ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ о том, как Шаловливая Баронесса оказывается в концлагере, но хитроумно выбирается на свободу, обведя вокруг носа одного гадкого и шкурного до невозможности предателя.
    
    
     Как мы знаем, а знаем мы – гм... – уже довольно много...
     Да, так вот, на воле, можно сказать на свободе от тюремной баланды и совершенно невыносимого дисциплинарного устава, Грумгильда оказалась или очутилась только благодаря мятежникам, с которыми она ненадолго связала свою яркую жизнь и удивительную судьбу, свою творческую биографию.
     Когда люциферовское воинство ценой неимоверных императорских усилий выбили вон из города, вытряхнули на не совсем и не во всех своих компонентах свежий воздух пригородного пространства, находящегося под угрозой экологической катастрофы, бывшая пиратка добровольно последовала за дерзкими бунтовщиками в район Гнилых Озер.
     Эти, глубоко извиняюсь, озера представляли собой длинную цепочку взаимосвязанных грязненьких водоемов и водоемистых луж безобразно неправильной формы, беспорядочно расположенных на обширной болотистой равнине с неимоверно вязкой и топкой почвой, кое-где отчасти утоптанной, а кое-где совершенно неутоптанной слонотоптанами с маленькими хвостиками, но с очень большими топтанами.
     Скользкие берега озер, густо заросшие камышистым стеблом и приозерным бамбукером, служат удобным пристанищем для многочисленных летающих и нелетающих птиц с дурными повадками хищников. Здесь же обитают очень шерстистые водяные крысогубы и мелкопластинчатые губогрызы, не считая разнообразных рептилий и двоякодышащих безногих земноводных из семейства замасоленых чирякоедов.
     На равнине, покрытой сравнительно редким, но исключительно колючим и почти непроходимым репейниковым кустарником, огромными кучами навоза слонотоптанов и скоплениями водососов присосных с короткими дуплистыми стволами, только кое-где ютятся хорошо укрепленные фермы по разведению запрещенных в аристократических кругах деликатесов из семнадцатого подотряда рукоперых жаборепов.
     Этими тайными деликатесами любят лакомиться бомжи с высшим образованием, люмпены без оного, пролетарии с инженерным складом ума и совершенно отбившиеся от аристократического стада патриции, а также научно-техническая интеллигенция разных ученых степеней и званий, вечно страдающая от бюджетных передряг.
     Все перечисленные и неперечисленные, но подразумеваемые категории альдебаран тем самым с демонстративным чавканьем и презрительным молчанием бросают дерзкий вызов мещанским филистерам от общепита, которые брезгуют вкушать жаборепов всыромятку, а именно так они и должны вкушаться, дабы усладить вкус мужественного гурмана своим изысканным смрадом и натуральной рукоперой сочностью.
     Фермеры из числа разорившихся колхозников трудятся, не покладая своих мозолистых рук, но и не возлагая особых надежд на бесполезную, а в чем-то и вредную мелиорацию. Ничего хорошего не ждут они и от много раз обещанной правительством приватизации болот, трясин и топей, ибо то и другое решительно противопоказано их религиозным представлениям о роли рукоперых жаборепов в геологической эволюции Гнилых Озер и обустройстве болотных гатей.
     Эти воодушевленно и упорно браконьерствующие на болотной ниве трудяги, преисполненные унылых взглядов на гастрономические возможности прочих съедобных и несъедобных тварей данного географического района, склонны к спонтанным вспышкам зверской агрессивности при одном упоминании о чем-нибудь более вкусненьком, чем жаборепья подчерёвина. Если весь пыл их иррациональной приватизаторской агрессивности направить в ненужное империализму русло, то может получиться настоящий фермерский бунт со всеми непредвиденными для бартерных сделок последствиями.
     После окончания сезона дождей, когда фермеры берутся за свою морально осуждаемую филистерами работу по консервированию сока жаборепьих рукоперов, неприкаянная равнина извергает из себя мясистые стебли липучей щекотухи. Одновременно влажный, знойный воздух насыщается мириадами крохотных комаров и большущих перламутровых мух, хотя и очень питательных для щекотухи, но особенно вредных для нервно-психической конституции жаборепов и всего крупного живого, летающего, ходящего пешком, прыгающего, ползающего и даже плавающего на брюхе.
     В это непляжное время наиболее лютуют круглоротые истребители трупов и мухастые саркофаги, а также долгоносики рахитные, превосходно описанные выдающимся энтомологом Жульеном Антуановичем Мусорнюком, безвременно погибшем на ответственном научном посту от яда долгоносиков рахитных и вчистую обглоданным циклопными истребителями трупов.
     Спастись от этой невыносимой мерзости можно только мысленно, только закрыв глаза темными очками и ментально воспарив вместе со своей аурой куда-нибудь в заоблачную высь, или на немногочисленных озерных островках с высокими утесами, обдуваемыми редкими порывами ветра, несущего удушливую влагу в преогромном количестве. Правда, здесь неопытный в смертельно опасных странствиях путешественник, прячущийся от пикирующих и барражирующих насекомых, рискует нарваться на очередную крупную неприятность. Все дело в том, что островные утесы облюбовали бесчерепные скуферии, очень крупные хищники из двадцать третьего отряда безъязычных лягушатников, которые питаются сосками клоповника любезного, но не брезгуют побаловаться и мясушком четырехушастых разумников, ютящихся в расщелинах утесов, а также и прочим свежим мясушком.
     Эти ужасно неприветливые и совершенно неласковые острова стали последним оплотом мятежников. Отсюда их должны были забрать сверхстратосферные грузовики с махолетными усилителями взлета и перелета на дальние расстояния, чтобы доставить на пятую орбиту, где рейдеры космических флибустьеров уже несколько суток яростно огрызались от непрестанно атакующих и смертельно кусающих имперских перехватчиков. Однако в последний момент неразговорчивые водители этих самых грузовиков вдруг не с того не с сего разобиделись, разговорились и, выговорившись, объявили бессрочную забастовку в знак товарищеской солидарности с безработными штрейкбрехерами и вынуждены были отказаться от заключения выгодного контракта с мятежниками. Пришлось срочно, второпях искать замену, теряя драгоценное время и огромное количество самых отборных бойцов, дезертирующих в геометрической прогрессии.
     Подступы к мутной, зеленоватой озерной глади охраняли такие естественные для врага препоны, как трясины бездонные, трясины гиблые, трясины зловонные. Охраной занимались и фанатичные отряды духовных смертников, закаленных созерцанием собственных и чужих волосатых пупков с помощью сильных увеличительных стекол от снайперских прицелов. Однако их врожденная духовность таяла с такой угрожающей скоростью, что возникала реальная опасность наступления катастрофического состояния полной бездуховности. А сие, по мнению политработников и психоаналитиков, пахло ослаблением воли к сопротивлению различным болячкам и прорывом имперских экзекуторов на острова.
     Озабоченный таким отвратительным состоянием дел, Люциферов решил пожертвовать частью своих здоровых телом и духом охранников, послав их на подмогу смертникам, изнуренным духовным катаклизмом и какофонией бабахерской пальбы.
     Да, вражеские бабахеры просто неистовствовали. От них никому не было покоя.
     В вышестоящие мятежные инстанции градом сыпались слезные жалобы на бабахеры, частичное отсутствие свежей почты, дрянное питание и ухудшение морально-политического климата в боевых коллективах.
     От всего этого у Януса Адольфовича голова шла кругом и хотелось выть в унисон с лютующими комарами или блевать в унитаз на императорские портреты.
     Но Вождь есть Вождь. Закусив удила, он должен нести тяжкое бремя мятежного духа всем врагам назло.
     Лучше всего такое зло причиняется воинственными злоумышленниками, вооруженных до зубов передовым мятежным учением и навыками стрельбы от живота веером.
     Их-то и послал Вождь в самое пекло боя.
     Перебросить люциферовских молодцов-злоумышленников должен был вместительный санитарный плотик буксирного типа с двумя подвесными моторчиками, едва ли не последний из уцелевших резиновых плотиков этого класса вместительности.
     Когда плотик плотоядно заурчал и резво ушел в брызгах грязной воды туда, где гремела канонада и клубился черно-коричневый дым болотных пожарищ, Люциферов с любовью вспомнил о Грумгильде, которая в данный момент выполняла важные обязанности санитарки на этом плотике.
     Вспоров зеленоватое брюхо воды, плотик с размаху ткнулся в берег.
     Десант тут же ринулся в бой.
     – Ура!
     – Бей гадов!
     Пах!
     Бах!
     Та-ра-рах!
     – Ах!
     – Ох!
     Ба-бах!
     Резкий толчок распахнул полог хирургической палатки, установленной на плотике, и туда проник дымный смрад жаркого боя.
     Грумгильда поперхнулась, закашлялась и поспешила натянуть на голову противосмрадную каску со встроенными в нее кислородными баллончиками, но ударная волна от близкого разрыва фаустбабахера подхватила ее как перышко и швырнула в дикой злобе на берег.
     Санитарка мятежников очнулась от болезненного ощущения. Горела, потрескивая, трава и язычки пламени начали жадно лизать ее руку. Попытавшись встать, она почувствовала всем сердцем острую боль за тяжко раненых бойцов. У нее страшно засвербело в носу и заслезились глаза. Охнув, Грумгильда медленно поползла к воде, чтобы спасти кого-нибудь от чрезмерной потери крови или боевого духа.
     Оставалось совсем немного, но тут раздались новые громоподобные взрывы, поглотившие плотик и оглушившие до полного беспамятства несчастную любовницу Януса Адольфовича.
     Раненную мятежницу случайно подобрали сердобольные имперские экзекуторы и отправили в концентрационный лагерь имени Феникса Держимерского, находившийся на самой окраине болота Трясиловка Бездонная.
     Когда-то на месте концлагеря располагалась небольшая частная фабрика по производству надувных пляжных циновок, пластмассовых ароматизированных веников и банных шаек с тремя ручками из нержавеющей стали.
     Теперь по верху высокой кирпичной ограды тянулись ржавые нитки колючей проволоки, через которую был пропущен электроток, и торчали вращающиеся вышки до зубов вооруженных охранников. Фабричные цейхгаузы были приспособлены для заключенных, число которых резко возросло после подавления мятежа.
     Грумгильда очень плохо помнила первые дни своего пребывания в концлагере. У нее отчаянно болела голова и все разбитое тело. К тому же обнаружилось, что надломлена вера в успех мятежного дела и дали трещину взгляды на роль широких народных масс в крупных социальных заварухах.
     Неделю или более того ее не вызывали на допросы с пристрастием, о которых заключенные говорили с содроганием голоса, поминутно озираясь и бледнея. Но вот настал и ее черед испытать на себе изощренную технику допросов с применением садистко-мазохистских пыток.
     В тот день администрация лагеря ждала прибытия большого чина из Наркомата внутрилагерных дел.
     Еще с рассвета узники, натянув резиновые перчатки, протерли наждаком колючую проволоку.
     Теперь ее нити казались серебряными.
     В лагерном клубе без передышки репетировал оркестр.
     На плацу под фонограмму занимались музыкальной пантомимой приговоренные к черной деструкции. В конце композиции они должны были хором исполнить «Вселенский Разум, храни Монарха!»
     Миновал полдень.
     Ожидание затягивалось.
     Высокий гость прибыл только после обеда на гусеничном бронеавтомобиле с двумя газово-пулеметными установками под колпаками мшистого цвета.
     Начался переполох.
     Забегало начальство.
     Засуетились лагерные капо.
     Хор заключенных принялся изображать песнопение, но забарахлила фонограмма, поскольку пулеметный салют зондеркоманды пришелся по радиорубке.
     Не обращая никакого внимания на обычную в таких случаях праздничную неразбериху и громко топая кованными сапожищами по деревянной мостовой, плюгавенький чиновник в ранге капитана полуодиннадцатого ранга промаршировал к зданию лагерной администрации.
     Лязгнула железная заслонка парадного входа.
     Начальственные каблуки ритмично отбарабанили по коридору.
     Меткий удар ноги распахнул пуленепробиваемую дверь в кабинет коменданта концлагеря.
     Вслед за прибывшим ревизором туда быстренько юркнул встречавший его хозяин кабинета, мешковатый унтер-майор, и застыл с подобострастным выражением своей отвратительно прыщавой рожи, ожидая неотложных распоряжений и начальственных команд.
     – Шнапеса из морозилки, холодной воды с бульбочками и малосольных макраступов! – визгливо пролаял чиновник. – И парочку вертихвосток из числа заключенных, да посмазливее. Я буду лично наблюдать за методой вашей работы с ними.
     – Слушаюсь и беспрекословно повинуюсь! – задорно хрюкнул унтер-майор и передал по эстафете услышанный приказ.
     По зданию эхом полетело: «Шнапес, бульбочки, малосольные...»
     Спустя короткое время низкорослый надзиратель с массивной челюстью крокодайла появился в дверях кабинета, держа в руках большую шайку, откуда из-под беленькой салфетки выглядывали горлышки бутылок и аппетитно пахло потными макраступами. Разложив салфетку в центре стола, он ловко начал извлекать из шайки пузатые сосуды и тут же их откупоривать с помощью обручального кольца, изъятого у врага народа. Потом аккуратной горочкой насыпал в глиняную миску макраступов, брызнул на них соусом из флакона с фирменной этикеткой и попятился к двери, поедая глазами начальство.
     – Курц, запускай сюда баб и кликни Фритцаца с его парикмахерскими машинками, – бросил унтер-майор, любовно косясь на ревизора.
     – Слушаюсь, вашесвысокбродие!
     Поворот на 180 градусов.
     Топ, топ...
     Гав, гав!..
     Приказ выполнен.
     Первой зашла лагерная проститутка в желтой арестантской робе, слегка приталенной на бедрах.
     Ее групповой допрос длился около часа.
     Все это время из кабинета доносились страстные крики, неприлично сладострастные вопли и грубая солдатская перебранка.
     После страшного допроса усталая проститутка вышла враскаряку и побрела, пьяно шатаясь, по коридору.
     Второй была Грумгильда.
     Санитар-гинеколог, обслуживающий допрашиваемых, грубо впихнул ее в кабинет и захлопнул дверь.
     Постоял.
     Огляделся.
     Одернул свой черный санитарный халатик.
     Подмигнул приятелю и прилип ухом к замочной скважине.
     Что там?
     А там...
     Каково же было неподдельное удивление Грумгильды, когда в одном из присутствующих мучителей и злопыхателей она узнала бывшего главаря пиратской шайки Бугра. Только теперь он был не в смехотворном опереточном костюмчике с абордажной сабелькой на тощей ляжке, а в строгом коричневом мундире военного чиновника Наркомата внутрилагерных дел.
     Ну-у и тухлый фрукт!
     Предатель тоже с удивлением узнал Грумгильду, хотя она выглядела не лучшим образом, но, между прочим, и не худшим.
     – Кого я вижу! – расцвел в глумливой улыбке сексуального маньяка отщепенец. – Но почему Шаловливая Баронесса находится в лагере для мятежников, а не в тюрьме, куда ее упекли с моей помощью за пиратство?
     Грумгильда – тоже фрукт, да еще какой!
     Она мгновенно сориентировалась в сложной ситуации и, стеснительно потупя взор, чистосердечно призналась во всем, чего никогда не было.
     – Ах, право же, – прощебетала плутовка, – что не мятежник, то кобель! Ведь вот как все получается неприлично: захватили тюрягу, шмон большой навели, наобещали с три короба и два сундука, а потом запихнули нескольких молодок в свой шарабан, чтобы поразвлечься на досуге. Да тут имперская армия так их прищучила, что они забыли о девицах и бросились наутек в разные противоправные стороны. Взрывом меня так контузило, что все вылетело из головы, и я пришла в себя уже здесь, в этом прелестном лагере.
     – Похоже на правду, – произнес Бугор, сверля похотливым взглядом Грумгильду. – А что ты можешь нам рассказать о мятежниках?
     – Ровным счетом ничего вразумительного, так как нас держали все время взаперти в шарабанистом вездехода. Только один раз под вечер к нам наведался какой-то невменяемый бунтовщик-пьянчужка. Он был настолько в стельку пьян, что не мог даже снять штаны, которые, судя по всему, намеревался погладить, или расстегнуть ширинку, чтобы починить заедающий зипер. И в конце концов, обмочившись, выпал из фургона и тут же заснул в придорожной канаве.
     – Допустим, я тебе поверю, – недоверчиво сказал Бугор, морща нос и задумчиво моргая. – Тогда мне придется вернуть тебя в тюрьму. Но ты бабенка умная и смазливая. Не лучше ли пойти к нам на службу? Будешь ловить на свои половые прелести врагов империи. Ну так что?
     Грумгильда мгновенно оценила возможность вырваться из лагеря. «А дальше, – подумала она, – все будет зависеть от моей смекалки и везения».
     – У меня нет выбора, Бугор, – вздохнула она, строя глазки бывшему пирату. – Я согласна на все.
     – Запомни раз и навсегда, что я не Бугор, а господин капитан полуодиннадцатого ранга по имени Васисяй Арлекинович Блюфотин, – напыщенно произнес тот. – Ты поняла меня?
     – Да, Васисяй Арлекинович.
     – Ты правильно поняла, – удовлетворенно констатировал Блюфотин.
     – Теперь мы будем тебя долго и с пристрастием насиловать. Ты не возражаешь? – хохотнул Блюфотин.
     – Разумеется, не возражаю, – господин капитан полуодиннадцатого ранга. – Но сейчас у меня самый разгар, извиняюсь, менструации. Впрочем, как вам будет угодно.
     – Не терплю крови, – поморщился Блюфотин. – Ладно, позабавлюсь с тобой следующий раз. Вечером я тебя заберу из лагеря. А сейчас пошла вон!
     Когда Грумгильда вышла в коридор, санитар-гинеколог удивленно выпучился на нее, словно не веря своим моргалам.
     Нежно и многозначительно улыбнувшись ему, девица легкой походкой направилась к выходу из здания.
     Вслед ей неслись крики очередной истязаемой жертвы.
     Через пару месяцев, пройдя краткосрочные курсы сиксотской работы, откормленная и накрашенная Грумгильда играла бедрами на бульваре Цветущего Набоба и раздумывала над тем, как избавиться от бдительной полицейской опеки.
     Это была задачка довольно трудная и со многими неизвестными. Но тут ей помог сам Блюфотин.
     Однажды на конспиративной квартире, так и не утолив свои порочные наклонности в силу очередных случайных обстоятельств, ренегат начал прощупывать память прелестницы на предмет ее осведомленности о тайниках пиратов, в которых те прятали награбленные сокровища.
     Поскольку капитан фрегата и боцман Бонифатий не доверяли Бугру, они предпочитали не ставить в известность этого типа о своих кладах и вкладах в сберегательные банки империи. Бугор же знал, что у Грумгильды были дружеские отношения с боцманом, и он решил выудить из нее все, касающееся в той или иной мере пиратских кладов, вкладов и... еще кое-чего.
     Между нами говоря, Бугра прежде всего интересовала зловещая тайна острова Краковяк.
     Об этой тайне речь пойдет в следующей главе.
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, в которой дамочка-авантюристка вызволяет из заточения своих друзей, чтобы вместе с ними одурачить хорошо им знакомого мерзопакостника, мечтающего завладеть пиратскими сокровищами и выведать секреты супермощного гиперболоида.
    
    
     Кто такой пират? А?
     Воспетый в городских балладах и деревенских частушках пират – это неизлечимый мечтатель и фантазер. Он все время мечтает о чем-нибудь звонком и беспробудно фантазирует на этот счет, то есть непрерывно считает в уме, сколько и чего ему причитается.
     Пират – романтик. За это его любят сочинители гусарских романсов и поклонницы толстых романов. Сам же пират терпеть не может гусаров, казарменной дисциплины и толстых романов, требующих от читателя усидчивости, сентиментальности и много свободного времени.
     Но все это не самое главное, а главное – сокровища.
     Пират без сокровищ – совершенно нелепая выдумка больного воображения.
     Где лучше всего прятать сокровища?
     Конечно же, на необитаемом острове.
     Нет острова, нет и сокровищ.
     Вам нужны факты?
     Возьмем простой факт, но слегка обжаренный на вулканических угольках. Этот факт – остров Краковяк.
     Изумительный во всех отношениях и во всех отношениях таинственный остров Краковяк вулканического происхождения был давно облюбован пиратским Адмиралом, который вознамерился затеять на этом клочке суши одну грандиозную авантюру в духе альдебаранского кинобоевиков периода немого синематографа.
     История, которую я намерен поведать, завязалась в городе Старый-Престарый Меринос.
     Это был один из заурядных городов западноальдебаранского графства Прелая Каролина, находящегося в западном полушарии между пятидесятой и сороковой параллелями.
     Старый-Престарый Меринос, основанный ландскнехтами командора Хуана Фернандеса Портянкина, располагался в самом низовьях реки Лимпапука, впадающей в залив Пампедор, обширную морскую лагуну, защищенную как бы естественным молом – грядой безжизненных островов и мрачных своей кажущейся пустынностью островков, до отказа нашпигованных батареями дальнобойных пищалей и крупноракетными аркебузными установками залпового огня.
     В этом городе с благодатным морским климатом, ювелирными лавками для продажи лечебных камней, диетическими гастрономами, магазинами культовых товаров и других товаров религиозно-мистического ширпотреба находилась совершенно секретная лаборатория военно-морского министерства. О ее существовании знали только горожане, фермеры, туристы и чиновники указанного в телефонном справочнике министерства.
     Как-то чудным летним днем, когда во всю брызгало своими испепеляюще жгучими лучами ослепительно яркое альдебаранское светило и задиристо чирикали воробьистые прыгуны, птицы неприхотливые, в чем-то даже неказистые и весьма известные своей скандальностью в пернатом мире, город посетил как бы ненароком, как бы невзначай и как бы между прочим сам Адмирал. Его страшно интересовал один знаменитый в секретных кругах лаборант и создатель потрясающего все научные основы гиперболоида, коим был Никифор Чердачный-Подземельный, значущийся в досье отдела кадров лаборатории под кодовым шифром ГКЧП (гиперболоид конструкции Чердачного-Подземельного) и кое-кому известный под благозвучной кличкой Гиперболизатор.
     В обыденной жизни Никифор вел себя как совершеннейшая посредственность, но вновь становился научным гением, усаживаясь в свое лаборантское кресло и погружаясь в чтение учебников по химии, физике и сопромату.
     Последним его изобретением был военный гиперболоид. Это мощное оружие настолько превосходило все созданное прежде талантливой милитаристской мыслью, что любой обладатель его стал бы всем на зависть непобедимым рыцарем армии Его Императорского Величества или, на худой конец, всемогущим террористом-одиночкой.
     Об этом проведал Адмирал, который втемяшил себе в голову, что сможет славно подзаработать на гиперболоиде, сплавив его воинственному в коммерческих делах Шиве.
     Директор сверхсекретной лаборатории, в которой, не покладая рук, трудился гениальный изобретатель, был весьма встревожен неожиданным визитом графа Дона Артефакта, под именем которого, как всем было доподлинно известно, скрывался неуловимый пират Феня Джонс Кряк. Поэтому, приняв все чрезвычайные меры предосторожности и приторно сладкую пилюлю от головной боли, административный начальник крайне нелюбезно соврал опасному посетителю, что научный прогресс давно выдохся и в ближайшее столетие ничего интересного не предвидится.
     Так и не осмотрев как следует лабораторию и ее сейфы, граф Дон Артефакт обиделся, надулся и вернулся ни с чем на борт своей скоростной шхуны на воздушной подушке, где немедленно встретился с боцманом Бонифатием, чтобы всесторонне обсудить с ним некоторые важные вопросы предстоящего пиратского налета на секретный объект.
     На этой конфиденциальной встрече присутствовала и Грумгильда в роли компьютерной стенографистки, уже загодя извещенная о том, что в лаборатории случайно подвизался на должности штатного демагога ее бывший учитель господин Лялякин, он же Ляпкинглас.
     Беседа при закрытых дверях и зашторенных иллюминаторах прошла в конструктивном духе, укрепив присутствующие лица во мнении о неизбежной победе коварного пиратского дела над бездельниками из военного министерства.
     Мало-помалу начало смеркаться.
     В отрогах Кайотского хребта тоскливо завыли шакалы и бездомные бомжи.
     Один за другим гасли городские огни по причине тер-акта, осуществленного пиратами на электроподстанции.
     Очертания Старого-Престарого Мериноса становились все более зыбкими и неясными.
     В восемь часов вечера Адмирал появился на палубе шхуны и, обратившись к боцману, спросил:
     – Все ли готово к молниеносному налету на вожделенный объект, Бонифатий?
     – Да, мой Адмирал. Наша пятая колонна уже громит полицейские околотки и банк соцстрахования, распыляя силы и внимание супротивника.
     – Постарайся, чтобы от лаборатории не осталось и следа мимолетных воспоминаний. Тогда никто не возьмет в свою безмозглую голову, что Никифор Чердачный-Подземельный похищен и доставлен на борт нашей посудины.
     – Не беспокойся, Адмирал, все будет сделано наилучшим образом, – успокоил главного пирата боцман и, самодовольно хихикнув, завязал одну из своих мозговых извилин крепким морским узелком на память.
     Через несколько минут, и не минутой больше, боцман, женщина в мужской одежде профессионального налетчика и четверо угрюмых верзил с брезентовыми вещмешками за спиной быстро спустились в шлюпку...
     Скрипнули весла в уключинах.
     Плеснула вода.
     Лязгнул затвор бластера.
     Берег был безлюден. Пустынна была и затемненная огромными фиктусами сторожевая дорога, огибавшая справа и слева здание лаборатории, в котором безмятежно пребывал изобретатель супергиперболоида, любовно штудируя в очередной раз потрепанный учебник сопромата.
     Пиратский десант бесшумно высадился на берег и мгновенно растаял в зловещих вечерних сумерках.
     Набежавшая волна жадно слизнула недокуренный бычок.
     Успешно преодолев многочисленные минные поля, замаскированные под поля капустные, миновав проволочные заграждения, замаскированные под старые бельевые веревки, и сняв на чувствительную видеопленку спящих часовых, замаскированных под огородные пугала, налетчики проникли в свинарник, примыкающий к спальному комплексу лаборатории.
     В свинарнике пахло несвежей солдатской мочой и стоял такой свинский мрак, какой возможен только в черно-белом документальном кино и в философских трактатах о жизни в потустороннем мире. Если бы не одинокая свечка в окне уединенного флигеля, специально отведенного Никифору Чердачному-Подземельному для ночных медитаций и просмотра снов с элементами гениальных научно-технических озарений, боцман безнадежно заблудился бы в своих пиратских мыслях и никогда бы не нашел из них выхода.
     Профессор Лялякин, стремглав вылетевший во двор по малой нужде, не успел опомниться и вспомнить незабываемые младенческие дни в своей родной хате, как на него набросилась с расспросами женщина, чей голос ему показался удивительно знакомым. Он встрепенулся и, забыв о неотложной нужде, начал нести что-то невообразимо высокопарное и пространное о нужде в кооперативном движении на селе, о несомненной пользе раскулачивания колхозников и важности объединения фермеров-единоличников в мобильные продотряды, способные быстро реагировать на изменения в рыночной конъюнктуре, но почему-то четверо здоровяков, сопровождавших даму, не удовлетворились его философско-поэтическим рассуждениями на тему о реанимации феодального строя, в знак чего грубо повалили свою жертву на сырую землю и вульгарно заткнули фонтан красноречия кляпом из гнилой соломы.
     Никифор Чердачный-Подземельный после очередного припадка научного вдохновения находился в таком приподнятом состоянии своего вундеркинистого духа, что сразу напористо вступил в жаркий диспут с налетчиками, не дав им опомниться и аргументировано атаковать. Не будь рядом многоопытного в словесных баталиях боцмана Бонифатия, налет рисковал оказаться пролетом. Боцман вовремя перехватил инициативу и своими ехидными ребусами загнал Никифора в тупик, где его и настигли пираты.
     Эта часть операции заняла несколько минут.
     Перекур.
     Отдышавшись и выкурив припасенные бычки, пираты занялись минированием лаборатории той самой «капустой», которую не поленились и захватили на минных полях.
     «Капусты» не жалели.
     Работали дружно, ударно, скоро.
     Ну и грохнуло же потом!
     Псевдокапуста, а точнее говоря, особый вид биотехногенной капустной мины, выращенной в парниках военно-промышленного комплекса, так прокисла от длительного ее неразминирования, что рванула похлеще бочки кислых щей, оставленной без присмотра в закрытом помещении.
     Налетчики восхищенно любовались этим салютом уже с борта пиратской шхуны.
     Пока младшие по чину восхищались результатами своей потной и опасной для здоровья работы, боцман Бонифатий занимался делом.
     Подойдя вместе с пленниками к капитанской каюте, он деликатно постучал.
     Тихо.
     Тогда боцман чертыхнулся и решительно двинул в дверь сапогом. Взвизгнув собачонкой, дверь распахнулась.
     Кэп углубленно изучал древнюю морскую карту, в которую была завернута полупустая бутылка урагановки.
     На столе перед Адмиралом выстроилась в полной боевой готовности преотменная батарея аналогичных сосудов, а также стояли изящные модели различных пиратских сундуков с двойным дном и лежала открывашка консервов в форме секстанта.
     Когда входная дверь с треском распахнулась, капитан недовольно дернул головой, заложил чековую книжку абордажным кортиком, медленно поднялся и, слегка покачиваясь, шагнул навстречу вошедшим.
     – Рад видеть долгожданных гостей в своем скромном пиратском логове! – невнятно промычал он.
     Боцман представил изобретателя и профессора.
     – А профессора на кой ляд притащил? – вылупился Адмирал. – Мы так не договаривались.
     – Но так уж получилось, – замялся боцман.
     – Уважаемый капитан, – вмешался в разговор профессор Лялякин, – я с детских пор мечтал стать флибустьером. И тут столь редкостный случай подвернулся. Очень жажду быть рядом с вами в самые драматические штормовые минуты и в минуты морских баталий. Сплю и вижу себя на палубе пиратской шхуны. Если вы откажете мне плыть под вашим роджером, вся моя жизнь пойдет прахом!
     – Говорите, баталии, – задумчиво произнес Адмирал, облизывая палец, смоченный в вине. – Понимаю, понимаю... Сам в отрочестве океаном бредил. Сейчас мне есть что вспомнить. А кем вы себя видите на шхуне?
     – Юнгой! – взволнованно вскричал профессор Лялякин.
     – Нет, так не пойдет. Вы личность уже достаточно взрослая. Могу предложить вам службу старшим юнгой. Как вы на это смотрите?
     – О большем и не мечтаю! – зардевшись и засмущавшись, взволнованно выпалил профессор и судорожно вытянул руки по швам. – А вы не расскажите нам обстоятельно о своих героических мореплаваниях?
     – Обязательно. Люблю вспоминать яркие страницы своей незаурядной биографии. Да вы присядьте...
     С этими словами Адмирал одним ударом вышиб пробку из бутылки урагановки.
     Пробка угодила в профессорский глаз, отчего он моментально принял немного осоловевший вид.
     Между тем кэп начал наливать, разливать и заливать про то и про это.
     Наступил день отплытия, то есть следующий день.
     Все население Старого-Престарого Мериноса от мала до велика собралось в порту.
     Оркестры играют, мороженое продают, речи произносят, мальчишки бегают... Все, как полагается.
     Адмирал гордо стоит на палубе в полной парадной форме, с золотыми капитанскими нашивками на рукавах и величественно созерцает толпу. Весь его вид выражает решимость и отвагу.
     Произнеся перед собравшимися на пирсе короткую, но исключительно яркую речь, он приказал поднять якорь.
     Команда принялась вращать брашпиль, выбирая якорную цепь через бортовой клюз.
     Поплыли.
     А залив уже контролировался таможенной галерой на подводных веслах под многозначительным названием «Медуза Кусачая», которая тщательно осматривала торговые суда и рыбачьи баркасы, лавировавшие у выхода из лагуны.
     Когда шхуна поравнялась с «Медузой Кусачей», пришлось лечь в дрейф, ибо с галеры просемафорили соответствующую команду.
     В ту же минуту от таможенника отвалил моторный ботик с десятью вооруженными до зубов фото- и кинокамерами журналистами и двумя заспанными офицерами, намедни хорошенько погулявшими в портовой таверне.
     Со своего кресла на корме Адмирал спокойно наблюдал за приближением ботика, попыхивая сигарой, попивая рассол и поглаживая урчащего кота Ваську.
     Поднявшись на палубу шхуны, офицеры взяли под козырек, представились и сдержанно объяснили цель своего визита, а также его причины.
     Целью являлось интервьюирование господина Дона Артефакта на предмет заполнения таможенной декларации.
     Причиной тому было недавнее посещение владельцем шхуны сверхсекретной лаборатории, безобразно взорванной лютыми врагами империи и всего военно-промышленного комплекса.
     Затем офицеры отправились в камбуз кушать арбуз и пить грог, а журналисты приступили к интервьюированию. Но все журналистские труды были напрасны. Дотошные расспросы Дона Артефакта, длившиеся около двух часов, не дал никаких сенсационных результатов.
     Когда незваные гости покинула борт шхуны, она быстрым ходом направилась в открытое море.
     Вышли в открытое море.
     Хорошо там!
     Боже, как там дивно!
     Рыбки летают, акулы резвятся...
     Ветерок поддувает.
     Плывет шхуна под всеми парусами на воздушной подушке. Вдоль бортов волны шелестят, мачты поскрипывают, а берег уходит, тает за кормой.
     Пиратская посудина идет с попутным ветром, глотая милю за милей.
     Не успели джентльмены удачи оглянуться, как очутились в нужном им районе океана.
     Вскоре стали ясно видны три закопченные горы, над вершиной одной из которых мирно клубился вулканический дымок.
     Все матросы выстроились на палубе в ожидании команды отдать якорь.
     Хор грянул любимую флибустьерскую песню «Мы возвращаемся в наш домик в гробовом молчании».
     Неожиданно за левым фальшбортом прозрачная вода забурлила, потемнела...
     Из океанской глубины поднялась какая-то блестящая черная масса. Это была глубоководная подводная лодка класса Рыба-Кит.
     Люк субмарины с грохотом открылся, и в верхней части рубки появился очкастый капитан в беретике с помпончиком, который помахал шхуне рукой в белой перчатке и немедленно засунул под язык горсть леденцов.
     По приказу Адмирала похищенные, которые во время перехода к острову находились на шхуне в обществе обаятельной Грумгильды, были переправлены на борт подводной лодки. Вместе с ними на лодку неторопливо перебрались Адмирал, Грумгильда и боцман Бонифатий.
     Пять минут спустя шхуна исчезла за грядой угрюмых прибрежных скал.
     У подошвы горы, которую шумно лизали океанские волны, люк субмарины был задраен, и она в считанные секунды скрылась под водой, чтобы всплыть в самом центре острова Краковяк, где находилось замаскированное под действующий вулкан долговременное пиратское убежище.
     По прибытии на место пленников переправили в грот, оборудованный по последнему слову техники.
     Рядом с этим гротом находилась пещера с тяжелой бронированной дверью, на которой было начертано: «Сокровища. Вход посторонним строго запрещен!».
     Судя по всему, пираты весьма основательно потрудились над кратером потухшего вулкана, превратив его в уютное гнездышко. Сюда вел лишь подводный туннель, заканчивавшийся небольшим, но глубоководным озером, прекрасно подходившим для стоянки субмарины.
     Никифору Чердачному-Подземельному отвели трехкомнатную квартиру в гроте, а также пещерку для научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок наиновейшего супероружия. Вскоре он принялся за дело, и работа закипела.
     Профессор Лялякин, маясь от безделия, начал допекать своим философствованием Грумгильду. Это философствование, определенно, способствовало усыханию ее мозгов, не испорченных законченным высшим образованием.
     Как всегда, в самый критический момент на помощь пришел боцман Бонифатий, который снисходительно сообщил профессору, что представители вульгарного материализма недавно посадили в лужу имперских богословов, доказав всю несостоятельность явно надуманного догмата о бесспорной и безусловной первичности Великого Космического Яйца, из которого якобы проклюнулся Нечто, оплодотворившее Всё.
     Эта новость очень обрадовала профессора Лялякина, который давно мечтал крепко насолить официальным имперским идеологам. В его памяти еще свежи были события недавнего прошлого, когда, направляясь с родительским посланием в Нью-Ландухаленд к баронессе Грумгильде, он едва избежал черной деструкции за свои философские взгляды на окружающий мир.
     В портовом кабачке, смакуя дешевое вино, профессор затеял нудный спор с местным пьянчужкой по поводу знаменитого политтрясения местного масштаба.
     – Если политические встряски всячески досаждают вашему городу, – мудрствовал доктор философских наук, – то они не могут быть в его окрестностях, отведенных под сады, огороды и мусорные свалки. Невозможно, чтобы что-то было не там, где должно быть.
     Тут в разговор вмешался один субъект, оказавшийся литературным критиком, который вовремя переквалифицировался в платные политосведомители власть имущих горожан. Он елейным голоском сказал:
     – По-видимому, вы, товарищ, не верите в созидательную мощь партийного авангарда, который способен поднять на дыбы даже непросвещенных дачников, садовников, огородников и мусорщиков. Тем самым мы имеем факт злостного покушения на наши святые идеологические догмы.
     – Прошу прощения, – ответил заплетающимся языком профессор Лялякин, – но ваши догмы не стоят выеденного Космического Первояйца.
     – Вы, следовательно, не чтите демократическую свободу верноподданного волеизъявления, предоставляемую трудящимся дворянским массам абсолютной монархией и лично Папой Душецелительным? – злобно спросил литературный критик.
     – Приятель, непорочная и целомудренная в своей первозданности свобода может существовать как вполне осознанная абсолютная необходимость, ибо совершенно необходимо, чтобы мы были свободны в своем мышлении и глубинном интроспективном самоанализе, так как...
     Не успел профессор договорить, как литературный критик уже сделал знак своим коллегам политологам из жандармского отряда быстрого цензурного реагирования на разные идеологические непорядки.
     Те сразу хвать профессора за шкирку и потащили его в трибунал для оппозиционеров.
     Трибунал без всякой бумажной канители приговорил господина Лялякина к черной деструкции.
     Тут же профессора переодели во фрак из желтого сукна и увенчали голову фиолетовым бумажным котелком. В таком экстравагантном одеянии он прошествовал к месту деструкции, где его уже поджидала группа профосов, обслуживающих деструктор.
     Деструктор выглядел весьма впечатляюще. Он состоял из транспортера-податчика, огромного черного ящика и выбрасывателя отходов производства.
     Когда осужденный робко приблизился к месту экзекуции, один из профосов, очень благочинного вида старичок в пенсне, вооружился указкой и прочитал небольшую лекцию.
     – С помощью деструктора последней модели, – проворковал лектор, – мозг осужденного очищается от вредных мыслей, которые он имел наглость высказывать вслух, а затем с помощью электронных гвоздей в его башку вколачиваются правильные мысли, догмы и заповеди. В данном конкретном случае в вашем, сударь, нервно-мозговом веществе должна появиться запись: «До смерти люблю единственно верное учение Папы Душецелительного!» После нескольких минут деструкции оболваненный индивидуум сбрасывался в яму для черной ассенизаторской работы.
     Лектор настолько увлекся своим пространным объяснением, что решил продемонстрировать на собственном примере работу деструктора.
     Однако вследствие поломки машина перестала записывать в мозг профоса высокопатриотическую информацию и начала вколачивать в его черепушку мысли совершенно противоположного характера.
     Присутствующие судейские крючкотворы попытались вмешаться, но было поздно.
     Секунду спустя черный ящик выплюнул из своего чрева старичка, который еще в полете начал кричать:
     – Да здравствуют раскрепощенные мозги! Долой диктатуру абсолютизма!
     Приземлившись, он стремительно выхватил бластер и в мгновение ока расстрелял всю свою братию, после чего отпустил на свободу осужденного на черную деструкцию, снабдив его липовыми документами, фальшивыми деньгами и адресами ненадежных, но все же тайных явок в заморском городе Старый-Престарый Меринос.
     Переплыв океан, профессор Лялякин устроился философствующим психотерапевтом в секретную военную лабораторию, откуда и был похищен пиратами.
     Тем временем работа по изготовлению гиперболоида шла полным ходом.
     Небольшой заводик внутри кратера напряженно коптил лазурное небо, сутки напролет завывая и хрипя всеми своими старенькими механизмами. Вскоре на нем началось производство основных компонентов гиперболоида.
     И наконец наступил тот великий и ужасный день испытания гиперболоида в реальных боевых условиях.
     Пиратские радары засекли появление на северо-западе от острова военного корабля империи, который полным ходом шел к флибустьерскому логову, чтобы раз и навсегда утихомирить прыть джентльменов удачи, чье местонахождение определили космические разведспутники и дирижабли.
     Флибустьеры немедленно провели экстренные полевые учения с боевыми стрельбами и нецензурными ругательствами, окапыванием и закапыванием трупов, потом плотно пообедали, дербалызнули крепчайшего ромусу и только после всего этого заняли оборонительные позиции на побережье.
     Вплоть до самого вечера шли спешные работы по размещению гиперболоида на площадке для игры в жмурки.
     Утром следующего дня остров Краковяк, давно обжитый пиратами, мог показаться со стороны моря совершенно скучным, пустынным и безжизненным, но – ха-ха! – на самом деле это было не все не так, а совершенно иначе.
     Замаскировавшись под надгробные памятники, пираты внимательно наблюдали за тем, как к острову неспеша приближался стреколетонесущий крейсер «Окрыленный Мечтатель», водоизмещением в шесть с половиной тысяч тонн и максимальной скоростью хода сорок три узла с четвертью или около этого. Его главным вооружением были пятьдесят боевых стреколетов огневой поддержки, двенадцать стопятидесятимиллиметровых орудий и четыре ракетных установки. Экипаж состоял из тысячи рядовых штрафников и проштрафившихся офицеров.
     Науськиваемый Адмиралом, Никифор Чердачный-Подземельный резво подбежал к гиперболоиду.
     Главарь пиратов тросточкой указал Гиперболизатору на крейсер. Тот в знак согласия радостно закивал головой.
     Изобретатель, что-то весело мурлыкая себе под нос, почесывая за ухом и пританцовывая, начал колдовать над гиперболоидной пушкой.
     Через несколько секунд раздался оглушительный свист, сверкнула молния и...
     Взрыв!
     Чудовищной силы взрыв потряс все вокруг и все до полного морского основания.
     «Окрыленный Мечтатель» в мгновение ока исчез в гигантских фонтанах воды и клубах дыма, над которыми воспарило несколько десантных стреколетов, быстро давших стрекача в сторону военно-морской базы Ойканава за подмогой, а вслед за ними туда же дернули жалкие остатки «Окрыленного Мечтателя», представляющего собой груду водоплавающего металлолома.
     Дикие вопли радости огласили остров и прилегающую к нему акваторию океана.
     Однако радость была несколько преждевременной.
     Ровно через сутки и три часа остров Краковяк был обложен превосходящими силами противника.
     Корабли имперской военной эскадры застыли хмурой свинцовой цепью на почтительном расстоянии от чрезвычайно опасного объекта их предстоящей атаки.
     Прошли еще сутки.
     На третьи сутки империалисты стали обмениваться какими-то коварными сигналами, которые без особого труда расшифровал профессор Лялякин.
     – Эти рыбные консервы, – озабоченно сказал он, протягивая Адмиралу расшифровку, – замышляют коварно выманить вас с острова, а потом с помощью субмарины высадить на опустевший Краковяк десантную роту вулканологов и привести в действие потухший вулкан.
     – А дули с маслом они не хотят?! – рассердился главарь.
     – Их надо хорошенько проучить, – веско заметил боцман Бонифатий.
     – Проучим! – рубанул Адмирал.
     Сказано, сделано.
     Когда вражеская эскадра нехотя снялась с якоря и ленивыми галсами направилась к острову, раздался громоподобный барабанный бой и затрубили пиратские горны. Медные звуки джаз-оркестра джентльменов удачи донеслись до кораблей, приведя в страшную растерянность всех кэпов.
     По атакующим кораблям понеслась команда: «Стоп машины! Полный назад!»
     Этого Адмирал никак не ожидал.
     – Презренные трусы! – разбушевался он. – Они хотят спутать все мои карты! Не выйдет! В погоню!
     – Но ведь они только этого и ждут, – удивленно проронил профессор Лялякин.
     – Вот и дождутся неприятностей на свою голову, – спокойно изрек боцман Бонифатий.
     Незамедлительно последовал приказ грузить гиперболоид на борт пиратской субмарины, но этому воспротивился Гиперболизатор, вошедший в дикий раж и возжелавший пустить всю эскадру на дно, не покидая приглянувшейся ему площадки для игры в жмурки.
     Трое усатых и бородатых пиратов с непривычной для них лакейской угодливостью подбежали на цыпочках к изобретателю и попытались вежливо его урезонить. Однако из этого ничего не вышло. Никифор вдруг закапризничал, начал брыкаться, лягаться, плеваться и вообще вести себя непристойно.
     Адмирал и остальные пираты вначале просто обалдели от столь некорректного поведения Гиперболизатора, но, спохватившись, пришли в неописуемую ярость. С их стороны посыпались вполне справедливые упреки, нарекания, сетования, переходящие в нелицеприятные угрозы и намеки на невыплату крупного денежного вознаграждения за гениальное изобретение. Весь этот сыр-бор подкреплялся обычной пиратской бранью.
     В ответ на эти грубые нападки и явный шантаж Никифор страшно разобиделся, ужасно рассердился, громко разревелся, гневно затопал ножками...
     Тем временем корабли противника вышли из поражаемой зоны и начали быстро удаляться от острова.
     Вопя что-то нечленораздельное, Никифор бросился к гиперболоиду.
     Несколько минут спустя раздался оглушительный грохот, от которого все вокруг содрогнулось. Казалось, небесный свод обрушился в пучину океана.
     Это был выстрел гиперболоида, гибельный для него. Его создатель слишком переусердствовал, стремясь предельно повысить энергетическую мощь своего оружия. В результате полетели к черту все предохранители и произошел сильнейший взрыв.
     Словно предчувствуя что-то неладное и вредное для здоровья, вся пиратская шайка успела заблаговременно скрыться в чреве подводной лодки.
     Не повезло только бедняге изобретателю. Хотя взрывом ему не вышибло мозги и ничего не оторвало, а только грубо забросило в еще незакрытый люк пиратской субмарины, тем не менее он здорово пострадал, ибо оглох на одно ухо и окривел на один глаз.
     – Удачно сыграл в ящик! – спокойно констатировал боцман Бонифатий, захлопывая за Гиперболизатором люк и степенно раскуривая трубку.
     На месте острова осталась лишь груда дымящихся скал, на которые жадно ринулись огромные валы не на шутку разбушевавшегося океана.
     Когда волны улеглись, на еще дымящиеся скалы был высажен имперский десант вулканологов и парапсихологов, который, естественно, не нашел для себя ничего интересного и полезного. Взрывать-то было уже нечего и психовать тоже.
     На сей раз пиратам удалось спасти свои шкуры, но только на сей раз, ибо Бугор, все это время пребывавший вдали от острова, умудрился довести свое предательское дело до алогичного, с пиратской точки зрения, конца.
     Грумгильда легко раскусила хитрые уловки Блюфотина и, зная его чрезмерную жадность, догадалась, что он печется не о пополнении имперской казны, а о собственных меркантильных интересах. На этом она и решила сыграть. Но ей требовалась помощь таких надежных друзей, как Хитробой и Фигаро, в настоящее время томящихся в тюремных застенках. Надо было их оттуда как-то вытаскивать.
     Во время очередных встреч с Блюфотиным она все чаще стала намекать на то, что о некоторых пиратских тайниках и схронах знают Хитробой и Фигаро, которые, вполне вероятно, помогали боцману Бонифатию прятать сокровища и какую-то важную научно-техническую документацию. Полицейский быстро проглотил эту наживку и превратился в полудохлую рыбешку на крючке у ловкого рыбака.
     Поводив эту оглупевшую «кильку» за нос, Грумгильда добилась-таки своего: под предлогом очередной амнистии корыстолюбивый Блюфотин состряпал соответствующую бумагу, и тюремные ворота наконец-то распахнулись, выпуская на волю двух благородных жуликов.
     Около тюрьмы их уже поджидала Грумгильда.
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ о плутовской экспроприации экспроприаторов, осуществленной тремя дерзкими плутами, которые затем легко уносят ноги в необъятные космические просторы, чтобы вскоре двоим из них вернуться в столицу Великого Альдебарана за деньгами и застрять там надолго из-за очередного мятежа.
    
    
     Знать, судьба так распорядилась, чтобы не дать прозаично окочуриться нашим вольным флибустьерам в неблагоустроенных и совершенно неуютных казематах имперской тюрьмы.
     Когда б они птичками певчими были, то клевать они хотели тюремный скворечник. Но рожденный без перьев, летать не может посредством простого размахивания руками и дрыганья ногами в ботинках.
     Ох! Как-то жить-нетужить им дальше?
     А вот как.
     По первоначалу надобна вполне надежная крыша над головой, приличное удостоверение альдебаранской личности и хрустящие империалы в недырявом кармане.
     Ежели эти условия соблюдены, то лейся через край вино и пиво тоже.
     Они были соблюдены.
     Что еще?
     Друзей Грумгильда поселила на уютном чердаке недорогой гостиницы.
     Крыша есть. До нее можно дотянуться рукой.
     Хорошо, когда на тебя не какают божьи птички и дождик не беспокоит в неурочное время.
     Когда Хитробой и Фигура, приняв в своей чердачной мансарде тонизирующий душ с электромассажем и приятным нижним поддувом, тщательно побрившись и переодевшись в довольно приличные костюмы городских франтов, появились в ресторанчике при гостинице, их было не узнать. Посвежевшие, наодеколоненные, с ожившими взглядами и уверенными движениями, они производили впечатление вполне боеспособных плутов. Эти перемены порадовали их подругу и вселили в нее непоколебимую уверенность в успешный исход задуманного предприятия.
     – Вот вам абсолютно надежные ксивы для спокойного и благополучного проживания в метрополии, а также в колониях и доминионах Великого Альдебарана, – сказала Грумгильда и протянула своим друзьям паспорта. – А тюремными справками об освобождении, мои птенчики, можете подтереть свои попки.
     Таким образом, было выполнено и второе условие.
     Сытно пообедав, друзья отправились для продолжения беседы за город, подальше от управдомовских слухачей и стукачей тайной полиции.
     На уютной полянке у звонкого ручья было положено начало заговору против бывшего пирата-предателя.
     Пикник удался на славу.
     Усилиями коллективного разума решено было осторожно заманить гнусного предателя и непомерно жадного корыстолюбца в мрачные пещеры острова Высохшего Скелета и там замуровать его в старой выгребной яме.
     Распределив роли и тщательно отработав легенду, на которую должен был клюнуть этот мерзопакостный тип, заговорщики перешли от имитации пикника к самому настоящему пикнику с веселыми тостами и разухабистыми анекдотами на тюремную тему.
     Только под вечер они вернулись в город.
     Утром следующего дня Грумгильду разбудил мелодичное чириканье видеотелефона. Не включая экрана, она нажала на кнопку переговорного устройства и услышала писклявый голосишко Блюфотина. Тот, не здороваясь, сразу же назначил в невежливом приказном порядке встречу со всей троицей на пустыре у заброшенного городского кладбища.
     На встречу Блюфотин приехал, оседлав трехколесный ровер с форсажным ускорителем и полицейской сиреной. Делая вид, что в упор не замечает поджидающих его лиц, он несколько раз с громким тарахтением и воем сирены прокатился мимо них туда и назад, после чего неловко спрыгнул с ровера и торопливо полез в кусты, якобы по исключительно большой нужде. Через некоторое время из дремучих зарослей лиственника крапивного донеслось условное кряхтение. В ответ Хитробой тоже прокряхтел четыре раза, и заговорщики двинулись по тропинке на призывные стоны Блюфотина.
     Объект изощренной мести нервно расхаживал около развалившегося склепа, подняв воротник клетчатого пиджака, напялив до бровей широкополую фетровую шляпу и засунув правую руку в карман полосатых брюк шароварного покроя, где лежала противопанцирная граната.
     – Чего вы там застряли, ничтожные и презренные личности? – сердито обрушился он на своих подопечных, непредсказуемо махая руками и шмыгая носом. – У меня нет времени на пустую возню с мелкими жуликами! Я принес секретную карту Сизого океана. Вы должны показать мне острова, где пираты спрятали несметные сокровища и техническую документацию гиперболоида. За эту очень важную для казны и военно-промышленного комплекса информацию я обещаю бесплатно сделать вас своими платными агентами. В противном случае вам не миновать самой отвратительной тюрьмы или тяжелейшей каторги.
     Запахло выполнением третьего условия.
     Друзья насмешливо переглянулись и тут же скорчили глубокомысленные, серьезные мины, чтобы не дразнить без нужды господина капитана полуодиннадцатого ранга.
     – Обдумывая ваше заманчивое предложение, Васисяй Арлекинович, – начала Грумгильда, – мы все больше склоняемся к тому, чтобы тесно сотрудничать с тайной полицией на благо Великого Альдебарана и лично Папы Душецелительного. Я и мои приятели, получившие хорошие уроки тюремной и концлагерной жизни, готовы искупить свои прежние тяжкие прегрешения всеми доступными нам способами. Если для демонстрации нашей преданности имперским идеалам требуется такой сущий пустяк, как пиратские сокровища и какая-то техническая документация, то они будут вам предоставлены. Мы готовы отправиться на их поиски хоть сейчас, ибо карты нам не помогут по той простой причине, что пираты, как вам известно, предпочитали делать тайники по ночам, устраняя после этого лишних свидетелей. Хитробой и Фигаро только чудом сохранили жизнь. В этом им очень помог сердобольный боцман Бонифатий. Таким образом, если вы хотите как можно быстрее разыскать пиратские тайники, необходимо снарядить маленькую совместную экспедицию и держать в строжайшем секрете от всех ваших начальников и подчиненных ее цель, иначе найдутся завистники, которые испортят всю кашу.
     Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и дергаясь всем телом, Блюфотин выслушал Грумгильду и ненадолго задумался.
     Услышанное им предложение было весьма завлекательным, но довольно рискованным и опасным. Бывший псевдопират с врожденными предательскими наклонностями не доверял никому, даже собственной тени и внутреннему голосу, которого подозревал в доносительстве на самого себя. Не найдя приемлемого ответа, он решил повременить с окончательным выводом и сказал, рубанув кладбищенский воздух рукой:
     – Ждите! Когда все будет мною обдумано, я найду вас даже в братской могиле на самом захудалом погосте.
     Еще глубже нахлобучив мятую шляпу и не прощаясь, трусливый корыстолюбец поспешил к своему роверу.
     Прошло несколько дней.
     Благородные жулики с трепетным волнением ожидали ответа, от которого зависела вся их дальнейшая судьба. Вечером третьего дня ответ был получен. Господин Блюфотин согласился с предложением Грумгильды и назначил новую встречу для согласования технической стороны проекта.
     Во время новой встречи в конспиративном подвале выяснилось, что для организации дорогостоящей морской экспедиции к затерянным в просторах океана островам необходимы большие деньги, отсутствующие у договаривающихся сторон. Поломав изрядно голову над финансовой проблемой, указанные стороны сошлись на том, что им не обойтись без экспроприации экспроприаторов. В качестве объекта экспроприации был выбран коммерческий банк «Джон Сильвер Старший и сыновья», на чем настоял Блюфотин, у которого был вставной зуб на президента этого банка, упорно не желавшего перекармливать полицейских чиновников регулярными подачками. Сам инициатор нападения на банк категорически отказался участвовать в этой опасной акции, ссылаясь на свой необычайно свирепый нрав и совершенно расшатанные нервы.
     – По старой пиратской привычке я не смогу удержаться, чтобы не укокошить половину банковских служащих, если кто-нибудь из них осмелится перечить мне или звать на помощь, – бессовестно врал он. – Но тогда вся наша экспедиция ради высших имперских интересов будет поставлена под угрозу. К тому же мой мундир окажется запятнан и его трудно будет отстирать. Потомки не поймут моих благих порывов.
     – Да, – согласилась с ним Грумгильда, – неблагодарные потомки всегда норовят лягнуть своих непредусмотрительных пращуров в наиболее уязвимые места. В этой дурной привычке им не откажешь. Но оружие и транспорт вы, господин Блюфотин, должны нам все-таки обеспечить. Мы же беремся оправдать вас в меру своих скромных сил перед злопамятными потомками, взяв всю уголовную часть дела на свои плечи, пожертвовав ради этого остатками своей резиновой совести.
     Противно скрипнув желтыми вставными зубами, Блюфотин нехотя согласился на такую форму своего участия в экспроприации и на следующий день передал Хитробою три короткоствольных дубальтовки с оглушителями, один многоствольный бластер, пакет пластиковой взрывчатки и несколько газовых гранат, а также вручил электронные ключи от скоростного полицейского стреколета.
     На протяжении недели налетчики тщательно изучали распорядок работы банка, подходы к нему и выходы из него. Но в самый последний момент судьбе, благосклонной к нашим плутам, было угодно перенацелить их бешеную энергию на более достойную цель – на экспроприацию зарплаты, предназначенной для оплаты крайне нелегкого и страшно изнурительного труда полицейских чиновников Наркомата внутрилагерных дел. Произошло это при следующих интересных обстоятельствах.
     За день до намеченного налета на банк к Шаловливой Баронессе заявился пьяный в стельку господин Блюфотин, который нализался по поводу радостного события в жизни его родного Наркомата – незапланированного открытия двух новых концлагерей и одного зиндана на необитаемом планетоиде Откусанное Ухо. Он притащил с собой полбутылки марочной «Барматухи», сразу разделся до кальсон и полез лобызать Грумгильду, игнорируя предстоящую акцию. При этом бесстыдник блаженно хихикал, пускал слюни и талдычил, что необходимую для снаряжения экспедиции сумму можно добыть более безопасным способом.
     – Каким же именно? – равнодушно полюбопытствовала Грумгильда, поправляя перед зеркалом челку и делая вид, что пьяные откровения ее мало интересуют.
     – Завтра в нашем учреждении выдают зарплату и премиальные. Обычно деньжата переправляют пневмопочтой из центрального банка. Однако на этот раз из-за текущего ремонта пневмотрубопроводы хрустящие империальчики повезут в подземных электровагонетках, которые мы используем для перевозки приговоренных к черной деструкции. В подземную галерею можно легко проникнуть через канализационный люк, находящийся в гараже твоего дома. Достаточно воспользоваться тормозным башмаком или чем-то в этом роде, как остановка или крушение вагонетки будет неизбежным фактом. Тогда остается сущий пустяк: надо лишь взорвать газовую гранату и спокойненько забирать мешки с империалами. Я внятно объяснил суть дела?
     – Очень внятно. У нас даже есть противогазовые маски, в которых мы думали ворваться в банк.
     – В таком случае отдайся мне, богиня.
     – Хорошо, но давай вначале выпьем.
     Говоря это, она незаметно подсыпала зверскую дозу снотворного в бокал не в меру расшалившегося сексуального маньяка.
     Не прошло и нескольких минут, как господин Блюфотин икнул, зевнул, мешком сполз на пол со стула и пьяно захрапел под столом, уткнувшись носом в тряпку, смоченную усыпляющим эфиром. А еще через полчаса, собравшись в гараже, наша троица начала готовиться к дерзкой операции по изъятию зарплаты и премиальных трудолюбивых имперских полицейских.
     Гараж.
     Открытая крышка люка.
     Пора!
     Операция прошла без сучка и задоринки.
     На месте аварии маленького электропоезда Шаловливая Баронесса оставила диктофон с записью голоса Блюфотина, поведавшего любовнице план нападения на представителей одного из священных институтов империи.
     Бежать впопыхах из города с тяжелыми мешками империалов было безрассудно. Поэтому, спрятав деньги в надежном месте, друзья занялись маскарадом, закончившемся превращением двух мужчин и одной женщины в двух женщин и одного мужчину.
     В своем новом качестве благородные жулики прибыли в космопорт Хитрый Роу на шикарном полицейском стреколете, предоставленном им одураченным господином Блюфотиным. Взяв билеты на планету Вурфулум, они через несколько часов благополучно стартовали на борту рейсового пассажирского корвета «Ангельский Скиталец».
     Уже в полете радиостанции и телепаторы империи сообщили всем ближайшим и дальним созвездиям, что закончился суд над одним полицейским чиновником, замешанным в ограблении подземного электропоезда, перевозившего деньги. Учитывая заслуги подсудимого перед империей и отсутствие кровавых жертв дерзкого налета, трибунал милостиво приговорил его к нравоучительным каторжным работам на астероиде Прозревший Боров.
     Когда пассажирский корвет, благополучно миновав опасную зону прожорливых черных карликов и пробившись через невесть откуда взявшийся метеоритный рой, прибыл в космопорт Вурфулума, Грумгильду огорошила приятелей неожиданной новость, сообщив им, что ее начала беспокоить беременность, которую некоторое время удавалось скрывать с помощью новейшего препарата, задерживающего эволюционный процесс созревания плода во чреве матери.
     – Какая еще беременность? – изумленно уставились на нее Фигаро и Хитробой.
     – Простая, самая обычная, – грустно усмехнулась Грумгильда, пожимая плечами. – С кем не бывает.
     Естественно, она не поведала друзьям страшную тайну о том, что виновником этой беременности был Вождь мятежников.
     Концлагерь и курсы полицейских стукачей не позволили ей сделать аборт, а потом было поздно.
     Фигаро и Хитробой тактично не стали углубляться в детали. Приняв информацию к сведению, они занялись текущими рутинными делами.
     Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, жулики постарались побыстрее раствориться среди горожан одноименного города Вурфулума, воспользовавшись для этого хорошо сработанными фальшивыми документами, загодя припасенными еще в столице империи. По этим документам Грумгильда стала Мегерой Лупанарьевной, женой Хитробоя, фигурировавшего под именем Жана Скапена, дипломированного ветеринара и костоправа. Что касается господина Фигуральского, то он превратился в господина Фигаро, квалифицированного межзвездного журналиста, в удостоверении которого было записано красным по белому: «Господин Фигаро является независимым журналистом, специалистом по межзвездным сенсациям, вселенским скандалам и непроверенным слухам».
     Тихо затаившись в курортном пригороде Вурфулума в качестве отпускников и терпеливо выждав несколько месяцев, новоиспеченные ветеринар и журналист осуществили смелый космический вояж в столицу Великого Альдебарана. Там им удалось быстро и довольно выгодно обменять похищенные банкноты на старые купюры, часть из которых они превратили в акции процветающего синдиката по производству лечебной жувачки и туалетной бумаги многоразового использования, а другую часть положили на три банковских счета, получив взамен универсальные кредитные карточки и железные гарантии от господина Жучильского, президента банка «Скупой Ростовщик».
     Оставался всего пустяк – вернуться на Вурфулум.
     Но, как это порой бывает, случилась одна загвоздка. Черт бы ее побрал!
     В чем дело?
     Что же именно случилось?
     А случилось вот что: началась очередная военно-идеологическая разборка межпланетного масштаба.
     Тяжелой солдатской походкой шел семьсот сорок первый листопад второй декады, начало военной потасовки за планету Ырлых-Йорк.
     В битве при Шир-на-Потребе барбарианские космические войска в союзе с войсками карликовых планетоидов Ляп и Тяп нанесли легкое, но чувствительное поражение альдебаранам, чем очень расстроили Папу Душецелительного. Однако, размазав кулачком по физиономии скупые монаршии слезы, Император Великого Альдебарана надумал прийти в неописуемую ярость и тем самым вселить в своих солдат уверенность в окончательной и бесповоротной победе.
     Ярость возымела свой эффект: новые космические схватки ознаменовался успехами альдебаран на поле вселенской брани и перебранки.
     Как доподлинно известно специалистам по самой черной политической магии, руководство массами, стадами, табунами и отарами баранов – дело тяжелое и неблагодарное. Это интуитивно знает каждый пастырь, кроме некоторых правительственных чабанов и спившихся пастухов-партработников, которые самонадеянно живут глупыми надеждами, указами, приказами и распоряжениями, не проявляя должной инициативы.
     Над правительствами глумятся вожди черни и все те же бывшие партработники-расстриги, чернеющие от злобы, зависти, карьерных страхов и пламенеющие от петушиных предчувствий своей руководящей и направляющей роли.
     Первые и еще глухие подземные толчки грядущих социальных катаклизмов заставили заерзать и тревожно вздрогнуть членов Райбургского Горсовета, удобно устроившихся в своих надувных креслах.
     Гул усиливается, гул нарастает...
     Беспокойство овладевает всеми.
     В голову прохожим лезут всякие поганые мысли.
     С прилавков магазинов исчезают спички, соль, крупа, хозяйственное мыло и презервативы.
     Перепуганный Горсовет не знает, что делать.
     Референты, секретарши и машинистки начинают паковать вещички и проситься в отпуск за свой счет.
     Все громче раздаются призывы апологетов диктатуры чертей к созыву Дьявольского Шабаша, который смог бы объявить самый настоящий имбичмент монарху и выразить исключительно большое пфэ абсолютизму.
     Наступает великий час Князя Тьмы!
     Стервятник начинает свой полет.
     Альдебаранские депутаты со всех концов Вселенной прибывают в Райбург с наказами избирателей, которые они важно называют полномочиями.
     Вот-вот в приунывшем Фацикане должен открыться воистину Дьявольский Шабаш.
     Фациканский зал Трогательно Малых Шалостей заново отделан и декорирован для депутатов, которые уже успели договориться о том, какими должны быть костюмы, шляпы и гульфики у различных фракций.
     А тем временем чернь открывает свою жуткую «конференцию». Она вылазит из своих мрачных нор, грязная и оборванная, чтобы стать разъяренной толпой.
     Городская стража не в силах разогнать эту толпу. Только к ночи удается кое-как навести относительный порядок в столице. Однако на следующее утро ситуация резко ухудшается, так как улицы Райбурга заполняет свирепый люд Санкт-Иваньковского предместья. Приходится вновь поднимать по тревоге невыспавшихся и злых городовых.
     В первых числах нового листопада законопослушные депутаты начали целовать холеную руку Его Величества.
     Монарх кивает головой, махает короной и приветливо всем улыбался, скрипя от злости зубами...
     Он терпеливо ждет своего часа.
     В просторном зале Трогательно Малых Шалостей уже приготовлен деревянный помост для чугунного трона и высокопоставленных придворных. Перед помостом расположены места на широких деревянных лавках для депутатов от планетарных общин.
     С первыми лучами светила возбужденные райбуржцы начали стекаться к Фацикану.
     Засуетились депутаты, собираясь в церковь Святого Многодума, чтобы затем пройти торжественным шествием в церковь Святого Тугодума и там выслушать проповедь о пользе нюхательного табака «Монарх» для прочистки мозгов.
     И вот двери церкви Святого Многодума медленно и широко распахиваются.
     Из них льется жизнеутверждающая органная музыка.
     Шествие, чинно приплясывая и притоптывая, движется к церкви Святого Тугодума.
     Гремят барабаны, трещат барабанчики, надрывно ухают трубы духового оркестра, заливаются гармошки, надрывают глотки запевалы политических частушек...
     Во главе колонны, кривляясь и паясничая, движется шумная ватага идеологических циркачей в черных шапочках, красиво гармонирующих с красными профессорскими мантиями, и политических фокусников в строгих двубортных пиджаках, застегнутых на все пуговицы, в которые ловко вмонтированы микрофотокамеры. За ними рысцой трусят любители половить конъюнктурную «рыбку» в мутной водице. Кое-кто из этой шатии-братии тянет на крепких лесках здоровенных олухов в партикулярных костюмах и при портфелях. А сзади пляшет толстый дьявол, одетый главповаром. Все «рыбки» так или иначе пройдут через его руки.
     Но вот и триумфатор, герой дня!
     Под черным балдахином с огненно-красной оторочкой появляется сам Люциферов. Его сопровождает верхом на хромом осле Вельзевул в железной рогатой каске. Он демонстративно сидит задом наперед, чтобы принизить и унизить живое воплощение всеимперского сакрального символа – образ Священного Имперского Осла.
     Шествие замыкает Маммон со своей гоп-компанией биржевых спекулянтов и финансовых мошенников.
     Неожиданно появляется отряд вооруженных пищальниками и матюкальниками мотоциклистов, которые пытаются сорвать торжественное шествие. Это политические провокаторы, состоящие на службе тайной имперской полиции. Они решили застигнуть врасплох демонократов.
     Начинается толкотня, давка...
     Городские ротозеи, симпатизирующие демонократам, срочно вооружаются кошельками и бросаются на штурм забегаловок, чтобы оттуда дать достойный отпор штрейкбрехерам и провокаторам.
     Враждующие стороны принимаются энергично обмениваться смачной и сочной руганью.
     Накричавшись и наоравшись вдоволь, они должны перейти от громких слов к громогласным делам. Однако особой охоты ни у одной из враждебных сторон нет для демонстрации собственной храбрости и удали.
     Штрейкбрехерам не очень-то хочется ломиться напролом в общепитовские забегаловки, не имея крепкой финансовой поддержки. Тогда они открывают пальбу из рогаток по зеркальным витринам и вывескам. Осажденные, не рискуя высовываться на улицу, грозно потрясают пивными кружками и вилками с насаженными на них колбасами. Осаждающие, пуская голодную слюну, яростно рычат.
     К полуночи страсти стихают, и все расходятся по домам.
     Проходят три дня.
     Нервничают духовенство, дворяне, двор.
     Двор негодует и предупреждает.
     Двор в конце концов угрожает.
     Его Величество ласково и настойчиво призывает мирных райбуржцев оставаться в домах, читать только официальную прессу и смотреть только канал общественного имперского телевидения.
     Но горожане глухи к этим призывам. Они жаждут новых, более впечатляющих, более острых ощущений и потому внимают исключительно одним сплетням, непроверенным слухам и досужим вымыслам.
     Тогда на них начинают сыпаться из кухонных радиоточек невыносимые моральные осуждения и политико-магические заклинания.
     Око за око!
     – Зуб за зуб! – кричат бунтовщики.
     Разъяренная толпа окружает городскую ратушу с громкими воплями: «Хлеба и зрелищ!»
     Райбург выплескивается на улицы, кипя и негодуя.
     Набатный звон несется со всех колоколен.
     Накал страстей нарастает.
     Взмыленные черти носятся как угорелые по городу в поисках мощного идеологического оружия.
     Формируются отряды волонтеров, призванных пропагандировать дьявольский образ жизни.
     Из королевского лагеря гвардейцев усиливается приток трусливых дезертиров, втуне надеющихся на дармовую выпивку, горячую закуску и дешевую продажную любовь со льготными скидками.
     Отборные части имперской гвардии не выдерживают этой нервотрепки и с полной амуницией, с деморализованными канонирами и многоствольными бабахерами переходят на сторону восставшего от политического сна Райбурга.
     В городской тюремной крепости Бакшиш на всякий случай натянули подвесные батуты и выставили на бастионах бесплатные виселицы для акробатов.
     Тюремщики – дураки!
     Сейчас не до спортивных развлечений.
     Коменданту Бакшиша предлагается сдать крепость без дорогостоящих легкоатлетических состязаний, но у него на этот счет есть твердые приказы Его Величества. Он готов скорее взорвать нецензурными мыслями свой каменный менталитет, один из духовных оплотов абсолютизма, чем сдаться просто так, не за понюх табаку. Крепостные пушки уже заряжены снарядами с нервнопаралитической начинкой и направлены на беснующуюся толпу.
     Первые залпы...
     Как грибы после дождя, плодятся юродивые, шизофреники и неврастеники.
     Восемь мрачных башен Бакшиша одна за другой окутываются кислым дымом выстрелов.
     Толпа капитулирует.
     Она задыхается от панического ужаса.
     Император же спокоен и невозмутим, ибо ясно прозревает ближайшее грядущее.
     Его Величество, отлично понимая смысл происходящего, принимает решение пешком отправиться в Горсовет и задушевно побеседовать с депутатами, еще не потерявшими рассудка и не лишившимися шкурных интересов.
     В сопровождении двухсот отборных телохранителей он спокойненько входит в здание, где заседают депутаты, и объявляет, что все войска выведены из Райбурга для подготовки к подавлению демонократического бунта и потому отныне не должно быть ничего, кроме слепого доверия, верноподданнического примирения с действительностью абсолютизма и доброй воли к безропотному подчинению власть имущему монарху.
     Ответом служат радостные крики.
     Справедливость и мир непременно восторжествуют!
     Вслед за этим раздается мерный топот гренадеров Центрального округа, готовых приступить к зачистке Горсовета.
     Смертельная опасность миновала.
     Покои Императора в безопасности.
     Абсолютная монархия наконец-то перестает быть забавной игрушкой в руках демонократов.
     Их дни и часы сочтены!
     Император тверд и бесконечно самоуверен в своих непредсказуемых устремлениях. К тому же он абсолютно убежден придворными политологами в собственной непогрешимости.
     Карающий меч уже обнажен.
     Остается испытать его остроту.
     Первый разящий испытательный удар обрушивается на планету Вурфулум.
    
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ об одном изворотливом фельдкурате, выпивохе и бабнике, который стал протеже Великого Инквизитора, возжелавшего услужить Папе Душецелительному и удовлетворить интересы своего ведомства.
    
    
     Тягучий, как очень липкая патока, колокольный звон медленно полз, тянулся и стелился над Фациканом, обволакивая ватные уши прохожих и созывая ленивых придворных вельмож на праздничный молебен по поводу Дня Великого Сказителя.
     Ей-Богу, приятственный выдался Денек!
     А кто виновник?
     А виновником праздничного молебна был некий Дон Педрович Расплюйкин, когда-то, точнее говоря, в незапамятные времена служивший на почте отважным дипкурьерским ямщиком.
     Да, это был именно он, Расплюйкин, хотя мог быть и кое-кто другой из скромных тружеников изнурительного дипкурьерско-ямщицкого труда.
     Сей Дон, по прозвищу Педрины Вести, без лишних политических забот и головоломных идеологических кручин совершил чудовищное множество мелких подвигов на ямщицкой ниве, в результате чего удостоился почетного титула Заслуженного Народного Ямщика.
     Он продолжал бы и дальше заниматься скромным коммуникативным подвижничеством не славы ради, но токмо из врожденной любознательности к чужим портфелям, баулам, авоськам и неукротимого желания известить коллег ямщиков о текущих недостатках в работе телеграфных аппаратов спецсвязи.
     И вдруг!..
     Ая-яй!..
     Надо же такому и другому случиться, что в самый разгар приватизации почтовых ящиков и тайников спецсвязи Дон Педрович смалодушничал, то есть помолодел душой, воспрянул духом и придумал оригинальнейший способ распространения бестелеграфных сплетен с дикой, ну просто сумасшедшей скоростью.
     Этот нетривиальный способ социальной и финансово-экономической коммуникации бесстрашно испытал на себе и своих биржевых спекуляциях почтенный эсквайр Сил Силыч Переборщило, распространив порочущую самого себя сплетню в узком кругу собутыльников и прихлебателей. Понятное дело, конечный эффект был потрясающим некоторые спекулятивные основы. Сплетня о первичности закваски над вторичностью стеклотары молниеносно достигла императорского двора и повергла в изумление кое-кого на его подворье.
     Не прошло и пятнадцати суток по жандармскому времяисчислению, как сплетня превратилась в пышный миф, в котором Дон Педрович занял почетное место, а фотография эсквайра украсила коллекцию начальника дворцового Райвытрезвителя. И теперь об этом регулярно трезвонили все церквушки Фацикана.
     В тот день молебен служил военный священник, моложавый фельдкурат Иосиф Бабанюк, известный своей нестерпимой любовью к фрейлинам, азартным играм в прятки от кредиторов и живейшим участием во всех попойках офицеров резервного полка лейб-гвардии Его Императорского Величества.
     Выбор полкового священника на роль придворного попа был не случаен.
     Брехать не буду, но поклясться всегда готов, что случайность, о которой на каждом углу верещат философы и примкнувшие к ним инженеры человеческих душ, – это черт знает что.
     Когда вам случайно падает на голову заранее приготовленный кем-то кирпич, вы же не станете отрицать отсутствие в этом лучшем из миров случайности как исключительно случайной необходимости. Эта самая Необходимость всегда найдет малюсенькую лазейку в твердыне случайного и очень эффективный способ прикинуться слепой и глухонемой Случайностью. Так уж устроена железная конструкция Вселенной. Однако и в ней имеют место некоторые инженерные недоработки, архитектурные перехлесты, провоцирующие религиозные смуты, церковные расколы и богословские перебранки.
     Возьмем, к примеру, благополучно процветающую империю Великого Альдебарана. Сей пример в известном мне и только мне смысле изрядно поучителен.
     В последние смутные годы с их бюджетными проблемами и социальной напряженкой состояние церковных дел Великого Альдебарана не очень-то беспокоило Папу Душецелительного, хотя и малость досаждало ему в нерабочее время. Не тревожили его понапрасну и донесения филеров о том, что часть низшего духовенства снюхалась с нечестивцами из числа новых альдебаран, кои исповедовали плутократический материализм, субъективный эгоизм и еще кое-что совершенно неприличное.
     «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не хныкало по поводу и без оного», – менторским тоном говорил в таких и других необязательных случаях Император, недурственно разбирающийся во взаимосвязи случайного и необходимого в альдебаранском быту.
     Как-то раз именно по этому поводу, то есть по данному случаю, он, тяжело вздыхая, хмурясь и жмурясь, горестно пожаловался Великому Инквизитору на умственное недомогание кое-кого из клириков.
     Тот, бестия продувная, сразу смекнул, к чему клонит Папаша всех альдебаран. Судорожно хлопнув себя по тонзуре, отгоняя нахальную муху, он оскалился в страшно подобострастной улыбке и внес деловое предложение поставить церковно-идеологическую работу на военно-патриотические рельсы.
     Великий Инквизитор, закончивший в свое время дворянское юнкерское училище и прослуживший две недели прапорщиком в запасном карательном полку, доподлинно знал, что между обычным штатским попом и военным пастырем существует колоссальная разница. У первых религиозность не имеет того штыкового стержня, на который легко нанизываются грешные и безгрешные души, тогда как у последних набожность чертовски гармонически сочетается с воинственностью штыковой атаки.
     Ко всему прочему закаленный солдат сверхсрочной службы вовсе не обязан щадить обычного цивильного священника, подвернувшегося ему под горячую руку в жаркой рукопашной схватке за содержимое карманов повергнутого врага, а военному обязательно должен отдать честь и часть добычи в соответствии с непререкаемыми уставными требованиями.
     В этом благоприятном свете и в этом нетривиальном ракурсе ценное предложение Великого Инквизитора не могло не заинтересовать Императора, и он, не раздумывая, сказал, что померкует и поразмыслит над ним в часы досуга или во время ночного бдения.
     Пока Папа Душецелительный раздумывал и прикидывал, Великий Инквизитор, не мудрствуя лукаво, быстро вычислил с помощью армейского Главполитупра фельдкурата Бабанюка, приходившегося родственником начальнику этого самого Упра.
     Судя по официальной характеристике, казенным доносам однополчан и назойливым рекомендациям военно-полевых жандармов, Бабанюк был мастак читать искрометные, зажигательные и поджигательные, то есть поджигательские, проповеди, которые, как предполагал Великий Инквизитор, могли бы внести свежую струю в рекламно-пропагандистскую деятельность Фацикана и оживить извечную дворцовую скуку.
     Предварительное прослушивание фельдкурата подтвердило это гениальное предположение.
     В тот исторически значимый экзаменационный день, утомительно жаркий для холодных натур и невыносимо однообразный для поэтов прозаического быта, ничего не предвещало чего-нибудь этакого пьянящего, чего-нибудь совершенно необычного.
     Великий Инквизитор, вислозадый сморчок с крохотными маслянистыми глазенками, прячущимися за синими стеклами пенсне, плотно позавтракал, почистил зубные протезы, послушал чертовски любимую сонату № 115643, покривлялся перед закаканым мухами зеркалом и, оставшись довольным цветом своего припудренного прыщика, угнездившегося на кончике сизого носа, велел подавать к парадному входу шарабан.
     В дворцовом храме все было готово к экзамену. На круглом чугунном столике высилась медная ваза с бронзовой крышкой и оцинкованными ножками, добытая в колониальных войнах и забитая до верху искусственными водорослями и натуральными пиявками. Здесь же стоял хрустальный жбан монастырского пива и веером лежали игральные карты.
     Понюхав пиво и сделав довольную кислую мину, Великий Инквизитор грозно повелел подать коктейль «Северное Сияние» и сорокаградусное мороженое с домашним вареньем.
     Коктейль и мороженое пришлись ему по вкусу. Он даже слегка посинел от превеликого удовольствия и размороженных градусов.
     – А теперь начнем, – сказал грозный экзекутор, устраиваясь поудобнее в мягком кресле без балдахина и блаженно улыбаясь.
     Тихо скрипнула дверь.
     – М-можно? – раздался робкий голос абитуриента, претендента на высокий чин придворного проповедника и религиозного политолога.
     – Конечно, голубчик, конечно, – ласково промолвил Великий Инквизитор. – Прошу к столу. Тяни свою счастливую карту, свой, так сказать, входной билетик.
     Неуверенной поступью экзаменующийся приблизился к столу, бросил жадный взгляд на посудину с пивком, но тут же его отвел и задумчиво уставился на картишки.
     – Тяни! – скомандовал экзаменатор.
     Дрожащая рука протянулась к картам.
     – Туз! – радостно выпалил фельдкурат и покачнулся от прилива жизненных сил.
     – Везет тебе в карты, сукин сын, – не без зависти в голосе констатировал Великий Инквизитор, тасуя колоду. – Будешь сдавать без подготовки или как?
     – Сдаю немедленно!
     – Ну так с Богом!
     Звеня шпорами и ощущая неутихающий набатный звон в голове после вчерашней офицерской пирушки, фельдкурат взобрался на амвон.
     – Смирно! – скомандовал он сам себе и своему внутреннему голосу. – На молитву шагом марш!
     Сосредоточенно промаршировав на месте около минуты, фельдкурат чихнул и начал:
     – Святая церковь не должна цацкаться с первой попавшейся в наши сети нечистой силой и всякой неверноподданной сволочью! От этого быдла никогда ничего хорошего не жди! Только одна вонь и смрад! Чтоб мне провалиться на этом самом месте! Посему я имею твердое намерение утверждать, что всех подозреваемых в ереси надо загнать в штрафбаты. Там им верноподданные политкомиссары и фельдкураты таким черным и красным перцем сраку надерут, что они начисто забудут о своих греховных помыслах.
     С этими словами проповедник ловко выхватил из перламутровых ножен именную шпагу и стал виртуозно делать разные фехтовальные экзерциции, от которых у присутствующих зарябило в глазах.
     – Кажись, фельдкурат вошел в настоящий раж, – восхищенно шепнул Великому Инквизитору церковный сценарист литургических представлений, он же секретарь Тайного Трибунала и коллекционер анонимных доносов. – Аж вспотел от усердия.
     – Чувствую, – ответил тот, жадно принюхиваясь к запахам, исходящим от разбушевавшегося фельдкурата и его сапог. – Это значит, что он свой и наш в доску. Будет плясать и приплясывать под мою пастырскую свирель.
     Фельдкурат, заметив некоторое оживление на лицах присутствующих, воодушевился и загорланил любимую песню Великого Инквизитора:
     – Аты-баты, шли солдаты, аты-баты, на базар...
     Эти слова тронули Великого Инквизитора. Он прослезился и начал подпевать.
     После дружного литургического песнопения, фельдкурат неловко спрыгнул с амвона, звонко щелкнул каблуками и неровным строевым шагом направился в ризницу ожидать результата экзамена.
     – Этот шалун преотлично знает свой предмет и умеет яростно жечь пастырским словом сердца тех, кто внемлет ему, – уверенно изрек Великий Инквизитор. – Из такого молодца можно сделать пламенного трибуна и даже отменного подлеца. Это как раз то, что нам нужно. Ставлю ему пять баллов.
     – Позвать фельдкурата? – спросил секретарь.
     – Нет, не надо. Я лично посещу ризницу и порадую фельдкурата своим собственным благословением его первых шагов на придворном поприще.
     С этими словами Великий Инквизитор вылез из кресла и засеменил выполнить обещанное.
     В просторной ризнице Его Святейшество застало фельдкурата, азартно играющего в кости со своим денщиком.
     – Я тоже хочу погреметь костями, – оживился экзаменатор, забыв о своей миссии.
     – Играем только на деньги, – небрежно кинул через плечо фельдкурат, уже успевший причаститься кружкой монастырского вина.
     – Какая ставка?
     – Девять империалов.
     – Мало. Ставлю десять.
     Не прошло и получаса, как Его Святейшество продулось вчистую. Но Великий Инквизитор не был бы Великим, не имей он за душой всяких изощренных хитростей и прехитрых свинств, больших и очень больших.
     Бросив сверхпроницательный взгляд на фельдкурата, он решительно и твердо заявил, что ставит на кон пятерку за экзамен.
     Куда тут деться?
     Ставь!
     Однако и фельдкурат был малый не промах. Нагло подмигнув денщику, он быстро и ловко облапошил Великого Инквизитора.
     – М-да, – почесал тонзуру проигравший. – Что-то мне сегодня не фартит.
     – Обязательно подфартит в чем-нибудь другом, Ваше Святейшество, – успокоил его денщик фельдкурата, каковым был Хромой Бес, недавно внедрившийся по заданию Вельзевула во вневедомственную охрану Фацикана и уже успевший переквалифицироваться в денщики. – Вот помню жил у нас на Куреневке один гаденький-прегаденький жмот, ужас как не любивший давать деньги под маленькие проценты. Приходит к нему однажды усталый и голодный грабитель с большой дороги, вытаскивает пушку приличного калибра и жалостливо так просит: «Дай, разлюбезный, мне в долг под двести процентов годовых одну монетку на совсем крохотное счастье». Этот жлоб, конечно же, встал на дыбы, сказал, за кого вы меня, сударь, имеете, и не пошли бы вы к своей покойной матери за кредитом. А сам гранатой размахивает, пулемет вытаскивает, полицию звонками беспокоит. Обиделся посетитель, хлопнул дверью и был таков. Радуется жлоб: знай, думает, наших. Минует неделя, другая... Снова заявляется грабитель с большой дороги. Только на этот раз у него нет платка носового на роже и темных очков тоже нет, хотя крупнокалиберная пушка по-прежнему имеется. В руках держит предвыборной агитплакатик, на котором крупными буквами для близоруких напечатано, что оный грабитель – уже и не совсем грабитель, а самый, что ни на есть, кандидат в предводители местного дворянского собрания. У жлоба того, понятное дело, челюсть отвисла. Стоит он и хлопает, то ушами, то ладошками. Кандидат же рекламно улыбается, зубы фотогенично скалит и говорит: «Гони, брат, деньги на предвыборную кумпанию без всяких процентов и расписки. Потом, может быть, сочтемся». Крутись, не крутись, а денежки пришлось выложить. Свой свояка чует издалека. На этот раз промашки не было: грабитель стал предводителем и в знак своего благоволения к ростовщику издал указ о повышении процентной ставки за кредиты. Вот и получается прелестный замкнутый круг для лиц одной масти, в котором действует закон финансовой термодинамики: если убывает, то потом прибудет.
     Этот закон очень понравился Великому Инквизитору. На радостях он осушил церковную кружку крутого первача и предложил сыграть в подкидного дурака. И сыграли бы, но тут фельдкурат бросил быстрый взгляд на денщика, потом на часы и взволнованно сказал, что они уже опаздывают во дворец.
     Делать нечего, оба пастыря чинно направились с до-кладом к Папе Душецелительному.
     – Что-то стало здорово припекать, – вдруг не с того не с сего заметил фельдкурат, когда они поравнялись с пивным ларьком для придворных служащих.
     Великий Инквизитор покосился на упитанную фрейлину в белом, накрахмаленном халатике, царственно восседавшую в ларьке.
     – Кружечку холодненького можно пропустить, – промолвил он, плотоядно облизываясь и шаря по карманам. – Но – черт возьми! – я же все спустил вам...
     – Так и быть, угощаю! – ободряюще хлопнул его по плечу фельдкурат.
     Выпили.
     Понюхали и пососали воблу.
     Покалякали с продавщицей на амурные темы.
     Еще раз приложились к пенной кружке.
     Записали телефончик фрейлины.
     Пошли дальше.
     Остановились.
     Закурили.
     – А не заглянуть ли нам как бы мимоходом в стекляшку «Райское Блаженство»? – мечтательно произнес Великий Инквизитор, оглядываясь по сторонам и к чему-то принюхиваясь. – Хозяин стекляшки – мой секретный агент и профос по совместительству. Там играют на курсах ценных бумаг и бывают придворные кокотки.
     – Отчего же не зайти, – промычал фельдкурат.
     Минут через двадцать Великий Инквизитор уже чувствовал себя в стекляшке как зубастый щукарь в аквариуме для домашних благовоспитанных рыбок. Он с удовольствием опорожнял один кухоль за другим и, сосредоточенно листая толстый эротический журнал «На страже монастырских нравов», машинально пощипывал кокоток за их невыносимо прелестные выпуклости.
     Когда начало вечереть и в стекляшку все чаще стали заглядывать на огонек придворные дружинники, фельдкурат изъявил неукротимое желание отправиться к Императору, но получил суровый отпор. Однако через час фельдкурат, предвкушавший восторг от личной встречи с абсолютным монархом, пригрозил Великому Инквизитору, что пойдет к Папе Душецелительному один, пусть даже на бровях или на ушах. Лишь после этой угрозы тот перестал артачиться, отложил в сторону недочитанный журнал, и они тронулись в путь.
     По дороге заглянули еще в дворцовый буфет, где Великий Инквизитор быстренько заложил свои алмазные четки и даже попытался заложить свою несуществующую совесть, чтобы можно было отполировать глотку монастырским ликером.
     Оттуда его фельдкурат уже волок, чертыхаясь и награждая исподтишка тумаками.
     Периодически трезвея, Великий Инквизитор вопрошал:
     – А куда мы... и-ик... идем... во мраке наших и ваших заблуждений?
     – К Папе Душецелительному.
     Неожиданно Великий Инквизитор остановился, как вкопанный, и заявил совершенно трезвым голосом:
     – Тринадцатое онтологическое доказательство бытия Абсолюта – сплошная галиматья, тудыть его в качель! Я не позволю профанировать сакраментальные в своей невыразимой трансцендентности сущности! Пора заняться фундаментальной ревизией богословских диссертаций и монастырских подвалов.
     Упоминание о подвалах заинтересовало фельдкурата.
     – Когда начнем ревизию? – деловито спросил он.
     – А сегодня и начнем! – решительно выпалил Великий Инквизитор. – Чего тянуть?
     – Кого будем брать за вымя? – вооружаясь записной книжкой, полюбопытствовал фельдкурат.
     – Орден Нищенствующих Духом.
     – Так и запишем. А на закуску?
     – Монастырь Сестер Бесприблудных.
     – Великолепно!
     Обсуждение плана инспекции монастырских подвалов и монашеских келий неожиданно прервали капли дождя.
     Незапланированный природный фактор несколько пригасил душевные порывы Великого Инквизитора. Он насупился, погрустнел, а потом резво встрепенулся и заехал своему протеже в ухо громогласным заявлением о переносе визита к Папе на следующий день.
     Фельдкурат с недопониманием отнесся к этой оглушительной новости. Зыркнув по сторонам, он отбросил всякие церемонии и заговорил с Великим Инквизитором в интимном тоне.
     – Ты, старый хрен, мне все карты путаешь, – нежно прорычал он. – Давай-ка доведем начатое дело до конца. Не распускай сопли.
     После короткой полемики Великий Инквизитор настоял на своем и на какое-то время утихомирился.
     Погрустневший фельдкурат заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Мгновенно из кустов крыжопника вывалился денщик, незримой тенью сопровождавший своего лихого пастыря.
     Наблюдая издали за коварными уловками и ужимками фельдкурата, изо всех сил пытавшегося расположить к себе разгулявшегося Великого Инквизитора, Хромой Бес строил свои дьявольские планы атеистической атаки на душителя свободного смехоизъявления и сатироблудия.
     И наконец представился удобный случай для проведения задуманной операции.
     – Осмелюсь спросить, господин фельдкурат, куда прикажите доставить Его Святейшество? – деловито поинтересовался черт.
     С большим сожалением уяснив, что в таком оригинальном состоянии им лучше не заявляться в императорские покои, фельдкурат принял полутрезвое решение доставить своего высокопоставленного собутыльника в Штаб-Квартиру инквизиторов.
     Решено – сделано.
     – Тащи тело в секретную резиденцию церковных реконструкторов заблудших душ, – приказал фельдкурат.
     Подхватив Великого Инквизитора под мышки, Хромой Бес поволок его к выходу из дворца.
     В пути черт обращался с Великим Инквизитором по-церковному строго и по-военному беспощадно. При малейших попытках Его Святейшества взбрыкнуться и сморозить какую-нибудь религиозную глупость, он давал ему бодрящий плоть тычок под ребро, на что тот реагировал необычайно весело, умаляя не щекотать его без нужды.
     – А вот тебе, поп, еще один бес под ребро, – игнорируя высочайшие просьбы, отвечал невозмутимо черт и приводил сказанное в исполнение.
     Наконец они достигли Штаб-Квартиры, находившийся поблизости от дворца.
     Оплот священной инквизиции был громоздок, как старинный кухонный холодильник, и незамысловат в своем архитектурном убожестве, призванном внушать душевный трепет и мысли о собственной ничтожности перед железобетонным ликом церковной юстиции.
     Если стоять ко дворцовому парку задом, а к Штаб-Квартире передом, то непременно зачешется поменять зад на перед, ибо не каждому дано унять противную дрожь в коленках при одном взгляде на вещественное воплощение клерикально-трибунальной справедливости.
     Однако еще не совсем протрезвевшему фельдкурату и все еще трезвому Хромому Бесу, с отвращением тащившему на себе упитанные мощи Великого Инквизитора, было не до абстрактных умозрительных размышлений о каноническом праве и вообще о праве сильного вершить не только божий суд.
     Военный пастырь в чине фельдкурата упорно двигался к своей заветной цели – к Штаб-Квартире.
     Из подвала этой Квартиры доносились пронзительные женские вопли, мужские стоны, щелканье бичей, звон кандалов, бутылок и кружек.
     – Честь имею доложить, – с трудом отдышавшись, выговорил Хромой Бес в переговорное устройство. – Нами в целости и сохранности доставлен по назначению Великий Инквизитор. Его Святейшество очень устали после изнурительного трудового дня и хотят в кроватку.
     В ответ что-то щелкнуло, что-то пискнуло, и медленно распахнулись тяжелые створчатые двери.
     Из темноты выскользнули черные фигуры в клобуках. Они молча подхватили Его Святейшество и торжественно внесли тело в здание Штаб-Квартиры.
     – Где это вы так нализались? – раздался из-за спины фельдкурата елейный голосок секретаря Великого Инквизитора.
     Не оборачиваясь, фельдкурат только презрительно фыркнул и сплюнул. Его примеру последовал Хромой Бес.
     Секретарь понимающе прыснул в кулачок и больше не задавал глупых вопросов.
     К чести господина фельдкурата будет сказано, он умел держать язык за зубами тогда, когда этого требовали обстоятельства и высшие карьерные интересы.
     Неожиданно на втором этаже хлопнуло окно, посыпались пуленепробиваемые стекла и раздался зычный голосишко Великого Инквизитора.
     – Йоська! – заорал он. – Где ты?
     – Здесь я, здесь! – отозвался фельдкурат.
     – Ходь сюды! У меня тут добрая заначка есть! Шуруй быстрее!
     – Уже бегу!
     И фельдкурат стрелой взлетел на второй этаж, где его нетерпеливо ждала заначка. Естественно, верный денщик-оруженосец, вооруженный до зубной оскомины душеспасительными проповедями, не замедлил последовать туда же.
     Легко себе представить, что такой черт мог накуролесить, оказавшись в Штаб-Квартире Святейшей Инквизиции. Однако не надо никаких фантазий. Достаточно того факта, что на следующий день все трудолюбивые инквизиторы данного заведения не вышли на работу по причине большого пожара в мозгах, глотках, а также в коридорах и кабинетах Штаб-Квартиры.
     Так совершенно небанально началась блестящая пастырская карьера фельдкурата Иосифа Бабанюка.
     Первая ступенька, вторая ступенька, третья ступенька...
     Один этаж, другой этаж, третий этаж...
     Все выше и выше, и выше...
     В конце концов, фельдкурат залетел так высоко, что очутился на планете Вурфулум, куда последуем и мы, но по причинам иного порядка.