ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, интересная тем, что в ней описывается крупная заваруха на планете Вурфулум, второй планете в системе Большого Светильника, на которой пребывает в тревожном одиночестве Грумгильда фон Пфуйберг, неожиданно для себя становящаяся Мегерой Эринийской, представительницей Ордена Зуизуитов.
    
    
     Если у вас есть в наличии достаточно большое и славно работающее сердце в несколько тесной грудной клетке, то этой клеткой, самой безжалостной природой оборудованной под естественный застенок, можно с удобством для себя довольствоваться. Осознайте необходимость всегда быть в собственном натуральной каземате, и тогда отпадет вздорное желание рыпаться, трепыхаться и качать свои права на расширение телесной жилплощади, например, за счет ожирения. Вы, наконец-то, поймете, что бессердечный простор внеклеточной свободы не для сердечных тварей.
     Любой альдебаранский сердцевед вам уверенно скажет, даже не задумываясь, что в результате излишних потуг и чрезмерных претензий на свободу от собственной натуры возникает грудная жаба, преотвратная отдышка и еще случается ужасный психический коллапс. Поэтому решительно освобождайтесь от гибельной и вредной для вашего организма утопии свободы, а также кончайте с обжорством, чреватым ожирением, тучностью и потерей здорового сердечного ритма.
     Разумнику ушастому и, конечно же, глазастому обязательно надо почаще поститься и каяться, дабы удалять переизбыток вредного шлака из организма и соответствующих шлаконосных идей из мозгов. Если же он будет артачиться или кочевряжиться, то непременно сыграет в самый натуральный гробоносный ящик и уже никогда не услышит в свой собственный адрес каких-нибудь полезных, нравоучительных слов.
     Дурные мечты о безграничной свободе до добра не доводят. В альдебаранских учебниках чернильным по белому написано, что мечтать надо по законам кое-кем и кое-как осознанной необходимости. Скажем, вы скромненько сидите на политзанятии и вдруг начинаете до острой душевной боли мучительно ощущать, что ваш уважаемый всеми телесными органами мочевой пузырь вот-вот лопнет от переизбытка невесть откуда взявшейся внутренней влаги. Что делать в этом любопытном случае? Начинайте очень тихонько мечтать о чем-нибудь необходимом, осознавая свою тюремную зависимость от объективной реальности. А просто так не фантазируйте и – ради Бога! – не мешайте окружающим мещанам существенно повышать свою политическую сознательность. Иначе может случиться беспорядок и завихрение в мозговом веществе. Последнее опасно безмозглостью и безмозглым отношением к проискам зловредных свободолюбцев, этих еретиков и отщепенцев, кои пополняют собой ряды дьявольского сброда.
     К большому сожалению для безжалостных империалистических бюрократов, иногда, то есть очень редко, папские суровейшие инструкции, напечатанные для пущей рекламности на дешевой оберточной бумаге, и грознейшие эдикты, посвященные кропотливой, въедливой борьбе с ересью и озвученные в эфире популярными киноактерами политической киноэстрады, не имели желаемого эффекта случайно взорвавшейся атомной бомбы. Вот почему для искоренения ползучей ереси был создан правительственным указом специальный орден – Орден Зуизуитов, генералом которого стал благочестивый Пафнутий Лаёлкин, бывший жандармский офицер и литературный критик по совместительству, известный своей вопиющей беспринципностью.
     «Мерзопакостный Люциферов требует безотлагательной реформы нашей с вами любимой церкви? – с нескрываемым интересом вопрошал в своих агитлистовках Пафнутий. – Отлично! Великолепно! Мы ему противопоставим нашу политическую и военно-идеологическую Контрреформу! Мы ему сопли утрем! Мы ему шею намылим! Мы...»
     И зуизуиты с нескрываемым злорадным восторгом противопоставили и противоположили та-а-акое, что аж дух захватывает от дурных предчувствий!
     Для начала, для небольшой спортивной разминки они решили устроить хорошую свинскую баню реформаторам. Сие богоугодное банно-прачечное мероприятие зуизуитские эксперты задумали осуществить на давненько колонизованной и хорошенько обжитой планете Вурфулум.
     Очистительное мероприятие было приурочено к судьбоносному XXV съезду реформаторов-пацифистов, отвергавших только на словах политический экстремизм Люциферова и его единомышленников. Чтобы им никто посторонний или потусторонний не мешал, они внимательно изучили карту ближайшего звездного неба и ткнули своими пальцами в утреннюю звезду, которая была одновременно и звездой вечерней, под красивым названием Вурфулум.
     Если мимоходом заглянуть в альдебаранский звездный атлас с надлежащими академическими примечаниями и комментариями, то можно к немалой своей и чужой пользе узнать, что планета Вурфулум является второй планетой в системе Большого Светильника, типичной карликовой звезды класса $13BAKS.
     Третьей в этой системе вертится и кружится, как заводная вошь, планета Эдем, на поверхности которой находится столица Великого Альдебарана, благословенный город Райбург.
     Знойным летом семнадцатой эпохи четвертого брюмеомера после появления на небосклоне зловещей огненнохвостой кометы Шприцвзад в Вурфулум съехался цвет сторонников умеренной религиозного фанатизма с ближайших планет, планетоидов и крупных астероидов. Все они были вежливо приглашены на пышные торжества по случаю бракосочетания перестроечно и перестраховочно настроенного губернатора Хайнрикса Бубнового с сестрой вице-губернатора соседней обитаемой планеты Соней Валуальской-Подметельской.
     Высокопоставленных гостей одноименный город Вурфулум встречал воодушевляющими на политические подвиги плакатами, извещавшими, что новое поколение выбирает умеренно крепленую газировку «Сельтер-Квас», зубную пасту «Кариоз-Стойкий» и вечные религиозные ценности.
     За неприступной твердыней одноэтажных бастионов, возведенных на кварцевом песке, и многоэтажных крепостных стен, опоясывающих Вурфулум надежным солдатским ремнем, царил показательный порядок в отчетной документации и вопиющий беспорядок в логически неправильном мышлении некоторых антиперестроечных элементов.
     На самой главной площади города, захламленной обрывками рекламных плакатов с кукольно-глянцевыми рожами кандидатов в клерикальную ассамблею, траурными списками диссидентов, еще неосужденных, но уже приговоренных общественным мнением к позорному забвению, и прошлогодними газетами с телефонными номерами массажисток-надомниц, находился помпезный дворец, огромный, архитектурно безвкусный и весь какой-то перекошенный в сторону протоколониального стиля. Около дворца было припарковано несколько самодвижущихся экипажей на паучьих ножках и с десяток обычных бронированных карет, оснащенных спаренными зенитными пулеметами и убийственной силы прожекторами. Здесь проживал сам городской глава.
     На площади какие-то подозрительные людишки воровского вида показывали блюстителям порядка разные жульнические непотребности с наперстками и краплеными картами, а те восхищенно рукоплескали им за неумеренную мзду в колониальной валюте.
     В низкооблачном небе кувыркались зяблистые яйцеголовики, кружили чешуистые цикадники и висели аэростаты воздушно-патрульной службы.
     Везде шла оживленная торговля безвредной сивухой, исключительно первичной перегонки.
     Там и сям шныряли инопланетные уроды, предлагая себя горожанам в качестве высокооплачиваемых садово-огородных пугал и цепных дворовых гавкал.
     По единодушному мнению городских политологов и футурологов, ничто не предвещало близкой и неотвратимой одноактной трагедии. Более того, у многих «челноков», обеспечивающих колонию ходовыми товарами, появилась розовая надежда на скорое снижение невыносимо высоких таможенных налогов и прекращение надоевших всем религиозных распрей по поводу ввозимых ими флибустьерских порнофильмов.
     Как они были наивны и доверчивы!
     На рыночной площади, куда Грумгильда отправилась за покупками, она увидела фонтан, наполненный какашками, которые сверху были залиты одеколоном. Из фонтана торчала свинцовая голова, периодически плевавшая этими самыми какашками в зазевавшихся прохожих.
     – Из грязи в князи, – сказал какой-то гражданин почтенной наружности, указывая перстом на фонтан и заливаясь неприлично громким смехом.
     – Что вы имеете в виду, товарищ? – строго спросил Грумгильда, извлекая из авоськи блокнотик и авторучку.
     – Это бывший партайунтер, который во время борьбы за власть над душами электората срочно отрекся от своих задубевших идеалов и коллег-дуболомов, а затем устроил большущий сыр-бор. В знак чрезмерной благодарности признательные ему новые колонизаторы воздвигли этот фонтан из свинметалла, откуда фермеры черпают навоз для экспериментального удобрения своих нив экологически вредными фекалиями. Теперь все поля в ближайшей и соседней волости завалены этими нечистотами. Осталось только вывести новый сорт фикально стойкого зерна и посеять, но пока зерна нет и не предвидится, поскольку сырборщики от агронауки сидят сейчас по уши в дерьме и ждут срочной бюджетной помощи.
     Неожиданно базарный шум был перекрыт криками бойкого ярмарочного спеца в области прихватизационных искусств.
     – Спешите, вурфулумяне! – кричал рыжий и конопатый спец, дергаясь всем своим рыхлым телом. – Сейчас я покажу вам луч света в темном царстве ваших заблуждений и невежеств! Но сразу строго предупреждаю: кто не обладает острым инфразрением и сверхпроницательным умом, может убираться прочь, ибо ему не постичь законов оптики невидимого мира спекулятивных ценностей и волнительной теории долгожданного светопреставления.
     – Ого! – воскликнула Грумгильда.
     – Ага и ого-го, – уныло поправил ее платный ротозей и штатный хлопальщик, вяло рукоплеща конопатому.
     – Живей! – продолжал орать во всю иваньковскую спецшарлатан. – Вас ждут захватывающие политические и экономические чудеса монетарной алхимии и прихватизационной чернушной магии! Я вам представлю себя самого в роли непревзойденного ясновидца и грезодума с мощными загребущими руками. Тому, кто не увидит во мне ничего стоящего и бесценного, придется очень худо. Я не дам ему и слова вымолвить. Итак, господа, внимание! Глядите все! Вот он, то есть я, перед вами! Смотрите, как я неимоверно велик и загребущ!
     Сказав это, рыжий принялся корчить ужасные рожи и показывать всем кукиши.
     Все в изумлении стали переглядываться и перемигиваться. Но уже кто-то в толпе истошно завопил:
     – О да, гигант, величайший на нашей планете гигант, самый натуральный титан мысли о загребущем и отец всеобщей прихватизационной демократии!
     И вскоре все наперебой вопили:
     – Гигант!
     – Титан!
     – Самый крупный гигант!
     – Титанический гигант!..
     – Отец наш!
     – Либерал!
     – Дай казенки! Казенки дай!..
     Правда, нашелся-таки один прегадостный скептик в шляпе и с портфелем, который скрипучим голосом сказал, пожимая костлявыми плечами и размахивая портфелем, что даже с помощью мощной лупы не видит тут никакого гиганта, кроме пузатого и конопатого вруна, но на него тотчас испуганно зашикали все окружающие либералы.
     – Ради Бога, не говорите так! – испуганно взмолился затесавшийся в толпу представитель колеблющейся, но все же трусливой полуинтеллигенции. – Вы себя погубите! Разве вы не слышите, что говорят другие олухи? Поступайте, как все мудаки!
     А тем временем балаганный спецшарлатан исходил от крика, вопя:
     – Видите, какими высокими истинами я вас потчую! Кто их не поймет, тот круглый дурак и антипатриот!
     – Какая глубокая и свободная от мелких предрассудков мысль! – хором рявкнула толпа.
     Грумгильда заметила, что иногда окружающие недоуменно переглядывались, но тут же стыдливо отводили глаза. Никто и пикнуть не смел.
     Поглазев на все это непотребство, Грумгильда чертыхнулась и направилась к торговым рядам.
     От такого политического цирка надо держаться как можно дальше.
     Накануне общепланетарного праздника Святого Вурфулума, прославившегося своим несравненным умением поститься и предаваться аскезе во время забастовок работников вурфулумского пищеторга, глубокой ночью раздалось тилиньбомканье с колокольной башни собора Святого Варравы. Это подавали сигнал своим сторонникам братья Ордена Зуизуитов.
     Посвященные в предстоящее мероприятие покрылись холодным потом и мелко-мелко задрожали.
     Подул сильный ветер с гор, усиливая дрожь в коленках и во всем теле.
     В ночном небе заклубились и заворчали невидимые тучи. Они что-то предвещали.
     Хлынул дождь.
     Случайные прохожие затрепетали и бросились кто куда.
     Тучи злобно оскалились молниями.
     Сигнальный колокол продолжал заунывно и монотонно тилиньбомкать.
     На ночные улицы высыпали тысячи контрреформаторов, закутанные в резиновые плащи и вооруженные единственно верными религиозно-патриотическими концепциями.
     Ураганный ветер застонал, тучи зарыдали дождем.
     Распевая старинные баллады контрреформаторского звучания, борцы с инакомыслием за несколько часов убили десятки тысяч бройлеров на пригородной птицефабрике с целью повышения производительности этой самой фабрики, а потом принялись вправлять мозги пацифиствующим реформаторам.
     А на следующий день последовало сугубо неофициальное распоряжение официальных имперских органов и общественных организаций развернуть широкомасштабное преследование реформаторов по всем планетам империи.
     Что тут началось, трудно в правдивой рассказке сказать и лживым репортерским пером описать! Такая пошла канитель, что, право же, просто стыдно вспоминать об этих нестерпимых пошлостях! Однако же вспоминать непременно надо. Без этого нам никак нельзя закручивать в единое целое и раскручивать по задуманному сюжету виртуальную хронологию.
     Прежде всего следует непременно отметить и подчеркнуть, что дворец Папы Душецелительного ликовал до полного упада и прострации, хотя сам Император хранил многозначительное административное молчание даже в туалете.
     Министр по делам религиозных конфессий, которому удалось самым унизительным образом выклянчить аудиенцию у Его Абсолютного Величества, после разговора тет-а-тет с Императором приказал немедленно отчеканить памятную медаль в честь массовой экзекуции еретиков.
     И сразу же из Министерства обороны последовал приказ жестко блокировать планету Вурфулум силами мобильных космических рейнджеров и пропускать туда за приличную мзду только военные и непродовольственные транспорты стратегического назначения.
     Очередной мятеж в столице Великого Альдебарана и блокада Вурфулума воспрепятствовали ветеринару Скапену и журналисту Фигаро своевременно возвратиться на планету, где осталась беременная фельдшерица Мегера Лупанарьевна Скапен.
     В ту незабываемо страшную и очень темную ночь Грумгильду, а ныне Мегеру, разбудил негромкий, но очень настойчивый стук в дверь.
     Заспанная, ничего не соображающая, она прошлепала к входной двери и спросила:
     – Кто там?
     – У вас продается полное собрание поэтических сочинений Великого Инквизитора? – раздалось в ответ.
     – Уже продано, – сказала Мегера, зевая. – Осталась только три тома секретной дипломатической переписки Его Святейшества с похотливыми инопланетянками, властвующими над инопланетянами.
     – Сколько вы за нее хотите?
     – Двадцать колониальных империалов.
     – Даю пятнадцать.
     – Восемнадцать.
     – Семнадцать, и не гроша больше!
     – Согласна.
     – Открывайте дверь.
     – Не открою. Приходите завтра. Сейчас время слишком позднее, а я одна-одинёшенька в большущей квартире и зверски хочу спать.
     – Так дела не делаются. Возмутительно! Я категорично настаиваю и нахально требую, чтобы вы открыли дверь немедленно! Вам – деньги, мне – товар.
     – Не хамите! Я иду спать. Жду вас завтра.
     – Я буду не только хамить, но и стрелять по вашим окнам или возьму и застрелюсь вам на зло!
     – А я вызову полицию.
     – Вызывайте, но это бесполезно и бессмысленно. У полицейских нынче незапланированный выходной день по важному случаю торжественной экзекуции реформаторов. Поэтому поторопитесь открыть дверь.
     – И не подумаю!
     – Тогда я стреляю себе в левый глаз, а во всем случившемся обвиню вас!
     На лестничной площадке раздалось громкое сопение и приглушенный выстрел из крупнокалиберной рогатки.
     Ответственная квартиросъемщица, не утерпев от любопытства, приоткрыла дверь. Это была ее роковая ошибка. Никогда так не поступайте!
     Лжесамострельщик мгновенно среагировал, и в образовавшуюся щель полетел пакет слезоточивой вонючки.
     Женщина заплакала и повалилась навзничь.
     Топая прямо по ней своими кирзовыми сапожищами, в квартиру ворвался интеллигентного вида субъект в маске давно почившего клоуна и с потертым портфелем в руках.
     – Мадам, – произнес он, слегка расшаркиваясь, – вы являетесь виновницей моего столь остроумного вторжения в вашу квартиру. Вину следует искупать наличными. Чтобы не усложнять себе и вам жизнь последующим судейским разбирательством всех обстоятельств нашей торговой сделки, я экспроприирую нетленные произведения Великого Инквизитора и быстро сматываюсь.
     – Это вопиющее безобразие! – воскликнула та и, не вставая, ударила экспроприатора ногой в пах.
     Пук!
     Непроизвольно пернул наглый грабитель, роняя увесистый портфель на беззащитную женщину.
     Портфель с тяжеловесно написанной рукописью украденной докторской диссертации оглушил бедняжку и поверг ее в глубокий обморок.
     Несчастную жертву ночного грабежа, валяющуюся в беспамятстве у открытой двери своей квартиры, обнаружил дворник, убежденный контрреформатор и стукач. Последнее помогало ему подсматривать с чердака соседнего дома за квартиросъемщицей во время ее раздеваний и переодеваний.
     Кряхтя, вздыхая и плотоядно облизываясь, он перенес жиличку на скрипучий диван и торопливо побежал за своей старой клячей, кое-что кумекающей в медицине по причине работы в городском морге.
     Совершенно неожиданно для добропорядочных супругов, промышляющих верноподданническим стукачеством, у жилички начались роды.
     К тому времени на улицах и в домах прекратился контрреформаторский кавардак. Это позволило вызвать карету скорой помощи, и роженицу увезли в больницу.
     Из-за плохого состояния здоровья матери пришлось делать сложную операцию. В суматохе были потеряны ее документы. Это грозило больничной администрации большими неприятностями, так как по приказу военного коменданта города везде был введен усиленный паспортный режим, чтобы не позволить поганцам реформаторам скрыться и спокойненько пересидеть где-нибудь в укромном, тихом местечке.
     Особенно рьяно усердствовали в осуществлении меченосных и судьбоносных функций имперской политики нищенствующие духом, но не брюхом братья Ордена Зуизуитов, высшее руководство которого резонно полагало, что после хорошей взбучки некоторые из хилых реформаторов оказались на больничной койке по причинам нервных расстройств и физических травм.
     Не зная, с кем они имеют дело в лице женщины по имени Мегера, врачи решили снабдить ее документами одной из недавно умерших, которую тоже звали Мегерой, а ее фамилия была Эринийская.
     Судя по документам, предки усопшей были первыми колонистами Вурфулума из числа бывших церковных завхозов, тайно исповедовавших языческий культ Фаллосного Гульфа. Сама же почившая мадам Эринийская состояла в полувоенном отряде добровольных стражей порядка, занимающихся политическими провокациями и полезным для имперской казны налоговым мздоимством.
     Этот малочисленный, но мобильный отряд отборных душителей демонократии и чертовой демагогии непосредственно подчинялся генералу Ордена Зуизуитов. Именно по его приказу они загодя прибыли на Вурфулам в преддверии операции «Банно-прачечный день».
     Торопясь осуществить головомойку реформаторам со строго обязательной промывкой их никчемных мозгов, отважный капитан диверсионного космического корабля, на борту которого находились душители дьявольского волеизъявления, допустил элементарную ошибку в расчетах, и его космоботик врезался при посадке в общественный туалет. Из всех десантников в живых осталась только Мегера Эринийская, коренная жительница Вурфулама, но и она вскоре скончалась не столько от тяжелых ожогов, сколько от еще более тяжкой душевной травмы, вызванной невозможностью славно поохотиться в свое удовольствие на еретиков. В ее капральском комбинезоне врачи нашли документы и какой-то явно секретный пакет со множеством шоколадных печатей. Все эти бумаги благородные медикусы засунули в тумбочку нашей Мегеры и, облегченно вздохнув, занялись своими милосердными делами в немилосердных условиях.
     Вообще-то они очень надеялись на то, что и эта Мегера долго не протянет, хотя и делали все возможное и даже невозможное, чтобы спасти мать и ее ребенка.
     Несмотря на пессимистические прогнозы врачей, молодой организм Мегеры оказался наредкость жизнестойким. Дня через два она начала чувствовать себя значительно лучше, и, естественно, первыми ее словами были слова о непромокаемых пеленках для ребенке.
     Сиделка, наведя справки, радостно сообщила, что пеленок хватает и поэтому можно не беспокоиться за малыша, который перенес тяжелую родовую травму и сейчас находится под наблюдением заботливых врачей в специальном интернате для малюток. Затем шепотом было добавлено:
     – Уважаемая гражданка, никто не должен знать о твоем тяжелом душевном ранении и несколько травмированном в голову ребенке. Мне сказали, чтобы я предупредила тебя об этом. Сейчас все друг друга подозревают в явных и скрытых симпатиях реформаторскому движению, а это грозит, как минимум, каторгой. Плохо и то, что твои документы утеряны. Поэтому врачи на свой страх и твой риск снабдили тебя другими. Эти важные бумажки находятся в твоей тумбочке. Ты должна как можно быстрее с ними ознакомиться.
     Последний совет оказался весьма кстати.
     На следующий день в палату заглянул какой-то безликий господин в полувоенной форме.
     Подойдя к кровати новоиспеченной Мегеры Эринийской, он щелкнул каблуками и представился:
     – Старший брат Ордена Зуизуитов, ефрейтор Жлобке. Я получил приказ навестить вас, и если здоровье ваше позволяет, переправить вас в военный госпиталь санаторного типа.
     Женщина печально взглянула на него, затем отрицательно покачала головой и еле слышно ответила:
     – Спасибо Ордену за внимание и заботу. Но мне, брат ефрейтор, еще вредно передвигаться и волноваться. Придется немного повременить.
     Несколько дней и бессонных ночей Мегера напряженно обдумывала всевозможные планы хитроумного побега из больницы. Однако, узнав от врачей и сиделок, что на планете введено чрезвычайное положение, она решила действовать иначе, хотя и с большим для себя риском.
     Внимательно ознакомившись с бумагами капральши, Мегера поняла, что та была отнюдь не сопливым новичком в деле самого свирепого и самого беспощадного усмирения боязливых кухонных либералов и рехнувшихся на ниве философско-религиозного просвещения еретиков.
     Дошла очередь и до пакета с шоколадными печатями.
     Осторожно отслюнив сладкие печати и вскрыв пакет с тисненой эмблемой Ордена Зуизуитов, изображающей откусанный язык и кинжал, она, к огромному своему разочарованию, убедилась, что текст основного документа зашифрован. На всякий случай поднаторевшая в плутовстве Шаловливая Баронесса сделала микрокопию этого любопытного документа и спрятала ее под обложку «своего» капральского удостоверения.
     На четвертый день после визита вежливости зуизуита к городской больнице мягко подкатил бронепоезд на резиновом ходу, состоявший из трех самостоятельных секций, связанных гибкими пуле- и газозащитными переходами. Первая и последняя секции могли привести в благоговейный трепет любого профессионального вояку своим изобилием скорострельных пушек и пушечек, многоствольных пулеметов и подствольных гранатометов, дальнобойных огнеметов, ракетных комплексов и средств профосного устрашения военнопленных в виде роботизированных гильотин, многоверевочных виселиц с самонабрасывающимися удавками, колесователей и четвертователей. Главная секция, расположенная посредине бронепоезда, являла собой некое подобие штабного вагона-сейфа для перевозки высокопоставленных чинов, секретных документов и сокровищ.
     Из этого сейфа вылез молодцеватый фельдкурат с драгунскими усиками и направился в вестибюль больницы.
     Появление столь важной персоны вызвало большой переполох в больнице.
     Главный медикус, прославленный на всю необъятную империю экстрасенсуалист, встретил высокого гостя серией самых виртуозных поклонов и потоком приторной до тошноты лести. Вальсируя вокруг господина фельдкурата, облаченного в пятнистую сутану цвета хаки, главный врач проводил грозного визитера в палату, где находилась Мегера Эринийская.
     – Это вы капрал Мегера Эринийская? – обратился господин фельдкурат к Шаловливой Баронессе, когда они остались одни в палате.
     – Так точно, э-э...
     – Фельдкурат Иосиф Бабанюк, – подсказал зуизуит.
     – Так точно, господин фельдкурат!
     – Как ваше самочувствие?
     – Так себе, но всегда готова к чему-нибудь важному.
     – Если готовы, собирайтесь! Мы отвезем вас в наш санаторий при монастыре. Там вы быстрее поправитесь.
     – Беспрекословно повинуюсь!
     Не прошло и часа, как бронепоезд зуизуитов покинул территорию больницы, увозя в штабном сейфе секретный пакет, а в спальном отделении Мегеру Эринийскую.
    
     ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ, в которой Мегера Эринийская наносит коварный и неотвратимый удар по резиденту Ордена Зуизуитов и покидает Вурфулум, чтобы в конце концов возглавить отряд стражников на имперском маяке «Врата Геенны», где происходит ее знаменательная встреча с Вождем чертей.
    
    
     Санаторий Ордена Зуизуитов располагался в предгорье Малого Курултяпа.
     Эта весьма живописная местность с водопадами не первой хрустальной свежести и хорошо замаскированными под действующие вулканы огнеметными установками залпового огня, глубокими, как бездонная трясина, озерами с удивительно призрачной, как мираж, мутной водой и океаном нервно-паралитического газа в карстовых пещерах, вечно желтыми рощами ядовитых пальмукеров и непрерывно крутящимися радарами, сработанными под ветряные мельницы эпохи Мучных Лепешек, целиком находилась во владениях Ордена.
     Кроме санатория в предгорье Малого Курултяпа располагались: старинная монастырская крепость с противоосадными гаубицами и кулевринами, мощная цитадель Теологического института повышения богословско-пропагандистской квалификации, упрятанный под землю военный городок для подготовки диверсионно-карательных отрядов из числа орденских братьев и свинарник на четыреста хрюкающих рыл.
     Все здесь радует зуизуитский глаз.
     Красотища!
     Силища!
     Убийственная мощь!
     Жаждешь попить целебной водицы, лакай хоть до опупения.
     Хочешь пострелять из многозарядного пищаля по портретам врагов абсолютизма, пали, лупцуй в хвост и гриву.
     Пожрать возжелал, валяй, трескай за обе щеки.
     Праздник раскрепощения и ненасытной плоти!
     Горный воздух, крепчайший спотыкач с минеральной водой и жирные свинячьи колбаски на закуску оказывают благотворное влияние на восстановление жизненных сил бойцов невидимого религиозного фронта.
     Этот пьянящий воздух, эта крепленая водица, эти шкварчащие на сковородке колбаски так сильно подействовали на Баронессу, ее сознание, подсознание и пищеварение, что отпала всякая надобность в таблетках, пилюлях, клистирах и многочисленных врачебных консилиумах.
     К исходу второй недели пребывания в санатории она почувствовала себя вполне здоровой для длительных прогулок на свежем воздухе и новых авантюрных проделок.
     Однако привередливые психотерапевты и опытные санитары заблудших душ настоятельно советуют присесть перед этой самой дорожкой, собраться с мыслями, побеседовать с каждой из них, сообща обсудить вопрос о том, а следует ли вообще куда-то отправляться, намыливаться или сматываться.
     Здоровые и хорошо интеллектуально откормленные мысли очень полезны в домашнем обиходе. Надо только кое-что малость кумекать, чтобы с умным видом ими пользоваться как наяву, так и во сне.
     Профессиональные знатоки мыслительных сущностей настоятельно рекомендуют на сон грядущий пересчитывать немыслимое количество слонопотамов, чтобы мысленно погрузиться в реальный мир виртуальных сновидений.
     Сестре Мегере не спалось день, не спалось ей и на второй день пребывания в санаторной обители зуизуитов, а также на третий и четвертый. Калькуляция слонопотамов не помогала. Докучали эротические мысли, которые лучше публично не афишировать, чтобы не смущать мужской пол.
     Правда, все это время прославленную зуизуитку никто, кроме ее самой, не беспокоил. Но стоило ей очутиться на тенистых аллеях санаторного парка, как мгновенно появился уже знакомый господин фельдкурат Бабанюк и осторожно завел разговор о некой важной миссии, которая была поручена Мегере самим генералом Ордена.
     Вот приставала!
     Вот нахал!
     Вначале Мегера не поняла, на что намекает фельдкурат, но вскоре догадалась, что речь идет о сверхсекретном пакете, который она, судя по словам зуизуита, должна была собственноручно передать местному резиденту Ордена.
     – Вы, наверное, имеете в виду пакет, который изготовлен из перетертой лапши, годен к проглатыванию и находится в моем планшете? – спросила Мегера, присаживаясь на скамейку и закуривая трубку.
     – Да, – кротко ответил фельдкурат, сворачивая махорочную самокрутку. – Мы, сестрица, знаем, что он сделан по особому кулинарному рецепту из лучших сортов лапши, обладает отменными вкусовыми качествами и находится в вашем планшете. Если его всухомятку проглотить и быстренько запить кружкой горлодеровки, то вражеская разведка, умеющая копаться в дерьме, вынуждена будет зажать нос и признать свое фиаско.
     – Это вы очень тонко и с большим знанием дела заметили насчет дерьма. Я сразу чувствуя, с кем имею дело. Настоящий зуизуит должен уметь сидеть по уши в дерьме, дабы его рвение было отмечено начальством как достойный пример служения идеалам Ордена.
     Хороший комплимент!
     От услышанного фельдкурата самодовольно зарделся и непроизвольно выпятил грудь, заждавшуюся очередной зуизуитской медали.
     Ах, как сладостны простые зуизуитские мечты!
     – Вы должны лично вручить пакет брату начальнику, – прервав полет своих мечтаний, ласково произнес фельдкурат. – Святейший брат Гимлербрык будет здесь со дня на день. Мы все с нетерпением ожидаем его прибытия. Знаете ли, соскучились.
     – Пора, действительно пора браться за работу, – деловито сказала Мегера, всем своим видом изображая готовность ломать, крушить, испепелять и распылять коварных врагов Ордена.
     – Весьма похвальное желание. Еще один из апостолов нашего вероучения, святой Фунтик Изюма, глаголил своим ученикам на политзанятиях, что лодыри и тунеядцы, за исключением анахоретов, аскетов, столпников и нищенствующих братьев вроде нас, не должны вкушать белый хлебушек и сдобные булки.
     – Булки и вообще мучные изделия портят фигуру, – вставила свое веское слово Мегера.
     – Да, и фигуру тоже, – горестно вздохнул зуизуит, бросая стыдливый взгляд на свое многоведерное пузо.
     – Жрать надо в меру, братец вы мой брюхатый, – укоризненно заметила Мегера.
     – Стараюсь, – сконфузился фельдкурат.
     – Вижу, как стараетесь, – иронично бросила собеседница. – Больше надо работать над собой. Физзарядка, бег рысцой, диета, посты... Не ленитесь.
     – Это у меня все от нервов! – голосом, полным отчаяния, воскликнул фельдкурат. – Работенка наша очень нервная. Лениться нам никак нельзя. Лень – яркое выражение безверия. Мы, зуизуиты, призваны трудиться, не покладая рук, для максимально полного искоренения нечистой на зловредные помыслы оппозиционной режиму силы.
     – Нестерпимо хочу трудиться! – воодушевилась Мегера.
     – Тогда, не мешкая, пройдем ко мне в кабинет, – взбодрился фельдкурат. – Там вы, сестра Мегера, напишите командировочный отчет и укажите, если сможете, точную причину аварии космолета.
     В кабинете фельдкурата Мегеру ожидал пренеприятнейший сюрприз.
     На одной из стен она увидела портрет генерала Ордена, а на другой...
     О, Боже!
     На другой она увидела портрет Блюфотина!
     Ей стало дурно.
     Заметив ее бледность, фельдкурат встревожился и, оглядываясь вокруг, шепотом спросил:
     – Сестра, в кабинете что-то не так, что-то не по уставу?
     – Извините, господин фельдкурат, но у меня все плывет перед глазами от страшно неуставного порядка в кабинете. Портрет всеми почитаемого генерала Ордена загажен мухами. Это черт знает что! Нет, я этого безобразия не вынесу! Мне срочно требуется постельный режим, чтобы все обдумать и сообщить кое о чем по инстанциям.
     Донос неизбежен!
     Крах карьеры!
     У фельдкурата обмякли ноги и в глазах сделалось темно.
     – Ради благочестивого Фунтика Изюма и всех святых мучеников нашей победоносной идеи, не губите! – выдавил он последним усилием своей обессилившей воли.
     – Я должна подумать, – еле ворочая языком, произнесла Мегера, выглядевшая не лучше.
     Несколько минут они смотрели друг на друга, ничего не видя.
     Первой начала приходить в себя Мегера.
     Глубоко вздохнув, она подошла к окну на дрожащих ногах и открыла пуленепробиваемую форточку.
     Налетевший с гор ветерок слегка шевельнул брезентовые шторы.
     Трясущимися руками фельдкурат налил стакан водки из графина и залпом осушил его, ничем не закусывая.
     Где-то на стрельбище тяжело ухнула кулеврина.
     Звук выстрела эхом отозвался в голове фельдкурата, и она попыталась мыслить.
     Через минуту мысли выстроились в предложение, которое было озвучено и сообщено сестре Мегере.
     – Капрал, мне кажется, вам еще рано писать отчет, – заботливо сказал зуизуит, нервно лязгая зубами. – В конце концов сегодня это не к спеху. Сейчас я вызову носилки, и вас аккуратненько доставят в палату.
     – Не надо носилок. Они расслабляют стойкость моего духа. Я самостоятельно вернусь в палату и тем самым докажу свою непреклонную волю к борьбе с трудностями.
     – Я восхищен вами, сестра! – заискивающе пролязгал фельдкурат. – Отдыхайте и набирайтесь сил.
     В палату Мегера вернулась совершенно подавленной.
     – Отчего вы такая грустная и бледная? – спросила ее соседка по палате, жена военного коменданта города.
     Поначалу Мегера только вяла махнула рукой, но назойливая комендантская супруга не отставала от нее.
     Скучающая от полного безделья дама, чьи студенистые телеса волнообразно колыхались от малейшего движения, решила продемонстрировать свою исключительную заботливость о ближнем и усилила натиск.
     – Милочка, а у вас не болит ли головушка от переизбытка мыслей? – кудахтала комендантша, отправляя в свой испачканный вареньем ротик очередную ложку розовой сладости. – У меня имеется великолепная занюшка от головной боли. Ну такая великолепная, что просто слов нет.
     – Нам, борцам за чистоту веры, – буквально простонала от злости на соседку Мегера, – не полагается пользоваться никакими занюшками и понюшками. Мы обязаны стойко переносить все тяготы нашей жизни, целиком посвященной борьбе за светлое будущее империи.
     – Куда это мой муженек запропастился? – вдруг заерзала в своем кресле мадам комендантша, стремительно переключаясь на новую тему, осенившую ее мозги, не испорченные мыслительными морщинами. – Я жду его с самого утра и уже начинаю умирать от голода.
     Словно услышав нежный зов ее чувственного сердца и трубный глас сверхвместительного чрева, дверь палаты осторожно приотворилась и на пороге появился сам комендант города в железной каске, бронекителе, держащий в одной руке пышный букет искусственных цветов, а в другой – авоську грандиозных размеров, набитую снедью.
     – Папуля пришел! – восторженно закричала мадам, любовно поглядывая на авоську.
     Скрипя ботфортами, грузный папуля подошел к мамуле и с чвакающим звуком приложился к ее устам.
     – Папуля, познакомься с храбрейшим капралом Мегерой Эринийской. Чудесная женщина!
     – Комендант города фон Моськинслон, – зычно прогремел комендант, неуклюже прикладываясь к ручке зуизуитки.
     Мегера безучастно посмотрела на него и хотела было выйти из палаты, но мадам комендантша потянула ее за руку к столу и почти насильно усадила рядом с собой.
     – Будь добр, папуля, угости нас чем-нибудь вкусненьким! – нежно воззвала она к доблестному вояке в железной каске.
     – Сей момент, мамуля! – гаркнул тот, запуская ручищу в авоську.
     – Я вовсе не хочу кушать, – закапризничала Мегера, но это лишь подстегнуло назойливость мадам.
     Застолье было в самом разгаре, когда в палату боязливо заглянул фельдкурат, которого пришлось долго уговаривать опробовать стакан хмурной настойки и закусить ляжкой необъезженного вепряхрюка.
     Затянув потуже ремень на своей офицерской сутане, он присел на краешек табуретки и с виноватым видом медленно выкушал стакан настойки.
     Крепчайшая настойка быстро сделала свое дело.
     У фельдкурата неожиданно открылось второе дыхание и пробудился зверский аппетит.
     Его понесло, повело, покатило.
     Он торопливо пил и вкушал, вкушал и пил, словно приговоренный к разжалованию в звонари и вечному посту церковный завхоз.
     «Ничего, – думала Мегера, нехотя хрустя плодом кукурузника, – скоро они нажрутся и оставят меня в покое».
     Но когда на столе появилась батарея бутылок, доставленных из монастырских подвалов, она поняла, что все это надолго, смирилась и решила хорошенько гульнуть, быть может в последний раз перед полным своим разоблачением, уготованным судьбою в лице неистребимого Блюфотина.
     Неожиданно до ее слуха донеслись слова комендантши:
     – Господа, я совершенно не понимаю вашего поведения. Словно мальчишки какие-то ведете себя. Это просто никуда не годится. Вы так добросовестно поработали, так славно потрудились, так попотели, сокрушая нечисть, возмечтавшую на власть в империи, а в итоге можете получить в знак большой благодарности дулю.
     Упоминание о дуле насторожило Мегеру. Она отставила фужер с вином и устремила печальный взор своих невыразимо прекрасных глаз на комендантшу.
     – Мне кажется, – продолжала кудахтать та, – вы слишком скромны и не в меру застенчивы, не то что брат начальник Гимлербрык. Думаете, от каторги его освободили за высокие душевные качества?
     – А за какие же еще? – поперхнулся фельдкурат.
     – Как бы не так, недотепы! Мне доподлинно известно, что Гимлербрык, в миру Блюфотин, пообещал генералу Ордена спровоцировать резню бройлеров на городской птицефабрике и под этим предлогом ввести чрезвычайное военное положение на Вурфулуме. Эта чрезвычайка позволила, как вы знаете, конфисковать все имущество реформаторов и сочувствующих им. А куда пошло конфискованное?
     – Все заграбастал Орден, – брякнул комендант.
     – Правильно, оно пошло в распоряжение Ордена. Но все ли досталось Ордену?
     – У вас есть какие-то сомнения на этот счет? – оживилась молчавшая до сей поры Мегера.
     Конечно, есть, да еще какие. Я абсолютно уверена, что такой своекорыстный типчик, как Гимлербрык, своего не упустил. Поскольку он жаден до беспредела, то ничуточки не сомневаюсь в том, что едва ли не половина всего награбленного досталась ему. Все остальные только ушами хлопали и выполняли самую грязную работу.
     – Что вы, мадам Феокрида Грицацуевна, такое говорите? – ужаснулся фельдкурат, осовело косясь на Мегеру. – Преподобный брат начальник давно известен всем своим образцово-показательным бескорыстием. Тот нелепый случай с похищением денег нисколько не бросает на него тень. Судьи в спешке не разобрались и несправедливо осудили жертву подлого заговора. Как позже выяснилось...
     – Ну-ну, и что же выяснилось? – ехидно поинтересовалась комендантша, упирая руки в бока.
     – Замаскированные под простых городских бандитов агенты Люциферова подвергли брата Гимлербрыка чудовищно зверским пыткам с целью выведать способы проникновения в Наркомат внутрилагерных дел, чтобы выкрасть или уничтожить досье на мятежников, хранящиеся там. Но у них, естественно, ничего не вышло. Наш стойкий брат готов был уже откусить себе язык.
     – И почему же не откусил? – сурово спросила Мегера, резко выпрямляя спину и злобно щурясь.
     – В последний момент враги Ордена и лично Императора изменили тактику допроса. Видя несгибаемость Гимлербрыка, они накачали мученика веры и общего империалистического дела сильно действующим на психику «Шмурдяком», а потом, чтобы скомпрометировать этого честнейшего зуизуита, подбросили на место преступления диктофон с отредактированным текстом его слов.
     – Не знаю, не знаю, – несколько раз повторила мадам комендантша. – Но зато ни капельки не сомневаюсь в том, что вы рискуете остаться в дураках, а квазичестнейший брат начальник будет спокойненько жировать.
     Изрядно окосевший комендант только бодал воздух своей бритой до блеска бычьей головой в знак полного согласия и что-то невразумительное мычал насчет разных политических прощелыг. Фельдкурат же на всякий случай мгновенно протрезвел, здорово посинел и с некрасиво отвисшей челюстью выпучился на комендантшу, одновременно бросая сокрушенный взор на Мегеру, которая, согласно непререкаемому уставу Ордена, должна была немедленно настучать своему вышестоящему начальству на опасных болтунов и ротозействующих слушателей. И это вдобавок к непорядку в кабинете, к загаженному мухами портрету...
     О, ужас!
     А Мегера, ей, премного извиняюсь, грязный палец в рот не клади, быстро скумекала своими жульническими мозгами, что к чему, и в ее голове мгновенно созрел великолепный, хотя и довольно смутный план выхода из той скверной ситуации, в которую она попала помимо воли.
     Неожиданно отбросив маску озлобленного стукача, готового к самым решительным и радикальным действиям, она придала своей мордашке счастливый ангельский вид и нежно прощебетала:
     – Господин фельдкурат, не паникуйте и не пяльтесь на меня как на сущее исчадие Ада. Я отнюдь не девственница в меркантильных вопросах и считаю, что в этой расчудесной жизни нельзя упускать своих выгодных шансов. Поэтому можете пить, кушать и слушать умные советы мадам Феокриды Грицацуевны со спокойной душой. Хотя это и нехорошо с моей стороны, но я пока доносить не буду.
     – Фу-у! – блаженно выдохнул зуизуит, едва не обдудолившийся от чудовищного перепуга. – Ведь я так глубоко уважаю госпожу комендантшу, что у меня, дорогие мои, не повернулся бы язык настучать на нее.
     Тут он закашлялся, засморкался, запукал и вообще повел себя не совсем прилично.
     – Все правильно, дружок, – фамильярно бросила Мегера. – И вот что я еще скажу вам по очень большому секрету. Ведь я направлялась в свою родную колонию, которую покинула в раннем детстве, не столько для активного участия в санитарной акции, сколько с целью строжайшего контроля за сбором средств в фонд нашего Ордена.
     – Да что вы говорите, милочка?! – всплеснула руками мадам комендантша.
     – Каким-то совершенно загадочным образом враги империи пронюхали о нашем тайном десанте и при посадке сбили космолет портативной ракетой, то есть наш космоботик не разбился в результате ошибок бортового компьютера и неверных расчетов опытного командира ботика, как это подозрительно дружно утверждают члены комиссии по расследованию аварии, а был натурально сбит.
     – Сбит? – хором вопросили присутствующие.
     – Да, именно сбит. Вы не ослышались. Ну а теперь скажите мне: как можно было сбить космолет примитивной фаустбабахером с маленьким радиусом действия, если космопорт был плотно окружен верными нам частями рейнджеров?
     – Примитивным фаустбабахером даже черта лысого не напугать, – пренебрежительно скривился комендант.
     – Вот и я о том же, – согласилась Мегера. – Так могли подобное сделать реформаторы?
     – Они на все способны, – прошипел фельдкурат.
     – На многое, но не на все, – сердито поправила его Мегера, нахмуриваясь. – Какие еще, кроме реформаторов, имеются опасные враги на Вурфулуме?
     – Еще имеются замаскированные люциферовцы, эти смрадные исчадия тьмы инакомыслия, – вновь робко подал голос фельдкурат, угодливо поглядывая на Мегеру.
     – Кто еще?
     Задав этот вопрос, Мегера начала буравить своими прозорливыми очами фельдкурата. От такого взгляда у того началась пулеметная икотка.
     – Так я повторю свой вопрос, – продолжила Мегера, принимая вид следователя по особо важным делам. – Кто те враги, которые сбили наш космоботик?
     – Кто! – еле выдавил зуизуит. – И-ик... и-и-ик...
     – О нашем внезапном прибытии знал только один брат Гимлербрык и больше никто. Правильно?
     – Да. И-и-ик...
     – Слова мадам Феокриды Грицацуевны навели меня на нетривиальную мысль о том, что брат Гимлербрык – далеко не безгрешное существо. Даже при самом большом желании в ангелы его не запишешь. Если она права и ваш начальник действительно присвоил какую-то часть конфискованного богатства реформаторов, то именно он в первую очередь должен быть заинтересован в фальсификации ревизии. Но такую фальсификацию сделать практически невозможно. Наши десантники были ревизионистами с абсолютно незапятнанной репутацией. Попытка подкупа исключается. Что остается делать?
     У всех в глазах замаячил большой вопросительный знак.
     Мегера встала из-за стола, подошла к двери, выглянула в коридор, закрыла дверь на ключ и, окинув грозным взглядом раболепно внимающих слушателей, отчеканила:
     – Единственный выход – уничтожить подчистую всех благородных и неподкупных ревизионистов. На подобное простой бандит с большой дороги и маленькими мозгами не способен. Такое может замыслить лишь злейший враг зуизуитов и лично Императора. К числу этих врагов относятся только грязные мятежники Люциферова. Следовательно, главный вор является одновременно и злейшим нашим врагом. Вот лично вы, господин фельдкурат, ему сочувствуете?
     – Нет, только не я, только не я! – замахал руками зуизуит, впадая в предобморочное состояние.
     – А вы, господин комендант?
     – Мой папуля и я терпеть не можем этого прегадкого, скользкого типа! – ответила за своего пьяного муженька мадам комендантша.
     – Что мы должны делать в этой ситуации?
     – Да, что именно мы должны делать? – оживилась Фео-крида Грицацуевна.
     – Мы должны письменно осудить негодяя!
     – Я готов, – радостно пролепетал фельдкурат, давно ждавший удобного случая мелко или крупно нагадить своему прямому начальнику и занять его лакомое место в орденской иерархии.
     – И мы готовы, – заявила мадам комендантша, толкая в бок совершенно обалдевшего от выпивки муженька.
     – Завтра к восьми часам утра вы все должны будете принести мне обличающие Гимлербрыка доносы. Теперь я разрешаю вам покинуть палату!
     Мадам комендантша резво подхватила своего супруга под руки и поволокла его к двери. За ней, звеня шпорами, последовал повеселевший фельдкурат.
     Желтые, как у кота, глаза фельдкурата излучали сладчайший подхалимаж, когда утром следующего дня он входил в свой кабинет, где его уже поджидала Мегера с красиво суровым лицом безжалостного экзекутора.
     – Приветствую вас, сестра Мегера! – низко склонился в подобострастном поклоне зуизуит.
     Не отвечая на его подхалимское приветствие, Мегера жестко спросила:
     – Принесли?
     – А как же. Всю ночь трудился.
     – Дайте сюда!
     Резко вырвав пачку мелко исписанных листов из потных рук зуизуита, Мегера отошла к распахнутому окну и принялась быстро читать их.
     Судя по принесенным бумагам, фельдкурат люто ненавидел своего прямого начальника. Поэтому он с превеликим наслаждением вылил ушат грязи на Гимлербрыка, обвинив его во всех мыслимых и немыслимых грехах.
     Мегера осталась очень довольна фельдкуратским доносом. Помимо всего прочего, она узнала много важного о взаимоотношениях и организации строго засекреченной жизни Ордена. Впоследствии это ей пригодилось.
     Через час дверь кабинета скрипнула и на пороге появился в парадном генеральском мундире мышиного цвета комендант города, опоясанный скрипучими ремнями вдоль и поперек, при всех своих боевых регалиях и с именным тесаком на правой ляжке. Из-за его спины выглядывала мадам комендантша, чья расплывшаяся от жира физиономия была заштукатурена по самому высшему разряду и полыхала добродетельной верноподданностью.
     – Заждалась вас, господин генерал! – строго сказала Мегера, спрыгивая с письменного стола. – Бумаги!
     Ее металлический голос оказал магическое воздействие на служаку. Скрипнув ременной сбруей, он расправил свои плечи, выпятил грудь, два раза лягнул правой ногой и один раз левой, после чего замаршировал навстречу Мегере.
     Грациозно пританцовывая, несмотря на свои весьма крупные телеса, за ним деловито двинулась в арьергарде мадам Феокрида Грицацуевна, руководящая и направляющая сила в комендантской семье.
     Очередная стопка бумаг привела Мегеру в хорошее расположение духа. Бегло перелистав их, она снизошла до отеческой улыбки и разрешила присутствующим присесть на диван.
     – Итак, господа, – начала она потеплевшим голосом, – ознакомившись с доносами, я окончательно уверилась в вашей полной благонадежности. У меня нет нареканий на ваше поведение. Остается решить коренной вопрос: как нам без лишнего шума обезвредить опасного государственного преступника? Что вы думаете по этому поводу? Начнем с господина генерала. Ваше мнение, господин генерал.
     По-солдатски прямолинейно тот предложил окружить, пленить и расстрелять подлеца без суда и следствия, а труп утопить в говне солдатского нужника.
     – Нет, так грубо не пойдет, – брезгливо поморщилась Мегера. – Нас могут неправильно понять.
     Генерал сокрушенно вздохнул и начал нервно барабанить толстыми пальцами по своей каске, лежащей у него на коленях.
     – А у вас какие соображения, господин фельдкурат? – обратилась Мегера к зуизуиту.
     – Предлагаю тихо заманить преступника в баню и поставить ему ядовитых пиявок, а потом официально заявить, что он угорел в парной.
     – Нет, это тоже не годится. После такой смерти подлецу начнут воздавать различные официальные почести. Того и гляди, еще произведут в святые.
     – Господа, позвольте мне сказать, – встряла в обсуждение мадам комендантша.
     – Прошу, душечка, – кивнула Мегера.
     – У нас более чем достаточно компромата против этой отвратительной скотины, – затарахтела мадам. – Но чего, скажите, мы добьемся для себя, убив или упрятав Гимлербрыка в тюрьму? Ничего, кроме душевного удовлетворения. А этого, согласитесь, маловато для счастливой жизни, которая с каждым днем все дорожает и дорожает. Необходимо думать уже сейчас о нашем с вами вполне благополучном будущем. Поэтому я предлагаю спровоцировать сукиного сына на необдуманные шаги, воспользовавшись которыми, мы сможем спокойно отправить его на тот свет, а награбленное им барахло поделим между собой.
     Всем предложение комендантши показалось заманчивым. Фельдкурат даже облизнул пересохшие от волнения губы и начал потирать руки, предвкушая тот момент, когда сможет запустить свои клешни в чужой карман.
     – Это предложение весьма любопытно, – произнесла Мегера. – Честно говоря, оно мне нравится своей провокационностью. Да, это действительно дельное, конструктивное предложение в лучших традициях зуизуитского провокаторства. Но все обставить нужно так, чтобы ни у кого не возникло и малейшей тени сомнений. Как конкретно это осуществить, мы решим позднее. Что же касается награбленного лично Гимлербрыком, то поделим его соответственно вкладу каждого в общее дело, учитывая, что мой вклад, естественно, наибольший. Между нами говоря, это будет во всех отношениях справедливо. В конце концов мы много приложили сил, чтобы очистить общественную жизнь верноподданных от такой скверны, как Гимлербрык.
     – Ах, как восхитительно! – захлопала в ладошки мадам комендантша. – Лучшего и не надо!
     – Ура! – гаркнул во всю свою солдатскую глотку комендант, вскакивая с дивана и воинственно потрясая кулаками.
     – Браво! – с тихим злорадством прошипел зуизуит, смиренно устремляя свой взор к потолку, на котором была изображена сирая и нагая нищенка лет эдак двадцати, внимающая апостолу истинного вероучения.
     Колесо заговора сделало первый оборот.
     В распоряжении заговорщиков оставалось два дня. За эти дни они продумали все до мельчайших деталей.
     Приветственные крики потрясли город Вурфулум, когда резидент Ордена Зуизуитов, брат начальник колониального филиала Ордена, преподобный Гимлербрык промчался в бронированном лимузине по широкому городскому проспекту, направляясь в свою штаб-квартиру.
     На ступеньках дворца, принадлежавшего совсем недавно городскому главе, его встречали фельдкурат и комендант города. Младший по чину фельдкурат склонился в низком поклоне, а комендант лихо отсалютовал тесаком и дважды притопнул своей ножищей в высоком ботфорте.
     Гимлербрык спокойно и степенно вошел во дворец. Он чувствовал себя довольно бодрым, хотя и немного уставшим, так как ему пришлось много поработать, искореняя чужими и своими руками зловредную реформаторскую ересь.
     Каторжнее этой муторной работы трудно сыскать что-либо еще. Собственно говоря, это было суровое наказание, вынесенное руководством Ордена Блюфотину, в монашестве брату Гимлербрыку, за его провал исключительно ответственной операции по поиску пиратских сокровищ. Публике же было сообщено, что господин Блюфотин осужден на самые обыкновенные каторжные работы.
     Знай все это Грумгильда, она десятой космической стежкой-дорожкой облетела бы Вурфулум и его окрестности. Но, увы, вляпалась самым дурным образом.
     И вот Грумгильда стоит у маленького зарешеченного окна с пуленепробиваемыми стеклами, нервно созерцая торжественное прибытие кавалькады тяжелых военных вездеходов к центральному входу дворца.
     Шум, гам...
     Репортеры, телекамеры...
     Отцы церкви, зуизуиты...
     Школьники с цветами.
     Пенсионеры с приветственными транспарантами.
     Прогрессивная общественность с портретами Императора и Великого Инквизитора.
     Всеобщие праздник.
     Всеобщее ликование.
     Грумгильда облачена в военную сутану, ее пояс оттягивает тяжелый бластер в деревянной кобуре. Лицо закрыто светозащитным капюшоном.
     По коридору дробно разносятся семенящие шаги самоуверенного начальника.
     Резидент направляется к своему кабинету.
     За ним на почтительном расстоянии вышагивают брат субначальник и комендант города.
     Около двери кабинета резидента зуизуитов обогнал фельдкурат и услужливо открыл ее.
     Гимлербрык шагнул в кабинет и замер.
     Перед ним стояла женщина в военной сутане, сжимая в маленькой руке большой бластер.
     – В чем дело? – прошепелявил хозяин кабинета, недоуменно оглядываясь на сопровождающих его лиц.
     – Не узнаешь меня, брат начальник? Что ж, я, так и быть, помогу тебе восстановить кое-что в памяти. Меня направил в колонию наш Орден, а ты собственноручно взорвал наш космоботик фаустбабахером.
     – Что-о-о? – вытянулась физиономия Гимлербрыка.
     – То, что слышал, презренный дурак и опасный государственный преступник. Ты будешь беспощадно и самым суровым образом наказан!
     – Ка-ра-у-ул! – закричал фальцетом гадкий оборотень и стремительно выхватил из нагрудного кармана шариковую авторучку, плюющуюся отравленными семенами реликтового тропического растения банзяка.
     Его протяжный крик потонул в грохоте выстрелов.
     Стрелявшими были комендант и фельдкурат.
     Разоблачительница даже не успела глазом моргнуть.
     В тот же день вся колония узнала о неожиданном, но неотвратимом самоубийстве резидента Ордена Зуизуитов, уличенного в бессознательном инакомыслии и сознательном казнокрадстве. Одновременно популярный диктор TV радостно сообщил зрителям, что временно исполняющим обязанности резидента зуизуитов назначается фельдкурат Иосиф Бабанюк.
     Какое-то время Баронесса старательно играла уготованную ей жизнью роль верной солдатки зуизуитов. Одевалась скромно, без всяких претензий: простая ефрейторская сутана, кирзовые ботфорты, пулеметная лента вместо ремня. Лицо – постная маска.
     Когда же она поделила с заговорщиками успешно добытыми им деньги и драгоценности незадачливого резидента, настал черед сосредоточенно подумать о том, как побыстрее и безопаснее дать деру с Вурфулума. Ведь в любой момент на планету могли пожаловать те, кто хорошо знали настоящую Мегеру Эринийскую, и тогда убийственное разоблачение неминуемо.
     Однако бежать с планеты было не просто. Ее пока продолжали плотно блокировать космические рейнджеры и отборные батальоны зуизуитских головорезов. И никто не ведал ни сном, ни духом, как долго продлится эта санитарная блокада.
     Выход из совершенно тупиковой ситуации невольно подсказал комендант города, который однажды, будучи под большой мухой, доверительно сообщил Мегере, что получен приказ подготовить из числа уголовников штрафбат для охраны парфюмерных фабрик от космических пираток, этих непутевых ведьм пылевых туманностей.
     Фабрики были расположены в заснеженных пустынях большого спутника малой планеты Уух-Ма. Несколько декад тому назад этот спутник был случайно открыт завзятым космопроходимцем Луи Хмарочосом.
     Хроники абсолютно ничего не сообщают, но хроникерам точно известно, что в день открытия на Луёвой барже испортился утилизационный гальюн и пришлось срочно искать ближайший нужник. Первая встречная летающая тарелка в обмен на рулон туалетной бумаги сообщила координаты указанного спутника, на поверхности которого господин Хмарочос быстренько организовал строительство коммерческого отхожего места для заплутавших космопроходимцев. Во время рытья котлована были найдены богатые залежи соусированного компоста, весьма ценного парфюмерного сырья для производства антипотливой присыпки. С тех пор спутник стал объектом алчных интересов воротил парфюмерного бизнеса и неугомонных космопираток, идущих в ногу с изменчивой и капризной модой.
     Узнав о штрафбате, Мегера тут же категорично заявила, что считает своим патриотическим долгом участвовать не только в формировании батальона, но и в его деятельности по охране стратегически важных объектов парфюмерной промышленности.
     Ее инициатива нашла поддержку в лице нового резидента зуизуитов, который был рад избавиться от лишнего свидетеля убийственного конца своего предшественника. Он быстренько выхлопотал у руководства Ордена разрешение на участие патриотки в охране важных для империи фабрик.
     Мегера успешно справилась с возложенными на нее нелегкими обязанностями и в короткий срок сформировала отборный штрафбат из наиболее просвещенных чернокнижников и колдуний легкого поведения, обвиняемых в тайной пропаганде зловредных атеистических идей, эзотерических натурфилософских доктрин и сексуальной распущенности. Она лично провела тщательную инспекцию концентрационных лагерей и, отбраковав всех неканонических религиозных сектантов-фанатиков, укомплектовала штрафбат в полном соответствии со своими авантюрными наклонностями ко всякой плутовской чертовщине.
     Ей также удалось провернуть еще одно весьма щекотливое, интимное дельце.
     Ребенок!
     Она отыскала свое несчастное чадо и передала на воспитание одной чопорной старой деве, в сущности довольно безобидной особе, любящей кулинарные книжки, ласковых мурмурлыкал и приютских бастардов.
     Лишь много лет спустя за непомерно большую взятку жадному военкому Вурфулума и алчным пограничникам она переправила в свой батальон новобранца, не совсем полного и не совсем круглого, но все же идиота, объяснив подчиненным его появление необходимостью экспериментальной проверки нового медицинского препарата для трансформации психики. Последнее было правдой, так как подобный препарат действительно существовал, хотя и находился в стадии проверки. Тихий идиотизм Даймона был следствием той далекой и страшной родовой травмы, спровоцированной появлением интеллигентного грабителя в квартире одинокой женщины.
     Штрафбат Мегеры Эринийской прославился в нескольких страшно скандальных битвах с космическими пиратками, пытавшимися посредством громких скандалов привлечь к себе внимание и отвлечь внимание имперских жандармов от своих любовников-контрабандистов, пытавшихся захватить парфюмерные фабрики спутника планеты Уух-Ма.
     Однако у Мегеры нашлись черные завистники, проведавшие о том, что бойцы ее отряда конспектируют по ночам книжки в подозрительно неярких обложках и к тому же колдуют над рецептами безалкогольного шипучего зелья. Немедленно последовал донос в самые высшие инстанции, и если бы не заступничество Императора, случайно прочитавшего в аристократической газете «Абсолютная Правда» короткую заметку о храброй командирше Мегере Эринийской, то не сносить бедняжке командирского головного убора. В знак большого к ней снисхождения Папа Душецелительный милостиво повелел откомандировать штрафбат для блокады Тартара.
     Уже больше космического года и трех космических месяцев Мегера маялась на хорошо укрепленном маяке «Врата Геенны». Всей своей бархатистой кожей и всеми фибрами души она ощущала давно нависшую над собой опасность. Кто-кто, а зуизитские шелудивые псы, все постоянно вынюхивающие и всюду бдительно высматривающие врагов империи, наверняка были крайне насторожены сообщением о подозрительном кадровом составе ее отряда и, значит, не преминут под удобным предлогом навестить маяк. К тому же отряд пополнился новыми бойцами, и не исключено, что среди них есть продажные стукачи или стукачихи. Попытка перебежать на сторону чертей может окончиться плачевно. Да и как черти примут перебежчицу, которая своим ратным трудом доказала преданность Императору?
     Выслушав фрагментарный рассказ Грумгильды, Люциферов пришел к выводу, что эта женщина не потеряна для его лучезарно темного дела. Он обрадовался и повел изощренно тонкую игру, отвлекая собеседницу на всякую ерунду, сущие пустяки, и вдруг спросил в лоб:
     – Грумгильда, ты узнаешь меня?
     Та удивленно уставилась на него.
     – Ты узнаешь меня, прекрасная Грумгильда? – повторил свой вопрос Люциферов, отклеивая пышную бороду и вынимая контактные линзы.
     – Ох! Теперь узнаю!
     – И что намерена делать?
     – Не знаю.
     – А я вот знаю. Ты, дорогуша, будешь работать на нас, оставаясь здесь на маяке, который послужит нам удобной щелкой в блокаде Тартара. В случае провала дорога в Ад будет открыта для тебя. Принимаешь мое предложение?
     – Да.
     – Вот и отлично.
     – Может быть спрыснем нашу встречу? – радостно спросила Грумгильда.
     – Чем спрыснем? – насторожился Янус Адольфович, язвенник и пропагандист трезвого образа жизни.
     – Очень вкусным приворотным зельем домашней перегонки и к тому же безалкогольным, – успокоила его Грумгильда, хорошо знавшая кулинарные вкусы Князя Тьмы.
     – Идет, – облегченно вздохнул чертов трезвенник, строго соблюдавший диету и оберегающий свою крохотную язву от всяких ненужных ей возбуждений.
     – Эх, жалко, что твой сынуля ушел спать...
     – Кто, кто?
     – Наш бастардик, сынуля наш, которого ты чуть не пришил. Даймон – твой сын. Сейчас он уже не совсем идиот, хотя курс лечения еще не закончен.
     – Вот так новость!
     – Приятная, не так ли?
     – Безусловно, но...
     – Неужели ты, прохвост, сомневаешься в своем отцовстве? – надулась Грумгильда.
     – Боже упаси! – покраснел Янус Адольфович и потупился. – Я, конечно, безмерно рад, ужасно счастлив и все такое прочее. Однако, дорогая, не стоит этот фактик разглашать. За алиментами дело не станет.
     Упоминание об алиментах понравилось Грумгильде, но она, проявив разумную деликатность, не стала заострять этот скользкий вопросик.
     В командном отсеке, куда они перешли, чтобы избежать ненужных встреч со стражами маяка, Грумгильда первым делом открыла сейф, откуда была извлечена пожелтевшая, как засохшее тесто, бумажка.
     – У меня сохранилась копия одного зашифрованного текста, предназначавшегося для резидента зуизуитов на Вурфулуме, – сказала она. – Мне кажется, что это какой-то очень важный документ. Попробуйте его расшифровать.
     – Давай сюда.
     Люциферов взял листок, пахнущий лапшой, и спрятал его в нагрудный карман своего френча.
     Они еще какое-то время посидели, обсуждая вопрос об алиментах и попивая приворотное зелье. Потом Люциферов, бросив взгляд на часы, торопливо стал прощаться.
     «Врата Геенны» с шипением раздвинули шлюзы, и веселой птичкой мобильный перпетолет Лучезарного Князя Тьмы покинул гостеприимный маяк, устремляясь в жуткую пучину космоса курсом на планету Земля.
    
     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ о том, как Люциферов-Сатанинский узнает о сексуальных грешках Папы Душецелительного и смотрит свои чертовски странные сны символическо-футурологического характера с каким-то знакомым литературным привкусом.
    
    
     Покинув маяк «Врата Геенны» и направившись в сторону Земли, Янус Адольфович имел достаточно времени, чтобы поразмыслить над смыслом дьявольски сложной жизни во Вселенной и сделать для себя весьма полезные выводы относительно искушения и введения во грех homo sapiens.
     Будучи профессиональным философом по образованию и утонченным мыслителем по складу своего неординарного ума, Люциферов-Сатанинский всегда всем своим дьявольским нутром тяготел к сочным спекулятивным оборотам политической речи и недвусмысленным намекам на многозначительные обстоятельства в социально-экономических прожектах. Отсюда растут уши его страстной, пылкой любви к восхитительным диалектическим метафорам, невероятно замысловатым кодам и шифрам, сногсшибательным ребусам и кроссвордам. Это является несомненным признаком его очевидной всем чертям и другим темным силам Тартара конгениальности, унаследованной от прадеда по материнской линии, который был потрясающим жрецом запрещенного языческого культа бога Врунильзона-Завиральского и постоянно изобретал сверхсекретные коды для посвященных в это ужасное религиозное таинство.
     Прадедовские криптограммы, то есть тайнописи, сообщили мощный импульс развитию философии и математики в уезде, где находился подпольный храм бога Врунильзона-Завиральского. Увлечение философствующих жрецов и прихожан искусством шифрования настолько укоренилось в традиции уездного спекулирования, что до сих пор многие жители этого уезда в ярмарочные дни ругаются и даже виртуозно матерятся с использованием самых абстрактных философских категорий, позволяющих совершенствовать искусство криптоанализа, то есть искусство дешифровки.
     Именно этим эзотерическим искусством, помноженным на сверхмощь своего сверхмощного бортового компьютера самой последней модификации, занялся Янус Адольфович, пытаясь, от нечего делать и токмо простого любопытства ради, прочесть послание, адресованное бывшему резиденту Ордена Зуизуитов.
     Компьютер надрывался, пищал и мигал всем, чем только можно было мигать и подмигивать.
     Янус Адольфович терпел, терпел, а потом раздраженно грохнул кулаком по его корпусу.
     В ответ экран плоского как блин монитора зло подмигнул ему раз, зло подмигнул ему два и возмущенно, можно сказать в отместку, выплюнул расшифрованный с вопиющими грамматическими ошибками текст.
     «Брат Гимлербрык, – начал читать текст Янус Адольфович, шевеля губами, – хочу Вас срочно уведомить, что наша дезинформационная копилька совершенно и сугубо секретных курьезов, хоранителем коей вы являесися, попольнилася новыми бесценными сведениями о сексуально-половой жизняке Папы Душецеисцелительного. Согласно полупроверенным и полуподтвержденным данным, у Императора имеется в запасе внебрачный зынуля. Энтим могут воспользоваться фраки Великого Альдебарана. Вам надлежит приложить усе зилы, дабы предотвратить исходящую от плода монаршей любови опасность для трона. Вы должны в кратчайший срак отыскать его и ликвидировать вместе с кормилицей под кличкой Маруся, она же придворная гадалка Пульхерия Изыргилевна Касандриони».
     Под текстом стояла лихо закрученная подпись самого генерала Ордена Зуизуитов.
     Пораженный прочитанным, Янус Адольфович дрожащими от волнения руками нащупал пачку антиникотиновых сигарет из морской капусты, выхватил одну из них, повертел в руках, отбросил, вскочил, снова сел и тупо уставился на голубоватый экран монитора, в очередной раз машинально перечитывая сенсационный текст.
     – Вот так везение! – наконец воскликнул он, откидываясь на спинку кресла.
     Янус Адольфович хотел уже было повернуть назад свой перпетолет, но в самый последний момент передумал, решив довести начатое дело до конца. Не в его правилах было резко менять курс и отказываться от запланированного ради более заманчивого, но и менее вероятного.
     В умнейшей голове владыки Тартара тут же начал складываться план коварнейшей идеологической диверсии, взрывная сила которой превосходила всю мощь атомного арсенала чертей.
     Спустя час Люциферов натянул на голову шлем для телепатической связи и принялся интенсивно телепать в Генштаб Ада приказ о незамедлительной засылке разведгруппы чертей в столицу Великого Альдебарана с целью нахождения незаконнорожденного отпрыска Императора.
     Окончив сеанс межзвездной телепатии, Люциферов разделся, залез в корыто для анабиоза, принял несколько таблеток снотворного и заснул сном невинного младенца, слегка присвистывая и похрапывая. И тут приснился ему чудный сон, очень философски насыщенный.
     Сонный мир Януса Адольфовича встретил его отнюдь не враждебно, хотя, конечно, не обошлось без некоторых сюрпризов при прохождении граница между явью и сном. Достаточно сказать, что Люциферов был облаян какими-то звероподобными сущностями третьего и четвертого порядков, а потом за ним долго гналась голая и злая как моська трансценденция, норовя укусить спящего за пятку. Встретились ему и другие мелкие пакости, не заслуживающие особого внимания.
     И вдруг бац!
     Янус Адольфович просыпается, но... во сне.
     Все окружающие обращаются к нему просто и задушевно – наш дорогой Тиран Дучевич.
     Не долго думая, сонный или, как бы это лучше сказать, приснившийся Тиран Дучевич повел карательную экспедицию в город Садом, где его солдаты безжалостно расстреляли атомными снарядами жалкие хижины восставших многоженцев, не вытерпевших непосильного налогового гнета и решившихся обратиться с жалостливой петицией к Небесным Силам.
     Вернувшись из экспедиции, Тиран Дучевич умиротворенно постоял у одной из амбразур своего великолепного дворца, построенного на золотом песке, пристально наблюдая за сменой караула около собственного величественного мавзолея, загодя воздвигнутого для его мумии.
     Когда-то Тиран Дучевич, шкуру которого напялил на себя спящий Янус Адольфович, воевал в жарких странах, откуда вывез привычку надувать щеки и выпячивать нижнюю губу. С тех пор эта привычка стала обязательной для всех придворных вельмож и государственных чиновников.
     Важно надув щеки и выпятив нижнюю губу, Тиран Дучевич уставился на дворцовые ворота, откуда выполз взвод солдат в пожарных касках и с острыми алебардами на плечах. Впереди строя сверкал обнаженный ятаган майора Убивалкина, матерого хищника и отпетого карьериста.
     Солдаты вели какого-то неумытого оборванца, по виду явно бунтовщика из числа яйцеголовых умников.
     Майор, преданно поглядывая на дворцовые амбразуры, выстроил взвод в шеренгу. Вслед за этим вперед вышли два капрала, у которых висели на груди матюкальники.
     Капралы для начала хорошенько надрали бунтовщику уши, а потом принялись орать в матюкальники разные непотребные слова в адрес либеральной профессуры.
     На пятой минуте яйцеголовый позеленел, сник и с безропотной покорностью рухнул на колени, осыпав себе плешь еще теплым пеплом недавно сожженных научных трудов по историческому и диалектическому материализму, а также по различным другим научным «измам».
     Но так как майор не собирался принимать подобные жалкие покаяния, он приказал гнилому либералу встать по стойке смирно и махнул белой перчаткой оркестру.
     Тяжело ухнули трубы.
     Зазвенели литавры.
     Хор грянул анафему либеральному мироощущению.
     Умник страшно напрягся, вслушался, поймал ноту и заголосил вместе со всеми...
     Крупнозадая, мордастая служанка, подрагивая на ходу вместительным бюстгальтером и поигрывая задом, внесла на подносе горячащий кровь крепленый лимонад.
     Омочив в лимонаде губы, Тиран Дучевич осклабился, расслабился и, зевая, сказал одному из своих лимонадных прихлебателей:
     – Чтобы приручить либералов, требуется и всего-то ничего – научить этих остолопов слаженному хоровому пению. Ты меня понял, верный мой пес шелудивый?
     Верный пес мгновенно надул щеки, с восторгом прикусил язык, пустил ритуальную слюну и пролаял:
     – С каждым Вашим словом мое восхищение Вами все больше растет и растет, Ваше Тиранско-Дучевское Сверхпревосходство!
     Наступает день именин Тирана Дучевича.
     Этот день является официально праздничным для всех верноподданных.
     Широкий и длиннющий проспект Великого Диктатора пестрит и гремит всевозможными аттракционами, аукционами, оркестрами и оркестриками. Двери публичных домов призывно распахнуты. Рекламные щиты синематографов переливаются всеми цветами радуги. Бедняки жадно толпятся вокруг столиков с азартными играми, уповая на изменчивое счастье. На каменных приступках церковных папертей нищие партократы воодушевленно торгуют нательными иконками, партбилетами и сигаретами.
     Восстав из-за стола с обильными праздничными угощениями, Тиран Дучевич вышел через открытую галерею во внутренний сад дворца. За ним чинно последовали его телохранители, адъютанты, приспешники и приспешницы.
     – Скушал тело – гуляй смело! – пошутил Тиран Дучевич и похлопал себя по животу. – Теперь, псы мои верные, псы мои дворняжные, мы можем немножко и поразвлечься, сыграв разочек-другой в бросалку-кидалку.
     Произнеся это вкрадчивым голосом и отерев слегка вспотевший лоб батистовым платочком, Тиран Дучевич продолжил шествие по садику.
     В глубине сада темнеет выкрашенная в ядовито зеленый цвет летняя эстрада, напоминающая здоровенную жабу с раскрытой, как у дракона, пастью.
     Хозяин, хитровато щурясь и мягко улыбаясь, подзывает к себе министра обороны и ласково приказывает ему начать валять дурака на эстраде.
     Министр, преисполненный гордости и ответственности за порученное дело, быстрехонько вскарабкивается на эстраду, поглубже напяливает фуражку с золотой кокардой и принимается валять дурака, чья башка набита разными юридическими и политическими идейками. В роли валяемого дурака выступает глава марионеточного парламента.
     Повалив дурака, набив ему морду и проехав по нему фанерным танком, министр раскланивается и застывает с выпученными от счастья глазами.
     Взяв у министра финансов безвозвратный кредит большим мешком, достав из него монетку и тщательно прицелившись, Тиран Дучевич метает ломаный грошик министру обороны, который с обезьяньей ловкостью ловит грошик и прикрепляет его себе на грудь как медальку.
     Награда слепит министра обороны.
     Он сладко жмурится.
     Только его бараньи очи сладко смежились, как Тиран Дучевич кивает головой конферансье, выглядывающему из суфлерской будки. В ответ тот понимающе посылает всем зрителям воздушный поцелуй, выскакивает из будки и метким ударом ноги отправляет замечтавшегося министра в оркестровую яму под бодрые звуки похоронного марша.
     Все выглядело очень мило, весело и непринужденно, точнее, как бы вынужденно, но задушевно.
     Тиран Дучевич внимательно следит за кадровой чехардой своих придворных лицедеев на эстраде, хмурясь, когда кто-либо не так валяет дурака, не так бросает или не так кидает его, дурака безмозглого.
     Тем временем в городском парке публично расстреливают нецензурными словечками очередную группу странствующих рыцарей, вознамерившихся осуществить ностальгическую революцию на отдельно взятой планете. Особенно стараются преподаватели единственно верной в свое время философии, переквалифицировавшиеся в теоретиков научного мифологизма и апологетов профосного взгляда на утопии, утопистов и утопленников, то есть пленников своих утопических грез.
     Праздничные расстрелы – удивительная вещь. В такие часы особенно приятно прогуливаться по парковым аллеям, прислушиваясь к мольбам о пощаде и стонам душевно раненых.
     Парк расположен сравнительно близко от дворца Диктатора. В час какого-нибудь небывалого заката, он представляет собой великолепное зрелище. Его пруды к себе так и манят.
     Янус Адольфович заворочался в своем анабиозном корыте, лег на правый бок, на левый бок... И тут привиделся ему новый сон – футурологический.
     В столице одной самостийной державы, где кое-кто балакал в присутственных местах на державном языке, а за пределами оных широкое хождение имел иностранный язык, то есть язык сопредельного государства, был час небывалого заката, за которым, как известно, следует тьма ночная и сопутствующая ей тьма разных удивительных вещей, кои при дневном свете выглядят хотя и странно, но объяснимо с точки зрения какого-нибудь литератора-выдумщика.
     Итак, в указанный час мобильный перпетолет чертей с очень дождливой и слякотной планеты Тартар приземлился в районе пригородного парка.
     Не подозревая о прибытии НЛО альдебаранского происхождения, по асфальтовым дорожкам парка прогуливались два гражданина, один из которых, маленького роста, упитанный, лысый и очкастый, был одет в вышиванку и серые брюки, другой, молодой, костлявый, с вислыми усами, был в ковбойке, жеваных джинсах и грязно-белых кроссовках.
     Очкастый являлся Иваном Феодуловичем Драчильнюком. Он возглавлял правление одной из поэтических ассоциаций столицы и еще числился воинствующим активистом общественного движения «Рух упэрэд до мынулого». Рядом с ним бодро вышагивал хотя и молодой, но уже подающий слабые надежды прозаик Мыкола Проныренко, пишущий под псевдонимом Бесхатний. Аллея, по которой они двигались, казалась безлюдной.
     – Ну-с, тэк-с... – сказал пан Драчильнюк.
     – Да, так ось... – отозвался поэт. – Мий роман о гэтьмане будэ вэлыким эпичным полотном на антиимперську тему.
     Этот роман был заказан Драчильнюком для очередной книжки литературного альманаха, но его исполнение не очень удовлетворяло взыскательного мэтра.
     – Зрозумийтэ мэнэ правильно, – внушительно говорил Драчильнюк, – ваш гэтьман получывся дужэ политически блеклым, алэ головнэ не в тому, существовал он в дийсности як гениальный политик нашои самостийности или не существовал в таковом качестве, а в том, що нэ миг нэ существоваты в виде персонифицированной национальной идеи.
     Между прочим, пан Драчильнюк слыл человеком исключительно начитанным. Он умел ловко ввертывать в свою пламенную речь ссылки на забытых всеми историков и местечковых философов.
     – Древние летописцы, – вещал Иван Феодулович, – чомусь ни одним словом не обмолвились о наших соседях шовинистах-лапотниках, хочь, судя по их дотошности, выражавшей стихийное непринятие адептов исторической науки грядущего империализма, должны были бы это сделать, существуй справедливая империалистическая идея на справди.
     Молодой и этнически мыслящий прозаик, чья мать была от прилавка, а отец от стоматологического кресла, не мог претендовать на основательную подкованность в доисторической хронографии и хронотопии. Поэтому ему оставалось только раболепно внимать мэтру.
     – Нэмае ни однои якои-нэбудь стоящей этничнои идеи или святой догмы, – убежденно говорил пан Драчильнюк, – яка своей непорочностью не посрамила бы шовинистычный империализм. И тем не менее, дурни лапотники, яки ни хрена не смыслят у настоящем сале з салом, выдумали погану идею, нанесшую велыкий вред усему нашему панству. Вот на это и нужно сделать главный упор в вашем антиимперском романе благословенного этничного звучания...
     Когда Иван Феодулович упоенно и самозабвенно рассказывал молодому дурню Бесхатниму о том, как далекие пращуры исконного местного этноса самозабвенно лепили из теста символические дули для грядущих лапотников, в конце аллеи показался высокий человек в дорогом вишневом костюме и в заграничных туфлях, в цвет костюма. Черная горская кепка, величиной с посадочную площадку для неопознанных космических объектов, служила ему зонтиком от последних лучей заходящего солнца. Под мышкой этот субъект нес трость с набалдашником в виде головы пуделя Артемона. По виду ему было лет сорок с лишним. Брюнет. Правый глаз черный, левый зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец горской или загорской национальности.
     Пройдя упругим шагом мимо скамьи, на которой сидели видавший виды поэт и начинающий прозаик, иностранец уселся на соседней скамейке и положил аристократические руки на набалдашник, а выбритый до синевы подбородок – на эти самые холеные руки.
     – Ты, Мыкола, – назидательно говорил пан поэт, – дуже добрэ и, главное, сатирически изобразил рождение империалистычного монарха-реформатора, но соль-то в тому, що древние мифы лапотников изобилуют указаниями на рождение целого ряда царственных индивидуумов из хаты этих монархов... А по-твоему выходыть, що вин зъявився на свит як единственный в своем роде крупный политычный дияч... Абсурд!
     Иностранец вдруг поднялся и направился к писателям.
     Те удивленно поглядели на приближающегося к ним мужчину, смахивающего на крупного нувориша.
     – Извиняйте меня, – заговорил подошедший с легким альдебаранским акцентом, – что я, не будучи знаком с вами, позволяй себе вмешивайся в умний разговор. Но предмет вашей ученой бесед настолько интересиринг, что...
     Тут он вежливо снял свою аэродромную кепку, сдул с нее листик и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и нехотя раскланяться.
     – Разрешайте мне присесть? – вежливо вопросил иностранец.
     Литераторы машинально раздвинулись, и тот ловко уселся между ними, тотчас вступив в разговор.
     – Если я не ослишайся, ви изволили говорить, что некий ваш известный гетман биль на голову више монарха-реформатора из страны лапотников? – спросил незнакомец.
     – Ни, вы не ослышались, – учтиво ответил пан Драчильнюк, поблескивая стеклышками очков. – Самэ цэ я и казал.
     – Ах, какой интересиринг! – воскликнул загадочный тип, коим был Янус Адольфович, наблюдавший за собой во сне как бы со стороны. – А ви, пан Бесхатний, согласни с ваш коллег?
     – На уси сто миллионов купонов! – подтвердил поэт.
     – Изумительно! – воскликнул нечаянный собеседник. – Простите мой навязчивость, но я так понял, что ви, помимо всего прочего, еще и не верите в могущество империализма как высшей стадии капитализма? Клянусь, я никому об этом не скажу!
     – Да, мы не выримо в могутнисть утопичного империализму, алэ допускаемо прогрессивну заокеанскую модель финансового империализму! – чуть улыбнувшись испугу интуриста, гордо ответил пан Драчильнюк, срочно отославший свою дочь культивировать национальную идею в одном из престижных заокеанских колледжей. – Про цэ можно розмовляты зовсим вильно, тому що в наший самостийний держави пэрэмигшого национализму нэмае партийной цензуры.
     – Так-таки нет цензуры? – как-то загадочно ухмыльнулся иностранец.
     – Нэмае и буты не можэ! – сказал, словно бритвой отрезал, Бесхатний.
     – Ви, мой сердечный друг, торопитесь с очен умозрительный умозаключений, – иронично заметил незнакомец. – Современные иконоборцы национализмуса есть опасный болезнь для культуры. Достигнув власти, подобные иконоборцы грубыми руками беспощадно разрушат все мраморные статуй инородной красоты, разобьют все те фантастик игрушки и безделушки искусства, которые посчитают враждебными экземплярами чужой культуры. Несказанная печаль овладевает многими вашими талантливыми современниками при одной мысле о грядущем культурном апокалипсисе. Это будет похлеще цензуры.
     – Вы заблуждаетесь! – взвизгнул Иван Феодулович. – И наш долг, священный долг пысьмэнныкив-националистив, всячески способствовать тому, щоб развеять гнилой туман домыслив с прыводу гнусного интернационализму.
     Тут иностранец неожиданно вскочил и пожал изумленному поэту руку, произнеся при этом:
     – Позвольте вас поблагодарить от всей души!
     – За що цэ вы мэни дякуетэ? – осведомился пан Драчильнюк, растерянно моргая.
     – За очень важный информацьон, который мне, как любознательному путешественнику, меценату и коллекционеру всяких задушевностей, чрезвычайно важно знать, – пояснил заграничный чудак. – Но позволяйте вас спросить. Как же быть с доказательством бытия светлого будущего для всех homo sapiens?
     – Ци та инши доказы ничого не варти, – сказал Иван Феодулович. – Ведь согласитесь, що в области национальнои идэи ниякых доказив существования свитлого загальносапиенского майбутнього бутэ не може.
     – Браво! – вскричал Янус Адольфович и заговорил без всякого альдебаранского акцента. – Вы полностью повторили мысль одного бородатого и беспокойного политэконома по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил уже известные доказательства предшественников утопистов и других специалистов-футурологов, а затем, как бы в насмешку над самим собой, соорудил собственное доказательство.
     – Якэ ж? – скептически поинтересовался прозаик.
     – Научное! – изрек Янус Адольфович, зыркая своими цветными глазами по сторонам.
     – Цэ що ище такэ? – насупился Бесхатний. – В соборному суспильстви науково тэ, що выгидно нам, прогрессивным националистам. И цим всэ сказано! Националистычна свидомисть в интернационализме не нуждается!
     Как бы извиняясь за прямолинейность суждений своего собрата по перу, политически подкованный пан Драчильнюк тонко улыбнулся и сказал:
     – Доказ цэй нэубэдителен.
     – Взяты бы цього политэконома за бороду, да за таки доказы до психушки спровадыты! – совершенно неожиданно брякнул Бесхатний.
     – Мыкола, ну що ты! – сконфузившись, шепнул Драчильнюк.
     Предложение поместить ученого в психушку не только не шокировало Януса Адольфовича, но даже привело его в бешеный восторг.
     – Именно и непременно!.. – закричал он, и глаза его засверкали каким-то дьявольским блеском. – Обидно только, что на всех политиканов и политических экономов этих самих психушек не хватит, уверяю вас.
     – А жаль! – задиристо отозвался прозаик.
     – Согласен! – подтвердил наш тонкий душевед, едва не всхлипывая от жалости. – Но вот какой вопрос меня беспокоит: если обывательского рая нет и не предвидится, то, спрашивается, кто же управляет процессом историотворчества и всем вообще распорядком во вселенной?
     – Бог управляет, – поспешил сердито ответить Бесхатний на этот, признаться, не очень ясный и очень запутанный вопрос.
     – Виноват, – мягко проворковал Янус Адольфович, – но в космосе такое огромное количество разных галактик и метагалактик, такое неисчислимое множество обитаемых и необитаемых миров, что даже божественных рук не хватит дотянуться до каждой живой пылинки.
     – Вы зовсим нэ прави! – взорвался Бесхатний. – Наши богословы убедительно доказують, що цэ очень даже можлыво.
     – В самом деле? – иронично заметил собеседник. – Ваши попы такие большие умники?
     – Мыкола, нэ пэребильшуй можлывости церкви, – попытался урезонить коллегу пан Драчильнюк.
     – Конечно и безусловно! – обрадовался иностранец, восторженно хлопая себя по коленям. – Не все возможно в этом материальном мире, который подчиняется безусловным императивам физических законов. И все же, поверьте моей гениальной интуиции, невозможное возможно! Прозаичная действительность прозаична только внешне, а на самом деле напичкана под самую завязку такими презабавными, такими сногсшибательными невозможностями, готовыми проклюнуться в любой момент, чтобы посрамить госпожу Возможность, что это просто нельзя выразить простыми философскими словами.
     – Як цэ – можлыво нэможлывое? – недовольно проворчал Бесхатний, закоренелый приверженец фатального националистического детерминизма.
     – Вы, молодой человек, как я вижу, – рассмеявшись, сказал иностранец, – любите во всем буржуазный порядок и бухгалтерский учет. Так вот учтите, что тот, кто еще недавно полагал, будто он чем-то великолепно управляет в эфирной сфере национальной идеи, оказывается вдруг сидящим в куче дерьма, хотя и на высокой государственной должности. А бывает и забавнее: только что человек соберется съездить в Миргород на воды – пустяковое, казалось бы, дело, – но и этого совершить не сможет, потому что вдруг возьмет и поскользнется, а поскользнувшись, сядет в лужу, оставленную подвыпившим соотечественником, и получит мокрые штаны с шишкой на лбу впридачу. Неужели вы скажите, что это Бог посадил его в лужу? Не правильнее ли думать, что он сам себя посадил в нее?
     Литераторы изумленно уставились на иноземца.
     А тот вдруг поманил к себе обоих писателей и таинственно прошептал:
     – Знаете ли, что шовинисты-лапотники и местные националисты произошли от одной обезьяны?
     – Бачитэ, – натянуто улыбнувшись, сказал с нервной хрипотцой в голосе пан Драчильнюк, – мы, конечно, поважаемо ваши вэлыки пизнання, алэ сами по цьому пытанню дотрымуемося иншои точки зору – национал-богословськои.
     – А не надо никаких точек зрения! – промолвил Янус Адольфович, хищно щурясь. – Просто эта обезьяна существовала, и больше ничего.
     – Да, да, и матэрия первынна, а свидомисть вторынна, – вставил свое ехидное слово этнически коренной поэт, которого все эти намеки начали уже доставать.
     – Заспокойся, Мыкола! – промолвил Иван Феодулович. – Всего этого чертового материализма нет и буты нэ можэ.
     – Так-таки и нету? – воскликнул профессор, заливаясь журчащим смехом.
     – Да, немае, – торжественно изрек Иван Феодулович и тут же с энтузиазмом фанатика национальной идеи отчеканил: – Мы вирымо у творчу сылу субъективного идеализма и невычэрпный потенциал национализму.
     Не обращая внимания на идеологические декларации мэтра, Бесхатний, пытавшийся мучительно переварить сказанное, вдруг рубанул:
     – Черт заберай, алэ потрибуються факты, потрибуються убедительные доказы существования циеи вонючои мавпы, а не порожни словеса!
     – И фактов не надо, и доказательств никаких не требуется, – убежденно заявил загадочный тип, ласково скалясь.
     Вновь возникла тягучая пауза.
     Между тем теплый вечер вступил в свои права. Вода в пруде почернела. В аллеях появилась публика.
     Наконец неимоверным волевым усилием размякший от гипнотических миражей пан Драчильнюк тряхнул наполовину лысой головой, благодаря чему обрел дар речи, и дрогнувшим голосом как-то неуверенно спросил:
     – Вы... вы, давно у нашему городе?
     – Только что прибыл.
     – А дэ ваши вещи? – вкрадчиво поинтересовался Иван Феодулович. – Вы дэ зупынылысь?
     – Я? Нигде.
     – Как? А... а дэ же вы будэтэ житы?
     – В вашем черепе, – вдруг развязно ответил собеседник и подмигнул левым глазом. – А почему бы и нет? Череп существа разумного, а впрочем, и неразумного тоже, самой природой создан для последнего пристанища мудрецов, схимников и страстотерпцев, кои мне всегда были любопытны своими отклонениями от жизненных стандартов. Помнится, один такой черепок, чем-то напоминающий молитвенный холм, даже стал лобным местом. У него, так сказать, на лбу было написано великое предназначение являться местом демонстрации страстей и пороков.
     «Я пропав! – тоскливо пронеслось во вспотевшей голове Ивана Феодуловича. – Вин хоче зробыты меня психом! Усе кончено! Ни, е выхид! Я повынэн першим оболваниты его! Потрибно тильки добигты до найблыжчого туалэту, звильныты мочевой пузырь, а потим оболваниты цього дьявола».
     – Оболванить? – словно прочитав его мысли, с интересом спросил профессор. – Ну что же, оболванивайте. Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол надолго поселился в вашем сознании.
     – Добрэ, добрэ, – фальшиво улыбнулся пан Драчильнюк и, пребольно толкнув в бок молодого прозаика, резво устремился к выходу из парка.
     Подбежав к ближайшему коммерческому туалету, Иван Феодулович распахнул дверь, сунул купоны в жадные руки служителя частного клозета и уже собирался шагнуть к писсуару, но тут его левая нога неудержимо, как по льду, поехала по кафельному полу, откосом сходящему к сточному каналу, другую ногу подбросило, и пан Драчильнюк со всего размаха плюхнулся в лужу застоявшейся мочи.
     Спешащий за ним прозаик с грохотом ветроизвержения накрыл несчастного, и Иван Феодулович, теряя сознание от зловонной мочи и не менее зловонных ветров молодого романиста, схватился за голову с застывшим в глазах криком: «Невжэ?!»
     Бесхатний замер на карачках в остолбенении. Неожиданно над самым его ухом раздался крик служителя частного клозета:
     – Хома, пьянчужка Хома! С Васильковской! Эта лужа его работы! Сто чертей ему в печенку! Взял и надудолил на пол в знак политического протеста против приватизации сральников. А он-то, бедный, стало быть, поскользнулся да и сел в нее...
     Этот крик привел в чувства Бесхатниго. В его мозгу что-то сверкнуло, и он бросился назад, туда, где разговаривал со странным типом.
     Вдруг раздался ужасающий гул и громовые раскаты. В парк чеканным шагом начали входить зловещие фигуры в красном, с опущенными капюшонами.
     Красные фигуры, выйдя на танцевальную лужайку, выстроились штурмовой колонной и застыли в молчаливом ожидании.
     Неожиданно зазвучала веселая музыка песни «Чижик-Пыжик», и на лужайку с песнями и плясками ворвалась толпа весельчаков в шутовских нарядах, размахивая шашками и нещадно паля из шмайсеров по птичкам.
     Один из весельчаков в черной форме офицера гестапо ловко запрыгнул на плечи Бесхатниго и, трибунно стуча по его лохматой голове револьвером, начал истошно вопить:
     – Товарищи, минуточку внимания! Сейчас появится менеджер нашего бала! Прошу, товарищи, дружненько поприветствовать его аплодисментиками.
     И такое тут началось, что хоть уши паклей затыкай. Все зарычали, засвистели, зафукали, зашипели, захрюкали, запердели...
     Под эту какофонию звуков появился Янус Адольфович со странной маской на лице. Одна половина маски была нарумянена, а другая демонстрировала костлявую часть черепа.
     – Лучезарный Князь Тьмы! – заорали все.
     – Що диется? – испуганно пролепетал Бесхатний.
     – Самый обыкновенный бал в честь Сатаны, – ответили ему хором присутствующие. – Можете успокоиться. Культовых жертвоприношений не будет. Попоют гимны, потом проведут совещание по актуальным вопросам смертельно дьявольского строительства, а под конец устроят танцы или просмотр кинофильма из Госдьяволфильмофонда.
     – А почему у Сатаны такая маска на лице? – нервно спросил Бесхатний.
     – Штука в том, – пояснили ему присутствующие, – что разные разумные твари смотрят на чертовщину с разных сторон и видят разные ее лики. Одним она кажется непереносимой, а другим – вполне сносной.
     – А цэ... – хотел было спросить Бесхатний, но тут Янус Адольфович так захрапел в своем корыте, что не расслышал вопроса начинающего литератора.
     На этом сны кончились.
     И может же такое фантастически плагиатское приснится!
     Может. Только вместо трагедии фарс получится.
     И все во сне?
     Нет, и наяву тоже. Впрочем, можно всю свою коротенькую жизнь проспать с открытыми глазами, а потом навеки смежить очи, так и не узрев фарсовой подноготной собственного прозябания, мня о себе нечто высокое, разукрашенное поэтическими дифирамбами.
     Однако откроем наши глаза пошире, чтобы прочитать следующую главу.
    
     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ о посещении Люциферовым-Сатанинским марсианской таможни, начальником которой является азартный охотник на разных космических тварей Модест Филипыч Уриилзон.
    
    
     Пока Вождю чертей снились кошмарно веселые сны с каким-то подозрительно плагиаторским душком и футурологическим запашком, его перпетолет стремительно перпетолетел по направлению к Солнечной системе. Ближние рубежи этой космической системы бдительно охранялись склонными к взяточничеству таможенниками Модеста Филипыча Уриилзона, большого любителя поохотиться на шустрых марсианских треногеров нрава злобного и неопознанные космические объекты, включая так называемые тарелки, кружки и бутылки, шляющиеся везде, где им заблагорассудится.
     Величественный таможенный замок Модеста Филипыча, неприступная и неподкопная твердыня из бетонированного гранита и нержавеющей стали, находился на Марсе. Здесь же размещалась строительная контора Главканализация, занимавшаяся строительством системы арыков и дамб, препятствующих треногерам делать набеги на селения хордовых плюгавиков и похищать овощи, произрастаемые на садово-дачных участках.
     По самой своей сути и административной форме работенка Модеста Филипыча была непыльной и необременительной, хотя марсианские пылевые бури, вызываемые здоровенными насосами треногеров, иногда портили ему настроение и разжигали охотничий азарт.
     Какой альдебаранин, здоровый телом и духом, не любит, этак на зорьке, пальнуть в задницу жирного дракоши из четырехствольной дубальтовки!
     А потом у потрескивающего костерка, распростершись на валежнике... Под протяжный комариный напев... М-да... Можно заливать все, что охотничьей душе угодно. Только успевай наливать и подливать.
     Примешь изрядную порцию славного пузогрея и сразу тебе вспомнится какое-нибудь непроходимое болото на далеком от цивилизованных звездных систем планетоиде, где кишмя кишат выводки непуганых оборотней, превращающихся на ваших слегка пьяненьких глазах то в одомашненных волков, то в хорошенько выдрессированных вепрей, то в задиристых крякв колхозного ставка. Знай лупи из берданки зарядами мелких осиновых кольев по расхитителям домашней и кооперативно-колхозной собственности.
     Или, к примеру, ночная охота. Что может быть лучше удачливой ночной охоты?
     Даже не пытайтесь отвечать. Бесполезно.
     Тьма непроглядная. Тишь черная и густая. Только изредка зашуршит в мозгах шальная мысль.
     И вот издалека доносится хохот лешего.
     Хохотнул.
     Пауза.
     Хохотнул еще раз.
     Жутким хохотом откликается его закадычный приятель, потом еще один и еще один.
     На вас низвергается водопад гомерического хохота. Вы начинаете подхихикивать, все громче и громче, одновременно беря дубальтовку на изготовку.
     И вдруг внезапный вихрь над головой.
     Писк, клекот, возня, ругань, гиканье...
     Это лешие, сделав перерыв в своей конференции и оседлав перепончатых упырей, потянулись на водопой.
     Жарь их в хвост и в гриву!
     Вот какая она, настоящая охота.
     Охота – это вам не восьмичасовой рабочий день где-нибудь на зачуханной таможне.
     И все же служебный долг свят.
     Долг обязывает.
     За выполнение этого долга немалые денежки платят и профсоюзным отпуском обеспечивают.
     Большая часть марсианских таможенников выполняет посменное дежурство в окрестностях Плутона, куда их начальник заглядывает очень редко и без всякого административного восторга. Там-то и охотиться не на кого. Скукатища сплошная и сплошной порядок. Даже придраться не к чему. Бр-р-р, какая нудная тягомотина!
     В свободное от охоты и выполнения служебного долга время Модест Филипыч предпочитает весело бражничать, а потом писать важные инструкции и охотничьи поэмы.
     Будучи необыкновенно щепетильным чистоплюем еще той закваски, господин Уриилзон громко сморкается только в свежие носовые платки своих подчиненных, дабы эмпирически удостовериться в наличии оных, и плюет исключительно сквозь зубы на жалобщиков, которым дай волю, так они бесконечную вселенскую склоку устроят. А посему во всех помещениях своего замка и далеко за его пределами господин начальник вывесил придирчивые объявления, гласящие, что гости замка и челядь должны всегда иметь при себе мыло хозяйственное и туалетное, зубной порошок и пасту, а также рулоны туалетной бумаги с отпечатанными на ней разными полезными инструкциями, которую запрещается бросать в унитаз без внимательного прочтения и глубокого уразумения.
     Это начальственное чистоплюйство вкупе с изнуряющей всех пунктуальностью в охотничьих забавах и регулярном бражничестве не позволяли расслабляться даже тем, у кого прихватывало живот или тянуло в отпуск.
     Модест Филипыч когда-то служил вышибалой в юридическом отделе корпорации по освещению криминальных будней столичных бульваров в ночное время журналистскими прожекторами и посему не упускал случая осветить в своих таможенных бюллетенях малейшие упущения касательно работы вверенного ему учреждения, не забывая при этом особо подчеркивать, что узкие места в деятельности таможни – это темное пятно на его, Уриилзона, репутации.
     Темных пятен в своей светлой биографии Модест Филипыч терпеть не мог. Впрочем, некоторые пятнышки, совсем малюсенькие, были. Чего уж тут скрывать. Виной всему явился неисправный струйный принтер, слегка запятнавший листы гербовой бумаги с биографией и служебной характеристикой. Об этом глава марсианской таможни был извещен в официальном порядке фельдъегерем, доставившем секретную депешу с выговором за бюрократическую неаккуратность и пожеланием творческих успехов на ответственном посту.
     В тот пыльный день, когда Янус Адольфович, будучи на подлете к Солнечной системе, чихнул на хронотопный плагиат и проснулся от футурологических грез, Модест Филипыч устроил грандиозную охоту на треногеров, потерявших всякий стыд и включивших на полную мощность свои насосы.
     Весь светлый день и часть вечера Филипыч гонялся как угорелый по Красной пустыне на скоростном везделазе за треногерами и заслуженно мог похвастаться великолепными охотничьими трофеями перед космогеографом, заявившемся под вечер в его замок, дабы засвидетельствовать свое глубочайшее почтение начальнику таможни.
     Когда с наблюдательной башни замка прибежал запыхавшийся дозорный биоробот о четырех ногах с важным сообщением о неожиданном прибытии чужого космолета, Модест Филипыч вел диспут со своим персональным астрологом на злободневную тему о хулиганских выходках одичавших летающих тарелок, некогда разводимых треногерами для лаптежной игры. Астролог нудно доказывал, что летающие тарелки происходят от ползающих бубликов из семейства поперечноротых зябиков синюшного окраса.
     – Я сие вовсе не оспариваю! – бушевал Модест Филипыч, стуча кулаком по черепу астролога. – Однако категорично настаиваю на том, что поперечноротые зябики – это паршивые мутанты, о которых даже вслух упоминать противно.
     Астролог же, мотая головой, потрясенной увесистыми аргументами Модеста Филипыча, настойчиво уверял хозяина замка, что зябики никакие не мутанты, а просто тупиковая ветвь в неправильной эволюции дегенеративных скальпоедов из отряда запузыренных алкашейдохеров.
     – А вы сами-то хотя бы разок видели этих запузыренных? – наседал Модест Филипыч, задетый за живое научными познаниями астролога.
     – Эмпирические факты не являются свидетельствами, фальсифицирующими мою эволюционную теорию, – прогнусавил астролог. – Я принципиально не хочу видеть запузыренных алкашейдохеров. Согласно моей неоспоримой теории они должны существовать только в идее, и этого мне вполне достаточно для философского уразумения сокровенной сути трансцендентной астрологической реальности.
     – Вам, сударь, легко так говорить, ибо вы получили высшее астрологическое образование, – завистливо произнес Модест Филипыч, теребя свой пышный ус. – А вот я, аристо-крат простой и кондовый, скажу вам по секрету, что в Гробу я видел этих запузыренных или как вы там их называете. Это было в прошлом месяце, когда я гонял треногеров в каньоне Гроб, который находится на краю Красной пустыни, соседствующей с кладбищем Дохлых Скелетов. По виду они напоминают мыльный пузырь чернильного цвета и гавкают как собаки.
     – Вы ошибаетесь и заблуждаетесь, уважаемый Модест Филипыч, – насупившись, забубнил астролог. – Запузыренные алкашейдохеры ничего общего не имеют с дегенеративными пузырями. В моей фундаментальной теории они описываются как примитивные бесхвостые хвостарики, плоские, как первый блин, и совершенно безмозглоязыкие.
     Модест Филипыч продолжал настырно упорствовать, ибо по собственному многоучительному опыту знал, что запузыренные алкашейдохеры, будучи приперты к стенке разоблачающими их фактами и документами, страшно надуваются от обиды на охотников и начинают так злобно гавкать, что хоть затыкай уши и разбегайся в разные стороны.
     Совершенно бесстыдно умолчал он и о том, что в секретном архиве Министерства тайных дел совсем недавно были найдены многочисленные докладные записки отважных косморазведчиков, жаловавшихся в вышестоящие инстанции на отвратительный характер этих мыльноподобных пузырей, постоянно норовивших очернить красный марсианский пейзаж в глазах первопроходцев и прочих любознательных проходимцев.
     Но оба они не ведали главного и, конечно же, самого удивительного и поразительного.
     Первым, посетившим как бы мимоходом Марс, был странствующий рыцарь Евсевий Верхоглядский, которому очень приглянулась совершенно дикая красота природы этой провинциальной планеты и гигантские площади неосвоенных охотничьих угодий, наиболее подходящих для опасных скитаний рыцарей-одиночек.
     Примарсившись, Евсевий оседлал свой мотопед, поднял светозащитное забрало и огляделся. Прямо перед ним высилась каменная громада, ощетинившаяся желтыми клыками утесов и красными зубами запыленных пиков.
     Евсевий включил зажигание и нажал на газ.
    Его путь пролегал через мрачное ущелье.
    Весь собранный, готовый к немедленной кровавой схватке или к смертельному рыцарскому турниру, он спокойно и зорко вглядывался вперед, выбирая лучшую дорогу.
    Через некоторое время ему стали попадаться многочисленные следы вымершей марсианской цивилизации. Особенно часто встречались мусорные свалки и окаменевшие скелеты защитников окружающей среды.
    Неожиданно Евсевий радостно вскрикнул и начал потрясать копьем с плазменным наконечником.
    За долгие годы скитаний по разным периферийным планетам и планетоидам у Евсевия не только выработалась полезная для рыцарей привычка вести себя в глухих местах, как в собственных феодальных владениях, но и накопилось умение все делать без лишних умозрительных философствований. Он знал, где искать встречи с рыцарями плаща и кинжала, чтобы вывести их на чистую воду и там выстирать. Ведомо ему было и то, где ставить бивуак в зависимости от политической погоды и периода экономических циклов, чтобы не вляпаться в историю. Словом, нюх на всякие приключения был у Евсевия преотменный.
    Вот и сейчас он унюхал запах свежатинки и мгновенно понял, что дело пахнет керосином, который был у его мотопеда почти на нуле.
    Странствующий рыцарь застопорил мотопед и стал вглядываться в темную пасть пещеры, разверзшуюся слева по курсу.
    До его слуха донеслись неясные шумы, и вдруг ослепительно ярко вспыхнула реклама, извещающая одинокого путника о всех прелестях пещерного сервиса.
    «Что ж, – подумал Евсевий, сохраняя бодрость духа, – где наша не пропадала. Ежели ненавязчивый сервис приглашает, то глупо отказываться».
    И в тот же миг из пещеры выскочил марсианин. Он был страшен, но не очень. Всем своим удивительным видом это низкорослое существо напоминало бледную поганку. У него была одна толстая нога в солдатском башмаке, одна плоская голова, а вместо рук – какие-то резиновые шланги.
    На чистом альдебаранском языке марсианин спросил:
    – Не желает ли рыцарь заправить высокооктановым керосинчиком свое транспортное средство?
    – Желаю. А также желаю заправиться и сам. Как у вас тут насчет шамовки?
    – О, шамовка изумительная! Из натуральных химпродуктов. На любой самый взыскательный антиэкологический вкус. Хотя наша древняя цивилизация давно и бесповоротно обанкротилась, но оставшиеся на планете все еще кумекают в делах межпланетного интуризма. Проходите в пещеру и располагайтесь, а я пока займусь вашим мотопедом.
    С этими словами марсианин засунул один из своих шлангов в бак мотопеда, а другой опустил в колодец, где находился резервуар с керосином.
    – С вас три марсианских карбованца, – с приятной маркетинговой улыбкой на плоской роже сообщил Евсевию марсианин и застыл в выжидательной позе.
    – Но у меня только альдебаранские империалы. По какому курсу вы их меняете?
    – Три к одному.
    – Идет.
    – А что бы вы хотели заказать на обед?
    – Суп-харчо, шницель и компот.
    – Аперитивчика не желаете-с?
    – Нет, я за рулем.
    – Тогда сию минутку.
    Через минутку Евсевий трескал за обе щеки здоровую марсианскую пищу из самых лучших химпродуктов.
    И дальше бы процветали в свое полное удовольствие остатки некогда могучей марсианской цивилизации, не будь Евсевий Верхоглядский побежден на одном из спортивных турниров подлым рыцарем Гуттаперчевое Сердце, который, приставив ствол бластера к виску поверженного, произнес магическую рыцарскую формулу: «Жизнь или смерть?».
    Разумеется, Евсевий, не долго раздумывая, выбрал жизнь и вынужден был нехотя поведать победителю о своих странствиях, приключениях и злоключениях.
    Узнав о марсианах, рыцарь Гуттаперчевое Сердце пришел в большое возбуждение и так размечтался, так расфантазировался, что решил покончить со своим нищенским бродяжничеством и стать преуспевающим новым буржуа.
    На следующий день он зафрахтовал старый космический грузовик, загрузил его бочками с крепчайшей сивухой и полетел спаивать аборигенов.
    Вначале аборигены артачились, говорили, что у них такого добра хватает с избытком и что сивуху они используют только для промывки унитазов, но нашлись среди них продажные субъекты, которые за солидную взятку стали лоббировать закон, предписывающий использовать импортную сивуху для промывки марсианских мозгов.
    Закон был принят.
    В результате подобной промывки мозгов большая часть марсианских аборигенов спилась, деградировала, мутировала и в конечном итоге превратилась в запузыренных алкашейдохеров, враждебных и вашим и нашим. Остальные переселились на Землю и, во избежание ненужных никому споров о землевладениях, посредством генной инженерии трансформировались в бледные поганки, которые земные лекари не рекомендуют к внутреннему употреблению. Таким интересным способом была решена исключительно сложнейшая проблема мирного сожительства землян и марсиан.
    Знай об этой подноготной запузыренных алкашейдохеров Модест Филипыч, он вряд ли бы изменил свое к ним негативное отношений. Однако с полной уверенностью можно сказать, что его дипломированный оппонент изменил бы только тактику защиты своих теоретических конструкций и не более.
    Все-таки наука, скажу я вам чистосердечно, – штука страшно консервативная, хотя и развивающаяся. Если какой-нибудь член научного совета по защитам докторских диссертаций или просто член-корреспондент упрется рогом, то его не пронять будет ни изощренными силлогизмами, ни бесспорными фактами, ни убийственными цитатами.
    Вы только прислушайтесь к тому, что вещают приват-астрологи и профессора черной магии, и сразу почувствуете полную свою несостоятельность в качестве здравомыслящих обывателей, способных обороняться от reductio ad absurdum, то есть от демонстрации вашей собственной глупости в глазах этих чревовещателей, у которых мыслительная деятельность сконцентрирована не где-нибудь, а в слепой кишке и в прямой кишке тоже. Последнее дано не каждому, но только некоторым экстрасенсам, которые если и пукают в присутственных местах, то лишь с благой целью дать прочувствовать присутствующим неповторимый дух и потрясающую оригинальность апологетов подлинного экстрасенсизма.
    Эту незыблемую аксиому Модест Филипыч крепко усвоил еще в юридическом техникуме, нехотя осваивая догматическое право и с повышенным интересом постигая право сильного вышибать мозги у бесправных слабаков. И даже тогда, когда у него радостно урчал живот от смачного пузогрея, он, к своему стыду, понимал, что это всего лишь жалкие потуги на чревовещание. Чтобы не казаться окружающим смешным, он начинал глушить сей жалкий животный лепет выспренными речами о безусловной пользе высшего образования для одухотворения животного начала у некритически мыслящих субъектов.
    Вот и на этот раз, ощутив скопление рвущихся наружу голосов прямой кишки, Модест Филипыч поспешил перевести разговор на тему о фундаментальных основах имперской политики в деле самого широкого и самого глубокого просвещения широких дворянских масс.
    – Хотя мы, аристократы весьма старой закваски, вузов и не кончали, – затрубил Модест Филипыч, – но очень даже чтим старинный табель о рангах и высочайшее предписание обучать дворянских недорослей в закрытых колледжах и военных академиях, ибо...
    Тут трубный глас заглох. Оратор весь напрягся, словно к чему-то прислушиваясь.
    – Что ибо? – зевнул астролог.
    – Ибо, – громко прокричал Модест Филипыч, заглушая тихое попердывание, – так, а не иначе устроена вся наша умственная конституция.
    Только он это произнес, как появился дозорный лакей с известием о космолете, а вскоре притопал еще один лакей в голубых панталонах и лимонного цвета пиджачишке. Этот лакей вальяжно сообщил о визите космогеографа Мефистофеля Дракуловича фон Сатанюка.
    Переступив порог огромного зала для балдежного приема гостей и балаболистых диспутов на разные темы, визитер представился и вручил начальнику таможни рекомендательную цидульку от знаменитого охотника за скелеторами, сэра Чарльза Усыкина, давнего приятеля хозяина замка. При этом, скорчив печальную мину, он добавил:
    – Благороднейший сэр Усыкин приказал долго всем жить и был проглочен скелетором!
    – Как?! – вскричал пораженный Уриилзон, хватаясь за печень, которая заныла в предчувствии неминуемых поминок c обильным возлиянием.
    – Министерство интуризма поручило ему составить каталог скелеторов. Сэр Усыкин немедленно отправился в сафари на планету Склеп-на-Погосте, где в изобилии водятся скелеторы. Плотно пообедав, он сел в шезлонг и начал читать газету. Воспользовавшись этим, к нему незаметно подполз скелетор и слизнул своим костистым языком сэра Усыкина вместе с шезлонгом и газетой. Правда, газетой он поперхнулся, закашлялся и невольно позволил сэру Усыкину высунуть голову и прокричать приказ всем долго жить. Как говорится, наш общий друг сгорел на ответственной работе.
    – Он же личность нашего круга! – слезливо выкрикнул Модест Филипыч, словно надеясь упоминанием о «нашем круге» воскресить охотника за скелеторами, храбрейшего из храбрейших после самого владельца марсианского замка.
    – Увы, но и наши ряды неумолимо редеют, – сокрушенно развел руками гость.
    – Вы принесли ужасно печальное известие, господин Сатанюк. Мы должны почтить память сэра Усыкина вставанием и выпить за упокой души нашего друга обязательную в таких случаях дюжину бутылок марсиановки, дюжину бутылок «Шмурдяка» и еще дюжину других бутылок.
    С этими словами Модест Филипыч чувствительно толкнул локтем астролога, и они встали с кресел, всем своим видом выражая глубокую скорбь и невыразимую печаль.
    Выдержав минуту молчания, хозяин замка кликнул лакея и приказал накрыть стол на кухне.
    – Не люблю пить за упокой души всякую кислятину, – говорил Модест Филипыч, смакуя крепчайшую марсиановку.
    – А водчонка у вас действительно недурна, – проникновенно сказал господин Сатанюк, делая вид, что не может оторваться от рюмашки.
    За первой бутылкой марсиановки последовала вторая, за второй – третья...
    Поминки проходили в домашней и непринужденной обстановке, незаметно превращаясь в дружескую попойку, предрасполагающую к откровению и душеизлиянию.
    Вскоре астролог начал травить довольно пикантные анекдоты об экстрасенсах.
    Анекдоты развеселили всех, и появилось неукротимое желание выпить еще.
    После очередной рюмашки исключительно злой марсиановки космогеограф поинтересовался:
    – Как поживают наши колонисты на Земле?
    – Обживаются сукины дети, – с какой-то подкупающей радостью сообщил Модест Филипыч.
    – Могу ли я посетить колонию? – невинным голосом спросил космогеограф.
    – В любое время, мой друг.
    Больше путешественник не беспокоил гостеприимного хозяина расспросами о скучных земных делах. Еще посидев часик, он обнял Модеста Филипыча, брезгливо чмокнул его в небритую щеку и, сказав, что очень уважает таможенников и охотников за космическими сенсациями, стал прощаться.
    – Переночуйте у меня в замке, – начал приставать к нему Модест Филипыч. – Позовем девочек из Главканализации. Там есть такие поблядушки, что пальчики оближешь. Весело проведем время. Баньку сварганим...
    – С большим удовольствием, но как-нибудь в следующий раз устроим маленький шабашик с банькой и стриптизиком. К сожалению, у меня времени в обрез на посещение Солнечной системы. В Академии наук с нетерпением ждут моего отчета о путешествии в такую страшную даль. Поэтому я миллион раз извиняюсь, однако должен торопиться.
    И несгибаемый в своих устремлениях Янус Адольфович покинул приунывшего Модеста Филипыча.

	Поставьте оценку:		Не выбрана 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
	Комментарии:
	Ваше имя:
	Ваш e-mail:

     Проголосовало: 1      Средняя оценка: 6