Пират на римском престоле и предшествующие этому исторические события. – Костер для пражского магистра. – Фанатизм веры и «русский вопрос» в западной редакции. – Вера ироничного разума. – Бюргеры под знаменами Реформации. – «Бог помогает тому, кто сам себе помогает». – Спор о духовных ценностях, участниками которого становятся ремесленники и художники-инженеры, подчас выступающие в роли «вольных каменщиков». – Кое-что о «дурацкой литературе» и ее зачинателях. – Легенды о договоре человека с дьяволом с авторскими отступлениями, предуведомлениями и рассуждениями. – Герои испанских плутовских романов, их плутни и авантюры.
    
    
     Пират на римском престоле. Папа Иоанн XXIII нервничал, ему позарез требовались деньги, чтобы вести войну с королем Неаполя. Бывший пират по имени Балтазар Косса, а ныне понтифик, владел всеми навыками грабежа и готов был воспользоваться этими навыками для защиты своих алчных интересов. Однако всеобщая ненависть и войска неаполитанского короля вынуждали его к бегству из Рима.
     Под охраной ненадежных наемников папа покинул Вечный город, торопясь во Флоренцию.
     Старый морской разбойник возбужденно мерил шагами покои. Его слуга куда-то подевался. Неужели сбежал? Или просто спрятался, боясь попадать на глаза этому взбешенному зверю?
     Ожесточенная грызня за папскую тиару нарастала. Подлость используемых в борьбе средств была настолько очевидна и отвратительна, что не могла не вызвать нареканий со стороны большинства духовенства. Наиболее громко свое недовольство выражало духовенство Чехии во главе с известным проповедником, магистром богословия Яном Гусом.
     – Папе нужны деньги не для богоугодных дел! – восклицал с пражской кафедры магистр Гус. – Он ведет войну с королем Неаполя и решил пополнить казну за счет беззастенчивого грабежа верующих, торгуя индульгенциями, отпускающими грехи. Я спрашиваю вас: разве допустимо торговать тем, что может разрешать только правдивая совесть?
     Мы еще вернемся к этому прелюбопытному философскому вопросу, а сейчас давайте поближе познакомимся с Балтазаром Коссой, который попытался войти в анналы истории с потайного черного входа под именем Иоанна XXIII, но ему было в этом отказано. Спустя несколько веков, точнее говоря, в 1958 году под этим именем стал фигурировать кардинал Ронкалли, избранный на папский престол коллегий кардиналов. Таким образом католическая церковь попыталась уменьшить количество ужасных грехов, накопленных ее иерархами, и предстать перед судом истории в более благообразном виде.
     Итак, уважаемый читатель, Балтазар Косса, родившийся во второй половине XIV века происходил из знатного рода, чьи феодальные владения находились в Южной Италии. По семейному преданию, род Косса восходил к эпохе Римской империи.
     Старший брат Балтазара, здоровенный Гаспар Косса, был пиратом с немалым стажем поиска грабительских приключений. К этим дурно пахнущим приключениям он приобщил и младших братьев, включая Балтазара, возжелавшего стать хищным морским волком и хорошенько пощекотать свои крепкие мужские нервы.
     Море.
     Паруса надувает соленый ветер.
     Звон железа и золота.
     Предсмертные крики и хриплый смех победителей.
     Первые шаги на пиратском поприще.
     Балтазар сделал эти шаги, когда ему было около тринадцати лет.
     Справедливости ради надо отметить, что этот задиристый мальчишка был физически крепок, бесстрашен в драках и дьявольски хитер. Поэтому пиратство не могло не прельщать подобную натуру.
     Когда он возмужал, то обнаружилось еще одно неискоренимое качество Балтазара – непомерная любвеобильность. Он страстно, пылко любил многих женщин, и, между прочим, многие из них платили ему той же монетой.
     Будущий понтифик участвовал во многих крупных пиратских операциях на море и на суше. Ему чертовски нравилось грабить, убивать, насиловать.
     Запах крови, въедаясь в плоть и дух, запоминается надолго, кружит голову и горячит воображение. Опасная болезнь для человеческой натуры, если ее запустить, ибо она беспощадно корежит и ломает эту натуру, возводя на духовных руинах мрачный приют для монстров с людоедскими повадками.
     Но однажды привычный образ жизни нашего воинственного и любвеобильного пирата был неожиданно прерван. Свою роль сыграло твердое материнское слово.
     Заботливая матушка заявила голосом, не терпящим возражений:
     – Мое горячо любимое чадо, а не пора ли тебе взяться за ум? С пиратскими развлечениями надо кончать. Все блага мира можно получить более мирным способом, став на путь служения церкви.
     Молодой пират, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что грабить можно не только с помощью меча и топора, но и с помощью лицемерного пастырского слова, особенно если оно произнесено командным голосом крупного церковного иерарха.
     Вскоре перед Балтазаром распахнулись двери знаменитого европейского университета в Болонье. Он стал студентом богословского факультета и занялся изучением церковного права. Последнее заслуживает особого внимания, так как нам не раз придется столкнуться в этом разделе с тем, как католическая церковь не только разрабатывала свое собственное право, но и с обескураживающей бессовестностью попирало его и другие правоположения.
     Да будет известно моему читателю, что в Средние века право делилось на каноническое (церковное), феодальное (или ленное) и обособленные разработки уголовного права.
     В те времена изменчивой части права (положительному праву), то есть той его части, которая обязана своим происхождением человеческой воле, противополагались неизменные установления божественного и естественного права. Естественное право отождествлялось с действующим правом. Сомнения касались только вопроса, сливается ли оно с понятием божественного права или сопоставляется ему. Но одно было бесспорно: естественное право признавалось обязательным и считалось выше всякого другого законотворчества.
     Из сочетаний римского права и правоположений, содержащихся в Священном Писании, образовалась система естественного права Средних веков. Идея естественного права носила в те века теократический характер, то есть подчинялась властно-политическим устремлениям церкви.
     С XI столетия в Западной Европе довольно активно и широко обращаются к изучению римского права. В течение XI–XII веков сформировалось четыре главных центра юридического образования – Прованс, города Ломбардии, Равенна и Болонья.
     Доказательством возрождения юриспруденции в Южной Франции служит трактат по римскому праву под названием «Извлечение Петра», составленный во второй половине XI столетия неизвестным автором с посвящением викарию Валанса в Дофине. Примечателен тот факт, что трактат не только посвящен магистру высокого ранга, но и прямо предназначен служить руководством при отправлении его обязанностей. Кроме всего прочего, трактат обнаруживает значительную зрелость юридических суждений автора и хорошее знакомство с источниками римского права.
     В соответствии с потребностями практики средневекового судопроизводства это изучение не идет далее толкования «Corpus juris» Юстиниана.
     Что собой представляло это толкование?
     Если иметь в виду техническую сторону вопроса, то толкование отдельных мест текста записывалось между строк или на полях рукописи. Такие толкования были известны под названием глосс. Последние дали имя всей школе юристов, занятых усвоением и толкованием римского права. Они были названы глоссаторами.
     В начале XII века в Болонье итальянский ученый муж Ирнерий, преподаватель риторики и диалектики в общеобразовательной школе, основывает, по инициативе маркграфини Тосканской Матильды, школу глоссаторов.
     До глоссаторов изучалась только буква римского права. Глоссаторы же обратились к изучению смысла текста, и таким образом установили в области права ту живую духовную связь с Древним Римом, которая сохраняется и до наших дней.
     Школа глоссаторов господствовала в юриспруденции до середине XIII столетия. Затем глоссаторов сменили постглоссаторы, или комментаторы, продолжавшие старые экзегетические приемы вплоть до XVI века.
     В школе комментаторов все сводилось к применению формальных приемов схоластики к установленному глоссаторами материалу.
     И у глоссаторов, и у постглоссаторов правоведение ограничивалось римским правом. Оставаясь в пределах традиции римской юриспруденции, обе средневековые школы признавали основным предметом изучение гражданское (цивильное) право.
     Естественно, католическая церковь, претендующая на государственно-политическую власть и на роль крупного собственника, не могла оставаться равнодушной развитию юридических идей, понятий и методов.
     В католической церкви сформировалось свое самостоятельное право, основанное на церковных постановлениях (канонах) и воспринявшее многое из римского права. Каноническое право не входило в круг занятий светских юристов и первоначально разрабатывалось исключительно богословами. В середине XII столетия монах Грациан из Болоньи собрал все церковные постановления, известные под названием декретов, и составил из них сборник (Decretum Gratiani), который стал первоначальным сводом канонического права. Тогда его изучением занялись и светские юристы. Декрет стали глоссировать (комментировать) аналогично Юстинианову Своду.
     В результате в правоведении появились две специальности – римское (гражданское) право и церковное (каноническое) право. Представители первой специальности стали называться легистами и цивилистами, то есть знатоками светских законов и гражданского права. Представители второй специальности получили название декретистов (или канонистов), то есть знатоков церковных постановлений, которые обозначались то латинским термином «декрет» (decretum), то греческим «канон» (canonum). Законченное юридическое образование включало обе специальности, которые и вошли в круг преподавания права в итальянских университетах.
     В одном из таких университетов получал высшее образование Балтазар Косса. Будучи весьма смышленым малым, он легко овладевал университетскими науками, и не исключено, что при благоприятном стечении обстоятельств бывший пират мог относительно безболезненно сделать блестящую карьеру.
     Незаурядный ум, сообразительность, характер решительной личности, преотменные внешние качества и всегда туго набитый кошелек – все это делало двадцатилетнего Балтазара привлекательной для окружающих личностью. Друзья и просто знакомые без каких-либо понуканий быстро признавали его безусловное превосходство если не во всем, то во многом.
     И в любовных похождениях Балтазар не знал себе равных. Женщины разных возрастов и сословий теряли голову при виде этого молодого, стройного, сильного и богатого красавчика. Именно они и явились причиной того, что молодой ловелас вынужден был вновь вернуться к пиратскому ремеслу.
     Как-то раз одна из брошенных им любовниц, наврав с три короба своему мужу-рогоносцу, подговорила этого барана убить Балтазара. Тот, не замечая собственных рогов, нанял убийцу. Однако убийца оказался невезучим: жертва ночного нападения не только отбила внезапную атаку, но и, перехватив инициативу, допыталась, кто оплатил труд наемника. Спустя короткое время стилет Балтазара вонзился в горло супруга своей злокозненной любовницы, а на груди предательницы появилась кровавая звезда.
     Спасаясь от преследователей, ночной мститель перемахнул через высокую каменную ограду, за которой оказался сад. В глубине сада виднелся большой дом.
     Крадучись и крепко сжимая стилет, беглец приблизился к дому.
     Тихо скрипнула дверь.
     Темный коридор.
     Шаги служанки с лампой в руках.
     Спальня.
     Молодая женщина божественной красоты, встающая с постели и направляющаяся в помещение с какими-то магическими рисунками и символами на черных стенах.
     Колдовство, чародейство, магия…
     Добыча для инквизиции.
     Еще совсем недавно инквизиция не преследовала чародеев и колдунов, не наказывала их лютой смертью, но сегодня инквизиция расходилась не на шутку. Балтазар это хорошо знал. Знал он и то, что первым, кто потребовал суда над чародеями и предания их казни, был папа Иоанн XXII, сын сапожника, родившийся во французском городе Кагоре. Его понтификат приходится на 1316–1334 годы. Об этом понтифике и его предшественниках следует сказать отдельно, чтобы лучше понять религиозно-политическую атмосферу Западной Европы XIII–XV веков и те возможности, которые открывались перед пиратами и бандитами, вознамерившимися посвятить себя служению церкви.
     В XIII – начале XIV века в Центральной Европе получило широкое распространение движение за возрождение и утверждение идеалов первоначального христианства. Участников этого движения называли по-разному – бегинами, бегардами, лоллардами и т. д., но общим для них всех являлось зловещее название еретики.
     Одной из таких ересей, на которую обрушились безжалостные церковные гонения, было амальриканство, которое исповедывалось радикальной сектой братьев и сестер «святого духа». Эта секта возникла под влиянием строго осужденного церковью учения французского богослова Амальрика Бенского, отстаивавшего пантеистические взгляды на окружающий мир, то есть утверждавшего, что Бог незримо присутствует во всем сущем и ничего общего не имеет с антропоморфными образами Бога.
     Для своего времени это было очень смелым и даже дерзким утверждением, противоречащим сложившейся церковной традиции с ее иконами, скульптурами, символами и образами. И все же амальриканство представляло опасность для церкви не своим пантеизмом, очень сложным для ума простого верующего, а тем, что члены секты отрицали частную собственность, церковную обрядность, осуждали церковные таинства, почитание святых и реликвий, требовали, чтобы церковные иерархи, подобно евангельским апостолам, отказались от искушающей силы мирских благ. Церковников, которые были, как правило, выходцами из знатных и богатых феодальных родов, особенно бесило требование отказа от собственности и мирских благ.
     Какой дурак, кроме юродивых, фанатиков или умалишенных, откажется от земных благ, от сытой жизни, теплой постели, обольстительной красотки?
     Феодалы, клирики, да и многие люди простого звания, любили хорошо выпить и закусить, сладко поспать и предаться другим вполне естественным чувственным удовольствиям.
     Церковь считала все это проявлением греховной природы человека, но считать и официально декларировать можно все, что угодно, а в реальной жизни нормальный человек живет не проповедями и моральными императивами, а законами своего быта, своим повседневным трудом, своими земными радостями и горестями.
     Сектантам-радикалам можно было простить многое, включая их фанатичный аскетизм и личную нищету, ибо, как заметил один историк, аскеты, анахореты, монахи и радикально мыслящие сектанты в ряде случаев выполняли «грязную работу» за церковников, купавшихся в материальном благополучии как свиньи в навозной луже. Считалось, что своими страданиями эти «божьи дурачки» славят основные религиозные ценности и церковь, так как исходящий от них свет божественной святости отражается на церкви лучезарным сиянием, манящим верующих с их дарами и приношениями. Но как только «дурачки» слишком повышали голос и начинали настаивать на превращении своего образа жизни в общую норму поведения, картина резко менялась: из «божьих дурачков» они превращались в опасных еретиков.
     Учение амальрикиан было осуждено на соборах в Париже в 1210 году и Латеранском в 1215 году. Эту ересь необходимо было вырвать с корнем и предать огню. И ее вырывали самым безжалостным образом: братьев и сестер «святого духа» инквизиторы ловили во Франции и за ее пределами, предавая ужасным пыткам, сжигая на кострах.
     Особенно зверствовал инквизитор-садист Конрад Марбургский, который добивался от своих жертв признаний в поклонении Люциферу. С благословения этого палача в сутане сторонники многих сект стали именоваться «люциферианами».
     Чтобы церковный ярлык приобрел конкретный еретический смысл, инквизиторы не поленились и выдумали культ люцифериан. Скажем, посвящение в еретическую секту изображалось как поцелуй неофита в жабий зад. Таким же поцелуем неофит должен был приобщаться к самому Люциферу или его полномочному представителю, отрекаясь тем самым от католической веры. Затем следовала сатанинская трапеза, после которой начиналась оргия. Люцифериан обвиняли и в том, что они пасхальное причастие уносили из церкви во рту, чтобы выплюнуть его в отхожее место. Словом, обвинений хватало, насколько это позволяла злая фантазия клириков и их цепных псов – инквизиторов. Так постепенно закладывался фундамент для дикой травли алхимиков, магов, чародеев, колдунов.
     Хотя братья и сестры «святого духа» были повсеместно истреблены с использованием лживых обвинений в люциферианстве, но вместо них возникли другие еретические движения – Люди божьи, Друзья Бога, Люди ума, черпавшие свои религиозные идеалы из традиции первоначального христианства.
     Моему читателю небезынтересно будет узнать, что вопрос о дьяволе, его происхождении и сущности являлся и является одним из самых сложных и самых спорных вопросов для христианских богословов. Сложность и спорность его объясняется тем, что Библия не дает вразумительных и точных ответов на этот довольно каверзный вопросец.
     Многие знаменитые богословы потратили немало сил, чтобы разъяснить природу дьявола. Прежде всего они отталкивались от библейского образа змия-искусителя, ввергнувшего Еву и Адама в большой грех. Этот змий-искуситель – олицетворение Вселенского Зла, разными воплощениями которого, согласно богословским трактовкам, является Дьявол, он же Сатана, он же Царь Тьмы, Князь Ада, Главный Враг Бога, он же падший ангел Люцифер, низвергнутый с небес Богом за свои неизменные пороки – зависть и гордыню. В христианской традиции имя Люцифер используется для обозначения Сатаны как чрезмерно горделивого и слишком самонадеянного подражателя тому свету, который составляет мистическую славу Бога (он есть отраженный свет Бога). Эта традиция восходит к ветхозаветному пророчеству о гибели Вавилона, царю которого приданы черты языческого демона планеты Венеры. Парадоксальность данной традиции заключается в том, что Сатана (Князь Тьмы) имеет «светлое» обозначение, такое же, как Христос, который о себе говорит: «Я есмь ... звезда светлая и утренняя».
     Дьявол коварен, жесток, беспощаден и похотлив. Одновременно в качестве персонифицированного Вселенского Зла он является соперником Бога, воплощающего в себе идею Вселенского Добра. Будучи соперником Бога в борьбе за человеческие души, Люцифер выступает в роли величайшего мага, волшебника и чародея, способного перевоплощаться, принимать человеческое обличье, испаряться, мгновенно преодолевать огромные пространства, предоставлять запродавшим ему душу грешникам различные земные блага и вместе с тем наделять их магическими способностями вредить людям и всему живому. Люцифер может читать мысли людей, производить на свет монстров и делать множество других злокозненных пакостей.
     Если Бог, по учению богословов, трехлик, то дьявол многолик, чем он исключительно опасен и чрезвычайно страшен.
     Связь колдунов и чародеев со Вселенским Злом предполагалась, но не утверждалась по нескольким причинам. Одной из причин было то, что только с середины XI века католическая церковь развернула борьбу за независимость папства от германских императоров и итальянских нобилей (от лат. nobilis – знатный, благородный). До этого времени папа был не больше как простым подчиненным императора и часто зависимой креатурой окружающей аристократии. Поэтому в условиях феодализма независимость папства от светских властей рассматривалась как превращение светских владений папства, до сих пор лишь косвенно принадлежавших понтификам, в полные и безоговорочные церковные владения. Отстаивая независимость церковной собственности папство втянулось в длительную и кровавую борьбу с империей, да и не только с ней, за верховное господство. Эта борьба породила крестовые походы, инквизицию, утвердила автократию пап в Центральной Европе.
     Крестовые походы, задумывавшиеся как способ примирения латинской и греческой церквей под духовным руководством папы, на самом деле оказались страшным оружием в руках понтификов для достижения своекорыстных политических и экономических целей, но отнюдь не способом примирения двух церквей и, тем более, не способом защиты святой земли от мусульманских посягательств. Достаточно сказать, что первый крестовый поход, состоявшийся в конце XI века, в авангарде которого двигалось около трехсот тысяч воинов, устлал дороги Европы костями рыцарей и тысячами невинных жертв их похода в Иерусалим. Нестройными толпами, без всякой дисциплины и порядка, без карт и проводников, полагаясь только на промысел Божий, они голодными волками нападали на многие города, по неведению полагая, что тот или иной город непременно является Иерусалимом. Их продвижение в святую землю ознаменовалось морем крови, грабежами и пожарами. И все-таки цель была достигнута. Однако взятие Иерусалима сопровождалось невероятными и ничем не оправданными жестокостями: головы грудных младенцев и маленьких детей разбивались о стены домов, женщины насиловались, мужчин бросали в огонь. Многим пленным распарывали животы в поисках проглоченных драгоценностей. Евреев загнали в синагогу и там сожгли. Было убито свыше семидесяти тысяч человек. Кстати, совсем иначе вели себя мусульмане, захватывая Иерусалим. Они не врывались в храмы и не грабили их, а мирно молились на ступеньках этих храмов. Конечно, воины Аллаха не были альтруистами, но и не были такими бандитами, как алчные крестоносцы.
     Церковь закрывала глаза на ужасные «подвиги» крестоносцев, так как их походы укрепляли папскую власть и наполняли церковную казну звонкой монетой. Это укрепление власти осуществлялось за счет того, что тысячи людей разных сословий попадали под церковную юрисдикцию. Как только человек делался крестоносцем, он выходил из сферы действия светских властей и становился подданным церкви. Так папы ковали свой грозный меч для подчинения церкви императоров, королей, феодальных князей и даже целых народов.
     Естественно, что на первых порах борьбы за власть понтификам было не до колдунов или ведьм. Им вполне хватало борьбы с ересью, ослаблявшей авторитет церкви и папства.
     Богословы определяли ересь как проповедь новых лжевероучений и упрямое отстаивание ошибочных религиозных взглядов. Понятно, что обвинение в колдовстве никак нельзя было подвести под такое определение ереси, поскольку ведьмы и колдуны никаких еретических взглядов не отстаивали, хотя служили дьяволу или сотрудничали с адскими силами.
     Еретики тоже были «слугами дьяволами», но, в отличие от колдунов и ведьм, еретики по наущению Люцифера преследовали более грандиозные цели, стремясь ниспровергнуть господствующую церковь, заменить ее сатанинской организацией. Колдуны и ведьмы ничего подобного не преследовали, а занимались только мелким вредительством и разными незначительными подлостями. Поэтому до XIV столетия они хотя и наказывались, но не преследовались в массовом порядке. Характерно, что делами о ведовстве занимались как светские суды, так и церковные, то есть это были дела смешанной юрисдикции. Более того, в первые два столетия существования инквизиции папы неоднократно пресекали попытки инквизиторов подчинить своей юрисдикции подобные дела, мотивируя это тем, что дела о ведовстве только перегрузят инквизиционные трибуналы и отвлекут инквизицию от выполнения ее непосредственных функций по преследованию еретиков.
     Чтобы колдовство и ведовство превратились в объект массового преследования со стороны инквизиции, они должны были «явно запахнуть ересью». Такое возможно только при условии объединения разрозненных колдунов и ведьм в тайную организацию. Вот здесь-то и постаралась инквизиция, вдохновляемая Иоанном XXII по двум причинам. Во-первых, папа очень боялся этих мелких вредителей, которые в союзе с алхимиками и магами могли отравить понтифика, навести на него порчу или сделать еще какую-нибудь вредную гадость. Во-вторых, борьба за власть со светскими правителями требовала определенных рекламных акций в пользу церкви, демонстрирующих, что церковь прилагает все силы в борьбе за души верующих.
     Иоанн XXII правильно понял задачи, стоящие перед католической церковью, которая погрязла в кровавой борьбе за власть и требующиеся для этого деньги. Процессы над колдунами и ведьмами вызывали в народе всеобщий ужас, негодование, страх, чувство незащищенности, убеждали верующих в том, что только церковь с помощью инквизиции сможет уберечь их от сатанинских козней. Примеров такого рода козней было предостаточно. Под пытками обвиняемые признавались в том, что летали на шабаши, где ели мясо младенцев, придавались блуду с гигантским черным козлом, распространяли эпидемии чумы, вызывали падеж скота, занимались поджогами, кражами и прочим вредительством.
     Много усилий тратила инквизиция и на борьбу с ревизионистами внутри самой церковной организации. Особенно досаждали францисканцы, влияние которых в конце XIII столетия достаточно сильно сказывалось во Франции, Италии и Испании.
     К францисканцам с их обетом нищеты и целомудрия тянулись все те верующие, которые надеялись изнутри реформировать и оздоровить церковь. Однако в своей массе члены ордена были неоднородны; значительная их часть, вкусившая сладкие плоды мирских дарений и папского покровительства, отнюдь не стремились нищенствовать. Поэтому нет ничего странного в том, что орден францисканцев в конце концов раскололся на два течения – конвентуалов и спиритуалов.
     Конвентуалами являлись представители верхушки ордена, выступавшие за отмену строгого орденского устава и тесно связанные с церковной иерархией. Спиритуалы же выступали сторонниками первоначальных идеалов и принципов ордена, то есть выступали против богатств клириков и требовали превращения всей церкви в сообщество праведников. Наиболее рьяно за эти идеалы и принципы боролись фратичелли (братцы), создавшие полутайную организацию Братьев бедной жизни, и флагелланты (бичующиеся).
     Папский престол, лавируя и хитря, пытался приручить спиритуалов, а вместе с ними и многочисленных их последователей из числа мирян. Иногда это удавалось, но в основной своей массе спиритуалы не желали идти на компромиссы, что в конечном счете привело их в стан еретиков. Так, в 1318 году папа Иоанн XХII вызвал в Авиньон 65 видных спиритуалов во главе с францисканцем Бернаром Делисье, которые открыто требовали отмены инквизиции. Понтифику удалось подкупами и угрозами заставить 40 из них отказаться от своих взглядов и подчиниться церковной дисциплине. Однако 25 спиритуалов во главе с Делисье остались на прежних позициях и в результате были переданы в руки инквизиции, которая четырех сожгла в Марселе, а остальных, включая Делисье, осудила на пожизненное тюремное заключение.
     В 1252 году в Париже появилась книга францисканца Джерардино из Борго-Сан-Донино под названием «Введение в Вечное Евангелие», в которой были представлены крамольные сочинения калабрийского аббата и богослова Иоахима Флорского (Gioachino di Fiore, 1130–1202 или 1205), осужденные еще в 1215 году IV Латеранским собором. В книге Джерардино, взятой на вооружение спиритуалами, говорилось, что Ветхий и Новый заветы потеряли свое значение и должны уступить место «Вечному Евангелию».
     «Вечное Евангелие» Иоахима Флорского повлияло на Данте, писавшего, что калабрийский аббат «одарен пророческим духом». Сильное влияние учения Флорского испытал на себе в XV веке мятежный монах Савонарола. Высоко оценивал его идеи в XVII веке неаполитанский философ Джамбаттиста Вико. В XIX веке о нем часто вспоминали писатели-романтики.
     Идейный семена «Вечного Евангелия» мы встречаем у Августина Блаженного, зачинателя средневековой литературы, автора первой христианской утопии. Его мысли о земном Вавилоне и небесном Иерусалиме, его предвозвещение «тысячелетнего царства праведников» восприняли разные толкователи Апокалипсиса, новоявленные пророки, многочисленные искатели «царства Духа», среди которых наиболее примечателен Иоахим Флорский, оказавший сильное влияние на францисканское движение. Кстати, августиновские образы «Града Божьего» и их отражение в «Вечном Евангелии» были развиты авторами старофранцузских романов о Граале, противопоставивших таинственное братство рыцарей, наследников Иосифа Аримафейского, светскому государству. Верою в «тысячелетнее царство» и небесный Иерусалим были проникнуты в XV веке гуситские гимны.
     В «Вечном Евангелии» предсказывалось наступление «тысячелетнего царства справедливости», которому должен был предшествовать «страшный суд над выродившейся церковью и развращенным миром». Иоахим не только отрицал церковную обрядность и проповедовал бедность, но он также призывал к открытой борьбе со злом в мире.
     Когда на исходе XII столетия в среде нищенствующих монахов начали распространяться идеи «Вечного Евангелия», повергшие в ужас всю латинскую иерархию, ходили слухи, будто бы «Вечное Евангелие» принесено с небес ангелом на медных досках и отдано одному священнику по имени Кирилл. Священник передал эти доски аббату Иоахиму, умершему за несколько десятилетий до того времени, когда увидела свет книга францисканца Джерардино, якобы составленная в форме введения Иоанном Пармским, генералом ордена францисканцев. В этом введении указывалось на то обстоятельство, что Иоахим в свое время совершил путешествие в святую землю, отличался безупречной ортодоксией и затем был причислен к лику святых. Аббат принимал в качестве основного положение о том, что римское христианство уже совершило свое дело и теперь идет к своему неизбежному концу. Доказывалось также, что в божественном управлении миром существуют различные эпохи, а именно: вначале мир находился под непосредственным влиянием Бога-Отца, затем наступила эпоха Бога-Сына, сейчас наступает время, когда мир должен перейти под влияние Бога-Духа. В грядущую эпоху отпадет всякая надобность в религии, ибо наступит царство всеобщего разума.
     Сторонники и последовали идей «Вечного Евангелия» заявляли, что это сочинение заменяет Новый Завет, как Новый Завет заменил Старый Завет. Все три книги составляют тройственное откровение, соответствующее божественной троице.
     Хотя папство официально и не объявило «Вечное Евангелие» еретической книгой, однако инквизиция сурово преследовала верующих, уличенных в симпатиях к учению автора этой книги. Преследовались и спиритуалы, для которых «Вечное Евангелие» стало едва ли не главным идеологическим руководством.
     Против «Вечного Евангелия» ополчился генерал ордена Бонавентура, пользовавшийся большим авторитетом как внутри ордена, так и за его пределами. Он требовал жестокого преследования почитателей «Вечного Евангелия». Церковь прославила его за написание биографии Франциска, объявив созданную им книгу канонической. Впоследствии Бонавентура получил звание «серафического доктора».
     Особенно жестоким преследованиям подверглись спиритуалы при папе Иоанне XXII, издавшем против них буллу, которая кончалась словами: «Бедность – вещь великая, но выше ее невинность, а выше всего – полное послушание». Эта булла предавала отлучению спиритуалов и грозила им казнью на костре. И костры полыхали. Не одна сотня спиритуалов накормила их пламя своей плотью.
     Крайне жестоко обошелся Иоанн XXII с фратичелли. 12 ноября 1323 года он издал буллу, в которой объявлялось ложным и еретическим утверждение фратичелли, гласящее, что Христос и апостолы не владели никаким имуществом. Одновременно папа защищал тезис о божественном происхождении права собственности.
     Почему Иоанн XXII особенно ненавидел фратичелли? Только ли потому, что они были слишком радикальными, или еще и по другим причинам?
     Ответ будет с перевесом в сторону других причин. Суди сами.
     Хочу обратить внимание читателя на то, что Жак д’Осса, будущий папа Иоанн XXII, являлся французом. Это важно иметь в виду и вот почему.
     В 962 году германским королем Оттоном I была основана Священная Римская империя, включавшая в свой состав Северную и Среднюю Италию, а позднее Чехию, Бургундию, Нидерланды, швейцарские и другие земли. В середине XIII столетия для империи была безвозвратно утеряна Италия. С конца XV века империя стала называться Священной Римской империей германской нации. Постепенно Германия, занимавшая господствующее положение в империи, стала распадаться на территориальные княжества. Вестфальский мир 1648 года закрепил превращение империи в конгломерат независимых государств. Окончательно империя была ликвидирована в ходе наполеоновских войн.
     В XIII веке Рим все больше подчиняет себе Италию с целью построения теократического государства и одновременно присваивает себе право толкования канонов, тем самым ставя себя выше церковных Вселенских соборов. Более того, римская курия начинает активно отстаивать тезис, гласящий, что папа является главным источником права и высшим законодательным органом христианского мира. Особенно много внимания юридическому обоснованию папского всемогущества церковные теоретики уделяли в первой половине XIII столетия. Как отмечают историки, никакая светская власть не в состоянии была противопоставить что бы то ни было грандиозному юридическому монументу, каким являлся «Корпус канонического права», собравший воедино сильнейшие аргументы в защиту принципа гегемонии папства и в отстаивании идеи подчинения ему имперской светской власти.
     Составление этого «Корпуса» было поручено папой Григорием IX кардиналу-доминиканцу Раймунду Пеннафорте. В основе опубликованного в 1234 году «Корпуса» легли декреталии самого Григория IX и сборник разных папских постановлений, собранных болонским монахом Грацианом. Позже «Корпус» дополнялся, и при папе Клименте V в начале XIV века в него вошли новые статьи – «климентины».
     Истребление династии Гогенштауфенов позволило папству присвоить право непосредственного распоряжения императорским престолом. Церковь не замедлила воспользоваться этим правом при избрании и короновании императора в 1273 году. Новым императором должен был стать австрийский граф Рудольф Габсбург. Однако, когда Рудольф потребовал присяги от жителей Романии, Этрурии и Ломбардии, папа заявил резкий протест и не разрешил королю явиться на коронацию в Италию. Более того, было выдвинуто встречное требование: Рудольф должен примириться с Карлом Анжуйским, отказаться от притязаний на Неаполитанское королевство и признать за Римом прав на Сицилию, Сардинию и Корсику. В результате вспыхнувшего конфликта Рудольф оставался до самой смерти только королем, а не официально коронованным императором.
     Папство торжествовало победу, считая окончательно решенным тянувшийся на протяжении около трех веков спор между светской и духовной властью о верховенстве в делах государственного строительства и государственной политики. Однако церковь торжествовала преждевременно, так как с ликвидацией германской проблемы для папства возникла новая проблема – французская. Истоками этой проблемы являлась передача папством Карлу Анжуйскому владений сицилийской короны, что вызвало недовольство арагонского короля Педро III. «Сицилийская вечерня» 1282 года была использована им в качестве предлога для войны с Францией. Папа Мартин IV объявил арагонского короля низложенным с престола и освободил вассалов и подданных от верности ему. После этого папа «передал» французскому принцу арагонскую корону и призвал к организации крестового похода на Арагон.
     Во время военных действий умер французский король Филипп III. Был заключен мир, по которому папско-французская коалиция понесла большие потери: Неаполитанское королевство распалось на две части – остров Сицилию, доставшийся Арагону, и Южную Италию с Неаполем, оставшуюся в руках французов.
     Дружба между папством и Францией оказалась непродолжительной. Французский король Филипп IV Красивый, вступивший в 1294 году в войну с Англией, потребовал для покрытия военных расходов введения специального налога, распространявшегося и на духовенство. Тем самым Филипп бросил вызов Риму, так как им отменялось требовавшееся ранее согласие римской курии на обложение налогом духовенства.
     Папа Бонифаций VIII в 1296 году специальной буллой запретил налогообложение духовенства без разрешения курии, отменил все сделанные его предшественниками уступки и объявил церковные кары тем, кто будет взимать или платить не разрешенные папой налоги. В ответ на это разгневанный французский король запретил вывоз из Франции золота, серебра и всяких драгоценностей, что чувствительно било по финансовым интересам Рима. Папа испугался и поспешил издать новую буллу, заметно смягчив критику в адрес французского короля. Но последнего все это мало беспокоило.
     Ситуация обострялась.
     Конфликт стремительно нарастал.
     С одной стороны, Рим боялся могущественной Франции, а с другой стороны, он еще больше боялся потерять власть церкви над светскими государями, что сказалось бы на политическом и финансовом статусе церкви, чьи иерархи привыкли жить в роскоши и диктовать свою волю мирянам.
     Страх потерять власть и деньги обусловили появление буллы от 18 ноября 1302 года, в которой говорилось, что духовная власть передана человеку, но она не человеческая, а Божеская, и кто не повинуется ей, противится воле Господней и подлежит принудительному спасению. Далее было сказано, что «короли должны служить церкви по первому приказанию папы. Папе принадлежит право карать светскую власть за всякую ошибку. Светской власти это не дано».
     Довольно смелый тон буллы отчасти объяснялся тем, что французский король в это время потерпел поражение в борьбе с Англией. К тому же Бонифаций VIII надеялся на помощь Альбрехта Австрийского, которому он предложил императорскую корону, хотя еще совсем недавно зло поносил его самыми бранными словами. К императорской короне прилагалась и большой кусок лакомого пирога, именуемый «преступной Францией». Но папа просчитался, ибо, во-первых, Альбрехт отнюдь не рвался скрестить меч с французским королем, а во-вторых, французский король, несмотря на поражение в войне с англичанами, был достаточно силен и не намеревался капитулировать перед Римом.
     Вскоре французы, изрядно разозленные поведением римской курии, обвинили Бонифация VIII в том, что он противозаконно занимает папский престол. В связи с этим государственный совет Франции вынес решение о немедленном созыве церковного собора, который осудил бы папу как еретика, симониста и чудовищного преступника.
     По поручению французского короля его ближайший советник Гильом Ногаре отправился в Италию, где организовал из противников папы вооруженный отряд и вместе с двумя кардиналами, которые были обижены римским первосвященником, арестовали и хорошенько поколотили Бонифация VIII. Однако вскоре в папскую резиденцию прибыло из Рима несколько сот всадников для спасения рехнувшегося от страха и унижений Бонифация. Папу переправили в Рим, где 11 октября 1303 года он распрощался со своей грешной душой.
     Начались срочные поиски кандидата на внезапно открывшуюся вакансию. Впопыхах новым папой избрали безвольного и невзрачного монаха, который вскоре был отравлен винными ягодами.
     После его смерти около года велась ожесточенная грызня вокруг новых кандидатов на папский престол. Франция требовала от Рима полной покорности и с помощью угроз настояла на том, что гасконский прелат Бертран де Го стал папой Климентом V, с именем которого связана новая эпоха в истории папства, известная как «авиньонское пленение пап».
     Новому папе предоставили для постоянного пребывания небольшой французский город Авиньон.
     Однако «авиньонским пленом» дело не ограничилось. Французские власти твердо решили поставить под жесткий контроль политику католической церкви. С этой целью в кардинальскую коллегию назначается несколько французов, чтобы обеспечить избрание и в будущем «французских» пап. Но подобных назначений Филиппу IV показалось мало. Он хочет дополнительных гарантий, и папство вынуждено принести в жертву королевской воле орден тамплиеров (храмовников).
     Тамплиеры (от фр. temple – храм) – члены католического духовно-рыцарского ордена, основанного в Иерусалиме в 1118 или в 1119 году. В обязанность тамплиеров входило покровительство пилигримам по дороге в Иерусалим.
     Орден тамплиеров был очень богат. Его братья беззастенчиво занимались ростовщичеством, резко порицаемом церковью. Не раз орден за высокие проценты предоставлял займы самому французского королю. В его храмах, больше напоминавших хорошо укрепленные крепости, хранилось много золота и драгоценностей.
     Увлекшись погоней за наживой, храмовники начисто забыли о том, для чего был создан их орден, а орден, между прочим, был создан для освобождения святой земли от мусульман.
     Их несметные богатства манили к себе власть имущих, кружили голову, ослепляли. И французский король не выдержал искушения золотом. В неукротимом желании присвоить себе богатства храмовников его поддержала и знать, рассчитывавшая получить хотя бы крохи этого богатства, и купечество, и ростовщики, видевшие в ордене опасного конкурента.
     Чтобы несколько замаскировать перед верующими свои алчные интересы, французские власти начали распускать порочущие храмовников слухи. Вначале зашептались о том, что передовой отряд христианства не только изменил своему знамени, но и находится в тайном сговоре… с мусульманами. Кстати, последнее было не исключено, так как торговля, которой активно занимались храмовники, не знает культурных и религиозных границ. Затем их громко обвинили в ереси и чернокнижии. Утверждали, что они водятся с самим дьяволом, придаются чудовищному разврату, не брезгуют садомским грехом.
     В результате такой наглой атаки на храмовников от папы было получено высочайшее разрешение на инквизиционное расследование, за которое Филипп IV, по словам летописца Толомео из Лукки, заплатил папе Клименту V 100 тысяч гульденов.
     Расследование и последующее судилище закончилось сожжением более пятидесяти храмовников. Другая их часть прошла через страшные пытки. Все имущество ордена было конфисковано в пользу короны.
     В начале августа 1309 года в Париже собралась папская комиссия. Ей представили гроссмейстера ордена, который клятвенно заявил, что никогда не изменял католической вере, и отрицал, как и многие другие тамплиеры, предъявляемые обвинения в преступлениях.
     В мае следующего года сто тринадцать тамплиеров были сожжены на кострах у Сент-Антуанских ворот. Они умирали мученической смертью, но никто из них не предал идеалы ордена, не оказался вероотступником.
     Прошло еще шесть лет.
     Гроссмейстеру ордена Жаку де Молэ и оставшимся в живых рыцарям объявили приговор.
     Под унылые звуки вечернего колокола тамплиеров привели на один из островков Сены, где уже были приготовлены для них костры и суетились палачи.
     Вспыхивает огонь.
     Клубится дым.
     Из дыма и пламени доносятся страшные проклятия в адрес римского понтифика и французского короля.
     Спустя месяц после сожжения на костре великого магистра Климент V умер, а в октябре этого же года скончался и Филипп Красивый.
     Говорят, проклятия свершились.
     Идя на поводу у светской власти, папа благословил инквизицию на аресты и пытки храмовников в Англии, Испании, Италии, Германии и на Кипре.
     И все же авиньонские папы лелеяли надежду ослабить или вовсе избавиться от гнета светской власти. Хотя они и не покидали пределов Франции, тем не менее стремились не допустить усиления влияния империи в Италии и с этой целью поддерживали самостоятельность Неаполитанского королевства, в котором видели противовес политике империи.
     Закулисные папские интриги, борьба на нескольких политических фронтах за усиление своей власти в решении сугубо земных вопросов требовали больших денег. Обычные налоги на крестьян и горожан не слишком обогащали папскую казну. Приходилось изыскивать все новые и новые источники доходов. На этом поприще особенно прославился папа Иоанн XXII, который за время своего понтификата успел накопить 18 миллионов золотых флоринов и драгоценностей более чем на 7 миллионов флоринов. Собранные им деньги якобы предназначались для крестового похода, но поход так и не состоялся. Значительные доходы были получены и от отмены некоторых канонических законов, а также от торговли выгодными церковными и монастырскими должностными местами. Поскольку доходной церковной или монастырской должностью, называемой бенефицией, могло владеть и отсутствующее в данном месте лицо, синекура (от лат. sine cura – без заботы; хорошо оплачиваемая должность, не требующая особого труда), то за приличные деньги можно было легко стать обладателем нескольких выгодных бенефиций. Уже в XII веке начала практиковаться продажа епископских мест (экспектация), которая к концу XIII столетия стала очень важной статьей папских доходов.
     При Иоанне XXII широкий размах получила торговля индульгенциями, «очищающими от грехов» всех, у кого в кошельке завалялось несколько лишних монет. Торговля отпущениями прошлых, настоящих и будущих грехов быстро обогащала папскую казну и, естественно, самого папу.
     В течение первого года дополнительные доходы были получены от продажи многих духовных бенефиций. При этом Иоанн XXII действовал, руководствуясь правом диспенсии, то есть руководствуясь правом отменять канонические законы; его же законы не подлежали юридической кодификации и основывались только на неограниченной папской власти. Не случайно папские «законы» охарактеризованы как «supra legem» (надзаконие), а самого творца этих «надзаконий» называли «legibus absolutus» (освобожденный от законов).
     В авиньонский период папские поборы, налагаемые на духовенство и разные слои населения европейских стран, становятся все более и более невыносимыми.
     Пребывание пап в Авиньоне очень негативно отражалось на папских делах в Италии. Могущественные феодалы и небольшие итальянские республики рвали на части Папскую область. Внутри Рима также не прекращалась ожесточенная грызня за власть.
     Последние авиньонский папа Григорий XI, боясь потерять все свои итальянские владения, вынужден был расстаться с богатым и уютным Авиньоном, где он жил на широкую ногу, и перебраться в нищий, неспокойный Рим. Этому переезду способствовала война с Флоренцией, власти которой, ловко играя на национальных чувствах, выступали с публичными призывами осадить прыть французских захватчиков. Для борьбы с флорентийцами папа двинул наемную бретонскую бригаду во главе с кардиналом Робертом из Женевы (будущий антипапа Климент VII), который устроил в Италии кровавую баню.
     Таковы были стародавние времена и стародавние нравы. Впрочем, не стоит слишком обольщаться на свой небезгрешный счет. Просто примем кое-что из сказанного к сведению, и вернемся к Балтазару в тот момент, когда он очутился в незнакомом доме и увидел молодую, красивую женщину.
     Начало светать.
     Косса решил не искать новых приключений. Закутавшись в плащ, он выскользнул на улицу и направился к центру города, где возвышался дворец его верной подруги Имы Давероны.
     Рассказав любовнице о своих ночных похождениях, Балтазар поинтересовался относительно того дома, в котором ему повстречалась загадочная красавица.
     – Ложись спать, а когда проснешься, будешь знать все, – последовал краткий ответ.
     Через несколько часов отдохнувший Косса, потягивая вино, слушал рассказ Имы о девушке по имени Яндра делла Скала, родом из Вероны.
     Прадеды и отец Яндры были правителями Вероны. Несколько лет назад отца красавицы убил его брат, который теперь правил Вероной. Спасаясь от преступного дяди, семнадцатилетняя Яндра бежала из родного города.
     Яндру отличала не только красота, но и незаурядный ум, широкая образованность, а также необычайная любознательность. Говорили, что она чародейка и предсказательница.
     Сейчас она живет в доме кардинала Санта Кьяра, который безумно ее любит и прячет от лап инквизиции, подозревающей несчастную в колдовстве и чародействе.
     Через час после знакомства с биографией Яндры наш неутомимый авантюрист был на пороге ее дома.
     Знакомство состоялось быстро и легко, но затем началось неожиданное и самое неприятное.
     В сад полезли какие-то вооруженные люди.
     Косса, вспомнив рассказ своей любовницы, мгновенно догадался, что в дом рвутся слуги инквизиции.
     – Надо бежать! – крикнул он, обнимая девушку и увлекая ее на улицу.
     Размахивая стилетом, Косса бросился в сторону калитки, но не тут-то было. Слуг инквизиции оказалось слишком много.
     Беглецов схватили и препроводили в застенки инквизиции.
     Над Балтазаром и Яндрой нависла смертельная угроза.
     Ранним февральским утром Болонья была разбужена топотом копыт многочисленных коней, яростными криками и звоном железа. Это в город ворвался Гаспар Косса со своими лихими пиратами.
     Балтазар очутился на свободе.
     Спустя несколько дней на свободе очутилась и Яндра.
     Снова начались пиратские будни Балтазара Коссы.
     Несколько лет корабли Балтазара бороздили воды Средиземного моря. Грабили всех без разбора – мусульман и христиан. Набегам подвергалось африканское побережье, прибрежные города Испании, Корсики, Сардинии и континентальной Италии.
     Во время набегов на христианские области в первую очередь грабились церкви, ибо именно они приносили самую богатую добычу. Все это сопровождалось страшной и беспощадной резней.
     Но однажды судьба-плутовка отвернулась от не в меру алчного и кровожадного пирата.
     Пиратские корабли попали в ужасный шторм. Они трещали, ломались и тонули.
     Балтазар, Яндра и несколько его приспешников чудом спаслись на утлой лодке.
     Лодку с тремя мужчинами и женщиной выбросило на итальянский берег, как раз недалеко от тех мест, где совсем недавно бушевала пиратская шайка Коссы.
     По дороге в город они были схвачены крестьянами, узнавшими пиратов.
     За бандитами захлопнулась тяжелая дверь тюремной камеры.
     Спустя несколько дней стены узилища вздрогнули.
     Мощные удары катапульт сотрясали крепостные стены города.
     Балтазар был вызван на допрос. Его допрашивал сам папа Урбан VI, первый из пап, обосновавшийся в Италии после почти столетнего периода, когда понтифики покинули Рим и обосновались в провинциальном Авиньоне. Там, в Авиньоне, купленном папством у Франции, они пользовались всеми удовольствиями жизни, обитая в великолепном дворце.
     Понтификат Урбана VI приходится на 1378–1389 годы. После смерти Григория XI, французского ставленника, на римский престол взошел архиепископ Бари Бартоломео Приньяно, принявший имя Урбана VI. На этом настаивали римляне, требовавшие папу итальянского происхождения. Правда, по тайному сговору с Бартоломео Приньяно было решено, что через несколько дней вновь избранный папа отречется от престола в пользу французского кардинала из Женевы. В знак благодарности ему был обещан кардинальский сан. Однако бывший архиепископ был отнюдь не простаком. Человек властный, самолюбивый и коварный, он решил не менять престол на кардинальскую мантию.
     Вспыльчивый характер папы, его грубость и агрессивность вызывали всеобщее недовольство. Но французы явно недооценили характер Урбана VI и негативное отношение итальянцев к французским креатурам. В результате французские кардиналы, заправлявшие конклавом, вынуждены были выбрать нового папу, которым стал Роберт Женевский, печально известный своей кровавой резней в итальянском городе Чезена. Он принял имя Климента VII и попытался с помощью оружия покорить Рим. Однако население города защитило Урбана VI и вынудило французского антипапу отступить.
     Направившись в Авиньон, Климент VII быстро восстановил там былую папскую администрацию.
     В результате всех этих перипетий в западной церкви произошел раскол, получивший название Великой схизмы и продолжавшийся несколько десятилетий.
     Урбана признавало большинство государств Италии и Германии, а также Англия, Венгрия и Польша. Климента признавали Франция, Шотландия, Неаполитанское королевство, Савойя и Испания.
     Вняв совету Екатерины Сиенской, которая в свое время организовала возвращение папы Григория XI из Франции в Италию, Урбан объявил крестовый поход против антипапы и его сторонников.
     Война разгоралась не на шутку.
     Папа Урбан VI прежде всего начал борьбу с королевой Иоанной Неаполитанской, которая заняла сторону антипапы. Римский папа провозгласил ей анафему и низложение с королевского престола как злостного врага апостольской церкви.
     Для войны требуются деньги и наемники.
     Деньги были получены от распродажи имущества, принадлежавшего церкви, и налогов на духовенство. Все золото, находившееся в церквах, перелили в монеты.
     С армией помогла Катерина Сиенская, которая убедила старого венгерского короля на время оставить турецкую армию в покое и двинуться с войсками в Италию. Во главе венгерских войск был поставлен Карл Дураццо, племянник короля.
     Военный поход против Неаполитанского королевства оказался удачным. Сначала был захвачен муж королевы, а потом и она сама. Урбан приказал бросить ее в тюрьму и там задушить. Приказ был выполнен. А неаполитанским королем провозгласили Карла Дураццо.
     Легкая победа кружит понтифику голову. Он принимает решение несколько потеснить новоиспеченного неаполитанского короля с помощью своего племянника Франческо Приньяно, человека пустого и ленивого, которого папа задумал сделать герцогом Капуи и Амальфи, маркизом Ночеры, а также передать ему во владения еще несколько районов Неаполитанского королевства.
     От этой новости у Карла Дурацци глаза выпучились и полезли на лоб.
     – Я не могу разобщать королевство! – вскричал он.
     – Тогда я совсем отстраняю тебя от управления королевством, – последовал решительный и грубый ответ.
     Так было положено начало новому военному конфликту.
     Этот конфликт был усугублен арестом уважаемых и образованных кардиналов, членов святой коллегии, которых папа подозревал в дружеских связях с Карлом Дурацци.
     В самый разгар военных действий судьба и свела Балтазара с Урбаном VI.
     Начались торги, закончившиеся обещанием пиратам сутаны в обмен на их помощь в борьбе с непокорным неаполитанским королем.
     На следующий день Косса во главе папского войска неожиданно напал на противника и преследовал его почти до самого побережья.
     Папа был доволен. Узнав, что Косса пять лет проучился на теологическом факультете в Болонье, он предложил пирату церковный сан для проведения следствия над подозреваемыми в нелояльности кардиналами.
     В качестве священников Балтазар Косса и его друзья-пираты Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буонакорсо начали свою церковную карьеру в камере пыток.
     Кардиналов пытали зверски.
     Не обращая внимание на изощренную работу заплечных дел мастеров, Косса невозмутимо и хладнокровно вытягивал у допрашиваемых «признание».
     Пока папа и бывшие пираты занимались кровавыми делами, Карл Неаполитанский готовился к новым военным действиям. Собрав достаточно большие силы, он направился к Ночере, чтобы поквитаться с понтификом за все его козни и злодеяния.
     И снова Косса оказал папе большую услугу. Тайно покинув Ночеру, он встретился с претендентами на трон неаполитанского короля и уговорил их отправиться на помощь Урбану.
     Карл не препятствовал освободителям папы, которые перевезли понтифика из Ночеры в Салерно. Король хотел только одного – положить конец папским интригам и дорогостоящим кровавым авантюрам.
     Во время бегства Косса по приказу папы убил одного из епископов, обвиняемых, наравне с кардиналами, в «предательстве». Только кардиналу-англичанину удалось спастись благодаря ходатайству английского короля, который прозрачно намекнул на то, что в случае неосвобождения кардинала папе придется весьма туго, ибо английскому монарху придется задуматься, не является ли законным папой Климент VII.
     Урбан был взбешен, но все же, скрипя зубами, приказал освободить английского кардинала, боясь потерять из-за него свое влияние в Англии.
     Остальных арестованных в мешках бросили за борт.
     Тем временем в Неаполитанском королевстве разгорались с новой силой политические страсти и военные действия. Приверженцы папы, подкупленные его заманчивыми обещаниями, восстали против Карла и убили его.
     Король умер, но осталась королева и ее сын.
     Что с ними делать?
     Не долго думая, папа посылает королеве анафему. Все это делалось с одной единственной целью – убедить неаполитанцев сделать своим королем папского племянника.
     Науськиваемый бывшим пиратом, а теперь верным сподвижником, и подогреваемый своей неукротимой алчностью, Урбан VI начинает вынашивать планы больших завоевательных походов, Так, им были объявлены крестовые походы против Неаполитанского королевства, а также против византийских «раскольников-греков» с целью помочь им вновь «обрести свет», утраченный несколько веков назад.
     Но Урбану не удалось осуществить свои воинственные планы. По дороге в Рим он упал с мула и, как говорится, свернул себе шею, то есть отдал на Божий суд свою очень грешную душу.
     Через короткое время потерпел крушение корабль, на котором находился папский племянник. Племянник пошел на корм рыбам.
     Когда умер Урбан VI, многим стало казаться, что вот-вот должен закончиться раскол западной церкви. Однако этим надеждам не суждено было оправдаться. Избрание нового папы лишь продлило судороги раскола.
     Новый папа, кардинал Пьетро Томачелли, родом из Неаполя, назвался Бонифацием IX. А через несколько лет после избрания Бонифация на престол святого Петра в Авиньоне был провозглашен папой преемник Климента VII – Бенедикт XIII. Раскол не только продолжился, но еще более углубился. Папу Бонифация поддерживали Англия, Португалия и Венгрия. На стороне авиньонского папы были королевские дворы Франции, Неаполя, Шотландии и отчасти Германии. Остальные европейские государства сохраняли нейтралитет.
     В период понтификата Бонифация в Риме пышно процветали непотизм (от лат. nepos (nepotis) – внук, племянник; раздача римскими папами доходных должностей, высших званий, земель своим родственникам для укрепления собственной власти), торговля отпущениями грехов и далеко зашедший куриальный бюрократизм.
     Бонифаций IX являлся другом семьи Косса и ровесником Балтазара. Ему было тридцать лет, а Балтазару – двадцать девять. Правда, Балтазар, несмотря на свои кровожадные пиратские повадки, был человеком образованным, а Бонифаций – невеждой. Безграмотность молодого неаполитанского феодала, взгромоздившегося на римский престол, была до того вопиющей, что он не только не понимал содержания документов, приносимых ему на подпись, но даже с трудом подписывал их. Но зато алчность его не знала границ. Как свидетельствуют историки, он продавал даже «воздух», то есть продавал одну лишь перспективу обладания церковным постом, и греб за этот «воздух» огромные деньги, хотя и не был верен слову. Не случайно этот папа вошел в историю под кличкой Симонист.
     На другой день после восшествия на престол папа пригласил к себе Коссу и объявил ему:
     – Я назначаю тебя архидиаконом в соборе святого Евстафия. Ты должен постоянно быть при мне в Ватикане, так как грядут серьезные события, а мне требуется умный советчик.
     Умный советчик помогал папе безудержно обогащаться за счет изобретения все новых и новых способов выколачивания денег, не забывая при этом о собственных интересах и потребностях, которые росли как на дрожжах. Женщины, роскошная жизнь и прочее, прочее, прочее… Все это постоянно требовало туго набитого кошелька. И он его постоянно и бесцеремонно набивал под самую завязку.
     В феврале 1395 года король Франции собрал в Париже собор, на котором призвал обоих пап отречься от престола, чтобы спасти церковь. Но папы остались глухи к этому обращению. Тогда был созван еще один собор, на котором было решено «вывести церковь из повиновения и одному и другому папе». Однако и этот собор не слишком озаботил пап, хотя несколько встревожил их, заставив подсуетиться.
     14 апреля 1399 года французская армия окружила папский замок в Авиньоне и вынудила Бенедикта XIII сдаться.
     – Я обещаю немедленно сложить тиару, – заявил Бенедикт, напуганный решительными действиями французского короля. – Но одновременно Бонифаций обязан сделать то же самое.
     Франция, Англия, Кастилия и другие государства решили направить послов в Рим для переговоров с Бонифацием об отречении римского понтифика от престола и прекращении раскола.
     Переговоры состоялись.
     И что же?
     Бонифаций, посоветовавшись с Коссой, обещал дать письменный ответ, но время шло, а ответа не было.
     С помощью Коссы папа прочно обосновался в Риме и уже не думал ни о каком отречении от престола.
     Когда к нему заявились послы от антипапы с предложением прекратить церковный раскол, папа так рассвирепел, что приказал послам немедленно убираться прочь, не доводя его до греха.
     Через три дня после дипломатических переговоров Бонифаций умер, задыхаясь от злобы и жадности.
     Незадолго до своей смерти Бонифаций позаботился о друге, возведя Коссу 27 февраля 1402 года в сан кардинала.
     Балтазар жил в Риме, наслаждаясь жизнью и не скупясь на удовольствия.
     Современник Балтазара и секретарь папской канцелярии Дитрих фон Ним писал о нем, что Балтазар Косса во время своего пребывания в Риме творил неслыханные дела. Здесь было все: разврат, кровосмешение, измены, насилие и другие гнусные виды грехов. Но при этом он никогда не терял голову и не забывал о первоочередных делах.
     В Болонье будущий папа раскрыл заговор и, следуя своим пиратским привычкам, собственноручно отрубил руководителям заговорщиков головы, напичканные вредными мыслями.
     Люди с ужасом произносили имя кардинала Коссы.
     Напористо шагая по жизни, Косса оставлял за собой окровавленные трупы, но эта жестокость и полное равнодушие к человеческим страданиям лишь усиливали его авторитет в глазах власть имущих.
     Папа Иннокентий VII, преемник Бонифация IX, не долго правил католическим миром – с 1404 по 1406 год. Смерть его наступила якобы от апоплексического удара, но на самом деле понтифика отравил Балтазар Косса.
     В ноябре 1406 года в Риме собрался конклав кардиналов для избрания нового папы. По совету Коссы наиболее достойным кандидатом на папский престол мог быть Анджело Коррер, занимавший пост Константинопольского патриарха, то есть занимавший видный пост в восточной церкви. Но при этом он являлся еще и кардиналом западной церкви. Конклав не возражал, а льстивая и хитрая речь кандидата им пришлась по душе. Вновь избранного папу, которому к тому времени исполнилось семьдесят лет, назвали Григорием XII. Его правление длилось до 1415 года.
     В течение двух лет после избрания Григория XII оба папы (Григорий и Бенедикт XIII) использовали все самые хитрые уловки, чтобы утопить вопрос о расколе в бесконечных словопрениях.
     Новый папа фактически являлся ставленником Коссы и по всем важным вопросам непременно советовался с ним. Отношение папы к Коссо показательно тем, что Коссу оставили папским легатом в Болонье, а это был наиболее видный и значительный пост в папском государстве.
     Европейские монархи угрожали безнадежно упрямым папам самыми суровыми карами, если они откажутся от переговоров и не придут к единому соглашению. Этого же требовали и многие церковные иерархи. ОднакоГригорий и Бенедикт продолжали ломать комедию, судорожно цепляясь за власть. В конце концов сие скверное лицедейство надоело даже бывшему пирату. Однажды Балтазар, перестав деликатничать с понтификом, начал сердито поучать того, напомнив ему, что он выбран условно в качестве эмблемы папства и поэтому не стоит слишком обольщаться на собственный счет.
     Эти слова страшно взбесили папу, и он приказал кондотьеру святого престола Карлу Малатесту арестовать строптивца.
     В ответ на такой приказ Коссо нагло рассмеялся, сбросил с плеч кардинальскую мантию и предстал перед присутствующими в доспехах со стилетом в руке. К этому было добавлено, что против пятисот воинов кондотьера Коссо готов выставить полторы тысячи отменно вооруженных негодяев.
     Папа прикусил язык, хотя глаза его налились лютой злобой.
     Через несколько дней, покинув владения своего мятежного легата, Григорий XII предал его анафеме, одновременно лишив звания и прав легата.
     Это ничуть не обескуражило Коссу. Более того, он приказал сорвать фамильный герб выжившего из ума понтифика со всех эмблем на государственных зданиях, а себя провозгласил абсолютным и независимым владыкой самой богатой епархии – Болоньи и всей Романьи. Затем Косса встретился с кардиналами, которые боялись папской опалы, памятуя о печальной судьбе иерархов, попавших в руки Урбана VI. Он пригласил их в Пизу, пообещав полную безопасность. Дело в том, что Пиза несколько лет назад была присоединена к владениям Флоренции, с которой Косса находился в дружеских отношениях. Общие интересы главного города Тосканы и управляемых Коссой областей не позволяли им заключать побочные договоры и союза, а тем самым гарантировалось мирное и взаимовыгодное сосуществование грозного правителя Болоньи и флорентийской знати.
     Косса лелеет коварные и далеко идущие планы: он рьяно выступает за собор в Пизе, ибо начинает всерьез подумывать о папском престоле, но пока не торопится, все оценивая и все взвешивая. В конце концов он принимает решение еще немного выждать, выдвинув альтернативу папе Григорию XII. Такой альтернативой становится кардинал Петр Филарга, видный деятель западной церкви, человек широкообразованный, с высокими моральными качествами.
     Петр Филарга был греком, родившимся на Крите. Венецианцы, владевшие этим островом, заметили незаурядные способности юноши и переправили его в Венецию, где сделали католиком и отдали в школу. Затем для получения высшего образования Филаргу отправили в Париж, а потом в Англию. По возвращении он получил сан епископа и со временем стал архиепископом Милана. Миланский архиепископ славился своими теологическими познаниями, красноречием и умением вести дипломатические переговоры. Поэтому правители Милана и святой престол часто отправляли его со всевозможными миссиями в разные города Италии, а также в Германию, Богемию и Польшу.
     Вскоре на стенах домов Пизы стали расклеивать листовки, в которых Бенедикт XIII и Григорий XII назывались виновниками раскола и последователями антихриста.
     Наступил март 409 года. В этом месяце должен был состоять в Пизе собор. На собор съехалось более двадцати кардиналов от обеих сторон западной церкви, около ста епископов, множество представителей от архиепископов, настоятелей монастырей, приехало и несколько генералов нищенствующих монашеских орденов, послы Англии, Франции, Португалии, Польши, Богемии, Неаполитанского и Кипрского королевств, не говоря уже о многочисленных преподавателях теологии, профессорах и лиценциатах канонического права.
     25 марта 1409 года участники собора провозгласили собор Вселенским. Протесты Бенедикта XIII и Григория XII были отвергнуты, а сами они названы злобными клятвоотступниками, неисправимыми раскольниками, еретиками, оторвавшимися от христианства.
     Главной опорой кардиналов стал Балтазар Косса, ибо мог предоставить в распоряжение собора войска и деньги. Это именно он помешал войскам неаполитанского короля Владислава вторгнуться в Пизу и разогнать собор по просьбе Григория XII.
     Под вечер 15 июня 1409 года во дворце архиепископа собрался конклав кардиналов, которые должны были избрать одного, общего для всего западного христианского мира папу вместо двух, отстраненных от престола.
     Большинство кардиналов высказалось за то, чтобы папой стал Косса, но, к всеобщему удивлению, Косса отказался от этого лестного предложения и, в свою очередь, предложил на папский престол Петра Филаргу в качестве высоконравственного и мудрого церковного мужа, который, как никто другой, достоин возглавить западную церковь.
     И голоса всех кардиналов были отданы Петру Филаргу, принявшему имя Александра V.
     Конечно, Косса легко мог быть избран папой, но, учитывая сложную политическую ситуацию в Европе, решил подставить под удар Петра Филаргу, зная, что тот, заняв папский престол, превратится в послушное орудие в его руках. Поступая таким образом, Косса заботился только о себе и своих родственниках. Вскоре три его брата, известные пираты, заняли высшие военные должности в папском государстве. Сам же Косса стал руководителем внешней политики святого престола. В случае смерти престарелого Александра V он наверняка должен был унаследовать этот престол.
     Теперь за власть в западной церкви боролись уже не два, а три папы. Однако новый папа Александр V был признан не повсюду. Хаос в западном христианстве достиг высшей точки.
     Политическая мясорубка работала без устали, готовя довольно тухлый фарш из политических угроз, богословских деклараций и церковной брани.
     Личная жизнь политиков того смутного времени являла собой миниатюрную копию общих социальных передряг.
     Стоял теплый августовский день 1409 года. Косса отправился к своей давней любовнице Име, являвшейся в настоящее время женой миланского феодала Джаноби. Накануне около дома Имы он заприметил другую свою любовницу, Яндру делла Скалу. Она была бледна и чем-то взволнована. Ее внешний вид и поведение насторожили бывалого пирата.
     Опасения были не напрасны.
     Возле дворца Джаноби толпились люди.
     Растолкав ротозеев, Косса ворвался во дворец, где в спальне нашел окровавленную Иму.
     – Кто?! – взревел он, яростно озираясь.
     Один из слуг ткнул рукой в сторону охранников, крепко вцепившихся в наемного убийцу.
     – Говори, кто нанял тебя, скотина?
     Тот понуро молчал.
     Увесистый кулак бывшего пирата страшным молотом обрушился на лицо допрашиваемого, ломая нос и вышибая зубы.
     Собственно говоря, Косса уже знал ответ. Его нельзя было обвести вокруг пальца. Конечно же, во всем виновата ревнивая Яндра. Она должна быть жестоко наказана, а Иму необходимо срочно спасать.
     – Врача! – заорал он. – Быстрее врача!
     Убедившись в том, что все будет сделано, как надо, Косса поспешил вернуться во дворец, где его ждали неотложные дела.
     Дела! Прежде всего дела! И дела очень жестокие, дела очень кровавые.
     Чтобы укрепить позиции Александра V и свои собственные, Косса занялся подготовкой военного похода против неаполитанского короля Владислава, закрепившегося в Риме, который фактически был ему продан Григорием XII. Неаполитанский король являлся самым сильным и наиболее опасным врагом святого престола. Поэтому необходимо было приложить много усилий для создания мощного военного союза. И такой союз, равного которому еще не существовало в Италии, Косса создал и стал во главе союзного войска.
     В результате ожесточенных боев 2 января 1410 года ворота столицы западного христианства распахнулись перед войсками Коссы.
     Папа Александр V был несказанно рад, но радость была недолгой. Вскоре при довольно загадочных обстоятельствах он умер в покоях первого этажа бывшего дворца подеста в Болонье, а этажом выше с аналогичными симптомами болезни умерла Яндра, любовница и соратница бывшего пирата. Оба были отравлены.
     17 марта 1410 года во дворце, из которого несколько недель назад вынесли двух покойников, собрался конклав кардиналов. Новым папой кардиналы избрали Балтазара Коссу, принявшего имя Иоанна XXIII.
     Заняв папский престол, Косса прежде всего взялся за восстановление своих финансовых средств, изрядно сократившихся в связи с военными действиями против неаполитанского короля и содержанием Александра V, бездумно и широко тратившего деньги. Во все города Европы им были разосланные торговцы индульгенциями с целью сбора денег на новый крестовый поход во имя спасения христиан Константинополя, окруженных со всех сторон турками.
     – Покупайте индульгенции, грешники! – взывали к верующим папские посланцы. – Очистите от грехов ваши души! Не жалейте денег ради богоугодного дела!
     «Избавление от греха» стоило не очень дорого. Например, человек, убивший мать, отца, брата или сестру, мог «искупить грех», заплатив всего один дукат за индульгенцию. Убивший простого священника платил четыре дуката, епископа – девять дукатов. Монахи, совершившие прелюбодеяние, должны были заплатить восемь дукатов. Грех скотоложества оценивался в двенадцать дукатов. Согрешившие монахини должны были приобрести индульгенцию за девять дукатов.
     Продажа индульгенций принесла Иоанну XXIII огромные деньги, что позволило ему действовать более решительно на политическом поприще. Он немедленно вступил в переговоры с неаполитанским королем Владиславом, предложив ему сто тысяч золотых флоринов за отказ от поддержки Григория XII. Тот согласился и созвал церковных иерархов своего королевства, которые решили не подчиняться больше Григорию XII и признать единственно законным папой Иоанна XXIII.
     Удалось навести порядок и в Польше, где шла война между королевскими войсками Владислава Ягелло и тевтонскими рыцарями-крестоносцами.
     Постепенно все западноевропейские страны, за небольшим исключением, признали Иоанна XXIII единственно законным папой. Преисполнившись радужных надежд, он торжественно въехал в Вечный город, где его восторженно приветствовали толпы римлян.
     В 1413 году в Риме открылся собор, на котором присутствовали представители всех западноевропейских государств. Выступавшие на соборе ораторы особое внимание уделили осуждению еретического учения английского священника и талантливого богослова Джона Уиклифа (1320–1384).
     Уиклиф занимал почетный пост мастера Оксфордского Белиол-Колледжа. В своих лекциях, проповедях и статьях обвинял западную церковь в отходе от предписаний Священного Писания, резко порицал стремление клириков к политической власти. По глубокому убеждению Уиклифа, богатство монастырей необходимо использовать для облегчения бедственного положения нуждающихся, а духовенство должно жить на средства, получаемые от десятины и добровольных приношений. Он также настаивал на том, что декреты папы могут иметь силу только тогда, когда находятся в строгом соответствии со Священным Писанием, чтение которого должно стать достоянием каждого верующего, для чего необходимы переводы Библии на национальные языки. А надо заметить, что в те времена Библия издавалась только на латинском языке. Поэтому чтение ее было ограничено узким кругом духовенства, которое по собственному усмотрению интерпретировало отдельные положения «Божьего слова». Вот почему перевод Библии на английский язык, осуществленный Уиклифом и его сподвижниками, был воистину революционным шагом.
     Уиклифу также принадлежит идея «предопределенности свыше», сыгравшая в годы Реформации немаловажную роль в уточнении степени прав и власти личности в обществе. В соответствии с ней, каждому человеку Бог еще до рождения уготовил либо спасение, либо вечное проклятие, причем во время земной жизни знать свою будущую судьбу не дано никому, даже самому папе. Следовательно, нельзя говорить о священной власти того же папы, если он сам не знает, не осудил ли его Господь на вечное проклятие. К этому присовокуплялось и то, что римская церковь не имеет никакого права требовать первенства над другими церквами, а ее епископы обладают правом на власть не больше всех остальных. Более того, ни один епископ не должен иметь тюрем.
     Все сословия английского общества были увлечены идеями проповедника. До 1381 года крупные феодалы и даже сам король Англии поддерживали Уиклифа, поскольку завидовали богатству церкви и стремились завладеть ее землями. Но происшедшее в 1381 году крестьянское восстание заставило сплотиться всех власть имущих, и проповедник оказался в изоляции.
     Все началось 30 мая 1381 года, когда сборщик налогов Томас Бамптон в сопровождении нескольких чиновников и небольшого вооруженного отряда прибыл в городок Брентвуд графства Эссекс и потребовал, чтобы туда явились для уплаты недоимок представители нескольких деревень. Представители явились, но наотрез отказались платить и камнями прогнали сборщика налогов. Тогда добирать налог послали верховного судью суда королевской скамьи сэра Роберта Белкнапа. Сэр Роберт начал разговор с угроз, но в ответ на это крестьяне, вооружившись, кто чем мог, заставили его поклясться на Библии, что он никогда более не будет ни сам заниматься подобными делами, ни в качестве верховного судьи поощрять к этому других. Перепуганный сэр Роберт быстренько смылся восвояси.
     После этого события в графствах Эссекс и Кент крестьяне начали оставлять деревни, вооружаться и собираться в боевые отряды. К ним присоединилось немало мелкопоместных дворян, неимущих рыцарей, ремесленников и даже священников.
     Первым делом повстанцы свели счеты с землевладельцами. Они нападали на монастыри, аббатства и дома наиболее жестокосердных лордов, изымая долговые книги, обязательства и тут же их сжигая. Беспощадная расправа ожидала чиновников, судей и судебных исполнителей, являвшихся в глазах восставшего народа главными врагами, поскольку именно они претворяли в жизнь ненавистные простому люду законы, следили за сбором налогов и повинностей. В случае поимки чиновникам на месте отрубали головы.
     Пламя восстания быстро перекинулось на другие районы страны.
     6 июня отряд кентских повстанцев напал на первый из крупных опорных пунктов феодалов – замок Рочестер. После дня ожесточенного сражения старый норманский замок пал. Томившиеся в его подвалах узники, многие из которых сидели там за неуплату налогов, были освобождены.
     7 июня отряд повстанцев вошел в город Мейдстоун, не встретив никакого сопротивления. Среди освобожденных заключенных городской тюрьмы находился священник Джон Болл, осужденный за проповедничество в нарушение запрета со стороны церкви. Очень скоро он станет духовным отцом восставших.
     Будучи священником церкви св. Марии в графстве Йорк, он своими проповедями вызвал недовольство церковного руководства и был сначала отстранен от кафедры, а затем полностью отлучен от церкви. После этого Джон Болл около двадцати лет бродил по стране в качестве своеобразного миссионера, публично осуждая богатых за угнетение ими бедных и призывая к социальной справедливости, свободе и созданию общественного устройства, основанного на принципах братства и равенства всех людей.
     Нашего «миссионера» трижды приговаривали к разным срокам тюремного заключения за незаконное проповедничество. Но он был несгибаем в своих убеждениях.
     Проповедник не прочь был побаловаться и стихами. Вот одно из его четверостиший, найденное в одежде приговоренного к повешению повстанца:
    
     Джон Болл приветствует всех вас.
     Поймите, что пробил ваш час,
     И вот уж силой, волей, правом и уменьем
     Бог награждает каждое селенье.
    
     А вот другое:
    
     Правдивый Джон всем вам вещает:
     Здесь фальшь и низость управляют,
     И правду держат под замком,
     А ложь горда своим грехом.
    
     В Мейдстоуне руководство всем восстанием перешло к Уоту Тайлеру, бывшему мастеровому, жившему в Колчестере.
     Вначале Тайлер во главе многочисленного отряда направился на штурм окруженного крепостными стенами города Кентербери, где находилась гробница св. Фомы Бекета. Город был взят без боя, так как горожане распахнули ворота и приветственными криками встретили повстанцев.
     После этого Тайлер в сопровождении присоединившихся к нему нескольких сот горожан покинул Кентербери и отправился на воссоединение с основными повстанческими силами, чтобы затем двинуться на Лондон и... там быть предательски убитым.
     Спустя короткое время очередь дошла и до Джона Болла, который попал в плен в Ковентри и был перевезен в Сент-Олбанс, чтобы предстать перед судом. На суде они ничего не отрицал, соглашался со всеми обвинениями без жалоб или сожалений. Держался очень достойно и гордо. Его приговорили к немедленной смерти. Однако лондонский епископ отсрочил казнь на два дня, надеясь, что сумеет уговорить мятежного проповедника раскаяться и тем самым спасти душу перед неминуемой казнью. Ожидания оказались напрасными. 15 июля Джона Болла повесили не до полного удушения, затем выпотрошили и четвертовали. Части его тела прибили гвоздями в «четырех углах Англии».
     По словам Чарльза Поулсена, в Лондоне имеется немало памятников, увековечивающих монархов, воинов, государственных деятелей, а также имеются и настенные пластинки, повествующие о том или ином историческом событии. Однако до сих пор в столице Англии нет ничего, что напоминало бы о крестьянском восстании 1381 года, хотя оно заслуживает этой чести уже потому, что в нем погибло около семи тысяч англичан.
     В годы, последовавшие за восстанием Уота Тайлера, в высших церковных и светских кругах выросло резко отрицательное отношение к требованиям социальной справедливости и религиозным проповедникам, отстаивающим эти требования. Понятно, что теперь взгляды Уиклифа не только вызывали раздражение, но и строго осуждались. И тем не менее едва ли не половина англичан была лоллардами, то есть последователями Уиклифа. Кстати, в древнеанглийском языке слово «lollard» означало «шептун», «бормотун»; впоследствии этим словом стали называть преследуемых, гонимых или репрессированных людей.
     Первоначально лолларды возникли как разрозненная группа «бедных священников», но по мере того, как они все активнее распространяли взгляды Уиклифа, к ним присоединялось все больше и больше мирян, становящихся на путь проповедничества, не будучи посвященными служителями церкви, то есть фактически бросался открытый вызов законам церкви.
     Лолларды бродили по всей стране, находя приют и пищу у сочувствующих, старались являть пример истинно христианской жизни и при каждом удобном случае проповедовали свои убеждения. Они учили, что единственной основой всех моральных законов является Священное Писание и что, следуя ему, любой человек может постичь истинный смысл вероучения без помощи церковных служителей. Подобные взгляды серьезно подрывали образ церкви как единственно возможного посредника между Богом и человеком и одновременно играли важную роль в борьбе за свободу личности.
     Находясь в условиях постоянных преследований и гонений, лолларды тайно проделали колоссальную работу по распространению переводов Библии с латинского на английский. Все распространявшиеся экземпляры безжалостно уничтожались, как только попадались на глаза церковным или светским властям.
     В 1395 году, собравшись на очередную сессию, члены английского парламента обнаружили воззвание лоллардов на дверях Вестминстер-Холла, то есть на дверях дворцового зала, где проходили заседания парламента и различных судов. Это вызвало ярость у власть имущих и послужило своеобразным сигналом к еще большему ужесточению репрессий против лоллардов – их выслеживали, арестовывали, предавали церковному суду по обвинению в ереси и незаконном проповедовании. Многие лолларды были осуждены на длительные сроки тюремного заключения, а некоторых, как, например, священников Уилла Саутри и Уилла Уайта, портного Джона Брэдли и кожевника Джона Клейдона, заживо сожгли на костре. Что касается Уильяма Саутри, то считается, что он был первым английским религиозным мучеником. Портного Джона Брэдли обвинили в отрицании транссубстанциации и в том, будто бы он говорил, что признание транссубстанциации предполагает наличие в каждом английском хлебном поле двадцати тысячи богов. Его казнили в присутствии валлийского принца. Однако идеи лоллардов продолжали распространяться, встречая сочувствие и поддержку не только со стороны широких масс низших сословий, но и среди представителей высших сословий.
     Одним из ярких представителей движения лоллардов и его политическим вождем был хертфордширский землевладелец, храбрый воин и личный друг короля Генриха V сэр Джон Олдкастл. В 1414 году у него обнаружили трактаты лоллардов и обвинили в потворстве еретикам. Последовавшее затем церковное расследование закончилось тем, что сэр Олдкастл был заключен в лондонский Тауэр, но с помощью друзей бежал и, скрываясь у единомышленников, разработал план вооруженного восстания, заключавшийся в похищении королевской семьи и захвате Лондона с целью прекращения гонений против лоллардов, а также в осуществлении церковной реформы и экспроприации богатств церкви для блага всего общества.
     По всей стране разсылались послания, адресованные сторонникам движения. Вскоре к Лондону начали стекаться толпы людей, состоявшие преимущественно из ремесленников, мастеровых и крестьян. Все они собрались на пустыре близ церкви св. Джайлса, где должны были соединиться с лондонскими единомышленниками. Однако планы восставших стали известны королю. И тот нанес удар первым.
     Отдается приказ крепко-накрепко запереть городские ворота и одновременно изолировать всех подозрительных жителей Лондона. Затем отряд хорошо вооруженных воинов стремительно атакует толпу на пустыре. Вспыхивает короткая и яростная битва. Облаченные в железные доспехи конные рыцари не понесли особых потерь. Повстанцы же, потеряв много человек ранеными и убитыми, были рассеяны и отогнаны от столицы. Вместе с ними бежал и сэр Олдкастл.
     Несколько десятков захваченных в плен лоллардов, среди которых имелось немало рыцарей и мелких землевладельцев, приговариваются к смертной казни. В январе 1414 года осужденных привязали к повозке для смертников и протащили от Ньюгейта до пустыря св. Джайлса, где и повесили на одной большой виселице.
     Сэра Олдкастла объявили вне закона. Однако, несмотря на большую награду, обещанную за его поимку, он оставался на свободе еще целых три года. Но в конце концов бунтовщика выследили и после непродолжительной схватки схватили тяжело раненым. Вскоре предводителя восстания лоллардов повесили на пустыре св. Джайлса, а затем, разложив под виселицей костер, сожгли тело храброго рыцаря.
     Лишившись практически всех своих лидеров, движение лоллардов пошло на убыль, пока не растворилось в общенациональном движении за протестантскую Реформацию.
     Тем не менее идеи Уиклифа не потерпели поражения. Они так или иначе отражали неискоренимые тенденции в христианстве, ибо всемирный характер этой религии придали не мистические откровения и чудеса, а принципы интернационализма и социальной справедливости в их доступной религиозной трактовке. Не лишним будет напомнить, что многие из древних христианских авторов были гораздо более свободомыслящими людьми, чем их потомки из числа ортодоксальных богословов, и не скрывали своей радости, обнаруживая соответствия между учениями, проистекающими из принципов христианства, с учениями древнегреческих философов. Тем самым подтверждалось согласие между верой и разумом. Но по мере того, как в борьбе с разными сектантами укреплялся идеологический и политико-административный авторитет церкви, подкрепляемый все новыми догмами, таинственными и непостижимыми, предмет веры все более дистанцировался от беспокойного разума, склонного во всем сомневаться, докапываясь до сути вещей. Политические интересы светских властей и клириков, переплетаясь и взаимодополняя друг друга, подчас вынуждали объявлять поход против разума.
     Не поленюсь напомнить, что император Константин I Великий миланским эдиктом 313 года даровал христианам равноправие. Вскоре христианство стало государственной религией. Эта религиозная реформа исходила прежде всего из политических соображений. Константин стремился найти религию, которая оправдывала бы абсолютную монархическую власть. Идея же христианского единобожия была наиболее подходящей для утверждения принципа единовластия.
     Императорскими декретами нельзя создать новую мировую религию. Такого рода «эксперименты» хотя и случались в человеческой истории, но длились не долго в силу своей чрезмерной искусственности. К тому же зачем создавать собственными силами новую мировую религию, если она уже существует, возникнув из смеси обобщенного восточного, в особенности еврейского, богословия и упрощенной греческой, в особенности стоической, философии.
     Мы довольно поздно начали узнавать, в каких первоначальных отношениях находились богословские и философские учения, так как знакомы с христианством в том его официальном виде, какой придал ему Никейский собор 325 года, приспособивший христианство к роли государственной религии.
     Христианским императорам пришлось отказаться от языческого обожествления своей личности. Союз императора и церкви способствовал выработке совершенно новой идеологии, ставшей основной для Византийской империи: императора рассматривали как наместника Бога на земле. Соответственно, он возглавлял церковь и ей покровительствовал. В этих условиях разум должен быть потесниться, уступая главное место вере.
     В царствование Константина I философские споры о религиозных предметах перестали находить поощрение со стороны светских властей. Тогда-то философия и была впервые порабощена богословием.
     Насильственное порабощение всегда вызывает обратную реакцию. Не могли смириться с подобным порабощением и христианские мыслители, которые все чаще искали ответы на мучительные вопросы в богословской переработке неоплатонистских идей, осуществленной греческими (восточными) отцами церкви, а позднее в арабской рецепции философского наследия античного мира.
     Именно восточная христианская философия зародила у западноевропейских мыслителей сомнения в истинности учения о транссубстанциации. Наиболее ярко это проявилось в творчестве крупнейшего деятеля неоплатонистского движения Иоанна Скота Эриугены (ок. 810–877), ирландца по происхождению, доказывавшего, что между откровением и разумом нет противоречия. Показательно, что он с жаром поддержал одно учение, согласно которому часть вкушаемых священных предметов удаляется из тела вместе с другими остатками пищи. Против этого учения восстали ортодоксальные богословы, которые заявили, что евхаристия не подлежит действию пищеварения.
     В 1050 году видный философ Беренгарий (умер в 1088 г.), глава Турской школы во Франции, начал философско-богословский спор относительно вопроса «действительного присутствия», который ортодоксальный богослов Радберт представил как вопрос о «транссубстанциации». Этому вопросу Беренгарий Турский посвятил сочинение «О Священном Причастии».
     Беренгарий стремился понять и рационально выразить, каким образом во время обедни в организме людей вкушаемые хлеб и вино трансформируются в тело и кровь Христа. При этом использовались категории «субстанции» («основы») и «акциденции» («свойства»). Если субстанции (хлеб и вино) трансформируются в другие субстанции (тело и кровь), то каким образом их свойства (вкус, запах, цвет, форма) остаются неизменными?
     Философ отнюдь не намеревался подвергать сомнению сам догмат. Он был не согласен только с его примитивной трактовкой, исключающей всякую разумную аргументацию. По его мнению, хлеб и вино не видоизменяются в процессе причастия, превращаясь в тело и кровь Христа, поскольку вкус, запах и другие свойства вкушаемых субстанций не могут изменяться в силу своей естественной природы, определенной Богом при создании мира. Поэтому следует предположить, что к субстанциям хлеба и вина присоединяются таинственным образом субстанции тела и крови. Субстанции первого вида затем выводятся из организма, а субстанции второго вида укрепляют душу верующих. Если бы причащающиеся вкушали тело и кровь Христа, как учат ортодоксальные богословы, то они давно были бы съедены и выпиты. Из подобных рассуждений вытекает, что обряд причащения необходимо понимать символически, а не буквально. В противном случае не избежать неразрешимых противоречий (антиномий).
     Воззрения Беренгария осудили несколько соборов, а самому философу были предложены на выбор – смерть или отречение от своих взглядов. Он благоразумно предпочел последнее, но когда почувствовал, что страсти улеглись, вновь начал проповедовать свои идеи, которые находили поддержку у многих представителей свободолюбивого духа и рационального мышления. Позднее эти идеи взял на вооружение Уиклиф.
     Дерзкие богословские рассуждения Уиклифа церковь не оставила без внимания. Сначала его учение церковники объявили ересью, а после того как проповедник выступил с публичным отрицанием транссубстанциации, то есть «реального присутствия» Христа во время мессы, он был изгнан из Оксфорда. Правда, тогда влиятельные друзья Уиклифа спасли его от страшного наказания за ересь, и в конечном итоге он мирно скончался. Однако церковь отнюдь не забыла и не простила Уиклифа, жестоко отомстив ему много лет спустя: в 1428 году его могилу осквернили, останки выкопали, сожгли и бросили в реку. Свою руку к этому приложил и папа Иоанн XXIII, предав проклятию Уиклифа и его еретическое учение.
     Не успел завершиться собор, как Иоанн XXIII почувствовал себя неуютно в Вечном городе. Его очень встревожило поведение неаполитанского короля Владислава, постоянного врага папства, посвятившего жизнь расширению своих владений за счет земель Папского государства.
     Располагая определенными средствами, Владислав сумел набрать большое воинство, с помощью которого надеялся нанести мощный удар по папским войскам и заставить понтифика сдаться. Это явно не устраивало Коссу. Он решил заручиться поддержкой римлян и с этой целью снизил налог на вино, а вскоре последовал новый папский указ, возвращающий римлянам все права и свободы, которые они имели до прихода Иоанна XXIII к власти. Объявлялось, что отныне Римом будут править те, кого изберет сам народ. Римляне с восторгом приняли эту новость. Однако папа не ограничился «благотворительностью». За приличную сумму денег ему удалось нанять для своей охраны около трех тысяч солдат.
     7 июня 1413 года в Риме все было спокойно. Спокойно было и на сердце у Коссы.
     И вот забрезжил рассвет нового дня.
     Неожиданно до слуха папы донеслись крики: «Да здравствует король Владислав!».
     В город входили войска Владислава, которого приветствовали неблагодарные римляне.
     Потайным ходом, вырытым еще при папе Александре V, Косса с двумя своими любовницами, приближенными и слугами выбрался на берег Тибра.
     Одну из своих любовниц, молоденькую Динору, Косса решил превратить в орудие страшной мести, сделав ее любовницей своего врага Владислава с целью убийства последнего.
     Сбежав из Рима, Косса вступил в переговоры с королем Сигизмундом, уже давно обращавшимся к папе с просьбой о созыве такого собора, на котором можно было бы разрешить наболевшие вопросы церкви, но и не только их. Король хотел добиться еще и того, чтобы понтифик короновал его императором. Грязно ругаясь, бывший пират пошел навстречу пожеланиям Сигизмунда.
     А тем временем Динора вместо того, чтобы отравить неаполитанского короля, влюбилась в него до беспамятства. Стремясь надолго приворожить его к себе, она направилась к одному аптекарю, тайному агенту Коссы, в надежде приобрести любовный эликсир, который помог бы ей приворожить к себе короля. Но вместо чудодейственного любовного эликсира Динора получила яд, от которого в чудовищных муках скончались оба – любовница и ее любовник.
     Короля Владислава не стало 7 августа 1413 года.
     В тот день, когда пришло известие о смерти столь ненавистного бывшему пирату неаполитанского короля, лицемерные римляне кричали на улицах: «Да здравствует папа Иоанн!» Но это не обрадовало папу, так как он узнал, что его послы заключили соглашение с Сигизмундом о проведении в конце года собора в германском городе Констанце. Известие оказалось очень неприятным, поскольку Косса был уверен, что собор состоится в Италии, где ему помогли бы «свои», а в Констанце он – один среди множества незнакомых ему людей, не говоря уже о явных и скрытых врагах бывшего пирата.
     И все же деваться некуда. Надо ехать, ибо король Сигизмунд жесток и беспощаден, особенно в тех случаях, когда его начинают водить за нос.
     Свой жизненный путь Сигизмунд (1386–1437, император Священной Римской империи с 1410 года, король Венгрии в 1387–1437 годах, король Чехии в 1419–1421, 1436–1437 годах) начинал правителем Бранденбурга. В 1382 году он женился на дочери короля Людвига Марии, предполагаемой наследнице польского и венгерского престола. Такая предполагаемость воодушевила его на попытку прибрать к рукам Польшу, но поляки воспротивились этому и весьма неделикатно прогнали самонадеянного претендента на престол. Да и с Венгрией не все складывалось благополучно. Только он примерил на себе корону венгерского короля, как против него восстали хорваты. Правда, Сигизмунд их жестоко наказал за это. Когда он решил немного передохнуть после кровавой работы, подняли мятеж валахи. Снова пришлось браться за меч. А тут еще и заговорщики не дают ни минуты покоя. Словом, ни о каком отдыхе не могло быть и речи.
     Досаждали Сигизмунду и турки. Решив как следует проучить их, он организовал крестовый поход и двинулся на Болгарию, но в сражении под Никополем крестоносцы потерпели поражение. Десять тысяч воинов, попавших в плен, турки перерезали как цыплят, а потом начали охоту на Сигизмунда, но тому удалось ускользнуть и достигнуть Византии.
     Через полтора года Сигизмунд возвращается в Венгрию. Однако мятежные феодалы схватили своего короля и бросили в подземелье замка, чтобы там расправиться с ним. Пришлось пускаться на самые невероятные хитрости ради спасения собственной шкуры. И шкуру удалось спасти, после чего Сигизмунд вновь захватил власть и начал вмешиваться в дела Богемии (Чехии), где королем был его старший брат Вацлав IV (1361–1419).
     В 1410 году выборщики германских императоров избрали его германским императором.
     Созыв церковного собора был крайне необходим Сигизмунду для укрепления личной власти. Поэтому он не поленился объехать всю Европу и побывать в Польше, Англии, Франции, Италии, Испании, агитируя за проведение собора и присутствия на нем видных государственных деятелей.
     Наступил ноябрь 1414 года.
     В вольном имперском городе Констанце царило необычайное оживление. Сюда съехалось огромное количество народа. Одних только конных рыцарей собралось тридцать тысяч человек. А еще надо присовокупить восемнадцать тысяч церковников, прибывших из разных стран. К тому же каждый из правителей тянул за собой приличный воз разношерстных сопровождающих. Естественно, на подобное мероприятие съехалось множество купцов, ростовщиков, ремесленников, бродячих артистов, музыкантов, проституток и авантюристов.
     На протяжении всего пути из Италии до Констанца Косса пребывал в самом мрачном настроении.
     Верхом на белой лошади, которую вел под уздцы пышно одетый воин, Иоанн XXIII с триумфом въехал в Констанц. Впереди шествовали церковнослужители, копьеносцы и лучники.
     Собрание иерархов церкви происходило в огромном здании у озера. Это здание служило хранилищем для товаров, которые привозили в имперский город. Вдоль стен большого зала были расставлены скамьи для двадцати девяти кардиналов, тридцати трех архиепископов, ста пятидесяти епископов, трехсот ученых-богословов, множества настоятелей монастырей. В центре должны были восседать три главных иерарха западной церкви. Все вместе они и составляли Констанцский собор.
     На соборе присутствовали не только служители церкви. Правители и знатные лица Баварии, Австрии, Саксонии, Лотарингии, Мекленбурга, Шотландии, Польши, всех скандинавских стран, Неаполитанского королевства и Сицилии также приехали в Констанц. В качестве наблюдателей прибыли и посланцы византийского императора Эммануила Палеолога.
     Понтифик величественно проследовал мимо участников собора на середину зала. Прочитав молитву, он благословил всех участников собора. Затем распорядился, чтобы кресло, на котором он должен был сидеть, подняли выше. Под кресло немедленно поставили высокий помост.
     – Председательствовать буду я! – громогласно заявил папа и сел в кресло.
     Чтобы придать решениям собора большую силу, присутствовавшие договорились при голосовании руководствоваться национальным принципом, а именно: прежде чем проект решения будет оглашен перед высоким собранием, его должны обсудить между собой представители каждой национальной группы. В голосовании принимали участие Италия, Франция, Германия и Англия. При этом Франция представляла интересы шотландской и савойской церквей, а Германия – польской и венгерской. Итальянские представители, хотя их и было много, не могли повлиять на работу собора, если Франция, Германия, Англия и примкнувшая к ним позже Испания не были согласны с тем или иным предложением. Это вывело из равновесия Иоанна XXIII, но он ничего не мог поделать.
     Не понравилась папе и позиция Сигизмунда, который сумел короноваться помимо воли понтифика. К тому же он узнал, что Сигизмунд попал под влияние крупных французских богословов и поощрял враждебное настроение многих архиепископов к Иоанну XXIII.
     Раздражение папы увеличивалось с каждым днем, поскольку он ясно видел, что его положение становится все более непрочным. А тут еще и свои итальянцы начали отдаляться от него, сообщая остальным членам собора о темных делишках бывшего пирата.
     Поняв, что все оборачивается против него, Косса решил бежать из Констанца, воспользовавшись небескорыстной помощью герцога Фридриха Австрийского, который был злейшим врагом и соперником Сигизмунда. В конце марта 1415 года он привел в исполнение свое решение.
     Прибыв в Шафхаузен и расположившись в неприступной крепости города, Косса незамедлительно настрочил послание Сигизмунду, в котором заявлял, что обещание отречься от престола он выполнит не под давлением собора, а тогда, когда сочтет это необходимым.
     Своим бегством и письмом к Сигизмунду понтифик думал спровоцировать самороспуск собора. Но из этой затеи ничего хорошего не вышло, хотя и нашлись видные участники собора, готовые пойти на его самороспуск. Однако в страстную пятницу 29 марта представители Германии, Франции и Англии приняли решение, гласящее, что «собор, представляющий воинствующую церковь, осенен именем Святого Духа и является законной силой. Он черпает свою силу непосредственно от Бога. И каждый, будь то даже сам папа, обязан подчиняться его решениям, направленным к прекращению раскола и реформе церкви».
     Читателю надо знать, что нынешняя западная церковь «восстановила авторитет папы». Поэтому сегодня превосходство Вселенских соборов не признается. Папа ставится выше всех. Церковь поддерживает этот порядок, чтобы избежать расколов. Но во времена троепапства приверженцы западной церкви пришли к выводу, что папа Иоанн XXIII должен подчиняться решениям Вселенского собора.
     Через некоторое время к Иоанну XXIII было направлено посольство, чтобы узнать, собирается ли папа выполнить свое обещание и отречься от престола или уже передумал.
     Начались переговоры, закончившиеся ничем.
     Участники собора предали Фридриха Австрийского анафеме и лишили всех прав, так как он обманул императора и враждебно действовал по отношению к церкви.
     Проклятие церкви означало, что подданные Фридриха не должны больше соблюдать клятву верности, которую они давали ему. Государства, примыкающие к границам Австрии, призывались к нападению на Фридриха и захвату его владений.
     Примерно через месяц тридцать тысяч воинов графа Нюрнбергского были брошены против Фридриха. Они захватили несколько принадлежавших ему городов и двинулись на Шафхаузен.
     Фридрих Австрийский и папа бежали из Шафхаузена.
     Понтифик был настигнут во Фрайбурге, взят в плен и доставлен в маленький городок неподалеку от Констанца.
     14 мая 1415 года на специальном заседании собора Иоанна XXIII лишили всех прав. Теперь его можно было судить.
     29 мая было вынесено окончательное решение по делу Иоанна XXIII. В обвинении говорилось о недостойном бегстве папы, перечислялись его симонистские поступки, говорилось о его ужасающей безнравственности и преступности. Понтифика называли неисправимым грешником, вором, убийцей, растлителем, человеком, недостойным управлять христианством.
     Решение собора огласили на двенадцатом заседании. Собор также решил, что Иоанн XXIII должен быть отстранен от престола и направлен в надежное место под надзор императора Сигизмунда.
     Вскоре Коссу препроводили в Готлебенскую крепость в Тургау (Швейцария) и посадили в карцер. Затем было еще несколько тюремных застенков, пока за сумму в 38 тысяч золотых флоринов Пфальцский курфюрст Людвиг III не открыл тюремные двери, выпуская Коссу на свободу.
     Бывший папа Иоанн XXIII вместе со своей давней и преданной любовницей Имой Давероне благополучно добрался до Италии, где был принят папой Мартином V. Из рук папы он получил красную кардинальскую шапочку и снова стал именоваться «кардиналом Балтазаром Коссой». Со своей испытанной подругой Имой старый интриган и авантюрист поселился в одном из прекрасных дворцов Флоренции.
     Умер Балтазар Косса 22 декабря 1419 года.
     Костер для пражского магистра. В ХIV столетии в Чехии наблюдается усиливающийся раскол в рядах верующих. Государи, дворянство и высшее духовенство все больше и все откровеннее отдают предпочтение западной (латинской) церкви, тогда как народ и низшие духовенство свято сохраняют верность греко-восточной церкви. Борьба между этими двумя лагерями верующих постепенно наполнялась отнюдь не мирным содержанием.
     В Чехии было много приверженцев православной церкви. Так, например, сподвижник Яна Гуса Иероним Пражский (ок. 1380–1416) незадолго до своей смерти на костре инквизиции открыто перешел в православие. Весьма характерно, что католический собор, осуждая Иеронима, ставил ему в вину посещение богослужения в русских церквах Пскова и Витебска, причащение по греческому обряду, а также преклонение перед православными иконами и мощами. Что касается Гуса, то римская церковь не могла простить ему, во-первых, отрицание божественного происхождения папства, а во-вторых, требование славянско-православной литургии, при осуществлении которых Чехия навсегда бы оторвалась от папства и рано или поздно воссоединилась бы с греко-восточной церковью. Об этом современному читателю полезно помнить, чтобы ясно представлять связь прошлого с настоящим, а следовательно, понимать скрытую суть происходящего в современном мире.
     К перечисленным «грехам» Иеронима Пражского и Яна Гуса следует добавить их откровенные симпатии к «ереси» английского богослова Джона Уиклифа. Кстати будет заметить, распространению в Чехии сочинений Уиклифа, среди которых было много работ по философии, математике и физике, содействовало то обстоятельство, что при короле Вацлаве IV между Чехией и Англией установились тесные связи вследствие женитьбы Вацлава IV на английской принцессе Софье, сочувствовавшей Уиклифу.
     Церковное проклятие, посланное в адрес Уиклифа, запоздало по причине смерти еретика, но рикошетом поразило Яна Гуса, выступившего с резкой критикой папской политики.
     Ян Гус родился в бедной крестьянской семье, проживавшей в южной Чехии, недалеко от королевского замка Гус, от которого будущий проповедник и получил свое имя – Ян из Гуса.
     О первых двадцати годах его жизни определенных сведений не сохранилось. Известно только, что первоначальное обучение он получил в латинской школе небольшого уездного городка Прахинского округа.
     Двадцатилетним юношей мы находим его уже в Праге, куда он переселился, желая получить более основательное образование.
     В Праге, по причине бедности, он некоторое время жил в качестве слуги у студента-дворянина, которого ежедневно сопровождал в университет, неся его книги. Затем Гусу удалось устроиться в дом одного профессора, который, вероятно, и определил его в университет.
     В университете трудолюбивый и смышленый Гус за несколько лет учебы приобрел все тогдашние ученые степени: бакалавра свободных наук, бакалавра богословия, магистра свободных наук и магистра богословия.
     Двадцати шести лет он был уже профессором, а затем деканом богословского факультета.
     В 1402 году Гус принял сан священника и сделался проповедником Вифлеемской часовни в Праге. В 1402–1403 годах он становится ректором Пражского университета.
     Известность Гуса в Чехии как ученого богослова и проповедника начинается с 1401 года. К этому времени относится появление его первого капитального богословского исследования на латинском языке («De corpore Christi»). Тогда же он становится духовником супруги короля Вацлава, набожной королевы Софьи, что дает ему возможность приобрести значительное влияние при дворе.
     В те годы Гус пользовался большим расположением и доверием со стороны пражского архиепископа Збинка, который поручил ему лично доносить об отступлениях в церковной жизни Чехии от правил католической церкви. Архиепископ был весьма озабочен распространением в Чехии ереси Уиклифа.
     Дружеские отношения Гуса с архиепископом Збинком продолжались недолго. Уже в 1403 году Гус, к большому неудовольствию Збинка, открыто выступил на собрании членов Пражского университета и пражского капитула в защиту некоторых положений учений Уиклифа, не противоречащих, по его мнению, истинному смыслу христианской веры. Одновременно пражский богослов подверг резкой и справедливой критике врагов Уиклифа, не постеснявшихся приписать английскому проповеднику некоторые подложные статьи. Недовольство Збинка еще более усилилось, когда в следующем году Гус выступил против продажи в Чехии индульгенций.
     Тем временем в своих проповедях в Вифлеемской часовне Гус пылко обличал безнравственную жизнь католического духовенства, особенно нищенствующих монахов, против которых были направлены и многие проповеди Уиклифа.
     Подобные обличения возбудили ненависть к Гусу среди многих представителей пражского духовенства, преимущественно высшего, а также среди монашества разных орденов. Однако нашлись многочисленные сторонники и у Гуса. Вскоре около него сгруппировалась значительная часть пражского духовенства и мирян. Сторонники Гуса в Праге составили особую общину, отстаивавшую не только чистоту христианской веры от всех искажений, внесенных в нее католическим духовенством, но и независимость чешской церкви и чешского народа, а также полную свободу проповедования слова Божия на чешском языке и славянскую литургию.
     Как-то раз в Пражском университете начался спор между чехами и немцами из-за голосов в решении вопросов университетского самоуправления. Вождем Чехов в этом споре являлся Гус, требовавший восстановления первоначального состояния дел в университете, когда было справедливое пропорциональное соотношение между чехами и немцами. Следует иметь в виду, что при короле Вацлаве чехам принадлежал уже только один голос, а немцам – три.
     Пражский университет, основанный в 1348 году, был первым в Средней и Восточной Европе высшим учебным заведением. Этот университет обладал автономией. Университетская корпорация делилась на четыре части, определявшиеся по национальным признакам. В начале главенствующее положение занимали чехи. Чешской корпорации было предоставлено три голоса, остальным членам корпорации – по одному.
     В разразившемся споре король Вацлав стал на сторону чехов, издав указ, который восстанавливал за чехами три голоса. После этого обиженные немецкие профессора и студенты удалились в Лейпциг, где основали Лейпцигский университет.
     Эта победа чехов под предводительством Гуса восстановила против него и его сподвижника Иеронима Пражского всех пражских немцев и всех представителей немецкого духовенства. А надо иметь в виду, что уже в середине XIII столетия немцы владели большей частью Пражского пригорода на правом берегу Влтавы, вследствие чего чешское население этого пригорода было подчинено немецкому суду и немецкому праву. Так возникла часть Праги, получившая название Пражского, а впоследствии Старого Места.
     Но вернемся к рассмотрению идеологии Яна Гуса. С Уиклифом Гус имел много общих воззрений, хотя, в сущности, был далек от того радикального и в значительной степени реформаторского направления, представителями которого являлся Уиклиф и протестантские реформаторы XVI века.
     Исходным пунктом Гуса, как и Уиклифа, служил взгляд на Священное Писание как на единственный источник христианского вероучения. Но в отличие от Уиклифа Гус, наряду со Священным Писанием, признавал и другие источники христианской истины (Священное Предание, постановления Вселенских соборов, произведения отцов церкви и даже папские постановления, если они не противоречили Священному Писанию). К тому же, в противоположность Уиклифу, Гус не дошел до полного отрицания папства: он допускал его существование, но при условии истинного представительства христианского благочестия и нравственности. К этому следует добавить и то, что Гус придавал большое значение внешней стороне богослужения, требовал почитания икон и мощей.
     По мнению историков, даже с католической точки зрения учение Гуса не могло считаться ересью. Но в нем было два пункта, которых римская церковь не могла простить Гусу, а именно: отрицание божественного происхождения папства и требование славянской литургии. В случае признания этих положений Чехия навсегда могла бы оторваться от папства и рано или поздно воссоединилась бы с греко-восточной церковью. Однако не только брожение умов беспокоило римскую курию. Рим боялся потерять один из важных источников обогащения. Дело в том, что с момента открытия в 1237 году знаменитых Куттенбергских серебряных рудников Чехия переживала экономический подъем. Правда, этими и другими рудниками владели преимущественно немцы, включая немцев из числа высшего духовенства, что вызывало сильное раздражение у чешских феодалов и купцов. Поэтому они не прочь были насолить Риму, предпочитавшему опираться в своей политике на богатых немцев, правоверных католиков. И неудивительно, что антинемецкие настроения высших и средних слоев чешского общества порой принимали антицерковный характер по отношению к латинской церкви и демонстративное выражение симпатий к православной церкви.
     Новый папа Александр V по настоянию архиепископа Збинка прислал буллу, запрещавшую Гусу и гуситам проповеди во всех церквах Чехии, в том числе и в Вифлеемской часовне. Кроме того, в этой булле папа повторял запрещение распространять учение Уиклифа и поручал пражскому архиепископу отобрать у пражан, даже у профессоров университета, все сочинения английского еретика и сжечь их.
     Збинка надеялся, что папская булла будет принята в Чехии с покорностью, но глубоко ошибся. Гус не только не перестал проповедовать, но еще настойчивее начал доказывать, что слово Божие свободно и всемогуще, что никто, даже папа, не имеет права связывать его благовестие. В данном случае наш проповедник нашел энергичную поддержку при дворе и среди многих чешских сановников, недовольных бесцеремонной политикой Рима. Двор начал смотреть на Збинка, вызвавшего папскую буллу, как на государственного изменника, клевещущего на весь чешский народ. Поведение архиепископа возмутило и самого короля Вацлава, сочувствовавшего Гусу, но избегавшего политических конфликтов. А конфликт между тем назревал и уклониться от него было нельзя.
     Неугомонный Збинка созвал в Праге местный собор из представителей высшего духовенства. Собор признал сочинения Уиклифа еретическими и постановил сжечь их. Но Збинку этого показалось мало, и он потребовал от всех докторов, магистров и бакалавров Пражского университета, а также от всех пражан доставить сочинения Уиклифа на архиепископский двор. Наконец, он подтвердил запрещение проповедовать гуситам в часовнях под страхом анафемы и тюремного заточения.
     Постановление собора встретило резкий протест в Пражском университете. Профессора и студенты, собравшись под председательством ректора, объявили постановления местного собора и распоряжения архиепископа незаконными. Они заявили, что по императорским и папским привилегиям, дарованным Пражскому университету, архиепископ не имеет над ними никакой судебной власти. Было также заявлено, что обладание теми или иными книгами есть дело не церковного права, а гражданского. Одновременно подчеркивалось, что противно здравому смыслу уничтожать сочинения по логике, математике и философии, коих много у английского проповедника. Не обошлось и без лукавства, когда было сказано, что даже при справедливом предположении, будто в книгах Уиклифа заключается ересь, отбирать их у членов университета не следует, так как сама церковь предписывает изучать ереси, дабы тем самым успешнее вести с ними борьбу.
     Спустя несколько дней восемь профессоров Пражского университета собрались под председательством Гуса в Вифлеемской часовне и решили объявить всей Чехии и Моравии о своем протесте против сожжения сочинений Уиклифа. Вместе с тем они апеллировали на постановление местного собора к новому папе Иоанну XXIII.
     Но упрямый пражский архиепископ, не дожидаясь окончательного приговора папы, решил все-таки сжечь книги Уиклифа, которые его сторонники успели собрать в количестве 200 экземпляров.
     В присутствии членов пражского капитула, при многочисленном собрании духовенства и толпы горожан, с торжественным пением «Te Deum» и при колокольном звоне всех церквей Праги сочинения Уиклифа сожгли на архиепископском дворе. Вместе с ними были сожжены и некоторые древние чешские рукописи, а также сочинения Гуса и Иеронима Пражского.
     Общее негодование против архиепископа и католического духовенства охватило Прагу.
     В соборном храме Праги толпа своим громким криком, свистом и улюлюканьем помешала архиепископу объявить запрещение проповеднической деятельности Гуса. А в одной из церквей священник, вздумавший произнести проповедь против Гуса, едва не был убит несколькими вооруженными людьми. От страха враги Гуса на некоторое время замолкли, и уже не шло речи об отлучении Гуса от церкви.
     И все же противники Гуса, озлобленные возрастающим успехом его проповедей, добились-таки закрытия Вифлеемской часовни. Донос за доносом отправляли они в Рим, доказывая, что теперь уже дело не в ереси Уиклифа, а в ереси Гуса, и требовали его вызова к папе на суд.
     Волнения, поднявшиеся в Праге, заставили бесхарактерного короля Вацлава удалить Гуса из города. Вместе с ним уехал и Иероним Пражский.
     Обрадовавшись этому, архиепископ наложил запрещение на всю церковную деятельность Праги, приостановив таким образом в столице Чехии обычное течение церковной жизни. Но тут уже и король вынужден был вмешаться. Он приказал пражским священникам продолжать осуществление богослужений в Праге, несмотря на запрещение архиепископа. В ответ на это кардинал Колонна, которому папа поручил расследование чешских событий, вызвал Гуса в Болонью на суд римской курии.
     Такая решительная мера еще более взволновала пражан. От имени короля, чешских вельмож и университета к папе отправилось посольство, которое должно было заявить о невозможности для Гуса лично явиться в Болонью вследствие опасностей, угрожающих ему в дороге. Со своей стороны Гус через одного из членов посольства скромно извинился перед папой в связи с невозможностью личной явки на суд.
     Отлучение Гуса церковники обнародовали в марте 1411 года. Однако на этот раз дело благополучно уладилось. Помогла примирительная политика, которой вынужден был держаться папа по отношению к чешскому королю, отказавшемуся от императорской короны в пользу своего младшего брата, венгерского короля Сигизмунда. Иоанн XXIII, рассчитывая с помощью Сигизмунда и Вацлава утвердить свое главенство во всем католическом мире, в угоду чешскому королю снял отлучение с Гуса. Вскоре умер и враг Гуса – пражский архиепископ Збинка. Таким образом Гус и Иероним получили возможность возвратиться в Прагу.
     Дело Гуса вообще могло бы окончиться мирно, действуй он более осторожно и осмотрительно. Но продолжительные споры с римским духовенством и неоправдавшиеся надежды на скорое преобразование церкви пуще прежнего разожгли враждебные настроения Гуса по отношению к римской церкви. А тут еще случилась «дьявольская напасть», подлившая масла в огонь гуситского движения за обновление церкви.
     Папа Иоанн XXIII объявил крестовый поход против Неаполитанского короля, выступившего в защиту свергнутого папы Григория XII. При этом Иоанн XXIII обещал отпущение грехов всем тем, кто поможет ему деньгами или как-нибудь иначе. Папские посланники явились в Прагу и начали открыто торговать индульгенциями, чтобы собрать деньги на крестовый поход. Гус незамедлительно выступил в роли грозного обличителя богопротивной продажи индульгенций. Под влиянием его речей чехи стали все враждебнее относиться к продавцам индульгенций.
     Вскоре произошел случай, всколыхнувший всю Прагу и заставивший Гуса снова выступить с крамольными речами.
     Однажды воскресным летним днем 1412 года Гус произнес проповедь в Вифлеемской часовне. На этой проповеди присутствовала и королева Софья. После проповеди против Гуса выступил с возражениями один из враждебных ему монахов, восхваляя при этом папу и оправдывая продажу индульгенций. Народ, присутствующий в часовне, отнесся враждебно к противнику Гуса, а один молодой юноша из подмастерьев начал кричать на всю церковь:
     – Отпущение грехов за деньги – ложь! Рим заставляет нас лгать! Очнитесь, братья!
     Разразился скандал. Монах попытался перекричать поднявшийся шум, но тщетно. Толпа повалила на улицу, выкрикивая бранные слова в адрес первосвященника и торговцев индульгенциями.
     Городские власти растерялись, но вскоре очнулись и приказали арестовать зачинщика скандала.
     На следующий день двое задиристых студентов принялись публично обличать и оскорблять церковных торгашей, пытавшихся всучать прохожим индульгенции. Один из них вскричал:
     – Папа, воздвигающий крест против христиан, – антихрист!
     Обоих немедленно арестовала городская стража, которой было приказано поддерживать в Праге строгий порядок и хватать всех смутьянов-гуситов.
     По поводу случившегося в Вифлеемской часовне и дебоширов студентов был созван совет Пражской думы, состоявший преимущественно из немцев. Дума осудила молодого подмастерья и студентов на смерть как злостных нарушителей общественного спокойствия. Об этом чрезмерно суровом решении пражане были извещены глашатаями. Весть о предстоящей казне дошла и до Гуса.
     Вместе с магистрами и студентами Гус отправился в Думу, где всю вину за критику торговцев индульгенциями взял на себя и умолял судей смилостивиться, не рубить горячие головы.
     В это время около Думы присутствовало более двух тысяч пражан.
     Учтя взрывоопасную обстановку и переговорив со своими советниками, бургомистр пообещал пойти Гусу навстречу. Гус поблагодарил бургомистра и распустил собравшихся перед думой по домам, объявив, что заключенные помилованы, а сам направился в Вифлеемскую часовню.
     Когда часть толпы разошлась, советники бургомистра из числа немцев приказали страже вывести юношей из тюрьмы и отрубить им головы. Немедленно вызвали немецких латников для охраны приговоренных к казне.
     Поскольку толпа мешала движению латников, юношей поспешно казнили на одной из улиц Праги, не доведя их до лобного места.
     После казни горожане подхватили тела несчастных и понесли их в Вифлеемскую часовню, воспевая им хвалебные песни как мученикам.
     Духовенство, считая Гуса виновником прославления народом трех казненных смутьянов, стало еще враждебнее относиться к нему. В Рим полетели многочисленные жалобы на проповедника, подстрекающего к мятежу против католической церкви, попирающего апостольские постановления. В ответ на это Иоанн XXIII предал Гуса троекратному проклятию и призвал католиков схватить его живым или мертвым, а Вифлеемскую часовню разорить как рассадник ереси. Пражские немцы два раза нападали на часовню, но безуспешно.
     По распоряжению папы священники должны были придавать Гуса анафеме во всех церквах по воскресным и праздничным дням. Ему дали прозвище ересиарха, то есть главы ереси. Под угрозой анафемы никто не должен был предлагать Гусу пищу и предоставлять кров. В случае смерти он лишался христианского погребения. Ко всему прочему папа запретил осуществлять богослужения и совершать религиозные обряды в «дерзкой Праге».
     Прага погрузилась в атмосферу взволнованных шепотов и религиозных страхов. Да и как не бояться, если новорожденных не разрешалось крестить, а умерших хоронили без отпевания. Опасаясь новых смут, король Вацлав повелел Гусу покинуть Прагу, пока снова не установится мир.
     Гус удалился в замок одного чешского вельможи, друга короля Вацлава. Здесь перед большим стечением народа он проповедовал в открытом поле. И здесь же написал несколько богословских сочинений.
     Высылка Гуса из Праги хотя и сбила накал волнений в городе, но не успокоила народ Чехии. Поэтому император Сигизмунд готов был объединиться хоть с самим дьяволом, чтобы положить конец «чешской смуте», угрожавшей распространиться на всю Европу.
     Сидевший во Флоренции папа протянул германскому императору руку, но не помощи, а попрошайничества, обещая всячески содействовать его политике в обмен на помощь Риму. Сигизмунд легко и быстро сговорился с первосвященником о необходимости положить конец «смуте умов» в Чехии.
     В декабре 1413 года папа опубликовал пригласительную буллу на собор в немецком городе Констанце. Собор открылся осенью следующего года.
     Как мы уже знаем, Иоанн XXIII, стремясь упрочить свое шаткое положение в условиях троепапства, выдвигал на первый план вопрос о борьбе с ересью. Однако заседания собора разворачивались по иному плану. Собравшиеся решили обсудить три вопроса. На первом месте стоял вопрос объединения церкви под властью одного папы. Затем следовал вопрос о преобразовании духовенства в духе религиозной морали. И последним был вопрос об уничтожении ереси.
     Руководящую роль на соборе в Констанце, длившемся около трех лет, играли богословы Сорбонны. При их активном участии собор взялся за уничтожение ереси. Первым в списке стоял Джон Уиклиф. Осудив учение Уиклифа, собор перешел к рассмотрению ереси его чешского последователя Яна Гуса.
     Гус был вызван на собор еще Иоанном XXIII. Пражский магистр решил явиться на собор и дать открытый бой погрязшим в роскоши и корыстолюбии церковникам, но свое появление на соборе оговорил условием личной неприкосновенности. Такая гарантия ему была дана в виде охранной грамоты императора Сигизмунда.
     Императорская грамота была всего лишь бумажкой, и Гус отлично это понимал. Однако он надеялся на другое – на возможность публичного изложения своих взглядов. Магистр по наивности не учел лишь одного: католическая церковь не хотела предоставлять ему трибуну для обличительных речей. Ей нужны были не речи Гуса, а молчащий Гус.
     Спустя несколько недель после прибытия в Констанц Гуса по приказу Иоанна XXIII заточили в сырое подземелье доминиканского монастыря, точнее говоря, в особое позорное помещение, а именно – в тесную келью рядом с отхожим местом. Потом его перевели в другую тюрьму, не слаще первой.
     В связи с арестом Гуса коварный император Сигизмунд, выдавший ему охранную грамоту, выразил лицемерный протест, а на процессе оправдывался тем, будто бы хотел обеспечить подсудимому справедливое разбирательство его дела, а вовсе не спасти от наказания за еретические воззрения.
     5 июня 1416 года Гуса в цепях привели на собор, который немедленно объявил незаконным состязания о вере с еретиком, а именно на диспут о статусе церкви и роли церковнослужителей в ее функционировании надеялся Гус, отправляясь в Констанц. Соотечественники Гуса, присутствовавшие на соборе, протестовали против такого вероломства и громко требовали освобождения магистра. Их требования проигнорировали. Между тем собору были представлены обвинительные пункты, составленные на основе извлечений из сочинений Гуса. Чешский проповедник объявил, что готов защищать свои взгляды. Его слова вызвали смятение, которое было так велико, что собор на время прекратил свое заседание. Спустя два дня суд начался снова.
     Многочасовые допросы Гуса продолжались несколько месяцев.
     По соседству с тюремным застенком, где томился Гус, находился неудачливый беглец Иоанн XXIII. Инквизиторы держали проповедника днем в ножных оковах, а ночью приковывали его руки к цепи, вделанной в стену.
     Суд обвинил упорствующего еретика в том, что он, разделяя взгляды Уиклифа, утверждал следующее: папа или священники, обретающиеся в смертном грехе, не могут совершать таинства. Гус подтвердил это, но с существенной оговоркой, сказав:
     – Церковные иерархи выдают себя за наследников Христа. Если они ведут себя надлежащим образом, то таковыми являются. В противном случае они лжецы и обманщики. И тогда светская власть вправе лишить их церковных титулов и бенефиций.
     Среди судей раздался злой ропот. Кто-то выкрикнул:
     – Еретики всегда пытаются примешать долю истины к своим ложным доктринам! Они хотят таким образом обманывать людей! На костер Гуса!
     Этот призыв подхватили многие из присутствующих на суде. Распаляя себя воплями, они готовы были развести костер прямо в зале суда.
     После длительного изучения и обсуждения приписываемых Гусу заблуждений для него написали специальная форма отречения от греховных заблуждений. Однако обвиняемый был тверд в своих «заблуждениях» и отклонил любую форму отречения, сопроводив это словами:
     – Я обращаюсь к Иисусу Христу, единому всемогущему и всесправедливому Судье. Я поручаю свое дело тому, который будет судить каждого человека не по ложным свидетельствам и неправедным советам, а по истине и его заслугам.
     Первого июля на очередном заседании собора были оглашены несколько десятков обвинительных пунктов против Гуса. Затем его заставили стать на колени, чтобы заслушать приговор.
     Не добившись от Гуса самообвинения и отречения от проповедуемых убеждений, собор объявил его упорствующим еретиком, лишил священнического сана, отлучил от церкви и приговорил к сожжению на костре. Казнь назначили на 6 июля 1415 года.
     На казнь явились все соборные отцы, пожаловал и сам император Сигизмунд в окружении князей и рыцарей. Когда Гусу зачитали приговор собора, он спокойно заявил о своей невиновности. Тогда один из епископов произнес стандартную формулу проклятия, на что Гус ответил:
     – Я верю во всемогущество Господа Бога, во имя которого я терпеливо сношу это унижение, и уверен, что он не отберет от меня его чашу искупления, из которой я надеюсь пить сегодня в его королевстве.
     Разъяренные палачи приказали замолчать осужденному и дали знак стражникам, которые немедленно зажали Гусу руками рот. Затем с него сорвали священническое облаченье и в последний раз призвали отречься. Взглянув в сторону епископов, Гус сказал:
     – Я не могу покаяться в заблуждениях, которых никогда не разделял.
     Чудовищный спектакль неумолимо близился к трагическому концу. Гусу обрезали волосы в виде креста и увенчали голову бумажной короной, разрисованной чертями, после чего повели на казнь мимо дворца епископа, где в это время сжигались его книги.
     В цветущем предместье Констанца все было готово к поджариванию человеческой плоти. Гуса подвели к толстому бревну, вкопанному в землю. Палач сноровисто привязал осужденного за шею цепью, позаимствованной у какого-то бедняка, проживавшего поблизости. Обложив его со всех сторон дровами вперемежку с соломой, специалисты по отделению души от тела подожгли костер.
     В соответствии с правилом проведения экзекуции особо уважаемым прихожанам предоставлялось право подбрасывать в огонь хворост, чем они приумножали перед церковью свои добродетели. Согласно преданию, Гус во время казни сказал одной старушенции, занимавшейся столь богоугодным делом: «Святая простота!»
     Когда костер погас, палачи старательно разбили обуглившуюся голову мученика на куски и забросали их головешками. Остатки поджаренного сердца проткнули острой палочкой и сожгли. Тело разорвали клещами и, опять разведя костер, бросили в огонь куски человеческого мяса и личные вещи пражского магистра. Потом, собрав пепел догоревшего костра и даже землю с места казни, мастера умерщвления все это бросили в волны Рейна.
     Так на лугу среди садов городского предместья католическая церковь расправилась еще с одним инакомыслящим.
     Через десять месяцев в Констанце был сожжен Иероним Пражский.
     Чехия содрогнулась от известий о страшной гибели своих духовных вождей. Возмущенные толпы нападали на церкви, где служили враждебные Гусу священники. По всей стране началась открытая подготовка к вооруженной борьбе с консервативными силами католической церкви и немецким дворянством. Одним из выдающихся героев этой борьбы стал Ян Жижка, талантливый полководец и незаурядный политический деятель таборитов, радикальных последователей Гуса, чье название обязано горе Табор, близ которой находился их лагерь. Это были первые раскаты грома Реформации.
     В тот памятный чехам летний день, в день праздника Марии Магдалины, на гору, прозванную Табором и расположенную между Влтавой и ее притоком Лужницей, пришли все, кто бережно хранил память о покойном магистре Гусе и не желал подчиняться несправедливым предписаниям Констанцского собора. Люди пришли чуть ли не со всей Чехии и даже из Моравии.
     Из леса показалась вереница паломников с хоругвями в руках. Это были гуситы, или, как их еще именовали, чашники, то есть те, кто, следуя заветам Гуса, хотели причащаться хлебом и вином из чаши.
     На горе слушает горячие речи проповедников пан Жижка, который много изъездил чешских дорог войны и участвовал во многих битвах. Через год он станет признанным вождем чашников-таборитов.
     Если читатель не лишен фантазии, то, закрыв глаза, он может попытаться представить себя участником событий того далекого времени.
     Итак, праздник Благовещения 1420 года застает нашего фантазера в рядах воинства Жижки около реки Отавы. Дозорные доносят, что впереди появилась вражеская конница рыцарей-иоаннитов во главе с Генрихом Градецким.
     Колонна боевых повозок Жижки начинает ускоренное движение в сторону деревни Судомерж. Деревня остается позади, а враг все наседает и наседает. Тогда вождь чашников принимает решение дать бой.
     Уже доносится нарастающий гул тяжеловооруженной конницы преследователей. Обоз чашников укрывается между высокой плотиной и заросшим камышом прудом. Рыцари появляются на противоположном берегу пруда. По их приказу спускается вода.
     Жижка понимает, что сила на стороне врага. Он напряженно ищет выход из этого воистину безвыходного положения. И вдруг его осеняет.
     – Всем женщинам снять платки и расстелить их у корней камыша! – гремит его голос.
     Преследователи спешиваются и густой толпой устремляются по вязкому, илистому дну туда, где их ждет легкая победа и добыча. Мешают тяжелые доспехи и липкая грязь. Неожиданно шпоры и колючие бляхи, украшающие наколенники, начинают путаться в женских платках, упрятанных в тине. Проклиная все на свете, рыцари падают в грязь, захлебываются в ней... А на их головы обрушиваются удары тяжелых цепов, топоров и палиц чашников.
     Мой миролюбивый и в меру осмотрительный читатель-фантазер, естественно, не торопится принять участие в этой кровавой потасовке. Удобно устроившись в камышах и включив защитный экран своего воображения, он начинает беззаботно уплетать, например, жареного гуся с запеченными в нем яблоками, запивая вкуснятину хорошим чешским вином. И вдруг в самый разгар схватки на него вылазят три грязных, мокрых рыцаря, которых страшно коробит и возмущает вид пришельца из будущего, преспокойно обсасывающего гусиное крылышко.
     Посовещавшись, они ринулись на чревоугодника с криком: «Сволочь, отдай гуся!» Но неожиданно наткнулись на защитный экран фантазии нашего чревоугодника и начали исполнять вокруг своей потенциальной жертвы зажигательный танец с мечами. После нескольких мощных воображаемых электрических разрядов нападающие пришли в великое смущение и рухнули, как подкошенные, в грязь лицом.
     Теперь мы можем спокойненько продолжать свои исторические наблюдения.
     Только к утру стихла битва. Из тины пруда остались торчать обломки копий, мечи, чьи-то руки и ноги.
     Чашники праздновали полную победу над заносчивыми рыцарями, которые еще недавно презрительно смеялись над мужланами, вознамерившимися схватиться с ними.
     Одноглазый воитель из Троцнова пан Жижка не силен в богословских тонкостях и спорах, а спорят везде – и в Златой Праге, и в Таборе, да где только не спорят... Троцновского пана смущает, что и в Таборе, этом оплоте чашников, находятся люди, зовущие братьев-таборитов к якобы счастливой жизни по образцу первых христиан, к той райской жизни, где все равны в нищете и неприхотливы в пище, одежде и прочих материальных благах. А тем временем по всей Чехии льется кровь, гибнут люди, горят города и селения... Какое уж тут райское житье и справедливость!
     «Надо силой заставить одуматься безумцев, мечтающих о несбыточном, – думает Жижка, горестно закрывая свой единственный глаз рукой. – Сказки, конечно, могут придать силу фанатикам, но не накормят и не вооружат моих воинов. Для этого нужны деньги и деньги не малые».
     В Табор спешит гонец со строгим наказом очистить крепость от смутьянов, называющих себя братьями и сестрами свободного духа. Их еще прозывают пикардами, ибо их призывы сходны с призывами давних фламандских ткачей-сектантов.
     Поспешим туда и мы.
     Опоздали! Уже изгнаны фанатичные ревнители справедливости из Табора. Говорят, часть из них щедро сеет семена своих религиозных идей в окрестностях Пршибенец, а другие направились в Прагу смущать своими проповедями горожан.
     В Прагу заявился старик Антох, известный таборитский проповедник, непоколебимо верящий в равенство всех людей от природы. Он яростно поносит не только католических священников, не признающих простоты и смирения, завещанных апостолами, но и тех чашников, которые склонны к сытой жизни в этом бренном мире. Старик призывает воинов-чашников вернуться в Табор, чтобы сурово разобраться с теми, кто верен Чаше, а кто примазался к ней.
     Войско табаритов, находящееся в Праге, раскалывается: одни готовы послушаться приказа Жижки и двинуться на сильнейшую крепость короля Сигизмунда город Бероун, другие намерены вернуться в Табор.
     Военным планам Жижки, ратующего за единство Чехии, угроза раскола таборитов может нанести непоправимый урон. И он начинает действовать, вначале изгоняя из общины остатки пикардов, а затем применяя к ним и силу оружия.
     Таборитские священники уговаривают пленных пикардов опомниться и вернуться в лоно истинной веры, но те остаются непреклонными в своих убеждениях, заявляя, что люди во всем равны между собой, что, кроме заветов Христа, не может быть иных законов, что... Тогда их приговаривают к казне в огне и приводят приговор в исполнение.
     Увы, так было и так будет со всеми фанатичными ревнителями нравственной, религиозной, политической «чистоты», кем бы они не были – христианами, коммунистами, националистами... Воистину дьявольская закономерность истории! А ныне здравствующие слишком часто грешат непростительной исторической близорукостью, не желая видеть дальше собственного носа, когда бросают обвинения в адрес недавнего прошлого. Вот их-то история действительно ничему не учит и ничему не научит; они обречены на историческое забвение, на то, чтобы стать «потерянным поколением».
     Моим современникам не стоит слишком уповать на исторический опыт и научно-технический прогресс. Всё это не спасает от вращения по кругу в назойливом повторении хорошо известных науке этических и политических ошибок прошлого. Голова отдельного человека – отнюдь не «всемирная библиотека». Да и просвещенным мужам всего не охватить и не приказать всем «дуракам» думать «правильно». В повседневном быту Истории нет, но есть возможность «вляпаться в историю». Сие полезно помнить, хотя полезно иметь в виду и то, что История не прощает «исторических ошибок» народам, которые слишком уповают не на себя, а на своих вождей и пророков.
     Фанатизм веры и «русский вопрос» в западной редакции. Дерзкие заявления о необходимости церковной реформы католицизма неоднократно раздавались в XV столетии. Одним из таких заявителей был нищенствующий монах Джироламо Савонарола, суровый и решительный сторонник Иоахима Флорского, автора «Вечного Евангелия». Он будоражил Италию, уводил из повиновения папе Флоренцию, а самого папу поносил последними словами.
     Много воды утекло с тех давних пор, но до сих пор фигура Савонаролы окутана самыми вздорными вымыслами и только за редким исключением можно узнать кое-что правдивое об этом странном проповеднике.
     Джироламо Савонарола родился в 1452 году в Ферраре в семье менялы и купца Никколо Савонаролы. Основы своего религиозного воспитания Джиролама получил от деда, придворного врача и известного сочинителя медицинских учебников. Дед был озабочен привилегированным положением духовенства, и эту обеспокоенность он передал своему смышленому внуку, равно как передал ему и начатки гуманистической образованности. Позднее Савонарола вспоминал, что еще в семье он познакомился с поэтическими школами и стихотворными размерами, но Божья Благодать в конце концов раскрыла ему глаза, и он покинул эти поэтические дебри, чтобы насладиться более сладкими плодами в церковных садах.
     Получив хорошее домашнее образование по естественным и гуманитарным наукам, Савонарола начал изучать свободные искусства, готовясь поступить на медицинский факультет. Он много времени посвящает изучению Аристотеля, но все же предпочитает иметь дело не с философией, а с естественными науками. О богословии и пострижении в монахи нет и речи. В студенческие годы его больше влечет поэзия Петрарки, чем затхлый воздух университетских аудиторий. Вдобавок предпринимаются попытки сочинения любовных стихов. Увы, на любовном поприще его ждало разочарование: девушка, которую он воспевал в стихах, не ответила ему взаимным чувством.
     И вдруг неожиданный поворот от поэзии и медицины к ветхозаветным пророкам. Наверное, мы так и не узнаем подлинных мотивов этой переориентации. Поэтому примем как факт то, что молодой человек стал на путь правдоискательства и какого-то неистового изучения Священного Писания.
     Написав в возрасте двадцати трех лет поэму под характерным названием «Гибель церкви», Савонарола начинает готовиться к уходу в монастырь. Чтобы избежать горьких упреков родственников и не видеть огорченных лиц родителей, он поспешно покидает родной город и двадцатипятилетним уходит в доминиканский монастырь в Болонье, где около семи лет старательно тянет монашескую лямку, постоянно штудируя Библию и сочинения Томаса Аквинского, одновременно обучая молодых монахов философско-богословским премудростям.
     Время для Италии было тяжелое. Занимавший папский престол Сикст IV, а затем Иннокентий VIII прославились безудержной симонией (по имени волхва Симона, просившего, согласно библейскому преданию, апостолов продать ему дар творить чудеса), кровавыми интригами и развратной жизнью. Глубоко и страстно верующий Савонарола остро переживал происходящее в лоне церкви.
     В 1481 году Савонарола переезжает во Флоренцию, где его пристанищем становится доминиканский монастырь Сан Марко.
     Чудесен город Флоренция. Находится он в Центральной Италии, а основан был в I веке до нашей эры римлянами на месте поселения этрусков.
     Долгое время Флоренция являлась ареной социальных и политических экспериментов. С конца Х века, когда ослабла власть императора и папы, город попытались взнуздать с помощью епископа, но из этого ничего дельного не вышло. Горожане, пораскинув мозгами, начали выделять из своей среды достойных доверия людей, которые должны были представлять и охранять их интересы. Так постепенно на смену власти духовного владыки приходила власть коммуны.
     В начале XII века флорентийцы создают институт консулов.
     Город растет, а вместе с ним растут проблемы общения между различными группами горожан. Городской совет, решая эти проблемы, должен гибко приспосабливаться к новым ситуациям. Начинается затяжной спор по поводу конституции города, в результате которого коммуна становится юридическим лицом, чьи учреждения сменяют прежние епископские и другие органы власти.
     Флоренция самоуверенно козыряет повсюду своей свободой, завязывает политические и хозяйственные отношения с другими коммунами Италии и создает новые дипломатические, административные и военные комитеты.
     Наряду с институтом консулов появляется разновидность парламента – общее собрание граждан. Затем на смену неэффективному общему собранию приходит Большой совет, где интересы граждан представляют несколько коллегий.
     Исполнительная власть сосредоточивается в руках одного лица, которое со своими подчиненными должно заботиться о покое горожан и порядке в городе. Ему определяется постоянное местопребывание – дворец Барджелло. В этом хорошо укрепленном палаццо позже будут пытать Савонаролу.
     Большинство итальянских коммун, включая Флоренцию, раздражала уплата значительного налога в пользу церкви. И не удивительно, что в связи с этим многие коммуны находились в состоянии непрерывного конфликта с Римом.
     Главенствующую роль в пейзаже Флоренции играют купол и звонница храма Санта Мария дель Фьоре. С немалыми удобствами расположились в городе два ордена нищенствующих монахов – доминиканский и францисканский. Их проповедники собирают народ в храмах и на площадях города. На церковных кафедрах ведутся богословские баталии, вызывающие всеобщий интерес. Издалека видны три центра духовной жизни города – оплот францисканцев Санта Кроче и церковная крепость доминиканцев Санта Мария Новелла. Несмотря на столь внушительный плацдарм римской курии, флорентийцы не особенно отличаются религиозным смирением и послушанием. В городе купцов и ремесленников больше в почете люди с деньгами. Благородная кровь и сутана ценятся меньше.
     Во второй половине XIV века раздоры внутри итальянских городов-республик выходят за всякие конституционные рамки. И тогда popolo, то есть народ, начинает тяготеть к режиму сильной личности, отворачиваясь от популистов, склонных к пустопорожней демагогии. И режим сильной личности не замедлил утвердиться в большинстве итальянских городов еще до начала XV века. Хотя во Флоренции такого не случилось, но все же победила система Синьории, небольшого правительственного органа, чья власть все больше походила на олигархическую. Причины подобного состояния дел следует искать в известной усталости многих граждан, вынужденных обороняться от внутренних раздоров в собственном городе. Устав от беспорядков и хаоса, они решили взвалить свои заботы на плечи одного человека. Такого человека им готов предложить патрицианский род Медичи.
     Пользуясь благосклонностью Фортуны, Медичи быстро прибирают к своим рукам городскую власть. Хитрость, терпеливость и сдержанность – отличительные черты их политики. Впрочем, в истории рода Медичи бывали не только взлеты, но и падения: их то обожествляли и превозносили, то ненавидели и низвергали. И все же слава этого рода неотделима от славной истории Флоренции.
     История рода Медичи начинается с простых крестьян, проживавших в долине реки Арно. Упорный труд, терпеливость и сообразительность делают их со временем крупными банкирами, чей банкирский дом постепенно приобретает всемирную известность.
     На протяжении тридцати пяти лет изворотливый и энергичный Козимо Медичи, находясь во главе семейного банка, захватывает один за другим банки родного города. Дальновидный и предусмотрительный Козимо умеет укреплять свой авторитет и власть, демонстрируя при этом разумную щедрость и благотворительность. Он оказывает содействие церкви, становится меценатом в искусстве и не забывает одаривать простой люд хлебом и зрелищами. Во всем этом его не покидает чувство меры и осмотрительности. Когда домашний архитектор Филиппо Брунеллеско предлагает спроектировать для славного семейства пышный дворец, Козимо отклоняет это предложение, ибо хорошо знает, что королевства погибают от роскоши. По-видимому, правы были гуманисты, титулуя Козимо Медичи Отцом отечества, как это делали древние римляне по отношению к своему императору. После Козимо этот титул никогда и никому больше не присваивался.
     Еще более значительным на социально-политической арене был внук Отца отечества Лоренцо Великолепный, поэтически одаренная личность, большой знаток литературы, философ. Он любил устраивать пышные празднества с факельными шествиями и фейерверками, будучи непременным их участником. Лоренцо Великолепный любил жизнь во всем ее бурлеске и разноцветье. Но именно с него начинается закат рода Медичи, хотя у рода еще хватит сил дать церкви двух пап и двух французских королев.
     Гуманистически образованный, Лоренцо Великолепный не был склонен к скучной коммерческой деятельности. К этой деятельности у него не лежала душа. При нем начинает слабеть связь центрального банка с филиалами и, как следствие, нарастает спад финансовой активности. Правда, первые признаки наступающего кризиса дали о себе знать незадолго до смерти Козимо.
     Хотя финансовые дела Лоренцо Великолепного шли не очень блестяще, однако иногда ему сказочно везло, как в случае с заговором семьи Пацци, подстрекаемой римским понтификом Сикстом IV. Заговорщики планировали убить Лоренцо в соборе Санта Мария дель Фьоре во время воскресной торжественной мессы. Роль убийц взяли на себя два священника, но они только ранили свою жертву, которой удалось спастись в ризнице. Брата же его Джулиано закололи.
     Архиепископ Флоренции поторопился известить народ о смерти тирана.
     Тираноубийцы надеялись на поддержку флорентийцев, но жестоко просчитались: горожане устроили настоящую охоту на убийц и заговорщиков. Первым, с кем они свели счеты, был архиепископ, которого повесили на окне дворца Синьории.
     Разозленный неудачей заговора, Сикст IV предал город анафеме, но ничего этим для себя не добился, а лишь повысил авторитет Лоренцо Великолепного.
     В том же 1478 году Лоренцо окончательно захватывает власть во Флоренции, соблюдая при этом рамки конституции города. При новом папе Иннокентии VIII он вновь становится банкиром папства. И все-таки его звезда уже закатывается, ибо, в отличие от своего удачливого деда, Лоренцо не созидает, а пожинает.
     Лишенный коммерческой жилки, потрясенный заговором и убийством брата, Лоренцо Великолепный уходит в мир философии. Этому благоприятствует атмосфера Платоновской академии, основателем которой был Марсилио Фичино, пользовавшийся покровительством и поддержкой Козимо Медичи.
     Художники и философы стекаются во Флоренцию и наводняют двор Медичи. Здесь можно встретить и скульптора Микеланджело, в котором Лоренцо рано рассмотрел молодого гения.
     За всем этим хмуро наблюдает монах Савонарола.
     Давайте прогуляемся по Флоренции с сопровождении старенького и очень сведущего в архитектурных и прочих делах гида.
     Двинулись.
     – Господа, обратите внимание на то, что планировочная схема Флоренции четко отражает основные стадии развития города, – начал гид. – Позволю себе заметить, что к античному периоду относится ядро современного города, где сохранилась характерная для римских лагерей прямоугольная планировка с ярко выраженными кардо и декуманус, то есть взаимно-перпендикулярными главными магистралями и центральной площадью на их пересечении. Средневековый период характеризуют сходящиеся к воротам лагеря главные дороги, а также кое-какие улицы и, разумеется, свободно выросшие поблизости от крепостных стен кварталы с обособленной площадью для философских размышлений и ансамблем величественного собора для удовлетворения религиозных потребностей. Эта территория защищалась вторым рядом могучих стен, за пределами которых город быстро разрастался в период своего экономического расцвета XIV века, когда во Флоренции насчитывалось около ста тысяч горожан, включая тридцать тысяч ремесленников-ткачей, триста башмачников, сто пятьдесят каменщиков и ковровщиков, триста адвокатов, сто судей, шестьдесят лекарей, сто фармацевтов и восемьдесят менял. Здесь расположено кольцо монастырей, постепенно ставших центрами отдельных районов Флоренции.
     – А что вы можете сказать относительно периода с 1285 по 1388 год? – поинтересовался один настырный интурист.
     – Это был интересный период, – встрепенулся гид. – Именно тогда город обнесли новым кольцом крепостных стен, неоднократно реконструируемых и обновлявшихся в последующие столетия.
     – Ах, как все это интересно! – восхищенно воскликнула набожная дамочка, щелкая фотоаппаратиком. – Расскажите нам что-нибудь о церковном строительстве.
     – К востоку от второго кольца городских стен архитектор Арнольфо ди Камбио построил церковь и первый монастырский двор Санта Кроче. Однако ансамбль монастыря и площади перед ним был завершен лишь в пятнадцатом веке, когда исключительно талантливый архитектор, скульптор и ученый Филиппо Брунеллески построил в первом дворе монастыря капеллу Пацци и добавил второй двор. Возросшее значение площади, примыкавшей к монастырю, привлекло внимание знати, поручившей строить здесь свои дворцы лучшим флорентийским мастерам. Форма площади с окружающими дворцами соответствовали ее новому назначению – месту празднеств и турниров.
     – Будьте так любезны, – перебил старикашку иностранец с колючими, немигающими глазами, – проведите нас к монастырю Сан Марко.
     – Конечно, конечно, – протараторил гид.
     Все шумной толпой повалили за быстро семенящим знатоком Флоренции.
     Не прошло и десяти минут, как знаток резко остановился и грустным голосом повел свой невыносимо печальный рассказ.
     – Ансамбль площади Сан Марко расположен у одноименного монастыря Сан Марко, основанного в конце тринадцатого века. Здесь находились монастыри с их довольно приличными библиотеками, а также основанный в 1429 году университет с лекарственным садом, госпитали и богадельня. Ансамбль Сан Марко стал средоточием науки того времени. Свою лепту в развитие этого ансамбля сделал талантливый архитектор и скульптор Микелоццо ди Бартоломео. Например, среди светских построек монастыря Сан Марко следует отметить базиликальный зал библиотеки. Функциональное назначение отдельных частей зала подсказало Микелоццо удачную композицию. Относительно узкий и длинный зал, размером десять на сорок пять метров, был разделен на три нефа, то есть на три продольных части с аркадами. Боковые нефы предназначались для установки читальных пюпитров. Интерьер библиотеки исключительно прост и напоминает легкостью своих аркад постройки Брунеллески. Двор монастыря очень походит на романские монастырские дворики. Его гладкие, светлые аркады, увитые зеленью, производят впечатление жизнерадостности и умиротворенного покоя.
     – Покой нам только снится, – жизнерадостно заметил кто-то из присутствующих, чертовски напоминающий не то большого и хитрого кота, величиной с борова, не то самого борова с кошачьими буркалами.
     – А мне каждую ночь снится бедняга Савонарола, – вдруг ни с того ни с сего брякнул гид и горько зарыдал.
     – Ради Бога, успокойтесь, молодой человек, – прошамкала старушенция запредельного возраста.
     – Ведь он был приором монастыря Сан Марко, – переставая всхлипывать, смущенно ответил гид предпредельного возраста. – И вообще был весьма ученым человеком.
     – А поподробнее можно? – деликатно поинтересовался очкастый студент, извлекая из широких штанин толстенькую записную книжечку.
     – Можно, – обречено выдавил старикашка, жалостливо моргая и сморкаясь в аккуратно заштопанный носовой платочек. – Видите ли, господа, гнусная либерально-буржуазная наука буквально смешала с грязью имя этого благочестивого фанатика своего религиозного дела и уже в течение нескольких веков трактует как отвратительный символ средневекового мракобесия и бескультурщины. Они пыжатся доказать, что ренессансные гуманисты – это стойкие защитники высокой и чистой культуры, а Савонарола – просто безумный монах, которому место в аду. На самом деле все не так. Конечно, он был представителем средневековой ортодоксии, что, впрочем, не мешало ему находиться под сильным влиянием флорентийской Платоновской академии.
     – Что это еще за академия? – подал голос здоровенный фермер из Техаса.
     – Мой любезный друг, в Средние века академиями назывались небольшие союзы ученых мужей, объединенных любовью к философии, наукам, искусствам. Первые такие академии появились в средневековой Италии, члены которых прежде всего интересовались изучением классической литературы. Одной из самых ранних итальянских академий была Платоновская академия, или, как ее называли, «Платоническая семья», основанная во Флоренции в 1442 году двумя просвещенными византийскими гуманистами и опекаемая герцогом Тосканским Козимой Медичи. В шестнадцатом и семнадцатом веках литературно-философские академии получили широкое распространение в Италии. Наиболее известной из них являлась Accademia della Crusca, которая была основана во Флоренции в 1582 году. Первые собственно научные академии начали появляться в Италии в шестнадцатом столетии. Например, Academia Secretorum Naturae была основана в Неаполе в 1560 году. Самой знаменитой из них была Римская Академия. В 1657–1667 годах функционировала в Тоскане Academia del Cimento, с деятельностью которой связано прочное утверждение экспериментального направления в естествознании.
     – Ближе к существу вопроса! – набычился фермер.
     – Да, да, конечно, – извиняющимся тоном пролепетал старичок. – Я хотел сказать, что в эпоху Ренессанса идеями неоплатонизма воодушевлялись почти все крупные мыслители того времени. Но нигде имя Платона так не превозносилось, как во Флоренции. Почитание древнегреческого философа здесь было превращено почти в религиозный культ. Дело доходило до того, что перед его бюстом ставились лампады, и он почитался наряду с Христом.
     – Ну, это уже перебор, – нахмурился фермер, баптист по своему вероисповеданию.
     – У каждой эпохи свое лицо, – мудро заметил старичок. – Однако вернемся к нашим баранам.
     – Чего, чего? – подозрительно спросил техасец, пряча плоскую флягу в пустую кобуру, предназначенную для кольта сорок четвертого калибра.
     – Вернемся на несколько веков назад, – последовал уточняющий ответ. – Платоновская академия имела краткую, но блестящую историю. Этому немало способствовало покровительство Лоренцо Медичи Великолепного или просто Лоренцо Великолепного, который утверждал, что без платоновской философии никто не может стать ни хорошим гражданином, ни сведущим в христианском вероучении. Кстати, во Флоренции находятся блестящие образцы архитектурного творчества Микелоццо, связанные с семейством Медичи. В частности, примером служит палаццо Медичи-Риккарди, наиболее значительное произведение Микелоццо. В этом величественном дворце получил свое завершение тип богатого городского дома, ставший прообразом многочисленных дворцов, а затем буржуазных особняков не только в Италии, но и далеко за ее пределами. Повторяя этот образец, архитекторы пятнадцатого и шестнадцатого веков добивались в каждом конкретном сооружении индивидуальной характеристики, при этом почти не изменяя основу композиции – квадратного или прямоугольного трехэтажного здания с замкнутым внутренним двором, окруженным легкими аркадами лоджий. В теплом климате Италии внутренние дворы имеют большое практическое значение, ибо тенистые галереи защищают обитателей от жгучих лучей солнца, способствуют сквозному проветриванию и создают благоприятный микроклимат. На первом этаже палаццо расположены кладовые, служебные помещения, приемные с большим залом, рабочие помещения хозяина и его служащих, канцелярия и прочее в этом роде, а кроме того, имеется еще и конюшня в обязательном порядке. На втором этаже находятся парадные помещения: главный зал, богато отделанная капелла и кабинет хозяина. Третий этаж – это спальни членов семьи и многочисленных слуг.
     – Дяденька, а как Медичи стали богатенькими? – спросила маленькая девочка, перестав уплетать мороженое и вооружившись калькулятором.
     – Между прочим, Медичи сыграли большую роль в судьбе Савонаролы, – вздохнул гид. – Это были очень богатые люди. Поговаривали, что своим богатством они во многом обязаны бывшему пирату Балтазару Коссо, некоторое время восседавшему на папском престоле под именем Иоанна XXIII. Уезжая на Вселенский собор в немецкий город Констанц и чувствуя, что его дела идут не так, как надо, этот хитрый прощелыга отдал на хранение большую часть своего состояния Джованни Медичи, а когда вернулся, но уже без папской тиары, то на свою просьбу вернуть ему деньги и драгоценности, услышал следующее: «Я получил все это на хранение от папы Иоанна XXIII и обязался все вернуть по первому его требованию. Я и отдам все папе Иоанну XXIII, когда он вернется». Мы точно не знаем, соответствует ли это действительности. Не исключено, что все было именно так и состояние Иоанна XXIII, накопленное отнюдь не честным путем, легло в основу последующего сказочного богатства дома Медичи. Интриги подобного рода не являлись тогда редкостью. Но подтверждения достоверности этого факта нет.
     – Какое отношение имели Медичи к судьбе Савонаролы, – сухо поинтересовалась плоская, как вобла, леди, прибывшая в солнечную Италию из туманного Альбиона.
     – Я понял ваш вопрос, но отвечать начну издалека, поскольку этот вопрос не из простых. Итак, когда Савонарола перебрался во Флоренцию под крышу монастыря Сан Марко, монастырское начальство быстро оценило его ум, глубокую ученость и твердый характер высокоморального человека. Ему поручают занятия с начинающими монахами, а затем посылают проповедовать в другие города. Постепенно у Савонаролы появляются первые почитатели и последователи. В частности, к таким почитателям проповедника принадлежал Пико делла Мирандолла, один из наиболее ярких представителей Платоновской академии, который был потрясен силой пламенного слова Савонаролы, услышав одну из его проповедей против развращенности клира и церкви. К этому времени относится большинство философских и богословских сочинений Савонаролы. Его перу принадлежат четыре философских трактата, опубликованные как единое сочинение под названием «Краткое изложение философии, морали, логики, разделение и достоинства всех наук». Интересно, что в этом сочинении автор выступает скорее с позиций, так сказать, полуэмпиризма, нежели с позиций платоновского или аристотелевского идеализма, хотя влияние Аристотеля было исключительно велико на Савонаролу. Так, по его мнению, всякое познание начинается с ощущения, а посему в философии отдел, занимающийся миром чувственных вещей, должен предшествовать учению о мире, недоступном чувственному познанию. Однако одни ощущения слепы и глухи. Они должны предполагать некие первоначальные принципы, служащие основой всех опытных данных. Главная трудность состоит в установлении связи между первоидеями и первоначальными ощущениями. Подобный взгляд на познание вполне соответствует умеренному аристотелизму.
     Немного помолчав, наш гид продолжил:
     – Сочинения Савонаролы и его проповедническая деятельность имели чрезвычайный успех и обеспечили ему большую популярность во Флоренции. В 1491 году Савонарола избирается настоятелем монастыря Сан Марко и начинает читать проповеди в кафедральном соборе Флоренции. С этого времени разгорается его конфликт с Медичи. Дело в том, что Лоренцо Медичи установил во Флоренции режим личной власти. Савонарола в своих проповедях резко обличает подобного рода деспотизм, продажность чиновников, развращенность и скептицизм образованных кругов флорентийского общества. Такие речи не могли нравиться Лоренцо Медичи, который ранее был задет за живое тем, что новый приор монастыря Сан Марко отказался нанести формальный визит вежливости в дом Лоренцо. Флорентийский правитель все же попытался приручить Савонаролу, часто заходя в монастырь Сан Марко, делая богатые вклады и щедро раздавая милостыни, посылая к монаху делегации и всячески стараясь сблизиться с ним. Но всеми этими действиями он только раздражал строптивого приора монастыря Сан Марко, который вскоре заявил, что в Италии ожидаются великие перемены, связанные с тем, что Лоренцо Медичи, папа и неаполитанский король близки к смерти. В конце концов Лоренцо, ничего не добившись, отстал от Савонаролы, хотя и продолжал испытывать к нему невольное уважение. В то время Лоренцо уже был тяжело болен и ужасно мучался из-за своих грехов. Он призвал к себе Савонаролу, желая исповедаться у него и покаяться в своих многочисленных грехах. На это монах ответил, что для прощения грехов необходимы три условия: упование на бесконечную милость и благость Божию, исправление допущенного зла или завещание этого сыновьям Лоренцо и возвращение флорентийскому народу свободы. Последнее условие очень смутило Лоренцо. Савонарола ушел, не дав отпущения грехов. Терзаемый угрызениями совести, Лоренцо Медичи умер 8 апреля 1492 года. Его сын и наследник Пьеро был красивым и распутным молодым человеком, отличавшимся грубостью и высокомерием, которые вызывали всеобщее возмущение. Но еще более сильное раздражение у горожан вызывали его связи с иностранными державами и заключаемые с ними союзы. Аудитория Савонаролы увеличивалась с каждым днем. В нем начали видеть главу партии противников Медичи.
     – А что с его прогнозами относительно смерти папы? – спросила английская леди.
     – В том же 1492 году умер папа Иннокентий VIII. И новым папой стал при помощи подкупа испанский кардинал Родриго Борджиа, на которого в своих проповедях часто обрушивался Савонарола. Новый папа был слишком глубоко задет за живое, чтобы спустить этому лжепророку жестокие оскорбления в свой собственный адрес. Монах должен быть сурово и безжалостно наказан. Папский эмиссар, прибывший весенним майским днем 1498 года во Флоренцию, громогласно объявил членам синьории города-государства: «Монах должен умереть, будь он даже вторым Иоанном Крестителем». А за несколько лет до этого Савонарола добился в Риме отделения своего монастыря от Ломбардской конгрегации доминиканцев и основания собственной Тосканской конгрегации во главе с монастырем Сан Марко. Главой Тосканской конгрегации был утвержден Савонарола. В монастыре Сан Марко Савонарола провел ряд реформ. Он восстановил во всей строгости обет нищеты, ввел строгий устав, запретил предметы роскоши и излишние украшения, устроил школы, где изучались живопись, скульптура и архитектура. Особое внимание уделялось повышению образования монахов. С этой целью Савонарола преподавал богословие, философию и мораль. Для лучшего понимания Священного Писания он ввел изучение греческого, еврейского и других восточных языков. Все эти реформы вызывали восторг горожан. Одновременно Савонарола продолжал обличать тиранию Медичи, предсказывая их скорое падение.
     – Предсказания сбылись? – полюбопытствовал кто-то из толпы экскурсантов.
     – Да, в ноябре 1494 года Пьеро Медичи был низложен за неспособность управлять государством и в связи с итальянской кампанией французского короля Карла VIII. Молодой король Франции, стремясь защитить свои интересы и права на итальянском полуострове, появился осенью 1494 года на границах флорентийского государства. Пьеро Медичи немедленно капитулировал, без боя сдал город королю, а после своего низложения бежал в Венецию, откуда затем перебрался в Рим, где принялся плести интриги и заговоры. Казалось бы, что подобная капитуляция оскорбит всех жителей Флоренции, но ни чуть не бывало. Флорентийцы, включая Савонаролу, видят во французах не столько оккупантов, сколько опору обновления церкви. К этому следует добавить, что ряд итальянских кардиналов принимают сторону короля, дабы очистить Рим от скверны, которую олицетворяет Родриго Борджиа в качестве папы Александра VI. Не повезло только Пьеро Медичи, которому флорентийцы не захотели простить закулисные интриги и позорно быструю капитуляцию, не согласованную хотя бы с городской верхушкой. Под крики «Народ и свободы!» толпа штурмующих разграбила городской дом семейства Медичи. В спорах о новом государственном устройстве Флоренции была принята программа Савонаролы, предусматривавшая, вслед за любовью к Богу, моральным обновлением, всеобщим примирением и амнистией, учреждение демократического правления с Большим советом, в котором могли принимать участие все достигшие двадцати девяти лет, а практическую власть должен осуществлять Малый совет. Все эти политические мероприятия Савонаролы, проведенные им без всякого кровопролития и межпартийной борьбы, были вполне демократическими и глубоко патриотическими. Многие итальянские политические деятели последующих веков считали государственное устройство Флоренции 1494 года идеальным и видели в Савонароле выдающегося политического теоретика, практика и гуманиста, поражаясь его реализму и глубокому знанию людей.
     – Политика – дело очень серьезное, но грязное, – задумчиво произнес высокий интурист с немигающими глазами. – Монахи должны заниматься своими делами и не лезть в политику, ибо на политическом поприще постоянно существует опасность сесть в лужу или свернуть себе шею.
     – Я с вами согласен, – кивнул головой старичок. – Но следует иметь в виду, что в условиях пятнадцатого века католическая церковь активно вмешивалась в государственные дела, проводя свою теократическую политику. Поэтому ее служители, включая монахов, не могли оставаться в стороне от политической жизни общества. Однако Савонарола на первое место ставит не политику, а религию. Он продолжает активно проповедовать покаяние и моральное возрождение. Количество монахов в монастыре Сан Марко увеличивается с пятидесяти до трехсот. Среди новых монахов можно встретить много людей из знатных флорентийских фамилий, известных ученых, художников и врачей. Теперь во Флоренции перед началом Великого поста устраиваются не разухабистые карнавалы и прочие малопристойные развлечения, а религиозные торжества, на которых, увы, предаются огню не только плутовские наряды и карнавальные маски, но также книги и картины, которые Савонарола посчитает непристойными.
     – Что же это за гуманизм, – удивился студент, почесывая затылок.
     – Молодой человек, гуманизм – не абстрактная категория, а конкретное историческое явление, которое в те времена было изрядно сдобрено религиозно-нравственными ценностями. В философской литературе часто можно встретить ссылки на то, что многие выдающиеся умы человечества мечтали о преодолении противоречий между добром и красотой. Например, гуманисты эпохи Возрождения полагали, что устранение этого противоречия возможно в том случае, когда становление личности будет осуществляться на базе воспитания красотой, то есть красота должна вести к добру. Но заметьте, что это добро окрашено в религиозно-нравственный цвет, который придает специфические оттенки красоте. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в огонь могут полететь книги и картины, противоречащие гуманистическому пониманию добра в его религиозно-нравственной редакции. В известном смысле Савонарола ближе просветителям Нового времени, которые склонны были морализировать по каждому поводу, считая, что добро лежит в основе прекрасного. В любом случае мыслители той и другой эпох согласны были с тем, что добро и красота – два важных начала человеческой личности, предполагающие хотя и взаимосвязанные, но разные взгляды на человека. Их предшественники из числа античных философов и средневековых богословов занимали совершенно иные позиции в своей трактовке смысла человеческой личности. В Древней Греции красота и добро практически не рассматривались порознь, но это не означает, что античные философы не размышляли о единстве и различии данных культурных ценностей. В обыденной же речи греков «прекрасное», «хорошее», «доброе» фигурировали как синонимы. С распространением в Европе христианства связана критика языческих представлений о добре и красоте. Скажем, карфагенский пресвитер Тертуллиан, живший во втором и третьем веках, сурово осуждал многие идеалы античности, умаляющие значение христианской религиозно-бытовой жизнедеятельности. Например, он был категорически против четкого разделения стилей, представленного в текстах античных литераторов, в отличие от иудейско-христианской культуры. Языческое размежевание стилей совершенно непригодно для изображения страстей Господних, противоречит самой сути христианского вероучения. Ведь в христианстве явление Христа в мир представлено не в героическом свете, а как пришествие человека, стоящего едва ли не на самой низкой ступени социальной лестницы. Христианское смешение стилей и культурных ценностей обусловлено тем, что во главу угла ставится не эстетическое любование изображаемым предметом, а активное сочувствие, сопереживание человеком страстей Господних. Без этого смешения стилей и ценностей ужасные картины издевательства над Христом могут привлечь к себе внимание только порочных и циничных натур. Тертуллиан правильно уловил смысл попыток некоторых приверженцев христианства, выпестованных на лучших образцах античной культуры, эстетизировать христианское вероучение, подогнав его содержание под античные каноны красоты и добра. В результате этого христианская этика должна была потесниться, уступая место языческой эстетике, точнее, языческой философии с ее культом гармоничного человека, совершенного физически и духовно, а не греховного ничтожества. Вместе с такими уступками могли последовать и более радикальные компромиссы, опасные и для религии, и для церкви. Первому по времени латинскому богослову не удалось убедить христианских авторов в преимуществах своих мировоззренческих идей, а следовательно, не удалось сокрушить идеалы античного эстетического сознания. Античная культура, выигравшая бой с таким грозным соперником, как Тертуллиан, продолжала смущать умы и сердца христиан, пока не прорвала плотину из догм и предрассудков, оплодотворив дух титанов эпохи Возрождения. В эту эпоху мы тоже встречаем смешение стилей, но уже не для возвышения христианских религиозно-этических ценностей, а для освобождения человеческой личности от унылой одномерности христианских императивов. Именно такого поворота событий испугался Савонарола, правильно почувствовавший, чем это может обернуться для религии и церкви, которая и так погрязла в роскоши и разврате. Вот почему необходимо более взвешенно подходить к оценке Савонаролы и его действий, а не изображать его как средневекового мракобеса. Не забывайте, что среди восторженных почитателей и последователей Савонаролы мы находим главу Платоновской академии Марсилино Фичино и его ученика Джованни Кози, поэтов Бенивьени и Нарди, художников Бартоломео делла Порта, делла Роббиа, Лоренцо ди Креди, Боттичели и выдающегося скульптора Микеланджело, который посещал все проповеди Савонаролы, до конца своей жизни перечитывая их и всегда с благоговением вспоминая о приоре монастыря Сан Марко. Между прочим, Савонарола купил для своего монастыря знаменитую библиотеку Медичи, которой угрожали раздробление и переход в руки иностранцев. Для сохранения библиотеки монастырю пришлось сделать тяжелый заем и продать принадлежащие ему земли. Эта библиотека была открыта для всеобщего пользования. Как вы понимаете, никакой мракобес на такое не способен.
     – Не обязательно быть мракобесом, чтобы уничтожать произведения искусства и разные прелестные безделушки, – раздраженно заметил интурист с немигающими глазами. – Часто новаторов и консерваторов роднит одна препоганая вещь – ортодоксальная неуступчивость в защите своих «единственно верных» идей. Ортодоксален был и сам реформатор Савонарола, считавший, насколько мне известно, что вера является силой, движущей миром. Он был непоколебимо убежден в том, что по примеру раннехристианской общины в Иерусалиме Флоренция должна с помощью веры довести жизнь горожан до высочайшего совершенства. Это возможно только в том случае, если религия будет определять всю жизнь человека, вплоть до самых интимных сторон. И вот в городе появляются стражи нравов, застрельщиками которых выступают малолетние «блюстители нравственности», чья невинность должна противостоять «греховности» взрослых. Улицы Флоренции захватываются детьми и молодежью. Они упрекают «непристойно» одетых женщин, преследуют любителей азартных игр, делают предупреждения сквернословам, доносят городской администрации на богохульников. Хороши сопляки, ничего не скажешь.
     – Как я погляжу, вы, коллега, хорошо знакомы с биографией Савонаролы, – восхитился гид.
     – Не только с биографией, но и с ним лично, – осклабился в хищной улыбке интурист.
     – Вы сказали лично? – изумился гид, покрываясь холодным потом.
     – Да, вы не ослышались, – прикрывая рот рукой, прошептал загадочный интурист.
     – Но…
     – Никаких но, – рассмеялся собеседник.
     – А…
     – Все это большая шутка, – громко хохотнул интурист. – А какого вы мнения о «детских шалостях» единоверцев Савонаролы?
     – Какого мнения я? – переспросил гид, нервно поеживаясь.
     – Да, да, вы.
     – Освобождая город от сорной травы, – робко заговорил старичок, – монах учит простоте первоначальной христианской общины. Подлинные христиане должны быть непритязательными к пище, одежде и жилищу. Каждому сословию следует твердо знать, что и когда ему подобает. В своих проповедях Савонарола дает указания по поводу покроя дамского платья, не скупится на советы беременным женщинам и кормящим матерям. Он бичует тех живописцев, которые осмеливаются изображать мадонну с обнаженной грудью, и призывает разжигать костры из таких полотен. И, к сожалению, такие костры разжигались. Ветхий Завет уже подготовил для этого духовную почву, говоря о «суете сует». А из Нового Завета мы узнаем, что апостол Павел, будучи в Эфесе, сжег магические книги, находившиеся в языческом храме. Поэтому брат Джироламо не являлся «первоподжигателем». Просто он не довольствуется костром из соответствующих книг и живописных полотен, а хочет с помощью пламени этих костров осветить «суетность» современной ему церкви.
     – Я слышал, в его окружении находился Михаил Триволис, известный на Руси под именем Максима Грека, – промолвил профессор философии из Новгорода.
     – Да, вы правы, – оживился старичок, который являлся потомком русских эмигрантов, служивших под знаменами генерала Деникина. – Максим Грек много лет жил в Италии и был некоторое время монахом флорентийской обители доминиканцев Сан Марко. Он овладел многими литературными приемами благодаря Савонароле, которого глубоко чтил до самой смерти. Кстати, его собратом по ордену был Якопо из Варацце, небольшого приморского городка поблизости от Генуи. Этот Якопо, живший в тринадцатом веке, – очень интересный человек и талантливый писатель, оказавший своим творчеством сильное влияние на Максима Грека.
     – Я вижу, вы, сударь, очень сведущий человек, – сказал новгородский профессор. – Если вас не затруднит, поделитесь своими знаниями о Якопо из Варацце и его приятеле Максиме Греке.
     – С превеликим удовольствием, – ответил гид. – Итак, господа, в тринадцатом веке была написана книга, снискавшая широкую европейскую популярность. Это была народная агиографическая, то есть церковно-житийная, книга под названием «Legenda Sanctorum», то есть «Легенда святых», получившая у переписчиков название «Legenda Aurea», то есть «Золотая легенда», и вошедшая в историю литературы именно под этим названием. Написал ее Якопо из Варацце. Обращаю ваше внимание на, что «Золотая легенда» продолжила определенную литературную традицию.
     – Какую традицию вы имеете в виду? – полюбопытствовал студент.
     – В четвертом и седьмом веках происходит обращение готов, франков, англо-саксов и лангобардов в христианство. Это вызывает потребность в литературе, доступной восприятию варваров, привыкших к эпическим героическим песням и сказаниям. Авторы житий агиографического характера и проповедники миссионеры начинают пользоваться приемами народно-поэтического творчества. Происходит процесс взаимовлияния фольклора варварских народов и латинской литературы. К концу шестого века латинский житийный жанр уже имеет вполне определенные традиции, которые окончательно оформляются в творчестве папы Григория I Великого, занимавшего папский престол с 590 года по 604 год. Он считается одним из самых выдающихся пап раннего Средневековья. Незаурядный юрист, талантливый писатель-моралист и прекрасный администратор. Таковы некоторые из качеств этого понтифика. Все маститые историки согласны с тем, что Григорий I является воистину уникальной фигурой в истории папства. Католицизм может гордиться его весьма плодотворной литературной деятельностью, отмеченной блестящим талантом. До сегодняшнего дня сохранились четыре книги «Пастырского наставления», нечто вроде учебника для духовенства. Сюда следует присовокупить «Толкование книги Иова», сорок воскресных проповедей, двадцать четыре проповеди о пророчествах Иезекииля, а также четыре книги «Диалогов о жизни италийских отцов и о бессмертии души», содержащих жизнеописание чудотворцев, живших в Италии. Эти «Диалоги» стали важным источником многочисленной агиографической литературы Средневековья. Свои произведения Григорий писал на народной латыни, повсеместно употребляемой в тот период жителями Италии. Надо заметить, папа не ввязывался в религиозно-доктринальные споры. Его творческая мысль была сконцентрирована на вопросах религиозности и нравственности. Он пропагандировал христианский вариант стоицизма и делал большой акцент на элементах народной набожности, которую характеризовали вера в чудеса и сверхъестественные явления. Кроме того, Григорий реорганизовал формы латинской литургии и распространил церковное песнопение, которое по его имени названо григорианским. Им были созданы хоры певцов, призванные заменить часто неумелое пение диаконов во время богослужений. С этой целью в Риме устроили специальную школу певчих. Позднее аналогичную школу учредит Карл Великий. Начинания папы Григория I явились поворотными в истории католицизма. Григорий I умер в Риме. На его надгробной плите высечено: «Консул Божий». Традиция зачислила Григория I в список докторов церкви.
     – А какое отношение имеет этот папа к Якопу из Варацце? – спросил студент.
     – Многие эпизоды и ситуации «Диалогов о жизни италийских отцов и о бессмертии души» повторены в «Золотой легенде» Якопо из Варацце. Место действие «Диалогов» – Италия, в которой зверствуют готы, гунны, вандалы и лангобарды. Лишь изредка действие переносится за пределы Италии, но и в этом случае главными героями рассказов Григория выступают его соотечественники. В Северную Африку он направляется вслед за епископом Нолы Павлином и его паствой, уведенными в плен вандалами. В Испанию он совершает экскурс, чтобы рассказать об успешной миссионерской деятельности при дворе вестготских королей своего близкого друга Леандра. Предшественники Григория на римской епископской кафедре Иоанн и Агапит совершают чудеса в Греции во время краткой остановки по пути в Константинополь, куда следуют с политической миссией к императору Юстиниану. Григорий не согласен с мнением тех, кто считает, что в современной италийской действительности нет места героям и мученикам, которые в большом количестве существовали в эпоху гонений на христиан. Он создает яркие образы подвижников своего времени – местных италийских святых, возбуждая в читателях патриотические чувства.
     – Вы не могли бы в самых общих чертах пересказать содержание «Диалогов»? – вопросительно произнес студент.
     – «Диалоги» наполнены описанием чудес, творимых италийцами. Например, скалы расходятся, из них начинают бить источники; реки меняют свои русла; слепые прозревают; отсеченная по приказу Тотилы голова епископа Перуджи вновь прирастает к телу. И все это происходит на фоне реалистически изображаемой бытовой обстановки, соседствуя с живыми историческими картинами. Чтобы создать впечатление полной достоверности фантастических рассказов, Григорий обставляет свое повествование с документальной обстоятельностью. Он называет города, селения, монастыри, где происходили описываемые им события и чудеса, а также указывает даты и имена людей, по большей части очевидцев, чьими сообщениями он воспользовался. При этом автор оставляет за собой право стилистической обработки собранного им материала. Он умело воспитывает нравственное чувство у читателей, воспитывает не философско-дидактическими сентенциями, а посредством живых и красочных примеров, способных воздействовать на слабые умы, которые не убеждаются абстрактными доказательствами. Так же как в своих проповедях, Григорий прибегает в «Диалогах» к многоголосию, то есть предоставляет возможность высказаться разным людям, чтобы затем терпеливо взвесить все pro и contra. Но при этом последним, завершающим аккордом звучит голос проповедника, которых заставляет всех прийти к принятию одной мысли. В век, когда убийства, грабежи и жестокость являлись повседневным бытом, Григорий создает образы людей, жертвующих своей жизнью, чтобы спасти из рабства сограждан, как Павлин из Нолы или как Санктул, который своим бесстрашным спокойствием под мечом палача удивляет лангобардов и убеждает их отпустить на свободу пленников.
     – Какие идеалы пропагандировал автор «Диалогов»? – вновь подал голос студент.
     – Григорий, молодой человек, не являлся сторонником аскетических излишеств. Его идеалом было соединение возвышенной и созерцательной жизни с деятельной земной жизнью. Нашего сочинителя больше интересуют именно деяния святых, чем их внутренний мир, хотя в авторских комментариях Григорий призывает обращать внимание не на внешнюю сторону чуда, а на внутреннюю. Но это касается только чудес. Свое предпочтение Григорий отдает деяниям людей.
     – Что собой представляли эти люди? – встрял фермер из Техаса.
     – Вопрос по существу, – одобрительно сказал наш рассказчик. – Весьма характерно, что все герои «Диалогов», за исключением одного епископа Нолы, который обладал даром красноречия и был отлично образован в светских науках, – люди неученые, часто даже неграмотные. Это обстоятельство настойчиво подчеркивается, поскольку мудрость сердца таких, если угодно, «неученых мудрецов» способствует вхождению в мир веры, тогда как «высокомерный разум» людей, обученных свободным искусствам, порой служит помехой на пути к религиозным идеалам.
     – Чем заканчиваются «Диалоги»? – не унимался студент.
     – Последняя книга «Диалогов» представляет собой поэтическое путешествие в запредельные области земного бытия. Она служит своеобразным началом длинного ряда средневековых легенд-видений, в конце которого стоит «Божественная Комедия» Данте.
     Сказав это, старичок замолчал, словно что-то припоминая. Потом встрепенулся и произнес:
     – Немного отвлекаясь, я хотел бы сказать несколько теплых слов в адрес моего друга, покинувшего сей бренный мир в 1969 году, Ильи Николаевича Голенищева-Кутузова, который во многом просветил меня относительно средневековой латинской литературы Италии. Илья Николаевич, друзья, происходил из старинного дворянского рода и был правнучатым племянником фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, точнее, Голенищева-Кутузова. В 1920 году семья Ильи Николаевича эмигрировала в Югославию, увезя с собой пятнадцатилетнего сына, который получил среднее и высшее образование в Белграде, овладел сербским языком почти как родным и в 1925 году окончил философский факультет Белградского университета по специальностям: романская филология и югославская литература. По окончании университета Илья Николаевич преподавал французский язык в средней школе – в Черногории и Далмации. Летом 1927 и 1928 годов он приезжал в Италию для изучения литературы итальянского Ренессанса. Тогда-то мы и познакомились на общей для нас ниве – творчество Данте. С 1929 по 1933 год мы оба совершенствовались по своей специальности в Париже, в Высшей школе исторических и филологических наук при Сорбонне. В Париже Илья Николаевич защитил докторскую диссертацию, посвященную проблемам взаимодействия итальянской и французской литератур раннего Ренессанса. Там же вышел в свет и небольшой сборник юношеских стихотворений Ильи Николаевича с предисловием Вячеслава Иванова. Вернувшись в Белград в 1934 году, Илья Николаевич был избран приват-доцентом университета, где преподавал историю французского языка и литературы. Когда разразилась вторая мировая война, Илья Николаевич принял активное участие в движении Сопротивления и в партизанской борьбе с немецкими оккупантами. В 1946 году он стал гражданином Советского Союза. В 1954 году был приглашен в Будапештский университет профессором на кафедру русского языка, а летом 1955 года вернулся в Москву. В том же году Илья Николаевич становится старшим научным сотрудником Института мировой литературы по отделу зарубежной литературы и в звании профессора по специальности «романская филология» преподавал в 1956–1958 годах итальянскую и французскую литературу в Московском государственном университете. В 1960 году им была защищена в ленинградском Институте русской литературы докторская диссертация «Итальянское Возрождение и славянские литературы XV–XVI веков». В 1965 году Илью Николаевича приняли в члены Союза советских писателей. Он умер накануне сорокалетия своей научной и литературной деятельности.
     Тяжело вздохнув, старичок перекрестился и продолжил:
     – По словам Ильи Николаевича, взгляды папы Григория I во многом определили догматику Средних веков, одновременно обнаружив глубокое падение богословской мысли, поскольку Григорий упрощает и вульгаризирует Августина Блаженного, сочетая с августинизмом реалистические представления народной религии об истории мира, Боге, небе и аде. Странная позиция для высокообразованного выходца из сенаторского рода Анициев, из которого вышли прадеды нашего автора – папа Феликс III и папа Агапий I. Но она странная только на первый взгляд, если не учитывать, что латинская проповедь, сложившаяся как оригинальный жанр в пятом и шестом веках, во многом отличается от греческого церковного красноречия. В латинской проповеди нет ни головокружительных умствований искушенных в диалектике восточных проповедников, ни страстной силы их обличительного пафоса, ни особых мистических глубин. Ее главная цель – религиозно-нравственное воспитание народов полуварварской Европы, ознакомление слушателей с элементарными предписаниями и сущностью христианства. Отсюда спокойный тон проповеди, повышенное внимание к конкретным обстоятельствам реальной жизни, пренебрежение столь любимыми греками риторическими красотами и стремление к простоте изложения, желание сделать мысль проповедника доступной самым невежественным умам. Такое понимание основных задач латинской проповеди в полной мере сказывается на содержании и манере изложения «Диалогов». В тринадцатом веке эти литературные принципы и приемы были воспроизведены в народных агиографических книгах, главной из которых является «Золотая легенда».
     – Давайте вернемся к «Золотой легенде», – предложил новгородский профессор.
     – Собственно говоря, мы уже вернулись. Стремление пересмотреть и систематизировать культурное наследие всего периода христианской цивилизации является характерной чертой тринадцатого столетия. В области философии и богословия оно проявилось в трудах Томаса Аквинского, а в области агиографической литературы – в произведениях его собрата по ордену, Якопо из Варацце. В эпоху Возрождения «Золотая легенда» была излюбленным народным чтением в странах Западной Европы и могла поспорить популярностью даже с Библией и рыцарскими романами. Образованный богослов, автор нескольких сборников проповедей Якопо почему-то решает осуществить, так сказать, «хождение в народ».
     – Так почему же? – перестав глазеть по сторонам, подал голос представитель так называемых новых русских в дорогом, но довольно безвкусном костюме.
     – Вы спрашиваете, почему он начинает ориентироваться на массового народного читателя, а не на просвещенную публику своего времени? Некоторые литературоведы утверждают, что ему позарез захотелось выразить дух итальянского тринадцатого столетия.
     – И что же это был за дух? – продолжил приставать новый русский, бросая в рот жвачку от кариеса и нежно пощипывая за разные выпуклости свою переводчицу.
     – Этот дух был с очень неприятным «душком», – усмехнулся рассказчик, поправляя пальчиком очки. – Крупномасштабные военные потасовки, социальные потрясения, религиозно-политические интриги и так далее и тому подобное. А тут еще масла в огонь подливают еретические и полуеретические религиозные движения. Будучи представителем ордена нищенствующих доминиканцев, Якопо много странствовал по Италии и многое видел собственными глазами. Картины итальянской действительности тринадцатого века в «Хронике Генуи», которые он описывал незадолго до смерти, хранят следы живых впечатлений. Кстати, историки считают, что по политическим воззрениям автора «Золотой легенды» можно причислить к гвельфам, то есть к тем, кто поддерживал папство в борьбе со Священной Римской империей за власть в Италии. Подростком он стал свидетелем того, как, спасаясь от Фридриха II, папа Иннокентий IV укрылся за стенами Генуи. В 1244 году Якопо вступил в орден доминиканцев, чьи симпатии в борьбе папства были на стороне римского престола.
     – Какое отношение он имел к реальной политике? – спросил профессор.
     – Якопо не раз приходилось выполнять дипломатические поручения Генуэзской республики. Например, в 1288 году коммуна послала его к римскому первосвященнику с ходатайством о снятии с города интердикта. Этот интердикт был вызван тем, что в свое время Генуя, несмотря на папский запрет, осмелилась торговать с сицилийцами после восстания на острове против союзников папы – неаполитанских Анжу. Это восстание получило название «Сицилийской вечери». Во время войны между соперничающими морскими государствами – Венецией и Генуей – Якопо снова участвует в посольстве к папе, предложившем свое посредничество. Став архиепископом Гунуэзской республики, он занял надпартийную позицию и приложил много усилий, чтобы прекратить раздиравшую город в течение нескольких десятилетий распрю между гвельфами и гибеллинами.
     – Что еще вы можете сказать об этом человеке? – спросил студент.
     – Имеется одна маленькая, но довольно любопытная черта в биографическом портрете Якопо. В своей «Генуэзской Хронике», начатой в 1293 году, он описал движение флагеллантов, то есть бичующихся, а точнее говоря, имеется в виду религиозное братство, возникшее в Италии в 1210 году. Флагелланты не только подвергали себя самобичеванию в знак покаяния и «крещения кровью», что и определило само их название, но также выступали против продажи индульгенций, святых, культа. За это в 1349 году они были осуждены церковью как еретики. Движение флагеллантов мощной волной прокатилось по Италии в 1261 году. С нескрываемым волнением автор «Генуэзской Хроники» рассказывает о процессиях полуобнаженных людей, которые, неистово избивая себя, с песнопениями проходили по городам и селам Италии, доводя народ до религиозного экстаза. Впереди них с распятиями и хоругвями шествовали клирики и монахи. Не исключено, что в толпе флагеллантов шел и будущий генуэзский архиепископ, тогда молодой бродячий проповедник. Во всяком случае отношение Якопо к этому массовому религиозному движению, охватившему все слои итальянского общества, было самое восторженное. В нашем мире, писал постаревший Якопо в «Хронике», добро не может быть чистым, ибо чистая доброта пребывает на небе, а чистое зло – в аду; в нашем мире добро и зло перемешаны. Эти представления о мире и человеке получили образное воплощение в рассказах «Золотой легенды».
     – Да, личность действительно любопытная, – промолвил профессор философии. – Я где-то читал, что за несколько столетий стараниями переписчиков разных стран «Золотая легенда» увеличилась почти вдвое.
     – Вы правильно заметили, – согласился старичок. – Если в ранних вариантах этого произведения содержится около ста восьмидесяти легенд, то в четырнадцатом веке количество их стремительно нарастает за счет интерполяций житий местных национальных святых. Уже первое печатное издание «Золотой легенды» 1471 года включало двести восемьдесят легенд, а появившееся в 1480 году французское издание насчитывало четыреста сорок. Легенды книги расположены в литературном порядке, то есть в порядке праздновавшихся западной церковью дней святых. Эти дни отражали в своеобразном виде некоторую историческую последовательность, поскольку жанр агиографической легенды требовал включения элементов историзма, ибо агиография отличается от сказки тем, что повествует о лицах исторически существовавших или же принимаемых за таковых. Таким образом, агиография имеет хронологическую и топографическую привязку. Конечно, в случае средневековой агиографии подобная привязка во многом условна, так как она недостаточно конкретна и во многом типологизирована, ибо опускаются реальные подробности, детали. И все же от сказочных героев их отделяет вполне конкретный запрет – запрет отрываться от вписанности в средневековый культурный и географический пейзаж и переноситься в сказочную страну, находящуюся по ту сторону всякого времени.
     – Чем еще характеризуется «Золотая легенда»? – спросил любознательный студент, делая какие-то пометки в своей записной книжке.
     – Поскольку одним из главных требований к житийной литературе является требование занимательности, Якопо в большом количестве вводит в свои легенды бытовые новеллистические рассказы, столь любимые горожанами его времени. Эти рассказы имеют не самостоятельное значение, а используются в качестве иллюстраций определенных идей и понятий, которые автор хочет утвердить в сознании своих читателей. Немало в легендах авантюрно-приключенческих и даже детективных сюжетов, а также элементов волшебной сказки и мотивов из эпических сказаний. Якопо, как и другие агиографы, использовал все, что могло бы поразить воображение читателя. Однако он никогда не забывал о главной цели своего произведения, каковой являлась религиозная дидактика.
     – Что вы можете сказать о персонажах этих легенд? – спросила долгое время молчавшая пожилая француженка.
     – Многочисленные персонажи «Золотой легенды» резко делятся на положительные и отрицательные. Положительные персонажи – это мученики, отшельники, подвижники, святые девственницы. Отрицательные персонажи – это неправедные судья, предатели, палачи и гонители христиан в лице языческих императоров. Здесь должен заметить, что слово «мученик» в романских языках происходит от латинского слова «martyr», а то, в свою очередь, – от греческого «marturos», означающего «свидетель [бога]». В свое время оно было заимствовано из судебного обихода классической римской эпохи и получило у христиан религиозное значение. В первоначальном же смысле слово «мартир», то есть «мученик», применено в Новом Завете в связи с Иисусом Христом как гарантом драмы спасения. Но уже в середине второго века оно стало применяться ко всем, кто пролил свою кровь за веру, и получило свою латинскую форму в христианских общинах Северной Африки благодаря трактату одного из видных апологетов церкви Тертуллиана «К мученикам», который по латыни звучит как « Ad martyras». Большой удельный вес в книге «Золотая легенда» занимают рассказы о мучениках, строящиеся примерно по одной схеме. В завязке обычно фигурируют гонения на христиан. Эти гонения чрезвычайно жестоки. Преследуемые спасаются бегством, все переполнены страхом, свирепствуют доносы. Среди общей паники только герой сохраняет душевное спокойствие и продолжает бесстрашно держаться своей веры. Его хватают и приводят к судье. Следует диалог между судьей и обвиняемым. Иногда это довольно мирные беседы, порой напоминающие богословские диспуты, но чаще диалоги походят на перебранку, в которой противные стороны не скупятся на резкие выражения и взаимные оскорбления. После диалога непременно следуют сцены ужасных пыток, отличающиеся чудовищной жестокостью и описываемые в крайне натуралистической манере. Автор словно хочет заставить читателей не представить, а увидеть потоки крови и услышать хруст ломаемых костей. Завершает все это сцена казни, но смерть христианского мученика не является его поражением. Собственной смертью он попирает смерть и морально торжествует над своими мучителями. По мнению Ильи Николаевича, этот жанр можно было бы назвать оптимистической трагедией.
     – Какая из легенд вам больше всего нравится? – спросила француженка.
     – Среди легенд книги Якопо особо выделяется своей экзотичностью легенда об индийском принце Иосафе и его наставнике, полководце Варлааме, ставшим христианским отшельником. Эта легенда особенно привлекает мое внимание. Действие легенды происходит в стране, где царствует могущественный король Авенир и где все, кто исповедуют христианство, подвергаются жестоким гонениям. Король приходит в неописуемую ярость, когда узнает, что его верный царедворец Варлаам, отказавшись от богатства и почестей, удалился в пустыню и обрек себя на полное лишений нищенское существование. Вскоре ярость сменяется радостью, поскольку у Авенира появляется новорожденный наследник престола. Счастливый отец призывает шестьдесят самых знаменитых астрологов, чтобы они предсказали судьбу королевича. Волхвы сулят младенцу богатство и доблесть, но самый мудрый и проницательный из них говорит, что мальчик действительно станет великим и могущественным, но только в духовном царстве, ибо ему суждено стать христианином. Иосафа с пышной свитой поселяют в специально построенном для него замке, где по строжайшему приказу короля слуги оберегают мальчика от всяких сношений с внешним миром. Окруженный сверстниками, отрок беспечно, в играх и забавах, проводит свои дни, наивно полагая, что юность и праздник счастливой жизни будут длиться вечно. Но однажды, прогуливаясь с друзьями, он встречает обезображенного проказой нищего, а затем дряхлого старика, и узнает, что болезни, старость и смерть подстерегают всех людей. Королевич потрясен до глубины души внезапно открывшимся ему несовершенством мира и ничтожеством человеческой природы. По наитию святого духа аскету Варлааму становится известен душевный кризис, переживаемый принцем, и он, переодевшись купцом, спешно направляется в родное королевство. Мнимый купец просит воспитателя принца отвести его во дворец, чтобы он мог показать наследнику престола чудодейственный драгоценный камень, магические свойства которого открываются только людям целомудренным и не запятнанным пороками. Под влиянием бесед с Варлаамом принц принимает христианство, после чего отшельник снова удаляется в пустыню. Желая отвратить Иосафа от новой веры, король Авенир устраивает богословский диспут, который заканчивается словами принца, говорящего, что тем, кто отвращает нас от Бога, мы никогда не должны повиноваться, даже в том случае, если они наши родители. По совету заклинателя злых духов, призванного королем на помощь, Иосафа окружают прекрасными девами, которые денно и нощно должны возбуждать его сладострастие. Юноша изнемогает в борьбе с зовами плоти, но не сдается. Тогда, чтобы дать возможность проникнуть в сердце королевича духам похоти и порока, ему подсылают принцессу необычайной красоты. Она молит юношу стать ее мужем и обещает, что после брачной ночи откажется от идолопоклонства и примет христианскую веру. Как опытный богослов, юная красавица доказывает Иосафу, что брак христианам не запрещен, что праотцы, пророки и даже сам апостол Петр были женаты. После мучительных внутренних борений юноша все же одерживает победу и сберегает свое целомудрие. Следующий этап – испытание властью. Только ради интересов веры и церкви Иосаф соглашается принять на себя обязанности правителя государства. Спустя некоторое время, несмотря на мольбы подданных, он все же оставляет трон и удаляется в безмолвие пустыни, чтобы вдали от суетного мира предаться подвигам самоотречения. Там он встречает старца Варлаама и связывает себя с ним узами веры.
     – Эта история мне что-то напоминает, – сказала чопорная английская леди, морща лоб.
     – И не только вам, – хихикнул старичок. – Эта история представляет собой христианскую редакцию сказаний о принце Сиддхартхе Гаутаме, известного всем под именем Будда. Подобные сказания во множестве версий – персидских, арабских, турецких и сирийских – начали проникать на латинский Запад во второй половине одиннадцатого века. Характерно, что наиболее потрудились над изучением истории «Варлаама и Иосафа» основатели русского востоковедения академики Виктор Романович Розен, Сергей Федорович Ольденбург, Николай Яковлевич Марр и Игнатий Юлианович Крачковский. Между прочим, повествование о Иосафе и Варлааме пользовалось большой популярностью на Руси, где оно стало известно немногим позже, чем в Италии. Извлечения из славянского текста легенды сохранились в ряде памятников эпохи Киевской Руси, в частности у Кирила Туровского в его притче «О человеке белоризце», написанной в двенадцатом веке. В пятнадцатом веке на Руси появилась новая редакция легенды о Варлааме и Иосафе, носящая сильный отпечаток латинского влияния. Она была предпринята в кругах, близких Иосифу Волоцкому и новгородскому архиепископу Геннадию, в числе сотрудников которого были доминиканские монахи. Первые печатные русские издания семнадцатого столетия воспроизводили именно эту редакцию.
     – Что вы еще можете сказать о «Золотой легенде»? – спросил профессор философии.
     – Как полагают историки, «Золотая легенда» способствовала упрочению полуязыческого культа святых, в котором своеобразно возродился античный культ героев. Якопо объяснял культ святых тем, что наш разум не в состоянии подняться до созерцания «горнего света в нем самом» и посему людям свойственно желание воспринимать его в более близких, понятных образах. Наконец, «Золотая легенда» оказала влияние на фрески францисканских и доминиканских церквей Италии, на соборную скульптуру Франции и немецкие витражи. Она дала сюжеты и образы миниатюристам и живописцам Италии, Германии и Нидерландов. На темы «Золотой легенды» создавали свои великолепные фрески Пьерро делла Франческа, Аньоло Гадди и Паоло Веронезе. Как мы уже знаем, не была обойдена стороной и Русь. Скорее всего «Золотая легенда» проникла на Русь через западнорусские земли, граничащие с Польшей. Не приходится сомневаться в том, что «Золотая легенда» была принесена доминиканскими проповедниками в Новгород, где они обосновались в пятнадцатом веке. Проповедническая деятельность доминиканцев, к числу которых принадлежал автор «Золотой легенды», требовала от писателей и проповедников уменья просто и доходчиво говорить с народом. Это требование относилось в первую очередь к литературе житийной, рассчитанной на массового читателя.
     – И максим Грек к этому причастен? – поинтересовался русский профессор.
     – Судя по всему, да. Вообще надо заметить, что личность Максима Грека, одного из пропагандистов «Золотой легенды», очень интересна и до сих пор во многом загадочна. В 1515 году великий князь Василий III отправил Василия Копылу в Грецию на Афонскую гору к монахам восемнадцати святогорских монастырей с просьбой прислать на время в Москву из Ватопедского монастыря старца Савву, книжного переводчика. Игумен этого монастыря ответил, что Савва не может отправиться по старости и болезни в ногах, но вместо него можно послать другого инока, Максима, искусного и годного к толкованию и переводу всяких книг церковных и эллинских. Максим, албанский грек из города Арты, до пострижения своего в Ватопедском монастыре много путешествовал по Европе, учился в Париже, Венеции и Флоренции. Во Флоренции он слушал проповеди Савонаролы, был близок с итальянскими гуманистами Альдо Мануцио и Пикко делла Мирандола, прекрасно знал античную литературу и философию. В 1518 году Максим Грек приехал в Москву и навсегда остался в России, правда, не по своей воле. Здесь он получил доступ к богатому собранию греческих рукописей, хранившихся в московской великокняжеской библиотеке и невостребованных по причине недостатка сведущих людей. Увы, но Максим, зная основательно греческий, латинский и другие языки, не владел в той же степени русским, которым начал заниматься только по пути в Москву. На первых порах он переводил Псалтырь с греческого на латинский язык, а уже с латинского на славянский переводили двое русских толмачей. После этого перевода Максиму поручено было исправление богослужебных книг, наполненных грубыми ошибками переписчиков. Потом он перевел толкования Златоуста на Евангелие Матфея и Иоанна. Но этим дело не ограничилось. Максим принялся разоблачать разные суеверия и выступать с острой критикой апокрифических сочинений, то есть сочинений религиозного содержания, не признанных церковью в качестве священных. Что касается суеверий, то особенно он обрушился на астрологию и веру в судьбу, утверждая подчиненность всего мироустройства божественному промыслу, а не звездам или «колесу Фортуны». Нет ничего удивительного в том, что многоученый греческий инок привлек к себе внимание любознательных людей из московской знати, которые приходили к нему побеседовать и поспорить «о книгах и цареградских обычаях». Поэтому Максимова келья в подмосковном Симоновом монастыре довольно быстро стала походить на своеобразный ученый клуб. Любопытно, что наиболее частыми гостями Максима были люди из оппозиционной знати, включая Андрея Холмского, Вассиана Косого и Ивана Никитовича Берсеня-Беклемишева. Берсень-Беклемишев, которому отсекли голову за непригожие речи о великом князе и его матери, был больше всего близок к Максиму, в беседах с которым изливал свои огорченные чувства, отражавшие политические настроения тогдашнего боярства. Монах Вассиан, которого вместе с отцом насильно постригли в монашество, и Максим сошлись во мнении о важном вопросе, разделявшем русское духовенство на две группы, – прилично ли владеть монастырям селами. Будучи учеником Нила Сорского, церковного деятеля, идеолога и основоположника религиозно-политического движения нестяжательства, проповедовавшего отказ монастырей от земельной собственности и накопления богатства, Вассиан твердо отстаивал взгляды своего учителя. Максим, целиком соглашаясь с ним, в нескольких своих сочинениях писал о том, что монастыри незаконно владеют селами.
     – Слишком дерзкие заявления для того времени, не так ли? – бросил студент.
     – За что Максим Грек и поплатился, – заметил рассказчик. – Однако подоплека опалы имеет и другие причины. Дело в том, что великая княгиня Соломония, жена Василия III, была бесплодна; это усложняло решение вопроса о престолонаследии. Тщетно несчастная княгиня употребляла всевозможные знахарские средства от бесплодия – детей не было, исчезала и любовь мужа. Братья Василия, Дмитрий и Юрий, не внушали великому князю доверия; он считал их неспособными к управлению государством. Бояре начали советовать ему «отсечь неплодную смоковницу», то есть осуществить развод. Однако нашлись и такие, которые оценивали этот вопрос с религиозно-церковной точки зрения, указывая на незаконность развода, пусть даже во имя государственных интересов. Среди противников развода были и скрытые противники роста могущества Российского государства, особенно из числа потомков литовских князей, склонных к самостийности и местничеству. Главным противником развода являлся монах Вассиан, которого в княжение Василия перевели из Киррилова Белозерского монастыря в московский Симонов монастырь, где в то время пребывал Максим Грек. Когда возник вопрос о разводе, Василий, сын Ивана Юрьевича Патрикеева, в качестве старца Вассиана, опытного в церковных делах, резко выступил против. К нему присоединились князь Семен Курбский и Максим Грек. Несмотря на оппозицию и сопротивление определенной части московского общества, в ноябре 1525 года был объявлен развод великого князя с Соломонией, которую постригли под именем Софьи в Рождественском девичьем монастыре и потом отослали в суздальский Покровский монастырь. В 1526 году Василий женился на Елене, дочери умершего князя Василия Львовича Глинского. Через три года, 25 августа 1530 года, Елена родила первого сына, Иоанна, будущего царя Ивана Грозного. Что же касается Вассиана и Максима Грека, то сопротивление разводу великого князя лишило их его благосклонности, чем и воспользовались ортодоксальные церковники, обвинившие их в серьезных церковных преступлениях. Повод для обвинения был мелочный и сугубо формальный. Максим указал на множество ошибок в переводах богослужебных книг. Порча этих книг с течением времени возрастала вследствие ошибок, делаемых необразованными писцами. Это и стало главным поводом для обвинения его в том, что он «порочит русских святых чудотворцев, спасавшихся по старым книгам». Впрочем, обвинялся он и в том, что укоряет, как и Вассиан, русские монастыри за владениями селами, а московских митрополитов – за их самоутверждение без благословения константинопольского патриарха. Максим три раза представал перед судившим его собором, умоляя со слезами на глазах о помиловании ради милости Божией, прося прощения за ошибки, вкравшиеся в его книги. Иначе вел себя на соборе Вассиан, который не признал ошибочным ни одного из своих мнений. Сначала наших обличителей заточили в Иосифов Волоколамский монастырь, где они терпели большую нужду, а потом Максима перевели в Тверской Отроч, где появилась возможность читать и писать, хотя ему, как еретику, не позволяли приобщаться к святым таинствам, то есть не позволяли осуществлять святое причастие. Максим несколько раз обращался в высшие церковные инстанции с просьбой о возвращении на Афон, но в этом ему было отказано. Однажды он обратился к митрополиту Макарию, прося о святом причастии и возвращении на Афон. Макарий разрешил ему ходить в церковь и осуществлять причастие, но на Святую гору не отпустил, даже несмотря на просьбы об этом двух патриархов – константинопольского и александрийского. По просьбам троицкого игумена Артемия Максим в конце концов перевели из Твери в Троицкий монастырь. Здесь он и пробыл до самой смерти, живя воспоминаниями о своей духовной родине – Афоне. Максим Грек оставил после себя обширное литературное наследие. Можно предположить, что и «Золотая легенда» стала предметом чтения русских не без его помощи. Вот такой, знаете ли, получается прелюбопытный «русский вопрос», ответ на который предстоит еще дать. Казалось бы, какое отношение имеет Савонарола к России, а вот, оказывается, имеет через таких лиц, как Максим Грек, который был его преданнейшим учеником.
     Рассказанное старичком гидом не оставило слушателей безразличными. Все тепло его благодарили и просили продолжить экскурсию на следующий день. Старичок очень растрогался, смахнул набежавшую слезинку и клятвенно заверил, что на следующий день экскурсия будут продолжена.
     Утром следующего дня экскурсанты собрались на улице Уффици перед зданием известного итальянского архитектора и живописца XVI века Джорджо Вазари.
     – Одноименное с улицей здание – главное и лучшее произведение Вазари, – сказал подошедший старичок гид, отирая свою аккуратненькую лысину платочком. – Это здание правительственной администрации Козимо Медичи, примыкающее к площади Синьории, куда мы сейчас пройдем.
     Призывно махнув рукой, старичок направился в сторону площади Синьории. Все последовали за ним.
     – С площадью Синьории связаны драматические события многовековой давности и все тот же Савонарола, – произнес старичок. – Вчера мы начали разговор о приоре монастыря Сан Марко, а теперь, если вы позволите, я продолжу свой рассказ.
     Экскурсанты встретили это предложение одобрительными возгласами.
     – Итак, господа, хотя религиозный и политический авторитет Савонаролы неуклонно возрастал, но одновременно росло враждебное настроение к нему среди имущей части горожан и некоторых церковников. К этому следует добавить, что во Флоренции не прекращалась борьба партий и группировок. И здесь врагами Савонаролы оказались как прямые сторонники Медичи, так и члены партии «озлобленных», то есть приверженцы олигархической республики богачей, не желавших терпеть ни диктатуру Медичи, ни религиозно-демократическую республику Савонаролы. Интриги и заговоры следовали одни за другими. Нельзя забывать и о том, что Савонарола не был в состоянии создать собственную программу смелых и основополагающих социальных реформ. Его идеи в этом плане были половинчатыми, а шаги по их реализации – непоследовательными. Популярность монаха начинает постепенно падать. Добавьте к этому угрозу надвигающегося голода, чумы и папское отлучение от церкви непокорного монаха.
     – Словом, получается, мягко говоря, некрасивая картинка, – хмыкнул американский фермер.
     – И вот утром двадцать пятого марта 1498 года на некоторых дверях церквей Флоренции появились записки, призывающие к расправе над Савонаролой и его сторонниками. В то же утро францисканский монах и ярый враг Савонаролы Франческо ди Пулья официально вызвал приора на «испытание огнем», чтобы выяснить на глазах у всех действенность папского отлучения от церкви. Если бы Савонарола отказался участвовать в испытании огнем, его бы сочли не пророком, а жалким трусом. Тогда все проповеди об истинной вере не стоили бы и ломаного гроша. Поступи он иначе – верная гибель в огне. В любом случае, как бы не поступил брат Джироламо, его ожидала либо физическая гибель, либо морально-политическая катастрофа, чреватая последующей кровавой расправой.
     – Трудный выбор, если здесь вообще уместно говорить о каком-либо выборе, – нахмурился студент.
     – Ни о каком выборе не может быть и речи. Савонарола это ясно понимает и не желает принимать участия в чудовищном спектакле, но не возражает против опасной игры с огнем своего ближайшего собрата Доменико Буонвичини. Приор не собирается подвязываться на роль мученика, зная, что правда таким образом не будет доказана. Он нужен здесь на земле, чтобы осуществить задачи, на которые его благословило небо.
     – Неужели Саванарола мог так подло и трусливо поступить, заменяя себя другим? – изумился студент. – Ведь он, высокообразованный философ и богослов, не мог опуститься до подобных языческих суеверий.
     – Мой молодой друг, вы торопитесь делать выводы, – сказал мудрый старичок. – Человек, выступающий против антропоморфных изображений сокровенных христианских сущностей и посему предающий огню их крайне эстетизированные картинки, не мог и не должен был соглашаться на «испытание огнем». Но не забывайте о так называемой народной религии, которая хотела не только веры, но и понимания предмета веры в соответствии с существующими традициями, обычаями и представлениями, пусть даже примитивными, наивными и языческими. Отказать в этом означало лишиться поддержки масс. К тому же, как мне кажется, Савонарола надеялся, что «испытание огнем» – это блеф, а из блефа ничего путного не выйдет.
     – Неужели ничего не вышло? – изумилась новый русский.
     – Вышла трагическая неразбериха, – сухо ответил гид. – Когда францисканцы узнали о предложении доминиканцев, они очень заволновались. Ведь Франческо ди Пулья готов был пожертвовать собой ради гибели Савонаролы. Разгорелся жаркий спор. Доминиканцы логично требовали: если брат Франческо хочет быть действительно последовательным, он должен настоять на том, чтобы не только брат Джироламо, но папа Александр VI прошли сквозь огонь. В конце концов сошлись на том, что если доминиканцы посылают на испытание вместо Савонаролы другого монаха, то францисканцы тоже вместо Франческо посылают другого.
     – И чем же все это завершилось? – взволнованно спросила английская леди.
     – Ничем, – последовал короткий ответ. – С утра перед монастырем Сан Марко собралась толпа, жаждущая чуда. На площади перед Синьорией тоже собралась толпа, но эта толпа жаждала не чуда, а оплаты своего труда по низвержению Савонаролы. Сторонники проповедника явились на площадь и были готовы к «жаркому диспуту», но их оппоненты, испугавшись «испытания огнем», не явились. Их напрасно ждали целый день, после чего Синьория отменила сей чудовищный «эксперимент». Тогда чернь, жаждущая зрелищ, обрушилась на Савонаролу, обвиняя его в позорном страхе и религиозном неверии.
     – Так случается со всякими вождями народа, которые забывают о разнонаправленных интересах этого самого народа, – философически заметил профессор из Новгорода.
     – М-да, случается и такое, – согласился гид, устало присаживаясь на скамейку.
     На этом мы расстанемся с нашими любознательными туристами и старичком гидом, чтобы отправиться в самостоятельное историческое путешествие.
     Действительно, как свидетельствуют исторические документы, судьба бунтовщика Савонаролы и двух его соратников из ордена доминиканцев была предрешена – их ждала виселица и костер после удушения.
     Напрасно герцог Феррары, родного города Савонаролы, и французский король Людовик XII просили Синьорию пощадить монаха. Палачи уже готовили крепкие веревки и сухой хворост.
     Хмуро смотрел на подсудимого Джоакино Турриано, папский эмиссар, прибывший очистить ряды доминиканцев от скверны. Ему, генералу ордена доминиканцев, высшему начальнику брата Савонаролы, предстояла работа не из приятных. Приор флорентийского монастыря Сан Марко Джироламо Савонарола допек всех законопослушных католиков из церковной иерархии, и посему генерал ордена должен лично позаботиться о порядке.
     Страшно наводить порядок в смутное время. Дряхлому главе ордена хочется мира и покоя.
     Но какой ценой?
     Это тревожит его больше всего. И вот, когда он, выполнив долг, отправился на праздник генерального капитула своего ордена в злосчастную Феррару, народ его чуть не убил. Да и орден был изрядно взбаламучен случившимся. Жалкий остаток своей жизни Турриано вынужден был посвятить попыткам подавить вспыхнувшее в ордене почитание Савонаролы. Тяжелая ноша на старости лет.
     С чего все началось? Почему объектом своих нападок монах из монастыря Сан Марко выбрал папу, восседавшего на престоле Святого Петра?
     Будущего претендента на святейший престол, племянника папы Каликста, в миру испанца Алонсо де Борджиа, склонил на церковную стезю монах доминиканского ордена Винсент Феррер, прославившийся своими душещипательными проповедями. Это вполне соответствовало тайным помыслам папы Каликста III, стремившегося увеличить свое могущество с помощью многочисленных родственников.
     Его племянник Родриго был выходцем из старинного каталонского рода Борха, принявшего потом итальянизированную фамилию Борджиа.
     Незадолго до окончания изучения церковного канонического права в университете Болоньи Родриго был возведен в сан кардинала. Новоиспеченному кардиналу удалось быстро объединить в своих руках многочисленные приходы, а это означало рост доходов.
     Богатство, обаятельная внешность, живой характер, изысканные манеры и преотменное красноречие. Какая женщина устоит перед таким шикарным кавалером? Не забудем и о специфике эпохи, когда без всякого смущения миряне смотрели на плотские развлечения католического духовенства.
     Конечно, кардинал обязан строго соблюдать обет безбрачия, но не так легко в расцвете лет справиться с порывами плоти, да и нужно ли во всем следовать церковной «букве».
     Напрасно папа Пий увещевал Родриго, имевшего в своем гербе изображение быка. Бык есть бык: набычится, упрется рогом и ничего не поделаешь.
     Когда летом 1492 года умер папа Иннокентий VIII, конклав кардиналов, собравшихся в Риме, с большим трудом избрал нового папу. Им стал Родриго Борджиа. Свидетели того времени сообщают, что вскоре после избрания нового папы на улицах Рима видели многочисленных мулов, перевозивших во дворцы некоторых выборщиков мешки с дукатами.
     Папа Александр VI вполне вписывался в картину заканчивающегося XV столетия, последнего перед сильнейшим штормом Реформации. Грядущему реформатору Мартину Лютеру в далекой Германии было только восемь лет, когда Родриго Борджиа вступил в новую должность.
     Честно говоря, Александр VI не являлся мракобесом и развратником. Свое домашнее хозяйство он вел скорее скромно и скупо, настолько скупо, что некоторые избалованные кардиналы старались избегать папских приглашений на обед. Поэтому слухи, распространяемые о чрезмерном расточительстве и «козлиных проказах» папы были в значительной мере преувеличены. Они распространялись преимущественно противниками клана Борджиа. Годы его понтификата – это время сплетения интересов сана и клана, к чему папа относился с большим пониманием. Может быть, именно в этом коренится драматизм и даже трагизм его понтификата.
     Власть отдаляет друзей и приближает лакеев разного ранга. К концу жизни у папы осталось очень мало друзей, среди которых наиболее верным являлся Христофор Колумб, всегда поддерживаемый в своих начинаниях Александром VI. Кто-то заметил, что Колумб искал новые земли, тогда как папа искал новое жизненное пространство в рамках уже известного и давно обжитого мира. Оба хотели присвоить себе то, что им не принадлежало или могло принадлежать только по праву грубой силы. Великие географические открытия, как и великие политические действия, не могли быть бескровными во времена необузданных желаний и грандиозных иллюзий, изнуряющей аскезы и тошнотворного чревоугодия, ростовщического скупердяйства и аристократического мотовства.
     Некоторые итальянские города пышно отпраздновали неожиданное возвышение испанца. Только во Флоренции да еще кое-где раздавалось брюзжание по этому поводу. С годами это брюзжание настолько усилилось, что превратилось в угрюмый ропот.
     Больше всех ропщет брат Савонарола. Его проповеди заставляют папу метаться в тесном кругу родственников. Он спешит укрепить свои позиции возведением в сан кардинала любимого чада – Цезаря Борджиа.
     Опрометчиво поступает Александр VI, стремясь распространить домашнюю тиранию на весь католический мир. Поддержка церкви и ее финансы требуются Цезарю не для богоугодных дел, а для укрепления собственной власти с целью подчинения себе всего и всех.
     Как это часто случается, непомерная гордыня и бесстыдство сменяются глубоким унижением и позором. Свадьба папского сына Хуана связывает Александра VI с Неаполем и Испанией, что вызывает великое неудовольствие у Франции. Раздраженные французы спешат вторгнуться в Италию, дабы подкрепить свои претензии на владение Неаполитанским королевством, ослабив тем самым папскую власть и приблизив, сами того не желая, эпоху Реформации.
     Савонарола по ошибке принимает последнего из дома Валуа за церковного реформатора.
     Такие ошибки дорого обходятся простым людям.
     Эфемерное торжество грубой силы чревато срамом бессилия человеческой плоти. Войска молодого и тщеславного французского короля Карла VIII преподнесли итальянцам малорадостный сюрприз под названием «французская болезнь», или сифилис.
     Врач из Вероны Джироламо Фракасторо, вспомнив о проклятом пастухе Сифилосе, персонаже античного мифа, сочинит поэму «Сифилис», в которой опишет гнусную «болезнь от удовольствия» и даст рекомендации по борьбе с ней. По поводу названия этой поэмы будет сказано, что люди той далекой эпохи своими стилизациями античности были верны гуманистической моде давать древнегреческие имена даже самым отталкивающим предметам.
     Процесс рождения нового всегда болезнен. Не был исключением и Ренессанс, в чем-то пышный и радостный, а в чем-то гадкий и угрюмый. Удивляться не будем, ибо прах не оживить для пристрастного допроса каким-нибудь архивариусом, а пыль истории не должна слепить нас. Титаны являются таковыми лишь сравнительно с пигмеями. Титаническое начало произрастает из тьмы и хаоса суетящихся пигмеев, рвущихся в титаны. Может быть, титанов не было и вовсе; их придумали для собственного самообмана пигмеи, желающие повелевать собратьями. Что-то подобное случается и с нашей памятью.
     Французы ушли, «французская болезнь» осталась. У озлобленных и униженных людей память особенно избирательна, а воображение особенно взвинчено.
     Кровавой борьбе за власть не видно конца. Череда жертв растет изо дня в день, растет и враждебная неприязнь к «быкам» Борджиа. Последнего особенно не скрывают флорентийцы во главе с Савонаролой.
     Как смертный грех были восприняты подавляющей частью клира призывы Савонаролы к справедливому налогообложению церковного имущества. Еще страшнее и греховнее было предложение монаха предоставить светским властям право наблюдать за духовенством. Этим наносился чувствительный удар по официальной церкви с ее притязаниями на политическую власть под эгидой моральной гегемонии. Самоубийственные призывы!
     Утро Вербного воскресенья 1498 года не предвещало ничего плохого. Церкви Флоренции наполнились прихожанами. Савонарола выступил с кратким обращением к пастве в храме монастыря Сан Марко.
     События начали принимать драматический оборот во второй половине дня, когда площадь Синьории заполнили вооруженные люди с возбужденными лицами. Враги реформатора перешли в открытое наступление.
     Первый штурм монастыря Сан Марко успеха не имел. Вечером начался главный штурм. С обеих сторон появились убитые и раненые. Нападавшие пригрозили разрушить монастырь огнем пушек, если не будет прекращено сопротивление. Узнав об этом ультиматуме, Савонарола выразил готовность явиться в Синьорию. Исповедавшись и получив святое причастие, он навсегда покинул монастырь.
     Путь до дворца Синьории оказался для Савонаролы и его верного собрата Доменико дорогой на Голгофу. Толпа улюлюкала и кричала. Их пинали ногами и оплевывали.
     В Синьории монахов заковали в железо и бросили в тюремные камеры. Вскоре там же очутился и фра Сильвестро Маруффи, третий из обвиняемых.
     13 апреля во Флоренцию пришла весть, что французский король Карл VIII, планировавший второй поход в Италию, скончался. Это успокоило правителей города, готовивших расправу над Савонаролой, которую санкционировал Рим.
     А между тем заплечных дел мастера работали во всю. Уже 10 апреля к монаху применили пытку подвешиванием. Обвязав веревкой кисти рук несчастного, его начали медленно подтягивать вверх, а затем резко отпускать веревку. Тело падало вниз, но не достигало пола. Так было проделано четыре раза. Пятого не потребовалось, поскольку монах согласился сделать первое «признание».
     19 апреля во дворце Синьории собралось высшее духовенство, посланцы зарубежных держав, представители благороднейших сословий Флоренции и шесть монахов монастыря Сан Марко. В присутствии их и членов трибунала нотариус зачитал объемистую рукопись с изложением взглядов Савонаролы. Подсудимый обвинялся в том, что его действиями руководило не божественное откровение и не милость Божья, а непомерная гордыня и тщеславие. Под документом стояла подпись Савонаролы, который публично признавался в том, что всегда намеревался занять папский престол. Видимо, сказался упадок физических и духовных сил монаха, подписавшего признание в минуту отчаяния.
     После этого признания, вырванного под пытками, от Савонаролы отвернулись многие из его приверженцев, включая монахов монастыря Сан Марко, ибо подпись под документом превращала Савонаролу в предателя высоких надежд и чаяний, во второго Иуду.
     22 мая 1498 года после окончания допросов собралось заключительное судебное заседание. Представители папы и члены флорентийского суда совместно произнесли приговор: монаха и двух его приверженцев предать смертной казни.
     Когда трое приговоренных к смерти понуро спустились по дворцовой лестнице на площадь, навстречу им вышли двое монахов монастыря Санта Мария Новелла, чтобы сорвать с них орденское одеяние, запятнанное еретичеством.
     Босые, в наготе, едва прикрытой тряпками, они вступили на площадь перед дворцом Синьории. Здесь им наголо обрили волосы вокруг тонзуры и тем самым окончательно низвели до положения преступивших церковный закон грешников.
     Посреди площади грешников ждала виселица. Вначале их должны были повесить, а потом тела предать огню. Для этого к подножию виселицы натаскали сухих дров, хвороста, полили их маслом и посыпали порохом.
     Фра Сильвестро, который лез из кожи вон, чтобы спасти лжесвидетельствованием свою жизнь, повесили первым. Затем наступил черед фра Доменико. Последним в центре крестообразной виселицы повесили Джироламо Савонаролу. Палач поджег хворост...
     Пепел казненных бросили в реку Арно.
     Вера ироничного разума. Свидетелем событий той мрачной эпохи был Макиавелли, человек с высоким лбом и довольно ироничным взглядом. Тонкой усмешкой наполнены его высказывания о католической церкви и таких ее воинствующих критиках, как Савонарола. Церковники правильно уловили антиклерикальный смысл этой иронии и всю ее опасность для политических поползновений Рима.
     Современная государственная наука начинается именно с него, с флорентийца Никколо Макиавелли, родившегося 3 мая 1469 года, и не потому, что он внес в теорию политики существенный вклад, богатый новыми идеями, а скорее потому, что он снова восстановил аристотелевское отделение нравственных наук (этики) от государственных (политики). К тому же Макиавелли стоит только на пороге науки о государстве. Его учение есть в известном смысле теория сохранения государства, а не теория государства как особого социального института.
     При папе Павле IV сочинения Макиавелли были внесены в Индекс запрещенных книг, а в 1592 году иезуит Антонио Поссевино, известный своими обхаживаниями русского царя, написал против Макиавелли злобный трактат. Иезуита особенно злил тезис Макиавелли о возможности использования религии в целях светской политики. Клерикалы стремились к обратному – использовать светскую политику в интересах церкви. Именно клерикалы заложили традицию рассматривать Макиавелли как проповедника антиморального политического коварства. Они не могли простить ему высказывания о необходимости размежевать политику и религиозную мораль.
     Макиавелли действительно отвергал абсолютный авторитет католической церкви при решении политических проблем общества. Разъясняя причины упадка Италии, он во всем винил католическую церковь, которая вместо того, чтобы сохранять в чистоте заветы христианской религии, сама подавала пример безнравственности. Ей обязаны итальянцы утратой религиозного духа и нравственных ценностей. К тому же католическая церковь, поддерживавшая раскол страны, привела ее на край гибели.
     Критическое отношение Макиавелли к церкви начало складываться еще в детстве. Его отец, Бернардо Макиавелли, был юристом, довольно безразличным к религии. Религиозностью отличалась его мать – донна Бартоломеа, сочинявшая гимны и канцоны в честь девы Марии и распевавшая их в хоре церкви Санта Тринита. В то время, надо заметить, церковь была не только местом для молитвы, исповеди и причастия, но и помещением для театрализованных зрелищ, деловых и приятельских встреч.
     Макиавелли жили в культурной атмосфере Возрождения, свидетельством чего является, например, имя, которое было дано одной из дочерей – Примавера («Весна»). Показательно и то, что подругой донны Бартоломеа была племянница знаменитого философа-неоплатоника, главы Платоновской академии Марсилио Фичино. Отец Макиавелли любил читать таких классиков античной литературы, как Цицерон, Тит Ливий, Аристотель, Плиний. Молодой Никколо находился в окружении античных традиций, свойственных гуманистическому духу эпохи, и приобщался к ним с помощью сочинений древних классиков, наполнявших библиотеку отца.
     Семья Макиавелли была средней зажиточности, состоящая в родстве с феодальными владетелями небольшого городка и замка Монтеспертоли, расположенного на юго-запад от Флоренции. На их фамильном гербе красовался голубой крест, в каждый из концов которого был вколочен гвоздь, итальянское название которого стало фамилией дворянской семьи – Макиавелли. Эти гвозди символизировали способность постоять за себя.
     В семь лет Никколо поступил в школу магистра Маттео и стал обучаться грамматике. Плата за учебу составляла пять сольдо в месяц. Через год мальчик был отдан в городскую школу, которая располагалась в районе Флорентийского университета. Эту школу Никколо посещал в течение трех лет. В возрасте двенадцати лет она начал проходить курс латинской стилистики в школе Паголо Рончильоне. Относительно небольшой достаток семьи Макиавелли не позволил Никколо поступить в университет.
     Начало политической карьеры Макиавелли датируется 1498 годом, когда Флоренция была объявлена республикой. В тот год он избирается секретарем Совета Десяти, точнее говоря, секретарем второй канцелярии Синьории, ведавшей внутренними делами и вопросами, связанными с армией и военными действиями, и остается им около четырнадцати лет, проявив себя на этом поприще блестящим дипломатом и администратором. В течение ряда лет Макиавелли был едва ли не главным дипломатическим и политическим советником республики.
     Историки допускают, что отец ознакомил Никколо с основами юридической науки и практики. Судя по всему, эти знания ему действительно очень пригодились как администратору, дипломату и политику. За время своей работы секретарем второй канцелярии Синьории Макиавелли написал много тысяч дипломатических писем, донесений, правительственных распоряжений, военных приказов и проектов государственных законов; совершил много дипломатических и военно-дипломатических поездок со сложными поручениями к различным итальянским государям и правительствам республик, а также к папе, императору Священной Римской империи и французскому королю; в качестве секретаря Совета Десяти он был организатором и участником военных кампаний и инициатором создания республиканского ополчения.
     С 1505 года по 1512 год Макиавелли занимался главным образом созданием народного ополчения. К этому времени относится ряд его военно-теоретических сочинений, важнейшим из которых является «Рассуждение о том, как учредить во Флоренции регулярную армию».
     Создать боеспособную народную армию Макиавелли не удалось. В августе 1512 года флорентийскую пехоту разгромили испанцы. Во Флоренции с благословения папы Юлия II опять водворились Медичи, и Макиавелли оказался не у дел. Попытки снискать себе расположение у новой княжеской власти успеха не имели, а между тем над его головой сгущались тучи, и вскоре грянул гром. По обвинению в участии в заговоре бывший секретарь Совета Десяти схватили, заключили в тюрьму и подвергли пыткам.
     В марте 1513 на папский престол взошел Джованни Медичи под именем Льва X. В связи с этим нашего узника амнистировали и отправили в ссылку в небольшое деревенское именьице Сант Андреа.
     В сельской тиши Макиавелли написал знаменитое произведение «Государь», посвятив его Лоренцо Медичи, младшему внуку Лоренцо Великолепного, ибо на какое-то время поверил, что Лоренцо способен сыграть роль всенародного итальянского вождя. Этот и другие трактаты обессмертили имя автора.
     «Государь» был задуман автором как принципиально антиутопическое произведение, поскольку Макиавелли считал более правильным искать настоящей, а не воображаемой правды вещей. Полемизируя с христианскими богословами и своими предшественниками гуманистами, Макиавелли обращал внимание читателя на то, что многие сочинители измыслили республики и княжества, никогда не виданные и не слыханные, забывая о действительной жизни со всеми ее светлыми и темными сторонами. Указывая на практическую невозможность для государя обладать всеми общечеловеческими добродетелями, так как этого не допускают условия реальной человеческой жизни, Макиавелли подчеркивает относительность добродетели вообще, то есть привязанность добродетельных качеств личности к конкретным обстоятельствам и ситуациям. По его мнению, в условиях современной ему Италии противоречие между моралью и политикой предстает трагическим противоречием данного времени, а не времени вообще. Иными словами говоря, постоянное противоречие между моралью и политикой не всегда должно иметь трагический характер.
     По отзывам историков, знакомство с сочинениями Макиавелли обнаруживают не только его поразительный религиозный индифферентизм, унаследованный от отца, но и высокую степень свободомыслия в делах веры. Очевидно, это было вызвано тем, что он стремился отделить политику от богословия, устранить морально-религиозный смысл, замешанный на идеях теократии, из целей и задач светского государственного строительства.
     Сын своего времени, Макиавелли ратует за объединение Италии под одной могучей государственной властью. Для этого необходимо осадить политическую прыть римских пап. И он предъявляет католической церкви большой счет, обвиняя ее во многих грехах. Флорентиец не боится заявить, что религия, являющаяся искусственным произведением человека, предназначена служить светской политике, а не наоборот.
     Не меньшим врагом сильной, объединенной Италии является чванливое дворянство, к которому Макиавелли относится с нескрываемой враждебностью.
     Еще одно препятствие к осуществлению идеала единой Италии Макиавелли усматривает в нравственной дряблости своего века. Эта дряблость сказывается в нерешительности, в недостатке смелости при доведении важных политических дел до конца, хотя бы они и были дурными относительно используемых средств. Вот почему образцом государственного деятеля Макиавелли выставляет Чезаре Борджиа, который никогда не колебался в достижении своих целей и вошел в историю обагренным кровью не только противников, но и совершенно невинных людей.
     Макиавелли выделяет три формы правления – монархию, аристократию и демократию. По его мнению, все эти три формы являются непрочными, и только смешанная форма правления сообщает государству наибольшую устойчивость. Примером для него служит Рим эпохи республики, где консулы являлись элементом монархическим, сенат – аристократическим, а народные трибуны – демократическим.
     В книге «Государь» Макиавелли превозносит монархию как эффективное средство объединения Италии.
     Основным принципом политики, которым должен руководствоваться государь в делах управления страной, Макиавелли считает внушение народу любви к государю. Заручившись любовью, государь должен проявить доверие к своим подданным. В противном случае ему угрожает всеобщая ненависть и заговоры.
     Одной любви подданных к государю мало для прочного государственного строя. Злые люди должны караться мечом.
     Флорентиец предостерегает государей от способа заручиться любовью подданных путем щедрых подачек толпе. Щедрость возможна только за счет народа, а потому, будучи сопряжена с чрезвычайными налогами, она способна возбудить лишь злобу со стороны большинства граждан.
     Оценивая политическое учение Макиавелли, нельзя не согласиться с тем, что его политические воззрения не выработались в целостную и законченную теорию, и даже в самой основе их замечается некоторая несогласованность. Но главное все же не это, а то, что начиная с Макиавелли политическая сила все чаще изображается как основа права власти имущих, вследствие чего мораль отступает на задний план, уступая место самостоятельной трактовке политики.
     У читателя может сложиться несколько превратное представление о Макиавелли, если его характеризовать только как своеобразного «политолога». Но Макиавелли был еще и талантливым мастером художественной прозы. По мнению историков литературы, своего высшего художественного мастерства Макиавелли достиг в комедиях, одна из которых, «Мандрагора», – едва ли не лучшее из того, что дала итальянская драматургия Ренессанса. Сухая деловитость, отличающая исторические и политические сочинения Макиавелли, характерна и для этой комедии, центр тяжести которой лежит в сфере сугубо практических интересов. Движущей силой действия является хорошо продуманный и взвешенный расчет. В силу этого и само действие развертывается как некая математическая задача, решение которой заранее предопределено введенными в строй величинами. Разница между персонажами заключается не столько в силе сопротивления друг другу, сколько в целесообразности задуманного действия. Даром никто ничего не делает. Мотивом поступков является немедленное вознаграждение. В «Мандрагоре», по праву считающейся первой реалистической итальянской комедией, нет, как ни странно, социальной сатиры; автор не знает морально лучших и худших, но зато знает практичных и непрактичных людей, то есть лучше тот, кто умнее, рациональнее рассчитывает свои шансы на успех, а хуже тот, кто оказался по глупости и непредусмотрительности в проигрыше.
     По своему характеру Макиавелли был живым, общительным человеком, полным юмора и веселья. Не случайно он являлся заводилой и душой вечеринок, которые иногда устраивали члены Совета Десяти. Такой человек не мог быть жестоким и не мог быть чопорным моралистом. Поэтому нелицеприятные характеристики, которые давались Макиавелли некоторыми католическими авторами, обвинявшими флорентийца в жестокости, коварстве и аморализме, насквозь лживы. В жестокий век нельзя быть мягкотелым и рыхлым, если человек остро переживает трагические события, происходящие вокруг него, и не желает быть сторонним наблюдателем, а Макиавелли таковым не был. Он сторонник решительных и суровых мер в политике для укрепления централизованной власти. И дело не в противоречивости его личности и образа мышления, на чем делают акцент некоторые авторы, пытающиеся «реабилитировать» Макиавелли перед судом Истории. Он пытался осмыслить не глобальные политические проблемы, а те совершенно конкретные и очень трудные задачи, которые стояли перед итальянским обществом в его время, не предлагая универсальных рецептов.
     Когда шел второй год изгнания Макиавелли, произошло важное событие. В 1513 году на папский престол взошел Джованни Медичи под именем Льва X. Спустя несколько лет, а именно в 1517 году, закончил работу V Латеранский собор, руководимый новым папой. Этот собор принял несколько решений, рекомендующих провести реформу церкви. Было принято также постановление о римской курии и об утверждении новых банков, называемых благочестивыми, деятельность которых признавалась епископами полезной при взимании умеренных плат за предоставление ссуд. Со своей стороны, Лев Х увенчал работу собора буллой, в которой повторил известный теократический тезис о «наивысшей папской власти», провозглашенной папой Бонифацием VIII.
     Религиозные обязанности Льва Х не препятствовали ему вести великосветский образ жизни, развлекаясь охотой, пышными празднествами, театральными представлениями, балетами и танцами. На эти развлечения папа ежегодно расходовал вдвое больше той суммы, что приносили папские имения и рудники. В результате он растранжирил весь золотой запас, оставленный ему предшественником.
     Многие известные гуманисты приезжали в Рим, чтобы подивиться блестящему папскому двору. Одни восхваляли великолепие празднеств, другие порицали роскошь духовенства. К последним относился знаменитый философ и гуманист Эразм Роттердамский.
     Чтобы как-то увеличить свои доходы, Лев Х санкционировал продажу «отпущений грехов» и грамот, скрепленных папской печатью, которые гарантировали каждому исповедовавшемуся грешнику освобождение от мук чистилища. Акцию продажи «отпущений» доверили доминиканцам. Они, по словам историков, оказались той искрой, из которой разгорелся всеобщий протест значительной части западной христианской общественности. От ее имени папскую акцию наиболее резко осудил идеолог протестантизма и лидер Реформации Мартин Лютер.
     Лев Х умер неожиданно 1 декабря 1521 года, не успев собороваться. Похоронили его скромно, так как папская казна была почти пуста.
     В том же 1521 году ссыльный Макиавелли ездил с деловым поручением в Карпи во францисканский монастырь. В период ссылки незначительные деловые поручения редко перепадали на его долю.
     В 1525 году автор «Истории Флоренции» прибыл в Рим и преподнес первые ее восемь книг папе Клименту VII, по заказу которого это произведение и было написано.
     Спустя год, когда над Италией нависла угроза порабощения со стороны Испании во главе с Карлом V, Макиавелли спешит принести пользу родному городу. Он предлагает проект укрепления крепостных стен Флоренции, который принимается. Одновременно создается Совет Пяти по укреплению этих стен. Проведитором и секретарем этого Совета назначается Макиавелли.
     21 июня 1527 года Никколо Макиавелли скончался. Через день его похоронили в церкви Санта Кроче, ставшей флорентийским пантеоном. Рядом с ним покоятся Микеланджело, Галилей и другие великие итальянцы.