто сном.
     Виктор сел за стол, налил в рюмку водки и залпом выпил.
     Он не знал, то ли радоваться ему, то ли огорчаться. Конечно, он очень скучал и по жене, и по дочери. Но теперь, вернув их, он потерял тех, оставшихся в Париже. Или это все же был сон?
     – Ма, давай посмотрим новости? – попросила дочь.
     – На иврите, что ль?
     – Ну да.
     – Хорошо, только ненадолго.
     Девушка переключила каналы.
     «В Лувре выставлена картина знаменитого художника конца девятнадцатого века Виктора Римкинда. Раньше считалось, что это автопортрет Ван Гога, единственная картина, написанная им в классической манере. Недавно была проведена экспертиза картины, и под слоем краски обнаружили подпись Римкинда. Так подтвердилась версия профессора Лэнда, что Римкинд был знаком с Ван Гогом, и даже скупил его картины, но его дети продали их за бесценок во время немецкой оккупации. Что примечательно в этой картине, так то, что на ней ухо Винсента Ван Гога отрезано не слева, а справа. Так могло получиться, если художник рисовал, не глядя на себя в зеркало, как делаются автопортреты, а рисуя со стороны. То есть, Ван Гог позировал кому-то, а не писал портрет сам. Подпись Римкинда была замазана краской, но проявилась в ультрафиолетовых лучах, так как была сделана графитовым карандашом. Графит, как известно, светится в ультрафиолете. Подпись Ван Гога, судя по всему, поддельная. Видимо, ее сделал сам Римкинд. Остается только гадать, зачем он это сделал. Художник бесследно исчез в новогоднюю ночь 1900 года. Вообще, его имя до сих пор окутано тайной. Еще одна деталь картины вызывает удивление: тень Ван Гога на стене не такая, какая должна была быть на самом деле. Судя по всему, это была тень самого Римкинда, но его портретов история не сохранила.
     А теперь о погоде…»
     – Слышь, Витек, твой тезка как знаменит! – жена презрительно посмотрела в его сторону. – А ты у нас все в сторожке, за минимальную плату… Эх, поколение сторожей и дворников!
     Виктор вспомнил, что первой картиной, которую он нарисовал в Арле, в лачужке художника, был портрет Винсента. Почему он ее подписал его подписью? Он и сейчас не мог на это ответить. Может, потому, что, как и большинство художников конца двадцатого века, был в его тени? Вряд ли…