ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, рассказывающая о столице империи Великого Альдебарана, о тревоге императора Папы Душецелительного и о срочной командировке князя Рафаила Львовича на Землю.
    
    
     Сан-Райбург, пышная столица Великой Альдебаранской империи, состоит из трех отдельных городов. Они большими кругами опоясывают помпезный дворцовый комплекс, который, в сущности, является четвертым городом со своей администрацией, комфортабельной тюрьмой для высокопоставленных и капризных сановников, арсеналом тактического термоядерного оружия устрашения и вполне приличными казармами лейб-гвардии дворянского состава.
     Три города, а точнее, основные столичные районы разделены широкими судоходными каналами с многочисленными подъемными мостами и понтонными самозатапливающимися переправами. Они одеты в серый железобетон и окаймлены непрерывной цепью фортов с железными шапками дотов.
     Самый ближний ко дворцовому комплексу город представляет собой хорошо спланированный парк с виллами богачей и несколькими гигантскими небоскребами в бараннокамерном стиле, где сосредоточена вся административная и финансовая жизнь необъятной империи, единой, неделимой и абсолютно суверенной. Полиция, тюрьма и прочие прозаические заведения прячутся глубоко под землей и поэтому не нарушают гармонии изысканного архитектурного ансамбля, задуманного как воплощение органического родства цивилизованного индивидуума и первозданной альдебаранской природы.
     Следующий город представляет собой превосходно защищенную крепость с многочисленными грозными башнями на гусеничном ходу и тяжелыми воротами на шарнирчиках, которые запираются на ночь. Здесь обитают высокопоставленные военные, крупные промышленники, богатые адвокаты, врачи-стоматологи, гинекологи, оториноларингологи, боссы журналистики и научная элита из числа академиков, членов-корреспондентов и лауреатов госпремий. На работу они ездят на безопасных трехколесных велосипедах под парусом, чтобы не загрязнять воздух узких лабиринтов улиц выхлопными газами и поддерживать спортивную форму. В этом городе-крепости находятся различные министерства и ведомства, а также превеликое множество кадетских училищ и амфитеатров для гладиаторских боев между звероподобными обитателями далеких планет.
     Последний город – это собственно город с многомиллионным населением, с его разрешимыми и неразрешимыми проблемами, с фабриками и заводами, рынками и супермаркетами, блистательными казино и грязными притонами, дорогими ресторанами и дешевыми обжорками, со школами, университетами, театрами, стадионами, скоростными автобанами, подземками и надземками.
     Каждый день столица просыпается сходящимися кругами разной величины.
     Первым просыпается город, образующий самый большой круг. Вообще-то он и не засыпает. Днем и ночью, ночью и днем крутятся колеса и колесики, шестерни и шестеренки фабричных гигантов. Круглые сутки пыхтят, тяжело отдуваясь, заводы. Никогда не засыпают тайные опиокурильни, копеечные бордели, не закрываются двери питейных заведений, вендиспансеров и полицейских околотков. Здесь во всю царит шум, гам, ругань, неприличный смех.
     Совершенно иную картину представляет срединный город, где спят на мягких атласных перинах, вкушают только экологически здоровую пищу и умеренно работают в соответствии с нормальными биологическими ритмами.
     В третьем городе и во дворце спят, просыпаются и работают согласно жизненным циклам Императора.
     Когда-то на месте столицы простирались бескрайние болота и протекала широкая желтая река, изобилующая крокодайлами, ракообразными страшилами и удавистыми рептилиями из семейства мягко стелющихся. Река эта плавно впадала в коричневого цвета море с розовым отливом и приливом, называемое Спонтом Аяяйским. Продолжает она впадать туда и по сей день, осторожно просачиваясь по городским каналам, закованным в рекламные щиты из всё того же серого железобетона.
     Однажды эти привольные края посетил Император Папа Зарайский, страстный охотник на удавистых рептилий, пескарей обыкновенных и необыкновенный гурман. Прийдя в восторг от увиденных болот, жирных рептилий, беззубых крокодайлов с шершавым языком и яичницы, зажаренной на совершенно диковинном сале одомашненных лизоблудов, он повелел немедленно начать строительство в свою честь крепости в устье реки и города на болотах. Через год крепость и город были построены на костях колониальных рабов, а еще через год высочайшим указом город получил статус столицы со всеми вытекающими из этого указа последствиями, которые много веков с удовольствием, а иногда и без оного расхлебывали его преемники и разные подлабузники этих самых преемников.
     В те далекие времена столица жила беззаботной первобытной жизнью. По улицам расхаживали одомашненные крокодайлы в ошейниках и разъезжали на фаэтонах о пяти маленьких колесах толстые купчихи в салопах, худосочные чиновники в фуражках с кокардами, а на крепостных башнях с телескопическими антеннами несли посменную дозорную службу старые и проверенные в колониальных битвах солдаты из корпуса Неунывающих Инвалидных Ветеранов. Каждый час они громко трубили в большущие медные трубы и били изо всех сил в здоровенные бубны, а в промежутках курили во всю священный фимиам, отпугивающий кровососущих насекомых от городских пляжей. Когда на горизонте появлялись орды нечистой в своих помыслах силы в грязных звериных шкурах и рыжих ермолках, они начинали рьяно палить из всех многоствольных пушек и одноствольных пищалей, от грохота которых закладывало уши случайным прохожим и у нечистой силы пропадала всякая охота бесстыдно грабить столичных обывателей, особенно из числа громкоголосых филистеров и зазевавшихся ротозеев.
     Во втором веке после появления на божий свет незаконнорожденного Папы Зевоподобного кое-кем решено было столицу существенно перекроить, перестроить и укрепить на всякий противопожарный случай, а пожары в ту смутную, но счастливую для придворной камарильи пору случались довольно частенько. Тогда-то и было предложено прославленным во всех звездных и межзвездных мирах перестроечным архитектором Аполонием Восхитительным разбить город на три неравные во всех отношениях части, возведя в центре дворец под названием Фацикан, что в переводе с древнеальдебаранского языка означает «лучезарный цикан».
     Интенсивное расширение и укрепление столицы продолжалось ровно три незабываемых века и три припоминаемых декады, после чего она приобрела современный облик респектабельного мегаполиса.
     Весь перестроечный период сопровождался то вспыхивающими, то затухающими войнами с нечистой силой. В конце этого периода она была умыта по всем правилам военного искусства и победоносно изгнана на противоположный берег Спонта Аяяйского, где отборные части имперских дезактиваторов организовали для этой вшивой сволочи резервации, огороженные непроходимыми зарослями колючих фиктусов, рвами со слабительной водой и самопальными вышками с мощными лазерными прожекторами. Со временем дикари были настолько приручены и окультурены, что дрессировщики гладиаторов на свой страх и риск стали набирать их в команды стервятников. Первые же показательные бои развеяли все опасения и сомнения антрепренеров, продемонстрировав исключительные цирковые качества нечистой силы.
     Свой ценный вклад в развитие и процветание столицы внес и нынешний Император Папа Душецелительный. Под его чутким руководством градоначальник барон Фома Пантелемоныч Благоверный возвел дюжину оборонных заводов по выпуску атомных и термоядерных боеголовок для ракет класса «планета-космос» и «космос-планета», с помощью которых Император сокрушил злонравных мятежников и запер их на Тартаре. Кроме того, за казенный кошт была построена одна величественная школа для детей миллионеров, потерявших ощущение тепла домашнего очага и нежные чувства к своим родителям, которые вынуждены были пожертвовать всем ради высших империалистических интересов и процветания своего бизнеса.
     Все жители столицы очень любят свой древний город, окутанный туманом совершенно фантастических мифов, невероятных легенд, малоправдоподобных сказок и душными болотными испарениями. И как его не любить, если на него работает вся Священная империя.
     Из дальних уголков планеты сплошным потоком везут в столицу все самое вкусное, все самое питательное и самое-пресамое витаминизированное.
     Городские склады постоянно ломятся и трещат по всем швам от изобилия самых разнообразных пищевых продуктов и субпродуктов. В их чреве на больших стальных крюках задумчиво висят многотонные туши хвостозавров и китобрюхов, на маленьких рыболовных крючках трепыхаются полуживые спрутоглазы и скатолазы, в бассейнах резвятся и плещутся рыбонюхи и прочие деликатесные дары морских пучин.
     Помимо этого столицу кормят жители других колониальных планет, планетоидов, астероидов и пылевых туманностей, регулярно поставляя для пресыщенных желудков столичных альдебаран сочные слюни пупожоров в консервных банках многолитровой емкости, копченые хоботы костистых уродоналов в полиэтиленовой упаковке, протухшее вымя лизунов под острым соусом и другую съедобную экзотику.
     Среди столичных обывателей большой популярностью пользуется Скотский праздник, принадлежащий к числу тех, истинное значение которых почти совершенно непонятно простому мещанину во дворянстве. Даже люди образованного круга затрудняются сказать что-либо внятное по данному поводу. Но эта его загадочность лишь усиливает обывательскую любовь к празднику, который справляется шумно и весело в течение десяти дней всеобщего и беспробудного пьянства, хотя и считается праздником молодежи по преимуществу.
     Молодежные эротические игры, сладострастные хоровые песнопения, сборища и гаданья на костях ископаемых столпников задают тон общему веселью и скрашивают унылые будни городского плебса. В особенности большой интерес Скотский праздник представляет для девственниц, в чью однообразную жизнь врывается шквал новых впечатлений... И тогда суровые городские будни резко сменяются широким, пьянящим привольем, искушающими своей неприличностью забавами, которые обещают вакханическую любовь и брак по расчету.
     В юношеские годы не брезговал пошуметь и чуток пошалить на этом языческом празднике нынешний Император. Переодевшись простым спиртоносом или офицером Генерального Штаба, он инкогнито шел в народ, кутил, любил и упивался жизнью, совращая простодушных девственниц. Он всегда охотно вспоминал эти золотые денечки и свои молодецкие проказы, когда наступала пора неувядаемого праздника.
     В тот обыкновенно исторический день, третий день Скотского праздника, дворец Императора Папы Душецелительного жил своими повседневными праздничными заботами придворных интриганов и сплетников, хотя и не афишировал эти заботы по причине религиозной неканоничности наступившего веселья.
     Придворные старцы, словно нехотя сошедшие с портретов времен реконструктивного периода, чинно прохаживались по залам и негромко обсуждали последние политические новости и дворцовые сплетни. Иногда они застывали и начинали подмигивать друг другу, сально улыбаясь и многозначительно кивая в сторону хорошеньких мордашек придворных фрейлин. После этого ритуального обмена многозначительными взглядами старые ловеласы как бы нехотя приближались к столам, где в связи с очередной антиалкогольной компанией крепкие напитки были спрятаны в гигантские чайники и самовары, пили вприхлебку из блюдечка что-нибудь обжигающее нервишки, и, демонстративно не закусывая, но кротко пыхтя, медленно отплывали от стола по направлению к мягким креслам и диванам. Все шло своим нерушимым казенным чередом.
     Некоторое оживление в эту наполненную легким шушуканьем тишину внесло внезапное появление непривычно одетого князя Рафаила. Он был в спортивном импортном костюме и... без партикулярного парика!
     Князь, дружелюбно кивая по сторонам гривастой головой, бесцеремонно разрезал своим мощным телом жиденькую толпу полупьяных придворных и скрылся в направлении центральных покоев дворца.
     Высокий, статный красавец, легко позволяющий себе неприлично громкое пуканье в клозетах Фацикана и весьма фривольные шутки в окружении вечно скучающих фрейлин, князь Рафаил Львович менее всего походил на благородного аристократа, хотя и приходился дальним родственником Императору. Он увлекался велосипедным спортом, гладиаторскими боями и боксом без правил, о чем свидетельствовал его слегка расплющенный нос. За веселый нрав, драчливый характер и крепкую мужскую стать его любили медсестры и фрейлины, а он любил медицину, спортивные газеты и женщин.
     Император благоволил к нему и всегда искренне радовался появлению своего любимца. Но за этим крылась не только симпатия мудрого старца к здоровому телом и духом родственнику. Папа Душецелительный высоко ценил изворотливый ум и расчетливую храбрость князя, отличившегося как на медицинском поприще, так и в сфере сверхтонкой дипломатии, а также в боях с мятежниками.
     «Что же привело во дворец князя, одетого совершенно не по протоколу, равно обязательному для всех без исключения?» – вопросительно излучали осоловелые глаза придворных.
     Ответа никто не знал.
     Оставалось только мучительно гадать на кофейной гуще.
     Но кто-то уже многозначительно шепнул, что князь был срочно вызван личным фельдъегерем Императора.
     Это известие всех взбудоражило. Однако плотно закрытые на все засовы двери во внутренние покои дворца и застывшие возле них лейб-гвардейцы с мрачно-пустыми взглядами не располагали к проявлению повышенного интереса, который мог накликать беду на нарушителя дворцового этикета.
     Папа Душецелительный нервничал, что не ускользнуло от внимательных глаз князя.
     На припудренных щеках старика играл нездоровый румянец, он часто моргал, непрерывно покашливал и теребил косичку парика.
     – Ваше Величество! – начал князь, но Император взмахом руки остановил его.
     – Не до церемоний, князюшка!
     – Случилось что-то серьезное?
     – Ох, случилось! – тяжело вздохнул Император, кося левым глазом, а правым нервически подмигивая. – Срочно требуется твоя помощь. В самые ближайшие часы ты должен будешь отбыть на Землю, куда мы недавно отправили экспедицию колонистов. По данным нашей разведки, черти-мятежники опять затевают новую авантюру. Весьма вероятно, что они жаждут насолить нашим колонистам и, увы, мне лично. Если это действительно так, а, по всей видимости, это действительно так, твоей задачей будет пресечение их дьявольских козней. Тебе предоставляются неограниченные права, включая право использования космических рейнджеров из резерва Генштаба.
     – Полагаю, командование колонистов уже извещено о грозящей опасности?
     – Нет, я не рискнул этого сделать, боясь телепатического перехвата информации моими врагами. Вот почему ты, дорогуша, столь срочно вызван во дворец. Тебе надлежит по прибытию на Землю прежде всего встретиться с командиром экспедиции капитан-лейтенантом Адамовым, лично передать ему мое письмо и детально, всесторонне обсудить с ним все варианты возможных неприятностей. И еще: хорошенько уясни себе, что от успеха колонизации Солнечной системы во многом зависит стабильность империи. Понимаешь, что я имею в виду?
     – Конечно, понимаю. Экономический спад, одна забастовка за другой, волнения в колониях... Ваша мудрая политика колонизации новых миров должна вселить надежды на лучшую жизнь, не так ли?
     – Именно так, мой мужественный друг, – грустно ответил Император, забившись в угол огромного кожаного дивана. – Надо что-то немедленно предпринимать... Все мои надежды на тебя. К тому же ты в известном смысле покровитель Адамова. Дружеские отношения очень важны в этой скверной ситуации.
     Князь только кивнул головой в ответ. Ему, как никому другому, была хорошо известна биография Адамова, младшего внебрачного сына Императора.
     Когда князь был на последних курсах медицинского колледжа, произошло нечто в высшей степени досадное, не подлежащее абсолютно никакой огласке. Однажды престарелый Император вообразил себя нереализовавшимся скульптором и записался в дворцовый кружок почитателей ваяния и зодчества, где влюбился без памяти в придворную фрейлину, смазливенькую девицу с обольстительно выпуклыми формами, позировавшую лично для Его Императорского Величества в укромной студии одного из боковых флигелей дворца. На какое-то время начинающий ваятель потерял свою коронованную голову.
     Роды принимал князь, расположившись в скульптурной мастерской. Роды были тяжелыми, а мастерства у него было тогда маловато. Однако на помощь опытных врачей рассчитывать не приходилось, ибо их участие было категорически исключено по причине, сами понимаете, какой... Словом, несчастную мать спасти от мук совести и физических мук не удалось... Помучавшись, она все-таки разродилась и отбыла подальше от позора в неизвестном летописцам направлении.
     Император пробормотал еще что-то невнятное. Наконец, успокоившись, сказал дребезжащим голосом:
     – Поезжай, князь, поезжай... Право же, сейчас у нас нет ни одной лишней минутки. Дополнительная информация записана на этой компьютерной дискете. В космическом порту все готово. Я уже распорядился. Тебя там ждут.
     С этими словами Император отечески обнял князя, вручил ему конверт с письмом для Адамова и дискету.
     Заскочив в клинику, князь впопыхах уладил текущие дела, расписался в книге «прихода и ухода», получил командировочные, лизнул щечку секретарши и поспешил в свое холостяцкое бунгало, расположенное в ближайшем от дворца городе, на берегу искусственного озера с подогревом и целебными фонтанами.
     Переодевшись туристом-первопроходцем, вооружившись до зубов и быстро упаковав видавший виды рюкзак рейнджера, он перехватил на лету пяток пампушек, два здоровенных ломтя пирога с капустой, умял дюжину охотничьих колбасок, влил в себя кухоль пива и потопал к стреколету, застывшему на лужайке перед домом.
     В районе космопорта моросило.
     Погода становилась все отвратительнее и все нелетнее.
     Стреколет князя неделикатно плюхнулся в лужу у ног ожидавших его руководителей полетов, обдав их брызгами грязной воды.
     Все хором досадливо крякнули, но тут же расплылись в кисло-сладких улыбках.
     – Моя птичка готова к опасному путешествию? – спросил князь, вываливаясь из стреколета.
     – Да, ваша честь! – выпалил главный инженер. – Двигатели уже прогреты. Боеприпасы загружены.
     – Отлично, старина! – басовито прогудел князь и в знак своего особого расположения дружелюбно шлепнул здоровенной ручищей по тощей спине техника.
     – Вах! – непроизвольно вырвалось у того, но тут же, спохватившись, он добавил: – Ой, как все хорошо сегодня, несмотря на плохую погоду!
     – Не скажи, приятель, – усмехнулся князь и ловко нырнул в люк космического суперкатера.
     Дождь моросил все сильнее.
     Из соседнего ангара доносилось пулеметное тарахтение электромолотка и нецензурщина работяг.
     Официальным провожающим лицам было зябко и как-то неуютно.
     Наконец в прозрачном носовом отделении показалась смуглая физиономия князя. Он ткнул вверх большим пальцем, и все быстро отошли на безопасную дистанцию от стартующего корабля.
     Взревели двигатели...
     Машина качнулась и почти вертикально ушла в затянутое тучами небо.
     Космос жил своей обычной летаргической жизнью. Ему, покрытому сыпью немерцающих звезд и высокомерно равнодушному к злободневным империалистическим проблемам, не было никакого особого дела до посланца Императора.
     Естественно, посланцу было не до извечных космических миражей, поскольку он спал сном младенца в анабиозном корыте. Поэтому не стану понапрасну утомлять себя и других вымученным описанием того, чего не было и не могло быть в обычной межзвездной командировке.
     Без особых приключений секретный посланец Императора достиг окрестностей Земли. Включив свои позывные, он сделал несколько осторожных разведвитков вокруг планеты, прежде чем нырнуть в ее густую атмосферу.
     Имперский суперкатер с золотой короной на фюзеляже спокойненько приземлился на опушке дремучего в своей первобытности леса, недалеко от казармы военизированной охраны.
     Из казармы на пронзительный свист двигателей корабля вразвалку вышли двое заспанных стражей в нечищеных сапогах, судя по всему, без портянок, ибо оными были повязаны их коротко стриженые головы. Лениво, но по всем правилам поприветствовав прибывшего и выкурив одну на двоих самокрутку, они переглянулись, сплюнули и поплелись обратно.
     Включив противоугонное устройство, захлопнув люк, сняв с бластера предохранитель на случай непредвиденного нападения тигров, львов, медведей или волков и подхватив рюкзак с гранатами и бутербродами, Рафаил Львович упругой походкой зашагал по тропинке, ведущей в лесную чащобу.
     Через полчаса вековые деревья нехотя расступились, и он оказался на берегу лесного озера.
     На небольшом пригорке стоял уютный коттедж на двух мощных столбах, издалека чем-то напоминающих куриные ноги.
     Хозяин коттеджа, конопатый и рыжеволосый, сидел в тени дома на завалинке, меланхолично лузгал семечки и листал какой-то толстый журнал.
     Рафаил Львович заложил два пальца в рот, потом передумал и, поменяв их на толстый полицейский свисток, пронзительно свистнул.
     Человек у домика вздрогнул, ахнул, но тут же, проявив твердость характера, привычно свалился в лопухи, откуда раздалось многозначительное щелканье затвора автоматической винтовки.
     – Мак-мак! – истошно крикнул князь, прячась за огромным пнем. – Я здесь! Ищи меня в своем оптическом прицеле, мой ненаглядный мальчик!
     – Дядя Рафаил, это вы там прячетесь за пнем? Я вас узнал по голосу. Выходите, выходите!.. А то как дам очередь бронебойными, так вы в штаны и наделаете! К тому же пень заминирован на случай внезапного налета скифов или сарматов.
     – Так и быть, иду, – разочаровано сказал князь, появляясь из-за укрытия и на ходу вставляя чеку в противопанцирную гранату.
     Потискав друг друга и обменявшись паролями, гость и хозяин присели на завалинку.
     – Чувствую, вы здесь не случайно, – настороженно сказал хозяин коттеджа, вприщур поглядывая на князя и почесывая за ухом.
     – Ты угадал, мой усатый друг. Но всему свое время. Не торопи меня. Еще успеем покалякать.
     – Ладно, не буду. Как дела в столице? Говорят, опять мафиози устроили разборку на телевидение...
     – По-разному говорят, – уклончиво ответил Рафаил Львович. – Особенно говорливы дикторши теленовостей, самые дорогие проститутки имперского телевидения. Накорми их империалами, так они такое наболтают, что ложь за правду примешь.
     – Да, видел одну такую брехолюбку из восточной сатрапии. Всех начисто перебрехала и со всеми денежными мешками переспала.
     – А ну их к лешему! Слушай, я страшно хочу холодного кваску. Что-то нынче припекает.
     – Видать, к дождю. А насчет кваска никаких проблем нет. Пройдемте в дом.
     На кушетке в гостиной дремала Ева, верная супруга капитан-лейтенанта. Они сыграли свадьбу перед самым отлетом экспедиции на Землю.
     Увидев спящую хозяйку дома, Рафаил Львович бесшумно шмыгнул в кухню вслед за своим подопечным.
     На кухне вкусно пахло грушами и медом.
     Медленно цедя холодный квасок, Рафаил Львович булькнул в стакан:
     – Перейдем к делу. Сразу должен сказать: я прибыл сюда по поручению самого Императора!
     – Императора? – удивленно переспросил капитан-лейтенант, вскакивая с табуретки и вытягивая руки по швам.
     – Ты не ослышался. У меня очень важная и очень секретная миссия. Небезызвестный тебе Люциферов опять что-то замышляет. Предполагается, что в его очередную авантюру будут вовлечены твои колонисты.
     – Какого черта?!
     – Хочет бросить отвратительно жирную навозную муху в наш с тобой компот.
     – Вот пакостник!
     – Действительно пребольшой пакостник и к тому же очень изобретательный. Поэтому тебе полезно кое-что узнать детальнее...
     Глотнув кваска, князь пошарил в кармане пятнистой куртки цвета хаки и вытащил оттуда голубой конверт с императорским вензелем.
     – Это для тебя, – сказал он, протягивая конверт собеседнику. – Письмо написано рукой самого Императора. Прочитаешь потом, а сейчас послушай меня внимательно. Это касается некоторых деталей из жизни главаря мятежников.
     Адамов подпер свою буйную головушку могучей рученькой и приготовился внимать во все уши.
     Те мрачные государственные тайны, которые поведал своему собеседнику князь, были оглушительно новы для простодушного капитан-лейтенанта. Он слушал гостя с открытым ртом и внутренней душевной дрожью, нервно лузгая семечки и запивая их ледяным квасом домашнего изготовления.
    
    
     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, просвещающая читателя о страшно государственных тайнах империи Великого Альдебарана и позволяющая проникнуться любовью к Папе Душецелительному.
    
    
     Свое интригующее повествование князь Рафаил Львович начал, как обычно, издалека.
     – Это было, если мне не изменяет память и мои врожденные психические способности, – произнес рассказчик, закрывая глаза руками и всецело погружаясь в свой фантастический мир неприукрашенных воспоминаний, – много лет тому назад, как раз после скандального банкротства подставной фирмы «На Заре Ты Меня Не Буди».
     Да, сие важное событие случилось именно тогда и только тогда, а не потом.
     Однажды ровно в зябкую полночь, в час довольно-таки угрюмый, на исключительно секретном симпозиуме, проходившем в подвале дворца при закрытых дверях, ставнях и прочих отдушинах, Император торжественным шепотом сообщил своим министрам, что его преемником будет сам принц Христофор.
     Все присутствующие сразу ощутили какую-то мерзкую сухость во рту, противную невесомость в животе и ледяной холод в конечностях. Кое-кому даже послышался глухой и протяжный вздох в каземате тринадцатого полуподвального этажа соседнего здания, где когда-то располагались баня и дамская цирюльня.
     Незадолго до этого умопомрачительного политического события чуть было не скончалась, тихо икая, императрица Марфа Предпосадница, добрейшая матушка принца и домовитая супруга Папы Душецелительного. Императрица объелась варениками с несвежей требухой, и ее нежнейшая душа, которая не переваривала всякие несвежести, включая старые анекдоты, в знак протеста собралась отлететь в цветущие сады мира иного, чем очень, ну прямо до официально пролитых слез, огорчила всех верноподданных родственников и неродственников тоже, но последних только отчасти.
     А надобно кое-кому знать, что доверчивый в своем верноподданничестве альдебаранин ценил в императрице простоту нрава, непривередливость в пище и любовь к зоопарковым зверушкам.
     Бывало, выйдет она этак чинно из дворца, плюхнется в стреколетную пролетку и прямиком летит на ближайший аристократический рынок, где шумит и горланит колхозно-дворянская толпа.
     Чего здесь только нет?!
     Вот за обшарпанным прилавком восседает щекастая помещица из ближайшей волости, торгующая жареными сардельками с начинкой из прогорклого сала и рубленой печенки. Рядом примостилась пышнотелая баронесса с лоханкой бульонки на керогазе. В соседнем ряду идет оживленная торговля тушеной цибулей и запеченными в тесте ослиными ушами, бычьими хвостами и мышиными селезенками. Для гурманов разбиты палатки, где подают вареные кабаньи головы в горчичном соусе и гречневую кашу по-монастырски, заправленную тараканьими попками и лягушачьей икрой.
     Императрица, величественно покинув стреколет и высочайше одарив присутствующих воздушным поцелуем своих фрейлин, сразу же шасть в одну из палаточных обжорок и ну заказывать всякие любопытственные разносолы. Тут тебе и жирный суп из шейки ракообразного отшельника, и наваристый борщ с теплыми пампушками, и жареный загривок хряка болотного, и самоварчик с вареньем для душевного расслабления...
     И вот на тебе! Какое страшное горе приключилось! Ах ты ж, Боже мой!
     Сия полная романтического трагизма и мелодраматизма история с невыразимо печальным, но все же не концом суетного существования предрешила созыв секретного симпозиума.
     Летописцы еще той, еще старой закваски, грустно вздыхая и покряхтывая, априорно предполагают, что Император, вероятно, побаивался тяжелого приступа ревматизма и почечных коликов, вызванных неутешным горем. В результате этого приступа он мог ненароком забыть указать своего законного преемника, отправляясь с хворающей супругой на водный курорт в приморский город Целебат.
     Так это или не так, но прискорбный факт остается неумолимым прискорбным фактом: полный сил, энергии и немного пошатнувшегося здоровья Император поспешил со своим важным для Великого Альдебарана волеизъявлением. Этим неожиданным для всех волеизъявлением он весьма смутил и крайне раздосадовал некоторых высших сановников империи.
     На этом эпохальном симпозиуме присутствовал и министр общественного благосостояния Люциферов, озабоченно внимавший грустному Императору и судорожно прикидывавший новую раскладку фаворитов при дворе и вокруг двора.
     В годы правления Папы Душецелительного и раньше случалась напряженка. Тогда все придворные интриганы в один голос начинали талдычить о кадровой чистке, сокращении бюджетных ассигнований на дворянские пикники и загранкомандировки, о слиянии министерств и ведомств, рассказывать леденящие душу истории об опальных фаворитах. Как полагается в таких ситуациях, широкое распространение получали мелкие склоки, грозящие большими скандалами и семейными драмами. Кто-то, засучив рукава, немедленно брался оттирать возможных конкурентов от дворцовой политической кухни, а кому-то приходило на ум жаловаться в дворцовую стенгазету на неустроенность быта и отвратительный морально-психологический климат в коллективе. Но потом все проходило, все утрясалось и все утихомиривалось.
     Скоропалительное объявление наследника престола будущим императором неожиданно меняло расклад сил при дворе, приближая к трону одних и удаляя других.
     Среди поспешно уходящих на второй план был и Янус Адольфович, недолюбливавший принца за его инфантильность, интеллигентскую мягкотелость и бесхарактерность. А ведь Люциферов уже давненько метил на пост министра имперской безопасности и даже прикупил отрез для генеральского мундира.
     О вопиющей несправедливости перераспределения ответственных постов и должностей реконструктивного периода доподлинно известно каждому опытному хозяйственнику, его замам и некоторым дальновидным политикам. Знал об этом и Люциферов, который, несмотря на свои сравнительно молодые годы, был тертым калачом с достаточным стажем упорной карьерной работы. Уж в чем в чем, а в этом роде деятельности ему могли позавидовать и видавшие всех своих соперников в гробу самые дошлые карьеристы. Естественно, он не мог просто так взять и смириться с горькой мыслью о неизбежном крахе своих многообещающих предприятий.
     «Вот ведь как все ужасно скверно получается, – думал он, горестно вздыхая и вытирая батистудовым платочком потеющий лоб. – Нет, не умеют у нас ценить перспективные кадры настоящих аристократов духа и плоти. Просто возмутительно, что дворцовая камарилья не желает бережно и нежно относиться к своему преуспевающему молодому коллеге. Так и норовят разные фендрики испортить воздух и настроение в самый, можно сказать, апофеозный момент творческой биографии начинающей, но уже великой в своих помыслах личности. Это просто натуральное хамство! Ладно, ладно, мы еще посмотрим в замочную скважину, кто кого объегорит».
     После того рокового симпозиума Люциферов попытался активно интриговать и настолько увлекся этой тонкой материей, что позволил конкурентам обнаружить с помощью частных сыщиков злополучный отрез как важную улику его амбициозных устремлений. И вот вам печальный, но во многом поучительный результат: Люциферов оказался, не без помощи и других завистников, в тюрьме по обвинению во вредительских намерениях изменить классический покрой министерских френчей.
     Отсидев сущую ерунду в затхлых тюремных застенках гостиничного типа, Люциферов вышел на волю. На воле он вдохнул всей грудью пьянящий воздух свободы и поклялся незабвенной памятью всех своих предков до незапамятных колен жестоко отомстить реальным и потенциальным обидчикам.
     За короткое время старательно состряпанный им заговор превратился в сущий мятеж, хотя и несколько бестолковый по причине неопытности кое-кого из мятежников.
     Фальшивыми деньгами, дьявольскими посулами и пропагандистским надувательством заговорщики привлекли на свою сторону ущемленных в правах гвардейцев запаса, военных пенсионеров из Патриотического Легиона, несколько отборных полков полиции нравов и тюремной стражи, подпольную организацию протестанторов левого и правого уклона, а также многочисленных членов общества Люмпенского Мироощущения. Их внезапный штурм столицы едва не увенчался потрясающим успехом. Однако ряд совершенно мелких, совершенно незначительных просчетов, в том числе недооценка степени агрессивности молодых волонтеров с госуниверситетских кафедр военной физподготовки, пассивности участников съезда дровосеков и дояров, не говоря о прочих мелочах, вынудил их поспешно отступить и занять глубоко эшелонированную оборону в районе Гнилых Озер.
     По приказу Императора штурмовые войска возглавили главкомы Михаил Микаэлович Архангелюк, весьма искушенный в военном ремесле теоретик штыковых атак, и Гавриил Джабраилович Малаикадзе, крупнейший специалист в области военной контринформатики и паранаучной дезинформатики. Под их абсолютно правильным руководством атакованные со всех сторон бунтовщики с большим сожалением оставили основные позиции на заболоченной равнине Сизого Ухаря и закрепились на курортных островах Навозных Омутов.
     Во время обидно краткой передышки мятежники получили неожиданную поддержку из столицы.
     Темной ночью над мутной гладью одного из безымянных озер изящно скользнул большущий грузовой планер с прицепом и со всего размаха шлепнулся в стоячую воду, распугав при этом визгливых квакушек и немногословных местных браконьеров, отличающихся патологической молчаливостью и высокой профессиональной храбростью. Вскоре от планера с прицепом отплыла десантная надувная яхта.
     На следующее туманное утро мятежники неожиданно применили боевые гиперболоиды невероятной мощности и невообразимой дальнобойности, чем привели в немалое замешательство отчаянно храбрых главкомов. Им пришлось спешно перестраивать свое мышление и менять тактику штабного поведения, одновременно усиливая боевую технику за счет четырехгусеничных лязгунов с бомбометными комплексами и добровольцев-пращников из стратегических резервов.
     Несмотря на колоссальные потери в живой силе и технике, имперские войска храбро выбили бунтовщиков из их крысиных нор и заставили уносить ноги в пыльные просторы самого дальнего космоса. Во время этого позорного бегства многие корабли злодеев были сожжены, но победа все же оказалась неполной. Вооруженное противоборство переместилось в космос.
     Космическая война – удовольствие не из дешевых и, между прочим, не для слабонервных. Если ее затянуть, то никакая казна не выдержит подобного издевательства, да и нервишки могут сдать у хилых духом финансистов. Это до боли ясно ощущал всем нутром и понимал всеми своими мозговыми извилинами Император, чрезвычайно обеспокоенный экономическим спадом в хозяйственной жизни Великого Альдебарана и вспышкой пандемии неврозов у новобранцев и резервистов.
     Узнав о том, что значительная часть хамских бунтовщиков посмела нагло смыться в неизведанные и непроходимые глубины тридевятого космоса, Папа Душецелительный сильно расстроился, страшно разволновался и срочно выпустил демократический манифест о свободе собраний в коммунальных квартирах для сексуальных меньшинств, кухонных совещаний домохозяек, готовых объединиться в союз «Феминистки против Рогоносцев», и конференций по актуальным вопросам библиотечного дела на необитаемых планетоидах.
     После этого вынужденного манифеста он несколько дней не покидал своего укромного кабинета, сидел с печально-мокрыми глазами у открытого настежь окна и кормил искусственными мухами не менее искусственных парковых пичуг и натуральных аквариумных рыбок. Только старый ревматик камердинер иногда левым бочком и на цыпочках осторожно проникал в кабинет, дабы принести расписной поднос с овощным отваром и калорийными таблетками из питательных хрящиков курлыки бескрылого для своего уныло молчащего господина.
     А в былые развеселые времена Папа Душецелительный выглядел... ого-го!.. каким жизнелюбивым монархом и конституционным деспотом! Да и сейчас хотя и постарел, но по-прежнему внушительно красив со всех политических точек зрения! Его седая и ухоженная цирюльниками грива не знает себе равных!
     Прекрасен Папа Душецелительный!
     Господи Боже мой, до чего прекрасен Папа Душецелительный на полотных придворных живописцев!
     Император, между нами холуями и политологами говоря, очень любит выпить рюмку казенки перед обедом, во время обеда и после оного.
     В своей натуральной сущности он очень прост и посему в чем-то даже неприхотлив. Здоровье из него так и прет, так и прет на всеобщую радость верноподданным... Чтобы укротить этот пьянящий мозги напор жизнетворных сил, Император регулярно разминается на площадке для игры в большой настольный теннис.
     А какой у него вид бывает порой осанистый! Никто так не смотрится на троне или за трибуной, как он. Ей-Богу, продажные журналисты не дадут мне соврать, ибо потеряют не только в гонорарах, но и в глазах прихлебателей.
     Можно ставить Бог знает что, если найдется кто-либо осанистее его и зловещее его тоже.
     Только взглянуть на него, особенно если он заглаголит о высоких материях, объективно существующих до и после всякого философского сознания. Описать нельзя ни в какой постпартийной диссертации, претендующей на премию Шнобеля!
     А какой богомольный Император!
     Верит во всех добрых и покладистых на уговоры богов, которые благосклонны лично к нему.
     Любит во дворцовую церквушку ненароком заглянуть, хоровые песнопения послушать, священнослужителям руку подать, нищих лакеев одарить своим презрительно-благосклонным вниманием.
     Очень сердобольный Папа!
     Вечно в заботах о нищих придворных. Он, может быть, и не хотел бы думать о таких скучных вещах, если бы не побуждала его к тому природная доброта и кротость нрава верноподданных.
     Ни один хронист не может удержаться, чтобы не живописать акварельными красками такую общеизвестную картину соцреального характера:
     Проходит как-то раз мимо церковной паперти Папа Душецелительный и видит еще не старую фрейлину Гурию в сшитом из дешевого инопланетного бархата платье.
     Между нами придворными холуями говоря, когда-то высокочтимая пани Гурия, работавшая на ответственной аппаратной должности, чуть не откусила сахарное ухо своей невыносимо горькой сопернице, чем очень прославилась в узких придворных кругах специалистов по недовесам, обмерам, откусам и перекусам.
     – Откуда ты, бедная сволочь, бредешь во мраке своих бедственных заблуждений и сволочных недомыслий? – ласково спрашивает Папа.
     – Я, Папуля, пришла из своего убого расписного терема, расположенного поблизости от дворца на постпартийном погосте.
     – Бедная головушка безмозглая, чего же ты приперлась сюда?
     – Милостыни просить, Папачка. Авось кто-нибудь из министров даст мне маленький пакетик акций.
     – Гм!.. – задумчиво мычит Папа Душецелительный. – Разве тебе хочется акций?
     – Как не хотеть! Голодна я до них, как последняя церковная крыса!
     – Гм!.. – сочувственно самовыражается Папа. – Так тебе, может, и ваучеров хочется?
     – Всем буду довольна.
     – Гм?!.. – удивленно реагирует на это Папа. – Разве ваучеры лучше акций?
     – Где уж изголодавшемуся по ценным бумагам разбирать. Все хорошо.
     С этими словами бывшая фрейлина протягивает костлявую руку к Папе Душецелительному.
     – Ну ступай же с Богом! – говорит Папа голосом, полным сострадания. – Чего же ты стоишь? Ведь я тебя не наказываю розгами по жопке за нищенскую жадность и неразборчивость в выборе ценных бумаг.
     Поговорив так задушевно и с другими нищими духом, Папа Душецелительный довольный собой медленно возвращается во дворец кушать свое любимое сало с хреном, пельмени ручной работы и беседовать со старым камердинером о видах на урожай зерновых, из коих посредством брожения и перегонки получается отличный первач.
     К сказанному должен добавить, что Папа Душецелительный имеет необыкновенный дар говорить на несколько голосов. Одним ласковым голосом он чрезвычайно приятно высказывается о самом себе и своих качествах непревзойденного государственного деятеля.
     Господи, как он высказывается! Это ощущение можно сравнить только с тем эксклюзивным блаженством, когда вам чешут пятки.
     Другим голосом он демонстративно косноязычно басит и глухо бормочет об изъянах в работе нерасторопных губернаторов и бездарных провинциальных администраторов.
     Боже ж ты мой, как он свирепо басит и сипит тогда! Тут уж не до эстетических ощущений и восприятий прекрасного. Затыкай слуховой аппарат и тикай к черту на кулички.
     Все придворные доподлинно знают, что Папа Душецелительный чрезвычайно любознателен и разносторонен. Боже тебя сохрани, если начнешь ему цитировать какого-нибудь еще не совсем забытого классика политической идеологии, да процитируешь неправильно! Он тут же насупится и свои очочки станет нервно поправлять на родовитом носике пухлым пальчиком, а потом возьмет да вызовет штатного дворцового палача и прикажет дать по шее ротозействующему цитатчику или начетчику. Но с другой своей стороны, Папа – родной отец всем исправляющимся придворным забулдыгам и бывшим еретикам-партаппаратчикам. С ними он обходится без окуляров и многословных сентенций. Хлопнет себя по носу, и тот сразу приплюснутым пельменем становится, а потом как гаркнет что-нибудь воодушевляющее, так хоть сразу во фрунт становись от переизбытка восторженных чувств.
     И вот надо же такому случиться! Мятеж! И где? В столице! Бунт! В самом Райбурге! Пальба! Высочайший манифест!.. Испорченное императорское настроение!.. Пустая площадка для игры в большой настольный теннис на виду придворных фоторепортеров...
     Императору нынче не до собственного здоровья, его одолевают тяжелые думы о духовном здоровье верноподданных.
     «Господи Боже мой, какой я хороший Император! – мыслит про себя Папа Душецелительный. – Чего у меня только нет в империи! Живности еще неодомашненой море, птицы поднебесной не счесть, амбары ломятся от инопланетного добра, водки перегонной хоть утопись, телевизионных развлекательных программ огромаднейшее количество... И вдруг мятеж!.. Никак я подобного свинства не понимаю... И чего это бунтовщикам не хватает?»
     Задав себе такой глубокомысленный вопрос, Папа Душецелительный вновь погружается в тягостное молчание.
     Молчит дворец.
     Угрюмо молчат лейб-гвардейцы.
     Молчат заряженные пушки.
     Напряжение нарастает.
     Глухой тишине быть взорванной!
     В те тревожные дни дворец казался вымершим и каким-то не таким. Только несколько обрюзгших министров постоянно дежурили в прокуренном приемном зале. Держа свои толстые портфели на танцующих коленях, они сидели на жестких табуретках и тупо смотрели в одну точку.
     Точка-точка, два крючочка...
     Где-то из плохо закрытого крана монотонно капает вода.
     Кап... кап... кап...
     Капает по натянутым нервам.
     Чертовы водопроводчики!
     Лакеи в черных лайковых перчатках зловещим, свистящим шепотом обсуждали кандидатуры вероятных претендентов на те портфели, которые постоянно соскальзывали на пол с ног их нынешних хозяев.
     Гусь свинье – не товарищ.
     Бог не выдаст, свинья не съест.
     Лакей, не воображающий себя господином, – дурак, болван, рожа неумытая....
     Господа министры сегодня люто ненавидят дворцовых лакеев за их штатное лакейское благополучие.
     Одни лакеи завидуют другим.
     Зависть делает сознание хитрым.
     Хитрость заправляет историей.
     Не дай Бог вляпаться в историю, не умея хитрить и ловчить.
     Основная масса придворных обывателей пережила эту хитрую катавасию стойко. Круглые сутки напролет они стояли у зашторенных окон в нервическом ожидании самого худшего из не самого лучшего.
     Но все это сущие пустяки по сравнению со стойкостью нержавеющего духа Императора, который на третий день прервал свое великое постное молчание и обратился с прочувственными словами к верноподданным.
     – Братья и сестры! – взывал Папа Душецелительный, сидя в радиорубке дворца. – Мои любезные подданные! Империя в опасности! Великие цели требуют великих жертв! Для полной победы над злобным врагом в необжитых пустынях космоса крайне необходима тотальная мобилизация всех наших ресурсов и резервов. В противном случае мы обречены на самые лютые кошмары гражданской войны. Но Я, вы и мы все вместе этого никогда не допустим! Вносите ваши кровные деньги в общий фонд борьбы с врагом. Клянусь, победа будет за нами!
     Эта предельно лаконичная, но очень яркая и волнительная речь вызвала неукротимый восторг у верноподданных. С помощью милосердных и вездесущих чиновников из налоговой полиции деньги хлынули широким потоком в ненасытную имперскую казну.
     Космическая война стала явью.
     Не упустили своего патриотического шанса и модные кинорежиссеры с немалым стажем империалистической работе. Если относительно недавно они с внутренним омерзением высказывались о пошлости пропагандистских киноштампов, бездарно воспевающих партократийный бюрократизм и карикатурно изображающих врагов абсолютизма, то теперь их мудрые, слегка ироничные и весьма проницательные взгляды на жизнь претерпели быструю и существенную эволюцию. Так, например, известный мастер экрана господин Ряхов, публично заклеймив мятежников и призвав интеллигентную публику колоть их зонтиками в уязвимые места, немедленно добился аудиенции у Папы Душецелительного и с его благословения отправился на съемки эпохальной кинокартины «Пар костей не ломит». В этом могучем кинополотне должны были фигурировать бунтовщики с отвратительными харями и антигосударственными буркалами, их полуголые любовницы и сочувствующие антиимпериалистическим силам отщепенцы, все, как один, распутники и пьяницы, воняющие, судя по сценарию, потом, перегаром и еще чем-то козлиным.
     Кинокритики, предвкушая славословие в адрес творения господина Ряхова, сошлись в едином мнении: шедевр потянет на премию Шнобеля, видного мецената, спонсера и филантропа.
     Усердствовала и дворянская молодежь, резонно надеясь своими верноподданническими агитмаршами, призывающими к борьбе до победного конца, отмазаться от призыва в армию.
     Император с пониманием отнесся к этой инициативе и отметил застрельщиков агитмаршей в своем указе об освобождении их от почетной воинской повинности по состоянию здоровья, пошатнувшегося на политическом поприще и нуждающегося в срочном восстановлении на инопланетных курортах.
     Несколько трудных инфляционных месяцев напряженно кашляли, чихали, ревели, стонали и стенали многочисленные заводы военно-промышленного комплекса, где ковалось грозное оружие возмездия. Космические паромы, исчерпав почти все свои возможности, сновали едва ли не на честном слове между главной планетой империи и многочисленными космическими платформами, зависшими над ней. На платформах монтировались могучие дредноуты и не менее могучие крейсера, стремительные эсминцы и юркие торпедоносцы. Когда монтажные работы были закончены и проведены испытания всех кораблей этой впечатляющей армады, Император выступил вторично по межпланетному телевидению и сказал:
     – Дети мои! Идя навстречу вашим многочисленным просьбам и пожеланиям, Я решил поставить во главе нашего доблестного космического воинства своего сына и законного наследника престола принца Христофора. Да здравствует самый достойнейший и самый храбрейший адмирал Христофор!
     И по всем планетам империи полетел вопль ликования.
     Он летел, летел, летел... А вслед летело:
     – Пьем за победу!..
     – Стро-о-ойся!
     – Есть выгодный заказ на складные гробы! Да, да, выгодный, говорю, заказ!...
     – Ма-ма-а-а!..
     – Шире шаг!
     – Враг не дремлет!
     – Именем Империи осужден за пацифизм!..
     – А-а-а!.. У-у-у!.. А-у-у!..
     – У-а!.. У-а!..
     – Поменяй пеленки, дура!
     – Иди ты!..
     Над необъятной империей Великого Альдебарана всходила жизнеутверждающая заря вселенского катаклизма, который затем увлекательно опишут бойкие журналисты, основные зачинатели бульварно-космического эпоса. Потом за дело возьмутся скромные, рядовые труженики казенно-академической науки, чтобы облагородить эпос, придав ему официальные мифопоэтические черты.
     Поэтому я должен торопиться, чтобы не опоздать... на давно ушедший поезд. Есть уникальный шанс...
     Какой?
     Надо попытаться обогнать ушедшее время с помощью умосозерцания виртуально очевидных вещей!
     Закроем глаза, наморщим лоб и представим себе воочию картину, аутентично воспроизведенную в следующей главе.
    
    
     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, повествующая о карательной экспедиции имперской армады в глубины космоса, первом столкновении с мятежниками и воспитательных мероприятиях боцмана Хфэдорчука.
    
    
     Флагманский бронепалубный крейсер «Клыкастый Полкан» с адмиралом Христофором на борту вел за собой отважную космическую эскадру в район предполагаемого нахождения кораблей противника.
     Переход был изнурительным и тяжелым. Энергетические ураганы, поднимаемые частыми вспышками сверхновых, нарушали работу электронных систем и мозговую деятельность корабельных телепатов. Метеорные и метеоритные дожди безжалостно срывали и увлекали в бездну броневые листы, вынуждая команды аварийщиков и авральщиков с риском для жизни осуществлять внеплановый капитальный ремонт. Пылевые туманности коварно сбивали с курса. Черные Карлики и Красные Гиганты готовы были сожрать с потрохами любой зазевавшийся корабль эскадры.
     И все-таки эскадра достигла своей цели, досрочно выйдя в намеченный район боевых действий. Там ее уже нетерпеливо поджидал враг.
     Заняв исходную позицию в секторе NKVD–KGB–13 для нанесения безжалостного сокрушительного удара по имперской эскадре, Люциферов в предвкушении легкой и скорой победы самодовольно потирал руки, плотоядно улыбался и как-то по-особому жадно облизывался. Он хорошо представлял, каких титанических усилий стоил этот безвкусно разрекламированный переход в район битвы. Потрепанная безжалостным космосом эскадра имперских выскочек казалась ему легкой добычей.
     На линкоре под командованием Люциферова истошно забили колокола громкого боя, призывным эхом отзываясь по всем кораблям эскадры мятежников.
     Черти готовы были начать судьбоносное сражение и начали его, воодушевляясь напутственными словами своего Вождя: «Если враг не сдается, его стирают в космическую пыль!»
     По команде с линкора торпедоносцы Молоха гончими псами ринулись в атаку на один из громадных дредноутов имперской эскадры, который прикрывал крейсер главкома Михаила Микаэловича Ангелюка.
     Молниями неслись торпедоносцы на добычу. Их смертоносные атомные торпеды в мгновение ока распылили могучий дредноут на совершенно очумевшие элементарные частицы.
     Увидев серию ослепительных взрывов справа по борту, капитан крейсера «Благодать», на котором находился князь Михаил, поправил козырек черной форменной фуражки, нервно откашлялся в кулачок и обратился к штурману со словами:
     – Боб! Гибель дредноута, которым командовал один из лучших выпускников Императорского Военно-Космического училища в Маринере, подтверждает справедливость моего мудрого приказа быть всем предельно бдительными. Теперь нам придется изменить курс и уйти в сектор KGB–CRU–31.
     – Я понял вас, сэр, – ответил бледнолицый штурман, невозмутимо попыхивая трубкой.
     – Запустить все двигатели! – скомандовал усатый капитан крейсера, безмятежно поигрывая увесистым абордажным кортиком.
     Тяжелый крейсер главкома начал с медленным ускорением двигаться в указанный сектор. Вслед за ним потянулись корабли сопровождения, уходя по крутой спирали от вражеских торпедоносцев. Достигнув сектора KGB–CRU–31, все корабли по команде развернулись в сторону противника и привели в действие боевые компьютеры для подготовки к ответному удару.
     В космосе запахло славной драчкой.
     – Ну что, кэп, как вы думаете, не опередят ли нас эти исчадия Ада? – озабоченно спросил князь Михаил старого космического волкодава, нервно хрустя пальцами и непрерывно моргая.
     – Не должны, – неуверенно ответил капитан, озабоченно теребя свои усы. – Впрочем, кто их знает. Понимаете ли, батенька, они как-то очень странно идут на сближение с нами...
     Капитана прервал громкий крик вахтенного офицера:
     – Нам повезло, командир! Данные радиолокационной станции показывают, что противник лег на курс атаки. Минимум через двадцать минут следует ожидать их торпедного залпа.
     – Прекрасно! – обрадовался капитан, снимая фуражку, украшенную массивной золотой тесьмой, и вытирая платком вспотевшую лысину. – Определите минимальное расстояние между вражескими торпедоносцами и нашим крейсером. Мы должны их опередить ровно на десять минут. Не робейте парни. Мы чертям задницу натрем термоядерным скипидаром.
     Спустя короткое время вахтенный доложил:
     – Кэп, сейчас между нами минимальное расстояние в семьсот с половиной тысяч сверхвселенских миль, но оно начинает резко сокращаться. Очевидно, противник хочет дать залп кормовыми аппаратами и сразу пуститься наутек, чтобы скрыться за метеоритным роем.
     Капитан мешковато сполз со своего высокого кресла и, мурлыкая фривольный мотивчик корсарской баллады, вразвалочку подошел к командиру торпедного автомата стрельбы, опытному оператору, который по приборам мог почти мгновенно определить малейшее изменение курса и скорости корабля противника.
     – Ну как, лейтенант, наши дела?
     – Пока все показания приборов совпадают, сэр.
     Ответ удовлетворил капитана. Он видел, что офицеры на боевых постах не только четко выполняют свои обязанности, но делают это с энтузиазмом.
     Теперь оставалось лишь переговорить со старшим механиком корабля, так как после залпа крейсер должен был немедленно сменить позицию, чтобы не попасть под смертельный град вражеских торпед. Поговорив с механиком о том и о сем, капитан облегченно вздохнул, сделал глоток из своей плоской фляжки, запрокинул величественно голову, с бульканьем прополоскал ароматизированным спиртом свою луженую глотку и с чувством исполненного долга вновь оседлал кресло.
     Главком Архангелюк с молчаливой и угрюмой сосредоточенностью наблюдал за происходящим, ни во что не вмешиваясь, за исключением своего собственного внутреннего мира, куда обычно никого не пускал. Он тупо смотрел перед собой и ничего хорошего не видел, кроме картины ужасной гибели дредноута «Розовощекий Пеликан». Эта картина, достойная кисти придворного баталиста, снова и снова возникала перед его мысленным взором, вызывая легкое подташнивание и неприятную мышечную расслабленность в районе тазобедренного сустава. Не выдержав этого необъяснимого расслабления, он незаметно покинул мостик и торопливо направился в офицерский гальюн, где и просидел весь бой в большой тревоге, мучаясь животом и кошмарами умственного сопереживания схватки космических гигантов.
     – Приготовиться к лазерному удару и пуску торпед! – разнеслось по кораблю.
     – Товсь!
     – Пли!
     К противнику потянулись испепеляющие лучи лазеров, ослепляя его радары.
     – Товсь!
     – Пуск!
     Крейсер слегка вздрагивает, натужно выталкивая из себя более дюжины преотменных ракетных торпед с боеголовкой класса МЖ–00–ЕDVA.
     На экранах мониторов отчетливо видны вспышки смертоносных атомных взрывов.
     – Ура-а-а!.. – проносится по мостику.
     – Ура-а-а!.. – проносится по всем отсекам.
     – Ура! – машинально кряхтит главком, чей чуткий слух уловил победные крики.
     Но еще рановато праздновать окончательную победу несокрушимых сил империализма над презренными силами Тартара, так как за первой уничтоженной волной торпедоносцев обязательно идет вторая и, возможно, третья... И все-таки, что не говорите, а на душе приятно от такого маленького пустячка.
     Теперь за прозаическую работу должны взяться дредноуты имперской эскадры, и они берутся, деловито молотя и круша ядерной кувалдой оставшиеся торпедоносцы противника.
     Превратив легкие корабли врага в космическую пыль, имперская эскадра быстренько перестраивается в ожидании грядущего столкновения с основными силами чертовых мятежников.
     А что же новоиспеченный адмирал?
     Для принца Христофора поход эскадры и сражение с мятежниками явились серьезными испытаниями на физическую и военно-политическую зрелость. Это вам не аристократические кандыбобики и умозрительные выкрутасики. Здесь особая стать нужна, особая мужская закалочка требуется.
     Как только он впервые почувствовал обязывающую тяжесть золотых адмиральских эполет, в его романтической душе что-то щелкнуло, в глазах что-то вспыхнуло, что-то задымилось и закурилось папироской во рту, и он начал совершенно по-иному смотреть на окружающий объективный мир во всей его материальной наготе и сверхматериальной подноготности.
     Глубоко ошибется тот, кто подумает, что в таких случаях видится то, что есть на самом деле. Нет, господа в партикулярных мундирах, в этих и других нетипичных случаях имеет место нечто ужасно фантасмагорическое – вещи двоятся, троятся и даже расплываются, озадачивая зрячее существо своей нахальной и непредсказуемой маловероятностью.
     Очень скоро недавний выпускник богословского факультета Императорского госуниверситета имени Святого Фомы Акридского, самого престижного из всех самых престижных университетов, почувствовал себя чучелом гороховым в окружении бывалых офицеров, пропахших табаком и злым одеколоном. Тщетны были все его интеллигентские потуги освоить их жаргон, манеры разговора и поведения. Все получалось глупо и дурно. Принц это остро чувствовал, болезненно переживал и не знал, что делать. Если бы не Хфэдорчук, в прошлом боцман, которого приставил к молодому человеку капитан Посейдоненко, совсем бы раскис Христофор.
     Хфэдорчук был пожилым служакой с суровым, рябым лицом бывалого хитрована и бузотера. Традиционная цветная татуировка на всех частях его грубо сколоченного тела демонстрировала непритязательные фольклорно-поэтические привязанности пожизненного владельца этого ходячего вернисажа. Он быстро довел адмиральскую каюту до той умопомрачительной чистоты и абсолютно выверенного порядка, который столь люб железному сердцу настоящего космического бойца, пропитанного запахами крови, пороха и дешевого первача.
     Под неукротимым, как космический тайфун, натиском молчаливого вестового, любителя хорошенько надраться за чужой счет и славно закусить парочкой соленых анекдотов, сопливый адмирал покорненько ретировал и начал испытывать жгучее чувство мальчишеской неловкости всякий раз, когда забывал повесить пижаму в бельевой шкафчик или по рассеянности выключить телевизор.
     Поначалу бывший боцман только дивился лености и недотепости молодого адмирала. Однако, внимательно понаблюдав за ним, пораскинув мозгами и выстроив в шеренгу пяток незамысловатых силлогизмов, он принял ответственное решение всерьез взяться за полноценное воспитание барчука в духе непререкаемых догм строгого корабельного устава.
     В былые годы боцман Хфэдорчук являлся сущей грозой тех слабовольных и малоопытных косматросов, которые были начисто лишены здорового чувства юмора и раболепно пресмыкались перед старшими по званию. Его зычный голос, осипший от многоэтажно и многолетней нецензурной ругани, атмосферного воздуха неприветливых планет, пороховой гари и регулярного пьянства в космических тавернах, вводил их в совершенно паническое состояние. Эти пресмыкающиеся внутренне сжимались до неприлично маленьких размеров и готовы были стать безжизненной корабельной заклепкой, только бы не слышать и не видеть безжалостного хрыча, скорого на тяжелую руку даже за самое легкое холуйство.
     Боцман прошел преотменную жизненную школу, закаляющую бойцовские натуры, и нескрываемо презирал тех, кто считал подобное наукоучение бессмысленно каторжным мучением и категорически не желал закалять свою волю к жизни на опыте собственных шишек, фонарей, бланжей и другой боевой окраски подлинно мужественной физиономии.
     В космическом флоте Хфэдорчук оказался не случайно, а вот каким образом.
     Выходец из многодетной семьи низкооплачиваемого сельского пономаря, не имевшего высшего духовного образования, он был обречен слепой судьбой на огонь, воду и медные трубы уездной бурсы, дабы затем раболепно брести по стопам своего невзыскательного родителя, склонного к пошлой религиозной мистике, мелкому казнокрадству и трактирным потасовкам.
     С бурсаческих лет Хфэдорчук слыл первым парнем на селе, ибо славился совершенно дикой колхозно-пролетарской натурой, сдобренной неизлечимым сельским лукавством, и пудовыми кулаками азартного охотника за боксерскими лаврами. Хотя его, надо вам честно сказать, неоднократно пытались раскулачить завистливые соперники, но всякие раз Хфэдорчук выходил победителем из жестоких схваток, тем самым убедительно доказывая свою непревзойденную способность сокрушать самые твердокаменные подбородки и затыкать фонтаны пустопорожнего словоблудия никчемных подкулачников, безнадежно мечтающих о кулацком величии духа и тела.
     К питию забористого первача, настоенного на махорке, и густого домашнего эля с перцем он пристрастился с закаканых детских пеленок, попав под влияние радостного мироощущения своего батяньки, крупнейшего специалиста в области хуторского виноделия.
     Как и все те, кому на роду было написано враждовать с казарменной дисциплиной, бездушным начальством и ненавидеть скучный образ жизни своего сословия, Хфэдорчук хрипло воспевал под балалайку оды первачу, курению крепчайшего самосада, удалым дракам и молодецким шалостям с купчихами в гречихе.
     Его необыкновенно изощренные каверзы повергали в самое мрачное уныние педагогический коллектив бурсы и провоцировали контрреволюционные выступления в защиту учительского мундира. Эти контрреволюционные демарши сопровождались отчаянными экзекуциями, во время которых Хфэдорчука нещадно секли розгами за реальные и мнимые провинности, но он, стиснув покрепче зубы и напевая про себя тонизирующий дух гимн «Мы рождены, щоб сказку сделать былью», философски молчал, ни звуком не выдавая своего негативного, презрительного отношения к подобным антипедагогическим методам воспитания подрастающего поколения.
     Закончив бурсу, Хфэдорчук не подался в родную хату с ее вишневым садочком, гречихой и клунями. Раздавив с добрыми приятелями вместительный штоф казенки, занюхав сию ароматную квинтэссенцию шматком сала и закусив головкой чеснока, он заспевал грустную народную песню о коварной чернобровой дивчине, которая бессовестно обманула доверчивого хлопца, не явившись на обещанное любовное свидание у сарая. Потом, смахнув невольную слезу и засунув руки в дырявые карманы, Хфэдорчук вразвалочку направился на вербовочный пункт, где без всякой бумажной канители был зачислен младшим косматросом на сторожевой межпланетный корабль. Так он стал тянуть новую лямку, мало отличающуюся от бурсаческой, но все же совершенно иную, чем постылое деревенское житие-бытие рядового пономаря с его жалким кривлянием перед совершенно никчемным народцем, имущим власть в сельсовете и местечковом райсовете, а также и в других волостных советах.
     Единственным непритязательным развлечением боцмана было накушаться под самую завязку варениками со сметаной и всласть откушать крепчайшего пузогрея в портовом кабачке какой-нибудь захудалой аграрно-промышленной планеты, на орбите которой швартовался крейсер после очередного боевого дежурства где-нибудь в окрестностях забытой всеми штатными астрологами пылевой туманности, то и дело плюющейся неопознанными летающими объектами, подозрительно смахивающими на тарелки без вареников. А хорошенько накушавшись, он любил ностальгически поточить лясы о видах на предстоящий урожай с местными фермерами.
     На эти развлечения бывалого служаки командование смотрело с большой завистью сквозь пальцы, пуская слюни и распуская незлобные анекдоты о кулинарных привязанностях Хфэдорчука, крепко знавшего свое дело и не позволявшего себе никаких вареников на борту корабля, команда которого питалась преимущественно галетами, котлетами, консервированными морепродуктами и компотами их сухофруктов.
     Однажды, когда крейсер пришвартовался к платформе большой перевалочной базы, находившейся на оживленном торговом перекрестке в созвездии Крохобора Жлобского, первая вахта собралась отправиться на заслуженный отдых в ближайшие пассажирские секции.
     Все имели праздничный вид. Парадные скафандры, щедро украшенные медалями за боевые заслуги, должны были производить неотразимое впечатление на местный женский пол. На собственный манер щеголял и боцман Хфэдорчук, который не забыл надраить до блеска свой именной бластер, полученный в награду от капитана крейсера за отвагу и героизм, проявленные во время абордажной схватки с пиратским рейдером.
     В назначенное время вся вахта возвратилась на борт крейсера. Многие из братвы были изрядно навеселе, некоторых тащили под руки, так как они находились в бесчувственном состоянии по причине перенюхивания пьянящего газа зверской алкогольной крепости. Шествие замыкал Хфэдорчук, имевший весьма истерзанный, но достойный вид настоящего зубодробильного бойца. Его опухшее лицо с заплывшими, но весело сверкающими глазами представляло собой один величественный и многоцветный синяк, а в клочья изорванный скафандр явно не подлежала починке, чем особенно восхищался лейтенант, сопровождавший команду.
     Лейтенант с гордостью доложил скучающему старшему офицеру, что Хфэдорчук, как обычно, проявил чудеса находчивости и храбрости, разделав в пух и прах инопланетную цивильную шушеру в местной таверне «Звездный Пришелец с Того Света».
     Эта самая шушера, видите ли, решила заняться рэкетом на виду лейтенанта и его команды.
     Возмутительно!
     Вызов общественному мнению!
     Попрание основополагающих принципов конституционной монархии!
     Угроза режиму!
     Подобного неуважения к мундиру, общественному мнению и конституционной монархии Хфэдорчук, естественно, не мог стерпеть и, произнеся многоэтажную тираду, изобилующую неприличными вербальными оборотами и нелитературными намеками, начал так шибко размахивать руками, что на инопланетных гангстеров с их липкими щупальцами было жалко смотреть.
     Набить инопланетным бандюгам их поганую рыбью харю – дело, конечно, похвальное, но пахнущее межпланетным скандалом. Поэтому начальство, здраво рассудив, добродушно пожурило Хфэдорчуку и засадило его на несколько суток в лазарет для ремонта физиономии и помятых ребер.
     Хфэдорчук отчаянно маялся в лазарете от вынужденного боевого безделия, азартно играя на стареньком компьютере в морской бой и болезненно переживая свое отсутствие на боевом посту в то время, когда его корабль вел изнурительную схватку с вооруженными до зубов контрабандистами, промышлявшими запрещенной охотой на незарегистрированные кометы и торговлей внутренностями космических тарелок.
     Здесь-то он впервые осмыслил с помощью компьютера роль свободного волеизъявления и решил в щекотливых космополитических вопросах только тогда давать волю кулакам, когда они особенно чешутся.
     Спустя несколько лет капитан крейсера, весьма симпатизировавший боцману, взял его к себе вестовым. Таким образом, ветеран дальнего космоса был спасен от неизбежного списания с корабля по возрасту. Списание же означало для него нищенскую пенсию, отсутствие льготной жилплощади и унизительное прозябание где-нибудь в захолустном космопорту в качестве мусорщика или наставника молодежи из низших сословий.
     Вот какого незаурядного дядьку кэп приставил к неопытному и бестолковому в военно-космических делах принцу Христофору в качестве вестового и негласного наставника.
     Узнав о своем временном назначении, Хфэдорчук очень расстроился и по этому поводу выхлебал целую бадью бывшего компота, успевшего прокиснуть и перебродить под контролем предусмотрительного вестового, знающего толк в хмельных напитках. В этот час ему отнюдь не по душе был свежий компот из сухофруктов, ассоциирующийся у него с чем-то недозрелым и приторно сладким.
     Порассуждав сам с собой о себе в роли этакого носового платка у сопливого адмирала, пышные эполеты которого напоминали нечто бутафорское, он пришел к выводу о неполной разумности обитаемой вселенной и необходимости срочного капитального ремонта сущностных основ этого вселенского свинарника. Однако приказ есть приказ. Понуро выйдя из своей каптерки и тихо, но очень красиво выругавшись, Хфэдорчук поплелся выполнять свои обязанности при императорском сосунке.
     Немного освоившись с новой ролью и приглядевшись к своему подопечному, Хфэдорчук пришел к выводу, что принц хотя и барчук, но не аристократическая скотина, которой на все и всех наплевать. И тогда наш наставник взялся за обучение Христофора хорошим корабельным манерам.
     Первым делом бывший боцман решил наглядно продемонстрировать Христофору, что военный корабль – не какой-то там гражданский бардак, а нечто высокое и даже святое. И вот он стал яростно наводить чистоту и порядок в просторной адмиральской каюте. Делалось это молча, но очень выразительно. Так длилось до тех пор, пока воспитуемый не прочувствовал всю глубину своего порочного разгильдяйства и не взялся за ум.
     Следующий шаг был связан с неофицерским видом адмирала, на котором мундир висел как мешок, изображающий чучело на гороховом огороде. Это было невыносимо видеть старому и ревностному служаке.
     На сей раз тактика обработки барина была иной. Хфэдорчук начал все чаще прерывать свое молчание каким-то злобным бормотанием и стреляющими в упор укоризненными взглядами. Бормотание становилось все более громким и все более отчетливым. Уже можно было разобрать слова: «салага», «увалень», «пентюх»... Угадав подтекст этого бормотания, Христофор однажды не вытерпел и взорвался.
     – Хфэдорчук! – вскричал принц. – Ну чего ты от меня хочешь? Чего добиваешься?
     – Ладного офицерского вида! – отчеканил отставной боцман, вытянув руки по швам.
     – Что же я должен делать? – едва не плача, робко спросил горе-адмирал.
     В ответ на этот непозволительно детский вопрос последовал короткий, но интенсивный курс лечебной муштры, после которого спина адмирала выпрямилась, походка приобрела твердость, а китель перестал собираться складками в тех местах, где это было совершенно недопустимо. Затем Христофор прошел еще один курс – курс молодого космического бойца, включающий зверский мордобой, стрельбу из бластера навскидку и приемы оглушающего боевого гипноза.
     Войдя во вкус корабельной жизни и слегка почувствовав себя косматросом, выпускник богословского факультета решил освоить боевой бортовой компьютер, управляющий антиторпедной лазерной установкой. В конце концов ему это удалось, хотя в технике и технических дисциплинах он был слаб.
     Происходящие метаморфозы с «Папенькиным сынком» не остались незамеченными. В глазах офицеров, преисполненных скепсиса ко всему цивильному, авторитет принца начал постепенно расти. Ко времени достижения эскадрой намеченного района Христофор стал вполне своим в кают-компании. Его шутки и анекдоты уже не казались философскими фанабериями, а тосты по случаю того или иного события нормально вписывались в офицерские представления о стиле корабельного застолья.
     Когда эскадра начала готовиться к решающей схватке, Христофор упросил капитана крейсера закрыть глаза на его эполеты и позволить ему нести боевое дежурство у одного из бортовых компьютеров, входящих в систему отражения торпедной атаки противника.
     Первые торпедные залпы мятежников были удачными для атакующих. Испепеляющий жар взбесившихся атомов в одно мгновение превратил в ничто имперский дредноут. Христофор даже отпрянул от экрана компьютерного монитора, равнодушно зафиксировавшего ужасную гибель корабля и его команды, но тут же опомнился и застыл в ожидании приказа по отражению торпедной атаки врага.
     Прошло не менее трех часов после второй атаки торпедоносцев мятежников. Новая атака началась не менее стремительно и яростно. На этот раз противник сосредоточил огонь всей эскадры на имперском флагманском крейсере. Один торпедный залп следовал за другим. Операторы боевых компьютеров работали на пределе возможного.
     Пока дистанция между эскадрами была достаточно велика, относительно легко удавалось перехватывать смертоносные боеголовки. Лучи лазеров, пробивая энергетические щиты торпед, превращали их в брызги металла.
     Дав с предельной дистанции еще несколько прощупывающих залпов, не достигших цели, эскадра противника начала как-то хитро маневрировать.
     Пользуясь значительным численным превосходством и тем, что имперский флагман находился перед строем фронта, мятежники решили отрезать его от остальной эскадры и принудить к бою в невыгодных условиях. Группа их скоростных эсминцев, описав огромную дугу, начала вести интенсивный огонь во фланг крейсеру. Огрызнувшись ответным огнем, тот попытался изменить позицию. Но для этого ему необходимо было закрутить гигантскую спираль и поневоле на какое-то время еще больше удалиться от эскадры. Противник только того и ждал.
     Когда имперский флагман стал удаляться от эскадры, в бой вступил флагманский линкор мятежников «Зверь Рыкающий», на борту которого находился Люциферов-Сатанинский.
     Так как корабли противников слишком сблизились, использование атомных торпед лишилось всякого разумного смысла. Основным оружием сражения стали самонаводящиеся реактивные снаряды. Несколько таких снарядов впилось в левый борт «Клыкастого Полкана». В ответ флагманский линкор мятежников получил хорошую порцию снарядов в свой правый борт. Тут же злой космический вакуум начал алчно высасывать из рваных корабельных пробоин верещащих членов команды, всякое барахло, одновременно корежа переборки, трубопроводы...
     Враждебные флагманы продолжали ожесточенно обстреливать друг друга, ослеплять и жечь лазерами. Космическая дуэль достигла того накала, когда несколько крупных реактивных снарядов могли в одно мгновение решить исход этого грандиозного единоборства.
     Колоссальной силы взрыв неожиданно раздался по соседству с центральным пультом управления огнем «Зверя Рыкающего», и взрывная волна, выбив переборки, ворвалась на последнем издыхании в помещение центрального пульта, где в это время находился Люциферов. Подхватив великого индивидуума, как перышко, она сильно шмякнула его о приборную доску.
     Очнулся Люциферов в лазарете с перевязанной головой, разбитой физиономией и крайне испорченным настроением. Где-то рядом назойливо гудел вентилятор и звякали медицинские инструменты. Воняло лекарствами и кровью.
     Если опустить несколько предварительных и очень замысловатых ругательств, то первыми словами Вождя, вошедшими в канонические книги Дьяволиады, были:
     –Ха-ха!.. Такими вульгарными аргументами не сокрушить могучую идеологию протестанторов. Мы протестовали, протестуем и будем протестовать... Архиважно всем знать: мои идеи всесильны, ибо они верны!
     Будучи доставлен в свою каюту и аккуратненько возложен на койку, накрытую пуховым солдатским одеялом, Янус Адольфович немного поерзал, устраиваясь поудобнее, и ляпнул новое историческое изречение:
     – Роль передового борца с тиранией Императора может выполнять тот и только тот, кто постоянно руководствуется моей передовой теорией. Ее суть предельно проста: движение – все, конечная цель – ничто.
     Заметив, что брат милосердия торопливо и старательно записывает его слова для историографии, Люциферов добавил:
     – С разжиревшими от умственного безделья мозгами философы доисторических эпох, эти ископаемые идеологические тунеядцы, различным образом объясняли мир, но дело заключается не в том, чтобы праздно философствовать, а в том, чтобы изменить его в нужном нам смысле. Мы не можем ждать милостей ни от кого и ни от чего; взять их силой – наша главная, наша основная и наша крайне неотложная задача.
     Последним в этом ряду афоризмов был:
     – Кто не работает, тот пусть гуляет голодным и предается кулинарным мечтам в свободное от прогулок время!
     Выговорившись для историографии, Янус Адольфович сладко зевнул, повернулся на правый бок и задремал под гул космической канонады.
     Пока Вождь вещал, а брат милосердия записывал нетленные истины, дуэль между флагманами переросла во всеобщую схватку. Обе эскадры, двигаясь параллельными курсами, вели интенсивную перестрелку. И только тревожное известие о ранении Вождя заставило мятежников изменить курс и ослабить огонь.
     Вскоре на кораблях имперской эскадры был дан отбой и разнеслась команда: «Всем пить чарку во здравие адмирала!»
     На верхней внутренней палубе «Клыкастого Полкана» столпились офицеры, раздался смех, посыпались шутки. Давала о себе знать своеобразная разрядка после всего пережитого.
     – Кажется, нам сегодня изрядно посчастливилось, – радостно произнес Христофор, обращаясь к капитану. – Враг позорно бежал, несмотря на свое численное превосходство. Хорошую трепку мы задали ему!
     – Преждевременно радуетесь, Ваша Светлость, – охладил его восторг бывалый вояка. – Мятежники пока сильнее нас и не преминут вернуться. Что-то непонятное помешало им довести дело до конца. Наше положение было скверным.
     Христофор смутился и покраснел, ощутив себя неопытным юнцом с некоторыми амбициями зрелого мужа. Капитан же, сделав вид, что не замечает растерянности принца, первый раз понюхавшего дым космических сражений, поспешил к старшему механику машинного отделения, озабоченное выражение лица которого свидетельствовало о чем-то крайне серьезном.
     Во время прошедшего боя корабли враждующих сторон серьезно пострадали. Противникам требовалось время для исправления повреждений, и они, воспользовавшись передышкой, начали срочно зализывать свои раны.