ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, старательно написанная в угоду слабому женскому полу, жаждущему узнать о многотрудной жизни, скитаниях и приключениях баронессы Грумгильды фон Пфуйберг, волею жестокой судьбы оказавшейся командиром отряда имперских стражей пограничного маяка «Врата Геенны».
    
    
     Наиболее авторитетные знатоковеды страшно запутанной истории Великого Альдебарана с пузырящейся пеной и липкой слюной у рта декларируют, манифестируют и кое-когда осторожно утверждают в форме заковыристого силлогизма, что альдебаране исконно тяготели к архаике в искусстве и архитектуре.
     Этот бесспорный факт подтверждают и сами архитекторы тотальной перестройки всего альдебаранского образа жизни.
     Очень рано изрядно вкусив перемаринованные и переконсервированные корнеплоды сверхиндустриальной цивилизации постмодернистского типа, население духовно необъятной империи решительно и бесповоротно возвратилось к патриархальным ценностям во взглядах на самих себя.
     Простые в своей примитивной сущности фермеры и еще более примитивные в своих духовных потребностях колхозники, обладатели неиспорченных мозгов и вполне здоровых пищеварительных трактов, с нескрываемым враждебным презрением начали относиться к патентованным ядохимикатам, к вареной колбасе с чудовищными добавками крахмала и мотоциклетным кабриолетам, работающим на недоброкачественной солярке.
     Соревнуясь с ними, самые отпетые городские обыватели со вспученными от напряженной мыслительной деятельности мозгами и совершенно изуродованными некачественными химпродуктами желудками стали предпочитать пешие прогулки вокруг да около своих рабочих мест под барабанный бой солдатских джаз-оркестров и начальственные обещания премиальных.
     Однако, как и полагается в данном конкретном случае, всех перещеголяли столбовые дворяне, родовое духовенство и бывшие имперские партработники, которые с таким неистовым усердием взялись прославлять рыцарскую этику и натуральный аромат пота боевых ослов, что в скором времени их можно было узнать в толпе по нестерпимому ослиному смраду и великосветским рыцарским манерам завзятых осломанов.
     Впрочем, все это не препятствовало тяжелой поступи профессоров и доцентов умственного труда, самых главных созидателей научно-технического прогресса и направляющей силы многочисленных отрядов работяг изнурительного лаборантско-ассистентского труда.
     Чтобы их топот не мешал другим сословиям и кастам наслаждаться патриархальным бытом, Высочайшим Императорским Указом наиболее теоретически вредные научно-экспериментальные мастерские были зачислены в разряд каторжных работ и размещены на безжизненных планетах Великого Альдебарана.
     Тем же Указом поэтам, романистам и лакействующим публицистам вменялось в святую обязанность живописание пасторальных прелестей сельского быта рыночной экономики и сочинение любовных романов о перевоспитании недемократически мыслящих антиэкологистов коллективным каторжным трудом.
     С той светлой поры фермерские хижины с паровым отоплением и колхозные фольварки без оного, запечатленные на почтовых марках и спичечных коробках, приводили исполинов поэзии и прозы в неукротимый восторг, вызывая у них нестерпимый творческий зуд и неутолимую жажду гонораров.
     И как было не восторгаться, не восхищаться и не любоваться этими грандиозными циклопическими сооружениями, возведенными вручную и с рабским трудолюбием из гигантских каменных блоков!
     Их фиолетовая черепица гармонировала с лиловыми закатами, и все это навевало глубокие мысли о девственно непорочном, безусловно непреходящем и несомненно вечном.
     Простотой и какой-то неуловимой задушевностью отличались самобытно корявые хоромы небольших провинциальных городков. Они были на несколько десятков этажей выше сельских строений, но это и понятно, ибо ограниченные размеры городских участков обусловливали разумную многоярусность жилищ, чердаки которых использовались для наблюдения за передвижением обозов с деревенским провиантом и просушки белья.
     Обычно нижние этажи и полуподвалы городских домов отводились под жандармские участки, оружейные и прочие мастерские, различные лавки, питейные и закусочные заведения.
     В полуподвалах жили дворники и дворничихи, а также уголовники и уголовницы.
     Подвалы использовались для хранения картошки, капусты, всякой ненужной рухляди и контрабандного товара первой необходимости.
     Самая последняя гражданская война, случившаяся в незапамятные времена, внесла свои коррективы в архитектуру загородных вилл коренных аристократов. Князья и графы вынуждены были придать им устрашающий замковый вид.
     Феодальные крепости замковой архитектуры старательно и основательно возводились на естественном или насыпном холме, окружались валом, палисадом, глубоким рвом с отравленной болотной жижей и многочисленными погостами. Через ров к замку вел узкий и горбатый мост без перил и других пешеходных удобств, обрывавшийся в нескольких метрах от величественных крепостных ворот со встроенными в них огнеметами и кривыми зеркалами, отражаясь в которых противник начинал дико ржать, в результате чего оружие выпадало из рук и становилось легкой добычей мародеров, засевших под мостом. Эти метры, не преодолимые для врага, преодолевались крепостными жителями с помощью подъемной части моста самозахлопывающегося действия, оснащенной электрошоковыми одноразовыми иглами и радиоматюкальниками.
     В пределах вала и его окрестностей находились тюремные отрезвители для предателей, предательских собутыльников и спившихся на ответственной работе вражеских лазутчиков. Здесь же располагались квартиры для профосов, наиболее преданных слуг и офицеров наемной стражи общественного порядка.
     Входные ворота, подворотни и углы цитадели были усилены высокими и очень грозными башнями, снабженными полевыми флюгерными радарами, рекламами наиновейших пыточных инструментов, колодезными пеленгаторами подкопов и мельничными ракетными комплексами круговращательного действия.
     Жилые и хозяйственные постройки внутри крепостных стен, увенчанных внушающими трепет козырьковыми зубцами с бойницами и лазерными самопалами, соединялись наружными крытыми лестницами и необычайно хитроумными катакомбными лабиринтами, ведущими в противоатомные убежища и хорошо отапливаемый подземный крематорий.
     Центральное замковое здание состояло из нескольких огромаднейших залов с высокими потолками и грандиозными каминами, которые одновременно служили стартовыми колодцами для капсул индивидуального спасения. Пол замков был вымощен музыкальной эмалевой плиткой, заменявшей в случае острой нужды симфонический оркестр среднего состава, а стены непременно украшали фрески на поучительные религиозно-мученические и рыцарско-сентиментальные темы.
     Главные апартаменты включали в себя: (а) парадный зал, увешанный дорогими огнеупорными гобеленами и краплеными картами театра возможных баталий и невозможных поражений; (б) умело забаррикадированный сейфами кабинет хозяина замка; (в) библиотеку военно-патриотических романов и солдатских басен; (г) аскетические спальни сеновального образца; (д) туалетные комнаты с очками на двенадцать индивидуумов и (е) часовню для организации культполитработы.
     За последние неисчисляемые десятилетия множество замков знати было если не превращено в военно-спортивные школы и гауптвахты, то перестроено на мирный складской лад. Так проводилась в жизнь умиротворительная политика добрейшего Императора Папы Умозрительного, стремившегося сердечным словом и суровыми карами укротить сепаратизм некоторой части несознательных аристократов.
     В одном из таких полуразрушенных замков прозябал очень древний и давно обедневший род баронов фон Пфуйбергов.
     Когда-то этот достопочтенный и многоуважаемый род прославился грандиозными подвигами в гражданской войне на стороне поборников абсолютизма и единственно верной идеологии. Под хоругвями с красивым изображением Священного Имперского Осла, символа высокопочитаемого твердолобого упрямства в достижении абсолютных истин, указанные поборники тупо, но зато очень фанатично шли в последний и решительный бой за торжество теократических идеалов. Особенно отличился в этой беспощадной мясорубке далекий предок нынешних обитателей замка барон Бобриск фон Пфуйберг, командовавший отрядом летучих партработников, напропалую гусаривших в отрогах Свердловящих гор. Его молодцы выпустили кишки не одному врагу абсолютизма и ослизма. Но вершины своей мрачной славы Упертых Ослистов они достигли во время большой резни в столице империи, когда за один день плотных телевизионных репортажей помогли распрощаться с нетленной душой десяткам тысяч оппозиционеров абсолютизма. Портрет барона до сих пор украшает многие государственные тюрьмы империи.
     Нынешний владелец замка хотя и судил о философских вещах довольно здраво, но в повседневной практике теоретического отношения к эмпирической действительности был полным идеалистом и наивным мечтателем. Старые слуги дома не без оснований подозревали, что он скоро лишится последних остатков аристократического здравомыслия, так как барон целыми днями шлялся в народной гуще, пил с неотесанными мужиками казенку, щупал деревенских баб, а потом уединялся в библиотеке и занимался тайными алхимическими опытами с самогонным аппаратом, надеясь написать соответствующий учебник для приходских школ и волостных гимназий.
     Баронесса, его законная супруга, была женщиной дородной, хозяйственной и хитрой на выдумку финансовых авантюр с ваучерами. На ней держался весь дом. Слуги с уважением побаивались ее увесистых тычков и предпочитали держаться подальше от своей горячо любимой госпожи, ласково прозванной ими Кулакастой Сволочью.
     Их единственная дочь, семнадцатилетняя девица Грумгильда, была очаровательно румяна, аппетитно свежа и в сущности неглупа. С помощью домашних учителей с сомнительными дипломами бакалавров и магистров она прошла полный курс метафизики, теологии, логики, математики, натурфилософии и политологии. Благодаря этим курсам девица научилась замечательно доказывать, что в этом мире не все так плохо устроено, как утверждают враги народа и лично Императора.
     Одним из гениальнейших учителей Грумгильды был моложавый пан Грыць Демосфенович Лялякин по кличке Ляпкинглас. Этой благородной кличкой он был награжден за свое бесподобное умение ляпнуть что-нибудь этакое, что-нибудь заковыристое и бесспорное, а также за умение глаголом беспощадно жечь дамские сердца. Да и глас, то есть голос, он имел внушительно проникновенный, способный внушать всякие греховные мысли с вульгарно-материалистическим подтекстом.
     Сей достославный педагог околовсяческих философских наук имел редкую способность ненавязчиво внушать спящему барону, что не бывает уголовного следствия без причины, каковой является серьезное правонарушение, и что в этом далеко не лучшем из возможных миров замок владетельного барона – прекраснейший из некоторых возможных замков, а госпожа баронесса – отнюдь не худшая из возможных баронесс.
     – Абсолютно доказано, – обычно заключал свою внушительную речь пан Лялякин, – что возможность еще не есть действительность. А посему мы должны заставить эту косную действительность раскрыть весь прелестный букет самых ценных для нас возможностей обогащения за чужой счет. С этой целью необходимо поставить кое-что с ног на голову, то есть приблизить теорию к практике. Только в таком случае действительность перестанет быть скучной и превратится в свою противоположность. Фигурально говоря и метафорически выражаясь, мир прозаичной действительности улетучится, и его место займет мир всевозможных уникальных шансов личного процветания. В этом действительно возможном мире мы с вами, уважаемый господин барон, будем в состоянии творить все, что нам заблагорассудится или стукнет в голову.
     – Говорите, с ног на голову, – задумчиво проронил как-то раз проснувшийся барон, выслушав знакомый монолог в состоянии ленивой дрёмы. – Это, конечно, оригинальный взгляд на замысловатые вещи. Но не угрожает ли подобная позитура нашим ногам? Они могут размякнуть и потерять свою пешеходную функцию. Что вы думаете по этому поводу, дорогой друг?
     – Клянусь Святой Мандратапупой и всеми ее мощами, опасения ваши совершенно напрасны! Не подлежит сомнению, что проблема ногастости является надуманной проблемой. Современные транспортные средства нашего высокоразвитого индустриального общества делают ноги второстепенными атрибутами здорового духом альдебаранина.
     – Да, но хорошо вылепленные женские ноги... Как быть с ними, батенька?
     – А никак! Хорошие дамские ноги и другие прилагающиеся к этому детали не нуждаются в голове. Поэтому ничего переворачивать не надо.
     – Так-то оно так, однако, глазки, губки, щечки... Нет, не все так просто.
     – Не вижу никакой особенно сложной для науки проблемы. Лицо – не голова с шибко умными мозгами. Крепкие мозги требуются только мужчине, ибо он является потенциальным или реальным главой семьи, правительства и так далее. Глава – это и есть голова, а безмозглая голова – просто лицо, личико или личина. Феминизму я даю полный отлуп! Согласны со мной?
     – При таком освещении, при таком ракурсе... Гм... Да, очень даже согласен!
     – Я полагаю, что не за горами то долгожданное и в известном смысле эпохальное время, когда богословы всех инопланетных и астероидных вероисповеданий единодушным хором признают вопрос о ногастости крылатых ангелов и бесплотных духов – пошлым рудиментом первобытного анимистического мышления. И тогда в иконописи восторжествует поп-арт, восторжествует долгожданный футуризм. Но будем помнить, что путь к иконописному поп-арту тернист.
     Услышав о тернистом пути, барон пришел в крайне возбужденное состояние и предложил своему собеседнику преодолеть тернии посредством растворения их в натуральном вине.
     Пан Лялякин, конечно же, несказанно обрадовался подобному выводу из его корректных логических рассуждений и, не медля, приступил к философскому обоснованию неизбежной победы веселого бражничества над унылостью безалкогольного образа жизни.
     За такими вот разговорами, обоснованиями и практической апробацией фундаментально оснащенных умозаключений незаметно миновал год.
     Настойчивые в своем рвении и упорстве учителя привили Грумгильде неискоренимую любовь к народной медицине, и она решила стать высокооплачиваемым стоматологом, гинекологом и экстрасенсом.
     Этот мудрый выбор привел в бешеный восторг баронессу и умилил барона.
     Продав на привокзальной толкучке побитый всеядной молью гобелен и парочку портретов своих полузабытых пращуров, кисти никому не известных ранее и позднее талантливых подмастерьев, родители снарядили девицу в медицинский колледж, расположенный в одном из туманных заморских городов.
     Воодушевляемая напутственными родительскими словами, наша провинциалка смело отправилась в опасное путешествие.
     Вначале ей предстояло ехать с большущим риском для собственной жизни по старинной монорельсовой дороге, а затем плыть морем до портового города Нью-Ландухаленда, рядом с которым находился студенческий городок с богословским университетом и несколькими медицинскими колледжами.
     Скоростная монорельсовая дорога была проложена по долинам и по взгорьям дивизией проштрафившихся перед губернатором заезжих ямщиков.
     Давненько это случилось. Очень давненько.
     Профсоюз заезжих ямщиков наотрез и наотлуп отказался выплачивать какую-либо страховку своим пассажирам, коих регулярно трясли гоп-стопники под предводительством атамана Юхыма Поцелуйкина, приходившегося внучатым племянником губернатору. Губернатор шибко рассерчал на профсоюзных боссов, призвал к себе в палаты белокаменные коменданта укрепрайона и повелел ему поставить всех ямщиков под лопату. В результате получилась целая ямщицкая дивизия лопатников. Они-то и соорудили монорельсовку, директором которой был назначен Юхым Поцелуйкин.
     В поездах этой самой монорельсовки нет специальных вагонов первого, второго, третьего... и десятого класса, да к тому же нет многоэтажных вагонов, а есть лишь вагоны для настоящих мужчин, высоконравственных дам и домашних животных. Отличие этих вагонов друг от друга состоит в том и только в том, что в одних все остервенело курят, режутся в карты и беспробудно хлещут казенку, в других отсутствует едкий и очень вредный для женской психики табачный дым, не пахнет тошнотворным перегаром и всю дорогу мусолятся местные сплетни, сопровождаемые энергичной вязкой шарфиков, лифчиков, сопливчиков, кисетов и кошельков. А в вагонах третьего типа визжат, хрюкают, мычат и кукарекуют неразумные, но вполне одомашненные животные.
     Девица Грумгильда, как и полагается ее полу, а также званию, многозначительно лепетала нечто в высшей степени пустое, безуспешно пыталась вязать скатерть-самобранку и непрерывно налегала на превосходную домашнюю провизию, которой ведала пожилая служанка, женщина крепкого телосложения и не менее крепкого провинциального ума.
     Утром следующего дня поезд прибыл в славный город Зачухансити, огласив его окрестности протяжным стоном электровозного гудка, и тут же освободился от своего шумного груза с его чемоданами, авоськами, коробками, узлами, баулами и многоголосой живностью ужасно скотского вида.
     Спустя несколько часов усталая и слегка изнуренная, но самодовольная Грумгильда и ее строгая, однако самолюбивая надзирательница вступили на палубу пакетбота «Херувим».
     Средней упитанности пакетбот красиво стоял на рейде в ожидании пассажиров, которые бесстрашно подплывали к нему со всех сторон на многочисленных резиновых лодках, надувных плотиках и просто в обыкновенных спасательных жилетах.
     По соседству с пакетботом безмолвствовала свинцово-серая громада броненосца с высоко задранными бортами, увешанными сохнущими матросскими подштанниками и офицерскими плавками с кармашками для маникюрных ножниц.
     Погода была восхитительна.
     Превосходная погоденка.
     На небе ни облачка.
     Водичка ласковая и теплая.
     А на пляже только на одной ноге и можно стоять из-за огромного количества отпускников, окрашивающих свой бледный кожный покров в боевой коричневый цвет, столь возбуждающий некоторых белолицых горожанок, проживающих вдали от морей и океанов.
     Капитан, невысокий и кругленький мужчина с благородными седыми бакенбардами, мягко перекатывался по мостику, временами застывая, чтобы посмотреть в подзорную трубу на пляжных красоток, млеющих под лучами тропического солнца. Закончив демонстрацию собственной значимости, он перебросился несколькими фразами с вахтенным и направился к трапу встречать первых пассажиров.
     – Как вы думаете, будет океан качать свои права? – кокетливо обратилась к нему баронесса, ступив на палубу пакетбота.
     – Пустяки, – вежливо проронил тот. – Только бы не напороться на рифы, отмели и мели, а с девятым валом мы справимся за милую душу.
     Эти слова ободрили баронессу, и она, грациозно покачивая бедрами, спокойно проследовала туда, где находились каюты дворянского класса.
     Пакетбот принял всех пассажиров.
     Лязгнули якоря.
     Застучало машинное сердце.
     – Тихий ход вперед! – зычно скомандовал капитан в переговорную трубку из резинистой железяки.
     Машина застучала немного сильнее, забурлила, запенилась вода, и пакетбот двинулся вперед, плавно рассекая воду своим острым носом. Вскоре океанские волны весело подхватили его.
     Простор океана пуст.
     Только высоко в заоблачном поднебесье реет большая клювастая птица о четырех ногах и двух крыльях размаха гигантского.
     На баке распоряжается толстенный боцман с лицом цвета ужасного и здоровенной серьгой в носу. Его осипший от пьянства голос вызывает противную дрожь у молодых матросов и внушает почтительную робость законопослушным пассажирам.
     – Не трепещите, душечка, – обращается к Грумгильде, испуганно поглядывающей на боцмана, долговязый господин профессорского вида, если судить по его благородной бороденке и манерам, отдающими чем-то неуловимо научно-исследовательским и преподавательско-менторским. – Лучше обратите свой совершенно очаровательный взор в сторону безбрежного океана и послушайте высококлассного специалиста по вопросам жизни в безжизненных океанских глубинах.
     Грумгильда отводит испуганный взгляд от корабельного страшилы и покорно следует совету неожиданного собеседника.
     Океан слева по борту, океан справа по борту, океан под килем, океан вокруг да около.
     Ширь необъятная, даль непроглядная.
     Природа!
     – Милочка, милашечка, – по-профессорски задушевно и по-философски проникновенно говорит пассажир, – в бухгалтерии моего родного НИИ подсчитали, что вес всех живых организмов, обитающих в наших океанах и морях, достигает множества миллиардов тонн с небольшим кусочком.
     – О! – изумляется Грумгильда.
     – О, да, дорогуша! – восторженно восклицает спец. – Вся толща воды населена суматошными живыми организмами, которые только тем и заняты, как побыстрее слопать друг друга. Мои коллеги из отдела мокристости соленой воды доказали существование рыбешек, червячков и моллюсков на больших океанских глубинах, где, по мнению их глубоко-уважаемых оппонентов, никакой живности не должно водиться в принципе. У глубоководных рыб особенно поражает величина пасти, обилие зубов и хамские манеры. Вероятно, это связано с малым количеством живых существ на больших безжизненных глубинах и, как следствие, с отсутствием развитых форм общения. Если уж посчастливилось ухватить добычу, не склонную к общению, то надо побыстрее проглотить ее, пошире раскрыв зубастую пасть.
     – Ой! – вздрагивает Грумгильда.
     – Не надо пугаться, прелестное дитя, – говорит долговязый знаток океанов, плотоядно пялясь на грудастенькую девицу, словно желая проглотить ее целиком, как та зубастая глубоководная тварь.
     Это хищное намерение он не успевает мысленно совершить, так как в последний момент его хватает за руку пожилая и очень дородная мадам. Она визгливо кричит на всю палубу:
     – Мерзавец, опять ты пускаешь свою слюну при виде женской юбки! Марш в каюту к детям!
     Крупный спец по океанским пучинам поспешно отваливает от Грумгильды и торопливо устремляется за своей голосистой супругой.
     Плавание длилось несколько дней, и у пассажиров было предостаточно времени, чтобы изрядно надоесть друг другу болтовней о необитаемых островах и полуостровах, пиратских сокровищах и загрязнении морских пучин промышленными отходами.
     Наконец на горизонте замаячила телевизионно-радарная вышка и вскоре появился долгожданный берег, каменистый и неприступный.
     Лоцманский резиновый бот уже крейсировал вдали от прибрежных скал, поджидая пакетбот, чтобы помочь ему войти в устье Овощной реки и дальше следовать вверх по течению до Нью-Ландухаленда.
     Лоцман был здоровенным малым с обветренным лицом, курчавой бородой и пудовыми татуированными кулаками.
     Небрежно поклонившись капитану в самые ноги и заняв свое традиционное место рядом с ним, он начал зорко всматриваться в мрачные очертания берега, время от времени отрывисто говоря вахтенному офицеру, каким курсом надо держать, чтобы не спровоцировать заградительный огонь береговой артиллерии.
     Умело лавируя между рифами, мелями и плавающими минами, пакетбот достиг устья реки.
     По берегам мутной и широкой реки вытянулись унылые ряды казенных построек из бурого кирпича, в которых проживали искатели сокровищ и охотники на пиратов. Тут же в полуразрушенных фортах ютились ростовщики и скупщики неоприходованных сокровищ.
     Выше по течению пошли небольшие поселки лесорубов и фермы рыбаков-любителей, обнесенные оградой из колючей проволоки на случай внезапного нападения флибустьеров.
     Якорь был брошен в пригороде Нью-Ландухаленда.
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой Грумгильда награждает кличкой одного поэтически мыслящего цирюльника, а впоследствии с его и другой помощью затевает различные авантюры в ущерб учебно-педагогическому процессу.
    
    
     Город Нью-Ландухаленд встретил прибывших пассажиров пакетбота «Херувим» дешевенькими рекламными плакатами, дымкой тумана, скопищем разнокалиберных домов, спешащими куда-то людскими потоками и шумным многоголосием.
     Прямо на выходе из порта суетились продавцы газет, сигарет и горячих раков. Во весь голос они орали, стараясь перекричать друг друга:
     – Последний номер «Ландухалендских новостей»! Зверское убийство в таверне «Летучий Призрак»!
     – Раки! Горячие раки под холодное пиво! Покупайте раков!..
     – Дешевые сигареты с безвредным наркотиком из помета вампира тщедушного! Только у нас!
     – Покупайте нашу газету!..
     – Торопитесь отведать раков!..
     Рядом с таможней шныряли разносчики пива и барматухи в резиновых фартуках и калошах.
     Ближе к припортовым домам жались продавцы устриц, морских змей и рыбы.
     В таверне, куда зашли баронесса и ее спутница, большую часть пространства занимал длинный металлический стол без скатерти. К столу у каждого прибора были прикреплены на цепях ложка, вилка, перочинный нож и зубочистка.
     Посетителям прислуживали чистенькая, дородненькая официантка в глубоко декольтированной тельняшке и одноглазый хозяин таверны с черной пиратской повязкой на лице. Под скрипучую музыку антикварной шарманки они быстро и ловко нарезали толстые куски вареного мяса, лежавшего на огромном блюде, и метко разбрасывали их по тарелкам, щедро награждая посетителей брызгами жирных капель.
     Первые впечатления от этого многолюдного города очень поразили наших провинциалок.
     Заметив их удивленные лица и стеснительность поведения, к ним подсел усатый и розовощекий молодой господин с напомаженным коком. Он сразу завел непринужденный философский разговор и быстро уговорил дам выпить за свой счет овощного сиропу с колониальным ромусом в ближайшей коктейльной.
     Питейные заведения были поставлены в Нью-Ландухаленде на самую широкую ногу. Выглядели они со всех сторон отлично. Превосходно выглядели. Лучше и не могло быть.
     Поперек коктейль-холла стандартно тянулась стойка полированного темного дерева, по бокам которой выстроились в ряд огромные бочки с надписями: «Старый Скряга, 666», «Победитель Карликов, 999», «Разухабистый Дракоша, 1313» и так далее. Цифры означали количество литров в бочке. На стойке, помимо обычной батареи бутылок, стояли две-три вместительных корзинки с печеньем, пирожными, конфетами для дам и лоханки с копченостями для господ мужчин.
     В коктейль-холле, куда попали путешественницы, несколько плечистых и усатых барменов разливали вино, готовя жуткие смеси, а крепкогрудые барменши сноровисто конструировали многослойные бутерброды с маринованными морскими гадами и квашеными овощами. Им помогал хозяин заведения, отставной корсар из числа вольнонаемных охотников за пиратами.
     Кавалер, представившийся господином Фигуральским и сопровождавший путешественниц в лучшее коктейльное заведение города, оказался очень обаятельной и очень разговорчивой личностью приятной наружности.
     – Нью-Ландухаленд, – говорил он, галантно попивая овощной сироп с ромусом и причмокивая, – город торговцев, клерков, политиканов и пройдох. Должен вам заметить, что наши толстобрюхие лавочники и худосочные клерки мнят себя сверхтонкими знатоками имперской политики. Эти плебейские замашки смешны, но в целом безвредны. Подлинные аристократы духа и ваш покорный слуга хорошо знают цену этой мелкопошибной демагогии, равно как знают и то, что мещанское филистерство – болезнь, увы, неизлечимая.
     Провинциалки слушали кавалера с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами.
     – Позвольте поинтересоваться, сударь, чем вы таким интересным и полезным для общества занимаетесь в этом большом городе? – с простодушной хитрецой поинтересовалась умудренная жизнью служанка баронессы.
     – Одно время, – начал кавалер издалека, – я увлекался сочинением любовных мадригалов и, надо сказать, очень преуспел на этом тяжелейшем поприще. Любители изящной словесности уже были готовы носить меня на руках взад и вперед по городским бульварам, но происки завистников в последний момент закрыли перед вашим покорным слугой двери литературных салонов, журналов и газет. Я был страшно потрясен и опечален. Теперь пишу только эстрадные куплеты для себя и еще кое-кого, а чернь пусть гложет кости бездарного рифмоплетства. Презрев ее, я уединился в своей цирюльне, где, не покладая рук, и тружусь над поэтическим воплощением образа сельского брадобрея, который брил только тех жителей деревни, которые не брились сами. Правда, я столкнулся с одной проблемкой, которую должен вот-вот разгрызть.
     – И в чем же загвоздка? – поинтересовалась только из вежливости Грумгильда, зыркая по сторонам.
     – Я постоянно прихожу к очень и очень странному для моего поэтического мироощущения выводу, что этот почтенный брадобрей бреет всех самостоятельно небреющихся в том и только в том случае, когда он не бреет никого, поскольку никак не может решить задачу: брить ли самого себя?
     – Ах, ну разве это сколько-нибудь серьезная проблема, дорогой вы мой?! – изумилась служанка Грумгильды, имевшая про запас подозрительно фальшивый диплом бакалавра логики и методологии научного познания. – Какой вы в сущности наивный метафизик! Все ясно, как божий день! Покорнейше прошу обратить внимание на то, что условие поставленной задачи оказывается внутренне противоречивым, а следовательно, невыполнимым. Чтобы избежать противоречия, надо добавить всего лишь несколько слов к описанию ситуации, а именно: брадобрей бреет всех жителей деревни, не считая себя самого.
     – Э-э, нет, уважаемая! Позвольте с вами категорически не согласиться. К сожалению, в теоретической поэтике и эстетике цирюльного дела все обстоит не так тривиально, как в случае с деревенским брадобреем, что подчеркнули своими стихотворными парадоксами признанные певцы логико-поэтической меланхолии.
     – Вы преувеличиваете, – поморщилась служанка.
     – Нисколько! Эти коварно сформулированные парадоксы произвели в теоретических основах брадобрейства эффект полной катастрофы. Один за другим выдающиеся специалисты в области куафера бросали свои бритвы и помазки в корзину для мусора. Нависла угроза над дедуктивными методами стрижки и бритья абстрактных моделей волосатости, так как становилось все более явным, что подобные парадоксы возникли как следствие постоянно используемых в умозрительном брадобрействе этих самых дедуктивных методов.
     – Профессиональная интуиция и мой личный опыт дедуктивных рассуждений свидетельствуют об обратном, – парировала задетая за живое специалистка по логике и методологии научного познания.
     – А знаете ли вы, душечка, что защитников незамутненно чистого, совершенно априорного куафера начали повсеместно обвинять в том, что они не понимают основополагающей природы своего высокого искусства и необоснованно переносят на сферу волосатости методы макияжирования, верные лишь применительно к области абсолютной лысости? – с горечью бросил господин Фигуральский, смахивая мизинчиком невольную слезу. – Но я абсолютно убежден, что существует эффективный способ избавиться от этих ужасных парадоксов, не жертвуя слишком многим, то есть не доводя дело до полного и бесповоротного облысения. В связи с этим мною предлагается нечто в высшей степени смелое, а именно: необходимо сделать всё так, чтобы само поэтическое вдохновение мастеров куафера стало предметом талантливого поэтического описания. Только при таком подлинно дерзком взгляде на поэтику цирюльного дела может быть утверждена в элитарном сознании революционная идея метапарикмахерства, или теории теоретических основ брадобрейства.
     Не успел он закончить свою тираду, как рядом прозвучал плаксивый голосишка:
     – А, господин цирюльник, господин цирюльник! Наконец-то я вас нашел! Где обещанные вами куплеты на злобу дня?
     Оглянувшись, все увидели господина в малиновом сюртуке с золотой фиксой во рту.
     На какое-то мгновение кавалер растерялся и покраснел, но тут же взял себя в руки и обратился к спутницам со словами:
     – Позвольте представить вам моего лучшего друга, конферансье Гапцацальского.
     При слове «друг» господин Гапцацальский подпрыгнул, саркастически хмыкнул и, злобно вращая глазами, прошипел:
     – Так называемый друг, товарищ и брат, возвратимся к нашим куплетам, за которые я выплатил позавчера вам аванс.
     – Вы сомневаетесь в моих непревзойденных талантах и потрясающем трудолюбии? – взвился кавалер, воздевая руки к потолку. – Да будет вам известно, драгоценнейший, что и в гробу я не забуду о своих поэтических обязанностях перед публикой!
     – Ну и ловкач вы, сударь! – вскричал конферансье, тоже патетически вздевая руки к потолку. – Ваша загробная память о долгах и творческих обязанностях меня ничуть не утешает. В гробу я видел ваши заверения! Гоните сей же час куплеты, а не то я найду на вас управу в Союзе деятелей провинциальной эстрады!
     В ответ наш поклонник мадригалов и мастер помазка презрительно повел плечами, ясно давая понять, что пресловутой эстрадной общественностью его не испугать. Укоризненно взглянув на скандалиста, он повернулся к нему спиной и продолжил невозмутимо попивать свой крепленый овощной коктейль.
     – Ах, так! – взбесился заслуженный деятель эстрады и тонкий знаток закулисных интриг. – Тогда я немедленно иду за помощью к выбивалам из мафиозной шайки Саньки Донкихотского!
     – Ох, и напугали! А я вот возьму и расскажу мафиози, какие вы куплеты намедни распевали о них в притоне мадам Дульсинейской!
     Услышав это, конферансье побледнел, закашлялся, а потом стал судорожно хватать ртом воздух.
     – Может быть, вам большую фигу дать из безводной пустыни Ро? – с услужливой ехидностью поинтересовался куплетист. – Очень, знаете ли, помогает от кашля и астмы.
     «Фига и Ро, – машинально повторила про себя Грумгильда, с любопытством прислушиваясь к оживленной перебранке. – Из этого интересного словосочетания может получиться хорошая кличка – Фигаро. Тем более она сочетается с фамилией Фигуральский. Фигаро, Фигуральский... Судя по всему, он шустрый и продувной малый. Фигаро здесь, Фигаро там...»
     Надо заметить, что Грумгильда очень любила забавляться придумыванием кличек для домашних животных, слуг, родственников, друзей, знакомых и заезжих купцов. Эти клички затем так прочно прилипали к предметам разной степени одушевленности, что отлипить их было просто невозможно. Вот и новой кличке суждено было стать такой же липучей.
     Не придавая никакого серьезного значения предсмертной агонии не на шутку озлобленного конферансье, наш кавалер с глубокомысленным видом прагматически мыслящего философа изрек:
     – С работниками эстрады часто бывают непредсказуемые истерики. Витая в дождливых небесах своих небогатых фантазий, они начисто забывают о маленьких радостях простой закулисной жизни и начинают нести всякую галиматью, от которой вянут уши. Предлагаю во имя спасения нашего музыкального слуха покинуть это заведение. Если не возражаете, сударыни, я провожу вас.
     Покинув питейное заведение, кавалер и дамы поспешили на почтовый двор, куда регулярно прибывали и откуда не менее регулярно разъезжались в разные стороны вместительные дизельные кэбаходы с озабоченными суетой будней пассажирами. Отсюда нашим путешественницам предстояла небольшая поездка в пригород, где находился медицинский колледж.
     Прощаясь, господин цирюльник Фигуральский галантно вручил молодой баронессе свою надушенную визитную карточку и помахал вслед отъезжающему кэбаходу розовым помазком.
     Учебный городок, куда направились путешественницы, располагался в нескольких милях от полуразрушенных крепостных стен города, заросших вьюнами и редкими кустами живохвоста.
     Атмосфера этого милого очага науки с его шумным, безалаберным студенчеством и чинными профессорами предрасполагала к самой плодотворной умственной деятельности и порождала завистливые нападки городских обывателей. Передовая научная мысль и политический либерализм студгородка мешали заболачиванию мозгов горожан. Поэтому элегантные профессорские мантии служили объектами обывательского черного юмора и шепелявого злословия. Особенно доставалось университетским приват-доцентам и лиценциатам.
     Наиболее прогрессивная часть научной общественности империи всегда высоко оценивала и благосклонно отзывалась о местном медицинском колледже, где на должном уровне преподавались такие дисциплины, как: теория и практика натуральной медицины, физика элементарных частиц и метафизика высокого напряжения, химия низкомолекулярных соединений и алхимия соединения философских камней в единое неорганическое целое, психология заумственной деятельности и парапсихология скрытых влечений, а также естественная история мумификации и экспериментальная астрология.
     Некоторых воинствующих люмпенов и политизированных бомжей раздражала до последней крайности геометрически четкая планировка учебного городка, вмещающего в себя не только остатки военного плаца, память о давно минувшей гражданской войне, но и выдержанные в классическом милитаристском стиле учебные корпуса, лабораторные укрепздания на базе прежних фортов, административные и полицейские доты, дзотные коттеджи, казарменной архитектуры бурсы, маркитантские магазины, публичные дома для рядового учебного состава, ресторанные бордели для профессуры, бани для лаборантов, морги для мучеников науки и ухоженное кладбище в центре городка для академиков. В ответ на вызывюще провокационные и чертовски обидные выпады деклассированных элементов мобильные отряды студенческой дружины делали профилактические набеги на городские трущобы и устраивали там показательные погромы. А в целом жизнь текла размеренно и спокойненько.
     В уютном городишке имперской науки имеется большой и широкий проспект, скромно именуемый в студенческой среде Брадвуйлогом или просто Логовом. В стародавние времена на этом проспекте было множество пивных погребков, притонов для начинающих наркоманов и грязных луж величественного размера, в которых нежились одичавшие свиньи и отдыхали перепившие студенты, преимущественно гуманитарных факультетов. Сейчас на проспекте нет луж и хряков. О последних напоминает только праздник Буйного Свинства, проводимый каждый год в начале лета. Этот праздник связан с превращением студентов в бакалавров, лиценциатов и магистров, что отмечается грандиозными попойками, проходящими под традиционным лозунгом: «Тот не дипломированный студент, кто не в силах нализаться до свинячьего визга!»
     Брадвуйлог служит популярным у кое-кого местом славного времяпрепровождения.
     Нынешний проспект изобилует библиотеками с литературой, запрещенной для детей дошкольного возраста. В библиотечных подвалах оборудованы шикарные казино для утомленных учебой студентов, имеются здесь и курительные залы с девочками в прозрачных купальниках, возбуждающими научное воображение старой профессуры. Не забыты и питейные заведения на любой вкус и кошелек. Тут же находится несколько гостиниц для абитуриентов и прочих посетителей учебного городка. В одной из таких гостиниц под вывеской «Вдумчивый Акушер» остановились наши путешественницы.
     За десять империалов в месяц они сняли две небольшие и хорошо прибранные комнаты с голубыми занавесочками на окнах, завели себе утреннее и вечернее молоко с горячими булочками, а также оплатили обед в соседнем женском пансионе.
     Сдав вступительные экзамены далеко не самым лучшим образом и воочию убедившись, к своему большому удивлению, что она зачислена в списки студентов медицинского колледжа, Грумгильда нехотя уплатила деньги за первый год обучения, обрядилась в строгое синее платье с оборочками и начала без особого ученического энтузиазма посещать лекции.
     Через месяц-другой или третий она почувствовала, что глупеет не по дням, а по часам. Одновременно с ней аналогичные болезненные симптомы появились у многих новобранцев, рискнувших ввязаться в бой если не за научные лавры, то, по меньшей мере, за дипломы о высшем образовании. Среди серьезно заболевших был и вертопрах Джордж Скапенко по прозвищу Хитробой.
     В обществе повес в тяжелом весе и легковесных ловкачей Джордж слыл своим в доску парнем и знатным хитрованом.
     Его родители, небогатые и бесхитростные колхозники из Зачухонской провинции, разводившие для зоопарков мясомолочный шкурников, потратили немало сил, чтобы скопить немного деньжат на годы студенчества своего младшенького сына.
     Учитывая значительные финансовые прорехи в родительских карманах, их смекалистый Хитробоюшка занялся изобретением самых разнообразных способов безболезненного и наименее трудоемкого добывания денег. Одним из таких способов являлась обычная для студентов-медиков торговля рецептами несуществующих лекарcтв и бесполезными снадобьями.
     Представляясь дважды дипломированным народным целителем, Джордж вовсю торговал сладкими пилюлями, газированными настойками и многоразличными присыпками, виртуозно выдавая их за последний радостный вопль передовой знахарско-фельдшерской мысли. Разумеется, все эти штучки не имели никакой целительной силы. Правда, и вреда от них тоже не было.
     Джордж обладал врожденным и неискоренимым талантом жулика. Еще его прапрадедушка, жуликоватый шут Байкин Офигельский, отличался этим потрясающим талантом.
     Пользуясь всем арсеналом своего непревзойденного жульнического лукавства – дерзкой смекалкой, веселым темпераментом и подкупающим добродушием голубоглазой физиономии, Скапенко без особых усилий ловко надувал самодовольных жлобов всех сословий и рангов.
     Грумгильда, девица весьма смышленая и весьма хитрющая, быстро раскусила его и прониклась к плутоватому студиозу большой симпатией как к родственной душе. Джордж платил ей тем же.
     Чтобы существенно расширить сферу коммерческой деятельности Хитробоя, наша студенточка познакомила его с цирюльником Фигуральским, которого она ласково именовала Фигаро.
     Поэтически мыслящему цирюльнику понравилась идея снабжать своих клиентов за определенный гонорар разными «заморскими снадобьями», страшной дефицитности и потрясающей эффективности.
     Между прочим, в подобных услугах не было ничего удивительного или странного. Во все времена и у всех народов брадобреи не только брили, стригли и завивали кудри, но и понемногу занимались полезной для общества медицинской практикой.
     Не теряя времени даром, три плута дружно взялись за прибыльное дело.
     Хитробой закупил на все свои весьма скромные сбережения огромное количество аптечных склянок, несколько мешков соли, сахарной пудры, муки, немного прянностей и бидон растительного масла, после чего начал с воистину сумасшедшей скоростью заполнять банки, баночки и пузырьки своими мазями и микстурами. Грумгильда не ленилась таскать готовый товар в цирюльню. Фигаро же усердно рекламировал чудодейственные лекарства, снабжая их рецептами в стихотворной форме, что в значительной мере способствовало сбыту.
     Почтенные граждане не замечали, что в цирюльне им ловко пудрят не только щеки, но и заплывшие жиром мозги. Их губила элементарная жадность: сытые отцы благополучных семейств, их жены и любовницы не могли устоять от соблазна быть здоровенькими по дешевке.
     Усилия хитроумных обманщиков не пропали даром. По городу начали распространяться слухи о феноменальных свойствах заморских снадобий, имеющихся только у цирюльника Фигуральского с улица Трех Взмыленных Брадобреев. Большую роль в бесплатной рекламе его неказистого заведения сыграл слабый женский пол, которому он задушевно нашептывал в розовые ушки свои вычурные мадригалы.
     Вскоре в сторону Трех Взмыленных Брадобреев плотными рядами замаршировали городские олухи, страстно жаждущие привести себя в подобающий последнему визгу моды вид и оздоровить свои телеса.
     Увы, но и на старуху бывает проруха.
     Однажды, будучи под изрядным хмельком и с одним кислым огурцом в брюхе, Хитробой все страшно перепутал и вместо обыкновенной пищевой соли насыпал в лекарственный чан вполне солоноватый порошок, позаимствованный им из тумбочки соседа по бурсе.
     Воровство у товарищей – наказуемый грех.
     Позор греховодникам!
     Не поленись недипломированный знахарь сбегать в соседнюю гастрономическую лавку, их фирма продолжала бы еще долго процветать. А он, приняв внутрь без закуси флакон микстуры на спирту, решил не утруждать себя путешествием в близкие дали и взял то, что плохо лежало по соседству.
     Краденный ингредиент широко разрекламированного лекарства от импотенции оказался мощнейшим слабительным. Во время сексуальных игр и аналогичных забав от него вспучивало живот и начиналось громоподобное ветроизвержение, а затем наступал черед унитаза, если до него удавалось добежать, допрыгать, доползти...
     Не трудно вообразить, какой пушечной канонадой отреагировали борцы с импотенцией на уникальное импортное снадобье.
     К сожалению, дело не ограничилось шумным испусканием зловонных ветров и еще кое-чего в самые неподходящие моменты и в самых неподходящих местах. Околпаченные дураки ушастые немедленно вспомнили о своих тугих кошельках и тоскливо завыли от досады.
     Скандал, вызванный леностью пьяного Хитробоя, привлек к цирюльне внимание санитарной службы города и полиции нравов. Представители первой легко настояли на закрытии лжеаптеки, а несговорчивые представители второй наложили разорительный штраф на Фигуральского, обвинив его в деморализации городской общественности.
     – Самое трудное в нашем деле, – говорил после этого казуса бывший владелец цирюльни, ощупывая свои изрядно помятые клиентами бока, – не превышать меру. Как пел один древний трубадур, старательно тайны свои береги и знай: чуть что – тебя одолеют враги.
     – Браво! – захлопала в ладоши Грумгильда, услышав эту воодушевляющую мысль. – Как приятно иметь дело с цирюльником, обладающим поэтическим даром и философским складом ума! Но и мы народ грамотный. Мой домашний учитель словесности пан Лялякин любил говаривать: не бороться с дураками – значит быть худшим врагом самому себе. Так будем же бороться с дураками, подогревая их дурацкие страстишки!
     – Уж не меня ли ты имеешь в виду? – подозрительно спросил удрученный случившемся Скапенко, который во время подведения итогов их столь нелепо оборвавшейся коммерческой деятельности сидел, виновато потупя глаза и грустно вздыхая. Ему тоже досталось от студентов за кражу препарата, предназначенного для акта террористического возмездия одному из профессоров, который отличался особой лютостью на экзаменах по анатомической конституции огнедышащих драконов с перепончатыми лапами. Правда, Хитробой хорошенько отдубасил первые ряды наступающих, но потом был все-таки смят и основательно вздут главными силами мстителей.
     – Успокойся, Джорджик! – птичкой прощебетала Грумгильда, нежно обнимая его за борцовские плечи. – Я думаю, этот урок пойдет тебе впрок.
     Юная баронесса не унывала. Игнорируя стоны и жалобы приятелей, она озабоченно обдумывала новые способы мошенничества. И вдруг ее осенило.
     – Друзья, прошу минуточку внимания! – вскричала она, вскакивая с места. – Не стоит вешать нос! Нас ждут великие плутни на поприще мелкого мошенничества! Я, кажется, нашла выход из трудного финансового положения.
     Ее план был гениально прост.
     Грумгильда предложила себя на роль красотки, околпачивающей любителей поволочиться за юбкой. В городской бульварной газетенке она вычитала, что некая супружеская чета, уезжая на летний отдых из города, готова сдать в аренду за умеренную плату свой уединенный домик. По ее замыслу, этот домик вполне подходил для того, чтобы заманивать туда скучающих по дамам и азартным играм кавалеров, а затем жульнически освобождать их кошельки от лишних империалов.
     Предложение было весьма заманчивым. Детально его обсудив, начинающие мошенники на последние деньги сняли предлагаемый в объявлении дом и занялись очередной авантюрой.
     Строя глазки, Грумгильда, за которой уже закрепилось прозвище Шаловливой Баронессы, ловко завлекала ухажеров во вполне респектабельный коттедж, где был оборудован тайный притон для любителей азартных игр.
     И все было бы хорошо, но...
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, где обсуждается философский вопрос о роли плутовства в развитии существ мыслящих, фигурируют азартные картежники, глупые профессора, драматические ситуации и отъявленные пираты.
    
    
     Плутовать без этакой, знаете ли, изощренной выдумки и беспредельно смелого полета виртуальной фантазии над прозой жизни просто невозможно. Историческая наука бесстрастно свидетельствует, что плутовство – явление такое же универсальное, как и законы природы. Уже древние седобородые мудрецы постигли эту бесспорную истину, однако поспешили скорчить глубокомысленную мину, чтобы скрыть свою растерянность.
     Растеряться было отчего.
     Кто же станет платить носителям эзотерических, сиречь тайных, знаний звонкую монету за словеса с плутовской начинкой?
     Но мудрец на то и мудрец, чтобы выкручиваться из положений и похлеще словесного жульничества.
     Никто не станет оспаривать, что смекалистых и смешливых дуралеев везде и всегда чуть-чуть больше, чем так называемых постных умников.
     Философы, быстренько сообразив, что к чему и, самое главное, что почем, с завидным успехом и выгодой для себя стали обходить стороной коварных дуралеев и просвещать только неисправимых дураков, выдавая фальшивую монету за благородный металл и при этом хорошо зная, что просвещать дремучее невежество – дело гиблое, однако прибыльное.
     С этим никак не хотели смириться закрытая секта твердолобых фанатиков всеобщего духовного благоденствия, надеявшихся искоренить неискоренимую обывательскую глупость огнедышащей силой своих догматических проповедей. Они злобно и остервенело гавкали на веселых дуралеев, одновременно визгливо призывая тугодумных дураков очистить свою душу посредством дымного аутодафе, призванного заставить насмешников поперхнуться, закашляться и в конце концов заткнуться. Но в чадном дыму из угарных кликушеских призывов дуралейство только закалялось, становясь еще сумасброднее и смешливее.
     Ошалев от подобной наглости, постные умники и выдохшиеся на дымной работе аутодафирующие проповедники объявили главным философским вопросом вопрос о перманентной борьбе с врожденным плутовством и дуралейством.
     Решению этого архиважного, очень злободневного и весьма, сами понимаете, неотложного вопроса посвятил все свои умственные силы приват-доцент кафедры неоэклектической логики Ньюландухалендского университета господин Попкерсон, потомок великих схоластов эпохи заката Испепеляющего Разноса. Скандальной известностью пользовался его немногостраничный, но многострадальный трактат «Поход против разума и возвращение из похода». Либералов возмущал «поход против», а консерваторов – «возвращение из».
     Не важно, к каким выводам пришел амбициозный приват-доцент в решении указанного коренного вопроса, но однажды, горько тоскуя о несбыточном, он столкнулся нос к носу с прекрасной Грумгильдой, которая ловко затащила его в свой тайный притон.
     Смело глотнув обжигающего нутро шнапеса многоградусного, матерый философ распоясался и пустился разглагольствовать о логике нецензурных умозаключений в привычной для себя эклектичной манере. При этом его короткая бороденка яростно топорщилась в разные стороны. Пространный философский монолог завершился слюнявым целованием пухлых щечек обворожительной Грумгильды, за что похотливый эклектик немедленно получил по шее от Хитробоя.
     Это несколько усмирило его смехотворно козлиную прыть, чем не преминул молниеносно воспользоваться Фигаро. Нежно, но в то же время крепко подхватив приват-доцента под острые локотки и скороговоркой наобещав ему золотые горы с алмазными вершинами, плутишка стремительно увлек захмелевшего от вина и своих любовных грез посетителя салона к столу картежников, страшных поклонников картографии и авторитарной политики. Тот вначале жалко хорохорился и пытался чуть-чуть для приличия артачиться, балабоня что-то о пространственно-жизненной революции и геополитике, но вскоре покорнейшим образом уступил натиску Фигаро и включился в картографическую игру.
     Завзятые картежники-геополитики – народец не очень интеллигентный, но зато уж азартный, озорной и необыкновенно вспыльчивый, особенно ежели что не так, ежели не та геополитическая карта идет или кто под руку бубнит нечто невпопад географическое.
     Их азарт передался и приват-доценту, но ему в игре по перекройке геополитических карт не везло. После очередного сокрушительного проигрыша в полуинтеллектуальной борьбе за «жизненное пространство» он так рассерчал на геополитиков, что начал гневно фыркать, плеваться и браниться нефилософскими словами на одном из геополитических жаргонов.
     Все бы ничего, не начни старый дурень доказывать благородной публике, что картежники – отъявленные пройдохи по своей антидемократической природе, а не по геополитическому образованию и воспитанию.
     Эта пустомельная брехня возбудила у присутствующих джентльменов величайшее негодование.
     Один плюгавенький, прыщавенький и нервненький господин, надумавший было от невезения расстрелять из крупнокалиберного пулемета игрока, который имел наглость преуспеть в расширении своего «жизненного пространства» на одной из географических карт, немедленно передумал, как только услышал подобное сквернословие, и пришел в такую неописуемую ярость, что, издав страшный, душераздирающий вопль, ринулся на приват-доцента и с разбегу боднул очкастого эклектика в пузо. Тот жалобно хрюкнул и опрокинулся навзничь, суча своими короткими ножками в тупоносых ботиночках.
     Очевидно, этот хитрый полукульбит и последующие физкультурные движения ножками способствовал пробуждению кое-каких неприличных мыслишек в черепе университетского светилы. С шипением вырвавшись наружу, сии мыслишки стали взывать к полиции и судопроизводству, что пуще прежнего разъярило благородную публику.
     В приват-доцента полетели пивные кружки и несбывшиеся геополитические надежды. Одна из них, то есть кружка, ненароком угодила в окно и, прозвенев градом осколков, закончила свой полет, натолкнувшись на плешивую голову ректора университета, который в это самое время прогуливал свою любовницу и ее собачонку. Слегка контуженный ректор влез в разбитое окно и, дознавшись, кто есть виновник его здоровенной шишки, полез обратно, чтобы пожаловаться любовнице на своего обидчика. А та, тоже эклектик по образованию, не будь дурой, сразу же предложила перевести учителя эклектической мудрости с должности приват-доцента на должность лаборанта кафедры политологии безрассудного мышления.
     Этот остроумный совет, устраняющий для дамы препятствие на пути к высокооплачиваемой должности, был реализован на следующий день.
     В тот же день наша троица быстренько смылась от греха подальше. Плутовская дорожка вела в столицу, благо тому способствовали летние студенческие каникулы и всепоглощающее желание непосредственным образом приобщиться к жизни столичных плутов по уже отработанному на провинциальных обывателях сценарию.
     В столице повторилось все то же самое.
     Но столица есть столица. Здесь по-иному смотрят на вещи и лица, по-иному шевелят мозгами, ногами и руками. Конкурирующая фирма столичных авантюристов аналогичного пошиба ловко подставила ножку малоопытным провинциальным мошенникам. Кстати, в ту пору и произошло знакомство Грумгильды с молодым Янусом Адольфовичем Люциферовым.
     Финал столичного вояжа был печален: все трое оказались за решеткой по обвинению в сводничестве и содержании тайного игорного притона.
     Служанка молодой баронессы, узнав о случившемся, изрядно перепугалась, так как вместо бдительной опеки неразумного дитя она с головой ушла в спекуляцию ценными бумагами на одной из финансовых бирж, где вчистую прогорела и сейчас сидела на мели, ностальгически вспоминая феодальный уклад жизни в замке баронов Пфуйбергов. За все эти просчеты ей грозила суровая кара в виде публичного оплевательского порицания с последующим аннулированием пенсионной страховки и льготы на бесплатный проезд в общественном транспорте.
     Проклиная все на этом и том свете самыми нехорошими словами, демонстративно громко охая, визгливо стеная и поминутно хватаясь то за сердце, то за голову, то за пустую сберкнижку, старая кляча все же поспешила мужественно сообщить пренеприятное известие родителям несчастной девицы и с их помощью вытащила через несколько месяцев заблудшую овечку из тюрьмы под большой залог и честное феодально-дворянское слово.
     После этой скандальной истории Грумгильде ничего не оставалось делать, как распрощаться с медицинским колледжем и отправиться восвояси.
     Домой наши грустные дамы возвращались на уже знакомом пакетботе «Херувим».
     На второй день плавания горизонт начал затягиваться тучами, не предвещавшими ничего хорошего.
     Кап.
     Кап, кап...
     Пошел дождь.
     Спустя короткое время он уже хлестал немилосердно. Резкие порывы ветра обрушивали его холодные потоки на ныряющий в гигантских волнах кораблик.
     Капитан мрачно поглядывал на новую грозовую тучу, стремительно рвущуюся к пакетботу, и с каким-то внутренним вызовом разгулявшимся небесам мурлыкал старинный корсарский романс об утопленниках и русалках, которые стерегут сокровища погибших кораблей.
     Шторм уверенно набирал колоссальную силу, норовя испортить настроение.
     Пакетбот нервно вздрагивал всем своим не очень сильным железным телом, упрямо борясь с разбушевавшейся стихией.
     Чем сильнее становился ветер, тем больше спокойной невозмутимости изображало лицо кэпа. Наконец он бодро сказал старшему помощнику:
     – Если что случится, дайте знать. Я чуток проголодался. Спущусь вниз заморить червячка.
     По случаю отвратительной непогоды обед состоял преимущественно из холодных блюд – ветчины многолетней давности и копчености, салата из воблы вперемежку с капустой обыкновенной и морковкой в уксусе, консервированных шеек морских тряпохряпов, а также макаронов по-флотски.
     В кают-компании поверх стола была укреплена мощная канатная сетка, в гнездах которой находились изящные приборы тонкой заморской работы и обернутые в салфетку разнокалиберные бутылки с очень легкими, не очень легкими, крепкими и ужасно крепкими напитками.
     Обед прошел скоро, молчаливо и с каким-то воодушевляющим штормовым задором. Все присутствующие с особым энтузиазмом и некоторым остервенением налегали на ужасно крепкие напитки, салат из воблы и галеты с салом, нашпигованным чесноком.
     Когда кэп, посасывая зубочистку, вышел на палубу, его обдал резкий, пронизывающий ветер, принесший водяную удушливую пыль.
     – Бр-р-р, – сказал капитан и торопливо направился к мостику.
     – Барометр нахально продолжает падать, – обреченно и как-то печально проскрипел штурман, увидев входящего в рубку капитана. – Клянусь океанской пучиной, к вечеру будет большая передряга, как пить дать.
     – Да, вам, голубчик мой, сегодня не мешало бы хорошенько надраться, – беззаботно пролепетал в ответ бывалый морской бродяга. – Я уже нализался.
     К вечеру ветер достиг ураганной силы.
     Пакетбот метало во все стороны.
     Матросы не спали, их койки висели пустыми, а сами они яростно играли в домино. Не спали и смертельно перепуганные пассажиры, собравшиеся в тесном кинозале для просмотра кинокомедии с участием знаменитого во многих галактиках комика Кащея Людоедского.
     Это была воистину страшная ночь для корабельных крыс, на которых главный кок устроил сумасшедшую охоту с помощью кухонных роботов и поварят.
     Баронесса, белая как сметана, непрерывно поглощала кислые лямофусы, кое-как помогавшие переносить морскую болезнь и душевную невзгоду.
     Ее служанка молилась всем надводным и подводным богам и периодически с диким рычанием травила в ночной горшок.
     Только к полудню следующего дня расходившийся и разгулявшийся океан начал понемногу выдыхаться и успокаиваться, хотя и катил еще непомерно большие волны в неизвестном направлении, но, впрочем, катил вяло и устало, уже не накатывая девятый и последующие валы на пакетбот.
     И тут неожиданно на горизонте появился пузатый кораблик под всеми черными парусами с дымящими во всю трубами. Это надвигалась новая беда, но изнемогшие от ненужных мыслей и переутомленные этими самыми мыслями пассажиры и матросы не догадывались о грозящей им опасности, наивно полагая, что все самое худшее уже где-то позади, где-то за кормой.
     Облокотившись о фальшборт, Грумгильда с синими тенями под глазами от бессонной ночи, проведенной перед телевизором, равнодушно смотрела на красивые обводы пузатого корпуса фрегата, неспеша приближающегося к пакетботу с подветренной стороны.
     Вдруг раздался чей-то истошный вопль:
     – Пи-ра-ты!
     – Ка-ра-у-у-ул!
     – По-мо-ги-и-ите!
     До Грумгильды не сразу дошел смысл услышанного, и только тогда, когда ее несколько раз толкнули засуетившиеся в панике пассажиры, она округленными глазами уставилась на чужой корабль.
     Капитан пакетбота возбужденно бегал по мостику, потрясая кулаками и страшно ругаясь в адрес проклятых флибустьеров.
     Внезапно остановившись, он поглубже нахлобучил фуражку и заорал рулевому:
     – Право на борт! Вперед до полного!
     Жалкая попытка удрать от быстроходного фрегата свидетельствовала о некоторой неуверенности и растерянности капитана пакетбота.
     Расстояние между кораблями неотвратимо сокращалось.
     Пираты дали два предупредительных выстрела из скорострельной пушки.
     Фонтаны воды.
     Соленые брызги.
     Всплески снарядов прямо по курсу пакетбота мгновенно огорчили капитана и сделали его безразличным ко всему происходящему. Застегнув дождевик на все пуговицы, он хладнокровно скомандовал:
     – Стоп машины! Кингстоны не открывать!
     Пиратский фрегат подошел вплотную к «Херувиму» и тоже застопорил свои машины. Его команда начала спускать абордажные катера.
     Вооруженные скорострельными дубальтовками, длиннющими ножами с широкими лезвиями, боксерскими перчатками и водонепроницаемыми рюкзаками, морские грабители резво взлетели на палубу пакетбота и сноровисто рассыпались по всему кораблю, занимая выгодные позиции для возможного отражения контратаки деморализованных жертв внезапного нападения. Вслед за ними на палубу боязливо поднялся главарь абордажной команды, что явствовало из нестройного и шумного его приветствия рядовой пиратской братией.
     Одежда главаря заметно отличалась от одежды прочих морских злодеев. Она была обшита галуном и отделана богатой вышивкой. По виду это был низкорослый тип с впалой грудью и выкатывающимся из рейтуз животиком.
     Все говорило за то, что пакетбот посетил очень опасный уголовник с порочными рецидивистскими наклонностями к мелкому мошенничеству.
     Скрестив короткие ручонки на груди, украшенной флибустьерскими медальками и значками с рожами наиболее везучих джентльменов удачи, пиратский главарь начал важно расхаживать по палубе, нервно зевая и бледнея от каких-то своих мрачных предчувствий. Чтобы перепуганная публика пакетбота остро прочувствовала свое полное ничтожество, он наморщил лоб, напыжился и даже попытался выпятить грудь, самонадеянно и наивно полагая, что эти ужимки придают ему надменный вид пахана, крутого авторитета уголовного мира.
     Пока главарь устрашал пленников своим безобразно карикатурным видом, а себя – неизбежной ответственностью за нарушения уголовного кодекса империи, все трепетно молчали, грустно сопя, тяжело вздыхая, смущенно переминаясь и нервически покашливая в кулачок.
     Но как только ему надоело маршировать, и он не то махнул своим носовым платком, не то просто приложил его к своему сморкальнику, пираты дружно, с веселыми шуточками и прибауточками принялись за неотложные грабительские дела.
     Общий грабеж, подразумевающий базарную суету, веселую ругань и ритуально обязательный боксерский мордобой, новым ураганом обрушился на пакетбот. Часть пиратов живо ринулась к пассажирам срывать серьги, броши, ожерелья, кольца, опустошать кошельки и портить настроение. Другая часть наиболее любознательных джентльменов удачи мгновенно исчезла с палубы и устремилась в пассажирские каюты.
     Ровно через двадцать минут и не минутой позже пиратский боцман в рыжем спасательном жилете, стоявший по стойке смирно с огромным секундомером в тяжелых ручищах, вытащил из-за пояса старинный барабанный пистолет и три раза выстрелил в толпу пленников холостыми патронами.
     Кто-то притворился убитым и рухнул на палубу.
     Кто-то презрительно фыркнул.
     Кто-то тяжело вздохнул.
     Финиш!
     Запыхавшиеся пираты с карманами и рюкзаками, плотно набитыми империалами, ювелирными изделиями, бижутерией, заморскими сладостями, и незакрывающимися от переполняющего чемоданы барахла быстро собрались на баке, торопливо закурили короткие пиратские трубки и молча уставились на главаря.
     Одобрительно взглянув на свое воинство, главарь перестал беспокойно созерцать с помощью лорнета безбрежные просторы океана, откуда могли нагрянуть полицейские субмарины, и стал галантно прощаться с пассажирами первого класса и офицерами «Херувима», раздавая им свои визитные карточки и заверения в полном собственном самоуважении.
     В разгар трогательной церемонии из толпы пиратов раздался радостный крик:
     – Шаловливая Баронесса!
     Это кричал здоровенный верзила с цветастым платком на голове и с двумя здоровенными узлами в руках. Выронив узлы, он стремглав бросился к толпе пассажиров, которые испуганно шарахнулись прочь от него. Какая-то пышнотелая дама, истерично заверещав, так топнула, да еще так притопнула своей тумбообразной ножкой по лакированному сапогу пиратского главаря, что тот взвыл от боли и потерял сознание.
     Решив, что главаря пришили явно неуравновешанные экстремисты из числа пленников, науськиваемые офицерами пакетбота, пираты поспешно ринулись к своим абордажным катерам за подмогой, но тут вмешался боцман. Чертыхаясь и матерясь на чем свет стоит, он шлепнул главаря по роже своей татуированной пятерней.
     Это подействовало.
     Главарь заморгал слезящимися глазами и спросил слабым коматозным голосом:
     – Где я?
     – Все в полном ажуре, Бугор! – прогудел боцман в трубу мегафона. – Опять пострадал твой застарелый мозоль. Хватит валяться и валять дурака! Вставай!
     Пленники с сожалением вздохнули.
     Смущенный вызванным эффектом, который произвели его слова и действия, пират с цветастым платком на голове громко сказал своим дружкам:
     – Ша, братва! Я встретил старую знакомую. Вашей жизни ничего не угрожает.
     С этими словами он решительно шагнул к девице, стоящей у трапа.
     – Хитробой! – пролепетала удивленная девица. – Ты ли это?
     – Я, моя дорогая Грумгильда! – радостно выпалил пират, заключая в свои объятия молодую пассажирку.
     Публика с удивлением наблюдала эту странную сцену. Даже главарь перестал хныкать, жаловаться боцману на жизнь и уставился во все глазенки на двух молодых людей, сжимающих друг друга в нежных объятиях.
     – Куда ты направляешься, Шаловливая Баронесса? – подозрительно спросил Хитробой, излучая всей своей конопатой физиономией несказанное счастье и свойственную флибустьерам бдительность на случай возможного шухера с последующим сматывания удочек.
     – К родителям.
     – К родителям? Футы-нуты! Детка, с твоим-то темпераментом и под родительское крылышко? Ты же там умрешь от скуки. Одно слово – невыносимо провинциальный быт захудалой феодальной провинции. Присоединяйся лучше к нам. На фрегате вполне приличное общество.
     – Боже! О чем ты говоришь, Джордж? Это абсолютно невозможно! Женщина на пиратском корабле! Подумать только!
     – Я знаю, о чем говорю. У нас полкоманды в юбках. Есть даже супружеские пары, состоящие в законном пиратском браке.
     Девица растерянно смотрела на друга, не зная, что ответить.
     Не дожидаясь ее решения, Хитробой повернулся к главарю и сказал страшным голосом, не терпящим никаких начальственных возражений:
     – Бугор, это моя несчастная кузина. Она круглая, как пушечное ядро, сиротинушка. Я хочу взять ее на борт нашего славного фрегата и научить стрелять из пушки по летающим рыбкам и вражеским кораблям. Ты, конечно, не возражаешь?
     Главарь хотел было демонстративно и неаргументированно отказать, но, почувствовав по его кислой физиономии возможный ответ, Хитробой незаметно для окружающих показал ему увесистый кулачище, и тот сразу же сник и вежливо уступил, предусмотрительно прячась за широкой спиной пиратского боцмана.
     – А как же я? – завопила служанка, испуганно молчавшая до этой поры. – Ведь ее роди...
     – Заткнись, балаболка! – оборвал ее Хитробой. – Иди за вещами моей кузины!
     – Наверное, они в твоих узлах, – забормотала служанка. – Я узнаю наши пледы, которыми ты воспользовался для упаковки награбленного.
     – Тем лучше, меньше хлопот! – нисколько не смущаясь, отозвался Хитробой.
     Подхватив узлы и подтолкнув ими служанку, он направился в сопровождении дам к трапу.
     – Тебя ждет приятный сюрприз, крошка, – сказал Хитробой, обращаясь к Грумгильде, когда они усаживались в катер.
     – Какой? – машинально спросила девица, наблюдая за тем, как служанка роется в узлах, проверяя, все ли их вещи там.
     – Скоро узнаешь.
     Катер шустро дал полный ход. За его кормой косматой гривой стал пенистый вал. Быстро начал расти могучий корпус просоленного до ржавых дыр фрегата. И вот уже его боевые башни с повернутыми в сторону пакетбота орудиями оказались где-то высоко над головами сидящих в катере.
     Пираты потащили свою добычу по трапу.
     В каюте, куда Хитробой привел дам, было две металлических койки, два железных шкафа, небольшой железный стол, умывальник с треснувшим зеркалом и чугунная полочка.
     – Вот мы и дома, – сказал Хитробой, небрежно бросая узлы на койку и доставая свой фанерный рундучок из шкафа. – Здесь до этой поры обитали я и мой закадычный друг, а теперь будете обитать вы. Ну как вам обстановочка? Довольны?
     – Вах, вах, – скривилась служанка. – От такого изобилия железа и пушек ужасный мороз по коже идет. А это что за безобразие?
     Пожилая дама с лицемерной брезгливостью ткнула пальцем в фотографии обнаженных красоток, которыми была обклеена вся каюта.
     – Конечно, не очень высокое, но очень выразительное искусство, – похотливо хихикнул Хитробой. – Если оно вам, дорогуши, не по вкусу, этот вернисаж будет перенесен в другую каюту.
     – Да, будь так добр, убери с наших глаз эту мерзость, – проворчала служанка и сожалеюще крякнула, вспомнив свои молодые годы, проведенные в гречихе и на сеновале с кузнецом Вакулой из соседнего колхоза.
     Подхватив рундучок и помахав рукой, Хитробой быстро покинул каюту.
     Женщины сели на скрипучую койку, переглянулись и как-то неопределенно вздохнули.
     Словно по волшебству, на этот вздох корабельные переборки отозвались легкой дрожью. Мерно заработал корабельный двигатель.
     Через несколько часов отдыхающих разбудил деликатный стук в дверь каюты.
     – Кто там? – сонно спросила служанка.
     – Это я, – раздался приглушенный голос Хитробоя.
     – Чего тебе?
     – Мы с другом принесли вам покушать.
     – Входите, друзья, – подала голос Грумгильда. – Я уже не сплю.
     Дверь отворилась, и женщины увидели двух радостно улыбающихся плутов – Хитробоя и... Фигаро.
     – Здравствуйте, мои разлюбезные! – сладко пропел Фигаро. – Как я рад вас лицезреть!
     – Фигаро! – воскликнула Грумгильда. – Боже мой, Фигаро! Глазам своим не верю!
     – Да, это именно я собственной персоной. Как говорится, физически цел и психически невредим, о чем хочу поставить вас в известность.
     – Ой! – смутилась Грумгильда. – Нам надо одеться и привести себя в порядок. Подождите немного за дверью. Мы быстренько управимся.
     Приятели понимающе кивнули и деликатно закрыли за собой дверь.
     Спустя несколько минут они были вежливо приглашены в каюту.
     Подойдя танцующей походкой к столику, Фигаро изящным жестом фокусника водрузил на его поверхность банку с искусственными кактусами и бутылку вина внушительных размеров, а Хитробой принялся извлекать из матерчатой сумки провиант.
     – Пора за стол, – хором произнесли мужчины, кончив загромождать столик скромными пиратскими яствами. – Сейчас будем гулять от души.
     Нечаянная встреча друзей была отпразднована с большой помпой. Торжественное заседание длилось несколько веселых часов. Заздравные тосты были щедры и горячи. Холодные яйца морских черепаховых броненосников были не только съедобны, но и довольно вкусны. Вкусны были и толстенные бутерброды с копченой колбасой, салом и козьим сыром. Вполне съедобны были акульи консервы и консервированные моллюски. Всё это разнообразил нехитрый овощной набор.
     После ужина зашел философский разговор о смысле альдебаранской жизни. Первым слово взял Фигаро, который в драматическо-поэтических тонах поведал о своих с Хитробоем бедствиях и приключениях.
     – В тот удручающий для ментального здоровья момент, когда тяжелые тюремные ворота с противным ржавым скрежетом закрылись за нами, – начал Фигаро голосом завзятого театрального критика, – меня охватила какая-то смутная тревога, общая слабость и растерянность.
     – А раньше все это тебя случайно не охватывало? – ехидно полюбопытствовал его собрат по несчастью, ловко орудуя консервным ножом.
     – О, да! Охватывала и раньше, но не в такой степени, не в таком, понимаете, глобальном масштабе. Только теперь мне стало мучительно больно за не так, как хотелось бы, прожитые годы, месяцы, дни, часы и даже минуты. Переступив порог тюрьмы, я поклялся написать большую стихотворную поэму для учащихся младших и старших классов гимназий, вступающих в жизнь с ее зловредными искушениями и пагубными страстями...
     – Покороче можно? – перебил приятеля Хитробой, расправляясь с очередным бутербродом.
     – Не смей прерывать меня, вульгарная личность! – обиделся Фигаро. – В этой презренной и преимущественно прозаической жизни так мало поэзии. Зачем же усугублять ее бездарной прозой?
     – Друзья мои, – вмешалась Грумгильда, – перестаньте пререкаться. Я очень внимательно тебя слушаю, Фигаро. Ты превосходный рассказчик.
     Успокоившись, Фигаро продолжил:
     – Недели через две с половиной после твоего, Шаловливая Баронесса, счастливого освобождения я и этот тип, начисто лишенный поэтического чувства и эстетического мировосприятия, были осуждены на год убийственных каторжных работ. Прямо из леденящего душу здания суда нас отправили под строгим конвоем в порт и вместе с другими осужденными погрузили в ужасно вонючий трюм плавающей тюрьмы, которая должна была доставить каторжников на далекий остров в холодном Северном полушарии. В глубоких и сырых рудниках этого проклятого всеми языческими богами острова добывается ароматная смола для парфюмерной промышленности империи. Работа в рудниках очень тяжела и крайне опасна. Бывалые каторжники рассказывают, что там часто случаются обвалы и взрывы подземных газов, а в заброшенных штреках водятся чудовищно мерзкие твари, нападающие на горняков и разрывающие их в клочья. Вот в какое гиблое место мы должны были попасть, но случилось неожиданное...
     Тут рассказчик умолк и, обведя загадочным взглядом присутствующих, промолвил:
     – Провидение было на нашей стороне, клянусь всеми святыми мучениками и мученицами! Транспорт, перевозивший заключенных к месту неминуемой гибели многих из них, перехватили милосердные и очень сердобольные пираты. Мы были спасены! В знак огромной и сердечной благодарности я, Хитробой и еще кое-кто из осужденных записались в братство вольных флибустьеров. Отныне красавец фрегат «Беспризорная акула» стал нашим родным и пока единственным домом. Надеюсь, Шаловливая Баронесса, ты по достоинству оценишь все прелести свободной флибустьерской жизни. Так выпьем же, как сказал один поэт, за непокорных, за презревших грошовой уют! Да здравствует наш веселый роджер!
     Все не без удовольствия выпили слегка терпкое вино Южных морей.
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, описывающая пиратскую одиссею трех благородных жуликов и ее печальную развязку, а кроме того читателю представляется боцман Бонифатий, отважный флибустьер и отличный рассказчик.
    
    
     Каждый военный корабль с орудиями крупного и малого калибра, с капитаном и боцманом при нем или около него, а также с парусами или без оных, трубами или галерными веслами и, разумеется, с якорями, включая магнитные якоря, живет своей строго выверенной, флотской жизнью. Пиратская посудина – не исключение, хотя, как сказать. На флибустьерском корабле даже самые отпетые и воспетые во всех городских, пригородных и сельских романсах джентльмены удачи вовсе не должны неукоснительно и слепо подчиняться той дисциплине, которая диктуется не только риском быть развешенными для просушки мозгов на реях имперских корветов, но и ужасно ответственной работой по скучному обслуживанию водоплавающего механизма, бороздящего просторы океанов и морей.
     Поэтому Хитробою и Фигаро, нарушившим корабельный режим во время визита к Шаловливой Баронессе, пришлось без каких-либо особых предосторожностей пробираться в свой кубрик сквозь толпы пиратов и пираток, веселящихся по поводу славного шмона, устроенного на пассажирском пакетботе. Корабельный закон неумолим, но только не по отношению к вольным флибустьерам. Дисциплина есть дисциплина лишь на бумагу с имперскими вензелями и закорючками.
     Тем временем фрегат стремительно шел курсом на маяк «Зрачок Пучины», чтобы погасить этот «Зрачок» и сделать набег на крупный торговый город в заливе Доброго Брамболея. Из его труб валил густой дым, а черные паруса туго пузырились.
     К маяку фрегат подошел перед рассветом.
     «Зрачок» был хорошо виден в предутренней дымке.
     Началась полундра: все бестолково засуетились, но больше всех суетились аквалангисты из отряда ныряльщиков за сокровищами и десантная команда сухопутных экспроприаторов.
     Быстро ставятся мины на всякий пожарный случай и на тот весьма неприятный случай, если корабли имперского флота вдруг осмелятся и попытаются прийти на помощь городу.
     Капитан Феня Джонс Кряк внешне совершенно спокоен, слегка выбрит, подтянут и в меру несуетлив. Рядом с ним юлой крутится в своем опереточном костюмчике главарь мародерского взвода поддержки команды экспроприаторов Бугор. На его бугорский взгляд, предстоит очень серьезная, очень кропотливая и очень нервотрепная работа с нешуточной стрельбой в общественных помещениях по стеклам, зеркалам и лампочкам, резней на скотофермах и поножовщиной в трактирных пивбарах. Это очень беспокоит тщедушного Бугра, и он мучительно ищет повод, чтобы уклониться от выполнения своего прямого пиратского долга. В конце концов главарь абордажников начинает что-то мямлить о мозолях, тесных сапогах и плаксиво жаловаться на мигрень. Капитан, флибустьер до мозга костей, презрительно смотрит на своего подручного и приказывает ему убраться с глаз долой к такой-то матери. Тот, демонстрируя полное понимание текущего момента, мгновенно покидает штурманскую рубку и прячется в своей каюте, где царит приятный полумрак и пахнет женскими духами.
     Словно принюхиваясь к добыче, длинные хоботы корабельных орудий разворачиваются в сторону маяка и старинной крепости, охраняющей подступы к городу.
     Звучит команда открыть огонь.
     Корпус фрегата вздрагивает от сильных толчков уходящих в сторону берега тяжелых снарядов.
     Маяк исчезает в клубах гигантских смертоносных взрывов. Фантастические желто-серые цветы один за другим вырастают в расположении крепости.
     Какое-то время крепость растерянно молчит как проштрафившийся на уроке географии двоечник. А фрегат, пыхтя и постреливая, все идет вперед, упрямо идет туда, где пиратов ждут богатые охотничьи трофеи.
     И вдруг – нате вам! – оживают крепостные орудия.
     Ая-яй!
     Некрасиво получается.
     Капитан принимается осторожно и бережно кусать свои красивые губы, грызть ногти и бешеным голосом портового биндюжника приказывает усилить огонь.
     Его бешенство всем дуракам понятно. С такой дистанции, каких-то несчастных пятьдесят кабельтовых, снаряды тяжелых крепостных орудий легко просверлят фрегат вдоль и поперек.
     Вокруг фрегата вздымаются огромные султаны воды, горячие осколки градом сыплются на палубу.
     Фрегат яростно огрызается. Его снаряды упрямо долбят крепость, кромсая ее бетонированные форты, опрокидывая дальнобойные орудия. В конце концов крепостной огонь слабеет и становится неприцельным.
     Первый отряд десантников под командованием бесстрашного боцмана Бонифатия захватывает порт и прилегающие к нему злачные кварталы с их трущобами, притонами, воровскими малинами и погостами для низкооплачиваемых попрошаек.
     Второй многочисленный десант, состоящий из пират-ских маркитанток, под командованием мичмана Хлюстакова устремляется к дымящимся остаткам крепости, где в подземных холодильниках хранятся большие запасы вкусных бутербродов с копченой колбасой и жареным салом.
     В городе тревожно звонят церковные колокола и вза-хлеб завывают сирены воздушной тревоги, ибо третий пиратский отряд десантируется на рыночные площади и крыши гастрономов с помощью грузовых дельтапланов и ранцевых стреколетов, повышенной грузоподъемности и летучести.
     Жители, неприлично паникуя и вопя что есть силы, бешено мечутся по улицам и переулкам в поисках еще неразграбленных питейных заведений, банков, магазинов и прочих многообещающих нетрудовые доходы мест.
     Полицейские, трусливо озираясь и потея, распихивают впопыхах награбленное по карманам, саквояжам и авоськам, после чего кузнечиками прыгают в свои скоростные патрульные машины и устремляются на всех газах из беззащитного, но столь вожделенного для мародерствующих горожан и экспроприаторствующих пиратов города.
     Слабо отстреливается и лениво отругивается лишь небольшой гарнизон таможенников, прочно засевших в женском туалете здания портовой администрации. Потом они, прохвосты этакие, наглотавшись недавно присланных для городского банка бриллиантов и запив сию неприятную процедуру несвежей туалетной водой с явным привкусом мочи, все-таки выкидывают заранее приготовленный белый флаг и с поднятыми руками цепочкой начинают тянуться из охваченного огнем здания на улицу, пугливо косясь на скорострельные дубальтовки пиратов.
     Флибустьеры горохом рассыпаются по пыльным улицам наполовину разграбленного города, врываясь в книжные магазины в поисках бесплатного детективного чтива, проникая с помощью отмычек, фомок и пьяных в стельку сторожей в мебельные склады за дефицитными раскладушками, осаждая рестораны, стойко защищаемые швейцарами, и публичные дома, яростно огрызающиеся непотребной бранью постоянных клиентов. Знатную публику невежливо, взашей выталкивают из публичных домов на свежий воздух и табунами гонят к зданию ратуши, куда уже заявился главарь мародерщиков Бугор, у которого при известии о захвате цитадели и города мгновенно исчезли все болячки. По его приказу ратуша заминирована психотропными минами и минами едкой вонючести для пущего страха, нагоняемого совершенно нежданным визитом джентльменов удачи на знатную публику, томящуюся в главном зале под бдительной опекой вооруженных до зубов пиратов.
     – Непочтенные толстосумы! – зловеще шепелявя и грозно моргая своими подслеповатыми гляделками, обращается к именитым горожанам Бугор. – Ратуша, где вы в данный момент находитесь не по своей, а по нашей воле, хорошенько нашпигована взрывчаткой преотвратного ментально-рвотного действия. Чтобы она не помогла вашей крыше поехать не в ту степь и не способствовала выворачиванию ваших желудков наизнанку, вы должны чистосердечно признаться во всех смертных грехах и срочно раскошелиться в фонд гуманитарной помощи пиратам всех морей и океанов. По самым скромным подсчетам наших бухгалтеров и налоговых ревизоров, ваш город задолжал нам двадцать миллионов империалов с некоторым гаком. Немедленно деньги на бочку!
     После столь пламенного призыва деньги богатеньких горожан потекли жиденьким ручейком на бочку, точнее, в большой пиратский сейф, сработанный под здоровенную пивную бочку.
     Тем временем в городе деловито, без какой-либо чрезмерной алчности и лишней спешки шел общий грабеж. Пираты задорно потрошили добропорядочных граждан и жадно теребили их наложниц. А вовсе непорядочным гражданам из числа местных политических гангстеров они читали назидательные проповеди, взывая к их совести и благоразумию. Если заблудшие души внимали пасторским словам, то отделывались лишь крупными штрафами или приобретением дорогостоящих индульгенций. В противном случае их отдавали на растерзание оппозиционно настроенной общественности в лице мелких политических мошенников и дешевых идеологических проституток. Пока те клеймили позором зарвавшихся политических гангстеров и фанатично вымогали у них помощи на обустройство подставных фирм и содержание бульварной прессы, морские пираты, не мешкая, грузили свою добычу в бездонные трюмы фрегата.
     К обеду операция под кодовым названием «Грабь награбленное» была успешно завершена, и пираты, чинно пообедав в городских харчевнях, начали готовиться к отплытию. Это было весьма своевременно, так как на горизонте показались военные корабли имперского флота.
     Напрасно имперские сторожевики неторопливо мчались на перехват пиратов, умеющих постоять за себя. Фрегат без особых усилий ускользнул из плохо захлопывающейся западни и взял курс на необитаемые острова в море Страшного Дьявола. Правда, в спешке пираты не успели основательно запастись всем необходимым провиантом, но удача сопутствовала им и в этом случае. В открытом море везунчикам попался торговый корабль, груженный шоколадными конфетами, леденцами, мармеладом и табачными изделиями. Теперь можно было смело отправляться в длительное плавание.
     Сидя на ветках, пернатые лупари с птичьим интересом рассматривали корабль, застывший на ровной глади залива, глубоко вдающегося в берег.
     Необычайно пышная тропическая растительность вплотную подступала к зеленоватой воде залива, пряча в своих густых зарослях военный городок пиратов, все подходы к которому были щедро усеяны минами-ловушками, коварными ямами с противопехотными вениками, самозатапливающимися противопанцирными рвами и катапультными рогатками для борьбы с десантными стреколетами противника. Ко всему прочему остров был наводнен одомашненными жуками исключительно убийственной силы и клопами необычайной въедливости.
     Уже третий месяц Грумгильда плавала на пиратском фрегате. За это время она досконально освоила принципиально неписаный устав корабельной жизни джентльменов удачи и нашла себе необременительную работу в лазарете. К счастью, пираты славились отменным здоровьем и не докучали врачам своими жалобами на мелкие телесные недуги и психические травмы.
     Иногда в лазарет забегал Хитробой, чтобы освежить свой желудок и прочистить мозги несколькими крупными каплями медицинского спирта. Он числился в абордажной команде и частенько маялся без дела. Зато на отсутствие работы не жаловался Фигаро, который вернулся к своему ремеслу помазка и бритвы.
     В заливе острова Косматый Череп фрегат находился уже месяц и шесть дней. Пираты терпеливо выжидали, когда улягутся волнения, вызванные их набегами на прибрежные города.
     Грумгильда любила гулять по острову в сопровождении своих друзей и пузатенького боцмана Бонифатия, жизнелюба, балагура и пиратствующего философа.
     Этот старый морской волк досконально знал навигацию и пиратское дело, рассказывал свои небылицы правдиво, интересно, с философским огоньком.
     На берегу он, как правило, ходил без белого кителя и без полосатой тельняшки, с наслаждением подставляя свое мохнатое пузо солнцу и ветру, чтобы оное загорало, обветривалось и немного выветривалось. Волосы в таких случаях боцман не зачесывал на пробор, а усы не подстригал под гребешок и вообще не брился электробритвой.
     Во время прогулок предпочитал носить в кармане черное пенсне на шнурке и постоянно цитировал классиков альдебаранской философской мысли, прославлявших флибустьерское мироощущение вкупе с джентльменским мировосприятием наиболее удачливых любителей покачаться на волнах под рваным пиратским роджером.
     Голос у боцмана отличался басовитостью и какой-то особой приятностью.
     Он часто улыбался, потирал ручки, нюхал чихательный табак и всем своим видом больше походил на отставного аптекаря или провинциального преподавателя ортодоксальной философии, чем на пирата дальнего плавания.
     Боцман был мастак рассказывать леденящую душу истории из своей многолетней пиратской биографии. Одна из таких историй помогла Грумгильде понять, почему в эпоху научно-технической революции, когда спутники-шпионы гирляндами висят вокруг всех обитаемых и необитаемых планет империи, пиратам удается почти безнаказанно бороздить океанские просторы главной планеты Великого Альдебарана.
     – Я не робкого десятка, – начал как-то раз свой очередной прогулочный рассказ боцман, неторопливо раскуривая неизменную трубку. – Если говорить откровенно, напугать меня нелегко даже простым кухонным ножом или вилкой для рыбы, но однажды случилось мне попасть в такой переплет, что до сих пор при воспоминании о пережитом зябко становится.
     – Ах! – непритворно воскликнула Грумгильда, заинтригованная многообещающим началом. – Скорее поведайте нам эту страшную историю!
     – Хорошо, – сказал боцман и, театрально откашлявшись, повел свой интересный рассказ, слегка окрашенный в романтически траурные тона.
     Было это давненько. Много морской воды с тех пор утекло. Служил он тогда юнгой на шхуне старого Билла по прозвищу Мясорубочный Дылда. На счету этого храбрейшего из пиратов было несчетное количество загубленных карьер охотников за флибустьерами. И вот как-то раз старина Билл посылает юнгу в разведку на берег.
     Уже смеркалось, когда пиратский разведчик вплавь достиг одного заброшенного и загаженного пляжа.
     Морские волны вяло лизали прибрежную гальку.
     Где-то вдалеке горел костер туристов, и негромко бренчала гитара.
     Ничего подозрительного.
     Можно решительно браться за дело.
     Бонифатий осторожно вылез на берег, держа в зубах узел с одеждой и весьма приличных размеров абордажную финку, а в руках сжимая гранаты для глушения рыбы и подозрительных субъектов, шляющихся в неурочное время в безлюдных местах и вынюхивающих всякую антигосударственную крамолу.
     Прислушался.
     Присмотрелся.
     Поколупался в носу.
     Попрыгал на одной ноге, потом на другой.
     В ушах перестало булькать.
     Натянув прорезиненные кальсоны с непромокаемым гульфиком и маскировочный халат с капюшоном, он быстро зашагал в сторону мрачной пустоши Братьев Висельников, что лежит севернее Критинских холмов, густо поросших хвойными деревьями, грибами и колючим кустарником.
     Отойдя на довольно приличное расстояние от берега, разведчик неожиданно наткнулся на седовласого старца в поношенном балахоне деревенского колдуна.
     Старец, прихрамывая на обе ноги, собирал сухой хворост и съедобные коренья.
     Заметив ночного призрака, он вприпрыжку бросился наутек, теряя свои костыли и протезы.
     Но куда ему соревноваться с молодым юнгой.
     В два гигантских прыжка Бонифатий настиг его, с плотоядным рычанием повалил на землю и, приставив нож к кадыку, произнес свистящим шепотом:
     – Деньги или жизнь!
     – Жизнь, жизнь, – заблеял старый хрыч.
     – Деньги! – радостно воскликнул пират. – Где они, мои нестерпимо любимые монеты?
     – Ах, да! Денег-то у меня с собой нет, кроме кредитной карточки и уже много раз использованных талонов на автобус.
     – Убью! – взъерепенился Бонифатий.
     – Не убивай меня, добрый молодец! – взмолился старец, покрываясь вонючим потом. – Наличные лежат в домашнем сейфе. Коли хочешь, пойдем со мной. Но крепко запомни: если оробеешь от увиденного, тебе крышка.
     – Ха-ха-ха! – услышал он в ответ. – Показывай дорогу, старый деревенский пердун!
     Подхватив вязанку хвороста, старец заковылял по узкой тропинке на холм, поросший папортниковой хвощезубкой. Мили через две он остановился у зевоподобного входа в темную пещеру, оглянулся и как-то зловеще оскалился.
     От этих фосфорицирующих в темноте глаз колдуна юнге стало не по себе, и он тоже мрачно оскалился, внутренне содрогаясь и напрягаясь, чтобы не обдудолиться от изобилия нахлынувших чувств и предчувствий.
     Старый сморчок тем временем освободился от вязанки и вошел в пещеру.
     Бонифатий смело шагнул следом за ним в непроглядную тьму и поспешил включить свой фонарик, вмонтированный в рукоятку пиратской финки, чтобы не упустить хозяина пещеры и не сломать себе шею в этом замогильном мраке.
     Шагов через сто впереди забрезжил слабый свет, который становился все ярче и ярче.
     Наконец старик и юноша очутились в пребольшущем зале, тускло освещенном несколькими чадящими факелами, вставленными в пустые глазницы ослиных черепов. Света хватало лишь на то, чтобы кое-как различать окружающие предметы, к числу которых относилось пять или шесть бывших в употреблении гробов, большая гора анатомических скелетов разумно мыслящих индивидуумов и какие-то замысловатые приборы явно алхимического предназначения, ибо от них исходил ужасно злой самогонный дух вперемежку с чем-то не менее зловонным.
     От увиденного Бонифатию стало жутко, но храбрый разведчик не подал вида, не упал в глубокий обморок, а стеснительно уселся на краешек одного из гробов и стал нервно лузгать семечки, приготовившись к самому худшему.
     Старец, не обращая на своего спутника никакого внимания, преспокойненько задрал дырявый балахон, вытащил из подштанников тяжелый золотой портсигар и закурил дорогую импортную сигару. Вдоволь накурившись, он подошел к самому трухлявому гробу, сдвинул тяжелую крышку и, достав увесистый кошель, бросил его гостю.
     Заглянув боязливо, но с превеликим любопытством в кошель, тот, к великой своей досаде, обнаружил, что он доверху набит фальшивыми империалами и зубными коронками из фальшивой платины.
     – Эта грязная игра не по правилам и не в моих правилах! – обиделся Бонифатий.
     – Молчи, безмозглый щенок! – напустился на него фальшивомонетчик. – Будешь много болтать, я сотру тебя в муку для изготовления стирального порошка! Экий чистоплюй выискался на мою плешивую голову!
     – Тогда я буду тебя убивать, негодный обманщик! – решительно изрек пират и потянулся к финке.
     Однако не успел он и глазом моргнуть, как на него откуда-то сбоку обрушилось нечто смрадное и чудовищно волосатое. В одно мгновение пиратские руки оказались в кандалах, и неудачный искатель легкой наживы узрел огромного мохнатого монстра.
     – Вракиштейн, дружок, – безмятежно обратился старец к монстру, – запри этого молокососа в зоологическую клетку с вурдалаками. Пусть они поужинают свежатинкой. Давненько бедолаги не вкушали парного мясца. Вот уж порадуются!
     От услышанного у Бонифатия волосы с головы до ног встали дыбом и наэлектризовались так, что с треском посыпались искры.
     – Нет! – завопил он, что было силы. – Только не это!
     – Не спорь со мной! – менторским тоном произнес душегуб, отрезая хирургическим скальпелем кусочек сыра.
     – Клянусь самым страшным пиратским словом и всеми другими нецензурными словами тоже клянусь, тебе это так не пройдет, старая вонючка! – оторопело вскричал Бонифатий. – Не дождавшись возвращения своего разведчика, пираты с нашей шхуны пойдут по моим следам, и тебе, исчадие деревенского сортира, придется держать перед ними ответ. А уж они мастера развязывать языки и докапываться до посконной правды. Ей-Богу, тебе не поздоровится! Готовься стать огородным чучелом!
     – Пираты, говоришь? – оживился старик. – С этого и начинал бы, а то все вокруг да около. Ты, полупокойник, случайно не со шхуны «Сизый Труп», которой командует мой закадычный приятель Мясорубочный Дылда?
     – Да! – с достоинством выкрикнул тот.
     – Вракиштейн, сними с этого сопливого пентюха браслеты, – приказал старец.
     С наслаждением освободившись от ржавых кандалов, Бонифатий грозно уставился на старого уголовника и, немного помолчав, повелительно спросил:
     – Кто ты? Откуда ты бредешь во мраке своих исключительно греховных заблуждений и куда направляешься? И, собственно говоря, откель ты знаешь старину Билла?
     – Ты слишком много хочешь знать, мой любознательный юноша, – усмехнулся старец. – А впрочем, кое-что я могу тебе рассказать, чтобы развеять скуку моих ночных алхимических бдений и философских размышлений о суетности жизни.
     За нехитрым ужином, состоявшем из кувшина кислого вина и слегка протухшего окорока лесного вислопаса, старец поведал, что зовут его Загриппой фон Нудгеймским, что происходит он из достославного рода служилого, но нехолуйствующего баронства. В молодости увлекался лингвистикой, особенно структурной и трансформационной. Тогда же у него проявился интерес к различным тайным наукам, как то: политэкономия светлого будущего, натурфилософия коммунального хозяйства, экзотерическая идеология негегемонствующего класса, химия психоделических состояний, астрология медитативного мышления и герменевтика полового бессилия. За несколько лет им было проштудировано множество магических сочинений на эти фундаментальные темы.
     Поскольку в наследство Загриппе досталась только чудом сохранившаяся крепостная башня давно разграбленного и разобранного по кирпичику рыцарского замка, переоборудованная под ветряную мельницу, и облезлый, но очень хитрый на антисобачьи выдумки черный котяра, а также куча неоплаченных счетов, молодому барону пришлось с превеликой радостью поступить на имперскую военную службу.
     Во время этой довольно однообразной ландскхнехтской службы он участвовал в подавлении нескольких мелких феодальных мятежей и разгоне дворянских учредительных собраний, за что был посвящен в меченосные рыцари второго субуровня.
     Полученные в кабацких драках раны и преждевременный ревматизм вынудили Загриппу покинуть военную службу и выйти на почетную пенсию с мизерным денежным довольствием.
     Несколько лет он беззаботно скитался по неизвестным планетам, планетоидам и межзвездным туманностям империи, воодушевленно читая богословские лекции в престижных теологических университетах трех союзных галактик и вводные курсы по цирковой магии в ряде подпольных обществ, спрятавшихся от инквизиции в глубинах космических туманностей и занимающихся там изучением тайных политологических наук. В конце концов невежественное и ретроградное духовенство пронюхало о его пристрастии к тайным наукам и началась совершенно разнузданная травля в прессе, по телевидению и радиотелепаторским сетям вселенской коммуникации прогрессивно мыслящего мистика и политолога.
     Спасаясь от беспощадной мести совершенно распоясавшихся клириков и коррумпированных чиновников Министерства информации и цензуры, этих бездушных хранителей официальной идеологии и чудовищных взяточников, Загриппа срочно отправился морем в Тубенос, город вольных мастеров химии, алхимии, физики и метафизики.
     Во время многотрудного плавания по мутным волнам Бездонного моря на беззащитную пассажирскую галеру напали пираты Мясорубочного Дылды. Почти вся команда и большая часть пассажиров были ими некультурно обруганы и возмутительно нагло ограблены, а также тщательно перефотографированы в неприличных позах на недобрую пиратскую память, то есть для последующего шантажа и вымогательства с помощью неотразимых фотодокументов. Загриппу спасло только то, что он вовремя успел представиться могущественным чародеем и алхимиком самой высшей аттестации, которому по силам превращать ржавое утильсырье в нержавую стружку и добывать из варенья самогон посредством самогоноварения. Это известие крайне заинтересовало пиратов, и они на всякий случай прихватили с собой талантливого ученого для расспросов, допросов и прочих вымогательств.
     Загриппа на практике, то есть сугубо эмпирически доказал, что он действительно не фуфел какой-то, а блестящий кудесник и непревзойденный алхимик с чародейскими способностями.
     С тех пор он поддерживает самые тесные, самые теплые и самые дружеские контакты с пиратами всех морей и океанов, которые высоко ценят его как исключительно способного фальшивомонетчика и талантливого специалиста по трансмутации прокисшего варенья в первоклассный самогон.
     – А почему же старина Билл не предупредил меня о вашем существовании, господин фальшивомонетчик, подрабатывающий на производстве первача?
     – Об этом, мое дитя, не каждый болтун должен знать. Дело сие пахнет уголовщиной за версту. К тому же я слишком много ведаю об ужасных тайнах имперской государственной политики. Не дай Бог меня раскрутят, тут мне и кранты. А почему? А потому, что я посвящен в Нечто...
     – Во что, во что?
     – В Нечто! В годы моей нелегкой армейской службы я одно время работал сверхурочно в секретразведуправлении полевой жандармерии. Работенка хотя и не пыльная, но дьявольски муторная и нервощипательная. Видишь ли, мой милый паскудник, приходилось много и упорно заниматься перлюстрацией солдатских писем, а потом участвовать в карательных экзекуциях бумагомарателей. Меня до сих пор преследует сладковатый трупный запах висельников. Но это так, к слову. В жандармерии мне на глаза попались документы, предписывающие армейскому командованию формировать из штрафников бандитские шайки и пиратские команды. Имперская политика строилась, строится и, конечно же, будет строиться на незыблемом принципе: если врага нет, его надо выдумать, чтобы обыватели знали, кого следует благодарить за спасение их сытых жизней и кошельков. Некоторые из бандитских и пиратских главарей тайно состоят на секретной имперской службе. Вот так-то, молодой человек.
     – И старина Билл – тоже тайный агент жандармов? – не удержался от наивного вопроса юнга.
     – Нет, Мясорубочный Дылда – испытанный простофиля и гроза морей. У него большие счеты с имперскими жандармами. Их ищейки буквально изнасиловали и натурально сожрали его самого лучшего, просто превосходного и породистого гончака. А как он любил со сворой своих борзых промчаться ранним утром на ослистом иноходце по еще спящим деревенским полям, лугам и огородам!
     Бонифатий и Загриппа еще долго точили лясы на политические и пиратские темы, пока юнгу не сморил кошмарный сон. По приказу старца Вракиштейн постелил ему постель в одном из гробов, и начинающий пират заснул мертвым сном, ворочаясь и тревожно похрапывая.
     Наутро многознающий старец вывел Бонифатия из пещеры и указал кратчайшую дорогу к пустоши Братьев Висельников, передав для старины Билла увесистый мешок фальшивых империалов и многолитровую бутыль первача.
     – Да, забавная история, – сказал Хитробой, почесывая затылок. – Хотелось бы знать, как в этом свете выглядит кадровый состав нашего фрегата.
     – Половинка-наполовинку, – хитро заметил боцман. – Кэп – надежный мужик из веселой семейки одного биндюжника. А вот главарь абордажников и твой, Хитробой, начальник, судя по всему, связан с тайной полицией, но пока не представляет для нас особой опасности.
     – Говорят, наш кэп очень рано начал шуметь, – сказал Хитробой. – О его космических приключениях ходят самые невероятные слухи.
     – Да, слухов хватает, – согласился боцман. – Но правду знаю только я один.
     – Хочу правды! – топнула ножкой Грумгильда. – Правды и только правды!
     Когда симпатичные дамочки начинают упорствовать и капризничать, лучше им не перечить.
     И вот что узнали наши друзья от многоопытного боцмана Бонифатия.
     Феня Джонс Кряк умудрился взобраться без всякой веревочной лестницы на самую пиратскую верхотуру и стать Адмиралом не по императорскому указу, а по существу и праву сильного. А ведь его папаша был простым биндюжником из начисто обнищавшего графского рода, завсегда думавшим за то, как бы чего-нибудь втихаря спереть из портового склада, и еще об том, как бы дать кому-нибудь за глаза по роже. И ничего больше он думать не хотел. Славный был папаша!
     Вы, его сын, мечтаете жить непринужденно как натуральный, шляющийся по разным увеселительно-злачным заведениям граф, а он заставляет вас учиться в гимназии и готовить себя для буржуазной карьеры.
     Что бы вы сделали на месте Фени?
     Не догадываетесь?
     И никогда не догадаетесь!
     Феня сделал из себя Адмирала!
     Есть личности, уже обреченные на презренное буржуазное благополучие и сытость, а есть личности, плюющие своей собственной слюной в это сытое корыто для жирных буржуазных свинтусов.
     Будущий Адмирал был тем бесподобным индивидуумом, кому не по пути с законопослушными и самодовольными обывателями.
     Однажды Феня пошел не на юридический факультет университета, а к одноглазому Циклопу в законе и сказал ему:
     – Господин Циклоп, возьмите меня к себе до табуна. Я хочу заняться общественно полезными делишками, а потом распространять об них слухи в уважаемых вами бульварных газетах.
     Циклоп, который уже тогда смотрел на мир только одним глазом, спросил молодого нахала:
     – Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышишь?
     – Не будем размазывать своими руками белую протоплазму по радиоактивно грязной стене, – вызывающе ответил Феня, радостно и бурно краснея. – Испытайте меня в наиболее полезном для общества деле.
     – Хорошо, я тебя испытаю.
     И космические джентльмены удачи собрали большой хурултай, чтобы подумать за Феню об его жизни на пользу братве. Один из них, матерый гангстерища, сразу же поставил вопрос в такой, значит, ребристой плоскости:
     – Що он думает из себя и за себя? И какой такой из-под него будет нам всем жирный навар?
     – Ага, – поддержали его присутствующие. – Усе дело в наваре. Умеет ли он варить много и сытно? И где он думает брать мясо для общего котла? Що он такое значит как добрый кашевар?
     – Из себя он желает сработать члена нашего трудового коллектива, – высказал свое авторитетное мнение одноглазый Циклоп. – Феня не хочет быть беспризорным фраером, а хочет ходить в табуне и приносить в общественный котел свой шмат сала с мясом и разными специями.
     – Если так, – воскликнул покойный ныне Лестригон, – тогда попробуем его на жирном Шиве. Нехай Феня срежет у него этот самый шмат сала.
     На том совет и порешил.
     Прославленный Шива по кличке Клыкастый Многорук, родом из племени загребущих многоруков, этих прирожденных бухгалтеров чужих карманов, был прославлен тем, что сколько джентльмены удачи не делали из него однорукого и беззубого попрошайку, удача им не сопутствовала, а Шива становился все клыкастей и все многорукостей.
     Надобно вам знать, что у Шивы была душа вампира, но он считался своим в кругу биндюжников с большой дороги, пролегающей от портовых складов до каталажки, хотя и остро страдал от непонимания окружающими его сокровенных бандитских помыслов и картежных фокусов во время дележа добычи. Много раз Клыкастого Многорука насильно отстраняли от выгодных операций в поддавки на поприще жертвоприношений ненасытным чиновникам таможни, а однажды натравили на него свирепого налогового инспектора, но Шива содрал с лютого чинуши три шкуры и в честь этого заказал себе плащ-накидку из инспекторского кожпокрова.
     И вот очередной наезд на Клыкастого Многорука должен был совершить Феня. Это было не совсем этично и не совсем эстетично, но так было надо.
     Феня крутанул свой усик, решительно топнул ножкой и на следующий день явился в космопорт с четырьмя друзьями. Здесь он взял напрокат легкую космическую фелюгу и отбыл на астероид, оккупированный и приватизированный Шивой.
     – Все руки до астероидной горы! – хором скомандовали многоруким слугам Шивы друзья Фени и стали устрашающе размахивать колодами крапленых карт, словно им больше делать было нечего.
     – Работайте спокойнее и без экзальтации, товарищи, – укоризненно заметил Феня, поглаживая мизинчиком правой руки свой левый усик. – Не имейте дурную привычку быть нервными на работе. Это очень вредит правильному мышлению и построению не менее правильных умозаключений.
     Смачно сказав за повышенную физиологическую вредность неправильного отношения к трудовым обязанностям, он победно оглядел контору Шивы с лесом рук, воздетых к прозрачному потолку, отделяющему уютную контору от безжизненной космической пустоты.
     – Клыкастый Многорук на месте? – как бы между прочим спросил Феня конторского душеприказчика с подмоченными от излишнего волнения штанишками непромокаемого скафандра.
     – Их нет на месте, – ответил тот.
     – А кто будет здесь за хозяина?
     – Я буду, – выдавил душеприказчик, теряя внутреннее равновесие и самоуверенность, присущую служителям культа личности Шивы.
     – Тогда отчини нам с Божьей помощью ваш сейф с музыкальным заводом и доставай беспроигрышные карты Шивы.
     Так началась блистательная эпопея, по окончанию которой Феня стал Адмиралом.
     До смерти напуганный душеприказчик извлек волшебные Шивины картишки и начал быстро раскладывать пасьянс, жадно принюхиваясь к котлетным запахам, исходившим от штиблет скафандра главаря азартных картежных игроков, а в это время Феня забавлял служащих конторы анекдотами.
     Неожиданно в контору ввалился опоздавший Сявка Каин-Авельский, пьяный как зачуханный спиртовоз.
     – Ах-ах-ах! – закричал Сявка. – Прости меня, Феня, я чуть-чуть опоздал.
     Он радостно затопал своими толстенными ножищами в магнитных башмаках и от переизбытка всех душевных сил так басовито пернул, что вся контора горестно зарыдала от нестерпимо слезоточивого Сявкиного духа. Пришлось срочно натягивать противогазные шлемы с ураганной внутренней вентиляцией и в таком неудобном виде играть с Шивиным душеприказчиком в подкидного дурака.
     Нужны ли тут слова и комментарии?
     Нет, такие слова не нужны, комментарии тоже.
     Феня должен был вовремя заткнуть штиблетом слезоточивый Сявкин фонтан.
     Увы, он пожалел свои новые штиблеты с вакуумными присосками и музыкальным скрипом.
     И вот игра пошла наперекосяк.
     Был шанс и нет шанса.
     – Тикать с конторы! – трагически крикнул Феня, проиграв свои новые штиблеты, и быстро побежал первым, смело увлекая за собой в открытый космос раздетых до исподни джентльменов этой гигантской неудачи.
     Когда Шива узнал о наезде заезжих шулеров на его контору, он поднял крик на всю Вселенную:
     – Где бандитское правосудие? – истошно вопил он. – Где представители общества охраны азартных игрищ?
     – Джентльменское правосудие кончается там и только там, где начинается Феня и его удивительные для всех способности, – отвечали ему умные космопроходимцы, но Шива не унимался и дождался того, что Феня лично пожаловал к нему на приватизированный астероид.
     Приастероидившись, Феня решительно покинул борт военно-спортивного баркаса и под музыку марша «Смейся Пижон над разбитой карьерой!» направился уверенной походкой в контору Клыкастого Многорука.
     Тот сидел у себя в кабинете на табуретке и бешено махал всеми своими руками.
     – Хулиганистая морда! – прокричал он, увидя гостя. – Чтобы у тебя случился заворот кишок и произошел большой запор в жопе! Очень хорошую моду себе взял – убивать рабочее время моего душеприказчика!
     – Мосье Шива, – тактично ответил ему Феня тихим, скорбным голосом похоронных дел мастера, – вот идут дни за днями, как я навзрыд плачу за дорогими моему мужскому сердцу штиблетами. Жалко обувки. Но я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Однако в какой железный ящик вы упрятали свои поганые карты вместе с доходами от игорного бизнеса? Мои мозги вместе с волосами и кепочкой под шлемом скафандра поднялись дыбом от возмущения, когда я услышал новость за такое бесчувственное хамство, которое вы подстроили Сявке, накормив его горохом.
     – Хамство?! – вызверился Шива.
     – Именно оно. Почему ваш душеприказчик утаил от меня этот факт?
     Тут Феня сделал многозначительную паузу и любовно покосился на свои новые желтые штиблеты с гравитационными присосками, в которых, как в зеркале, отражались трясущиеся руки Шивы.
     – Что я слышу своими ушами? – подскочил Шива.
     – Вы, господин Шива, все знали заранее, тайно подкупив болтливого Циклопова попугая новыми нецензурными словами! – заревел Феня. – Немедленно карты на стол в знак компенсации за невыносимый моральный ущерб! А если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Шива, и прогуляемся по ближайшему космосу...
     Они долго бранились друг с другом, пока не сошлись на игре в идиота покинутого.
     А потом состоялись пышные, многодневные поминки по говорящему Циклопову попугаю, которому Феня собственноручно скрутил безмозглую голову, произнеся при этом обличительную и во всех отношениях назидательную речь. Когда он кончил говорить, Циклоп заплакал от досады и подал в отставку, а Феня и сопровождающие его лица поднялись на разные ступеньки общественной лестницы.
     – Адмиралтейский шпиль, – глядя на Фенины штиблеты, с завистью процедил сквозь зубы мосье Шива, вчистую продувшийся молодому нахалу.
     – Только не вставляйте нам шпильки в задницу, – поморщился отставной Циклоп, не выносивший гипербол. – Пусть Феня будет просто Адмиралом.
     – Теперь вы знаете сущую правду о Фене Джонсе Кряке по кличке Адмирал, – закончил свое повествование боцман Бонифатий. – Вы знаете, кто первым произнес слово «Адмирал». Все остальное, включая литературную и нелитературную критику, на ваше усмотрение.
     Приятную во всех отношениях прогулку прервал громкий выстрел сигнальной пушки.
     Все поспешили на корабль, который срочно готовился сниматься с якоря.
     Знакомые рыбаки за хищными анчоусами и безмозглыми спрутоглавами доверительно сообщили капитану фрегата, что у соседнего острова видели дозорную субмарину имперского флота. Это могло означать, что империя решила очередной раз в рекламных целях поиграть мускулами и продемонстрировать верноподданным налогоплательщикам, во имя какого военного мундира расходуются их денежки.
     Несколько лет провела Грумгильда на борту пиратского фрегата, участвовала в морских сражениях в качестве сестры милосердия, грабила и торговала награбленным. Но всему приходит когда-нибудь конец. Ее пиратская эпопея завершилась так же внезапно, как и началась.
     В результате запланированного имперскими спецслужбами предательства главаря абордажников Бугра фрегат, находившийся в лагуне безымянного острова, был внезапно атакован двумя сотнями акванавтов с имперской субмарины.
     Произошло это глубокой ночью в отсутствии Адмирала и боцмана Бонифатия.
     Сонных пиратов быстро и без особого шума связали, бросили в грузовой трюм фрегата и отправили на военно-морскую базу для незамедлительного полевого суда.
     Шаловливая Баронесса, Хитробой и Фигаро были снова на некоторое время разлучены.