Что там – за дымкой горизонта? – Умер ли великий Пан? – Так говорили Пифагор и Зороастр. – «Песнь козлов» и «шествие бражников». – Две «Антигоны». – «Философ на сцене». – Шарлатанство как явление сознания. – Аристофан против Сократа. – Казнь за инакомыслие. – Раба звали Платоном. – Ученик Платона и учитель Александра Македонского. – А судьи кто?
    
    
     Что там – за дымкой горизонта? Грек – колонист по натуре. В его беспокойной душе горит огонек непоседливости. Иногда этот огонек вспыхивает, и тогда человек начинает жадно всматриваться в морскую даль: что там – за дымкой горизонта?
     Великая колонизация открыла греческому миру финикийское алфавитное письмо, астрономию и геометрию вавилонян и египтян, денежную чеканку лидийцев. Греческие колонии были центрами общения разных народов. Здесь зародилась философия и наука античности.
     Шумит морская волна, плещет в амфорах терпкое вино и оливковое масло, звенят драхмы и оболы. На пользу торговле идет опыт восточных геометров, ибо деньги любят счет. Шесть тысяч серебряных драхм – это один талант весом немногим более двадцати шести килограмм. Богатому тяжело таскать свои деньги. Пусть за него это делают те, кто их не имеет.
     Грек-ростовщик хочет иметь надежные гарантии для выкачивания звонкой монеты. Он с пеной у рта отстаивает идею долгового рабства. Долговое рабство – вот желанная правовая гарантия его душевного спокойствия, но не гарантия нравственного здоровья полиса. Большой бедой оборачиваются нравственные болезни.
     «Закон – царь», – сказал поэт Пиндар, вслушиваясь в спор сограждан. Чтобы не допустить большой беды, они принимают очередной закон, регулирующий жизнь полиса. Так в свое время был принят специальный закон, запрещающий закабаление свободных граждан.
     Ущемление денежных интересов компенсируется поощрением политики колонизации. Из заморских колоний плывут суда не только с металлом и зерном, но и с рабами-чужеземцами. Рабский труд начинает использоваться в хозяйствах зажиточных крестьян, в ремесленных мастерских, на строительных работах.
     Чужеземные рабы своим трудом создают резерв свободного времени для граждан полиса. Свободное время – это гимнастические занятия, занятия мусическими искусствами, философией, политикой. Все чаще грек проводит свободное время на агоре, месте народных собраний и рыночной площади. В тени портиков он спорит на политические темы, ведет философские беседы. Здесь же спасаются от жарких солнечных лучей мелочные торговцы. По соседству с агорой в дикастерии, здании суда, оживленно обсуждается новый закон. Обычная жизнь полиса.
     Афины – один из старейших и красивейших городов Эллады. Его покровительница – богиня Афина-Паллада. Ей посвящен храм, расположенный в верхнем городе – акрополе. В храме богини хранится государственная казна полиса. В праздничные дни жрецы облачают богиню в лучшие одежды. В этих одеждах, увенчанная золотым венком, Афина-Паллада ожидает торжественную процессию, которая, пройдя через весь город под звуки флейт и в сопровождении вооруженного эскорта, приносит в храм дары и жертвоприношения от граждан полиса.
     Странным было рождение Афины-Паллады, дочери Зевса-Громовержца и богини разума Метис.
     Однажды Зевс узнал от богини судьбы, что сын Метис свергнет его с престола. Напуганный этим известием, Громовержец усыпил и проглотил Метис, даже не поперхнувшись. Вскоре он почувствовал не угрызения совести, а просто страшную головную боль. Судя по всему, бедолага переутомился на божественной работе.
     В те туманные времена боги лечились весьма своеобразно. Своеобразным было и лечение головной боли. Чтобы избавиться от нее, Зевс не нашел ничего лучшего, как обратиться к сыну Гефесту с вежливой просьбой разрубить отцовскую голову и вытряхнуть из нее болезнетворный мусор. Послушный сын с пониманием отнесся к страданиям папаши и мощным ударом топора расколол батянькин череп. Каково же было его изумление, когда вместо мусора пред ним предстала симпатичная особа женского пола. Это была Афина-Паллада.
     На свет богиня появилась, как и подобает будущей непобедимой воительнице, в блестящем боевом шлеме, с копьем и щитом в руках. Буркнув что-то неразборчивое в адрес огорошенных мужчин, она издала воинственный клич, оповещающий о ее прибытии в качестве защитницы городов, богини мудрости и всяческих научных знаний.
     С неприступных скал афинского акрополя взирает Афина-Палада на свой город – город свободных и рабов, политиков и воинов, философов и художников, торговцев и ремесленников.
     Афинянами накоплен большой житейский опыт. Этот опыт – основа мудрости и гражданской доблести. В гражданской доблести сыны Эллады усматривают софийность, то есть мудрость деяний и соразмерность поступков.
     Мерой отмечен лик Истины. Истина прекрасна, но путь к ней тернист. Ищущий Истину должен умереть и возродиться в новом просветленном качестве, подобно Дионису, умирающему и воскрешающемуся богу.
     Кто он, этот жизнеутверждающий бог? Откуда он пришел и куда идет?
     Давно это было. Жил когда-то на острове Крит Великий Охотник Загрей. Ходили слухи, что Загрей был незаконным сыном Зевса. Титаны завидовали царскому сыну и хотели его погубить. Как-то раз завлекли они Великого Охотника в ловушку, убили и сожрали растерзанное тело. Сохранилось лишь сердце юноши, которое опечаленный Зевс зашил в собственное бедро.
     Так ли это было или иначе, но будущего бога Диониса отчасти выносил сам Зевс, а в груди Диониса билось смелое сердце Загрея, Великого Охотника.
     Появлению Диониса на свет предшествовали события, связанные с жизнью богини Деметры.
     Деметра – богиня плодородия и земледелия. Благодаря ей каждый год возрождается природа, одаривая человека теплом летних дней и силой свежеиспеченного хлеба.
     И надо же случиться скандалу в благородном семействе олимпийских богов. А дело было вот как.
     Своевольный Зевс без согласия с Деметрой отдал ее дочь в жены мрачному Аиду, властителю царства теней умерших. Глубоко опечаленная Деметра покинула богов, рассерженная на Зевса. Блуждая между смертными, она проливала горькие слезы. Природа ей сочувствовала: вяли листья на деревьях, засыхали цветы, блекла трава. Жизнь на земле угасала. Голод и гибель грозили людям.
     Погруженная в печальные думы, брела Деметра, пока не пришла к городу Элевсину. Устало села она на камень в тени оливы. Там и увидели ее дочери царя Элевсины. Не ведая, с кем имеют дело, они ввели в дом своего отца богиню. И стала Деметра простой служанкой, воспитательницей царского сына.
     Мальчишка пришелся богине по нраву, и решила она сделать его бессмертным. Но этому намерению невольно помешала мать мальчика, испуганная поведением служанки, которая возжелала бросить ребенка в пламя печи.
     Разгневанная материнскими криками, Деметра открылась, кто она есть на самом деле. После этого повелела богиня выстроить храм в Элевсине, где и стала жить, учредив храмовые праздники, получившие название элевсинских мистерий.
     И все же печаль по любимой дочери не отпускала Деметру, а вместе с ней печалилась и природа, голодали и умирали люди. Дрогнуло сердце Громовержца. Вынужден был Зевс воззвать к Аиду, и тот отпустил Персефону к матери.
     Возрадовалась Деметра, заключая дочь в свои объятия. Возрадовалась и ожила земля, заколосились хлебородные нивы, потекли живительные соки по виноградной лозе.
     Видя такое, Зевс почесал затылок, пораскинул мозгами и принял божественно важное решение: отныне дочь Деметры должна жить две трети года с матерью, а одну треть – с мужем. С тех пор регулярно покидает Персефона землю и спускается в темноту царства Аида. После ухода дочери горюет Деметра, а вместе с ней горюет и природа, плача осенней листвой и зимними снегопадами. Длится это до тех пор, пока вновь не возвратится к матери Персефона. И только тогда великая богиня благословляет земледельца на труд, приветствуя его яркими красками и веселыми звуками весны.
     Элевсинские мистерии – это праздник возрождения, праздник жизни. Они послужили основой для развития античного искусства.
     Традиции культа Деметры продолжил культ бога Диониса, сына Зевса и прекрасной Семелы, дочери фиванского царя Кадма.
     Дионис – могучий бог, дающий людям силы, радость, а женщинам и земле – плодородие. С жизнерадостной толпой друзей ходит Дионис по свету. Вокруг него пляшут и поют молодые менады, скачут козлоногие сатиры. За этим шествием везут изрядно охмелевшего старика Силена, мудрого учителя Диониса.
     Умер ли Великий Пан? Среди свиты Диониса находится бог Пан с козлиными ногами, рогатый и длиннобородый. Если не гневить его, а в гневе он ужасен, то милостив и добродушен этот бог, покровитель природы.
     Не верьте словам древнегреческого историка Плутарха о смерти Пана. Писатель был введен в заблуждение, доверившись рассказу о том, как в царствование римского императора Тиберия нашлись свидетели этого события, которыми были пассажиры судна, направлявшегося из Пелопоннеса в Италию. Когда они проплывали мимо острова Паксоса, оттуда раздался голос, призывавший кормчего по имени Фамуз. Кормчий откликнулся, и тогда голос сказал ему, чтобы он, поравнявшись с Пелодосом, возвестил там, что умер великий Пан. Повеление было выполнено. Ответом послужили скорбные возгласы удивления и жалобные стенания. Император Тиберий, прослышав о случившемся, собрал совет ученых мужей, которые разъяснили ему, что Пан, сын Гермеса и Пенелопы, рожденный от смертной женщины, не обладает бессмертием богов.
     Раннехристианские писатели считали, что смерть Пана ознаменовала конец язычества. Эти писатели явно поспешили с выводами. Дело в том, что Фамуз – сирийское наименование бога Адониса, а Панмегас – его эпитет, означающий – величайший. Возглас, услышанный на корабле: «Фамуз хо панмегас тефнеке!», то есть «Фамуз всевеликий умер!», был понят как обращение к кормчему по имени Фамуз: «Фамуз! Пан Великий умер!». Таким образом случайное совпадение имени кормчего с именем бога и недоразумение, вызванное расчленением слова «панмегас» на два, породило миф о смерти великого Пана. Стенания же, услышанные пассажирами корабля, были не чем иным, как ритуальным плачем при погребении Адониса-Фамуза, входившим в культ этого бога.
     Если кто-то усомнится в сказанном, то не поленюсь сослаться на свидетельства весьма уважаемого мною французского поэта и прозаика из Прованса Жозефа д’Арбо (1874–1950), приведенные им в повести «Чудовище из Ваккареса».
     Значит, так. Дело было это, если мне не изменяет память, во Франции, в те давние-предавние времена, когда пошаливали, то есть пошабашивали, ведьмы, а чертями и отшельниками можно было пруд прудить, да не один. Сейчас уже точно не припомню, но кажется, в этой истории был замешан дальний родственник Тартарена из Тараскона, командовавший тогда отрядом наемников. Некоторое время квартировали они в Арле, главном городе Прованса. Однажды зимним вечером, когда, вернувшись с охоты, тартареновский родственник сидел перед пылающими в камине ветками тамариска, отхлебывая полегоньку можжевеловку в ожидании супца из угрей, который вкусно булькал в котелке над огнем, его оруженосец из бывших пастухов, пасущих в Провансе манады, то есть бычьи стада, рассказал прелюбопытную и весьма правдоподобную историю.
     Все началось в понедельник, а может быть, и во вторник, но – вот вам крест! – точно не в среду и не в четверг. Пастух, страстный поклонник провансальской поэзии, пас манады быков в глухих местах Прованса, где-то между озером Ваккарес и морским побережьем.
     Местность эта болотистая, покрытая кустами лентиска, оливастры и деревцами можжевела. Леса здесь кишат зайцами и лисами, нередки бывают дикие кошки, рыси и волки. Много имеется и водоплавающей птицы. Зима сгоняет сюда несметное количество гусей, уток, нырков и прочей вкусной и питательной птицы.
     В тот зимний вечер Пастух возвращался на своей смирной лошадке с охоты на уток. Было не больше шести часов вечера, но стояли самые короткие дни декабря перед новолунием, и наступившая ночь была черна, как рожа дьявола.
     Вдруг лошадь отскочила в сторону, резко подкинув всадника. Пастух успел заметить скрывшееся в кустах существо.
     «Может, это был браконьер?» – подумал с сомнением он, хорошо зная, что кое-кто из них иногда охотится в здешних болотах. Но Пастух почти со всеми этими прохвостами был знаком, и встреча с ним не должна была их так напугать. Тогда он решил, что скорее всего спугнул какого-нибудь бродягу или заключенного, бежавшего с каторги из Арля или из Тарасконской тюрьмы. Короче, тогда он не придал особого значения этому происшествию, хотя его лошадь чуть ли не на каждом шагу становилась на дыбы от возмущения и всё фыркала до самого порога хижины, тем самым намекая на то, что здесь дело нечисто.
     Через несколько дней на одном из островков в северной части болота Пастух заметил странные следы, изучение которых повергло его в недоумение. Вполне вероятно, что неопытный глаз мог спутать их со следами быков, но для Пастуха подобная ошибка полностью исключалась. Раздвоенный след не был оставлен копытом быка, в чем нельзя было усомниться. Отпечаток выглядел длиннее и уже бычьего, к тому же он был меньше вдавлен в землю.
     Любопытство заставило Пастуха проехать по этим следам еще несколько лье к востоку, но, переправляясь через озеро, он потерял их и уже не нашел на сухом берегу.
     На другой день наш Пастух обнаружил такие же следы на берегу одного из дальних озерц. Они тянулись по болоту, неровные, но очень отчетливые. Пастух предположил, что это был один из тех вепрей, кои водятся на западе Франции, но редко встречаются в здешних низинах, поскольку не любят открытых пространств. Судя по длине его шагов, вепрь был чудовищно большим.
     Прошло еще несколько дней. Пастуха начал охватывать азарт охотника.
     И вот наступил тот долгожданный туманный день, когда Пастух, принюхавшись и присмотревшись ко всему подозрительному, обнаружил по-настоящему свежую цепочку загадочных следов, которые тянулись в сторону озерца Редон. С легким радостным сердцебиением он пришпорил свою клячу и начал преследование по всем правилам охотничьего искусства.
     К ночи посвежело и стало быстро подмерзать.
     Вдруг кляча захрапела и застыла как вкопанная. В ту же минуту сквозь камыши Пастух заметил что-то плохо различимое и темное. Он попытался принудить свое транспортное средство к движению, но оное не пожелало двигаться, испуганно фыркая и дергая крупом. Тогда рассвирепевший всадник вонзил шпоры в бока строптивой коняки с такой провансальской яростью, что лошадь рванулась вперед, едва не сбросив седока в бездонную лужу. С большим трудом Пастух заставил себя и лошадку двигаться вперед по направлению к темному силуэту странного существа, прятавшегося в самой гуще зарослей.
     Крепко сжимая древко трезубца, которым провансальские пастухи погоняют быков, Пастух позволил дрожащей от ужаса кляче остановиться и принялся всматриваться в камыши, деликатно покашливая. Ему удалось разглядеть задние ноги, покрытые серовато-рыжей шерстью, и пару раздвоенных копыт. Но вот что поразило охотника: он заметил нечто вроде плаща из грубой ткани, наброшенного на хребет загадочного существа. Присев на корточки, это существо прятало под плащом передние ноги и голову.
     Охотник набрал побольше воздуха в легкие и испустил тот гортанный крик, которым пользуются пастухи, управляя стадом.
     Но едва он крикнул второй раз, как почувствовал, что его волосы под шапкой и даже под мышками встали дыбом, а по спине заструился холодный пот. Пастух вынужден был схватиться за гриву лошади, чтобы не упасть: у повернувшегося к нему субъекта была вполне человеческая рожа!
     Несмотря на нервное потрясение всех основ своего естества, а также менталитета, Пастух отлично разглядел это диковинную и смелую харю. Хотя невзгоды и старость избороздили ее паутиной морщин, но большие глаза горели таким скорбным пламенем, что хотелось выть, плакать и жаловаться начальству на произвол феодальных баронов. Но мало того, Пастух, трепеща всеми фибрами своей души, узрел растущие по обеим сторонам широкого лба… рога.
     Да! Два рога!
     Один жалкий, сломанный посредине, а второй наполовину закрученный в завиток, и оба испачканные в болотной тине. Такие, без сомнения, бывают у чертовых козлов, в честь которых совершаются нечестивые мессы во время шабаша.
     Ошалев, Пастух поспешил выпалить набор всяких словесных рецептов от дьявольщины. В ответ на это Чудище с трудом поднялось на свои усталые ноги, и на его роже охотник увидел кроткую улыбку.
     – Человек, не тревожься, – прошамкало Чудище. – Я не демон...
     Чудище говорило!
     Да, оно говорило и говорило по-французски, да еще к тому же на провансальском диалекте!
     Его надтреснутый голос звучал спокойно и неторопливо.
     Изумленный Пастух слушал эту речь, раскрыв рот и мало-помалу успокаиваясь.
     – Я действительно не демон, – говорило Чудище. – Почему ты преследуешь меня, если я ничего плохого тебе не сделал? Этот край – последнее место, где я хоть отчасти обрел мир и покой. Когда-то я был счастлив, царствуя в природе, а теперь сломлен, разбит, побежден... Видя мою старость духа и ничтожество плоти, ты даже не представляешь, какой может быть молодость полубога... Мы, полубоги, слишком долго наслаждались жизнью, властвуя над природой, хмельные от плоти. О, если б ты видел меня в молодые годы! В ту замечательную пору я был могуч и весел, я резво прыгал на лесных полянках, пугая зверей и птиц. А в сладостные ночные часы подстерегал наших полубогинь и просто женщин, обольстительно божественных, чтобы ненасытно любить их. Теперь я стар, хотя и пережил свой мир, своих друзей полубогов. Прошло уже много времени с тех пор, как я путешествую по необъятной земле. Ныне я уже не встречаю себе подобных. Быть может, они, как и я, прячутся, напуганные варварством и хитростью людей. Вот и ты преследуешь меня. Неужели мой покой и мое грустное счастье одинокого старика кончается? Отвечай же! Чего ты от меня хочешь?
     Пастух озадаченно молчал. Неожиданно его взгляд остановился на небольшой ямке, вырытой в земле, по краям которой он заметил несколько свежевыдернутых кореньев.
     – Да, полубоги не только рождаются и живут, но, дабы не умереть, они должны, как и все живые существа, питаться, – уныло произнесло Чудище, заметив взгляд пастуха. – На этой пустынной земле, где царство болот и комаров, я, по мере сил, поддерживаю кое-как свое дряхлое тело. Сегодня ты застал меня, когда я выкапывал корешки, показавшиеся мне съедобными, а то ведь здесь уже просто нечего положить на зуб. Правда, скоро поднимутся молодые побеги спаржи, а потом можно будет есть яйца красных куропаток и водяных птиц. Конечно, слишком не разжиреешь. Но что поделаешь?
     Наш охотник посмотрел на осунувшееся лицо Чудища, голодного, питающегося какими-то корешками, одинокого, мечтающего о чем-то уже несбыточном в холодном лесу, и непомерная жалость охватила его. Он сунул руку в карман куртки, достал кусок хлеба, орехи и сушеные финики, которыми предусмотрительно запасся с утра.
     Тусклые зрачки полубога оживились, когда он увидел эти скромные дары.
     – Возьми! – сказал Пастух, протягивая руку.
     Чудище нерешительно шагнуло вперед и раскрыло ладони.
     Когда Пастух покидал место встречи с полубогом, он успел заметить, что из-под часто моргавших век полубога вдруг выкатилось на седую бороду две крупные слезы.
     А вы говорите или думаете, что Пан умер.
     Нет, Пан не умер, жив и Дионис.
     Правда, бывают и у них полосы невезения, периоды жизненной осени. Однако у кого, спрошу я вас, они не бывают? Таков уж вечный круговорот жизни: весну сменяет лето, а лето – осень... Но зато весной и летом Дионис и Пан весело шлепают по земле босыми ногами, если не считать копыта Пана обувью. Дионис учит людей разводить виноград и делать из напоенных солнцем гроздей вино. Но родился Дионис, между прочим, отнюдь не при веселых обстоятельствах.
     Полюбив прекрасную Семелу, пообещал Зевс исполнить любую ее просьбу. Об этом узнала богиня Гера, ненавидевшая Семелу и заодно ненавидевшая Загрея, чье сердце, хранившееся в теле Зевса, не давало ей покоя. Ловко скрывая свою ненависть, посоветовала она Семеле попросить Зевса явиться к ней во всем величии бога-громовержца.
     Ничего не подозревающая Семела обратилась с этой просьбой к Зевсу. И Громовержец, не рассчитав свои силы, явился к ней во всем величии царя богов и людей. Засверкали в его руках молнии, раздались удары грома. Все вокруг зашаталось и началось рушиться. Огонь охватил дворец Кадма. Объятая пламенем, упала Семела. Умирая, она произвела на свет сына Диониса, которого Зевс прикрыл от огня густой зеленью плюща. Затем взял Громовержец спасенного сына и, так как тот был еще мал и слаб, зашил его себе в бедро, где находилось сердце Загрея. В теле отца своего Дионис окреп и родился второй раз уже из бедра Зевса с сердцем Великого Охотника.
     Весенним ветром пронесся по Греции культ возрождающегося бога Диониса. Впадая в экстаз и экзальтацию, в иллюзию внутреннего единения с божеством, участники дионисийских мистерий стремились уничтожить преграды между богами и людьми и тем самым утвердить равенство всех свободных граждан.
     Поклонники Диониса совершали коллективные ночные радения. При свете факелов, под звуки флейт и тимпанов, одетые в звериные шкуры, они доводили себя до исступления возбужденными плясками, пением и криками. В таком состоянии ими разрывалось животное, воплощавшее бога, и пожиралось его сырое мясо. Растерзав своего бога, они затем как бы возрождались сами и возрождали бога, символически пестуя лежащего в колыбели ребенка.
     Посвящаемый в мистерию – это жертвующий собой. С посвящаемыми можно обращаться как с козлами отпущения, с изгоями. Их можно зарывать в землю, мучить, воплощая тем самым зримый акт смерти, переход в иную, темную и печальную жизнь. Возродиться – значит восстать к свету, к жизни, перейти из состояния воздержания к бурному разговению.
     То же самое позднее будет иметь место у христиан, мусульман, буддистов.
     «Мы, – говорил апостол Павел, – погребаем себя через крещение вместе с Богом в смерть».
     Пострижение в монахи – одна из форм такого погребения (посвящения), ибо христианское пострижение в монастырь считается смертью, что знаменует и черный цвет монашеской одежды. Монахи – это «непогребенные мертвецы».
     Со временем первобытные формы фракийского культа были значительно смягчены. На первый план выдвинулось нравственное осмысление дионисийских «страстей», в результате чего празднества в честь Диониса (у римлян Вакха) послужили началом развития античной драмы в трех ее ответвлениях – трагедия, комедия и драма сатиров (лесных демонов, спутников Диониса).
     Культ Диониса принесен был в Грецию из Фракии. Из Фракии же принесен был и миф об Орфее. Эти два имени впоследствии тесно связали греческие религиозные философы.
     Орфей был великим певцом и музыкантом. Он горячо любил свою жену – прекрасную Эвридику. Но недолго длилось их счастье. Однажды Эвридику укусила змея. Укус оказался смертельным.
     Горько оплакивал Орфей смерть жены. И вот в момент высшего страдания решился он спуститься в царство теней и упросить Аида и Персефону вернуть ему Эвридику.
     Через мрачную пещеру спустился певец к священной реке Стикс, где на берегу толпились умершие. Вскоре к берегу причалила ладья Харона, перевозчика умерших. Как ни молил его Орфей перевезти на другой берег, суровый Харон был неприступен. И только услышав чудные звуки золотой кифары, смягчился лодочник.
     Перебирая струны кифары, вошел Орфей в ладью, которая медленно заскользила по тихим водам Стикса.
     Играя на кифаре, приблизился Орфей к трону Аида и склонился пред ним. Очаровала его музыка жестокосердного бога. Отпустил он Эвридику на землю, но предупредил:
     – Орфей, я возвращаю тебе прекрасную Эвридику. Однако ты должен исполнить одно условие: на обратном пути не оглядывайся. Помни! Оглянешься, и тотчас покинет тебя Эвридика. Тогда уже навсегда она вернется в мое царство.
     – Клянусь! Я выполню все так, как ты повелеваешь, грозный Аид, – ответил Орфей.
     В сопровождении Гермеса, посланника богов и проводника душ умерших, отправились Орфей и Эвридика в обратный путь.
     Вот и крутая тропинка, ведущая на поверхность земли. Где-то очень высоко слабо брезжит свет.
     Чем ближе к выходу из пещеры, тем сильнее волнение Орфея, тем сильнее мучают его вопросы: «А идет ли следом Эвридика? Не отстала ли она?»
     Орфей замедляет шаг и прислушивается, но ничего не слышит. В волнении забыл он, что Эвридика бесплотна. Тревога сжимает его сердце. Все чаще он останавливается. Наконец, не выдержав и забыв о клятве, он оглядывается. Почти рядом с собой видит Орфей тень Эвридики. Протягивает к ней руку, шепча что-то трясущимися губами, но тень любимой уже удаляется, растворяясь во мраке подземелья.
     Долго стоял Орфей, словно окаменев. Ему пришлось вторично пережить расставание с Эвридикой. На этот раз виновником был он сам.
     Придя в себя, побрел певец вновь к берегам Стикса. Он решил вернуться к трону Аида и молить его вернуть Эвридику. Однако глух был к его призывам лодочник Харон. Не помогла и сладкоголосая кифара. Орфей вынужден был покинуть берега Стикса и вернуться во Фракию.
     Четыре года прошло со смерти Эвридики, а Орфей все никак не мог забыть своей любимой, не мог и не хотел смотреть на других женщин.
     Как-то весенним днем сидел он на невысоком холме и пел грустную песню. Вдруг вдали раздались громкие возгласы, смех и звон тимпанов. Это женщины справляли праздник Диониса-Вакха.
     Когда вакханки приблизились и увидели Орфея, одна из них гневно воскликнула:
     – Вот он, ненавистник женщин! Он не желает глядеть на нас!
     Градом полетели в певца камни.
     Обагренный кровью, упал Орфей на землю.
     Набросились на бездыханное тело вакханки и разорвали его на части.
     Душа Орфея сошла в мир теней. И здесь влюбленные встретились вновь.
     С тех пор блуждают тени Орфея и Эвридики по сумрачным полям подземного царства Аида.
     Это прекрасное мифопоэтическое сказание продолжает жить и поныне, вдохновляя поэтов, тревожа сердца влюбленных. Высоко оценивают его содержание и философы, которые в образе Орфея усматривают невысказанные тайны человеческого бытия, любящего и страдающего.
     Повествования о Деметре, Дионисе и Орфее послужили толчком для развития новых форм античных религиозно-философских исканий. Этим исканиям предшествовало образование мощного пласта идеологии мистериальных религий.
     В древнегреческих мистериальных религиях есть сходство с древневосточными религиями, но в то же время в греческих мистериях много самобытного. Самобытность проявилась в уменьшении дистанции между богами и людьми. Олимпийские боги не могли распоряжаться человеком как им заблагорассудится, тогда как ближневосточные боги распоряжались человеком как своей собственностью.
     Типично греческими являются и орфические гимны о природе человека. В них говорится о том, что титаны разорвали на части и сожрали Дионисия-Загрея. За это они были испепелены молниями Зевса, создавшего человека из их праха. Человек, поскольку он состоит из титанического вещества, зол и недолговечен, но так как титаны вкусили плоть бога, то человек одновременно содержит в себе божественное и бессмертное начало.
     Связь Орфея с Дионисом была установлена с целью взять под контроль дионисийские оргии и превратить дионисизм в благопристойное религиозно-философское учение. Орфики проповедовали, что бренное тело – темница для божественной души, получившей телесную оболочку в результате грехопадения. В связи с этим ими развивалось сложное религиозно-этическое учение об освобождении дионисического (божественного) начала из-под власти титанического (небожественного), а также пропагандировалась идея о загробном возмездии за дела земные, о переселении душ и грядущем царстве правды.
     Так говорили Пифагор и Зороастр. Большой вклад в развитие орфического учения внес древнегреческий мудрец Пифагор (VI век – начало V века до н. э.), выходец из греческого Востока. В Южной Италии им была основана религиозная община. Союз пифагорейцев объединил орфические секты в тайный религиозно-политический орден. Впоследствии члены этого союза подвергались жестоким преследованиям.
     Основным стержнем религиозной философии Пифагора было учение о переселении души человека после смерти в тела других существ. Он развивал идею о трех образах жизни, наивысшим из которых признавалась жизнь созерцательная.
     Из трактата Диогена Лаэрция (III век н. э.), посвященного жизнеописанию античных мудрецов, мы узнаем, что Пифагор был первым, кто назвал свои рассуждения о смысле жизни философией (любомудрием). Объяснялось это название тем, что подлинным мудрецом является только Бог. Человек же может быть лишь любомудром (философом).
     По словам неоплатоника Порфирия (III век н. э.), Пифагор был сыном Мнесарха. Однажды Мнесарх приплыл в неурожайный год на остров Самос по своим торговым делам. Там на острове и родился его сын Пифагор, которого отец часто брал с собой в деловые поездки. Благодаря этим поездкам у мальчика развилась любознательность и желание познавать новое.
     Как-то раз услышал Пифагор о мудрости египетских жрецов и решил отправиться в Египет. Он упросил тирана Поликлета написать египетскому царю, чтобы тот допустил его, Пифагора, к жреческому обучению. Письмо сыграло свою роль.
     Древний Египет, да, впрочем, и нынешний, – это резкий контраст между пустыней и плодородной землей, полосой перерезающей безжизненные желто-коричневые пески. Дожди здесь в редкость, и только живительные воды Нила делают возможной жизнь там, где иначе простирались бы бесконечные пространства раскаленного песка и скал.
     Орошаемые земли могут дать два урожая в год. Только работай, не ленись. И египтяне с муравьиным усердием трудились, выращивая рис, хлопок, пшеницу, сахарный тростник. В результате Египет с древнейшей поры имел достаточный излишек сельскохозяйственной продукции для экспорта. Но все крестьянское трудолюбие ограничивалось зеленой Нильской долиной. Поэтому плотность населения на обрабатываемой земле была близка к предельной, что не могло не способствовать образованию поселений городского типа.
     Египтологи считают, что две главные черты составляли в прошлом отличие Египта от соседних государств. Это – изолированность и полугородское население. Последнее стимулировало рост знания и появление мудрецов в роли его носителей.
     Мудрость египтян была весьма либеральна. Они терпимо и с известным пониманием относились к чужим идеям и представлениям, чего нельзя было сказать об их соседях семитах, не порывавших связей с безжалостной к слабым пустыней, соответственно чему упорно придерживавшихся традиций и противившихся любым новшествам, угрожавшим нарушить их строгий образ жизни, единственно возможный для жителей пустынь.
     Однако если древний египтянин терпимо относился к различным идеям, из этого не следует, что он терпимо относился к другим народам. Он, полугорожанин, умудренный опытом собственной жизни, не считал чужестранцев за людей. Это объясняется не только гордым египетским изоляционизмом, обусловленным тем, что страна была отрезана от соседей морем и пустыней. Таковы были общие правила жизни той далекой и во многом еще загадочной поры. Аналогичным образом вели себя и греки, хотя изоляционистами их назвать никак нельзя.
     Не следует преувеличивать и секретность жреческих знаний. Жрецы, как и простые египтяне, довольно свободно относились к своим богам и профессиональным обязанностям, допуская, что ничто человеческое им, то есть богам, не чуждо, а следовательно, и жреческие обязанности – не догма, а руководство к действию. Хорошо известен рассказ о том, как бог-творец Ра раскаялся в своем творении – в человеке, замыслившем против него зло. Не долго думая, он послал богиню Сехмет, чтобы покарать злонамеренных людишек. Эта богиня настолько увлеклась своей кровожадной миссией, что вскоре стала бродить в море человеческой крови. Однако сердобольный Ра, увидев горы трупов и водопады крови, соизволил смягчиться. Но вместо приказа прекратить резню, им же санкционированную, он поступил так, как и сегодня поступают многие политики, то есть прибегнул к хитрости, чтобы не бросить тень на своей священный авторитет. На пути Сехмет было вылито семь тысяч кувшинов красного пива, которое она должна была принять за кровь. Глупая богиня клюнула на эту удочку: она с вожделением окунулась в пивную лужу, опьянела и прекратила кровавую бойню, а Ра оказался как бы и не причем и к тому же сохранил лицо и позу.
     Если хитрят боги, хитрят и жрецы, и те, кто стоят над ними. Поэтому Пифагор имел вполне реальный шанс осуществить задуманное.
     Греческий неофит с таким рвением исполнял самые трудные жреческие указания, что его допустили к жертвоприношениям и к богослужению. Это было почти невероятно, ибо никто из посторонних, тем более чужеземцев, не допускался к таинствам жреческих обрядов.
     Усвоив от египтян, вавилонян и финикийцев математические науки, а от восточных магов – знание самой древней религии мира, каковой был зороастризм, Пифагор вернулся в родные края и стал учителем любомудрия.
     Образ его повседневной жизни был прост. Просыпался он рано утром и, успокоив душу игрой на лире, переходил к занятиям философией. Эти занятия велись обычно во время прогулок.
     Главным смыслом его жизни было стремление к истине, ибо только ее постижение приближает людей к Богу, под которым он понимал то, что ему втолковали зороастрийские маги, а именно: своим телом Бог подобен свету, а душой – истине.
     Религия загадочного пророка Зороастры оказала на Пифагора неизгладимое впечатление.
     Что мы знаем о Зороастре и его вероучении?
     Зороастризм возник около 3500 лет тому назад и со временем стал государственной религией трех могущественных иранских империй, а также оказал сильное воздействие на идеологию буддизма, иудаизма, христианства и ислама.
     Пророк Зороастр провел многие годы в скитаниях, стремясь познать истину. Истина ему открылась в виде представления о единственном Боге, о существующем вечно Творце всего благого. Акт творения сопровождается рождением двух первичных сущностей – добра и зла, которые являют собой основные противоположности бытия.
     Согласно пророку, смерть вынуждает души людей покидать материальный мир и возвращаться на некоторое время в несовершенное нематериальное состояние, поскольку каждая душа судима за то, что совершила в течение жизни. В результате суда одни души отправляются в рай, а другие – в ад. По истечении некоторого времени глобальная катастрофа захватывает весь нематериальный мир. Из огня этой катастрофы живыми и невредимыми выйдут только праведники. Лишь после этого люди, точнее, люди-праведники станут едиными в мыслях, словах и делах, то есть станут такими же, как и Бессмертные Святые.
     Зороастр по праву может считаться первым, кто сказал о божественном суде над каждым человеком, о рае и аде, о грядущем воскресении тел, о всеобщем Последнем Суде и о вечной жизни воссоединившихся душ и тел.
     Новое учение раздражало и тревожило многих. И как не тревожиться, если пророк порывал со старой аристократической и жреческой традицией, отводившей всем незнатным людям подземное царство после смерти. Его же идеи распространяли надежду на спасение для бедняков и веру в кару неправедных властителей. За эти идеи Зороастр жестоко поплатился, погибнув от кинжала жреца старой религии. Но это уже не могло остановить шествие нового вероучения. Одним из толкователей зороастризма стал Пифагор, утверждавший, что душа бессмертна и что, приняв очищение, можно вспомнить свою прошлую жизнь в другом теле. Поэтому философия, которую он исповедовал как особую религиозную мудрость, ставит целью вызволить врожденный человеку разум от различных оков и цепей. Для этого имеются полезные приемы, которые позднее получат название медитативной практики, то есть практики умосозерцания.
     Данный тип медитации предполагает медленное и постепенное созерцание различных предметов, начинающееся с чувственных вещей и переходящее к сверхчувственным, бестелесным. В этом процессе промежуточное положение занимают математические предметы, лежащие на границе телесного и бестелесного. Чтобы созерцать истинно сущее, необходимы математические упражнения.
     Надо заметить, что в Древней Греции созерцание сопутствовало мышлению и даже предшествовало ему. Познать значило просто увидеть. «Я знаю» передавалось словами «я увидел». «Идея» означала увиденное. Теория понималась буквально как лицезрение. «Теоретическим» называлось и театральное зрелище. При своей склонности к пластике и чувственному мировосприятию древние греки видели воистину удивительные вещи. Они, например, видели время и притом в образе седого, бородатого Хроноса или же в виде чего-то другого, но обязательно телесного.
     Интересно и древнегреческое понимание причины. Причина понималась греками в смысле виновности. И сообразно с этим найти причину известного события или происшествия значило найти соответствующего виновника, то есть причину толковали антропоморфно. Скажем, найти причину мира значило найти творца мира, перволицо или первовещь.
     Таким образом, греческие философы мыслили свои предметы не как бы воочию, а действительно воочию.
     Пифагоровская мистика чисел стимулировала у его учеников и последователей интерес к математике, что благотворно сказалось на всем последующем развитии древнегреческой математической науки.
     Пропаганда новых религиозно-философских воззрений, уравнивающих все свободных граждан по меркам высших духовных ценностей, беспокоила власть имущих и толкала их на противодействие пифагорейцам.
     Заговор против Пифагора и его школы возглавил богатый и знатный житель Кротона Килон, властолюбивый и тяжелого нрава субъект. В свое время он был оскорблен Пифагором, который не захотел поделиться с ним своими знаниями и даже осмелился прогнать столь знатного господина.
     И вот однажды, когда Пифагор уехал на Делос навестить своего заболевшего учителя, дом, в котором собрались его ученики, был подожжен со всех сторон Килоном и другими заговорщиками. Только двое пифагорейцев спаслись из горящего дома и от рук убийц.
     Пифагор тоже был вынужден спасаться от ожесточенных преследований. В конце концов он поселился в Метапонте. Говорили, что здесь он погиб, спрятавшись от убийц в святилище Муз, где пробыл без пищи около сорока дней.
     Об удивительном и загадочном греческом философе можно сказать словами поэта:
    
     Так много ласточек летало
     Почти с тех пор, как мир стоит,
     Но их не помнят, их не стало,
     А эта ласточка летит.
    
     «Песнь козлов» и «шествие бражников». Умер учитель, но не его идеи, своеобразно отразившие в себе культ возрождающегося бога Диониса. Культ этого бога оказал благотворное влияние на развитие древнегреческой культуры. Неунывающий Дионис протянул руку философам и помог им сделать первые шаги в трудном понимании смысла бытия.
     Дионису возносят хвалу и драматурги, ибо с его культом связано развитие древнегреческой драмы. Первым образцом культовой драмы была священная игра во время мистерий, справлявшихся в Элевсине. В игре изображалось блуждание Деметры в поисках дочери.
     Распространение культа Диониса в Аттике относится ко времени правления в Афинах тирана Писистрата (560–527 гг. до н. э.), который вел борьбу против могущества больших аристократических родов, опираясь на поддержку демоса. В целях проводимой им политики и были учреждены праздники Великих Дионисий. Именно при Писистрате была поставлена в Афинах первая трагедия.
     На празднике Великих Дионсий, в марте – апреле, когда природа пробуждается от зимней спячки, в торжественной процессии представлялось возвращение Диониса из восточной страны, куда он был отослан на воспитание. Его изображал жрец, увитый плющом и с чашей вина в руке. Жрец восседал на ладье, поставленной на колеса. Отсюда тянется ниточка к западноевропейскому «карнавалу», образованному от латинского слова, означающего «корабельная телега».
     Обычно Великие Дионисии продолжались шесть дней. В первый день статуя Диониса переносилась из одного храма в другой. Тогда же проводились поэтические состязания. Второй и третий день посвящались дифирамбам лирических хоров, последние три дня – драматическим играм.
     Участники драматических игр выступали в масках. Это было данью обрядовой драме, хотя магического значения оно уже больше не имело.
     Поскольку в представлении греков мифические герои превышали ростом обыкновенных смертных, постольку трагические актеры носили котурны, то есть обувь с высокими ходулеобразными подошвами, и высокий головной убор.
     Дионис-Вакх – бог творческих сил природы. Его животными воплощениями считались бык, конь или козел. Поэтому спутников Диониса-Вакха – обычно ими были силены и сатиры – древние живописцы изображали в козлиных шкурах, с рогами, копытами и конским хвостом. Часто и сам бог изображался в виде козла. Само слово «трагедия» в переводе с греческого означало «песнь козлов» (трагос – козел, оде – песнь).
     Под трагедией первоначально понимались обрядовые песни в честь Диониса, которые сопровождались переодеванием участников мистерий в козлиные шкуры.
     На ранних этапах развития трагедия представляла собой смесь возвышенного и низменного, серьезного и шуточного. Позднее серьезная трагедия отделилась от веселой сатировской драмы. Последняя не играла самостоятельной роли.
     Комедия получила свое официальное признание значительно позже, чем трагедия. Слово «комедия» значит «песнь комоса» (шествие бражников, ватага гуляк). Комедианты – это шумная и веселая толпа подвыпивших гуляк, совершающих после пирушки шествие с песнопениями, шутками и беззлобными перебранками.
     Эсхил был первым великим греческим трагиком. Жизнь его совпала с периодом становления Афинского государства и греко-персидских войн. Родился поэт в Элевсине близ Афин в начале VI веке до н. э. Семья Эсхила принимала активное участие в войне с персами. Сам поэт сражался при Марафоне, при Саламине и при Платеях.
     Драматические произведения Эсхил начал писать рано. Тринадцать раз он выходил победителем на драматических состязаниях.
     Под конец жизни поэт переселился на остров Сицилию, где умер в городе Геле. Там он и погребен.
     Материалом для творчества Эсхила служили греческие сказания. Свои трагедии он называл «крохами от великих пирогов Гомера».
     Вторым великим трагическим поэтом Греции был Софокл. Поэт «века Перикла» родился в предместье Афин в конце V веке до н. э. Получил хорошее образование. Был другом Перикла, занимал высокие государственные должности.
     Первую победу в драматических состязаниях он одержал над самим Эсхилом. В дальнейших состязаниях Софокл был двадцать раз победителем.
     Эпоха Перикла – время расцвета и одновременно разложения Афинского государства, время длительных и кровавых битв с персами.
     В годы испытаний, когда родине угрожает жестокий и беспощадный враг, высшей гражданской доблестью считается защита отечества. В эту тяжелую для всех годину испытаний в человеке может проснуться и самое великое, героическое, и самое низкое, гнусное. И то и другое есть ответ на страх. В одном случае смело глядят страху в глаза. В другом – трусливо отводят взгляд. Это остро осознавал Софокл, участник не вымышленных, а реальных драматических событий, требовавших от него умения владеть мечом и правдивым словом. Поэтому он заслуженно пользовался общей любовью своих сограждан.
     В своих трагедиях Софокл ставит вечные проблемы – свобода воли, выбор между писаными и неписаными законами, интересы личности и государства.
     Две «Антигоны». Характерным образцом драматургии Софокла служит его трагедия «Антигона». В этой трагедии главной фигурой является Антигона, дочь царя Эдипа и сестра Этеокла и Полиника. В борьбе за царский трон гибнут оба брата. Но если гибель одного, Этеокла, связана с защитой Фив от врага, то гибель Полиника – это гибель человека, который привел под стены родного города вражеские войска. Новый правитель Фив Креонт хоронит Этеокла с надлежащими почестями, а тело Полиника запрещает предавать земле, угрожая ослушникам смертью. Антигона нарушает запрет и совершает обряд погребения. На допросе она заявляет, что совершила это во имя высшего, неписаного закона. Антигона поступила по закону совести вопреки букве закона. За это Креонт повелевает замуровать ее в пещере. Тщетно сын Креонта Гемон, жених Антигоны, доказывает отцу, что моральное сочувствие фиванцев на стороне Антигоны. Царь неумолим. Слепой прорицатель сообщает Креонту, что боги разгневаны его поведением, и предсказывает ему ужасные бедствия. Сопротивление Креонта в конце концов сломлено, но уже поздно, ибо Антигона повесилась в склепе, а сын на глазах отца пронзает себя мечом. Узнав об этом, жена Креонта лишает себя жизни. Креонт клянет свое неразумие и безрадостную старость.
     В этой трагедии Софокл вскрывает конфликт между неписаными родовыми законами (правом по обычаю) и писаными законоположениями государства. Ненавидя тиранов, он отдает свои симпатии Антигоне, а Креонта изображает деспотом, маскирующим свою жестокость и властолюбие словами о благе государства.
     В истории нередко отождествлялось общество и государство, порой с целью скрыть правду: государство есть посредник между обществом и личностью. Если государство эту роль не выполняет, а претендует на большее, человек становится «винтиком», общество же превращается в бездушную «машину», находящуюся в государственной собственности, точнее, во власти тиранов, деспотов, диктаторов. Современный смысл этой трагической для людей мистификации блестяще раскрыт в пьесе «Антигона» известного французского драматурга Жана Ануя, представитель французских «новых правых». Что касается французских «новых правых», то они сформировались в 70-е годы. Их организационной формой стала «Группа исследования и изучения европейской цивилизации» (GRECE). Группа издает на французском и итальянском языках журнал «Элеман» («Элементы европейской цивилизации»). Среди основателей Группы числятся такие известные французские писатели, помимо Ануя, как Ж. Жано и М. Жуано, а также ученые-естествоиспытатели и политики (например: голлистский министр М. Понятовский, сын Жискара д’Эстена и др.). Кроме журнала «Элеман». Группа распространяет свои взгляды посредством журнала «Фигаро-магазин», возглавляемый «новыми правыми». Сюда еще следует присовокупить журнал «Эколь нувель», издаваемый А. де Бенуа и патронируемый международной редакцией, членами которой являются: немецкий археолог Ф. Альтхейм, историк религии М. Элиаде, английский писатель А. Кёстлер, австрийский этолог К. Лоренц (в 30-е гг. симпатизировал нацизму) и др.
     Крупнейший современный драматург роился в 1910 году в Бордо, в небогатой семье. Отец писателя был портным, мать – скрипачкой в женском оркестре. Ануй учился в Париже на юридическом факультете университета, одновременно работая в рекламном агентстве, а затем секретарем известного актера и режиссера Луи Жуве. В 1932 году он написал свою первую пьесу «Горностай». Сегодня пьесы Ануя идут во Франции почти каждый театральный сезон.
     Талантливый французский драматург ушел из жизни в 1987 году.
     В его пьесе «Антигона» мы встречаем те же действующие лица, но живущие в атмосфере ХХ века. Как в этом веке выглядит Антигона и ее поступки?
     От лица персонажа по имени Пролог мы узнаем, что Антигона – хрупкая девушка, быть может, излишне серьезная, но этому никто не придает значения. Креонт – пожилой, утомленный мужчина, на долю которого выпала нелегкая работа управлять людьми. Его жена – добрая мать и любящая жена, вся погруженная в домашние заботы.
     Когда Пролог уходит со сцены, там остается Антигона и ее ворчливая кормилица, выговаривающая девушке за слишком раннюю утреннюю прогулку. Вскоре появляется сестра Антигоны Исмена, которая говорит:
     – Знаешь, Антигона, я все обдумала и решила, что ты сошла с ума. Мы не можем этого сделать. Креонт велит нас казнить.
     – Конечно, Креонт так и поступит, – в ответ кивает головой Антигона. – Он должен осудить нас на смерть, а мы – похоронить брата. Что же можно поделать?
     – Но я не хочу умирать! – вскрикивает Исмена.
     – И я тоже не хотела бы умирать, – говорит грустно Антигона.
     Исмена уходит. На сцене появляется Гемон, жених Антигоны. Между ними завязывается разговор двух влюбленных. Заканчивая этот разговор, Антигона произносит:
     – А теперь я хочу сказать тебе еще кое-что. И когда я все скажу, ты немедленно уйдешь, ни о чем не расспрашивая. Поклянись мне!
     – Клянусь! – отвечает удивленный и встревоженный Гемон.
     – Спасибо! Я хотела стать твоей женой, потому что очень люблю тебя. Но... я никогда, никогда не смогу быть твоей женой. Теперь уйди! Ты поклялся!
     Расстроенный Гемон уходит. Появляется Исмена, которая продолжает переубеждать сестру, но Антигона, странно улыбаясь, сообщает ей, что она уже посетила тело брата.
     Сказав это, Антигона уходит. Исмена с криком бежит за ней.
     На сцене появляется Креонт, которому юный прислужник говорит, что его хочет видеть стражник, охраняющий от нежелательных визитеров труп Полиника.
     Стражник приглашается.
     Вытянувшись и отдав честь, он докладывает, что кто-то пытался засыпать труп.
     Креонт не хочет огласки этого происшествия. Он удаляет стражника, приказав ему держать язык за зубами, и уходит сам.
     Сцена предоставляется в распоряжение Хора, который говорит:
     – Трагедия – дело чистое, верное, она успокаивает... В драме умирать ужасно, смерть похожа на несчастный случай. В драме борются, потому что есть надежда выпутаться из беды. Это неблагородно и чересчур утилитарно. В трагедии чувствуешь себя спокойно. Трагедия успокаивает прежде всего потому, что знаешь, нет никакой надежды, даже самой паршивенькой; ты пойман, как крыса в ловушку, и остается только вопить во всю глотку.
     Хор уходит, и входит Антигона, грубо подталкиваемая стражником, который рычит:
     – Нечего нам тут сказки рассказывать! Будешь объяснять все начальнику. И это средь бела дня! Ей-богу, она сумасшедшая!
     Входит Креонт с прислужником. Разобравшись в ситуации, он стремится погасить скандал и начинает уговаривать Антигону отказаться от ее бредовой затеи. Та непреклонна. Тогда Креонт рассказывает ей всю правду о братьях.
     – Ты думаешь, – раздраженно говорит Креонт, – что знаешь историю своих братьев, но на самом деле ты ничего не знаешь, никто в Фивах, кроме меня, не знает. Твой Полиник – это никчемный гуляка, бездумный хищник. Однажды ваш отец отказался оплатить за него крупный проигрыш. И эта скотина, грубо выругавшись, со всего размаху ударила отца прямо в лицо. Эдип не захотел, чтобы сына судили. Он помог завербоваться Полинику в действующую армию. Но как только это животное очутилось в Аргосе, началась охота на твоего отца. Покушения следовали одно за другим, и убийцы, которых мы ловили, в конце концов всегда признавались, что получали деньги от Полиника. Впрочем, не от него одного. Вчера я велел устроить пышные похороны Этеоклу. Теперь Этеокл – герой Фив, он – святой. И все же Этеокл, этот столп добродетели, был нисколько не лучше Полиника. Образцовый сыночек тоже пытался умертвить отца. На сей счет у меня есть неоспоримые факты. Лишь случайно Полиник опередил братца. Но обстоятельства заставили меня провозгласить одного из этих негодяев героем. Я велел отыскать их трупы в грудах убитых. Найденные тела представляли собой сплошное кровавое мессиво. Тогда я приказал поднять одно тело, меньше обезображенное, с тем чтобы ускорить торжественные похороны, а другое приказал оставить там, где оно валялось. Даже не знаю, кого из них мы похоронили. И, клянусь, мне это совершенно безразлично.
     Монолог Креонта возымел определенный эффект. Антигона поняла, что Полиник не стоит ее любви и усилий по захоронению. Но это не поколебало ее в стремлении идти вопреки «высшим государственным интересам», вопреки юридическому формализму. Она начала бой, и теперь уже не важно, кем был ее брат. Антигона борется не за брата, но за братство – за братство по духу, а не по крови. Это – борьба за ненаписанные еще законы, за идеалы.
     В последнюю минуту на сторону Антигоны становится Исмена. И Креонт понимает, что цепную реакцию уже не остановить: он должен будет казнить девчонку, ибо его государству и административным заботам человеческие идеалы противопоказаны, а они, эти Антигоны, Исмены и им подобные, будут постоянно провоцировать такие казни.
     – Стража! – металлом звучит голос Креонта. – Уведите ее!
     Стражники хватают Антигону и уводят. Исмена бежит вслед за ними.
     Креонт остается один.
     Появляется Хор и говорит:
     – Ты безумен, Креонт! Что ты наделал!
     – Ей суждено было умереть, – хрипло роняет Креонт. – Антигона создана, чтобы умереть. Быть может, она сама не сознавала этого, но Полиник был для нее только предлогом. Когда ей пришлось отказаться от этого предлога, она тотчас же ухватилась за другой – за меня, за мою государственную формалистику, черствость обывателя, наделенного административными правами. Я не в силах приговорить ее к жизни.
     Вбегает Гемон с криком:
     – Отец! Ты обезумел, отец!
     С перекосившимся от муки лицом Креонт оборачивается к сыну и с отчаянием в голосе произносит:
     – Мальчик, я испробовал все, чтобы спасти ее. Она не любит ни тебя, ни себя. Да, она могла бы жить. Но она выбрала безумие и смерть. Тебе нужно примириться с этим. Не осуждай меня, мой мальчик. Я властелин, пока не издал закон. А потом – нет.
     Дальше события разворачиваются в уже известном нам порядке – череда самоубийств: Антигона, Гемон, жена Креонта.
     На сцене остаются Креонт, юный прислужник и Хор.
     – Ну что же. Тяжелый выдался день, – глухо говорит Креонт. – И теперь я совсем один. Эй, слуга!
     – Что, господин?
     – Вот что я тебе скажу. Они этого не понимают. Когда перед тобой работа, нельзя сидеть сложа руки. Они говорят, что это грязная работа, но если мы не сделаем ее, кто же ее сделает?
     Вдали бьют часы, и прислужник напоминает Креонту, что пора идти на совещание.
     – Да, да, конечно, – бормочет Креонт. – Раз назначено, пойдем на совещание.
     Креонт, тяжело опираясь на плечо прислужника, покидает сцену.
     Заключительное слово произносит Хор:
     – Вот и все. Те, кто должны были умереть, умерли. И те, кто верили во что-то, и те, кто верили совсем в другое, и даже те, кто ни во что не верили и попали в эту историю, ничего в ней не понимая. А те, кто остались в живых, понемногу начнут забывать их и путать их имена.
     Входят стражники. Они садятся на скамью, ставят рядом флягу с вином, сдвигают каски на затылок и начинают играть в карты. Им все случившееся глубоко безразлично.
     Итак, две Антигоны, между которыми многовековая дистанция. Антигона Софокла жертвует жизнью за неписаные, но издревле существующие законы. Антигона Ануя жертвует жизнью за еще ненаписанные законы, за идеалы.
     Неписаные законы хранятся в памяти. Ненаписанные законы витают в воображении.
     Антигона у Софокла более человечная и более земная, ибо не желает расставаться со своей памятью, с памятью о нравственных наставлениях предков. Антигона у Ануя в известном смысле безжалостна и фанатична, ибо ее женская память взывает к любви, а воображение толкает к одиночеству, к уходу от серой повседневности будней, от мещанского существования таких же, как и она, одиноких, но одиноких своим равнодушием к живой, теплой человечности.
     Античная Антигона трагична в своем выборе. Антигона ХХ века обречена на трагичность. Трагедия без выбора – это кошмар абсурдного существования. Поэтому абсурдна и гибель Антигоны ХХ века. Эта гибель ничего позитивного не утверждает, а лишь разрушает и без того разрушающийся мир.
     Сколько раз в ХХ веке повторялись подобные абсурды!
     Этот век изобиловал людьми, шедшими куда-то «во имя» и «во благо» и гибнувшими вопреки всякой логике, гибнувшими под ударами персонифицированных идеалов в обличье человекоподобных монстров. Вместе с ними гибли, ничего не понимая, их родственники, друзья и просто случайные люди. А где-то рядом после утомительной и грязной работы резались в карты их стражники и палачи.
     «Философ на сцене». Последним в ряду великих трагических поэтов Древней Греции стоит Эврипид (Еврипид), младший современник Эсхила и Софокла. Биографические данные о нем скудны и противоречивы. Известно, что он был другом философа Анаксагора, дружил с софистами Протагором и Продиком.
     Обычно его изображают замкнутым человеком тяжелого характера. Но тем не менее этот нелюдим живо откликался на острые вопросы современности. За свои критические суждения в адрес консерваторов, сторонников традиционного образа жизни, он довольно часто подвергался нападкам. Особенно прославился такими нападками комедиограф Аристофан, который пародировал и высмеивал его трагедии. Может быть, по этой причине, находясь уже в преклонном возрасте, Эврипид покинул Афины и переселился в Македонию, где умер в начале V века до н. э.
     Античные авторы называли Эврипида «философом на сцене». Действительно, он был не только замечательным поэтом, но и глубоким мыслителем. Известно его критическое отношение к мифологии как основе народной религии. Тесня традиционных олимпийских богов, он отстаивал идею некой божественной сущности, управляющей миром. По этому поводу Аристотель говорил, что у Эврипида боги «своей особой чеканки».
     Вероятно, этой «чеканке» Эврипид обязан великому Анаксагору, выдающемуся греческому философу V века до н. э., тридцать лет прожившему в Афинах и явившемуся фактическим основоположником афинской философской школы. Характерно, что Анаксагор принадлежал к числу тех философов-«физиков», на которых больше всего ссылался Аристотель, часто одобряя его взгляды, но еще чаще подвергая их критике. В Новое время такой яркий представитель классической немецкой философии, как Гегель, объявил Анаксагора первым провозвестником идеи «абсолютного духа». А Гёте вывел Анаксагора во второй части своего «Фауста».
     Чем же так примечателен Анаксагор как философ?
     Прежде всего своей космогонической гипотезой, согласно которой начальное состояние мира представляло собой неподвижную бесформенную смесь мельчайших, чувственно невоспринимаемых «семян» всевозможных веществ. Эта смесь приобретает движение благодаря тому, что условно можно назвать русским словом «ум» (греческое нус). Образовавшийся таким образом космический вихрь постепенно замедляется и приобретает вид круговращения небесного свода.
     Анаксагор был первым ученым, давшим правильное объяснение солнечных и лунных затмений.
     Но Эврипида как философски мыслящего трагического поэта должна бала заинтересовать не столько «физика» Анаксагора, сколько его во многом загадочное философское учение о нусе, который отличен от души, поскольку властвует над всеми живыми (одушевленными) существами и неживыми вещами, очень смахивая на некое единое «божественное» начало во Вселенной.
     Очевидно, Эврипид не мог пройти и мимо психологического учения Анаксагора, в котором развивалась идея столкновения противоположных начал в человеческом организме, вызывающих различной степени страдания, главный источник наших знаний о мире и о самих себе.
     Среди произведений Эврипида особенно выделяются трагедии с ярко выраженной психологической направленностью. Это обусловлено его повышенным интересом к личности человека с ее противоречиями и страстями. Он любил изображать людей больших чувств, резких изломов души. Аристотель характеризовал его как «самого трагичного из поэтов».
     Эврипид не был понят в полной мере своими современниками. Только после смерти его произведения стали пользоваться большим успехом. Новая вспышка интереса к эврипидовским трагедиям относится к эпохе Возрождения. С того времени этот интерес имеет постоянный характер. У Эврипида учился Гёте, Шиллер, Байрон.
     Шарлатанство как явление сознания. Творчество Эврипида приходится на время греческого Просвещения, неразрывно связанного с деятельностью софистов. Софистами назывались профессиональные учителя, обучавшие различным знаниям. Появление их на исторической сцене Греции было во многом вызвано сменой политической власти.
     Старинную аристократию и тиранию вытеснила демократия. Развитие новых выборных учреждений – народного собрания и суда – породило потребность в подготовке людей, владеющих искусством политического и судебного красноречия. Новые учителя получили наименование «софистов» (мудрецов).
     Впоследствии греческие консерваторы и оппозиционеры демократии распространили свое нетерпимое отношение к новшествам на учителей мудрости, придав слову «софист» негативный смысл.
     Впрочем, нет дыма без огня. Действительно, некоторые софисты доводили до крайности свою «игру» словами. Со временем, теряя изначальный демократизм, они начали безудержно охотиться за драхмами и оболами.
     Политические изменения в древнегреческом обществе усилили роль профессиональных учителей в жизни городов-государств, но именно усилили, а не привели к их появлению. К тому времени традиция учительствования прочно вошла в греческий быт, а сами учителя приобрели достаточно высокий социальный статус. И как его не приобрести, если государственные мужи древней Эллады поставили в качестве одной из важных задачу обучения детей всех свободных граждан. Греческие законодатели активно занимались улучшением школьного дела, устанавливая правила распорядка в начальных училищах. Не оставались в стороне и рядовые граждане, предлагавшие свои проекты системы образования. Таким образом, на примере Аттики хорошо видно, сколь серьезно подходили политики и жители полисов к проблеме воспитания и образования.
     Тяга к образованию широких кругов свободных граждан Древней Греции вполне отвечала возрастающей потребности полисов в квалифицированных специалистах из числа врачей, архитекторов, учителей различного профиля и т. д.
     Довольно рано в Элладе сложилось две системы образования – государственная и частная. На нужды государственных училищ (гимнасий) полисы регулярно отпускали из казны требуемые деньги.
     В Афинах, где издавна начальная школа была частным делом, принимались серьезные меры по упорядочению образования. Об этом, в частности, свидетельствует декрет Архина, относящийся к V веку до н. э. В соответствии с этим декретом в школьное обучение вводился в обязательном порядке ионийский алфавит.
     Обучение детей начиналось с семи лет в низших школах, именуемых дидаскалейонами. Здесь обучали элементарной грамоте, литературе, музыке, арифметике, рисованию.
     Более широкое и углубленное изучение предметов велось в начальных училищах второй ступени. Эти училища назывались грамматическими школами.
     Грамматическую школу учащиеся посещали около трех лет, углубленно изучая уже известные предметы, а также начатки астрономии и философии. В курс обучения грамматических школ включалась и физическая подготовка, необходимая для будущего гражданина-воина, а не просто здорового человека. Таким образом, вторая ступень школы делилась на две части – на мусическую, где изучались науки и искусства, которым у греков покровительствовали богини Музы, и гимнастическую.
     Последней, третьей ступенью общеобразовательного обучения были гимнасии, в которых молодежь 16–18 лет совершенствовалась в науках, искусствах и гимнастике. Здесь юноши изучали риторику, философию, математику, астрономию, географию, получали начатки медицинских знаний.
     Любопытно, что гимнасии были не только местом обучения юношества, но служили также центрами интеллектуальной жизни полиса. В гимнасиях проходили серьезные философские беседы между зрелыми мужами, читались лекции не только для юношества, устраивались выступления хоров.
     Гимнасиями обычно управляли специальные должностные лица – гимнасиархи, которыми являлись богатые люди, так как это управление требовало больших затрат из собственных средств.
     Окончив обучение в общеобразовательной школе, желающие могли вступить в число эфебов, учащихся высших учебных заведений. Следует заметить, что первоначально эфебия являла собой систему двухгодичной военной подготовки, но уже в конце IV века до н. э. она стала одногодичным гражданским высшим учебным заведением.
     Система образования в древнегреческом обществе строилась таким образом, что частная преподавательская деятельность допускалась только на первых двух ступенях школьного обучения, тогда как в гимнасиях преподавать должны были только государственные служащие.
     Частные начальные школы, существовавшие повсюду, включая села, не являлись доходными заведениями. Труд учителя в этих школах был тяжел и малооплачиваем. Например, в селах плата часто осуществлялась натурой – зерном, сыром, вином, шерстью и т. п. В больших городах дело обстояло несколько лучше, но не на много. Все зависело от авторитета учителя и его предприимчивости. Поэтому можно понять софистов как частных учителей, которым приходилось изрядно трудиться на ниве просвещения, чтобы прокормить себя и семью в условиях довольно острой конкурентной борьбы.
     Было время, когда софисты со своим идейным вождем Протагором заявляли, что человек – мера всех вещей. Позднее это «мерило» стало оправданием вседозволенности и волюнтаризма. Но это были уже перехлесты.
     Все это пришлось не по душе старомодным философам, защитникам традиционности. Они все громче и все раздраженнее брюзжали по поводу софистов. Оценивая эти настроения в среде образованной греческой публики, известный русский философ Алексей Федорович Лосев (1893–1988) писал, что самодовольный, но устаревший быт всегда таков: если он не в состоянии обосновать свою истину, а кто-то начинает критически анализировать ее, поднимается невообразимый крик, и озлобленная слепота готова наброситься на любого критика, готова даже задушить его. Однако история безжалостна: когда истина держится отсутствием ее критики, а мораль и быт – только привычкой, то наступает конец и этой истине, и этому быту. Тут всегда ищите софистов, которые, разрушая старое, создают или пытаются создать нечто новое. Их анархизм и нигилизм являются в определенном смысле положительной силой, потому что это – первая ступень самосознания.
     «Не будем прельщаться дурачеством и шарлатанством. Но шарлатанство есть явление сознания, – заключает Лосев, – а софистика – очень умное и утонченное шарлатанство. Тут впервые греческий дух натолкнулся на самого себя, обратив взор на свою глубину, и впервые что-то ощутил в себе самом».
     Софисты – люди энциклопедической культуры. Они и философы, и ораторы, и драматурги, и дипломаты, и воспитатели молодежи, и веселые анархисты, эпатирующие архисерьезных моралистов.
     Софисты не уходят от жизни в пассивное созерцание «высоких материй», а лезут в самую ее гущу.
     И вдруг их жизнерадостное мироощущение испытывает болезненный укол!
     И от кого?
     От гуляки и балагура Сократа.
     А ведь такой злой комедиограф, как Аристофан, ставит их на одну доску и оплевывает с одинаковым удовольствием.
     Пропасть между софистами и Сократом неумолимо увеличивалась. Спор ради спора не устраивал Сократа. Он был диалектиком, мастером диалога, раскрывающего суть предмета обсуждения посредством вопросов и ответов. К Сократу шли те, кто стремился докопаться до истины, тогда как к софистам шли не столько ради познания истины, сколько ради приобретения навыков словесной борьбы и утилитарно полезных знаний. Поэтому слава Сократа неуклонно затмевала популярность софистов. Этого и много другого не захотел увидеть острый ум Аристофана.
     Аристофан против Сократа. Ох, не прост этот Аристофан! Умудрился же вписать свое имя крупными буквами в великую Книгу Истории. Дело дошло до того, что в середине ХХ века Всемирный Совет Мира под председательством Фредерика Жолио-Кюри постановил отметить 2400 лет со времени рождения греческого комедиографа Аристофана. А? Есть над чем задуматься.
     Так кто же он – Аристофан?
     Учебники, написанные весьма авторитетными авторами, гласят: Аристофан, живший в V веке до н. э., является главным и наиболее типичным представителем древней аттической комедии.
     Первую свою комедию «Пирующие» Аристофан поставил в 427 году, разумеется, до нашей с вами эры. Поставил он ее от имени «учителя хора», некоего Каллистрата, так как сам в силу своей крайней молодости не имел еще права выступать.
     Из скудной биографии Аристофана нам еще известно, что он подвергался преследованиям со стороны демагога, то есть вождя народа, Клеона, который в отместку за нападки на него в комедиях попытался обвинить поэта в незаконном присвоении гражданских прав.
     Знаем мы и то, что Аристофан был современником двух больших войн, длившихся в общей сложности тридцать пять лет. Очевидно, и ему самому, как гражданину, приходилось участвовать в некоторых военных походах и сражениях.
     Война – дело скверное. Спросите, например, какого-нибудь современного ветерана о том, что такое штыковая атака. Насупится ветеран, поморщится, и это понятно, ибо стрельба – стрельбой, а вот рукопашная резня – штука совсем иного рода. Очень она бьет по нервам. Впрочем, античная Греция нарезных винтовок и пулеметов не знала. Стрелы, дротики – ерунда. Чаще всего приходилось полагаться на свою мясницкую сноровку, пуская кровь врагу ударом короткого меча в брюхо или нанизывая его на копье, как мясо на шампур для людоедских шашлыков. Добавьте к этому обычное для всех войн мародерство, насилие над мирными обывателями, всеобщее огрубление и ожесточение нравов, и вы получите весьма дурно пахнущий «винегрет», который далеко не каждый способен «переварить» своим умом и чувствами.
     Если человек – не трус и злится на войну, значит не все человеческое в нем потеряно, вернее, не потеряно самое главное – чувство человечности, чувство сострадания к ближнему, да и к самому себе тоже, скажем, лишившемуся на поле брани руки или ноги, но только не головы и рассудительности.
     Аристофан злился на войну и хотел мира. Этому и посвящены три его комедии: «Ахарняне», «Мир» и «Лисистрата».
     Но то ли война, то ли другие житейские неурядицы сделали Аристофана, так сказать, «довоенным» традиционалистом, который в прошлом видел преимущественно хорошие нравы, а в настоящем – только их упадок. Поэтому, возможно, и порицал всех новаторов, включая софистов и Сократа. Не жаловал он, между прочим, и Эврипида за его натурализм в изображении порочных людей, развратных женщин, калек и людей в лохмотьях, да еще за употребление слишком мудреных выражений. Свой идеал Аристофан видел в Эсхиле, на один уровень с которым ставил Софокла.
     А что же Сократ?
     Получил от Аристофана хорошую взбучку. Хотя этот ироничный говорун и выступал против «ложной мудрости» софистов, но в сущности по своему образованию и диалектическому методу не очень-то отличался от них. Ведь заявлял же, лукаво усмехаясь, что «знает только то, что ничего не знает». Слово – не воробей...
     Правда, Сократ не был падок на деньги. Жил в крайней бедности и отказывался от платы за свои «беседы». Однако являлся противником демократии и ратовал, судя по всему, за аристократическое правление, то есть за правление немногих, но много знающих о своем деле. Не случайно его слушателями была по преимуществу аристократическая молодежь из самых богатых семей.
     Да-а, Сократ – личность себе на уме. Стреляный воробей. И это раздражало Аристофана.
     Образ Сократа в аристофановских «Облаках» – нечто в высшей степени карикатурное: Сократ – бесстыдный лжец и низкопробный фантазер.
     Одним из главных действующих лиц «Облаков» является старик Стрепсиад, запутавшийся в долгах по вине своего сына Фидиппида. Решив вправить непутевому сыну мозги, Стрепсиад обращается за помощью к софистам.
     Около софистической «мыслильни» отца и сына встречает неучтивый ученик софистов, который сообщает «страшную тайну» о новой «гипотезе» Сократа.
     – Мудрец Хэрефонт, – произносит с важным видом ученик, – спросил Сократа, что мыслит он о комарином пении. И тот ответил, что причиной комариного писка является узкая утроба, через которую сдавленный воздух стремится к заднему отверстию. Войдя каналом узким в расширение, из комариной задницы он вылетает с присвистом.
     Затем Стрепсиад встречается с Сократом и спрашивает его:
     – Чем ты занимаешься, Сократ?
     – Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил, – высокопарно произнес мудрец, раскачиваясь в гамаке.
     Из уст «атеиста» Сократа, отрицающего существование олимпийских богов, Стрепсиад узнает, что философ почитает облака за богов.
     Такие сложные философские премудрости не осилить старик. Все надежды его – на сына. И эти надежды оправдались, но...
     Фидиппид, быстро овладев софистическими уловками, не только спровадил своих заимодавцев, но и доказал родному папаше, что сын вправе бить отца и мать. Взбешенный этим «доказательством», Стрепсиад поджигает «мыслильню» Сократа.
     У современного читателя концовка пьесы оставляет тягостное впечатление. Все-таки, как-никак, Аристофан считался образованным, честным и чуждым суеверий человеком. Но его «поджигательские» призывы имеют зловещий отзвук. Можно извинить грубость сатиры, списав это на эпоху и ее нравы. Но жечь инакомыслящих огнем! От этого увольте.
     Сократ, между нами говоря, был не подарочек. Странный типчик. Язвительный. К нему на язык только попадись.
     А давайте-ка поближе с ним познакомимся.
     Для начала послушаем немецкого писателя Бертольда Брехта, тоже известного острослова.
     Казнь за инакомыслие. Сын повивальной бабки, Сократ, по словам этого самого Брехта, умел исподволь, пересыпая разговор меткими шутками, подводить друзей к рождению вполне законченных мыслей и таким образом помогал им обзаводиться кровным потомством, вместо пасынков, каких навязывают своим ученикам другие учителя.
     Любопытное замечание, не правда ли?
     А как оно все было на самом деле?
     Почему любознательные афиняне, умеющие ценить шутку и смеяться от души, заставили этого жизнерадостного толстяка, к тому же весьма преклонного возраста, выпить яд?
     Что-то слишком много вопросов. Поэтому начну по порядку.
     Знающие люди утверждают, что Сократ родился в Афинах в год архонта Апсефона, на четвертом году 77-й Олимпиады или, говоря проще и понятнее, в 469 году до н. э. Появился он на свет в семье каменотеса Софрониска и повитухи Фенареты.
     Когда Сократу исполнилось двадцать лет, он пошел по стезе отца, занявшись обработкой камня. Поговаривали, что ему принадлежит скульптура из трех Харит, богинь дружбы и юности. Это творение было выставлено у Афинского акрополя.
     Будучи уже пожилым, он женился на довольно сварливой женщине по имени Ксантиппа, которая подарила ему троих детей.
     Что касается молодого Сократа, он был недолго верен отцовской профессии. Увлекшись философией, каменотес и сын каменотеса пошел в каком-то смысле по стопам своей матери-повитухи, став мастером повивального дела в философии и содействуя рождению Истины. Но все это будет потом, а в восемнадцать лет Сократ занимался тем, чем обычно занимались греческие юноши.
     Достигший восемнадцати лет афинянин становится гражданином государства. Два года, вплоть до двадцатилетнего возраста, он числится эфебом. В течение этого срока эфебы занимаются военно-физической подготовкой, охраной границ государства и многими другими важными солдатскими делами. Государство обеспечивает эфебов оружием и одеждой.
     Нелегкий труд каменотеса помог молодому Сократу легче переносить тяготы тех двух лет. Хотя лихого рубаки из него и не вышло, но махать мечом он научился, что потом не раз и с успехом демонстрировал.
     Когда Сократ усердно пыхтел на занятиях по военно-физической подготовке, взошла звезда Перикла, мудрого политического деятеля Афинского государства. К этому времени Афины превратились в экономический и культурный центр Эллады с развитыми демократическими институтами. Все вопросы внутренней и внешней политики решались открыто, гласно в народном собрании. Не менее демократичен был и суд присяжных. Как и в народном собрании, в суде могли участвовать все афинские граждане. Только если в первом случае возрастной ценз был двадцать лет, то во втором случае требовалось достижение тридцати пяти лет.
     Любой афинский гражданин мог публично выступить с нелицеприятной критикой должностных лиц. Афинянина нельзя было подвергнуть тюремному заключению без судебного разбирательства.
     «Наш государственный строй, – говорил Перикл в своей речи в честь афинян, павших в первый год Пелопоннесской войны, – не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим... Мы живем свободной политической жизнью и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях».
     «Эпоха Перикла» длилась пятнадцать лет. Перикл верил в силу человеческого разума, был свободен от предрассудков, его действия отличались взвешенностью и продуманностью. По инициативе этого мудрого и дальновидного политика был заключен мир с персами и «Тридцатилетний мир» со Спартой. Долгое время он ежегодно переизбирался на должность первого стратега и считался бесспорным главой Афинского государства. Но при всем том Перикл никогда не помышлял о диктаторстве. Хотя историк Фукидид и писал о времени Перикла, что «на словах это была демократия, а на деле – правление одного человека», но в его словах содержался некоторый элемент абстрактной демагогии, искажавший истинную правду о реальном состоянии дел в афинской политике. Полная правда заключается в том, что личность Перикла как политического деятеля и государственный строй Афин находились в состоянии разумного по демократическим меркам равновесия. Афинская демократия нашла в лице Перикла идеальную политическую силу, ею взращенную, ей подчиняющуюся и ее направляющую.
     Усилиями Перикла Афины превратились в город исключительно красивой архитектуры. При нем на акрополе вырос знаменитый Парфенон, храм Афины Парфенос. Там же была воздвигнута статуя Афины работы выдающегося скульптора и архитектора Фидия.
     Верным помощником в культурных начинаниях Перикла была его жена Аспазия, принимавшая у себя лучших представителей греческой интеллигенции, среди которых числился и Сократ, тогда еще начинающий философ, увлекающийся искусством красноречия. В поздние годы, вспоминая о своем знакомстве с Аспазией, Сократ рассказывал, что старательно учился у супруги Перикла и даже чуть не получил от нее оплеуху из-за своей забывчивости. Припоминал он и речь, которую сочинила Аспазия для Перикла, произнесенную на погребении погибших воинов-афинян.
     И все же, все же...
     Отнюдь не безоблачной была политическая карьера Перикла.
     О чистом небе над головой политики могут только мечтать. А посему всегда должны помнить о «зонтике», окунаясь в изменчивую и капризную атмосферу социальных страстей и пристрастий.
     Сильное давление на Перикла оказывала олигархическая оппозиция, накалявшая политическую обстановку в Афинах.
     Исподволь роптали и демократы, недовольные не столько политикой Перикла, сколько тем, что политику государства так долго направляет один человек.
     Не решаясь критиковать Перикла по существу, оппозиция кусала близких ему людей, стремясь обходными маневрами подорвать личный авторитет главы Афинского государства.
     Одной из первых подверглась нападкам Аспазия. Ее свободомыслие злило оппозиционеров-консерваторов. Они, не покладая рук, плели сеть интриг вокруг Аспазии. Когда сеть была сплетена, ее обвинили в неблаговидном поведении, и только личное заступничество Перикла спасло Аспазию от сурового приговора афинских судей.
     Следующий жертвой оппозиции стал философ Анаксагор, которому предъявили обвинение в религиозном неверии. Его оштрафовали и с позором изгнали из Афин.
     Затем наступила очередь прославленного на всю Элладу скульптора Фидия. Он был дважды предан суду – один раз по обвинению в присвоении драгоценных материалов, отпущенных на изготовление статуи Афины, а другой раз по обвинению в преступлении против религии. Религиозное преступление заключалось в кощунственном изображении на щите богини себя, Фидия, и Перикла. Обвинение в воровстве не подтвердилось, но за кощунство Фидий бросили в тюрьму, где он и умер.
     Это были первые «репетиции» судов над инакомыслящими и свободомыслящими.
     Сократу хорошо запомнилось судилище над Анаксагором, затеянное ревнителями старины и врагами Перикла. Афины ничего подобного еще не знали. Впервые в истории Афинского государства судьи внесли предложение «считать государственными преступниками тех, кто не почитает богов по установленному обычаю или объясняет научным образом небесные явления».
     Столь оскорбительные нападки выводили Перикла из равновесия. А тут еще тревожил обостряющийся конфликт с Пелопоннесским союзом. Конфликт грозил перерасти в затяжную войну.
     Демократия Афин, рост военно-политического и экономического могущества афинян – все это изрядно раздражало Спарту, и она начала разжигать антиафинские настроения членов Пелопоннесской лиги, ядром которой являлись консервативные общины Южной Греции.
     Соперничество Афин, руководивших Делосским морским союзом, и Спарты, возглавлявшей Пелопоннесский союз, привело в конечном итоге к Пелопоннесской войне.
     Понимая, что войны не избежать, Перикл бросил афинских воинов на штурм твердынь противника.
     Первая, или Малая, Пелопоннесская война (457–446 гг. до н. э.) закончилась договором о «Тридцатилетнем мире». Но не прошло и тринадцати лет, как заблистали молнии нового, более грандиозного и всеохватывающего военного конфликта.
     Война была неминуема и к ней готовились.
     В Афинах по предложению Перикла достраивались Длинные стены, соединявшие город с морским портом Пиреем. Длина стены между Афинами и Пиреем была семь километров, а вся линия укреплений составляла двадцать шесть километров. Взять или прорвать эту линию обороны было почти невозможно, а так как спартанцы вообще не умели вести осадные работы, то афинские укрепления превращались в надежное убежище для всего населения Аттики. Сухопутная блокада не могла устрашить афинян еще и потому, что, обладая сильнейшим боевым флотом, они легко справились бы с подвозом продуктов питания и необходимого сырье для ремесленного производства, включая производство вооружения, а также сохраняли бы контроль над союзниками и наносили по противнику удары с моря.
     Добавьте к этому и то, что вдоль стены, соединявшей Афины с Пиреем, с внутренней стороны была построена вторая стена, благодаря чему дорога, ведущая в порт, оказалась как бы в крепостном коридоре.
     Весьма активно продолжалось строительство военных кораблей. Флот уже насчитывал 300 готовых к плаванию триер, боевых кораблей с тремя рядами весел. Причем к этому флоту в случае необходимости должны были присоединиться большие союзные эскадры.
     Внушительной силой выглядели и сухопутные войска, насчитывавшие 30 тысяч воинов, из них 13 тысяч гоплитов, то есть тяжеловооруженные солдаты пехоты, 1200 всадники полевой армии и 16 тысяч воинов в гарнизонах.
     И деньги! Это главное топливо войны. Афиняне старательно их накапливали, неутомимо пополняя казну.
     В такой тревожной политической обстановке звон денег подобен звону боевого оружия.
     Деньги, оружие... Оружие, деньги...
     И власть! Власть ради денег, и деньги для власти. Когда этим «сиамским близнецам» что-то угрожает, обнажаются мечи.
     Одним из поводов к новому вооруженному конфликту явился спор с Коринфом из-за обладания преимуществом в северо-западных водах Адриатики, на путях к берегам Италии. Самым весомым аргументом в разгоревшемся не на шутку споре явилась мощная афинская эскадра, в результате чего обозначилось вооруженное противостояние Афин и Коринфа.
     Потом возник конфликт из-за Потидеи на полуострове Халхидика. Основанная коринфянами Потидея входила в состав Афинского морского союза, но вследствие повышения афинянами суммы союзной подати и установления более жесткого контроля над городами полуострова правители Потидеи стали искать сближения с Пелопоннесским союзом, враждебным Афинам. И Афины вновь вынуждены были прибегнуть к военной силе.
     Последней каплей, переполнившей чашу терпения спартанцев, фактически только этого и ждавших, было грубое давление афинян на Мегару, примкнувшую к Пелопоннесской лиге, но экономически продолжавшую ориентироваться на Афины, которые предоставляли рынок для сбыта ее сельскохозяйственной продукции и различных изделий ремесленников. Мегарянам запретили въезд и торговлю в гаванях Афин и городах Афинского союза.
     Обращение Потидеи и Мегары за поддержкой в Пелопоннесский союз, а также требование коринфян незамедлительно принять решительные меры против своевольных Афин, побудили Спарту перейти к активной, наступательной политике.
     Осенью 432 года спартанское народное собрание вынесло решение о том, что афиняне виновны в нарушении «Тридцатилетнего мира». Несколько позже в Спарте состоялся съезд пелопоннесских союзников, который постановил объявить войну Афинам.
     Спартанцы начали с ультиматума, предъявив афинянам требование изгнать из Афин виновных в религиозном кощунстве. В качестве виновников были указаны потомки аристократического рода Алкмеонидов. Их обвинили в кровавых столкновениях у жертвенника богини Афины. Поскольку Перикл по матери был тоже Алкмеонидом, ультиматум спартанцев явно метил в него. Этот и другие ультиматумы были отвергнуты.
     К весне 431 года обе враждебные стороны закончили свои приготовления к войне.
     Военные действия открылись внезапным нападением фиванцев на союзный с Афинами беотийский город Платеи. Фиванский отряд был разгромлен, а взятые в плен воины беспощадно казнены. Однако уже в начале лета 431 года войска Пелопоннесской лиги под предводительством спартанского царя Архидама вторглись на территорию Аттики.
     Тяжела поступь войны, но легко входит железо в человеческую плоть.
     Враг осадил Афины.
     Город был переполнен беженцами, селившимися у родственников, друзей, искавшими пристанище в общественных зданиях, храмах, в наскоро сколоченных бараках.
     В гавани Пирее, а затем и в городе начала свирепствовать холера. В результате погибло около четверти боеспособного состава афинской армии.
     Эти и другие неудачи привели к политическому падению Перикла. Оппозиция немедленно начала против него судебный процесс, обвинив в растрате общественных денег. Вскоре, однако, это обвинение было снято, и Перикла вновь избрали стратегом. Но судьба не оказалась милостивой к вождю афинян. Осенью 429 года Перикл умер, настигнутый холерой. Закатилась его звезда, а вместе с ней начала гаснуть и счастливая звезда Афин.
     Весной 421 года между Афинами и Спартой установилось непрочное перемирие. В Афинах мир был встречен с радостью. Немного упреждая завершение переговоров, Аристофан поставил свою комедия «Мир».
     Мир! Веселиться бы, но... в больших политических играх не все так просто.
     На улицах смех, счастливые лица, а кто-то недоволен, кто-то хмурится и зло шипит.
     Там, где есть свет, есть и тени.
     Нашлись-таки противники мирного соглашения. К их числу принадлежал Алкивиад, племянник Перикла и ученик Сократа. Честолюбивый, энергичный, не обделенный изворотливым умом этот аристократ жаждал войны во имя славы и власти.
     В 420 году Алкивиад был избран в стратеги и с той поры непрерывно, разными изощренными способами пытался манипулировать политикой своего государства, толкая афинян в кровавую военную трясину. И вот наконец грянул его час: под руководством трех стратегов, включая Алкивиада, к берегам Сицилии готова отправиться мощная военная экспедиция – армада кораблей с 6000 воинов.
     Однако накануне отплытия случилось происшествие, ставшее причиной краха политической карьеры воинственного честолюбца.
     Под покровом ночи какие-то злоумышленники изуродовали в Афинах каменные столбы с изображением бога Гермеса, покровителя торговли и путешествий. Немедленно началось следствие, в ходе которого случилось невероятное: Алкивиада обвинили в злонамеренном пародировании Элевсинских мистерий.
     Разъяренный стратег, усмотревший во всем этом грязную политическую интригу, принялся настаивать на немедленном судебном разбирательстве, но дело отложили, и ему пришлось отправиться в поход, оставаясь подозреваемым.
     Не успела эскадра растаять в туманной дымке моря, как недоброжелатели, воспользовавшись отсутствием стратега, решили свалить слишком зарвавшегося властолюбца и возбудили против него судебное дело. В Сицилию послали корабль, чтобы доставить Алкивиада на суд.
     Алкивиад не стал противиться, хотя на носу была трудная схватка с опытным и сильным противником, оплотом которому служили Сиракузы. Проклиная все на свете, он сел на корабль...
     Плещет зеленоватая волна за бортом. Шлепают по воде весла. А в голову стратега лезут тяжелые, тревожные мысли: правильно ли он сделал, решив явиться на суд, затеянный его завистниками? Не лучше ли сойти на берег и скрыться, переждать?
     Так или иначе рассуждал Алкивиад, но факт остается фактом: он велел пристать к берегу и... Только его и видели!
     Исчез!
     Улетучился храбрый воин!
     – Ах, так! – воскликнули политические интриганы, радостно потирая руки. – Ну мы ему покажем!
     М-да, бегство стратега лило воду на их мельницу, ибо косвенно, но вполне определенно подтверждало весомость обвинений.
     В Афинах беглеца заочно осудили на смертную казнь, его имя предали проклятию, а имущество конфисковали.
     Но где же все-таки прячется этот проклятый смертник? Где?
     Бывший стратег, который мог бы сокрушить Сиракузы, оказавшиеся не по зубам его соратникам, перебрался не куда-нибудь, а в Спарту, в самое логово врагов афинян. Более того, он стал военным советником спартанцев в их войне против Афин.
     Сюрприз!
     Нет, не сюрприз, а просто политика. Правила игры те же самые, что и в последующие века, вплоть до ХХI столетия. Был кондовым тоталитаристом, стал ура-демократом. Сочувствовал демократам, а записался в консерваторы крайне правого толка. Обычные метаморфозы.
     Тем временем в Афинах один политический кризис следовал за другим, государственная жизнь становилась хаотичной и непредсказуемой.
     Когда политической свистопляской заправляет нагло ухмыляющийся Случай, ожидай любого и даже самого невероятного.
     Кто мог бы вообразить, что осужденный на смерть гнусный предатель Алкивиад будет амнистирован и внесет существенный вклад в разгром пелопоннесского флота?
     Но это случилось. Вот вам и превратности Судьбы, этой старой и прожженной плутовки. Да, впрочем, что я говорю. Оглянись, читатель, вокруг, и ты увидишь почти то же самое. С точки зрения Вечности все повторяется, все крутится и все возвращается на круги своя, меняется только антураж.
     Добропорядочные афинские обыватели, когда им припекло, закрыли свои глазенки на прогрешения Алкивиада и сделали все возможное, чтобы популярность полководца выросла до огромных размеров.
     Мне иногда кажется, что людская память помещается в брюхе. Если это брюхо хорошенько нафаршировать чем-нибудь съедобненьким, то всегда потом тянет на боковую, чтобы придавить ухо, а заодно и «дурные» мыслишки. Только проснулся, только брюхо недовольно заурчало, о чем-то напоминая, снова фаршируй его. Прозевал, пожадничал, получай неприятности на свою голову. Тут тебе такое припомнят, что всякий аппетит к политическим явствам исчезнет.
     Стоило только шаловливой Судьбе в очередной раз на миг отвернуться от удачливого полководца, прозевавшего момент Истины, как ту же его не переизбрали стратегом. И вновь обиженный Алкивиад, надувшись и насупившись, покидает расчудесный город Афины. И вновь враг осаждает этот город.
     Что делать?
     Как тут быть?
     Когда положение осажденных стало совсем невыносимым, был заключен позорный для афинян мир.
     В 404 году закончилась Пелопонесская война, принесшая тяжелое, унизительное поражение гордым Афинам в их долгой, изнурительной борьбе со Спартой за гегемонию в Греции.
     Эх, война, что ты сделала с афинянами?! Во что ты их превратила?
     Вся традиционная мораль полетела, так сказать, в Аид, в царство призраков, в мир безвозвратных теней прошлого. Остался лишь зыбкий песок надежд и затаенная злоба ко всем, кто решается вещи называть своими именами, кто откровенно говорит, что глупость – это глупость, а воинствующая глупость – неизлечимая болезнь. Не поэтому ли так взъелись афиняне на Сократа за его диалектическое философствование, за его поиски не традиционной, а истинной добродетели?
     Однако вернемся на несколько лет назад.
     Пока греки били горшки и безуспешно склеивали их, гоплит Сократ, не мудрствуя лукаво, маршировал в солдатских рядах туда, где сыны Эллады силой оружия выясняли спорные вопросы. Философ оказался превосходным солдатом. Товарищи по оружию даже завидовали этому неунывающему чревоугоднику и балагуру, бодро шлепавшему босиком по холодным камням и замерзшим лужам.
     В бою под Потидеей Сократ проявил героический поступок, вынеся с поля боя раненого Алкивиада и его оружие. Не менее отважно вел себя наш гоплит и в сражении при Делии.
     Одним из последних сражений, участником которого был Сократ, явилась жесточайшая битва под Амфиполем. Здесь афинское войско неожиданно атаковал и разбил храбрый отряд спартанских добровольцев. Этой битвой завершился первый период Пелопоннесской войны.
     Философский склад ума не служил Сократу помехой в ратных делах, да и в житейских тоже.
     Кстати, насчет философского склада ума. Среди некоторой и не совсем просвещенной части человечества бытует совершенно ошибочное мнение, будто этот самый склад, очень затоваренный думами о всеобщем благе и правильном мироустройстве, обязательно предполагает туберкулезно-интеллигентский вид, затуманенный взор и блуждающий взгляд, а также полное отсутствие здорового чувства юмора в условиях стагнации духа, вызванной, например, многомесячной невыплатой зарплаты. Заявляю со всей ответственностью, что это абсолютно не соответствует исторической правде. Философский склад ума – это прежде всего именно склад в том посконном и глубоко подпочвенном смысле русского слова, на который указывал датчанин по родительской линии и протестант по вероисповеданию Владимир Иванович Даль (1801–1872), известный российский этнограф и автор «Толковый словаря живого великорусского языка». По его авторитетному мнению, которое мною не оспаривается, склад – это то место, где что-либо складывается (например: вещи, товары и, добавлю, ходовые идеи, имеющие товарный вид, как, скажем, «национальные идеи», идеи «самостийности», «соборности» и прочие привлекательные идеи). Склад на то и склад, чтобы разные прохожие в качестве проходимцев, то есть проходящих мимо склада, не могли чего-нибудь, извиняюсь, слямзить. Следовательно, склад должен быть добротен, крепок, вместителен, как хорошее чрево, не страдающее по нужде и без нужды тоже. Из этого, в свою очередь диалектически вытекает, что у кого хорошее чрево, у того и хороший склад ума. Как говорил гоголевский Пузатый Пацюк, уминая галушки в сметане, в здоровом теле всегда имеется про запас здоровый философский дух. Толстяк Сократ – тому яркий пример.
     Теперь самое время поговорить о политике в бытовом, индивидуальном смысле.
     Был ли Сократ политиком?
     Положа руку на сердце, честно и прямо скажу: да, был.
     Какой афинянин не политик!
     Путь Сократа в политике – это очень скользкий путь воспитателя политиков и, что самое ужасно неблагодарное, путь их нравственного совершенствования. На таких путях-дорожках можно легко свернуть себе шею. И вновь Сократ – тому яркий пример.
     Однажды он был избран членом афинского Совета. И случилось так, что ему пришлось участвовать в разборе нашумевшего дела афинских стратегов, а дело это состояло вот в чем.
     Весной 406 года спартанцам удалось нанести афинскому флоту частичное поражение и блокировать его в одной из гаваней острова Лесбос. Напуганные афиняне обратили в деньги все драгоценности, находившиеся в храмах на акрополе. На эти деньги был построен и оснащен новый флот, которому сопутствовала удача: в проливе между Лесбосом и материком после ожесточенного сражения афиняне разбили пелопоннессцев. Однако из-за внезапно поднявшейся бури победители не смогли спасти тонущих соратников и подобрать трупы.
     Когда вместе с радостной вестью дошла до Афин весть печальная, оправившиеся от испуга политиканы-демагоги начали хорохориться и смело вопить о трусости воинов, которые, бяки-буки этакие, не выполнили святого долга, пусть даже ценой собственной жизни. И неблагодарный афинский обыватель возжаждал зрелища униженных страгегов, тем самым как бы избавляясь от своей собственной трусливой униженности.
     Всех десятерых стратегов за нарушение религиозно-нравственной традиции приговорили к смертной казни. При этом было грубо нарушено соответствующее постановление народного собрания, гласившее, что дело каждого обвиняемого должно разбираться отдельно. Главный же обвинитель, бесцеремонно игнорируя данное постановление, настаивал на том, чтобы одним общим голосованием на народном собрании решить вопрос о вине всех стратегов скопом.
     Сократ оказался единственным членом Совета, воспротивившимся столь «демократичному» осуждению стратегов. Это было, по его мнению, совершенно неразумно и даже в известном смысле рискованно, ибо не контролирующая собственные поступки толпа могла быстро изменить свое мнение и расправиться с кем угодно, включая безрассудных судей.
     В день, когда Сократ выполнял обязанности дежурного главы Совета, нарушение законности было пресечено. Но этот мужественный поступок ничего не изменил, так как на следующий день, при другом главе Совета, всех стратегов приговорили к казни.
     Увы, но это неизбежные гримасы демократии, понятное дело, рабовладельческой. М-да... Вообще-то говоря, демократия, особенно, конечно, рабовладельческая, – дорогое удовольствие. Не каждому эксплуататорскому обществе по карману. Иногда за ее процветание взымают плату кровью невинных. Вот, к примеру, взять хотя бы... Ну, словом, вы сами знаете, что можно брать, а чего в данный текущий момент брать не следует, даже к примеру. Еще не так поймут, обидятся и сделают из вас примерного козла отпущения. Поэтому спешу вернуться к нашим баранам.
     Спустя некоторое время афиняне раскаялись в содеянном, но мертвых раскаянием не воскресить. Тогда демос направил свой гнев на обвинителей, которым удалось благополучно смыться из города. Тут главное, чтобы деньги всегда были под рукой. В противном случае вашу шкуру могут так выдубить, что ни один скорняк ее в починку не возьмет.
     Разложение демократии, равно и как ее слишком бурное становление, обычно сопровождается демагогическими воплями и торжеством «закона толпы». Об этом, полагаю, мой читатель знает по собственному опыту.
     Сократ жил в смутное для демократии время. Его старость совпала с трагическими судорогами демократической власти в Афинах.
     Ощущая этот кризис и не будучи в состоянии точно сформулировать диагноз болезни, Аристофан выступил первым публичным обвинителем персонифицированной причины заболевания афинского общества. Не долго думая, он ткнул в Сократа. Затем последовали гнусные обвинения со стороны безвестного поэта Мелета, оратора Ликона и богача-кожевника Анита.
     Донос Мелета, этого ничтожного прислужника торгаша Анита, – свидетельство заговора узколобых, но все продумавших до мелочей радетелей принципа «не высовываться». Если же ты «высунулся», да еще своим собственным, а не чужим голосом, начинаешь «учить жить», то получи по носу.
     Враги философа были готовы указать не только на развращение молодежи этим приземистым старикашкой с отвислым животом и бычьими глазами, но и на тот факт, что Сократ когда-то водил дружбу с изменником Алкивиадом.
     Сократ, судя по всему, понимал свою обреченность и готовился к худшему. Он был не из робкого десятка, но и храбростью не бравировал, когда смерть заглядывала ему в лицо.
     Остерегаться смерти – не значит ставить ее, костлявую, выше справедливости. Кто занял место в строю перед битвой, там должен и оставаться. Смалодушничаешь, трусливо нарушишь строй – позором покроешь себя навсегда. Это в лучшем случае, а в худшем с позором прокатишься по мрачным водам Стикса на лодке Харона, но только в одну сторону; обратного пути не будет.
     Сократ не побежал с поля битвы ни под Потидеей, ни под Амфиполем, ни под Делием, хотя ему было страшно и очень хотелось жить.
     Так почему же он должен бежать сегодня от суда, оставив строй своих мыслей, предав свои идеи и учеников?
     Не бывать этому!
     – Я утверждаю, что не от денег рождается добродетель, а от добродетели бывают у людей честно заработанные деньги и все прочие блага, – грустно говорил своим ученикам Сократ, пытаясь ободряюще улыбаться. – Если подобными речами я порчу юношей, то что же такое добродетельное воспитание?
     Бедно одетый, босой, с задиристо вздернутым носом, в чем-то даже комичный, он без устали бродил по Афинам, высмеивая страсть к наживе, к власти ради власти, иронизируя над суеверными страхами, но никогда не оскорбляя своим словом и поведением религиозных чувств афинян. И теперь ему в награду это нелепое судилище!
     Пора идти.
     Пора!
     Сократ поднимается и медленно направляется туда, где уже шумит толпа афинян.
     – Не шумите, афиняне! – спокойно и внятно произносит философ. – Я намерен сказать вам сейчас то, от чего вы, пожалуй, подымите крик. И все же не делайте этого. Выслушайте меня.
     Шум стихает. Все с любопытством взирают на этого погрустневшего старика, сохраняющего твердость духа и голоса.
     – То, что я вам расскажу, тяжело и скучно слушать, но это истинная правда, – начал свою речь Сократ. – Никогда, афиняне, не занимал я в городе никакой другой должности, кроме как в Совете. Когда это было, судили сразу десятерых известных вам стратегов, судили незаконно, как вы все это признали впоследствии. Тогда я, единственный из пританов, не желал допустить нарушения закона и голосовал против. Когда ораторы были готовы обвинить меня и отдать под стражу, да и вы сами этого требовали, я думал о том, что мне, несмотря на опасность, следует стоять на стороне закона и справедливости, чем из страха перед тюрьмой или смертью быть заодно с вами. Зная о существовании такой справедливости, я никому не навязывал своего учения и никого никогда не обещал учить.
     Сократ на мгновение замолчал. И вдруг глаза его ожили. В них мелькнула какая-то озорная искорка.
     Он улыбнулся!
     Да, да, он улыбнулся!
     Толпа изумленно вытаращилась на этого загадочного и необъяснимого сатира, только не козлоногого, но явно из дружков Диониса.
     А в толпу уже летят насмешливые слова:
     – Этот человек Мелет, обвиняющий меня в нечестии, в развращении молодежи и непризнании богов, требует для меня смерти. Пусть так. А что, афиняне, назначил бы я сам себе?
     «Что?» – молчаливо напрягся афинский обыватель, властный вершить суд, но не судилище, до которого он так падок в минуты безумия.
     Сократ обводит толпу своими добрыми бычьими глазами и роняет:
     – Я заслуживаю чего-нибудь хорошего. Для такого бедняка, как я, нет ничего более подходящего, чем обед в Пританее. Пусть это вас не смущает. Просто я не считаю себя виноватым перед вами.
     Афинский обыватель оказался глух к юмору Сократа.
     Суд вынес смертный приговор.
     Двери тюрьмы захлопнулись за осужденным.
     Приговор долго не приводили в исполнение, поскольку корабль, посланный с ежегодным священным посольством на остров Делос, родину бога Аполлона, еще не вернулся. Казнить же во время пребывания посольства на Делосе запрещалось. Так и жил Сократ в тюрьме целый месяц.
     Друзья предприняли попытку осуществить побег философа из тюрьмы. Более того, даже власти, смущенные постановлением суда, готовы были закрыть глаза на бегство осужденного. К тому же кое-кто из власть имущих побаивался, что казнь послужит поводом для кровавого возмездия. И не напрасно боялись. Эти опасения подтвердились: все обвинители философа получили по заслугам. Одни из них были изгнаны, других убили, третьи покончили с собой, не вынеся презрения афинян.
     После возвращения посольства в Афины наступило время исполнения приговора.
     По приказу архонтов с Сократа сняли оковы. В соседней комнате он совершил омовение, простился с детьми и родственниками.
     Солнце близилось к закату.
     Появился прислужник архонтов. Затем пришел раб с человеком, державшим в руках чашу со смертельным ядом цикуты.
     Сократ взял в руки чашу, глубоко вздохнул и спокойно выпил ее до дна. Немного походив, он лег и уже не чувствовал, как его холодеющее тело ощупывал служитель.
     В 399 году до н. э. в афинской городской тюрьме перестало биться сердце философа Сократа.
     Философ выпил до дна всю горечь философских исканий Истины. Но отравила его не Истина, а люди, отвернувшиеся от нее. Самый страшный яд – это сознание собственного ничтожества, перерастающее в злобную зависть и ненависть к тем, кто идет своей дорогой, идет не в ногу со всеми, равнодушно проходя мимо купающихся в золоте, копошащихся в паутине власти, пресмыкающихся перед сильными мира сего.
     Любое общество начинает гнить заживо, когда Истина, Красота и Добро осуждаются за их недосягаемость для воинствующей Тупости и визгливой Глупости, стремящихся вывернуть день сегодняшний наизнанку, именуемую «Золотым веком» прошлого, пытающихся всех стричь под одну гребенку своих представлений о «правильном» образе жизни.
     Заживо гнили и демократические Афины. В государстве уже не было прежней солидарности. Демократы стремительно вырождались в пустопорожних демагогов. Беспрерывные войны, жестокая и беспринципная борьба за власть порождали только шкурный страх, недоверие и враждебность. В политической жизни афинского общества зловещую роль начинали играть наемные войска.
     Наемники – это разорившийся люд, политическое отребье, искатели легкой наживы. Наемник – враг мира, ибо живет войной. Политика, которая делается руками наемников, всегда агрессивна и злокозненна.
     В это смутное и невеселое для Греции время появилась плеяда философов, навсегда прославивших познавательный гений своего народа. Одним из них был великий Платон.
     Раба звали Платоном. Платон родился в 88-ю Олимпиаду, то есть примерно в 428 году до н. э. В честь деда мальчика назвали Аристоклом. О его отце мы ничего не знаем, кроме имени – Аристон. После смерти мужа мать вышла вторично замуж за своего дядю, известного политика.
     Мальчик рос и мужал в семье с давними и прочными аристократическими традициями. У него были хорошие учителя. Гимнастике обучал борец из Аргоса, прозвавший своего ученика Платоном (Широким) за его крепкое телосложение.
     Платон рано овладел искусством сочинять трагедии, писать изящные эпиграммы, возвышенные дифирамбы.
     Занятия поэзией, живописью, музыкой не мешали юноше демонстрировать свои отменные борцовские качества, участвуя в общегреческих спортивных играх.
     В возрасте двадцати лет произошла встреча Платона с Сократом. Это знакомство настолько потрясло Платона, что он, забросив прежние свои увлечения, всецело отдался усвоению философской диалектики Сократа. И вдруг этот донос и чудовищный приговор.
     Тяжело перенеся смерть учителя, начинающий философ поспешил покинуть Афины, где все ему напоминало о Сократе.
     Десять лет Платона обдували ветра далеких стран, десять лет он с любопытством всматривался в чужие лица, внимал незнакомым речам, привыкал к обычаям других народов. Он видел жрецов Египта, изучал астрономию в Вавилоне, знакомился с мудростью зороастрийских магов в Ассирии. Рассказывали, что побывал он в землях Финикии и Иудеи.
     Из дальних странствий была привезена легенда об острове, лежавшем некогда в Атлантическом океане за Геркулесовыми столпами. На этом острове, именовавшемся Атлантидой, существовал великий союз царей, чья власть простиралась на другие острова и на часть материка. Но однажды во время невиданного по силе землетрясения твердь разверзлась, и Атлантида исчезла, погрузившись в морскую пучину.
     Годы странствий принесли Платону дружбу с пифагорейцами, а вместе с ней – знания астрономии, музыкальной гармонии и математики.
     Это длительное путешествие закончилось поездкой в Сицилию. Здесь философа подстерегал жестокий удар судьбы.
     Благодатен край Сицилии. Издавна славится остров своим плодородием и ровным климатом. Манит он греков и финикийцев.
     Финикийцы привыкли господствовать над главными торговыми путями. Дух купечества – черта их характера. Карфаген жаждет подчинить себе греческие города Сицилии, воспользовавшись их внутренними распрями.
     Выход из драматической ситуации предлагают сицилийским грекам тираны, пытающиеся объединить под своей единоличной властью всю Сицилию.
     Один из таких радетелей всеобщего благоденствия, захватив в Сиракузах власть, громогласно заявил, что он и только он в состоянии сплотить враждующие партии и группировки.
     Сказано – сделано: заманчивыми посулами, а еще больше угрозами и террором наемников новоиспеченный тиран добился обещанного. Воспользовавшись очередным политическим кризисом и спекулируя на патриотических настроениях граждан Сиракуз, обеспокоенных угрозой карфагенского нашествия и возможным олигархическим переворотом, молодой командир наемников сумел привлечь на свою сторону большинство простого люда. Ряд провокаций с кровопусканием завершили его восхождение на вершину власти. Так в Сиракузах утвердился тиран Дионисий Старший.
     Тиран оказался незаурядным полководцем. В войне с Карфагеном ему удалось распространить влияние Сиракуз далеко на запад острова, а также подчинить себе южноиталийские земли. В результате в Средиземноморье сложилась мощная держава, раскинувшаяся по обе стороны Мессинского пролива.
     На дочери этого «философически настроенного» солдафона с повадками демагога и хваткой мясника был женат аристократ Дион, личность незаурядная во многих отношениях – он и политик, и философ, и просто порядочный человек, вынужденный молча терпеть капризы тирана. Зная много хорошего о Платоне, ученике Сократа и оригинальном мыслителе, Дион вознамерился обуздать тиранию силой философского слова. По его приглашению Платон прибывает в Сиракузы.
     С молодости мечтавший быть полезным обществу, Платон решает испытать себя, облагородив тирана. Разочарованный в демократии, погубившей Сократа, он возлагает большие надежды на просвещенного царя.
     Тиран встретил гостя с любопытством и милостиво дал согласие на философские беседы.
     С энтузиазмом истинного просветителя взялся Платон за перевоспитание Дионисия Старшего. Но, как и следовало ожидать, тщетны были все усилия образумить этого матерого хищника.
     Как-то раз, прогуливаясь с Дионисием около дворца, Платон услышал вопрос:
     – Кто, по-твоему, счастлив среди людей? – зевая, спросил тиран.
     – Сократ.
     – Кто, кто?
     – Мудрый афинский философ.
     – Это уж не тот ли, которого демос спровадил в Аид?
     – Да, тот самый, – вздохнул Платон. – Но, несмотря ни на что, он был счастлив, ибо познал истинный смысл жизни и смерть встретил достойно.
     – Смерть есть смерть, – глубокомысленно изрек Дионисий. – А достоинство – это чепуха. Хотел бы я посмотреть на его достоинство под пытками.
     – Мудрый и благородный человек не убоится физических мук, если такова цена жертвы на алтарь Истины, – нахмурился Платон. – Сократ был храбрым воином и смелым философом. Пытками его было не сломить.
     – Это ты так думаешь, а я думаю иначе, – отрубил Дионисий.
     – Смерть Сократа – не предмет для спора, – с печалью в голосе сказал Платон. – Давай изменим тему нашей беседы.
     – Не возражаю. В чем, по-твоему, состоит задача правителя?
     – В том, чтобы делать из подданных хороших людей.
     – Это общеизвестно. Но что есть хорошее? Кто рассудит?
     – Ответ на это дает правильная философия, – задумчиво произнес Платон.
     – Не смеши меня, философ! Если я прикажу, то все мои придворные мудрецы хором осудят тебя как извратителя истины, а меня провозгласят самым правильным философом.
     – Да, но это будет не философией, а низкой и боязливой лестью.
     – Пусть даже так, но где есть сила, там есть и право, и правильность. Бессильная мысль трепещет перед правом сильного.
     – Трепещет не мысль, а тот, кто обманывает себя и думает, что мыслит правильно, хотя на самом деле...
     Платон замялся.
     – Является дураком, ты хочешь сказать? – закончил вопросом недосказанное собеседником Дионисий.
     – Нет, это было бы слишком просто. Мир не делится только на дураков и умных. Они лишь капли в море человеческого душевного разнообразия.
     – Ладно, оставим дураков в покое. Скажи-ка мне лучше, что такое справедливый суд?
     – Справедливые судьи подобно портным. При плохом правлении их дело зашивать молча прорехи.
     Намек был достаточно прозрачен. Дионисий понял, что философ осуждает его методы правления.
     – Значит, я рву, а кто-то латает. Ты это хочешь сказать? – повысил голос тиран. Его хорошее настроение мгновенно улетучилось.
     – Не горячись, – спокойно ответил Платон, прямо глядя в белые от злости глаза Дионисия. – Я не хочу никому льстить. И тебе льстить не намерен.
     – Ишь, какой выискался храбрец! – буркнул Дионисий, пытаясь взять себя в руки. – Храбрость – это не для философов, а для воинов.
     – Ты говоришь о храбрости. Я полагаю, храбрость зависит от трудности дел, которые человек хочет свершить, тогда как трусость во многом определяется средствами, выбираемыми для осуществления намеченных целей. Неразборчивый в средствах в конце концов начинает переносить эту неразборчивость и на других людей, подозревая их в коварстве и злых умыслах. Тиран – яркий пример тому. Незаметно для себя он с каждым днем становится все боязливее и боязливее. Он начинает дрожать даже перед бритвой цирюльника, ибо ему постоянно будет мерещиться, что его хотят зарезать.
     Дионисий остолбенел от неслыханной наглости: ему в лицо было сказано, что он трус! Дионисий, сам Дионисий, правитель Сиракуз, – трус!
     Он пришел в неописуемую ярость. Сжав кулаки, Дионисий готов был наброситься на философа и бить его грубо, бить по-солдатски. Но все же сдержался, услышав приближающиеся голоса придворных. Круто повернувшись, он быстро зашагал в сторону дворца.
     Тиран терпеть не мог философствующих умников, хотя и пытался играть роль просвещенного правителя, которому не чужды философские беседы. Но вот ведь странно: он робел перед философами, ибо не умел спорить, да, впрочем, и не хотел. Его дело – не болтать, а командовать.
     «Эти трепачи, возомнившие себя всезнайками, никогда не поймут того, что учить вождя – значит освещать солнце факелом, – почти вслух говорил Дионисий, не замечая удивленных лиц придворных. – Солнце вечно, а от факела останется лишь одна копоть. Вот и этот расхрабрившийся не в меру философ, не видит, что слова его подобны коптящему факелу. А что делают в таком случае с факелом? Его тушат и выбрасывают».
     Придя к такому веселому выводу, Дионисий резво взбежал по ступенькам дворцовой лестницы и, бросив сердитый взгляд на сонных от жары стражников, чинно зашагал во внутренние покои дворца.
     После ухода тирана Платон какое-то время стоял в оцепенении, бледный и готовый ко всему самому ужасному. Затем медленно опустился на каменную скамью и закрыл глаза.
     На следующий день, пригласив философа во дворец, Дионисий бесцеремонно и властно спросил:
     – Зачем ты приехал в Сицилию?
     – Я ищу пути к воспитанию совершенного человека.
     – О наивное простодушие! – расхохотался тиран. – Клянусь богами, ты этого никогда не найдешь!
     Платон не стал возражать, понимая, что его слова не будут услышаны. Тиран же, окинув его недобрым взглядом, ничего больше не сказал и только лениво махнул рукой, давая знать, что прием окончен.
     Во дворце всем стало ясно, что Платон зашел слишком далеко в своей искренности и теперь его жизнь висит на волоске.
     Хорошо зная вероломство тирана, Дион, пригласивший Платона в Сиракузы, решил немедленно спасать философа. Он предложил ему, не мешкая, отплыть из Сиракуз на корабле спартанского посла.
     Дион не подозревал и не догадывался, что, узнав о его плане через своих осведомителей, коварный и жестокосердный Дионисий подговорит посла расправиться с гордым афинянином по выбору – или утопить в море, или продать в рабство. Корыстолюбивый посол выбрал второе.
     Когда посольская триера пристала к острову Эгина, жители которого воевали с Афинами, Платона вывели на невольничий рынок.
     Жара звоном отдается в ушах. Капельки пота медленно сползают по вискам. Ощущение позора гнетет, давит, душит...
     Оживленно гудит рыночное место, предназначенное для человеческого товара. Да и как не быть оживлению, если на продажу выставлен не кто-нибудь, а уже достаточно прославленный афинский философ Платон. Сколько стоит его философская голова? Сюда бы высокомерных афинян, чтобы полюбовались на свой позор!
     Тыкающие пальцы, провалы ртов, оскорбительные выкрики...
     Расталкивая гомонящую толпу, к продавцу приблизился человек угрюмого вида. О чем-то пошептавшись, они быстро заключили сделку.
     Раб по имени Платон перешел в собственность жителя Эгины Аннекирида.
     Аннекирид не любит болтать попусту, когда видит, что уважаемый и достойный человек в беде. Он презирает эту чернь, которая свое возвышение связывает с унижением других. «Шакалы! – цедит сквозь зубы Аннекирид, торопливо уводя философа. – Воистину шакалы!»
     Платон движется словно у тумане, как-то жалко и беспомощно размахивая руками.
     В полной мере Платон очнулся только в Афинах, куда его тайно переправил этот грубоватый и молчаливый Аннекирид, категорически отказавшийся принять деньги от друзей философа в возмещение своих убытков.
     На окраине Афин наш горемычный философ купил дом с садом, где поселился и основал философскую школу. Эту живописную местность афиняне называли Академией в честь мифического афинского героя Академа.
     В тени старых олив и широколиственных платанов, вдали от городской суеты велись неспешные философские беседы. Платон любил размышлять вслух, равно как и умел внимательно слушать других. Эти диалоги под открытым небом давали жизнь новым идеям. С учениками мыслитель говорил о философии, литературе, музыке, математике, астрономии. Много времени уделялось рассмотрению законодательств разных государств.
     Любимым учеником Платона был Аристотель, двадцать лет проживший в Академии. С разрешения своего учителя он вел самостоятельные занятия.
     Шли годы. Где-то там, далеко от Академии проносились грозы войн, пенилась кровь и заздравное вино. Так незаметно наступил 367 год. В этот год умер старый тиран Дионисий, и власть перешла к его сыну Дионисию Младшему.
     Когда тираны непрерывно сменяют друг друга, что, к счастью, случается не слишком часто, людям начинает казаться, будто тирания – естественный поток страданий. К ним привыкают и сваливают всю вину на неразумный порядок земной жизни. Иначе все выглядит, когда тиран живет долго, а после себя не оставляет хорошенько выдрессированных потомков или фанатично преданных тирании слуг. Тогда кто-то рабски всплакнет, кто-то дико рассмеется и начнется великий разброд в умах, чреватый смутой и бешеной борьбой за власть.
     Как и во времена Дионисия Старшего, политической опорой Дионисию Младшему служил Дион. У него по-прежнему хватало врагов, и они не сидели сложа руки. Придворные интриганы и завистники постоянно нашептывали Дионисию Младшему о злокозненных намерениях его главного советника. Дион же настойчиво пытался убедить своего царствующего родича справедливо управлять государством. В их разговорах часто упоминалось имя Платона. Наслушавшись рассказов о знаменитом философе и скучая от монотонной дворцовой жизни, Дионисий решил немного развеяться и поближе познакомиться с прославленным мыслителем.
     Чего добивался Дион, страстно рекламируя философию Платона.
     С помощью философских увещеваний афинского мудреца он надеялся подчинить действия молодого тирана устремлениям аристократической партии, которая им возглавлялась. На случай неудачи предполагалось уничтожение тирана и утверждение в Сиракузах аристократически умеренной демократии.
     Платон не был посвящен в далеко идущие политические планы Диона, а если бы и был посвящен, то вряд ли испытал восторг от той роли, которая ему была уготована колеблющимися в своих действиях заговорщиками. Узнав о желании сиракузского тирана «пофилософствовать», он вежливо отказал. Тихая и размеренная жизнь в Академии его устраивала куда больше, чем новые опыты наставления тиранов. Но, вероятно, что-то было в натуре философа такое, которое иногда толкает рассудительных людей если не на безрассудные поступки, то уж, по меньшей мере, на поступки вопреки требованиям рассудка. В конце концов уговоры Диона сделали свое дело: Платон отплыл в Сицилию.
     Пока ветер надувал Паруса, а за бортом резвились дельфины, философ вспоминал годы, проведенные в кругу почитателей Сократа. Это было чудесное время! Перед глазами всплыла картина афинских празднеств, и зазвучал голос Сократа.
     В тот день Сократ вместе с Главконом, сыном Аристона, ходил в Пирей помолиться богине Артемиде. Возвращаясь обратно в город, они встретили старого знакомого Полемарха, сына Кефала, который сообщил, что будут справляться ночные торжества в честь богини. Кто-то из друзей Полемарха заметил:
     – Под вечер будет конный пробег с факелами.
     – Конный? – переспросил Сократ.
     – Да, именно так, – ответил Полемарх. – На это стоит посмотреть. Оставайтесь с нами.
     – Пожалуй, можно и остаться, – промолвил Главкон.
     – Ну что же, давайте так и поступим, – согласился Сократ.
     Полемарх предложил всем присутствующим пройти к нему в дом и беседой скоротать время, оставшееся до пробега.
     Когда компания расположилась в доме у гостеприимного хозяина, зашел разговор о справедливости.
     – Несправедливость сильнее справедливости, ибо в ней больше неуемной тяги к власти, – сказал приятель Полемарха, большой краснобай и маленький политик.
     – Я не стану отрицать, что в нашем мире жизнь человека несправедливого часто лучше жизни человека справедливого, – ответил на эту реплику Сократ. – Но отсюда не следует, что несправедливость всегда лучше справедливости. Справедливость есть проявление добродетели и мудрости, а несправедливость – это лживая и порочная хитрость. У человека несправедливого верным приемом в его делах должна быть скрытность. Ведь крайняя степень несправедливости – казаться справедливым, не будучи им на самом деле. Попавшиеся на такую уловку люди будут покорно насаждать обман и творить гнусные дела, не подозревая этого. Несправедливые властители делают целые народы соучастниками своих преступлений, а соучастникам не требуется истинная добродетель и мудрость. Вы, друзья мои, согласны с этим?
     Большинство присутствующих ответили возгласами согласия, но кое-кто промолчал, имея на этот счет свое особое мнение.
     – А согласны вы с тем, что крупные буквы читать легче, чем мелкие?
     С этим согласились все.
     – Тогда давайте обсудим вот что: бывает ли справедливость свойственна не только отдельному человеку, но и целому государству?
     – По-моему, этот вопрос заслуживает внимания, – сказал Адимант
     – В таком случае займемся мысленным построением государства с самого начала. Корень всякой государственности лежит в наших потребностях. Первая потребность – это добывание пищи, вторая – жилья, третья – одежды... Для удовлетворения всех этих потребностей нужны земледельцы, строители, ткачи и много других мастеров своего дела. Постепенно возникает торговля, а вместе с ней – рынок и монеты. Незаметно люди перестают удовлетворяться простыми и необходимыми потребностями. Им теперь подавай вкусные пироги, гетер, картины, золото, слоновую кость...
     Сократ еще долго рассуждал о государстве, его возникновении и развитии. Слушатели с интересом внимали его речам, логичность и аргументированность которых подчиняли себе их разум и выводили на новое понимание вещей, ранее казавшихся банальными. Потом был конный пробег с факелами в честь богини Артемиды и хорошее застолье.
     Платон вновь и вновь возвращается к той давней беседе, ведя мысленный диалог с Сократом. Он уверен, что справедливость в государстве должна строиться как всеобщее целое. Это значит, что каждый человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен.
     Настоящий философский ум способен усмотреть высшую истину, скрывающуюся от поверхностного взгляда на вещи. Платон убежден в этом. Более того, именно философы, по его мнению, должны стоять на страже всеобщей справедливости. Но как достичь этой высшей истины?
     Для этого необходимо понять суть блага. Благо – это солнце, а истина – его лучи. Своими лучами солнце высвечивает то, что познает человек и относительно чего высказывает истинные или ложные суждения.
     Читателю, не знакомому с античной философией, следует знать, что платоновская идея блага не имеет ничего общего с обывательскими представлениями о благосостоянии в чувственном, вещном, потребительском смысле. Данная идея позволила Платону развить новое учение – учение о двух главных мирах. Один мир – это мир видимого, другой мир – это мир умопостигаемого. Это и есть знаменитое платоновское учение об идеях, указавшее путь решения вопроса о воспитании души для правильного познания блага. Так, если еще в детстве пресечь природные дурные наклонности, то освободившаяся от них душа способна обратиться к истине. Для этого есть много конкретных советов, разработкой которых всю жизнь занимался Платон.
     Философ учил, что в совершенном государстве людям, достигшим созерцание высшей истины, не будет дозволено оставаться на недосягаемых для простых смертных высотах, ибо закон совершенного государства ставит своей задачей не благоденствие какого-то одного слоя населения, а интересы государства в целом. Выдающиеся люди не должны уклоняться от управления государством или от помощи тем, кто этим управлением занимается. Вот и Платон не имеет морального права уклониться от приглашения Диона, если существует хотя бы маленькая возможность на успех в деле утверждения у правителей философских взглядов на политику. Поэтому он и плывет к берегам Сицилии, чтобы облагородить молодого тирана, хотя, впрочем, философ, витающий не в облаках, живущий в реальном и несовершенном государстве, вправе этого не делать, тем более имея за плечами печальный опыт философского общения с одним из тиранов.
     В Сиракузах Платона встретили с большим почетом. Сам Дионисий прислал за ним роскошную царскую колесницу и принес жертву богам, благодаря их за приезд прославленного афинского мыслителя.
     Для гостя явилось приятным сюрпризом, что Дионисий Младший ведет умеренный образ жизни, а его придворные жаждут приобщиться к наукам и философии. Однако хорошее настроение не долго было безоблачным.
     Однажды Дионисий, лицемерно подыгрывая Платону и состроив глубокомысленную мину, неодобрительно отозвался о тирании и тяготах жизни тирана. Может быть, случайно, а может быть, и нет, но это стало известно во дворце. Враги Диона тут же зашевелились, обеспокоенные словами своего владыки. Прошел слух, что Дионисий якобы готов под влиянием философа чуть ли не расстаться со своей личной охраной и сделать правление более демократичным.
     Сторонники жесткой тирании срочно предприняли все, чтобы душа Дионисия не размягчилась. Особенно усердно они пытались скомпрометировать Диона. И кое в чем преуспели. Через некоторое время молодой, но подающий большие надежды тиран стал косо поглядывать в сторону своего высокопоставленного родственника.
     Когда коварный план придворных заговорщиков окончательно созрел, Дион под каким-то пустяковым предлогом был приглашен на берег моря. Ничего не подозревая, сановник явился пред злые очи тирана. Разговор был краток. В утлой лодчонке Дион немедленно должен покинуть Сицилию, в противном случае... Последовал многозначительный жест царской руки, означающий одно – смерть.
     Охрана начала теснить Диона к лодке...
     Среди жителей Сиракуз, быстро узнавших о случившемся, начались волнения. Дионисий, зашедший в своих интригах слишком далеко, но не имея реального опыта изощренной борьбы за власть, испугался государственного переворота и поспешил заверить родственников, а также друзей Диона, что сановник жив и здоров.
     В это тревожное время смертельная опасность нависла и над Платоном. В городе поползли слухи, что тиран приказал его казнить как сподвижника Диона. Чтобы успокоить подданных, Дионисий срочно начал демонстрировать свое благорасположение к философу. Эту лживую игру прервала война, заставившая владыку Сиракуз расстаться с Платоном. Облегченно вздохнув, философ поспешил вернуться в Афины.
     В Афинах его ожидал Дион. Испросив у Платона разрешения, опальный сановник начал посещать занятия в Академии. В ряде случаев он брал на себя расходы по содержанию Академии, тем самым привлекая к своей персоне внимание афинян и вызывая у них одобрение своей благотворительностью. Вскоре о Дионе заговорили и в Спарте. Спартанцы даже сделали его своим полноправным гражданином.
     Прослышав о растущей славе Диона, сиракузский тиран приказал не высылать изгнаннику доходы от его имений. Это был точно рассчитанный удар. А чтобы не выглядеть завистником и шантажистом, Дионисий Младший в очередной раз «проникся любовью» к философии и стал настойчиво приглашать Платона в Сиракузы.
     Узнав об этих приглашениях, Дион сообразил, что появилась возможность поправить свои финансовые дела. Ведь без денег он будет быстро забыт и прославится наоборот – как неудачник. Склонив голову, он припал к ногам Платона, умоляя уже весьма пожилого человека отправиться в Сиракузы. Эту просьбу поддержали друзья философа. Платон долго колебался, ссылаясь на свои преклонные годы и на коварство тиранов, но в конце концов его все же уговорили. Свою роль сыграло и письмо Дионисия, в котором недвусмысленно намекалось, что от Платона во многом зависит судьба Диона.
     В третий и последний раз Платон очутился в Сиракузах.
     Во дворце его щедро одаривали деньгами. Пели сладкие и липкие, как мед, дифирамбы, но... Стоило только завести разговор с тираном об изгнаннике, как тут же Платон увидел наливающиеся кровью глаза Дионисия.
     Отбросив маску любителя мудрости, Дионсий Младший в грубых и резких тонах потребовал от Платона поручительства за Диона, бесстыдно намекнув на роль заложника, которую суждено играть афинскому философу.
     Платон, скрипя сердце, вынужден был дать согласие еще на год пребывания в Сиракузах.
     Тиран обманул Платона, неожиданно начав распродавать имущество опального сановника. Эти действия сопровождались оскорбительными выпадами в адрес заложника.
     Потеряв всякое чувство меры, Дионисий не побрезговал гнусной провокацией. Не мудрствуя лукаво, он поселил Платона за пределами акрополя, недалеко от казарм наемников, которые люто ненавидели афинского «умника» за попытки убедить Дионисия распустить большую часть отрядов телохранителей и заняться философией. Старому мыслителю начала грозить смерть от рук пьяной солдатни. И тогда он тайно обратился за помощью к своим друзьям.
     Испытанный друг Платона, пифагореец Архит, в свое время уговаривавший философа отправиться с благородной миссией в Сиракуза и теперь ощущавший глубокую вину перед ним, на тридцативесельной триере отправился в Сицилию под предлогом участия в посольстве. По его просьбе глава посольства Ламиск принялся упрашивать Дионисия Младшего отпустить Платона на родину. Тиран, понимая, что дурная слава лишь умножит число его врагов, вынужден был дать согласие на отъезд Платона.
     Перед отплытием он спросил философа:
     – Платон, ты, верно, много всяких ужасов порасскажешь о нас своим друзьям?
     – Помилуй, – иронично ответил тот, – навряд ли Академия способна ощутить нужду в подобных темах для бесед.
     Дионисий побагровел, но все же молча проглотил язвительный намек на свое ничтожество.
     Весть о прибытии Платона в Афины застала Диона в Олимпии на общегреческих спортивных играх. Он поклялся отомстить тирану за издевательства над прославленным мыслителем Эллады, а также за свое изгнание. Дион сдержал слово, начав вскоре военные действия против правителя Сиракуз, которые закончились бесславным падением тирана, не унаследовавшим от отца воинской смекалки и удали. Но судьба не была благосклонна и к Диону: он стал жертвой кровавого заговора.
     В 347 году до нашей эры Платон ушел из жизни. Его погребение совершили в Академии. На гробнице философа были начертаны три надписи, одна из которых гласили:
    
     В лоне глубоком земля скрыла останки Платона,
     Дух же бессмертный его в сонме блаженных живет.
     Сын Аристона, ты знал прозренья божественной жизни,
     И меж достойнейших чтим в ближней и дальней земле.
    
     Воистину достойно прожил свою нелегкую жизнь Платон, войдя в историю духовной культуры человечества как великий философ, чьи труды положили начало европейской традиции объективного идеализма, провозглашающего примат идеального над материальным.
     К жизни и творчеству Платона приложимы слова Пифагора: «Он делал великое, не обещая великого».
     Эти слова приложимы и к Аристотелю, ученику Платона, нашедшему свой собственный путь в мире философских исканий.
     Ученик Платона и учитель Александра Македонского. В священных для всех греков Дельфах есть храм Аполлона, где в стародавние времена жрицы-пифии давали предсказания, ибо считалось, что бог света златокудрый Аполлон умеет предсказывать будущее. Этот бог способен еще и врачевать болезни. Его сын Асклепий (Эскулап) – бог врачей и врачебного искусства. Люди воздвигли ему много святилищ.
     По всей Греции чтят Аполлона и его сына Асклепия, хотя…
     Асклепий в качестве простого смертного упоминается в поэмах Гомера, который знал двух его сыновей, Махаона и Подалирия, занимавшихся хирургией. Но хитрое Время любит пошутить над людьми, искажая реальные черты своих подопечных. Так произошло и с Асклепием, который был обожествлен и в его честь возвели сотни храмов в разных частях Древнего мира; большинство из этих храмов находилось на территории Греции.
     Культ – это символы. Своим главным символом обладал и культ Асклепия. Таким символом была змея. Возможно, даже имя Асклепия было образовано от греческого слова «змея» (askalabos). Жезл Асклепия обвивает змея. Сегодня это общеизвестная эмблема медицины.
     Потомком Асклепия считается Аристотель из Стагиры, сын Никомаха и Фестиды, родившийся в первый год 99-й Олимпиады, то есть в 384 году до н. э.
     Маленькие, утопающие в зелени садов Стагиры находятся во Фракии, недалеко от границ Македонии и ее столицы Пеллы. Здесь живет прославленный врачеватель Никомах из рода Асклепия. Отовсюду идут к нему люди за помощью, а потом разносят по свету правдивые слова о золотых руках Никомаха и его чудодейственных лекарствах.
     Гордится отцом маленький Аристотель. Никомах надеется, что сын пойдет по его стопам, ибо у мальчика пытливый ум, терпеливый характер и доброе сердце. Он видит, как мальчуган подолгу наблюдает за игрой рыбешек в ручье, за суетой муравьев, с интересом рассматривает причудливые прожилки камня. Сын не дает покоя отцу своими вопросами о строении тела животных и человека, о причинах их болезней и смерти. Определенно, быть ему врачевателем.
     Однажды простучали по дороге копыта коня, и кто-то громко окликнул хозяина.
     Никомах вышел из-под навеса, где возился с пучками растений, собранных по весне, и, щурясь от яркого солнечного света, спросил:
     – Кто меня спрашивает?
     – Я посланец царя македонского Аминты! – откликнулся спешившийся гонец. – Царь зовет тебя во дворец. Его сын Филипп болен.
     Поехал Никомах к македонскому царю, да так и остался там жить. Его сын Аристотель быстро подружился с Филиппом, который оказался сообразительным и любознательным юношей.
     Если бы не преждевременная смерть отца, кто знает, как сложилась бы дальнейшая жизнь Аристотеля при дворе македонских царей.
     Вскоре после похорон семья врача вернулась в Стагиры, откуда через несколько лет Аристотель поехал учиться в Афины.
     Большой портовый город вначале ошеломил семнадцатилетнего юношу с маленьким твердым ртом и внимательным взглядом красивых глаз.
     Афинская гавань Пирей переполнена судами, груженными разными товарами. Из соседних с портом эргастерий доносятся скрипы гончарных кругов, звенят молоты кузнецов и молоточки ювелиров. Снуют торговцы. Воробьиными стайками носятся вездесущие мальчишки. Бесцеремонно расталкивая зазевавшихся прохожих, марширует небольшой отряд стражей порядка во главе с должностным лицом надменного вида. Этот чиновник блюдет государственные интересы. Государство строго карает за спекуляцию привозным хлебом и утайку товаров, доставленных морем. Нарушителям грозят суровые кары, вплоть до смертной казни.
     Каждый день Пирей провожает и принимает свои и чужие суда. В порту всегда оживленно. Там пахнет морем, соленой рыбой и воздухом странствий.
     Богатством и людьми переполнен город. Уже привычной стала фигура трапезита, этого банкира Греции. Уже афинянин не считает чем-то предосудительным наживаться на процентных ссудах.
     Не надо быть проницательным философом, чтобы увидеть, как богатство одних истощает других, как слабеют и рвутся нити демократических отношений между свободными гражданами. Все злее становятся дебаты в народном собрании, все меньше остается терпимости в сердцах афинян.
     Глазея по сторонам, отмечая контрасты между вопиющей нищетой и безудержной роскошью, между пресмыкательством одних и высокомерием других, Аристотель вспоминает страшные рассказы очевидцев о событиях в Коринфе, когда добропорядочные граждане, ослепленные завистью и воспламененные преступными призывами смутьянов, убивали друг друга на площадях, в театрах и даже у алтарей. Эллины словно посходили с ума. Кто наведет порядок в этом противоречивом мире и заставит греков образумиться?
     С любопытством взирая на прохожих и немного робея от городского многолюдия, Аристотель двигался по узким улочкам в поисках школы знаменитого афинского ритора Исократа.
     В те времена риторская школа Исократа затмевала своей славой школу Платона. Поэтому неудивительно, что молодой искатель истины направил свои стопы прежде всего в сторону дома Исократа.
     Еще при жизни могучее влияние Исократа захватило всю область греческой литературы. Унаследовав от своего учителя Горгия широкое понимание задач теории красноречия, соответствовавших идеалу образованного человека, Исократ считал риторику важнейшим общеобразовательным средством. Как скажут потомки, Исократ во многих отношениях может быть признан основоположником всей позднейшей греческой прозы.
     Еще перед отъездом в Афины местные софисты советовали Аристотелю пройти обучение в школе Исократа, добавляя при этом, что многие выдающиеся деятели Эллады, прославившиеся на самых различных поприщах, были учениками Исократа. Существовали и другие причины, определившие именно этот выбор, а не другой. Аристотель с энтузиазмом воспринял призыв великого оратора и педагога к объединению всех греческих общин для совместного противодействия агрессивной Персии.
     Занятия под руководством Исократа дали очень многое Аристотелю. Привитая в его школе любовь к риторике определила отношение Аристотеля к логике, вернее, к аналитике, поскольку название «логика» для обозначения известной всем ныне науки, вошло в философский лексикон уже после Аристотеля. Полезность логической аналитики последний усматривал прежде всего в помощи риторике.
     Незаметно прошел год со дня прибытия Аристотеля в Афины. Юноша уже не глазел по сторонам с любопытством провинциала. Ритм жизни большого города стал для него привычен. Теперь его волнуют другие вещи.
     Чувствуя, что Исократ дал ему достаточно знаний, Аристотель ищет новых путей движения к истине. Все чаще он думает о школе Платона. И вот наступил день, когда Стагирит, как часто будут именовать Аристотеля, перешагнул порог платоновской гимнасии. Начался новый и длительный период пребывания в Академии. Только после смерти учителя Аристотель покинул Академию и отправился в Малую Азию.
     Годы жизни и учебы в платоновской Академии были для Аристотеля чрезвычайно плодотворными: он стал самостоятельно мыслящим философом, который однажды рискнул сказать своему учителю, что хотя тот ему и друг, но всего дороже ему истина. Услышав это, Платон понял, что ответ на вопрос о смысле жизни его талантливый ученик отныне будет искать сам, ибо тот, кто довольствуется готовыми ответами, может любить мудрость, но действительно мудрым не станет. Мудрость должна быть выстрадана самостоятельной работой мысли.
     В Малой Азии Аристотель поселился в городе Ассосе, находящемся во владениях Гермия, большого поклонника философии и друга Филиппа Македонского. Философ часто встречался с Гермием. В кругу Аристотеля и его друзей этот просвещенный владыка отдыхал душой, отвлекаясь от рутины повседневности.
     После трехлетнего пребывания в Ассосе Аристотель перебрался на Лесбос, где некоторое время преподавал, пока не получил приглашение ко двору Филиппа Македонского. Ему было предложено заняться воспитанием наследника престола тринадцатилетнего Александра.
     Кто они – Филипп Македонский и его сын Александр?
     Филипп Македонский был человеком достаточно образованным, хорошо знавшим политическую и культурную жизнь Греции. Являясь энергичным и решительным царем, он не хотел сидеть и ждать, когда обессиленные раздорами греки станут легкой добычей персов. Нет, это решительно было не в его характере.
     Когда над землей Эллады сгущаются тучи и начинает свой тяжелый рокот Зевс-Громовержец, недовольный поведением греков, необходимо принимать срочные меры, а не плыть по течению мутной, разбушевавшейся реки.
     Обладая незаурядными дипломатическими и полководческими способностями, Филипп Македонский сумел сплотить верных и преданных ему людей. Затем была реорганизована армия и создана знаменитая македонская фаланга, наводившая своей тяжелой и неотвратимой поступью ужас на противника.
     Подготовив Македонию к длительной войне, Филипп начал выбирать объекты для первых грозных и сокрушительных ударов. Особое внимание уделялось морскому побережью. Чтобы им овладеть, необходимо было сокрушить морское могущество Афин. Задача сложная и очень трудная. Поэтому македонский владыка не торопится, выжидает, готовится к неожиданному и стремительному броску.
     Неожиданность в ожидаемой всеми войне – дело хитрое, во многом зависящее от политического коварства и очень точного расчета, ибо афиняне не такие уж простачки, чтобы не ощущать и не осознавать надвигающейся опасности.
     Афинские политики все чаще с тревогой и злостью упоминают в своих разговорах имя Филиппа.
     Да, Афинам есть кого боятся. Еще вчера полуварварская Македония сегодня настойчиво и властно требует включить себя в состав мира эллинов. Что будет завтра? Демосфен прав, в самое ближайшее время Филипп может оказаться у стен города. Надо сплачиваться, готовиться к отпору македонской угрозы.
     Правитель Македонии не принимает всерьез речи знаменитого афинского оратора Демосфена, которому в проницательном уме не откажешь. От своих лазутчиков Филипп хорошо знает политическую обстановку в Афинах. Нынешние афиняне уже не те, кем были во времена Перикла. Они много и бестолково спорят, спорят до хрипоты, спорят до мордобоя. Эти споры, переходящие в жестокие перебранки, не могут идти на пользу общему делу, требующему незамедлительного укрепления армии и повышения ее боеспособности. И вот вам печальные результаты.
     Все началось из-за религиозных разногласий.
     Фивы, возглавлявшие Дельфийский культовый союз, обвинили влиятельных жителей города Фокиды в святотатстве и ультимативно потребовали уплаты штрафа. Фокидяне заартачились и отвергли ультиматум. Тогда разъяренные Фивы, опираясь на поддержку ряда греческих городов, объявили Фокиде священную войну.
     Правители Фокиды, трезво оценив всю опасность войны с резко возросшими силами противника, пытаются найти и себе союзников.
     Гоплиты Спарты и Афин готовы в любое время прийти Фокиде на помощь, но...
     Это проклятое «но»!
     Можно было бы закрыть глаза на многие прогрешения фокидян и оказать им необходимую помощь. Однако в данном случае прогрешение слишком велико. Если называть вещи своими именами, то следует говорить не о прогрешении, а о великом святотатственном грехе, ибо разграбление такой всегреческой святыни, как Дельфийский храм, с целью использования храмового богатства для оплаты наемников иначе и не назовешь. Поэтому всякая внешняя помощь Фокиде делается неприлично двусмысленной, обремененной молчаливым поощрением святотатства.
     А не лучше ли собственноручно, без всяких союзов и союзников покарать святотатцев? Ведь такая карательная акция встретит всеобщее понимание и повысит авторитет воинственного борца за сохранение незыблемости высших религиозно-нравственных ценностей.
     Вот он звездный час Филиппа!
     Его войска мерной поступью идут карать Фокиду за оскорбление Дельфийского храма.
     Фокида горит и рушится. Ее безоговорочно исключают из Совета государств, охраняющих святилище.
     За свою победоносную карательную экспедицию Филипп Македонский неожиданно для всех требует себе в Совете места Фокиды.
     С Филиппом шутить и спорить опасно. Его требование удовлетворяется. Македонский царь получает доступ в старинную и авторитетнейшую греческую организацию. Даже ярый антимакедонец Демосфен вынужден признать право Филиппа на участие в эллинском Совете. Более того, он предупреждает, что в случае отказа со стороны Афин неминуемо возникнет угроза войны. Деваться некуда, надо искать мира с Македонией, военная мощь которой достаточно очевидна.
     Нелегко дался Афинам этот шаг, но он был сделан и сделан не без помощи промакедонской партии, которую возглавляли ораторы Исократ и Эсхин. Исократ, постоянно ратовавший за единство Греции, видел в Македонии реальную силу для такого сплочения.
     В 339 году разразилась очередная война. К этому времени был расторгнут мирный договор между Афинами и Македонией. Через год состоялась решающая битва, в которой фаланга Филиппа разгромила объединенную греческую армию. В этой битве участвовал и сын царя Александр, находившийся во главе тяжелой конницы на левом фланге македонцев.
     Сражение произошло в узкой долине, зажатой между горами и рекой. Когда призывно завыли боевые трубы, Александр отважно устремился в битву, увлекая за собой конницу. Прорвав фронт противника, его конница решила исход битвы.
     Путь на Афины был открыт. Филиппу ничего не стоило сравнять с землей этой город, но он внимает совету мудрого Аристотеля. Философ прав, утверждая, что Эллада простит убийство афинян в бою, но никогда не простит разрушение общегреческих святынь.
     Афинские послы, не торгуясь, быстро договорились об условиях заключения мира. После этого в Афины направилось посольство македонцев. Одним из послов был Александр.
     Власти Афин с почетом встретили и проводили македонских послов, торжественно даровав Филиппу и Александру право афинского гражданства.
     Вскоре в Коринфе созвали конгресс и образовали общегреческий союз. Филиппа назначили главнокомандующим союзной армии. Отныне власть Македонии распространилась на всю Грецию, и Филипп обратил взор на Восток. Но восточную компанию ему не суждено было осуществить. В 336 году он пал от руки своего телохранителя. Новым македонским царем стал Александр.
     Прошло шесть лет с той поры, когда тринадцатилетним мальчишкой его познакомили с новым учителем Аристотелем. За этот небольшой срок Александр успел овладеть основами философских знаний, научился ездить верхом на коне, стрелять из лука, биться на мечах.
     Аристотеля Филиппу рекомендовал Гермий. Филипп помнил сына придворного врача Никомаха и достаточно был понаслышен о его успехах на философском поприще. Ему особенно импонировало то, что философ дружил с Исократом, возглавлявшим промакедонскую партию в Афинах.
     Царь очень серьезно относился к воспитанию сына. Ему хотелось иметь для Александра толкового наставника, который разделял бы его политические взгляды и прививал эти взгляды мальчику.
     Окончательное решение о воспитателе сына было принято после встречи с Гермием. В разговоре о достойных учителях юношества Гермий упомянул о своем родственнике Аристотеле и добавил:
     – Аристотель – один из лучших учеников Платона. Мне известно из личных бесед с ним о симпатиях, которые он питает к Македонии.
     Филипп ненадолго задумался. Предложение Гермия совпадало с его намерениями. Аристотель, с которым он когда-то встречался в юношеские годы, ныне приобрел известность в греческом мире. К тому же он долгое время жил в Афинах и ныне пользуется уважением просвещенных афинян.
     – А где же сейчас обитает философ? – поинтересовался Филипп.
     – Он живет на острове Лесбос в городе Митилене.
     Посланцам Филиппа не пришлось уговаривать Аристотеля. Он согласился сразу.
     Царь принял философа как старого товарища. Они долго беседовали, вспоминали прошлое. В конце разговора Аристотель высказал мысль, созвучную политическим планам Филиппа: разрозненность эллинов грозит им большими бедами.
     Спустя несколько дней Аристотель обратился к Филиппу с просьбой позволить ему заниматься обучением Александра где-нибудь подальше от дворцовой суеты.
     Учитель и ученик поселились около маленького городка Миезы, расположенного на берегу реки Стримон. Здесь же поселились сверстники Александра, сыновья македонской знати.
     Свои занятия с юношами Аристотель обычно проводил в живописной тенистой роще. Он умело направлял их внимание на главный смысл излагаемого предмета, оживляя это изложение неожиданными вопросами, ответы на которые должны были давать сами ученики. Юноши увлекались, начинали спорить, а он незаметно подводил их к обобщающим выводам. Так в свое время поступал Сократ. Этим же приемом регулярно пользовался и Платон.
     Александр с восхищением относился к своему учителю, стремясь перенять у него спокойную манеру беседы, умение объяснять сложное простыми словами, выявлять скрытую логику рассуждений собеседников. Особый интерес он проявлял к обсуждению человеческой природы, физических и душевных качеств личности. Тогда частенько на учителя сыпался град вопросов.
     – Учитель! – однажды обратился Александр к Аристотелю. – Как можно определить сущность человека?
     – Через отношение к другим людям, – ответил философ, откладывая в сторону восковую табличку. – Если ты поймешь, что твои друзья – это те, кто готов служить не тебе лично из корыстных побуждений, а посредством тебя всеобщей справедливости, и будешь сам таким же, то сила твоя возрастет пропорционально количеству друзей, умеющих ценить истину, добро и справедливость.
     – А в чем заключается суть мужества? – спросил один из юношей.
     – Мужество? – задумчиво повторил Аристотель. – Мужество – это добродетель, в силу которой люди совершают прекрасные дела, руководствуясь не личной прихотью, а знанием всеобщих законов. Объясню это на примере из Троянской войны. Однажды боги, наблюдавшие за полем битвы, решили внушить троянскому герою Гектору вызвать на единоборство славнейшего из героев-греков. И Гектор обратился к грекам, вызывая их на единоборство. Греки решили бросить жребий. Жребий выпал на Аякса. Надел Аякс доспехи и вышел к месту поединка. Первым бросил свое копье Гектор, но не пробило копье окованный медью щит. Тогда метнул свое копье Аякс. Пробило его копье щит и броню Гектора, хотя в тело и не вошло. Так начался поединок, длившийся довольно долго. Уже в крови были оба героя. И тут, когда схватились они за мечи, чтобы изрубить друг друга, подоспели глашатаи и простерли между ними свои жезлы, приказав кончать бой. На это Аякс ответил, обращаясь к глашатаю троянцев, что последнее слово за Гектором, ведь он вызывал греков на единоборство. Благородный Гектор согласился прекратить поединок и добавил: «Мы после можем еще встретиться с тобой на бранном поле. Но расходясь, почтим друг друга дарами на память о нашей схватке. Пусть вспоминают воины Трои и Греции, что герои бились, пылая друг против друга враждой, но разошлись примеренными, как друзья». Сказав это, Гектор подал Аяксу свой меч, а тот протянул в дар Гектору свой драгоценный пояс. Вы спросите: как здесь сочетаются мужество, добродетель и знание законов? Отвечу кратко. Чтобы стать мужественным, надо научиться ценить героизм в других, включая врагов. А чтобы научиться ценить героизм в других, надо научиться бескорыстно делать добро, надо стать воистину добродетельным. Добро – та мера, которая отделяет хорошее от дурного. Гектор и Аякс не нарушили меры, не сделали ничего подлого друг другу. Они продемонстрировали знание законов справедливых человеческих отношений, обменявшись мирно дарами, хотя кровь, которой они были забрызганы, взывала к мщению. Так и вы должны поступать, беря пример с героев «Илиады». Это и есть процесс учения, процесс познания всеобщих законов, процесс воспитания мужества, ибо серьезное учение требует серьезного к себе отношения, благодаря которому закаляется воля, формируются терпеливость и твердость характера.
     Юноши, взволнованные яркой картиной поединка и объяснением его смысла, молчали. Заключительные слова учителя, словно зерна, пали на подготовленную им почву. Что вырастет из этих зерен?
     Расставшись с учениками, Аристотель направился к дому, где слуга вручил ему письмо. Письмо было от родственников жены, сообщавших о трагической гибели Гермия.
     Гермия захватили в плен персы, которые долго пытали его, стремясь добиться признания в сговоре с Филиппом, а затем распяли на кресте.
     Аристотель был потрясен гибелью друга настолько, что на несколько дней прервал свои занятия с учениками. Смерть друзей, особенно из числа родственников, всегда болезненна.
     Эта трагедия укрепила Аристотеля в мысли о необходимости создания крепкого общегреческого союза для противодействия Персии. В таком духе он и воспитывал Александра, часто подчеркивая, что Эллада могла бы владеть всем миром, будь она объединена. Его слова хорошо запомнились будущему покорителю Азии.
     Приглядываясь к Александру, Аристотель убеждался, что юноша обладает сильным характером и незаурядным умом. Наследник Филиппа с равным упорством бился над решением сложных геометрических задач и в залах гимнасии. При неудачах только крепче сжимал зубы и хмурил лоб.
     После смерти македонского царя учебу пришлось прекратить. Аристотель решил перебраться в Афины. Многим его решение показалось неожиданным, да и сопряженным с определенным риском. Хотя афиняне и склонили голову пред мощью Македонии, но все же тешили себя мыслями напакостить македонцам при удобном случае. И тем не менее философ выбрал именно Афины. Почему?
     Вероятно, этот выбор был продиктован политическими целями. Аристотель скорее всего хотел склонить влиятельных афинских граждан на сторону своего бывшего ученика, а ныне царя Александра Македонского.
     Покидая Пеллу, Аристотель порекомендовал молодому царю своего родственника Каллисфена в качестве советника, секретаря и историка. В этой рекомендации философ учитывал и то, что оба они были сотоварищами по обучению. Учеба и дружба их сплотили, а в будущей жизни такая сплоченность могла сыграть важную роль. Увы, но, как показало время, учитель недооценил порочную силу власти, способную не только вскружить голову, но и выпятить те черты характера, которые в обычных условиях мало дают о себе знать.
     В Афинах Аристотель энергично взялся за создание собственной школы. Новая школа была устроена возле храма Аполлона Ликейского. Здесь находилось здание старой гимнасии и городской сад (перипат). В те времена перипаты часто использовались для преподавания философии и различных наук. Поэтому как-то незаметно слово «перипат» стали отождествлять со словом «схолэ» (школа). Наиболее известными гимнасиями с перипатами являлись Академия, Ликей и Киносарг.
     Довольно часто представителей аристотелевской школы называют перипатетиками (если угодно, «садовниками»), хотя тогда преподавать во время прогулок имели обыкновение и многие другие философы. Но таковы уж прихоти исторической памяти.
     Преподавая в Ликее, Аристотель не порывал связи с Александром Македонским. Правда, со временем в их отношениях начала появляться какая-то напряженность. Аристотель, воспитанный на лучших образцах греческой культуры, боялся, что в характере Александра могут возобладать черты деспота. В своих письмах царю он всячески предостерегал его от упоения властью, призывал ценить искренность и честность друзей, строго карать льстецов и наушников. Однажды он написал Александру: «Старайся же быть скор на добрые дела и медлителен на гнев: первое – царственно и милостиво, второе – отвратительно и свойственно варварам».
     Философ словно предчувствовал, что испытание властью не только закаляет волю и развивает политический разум, но и оставляет в душе рубцы, которые не всегда служат хорошим напоминанием о темных сторонах человеческой души; порой они даже выставляются напоказ для неразумной бравады и торжествующего себялюбия. Эти смутные предчувствия сбылись. Создатель огромной империи возомнил себя равным богам, ему начало чудиться, что он способен вершить не человеческий суд, а суд сверхчеловеческой гордыни. Особенно страшен такой суд в припадках гнева и ослепления яростью. Тогда судья становится скор на несправедливые дела.
     Привыкший с юношеских лет к войне, огню пожарищ и предсмертным хрипам, Александр далеко не всегда считался с философскими наставлениями и нравоучениями. Военные походы – это не перипатетические прогулки в кругу друзей философии.
     После наведения порядка в Греции Александр Македонский много сил вложил в подготовку войск к восточной компании.
     И вот наступает долгожданная весна 334 года.
     Армия Александра под командированием Пармениона пересекла Дарданеллы и вторглась на малоазийское побережье.
     Расположившись со своей свитой и телохранителями на невысоком песчаном холме, Александр наблюдал за выгрузкой войск с подходивших непрерывно судов.
     День выдался погожим. Безоблачное весеннее небо еще не успело полинять от жарких солнечных лучей грядущего лета. Краски природы были яркими, сочными.
     Настроение у царя приподнятое. Он весело скалится в улыбке, созерцая огибающие холм потоки пехоты и легкой конницы разведчиков.
     Вскоре окружающие высоты прочно оседлали отряды легковооруженных пехотинцев и лучников.
     Первое дело сделано.
     Зашевелились и потянулись отряды тяжелой и полутяжелой македонской пехоты, основной ударной силы армии.
     Вслед за пехотой прогрохотали тяжеловооруженные гетайры, конная царская гвардия.
     Не дожидаясь выгрузки таранов и камнеметных машин, Александр взлетает на коня и мчится в голову колонны, готовую молниеносно и смертельно ужалить заслоны противника.
     Над Малой Азией начинает клубиться пыль войны – предвестника жарких битв и дыма пожаров.
     Лазутчики вовремя сообщили персидскому царю Дарию о выгрузке греко-македонских войск. Хотя известие встревожило Дария, но он был уверен, что этот молодой выскочка Александр Македонский будет глубоко раскаиваться в содеянном, если останется в живых. Судя по донесениям лазутчиков, персидское войско значительно превосходит силы противника.
     Рано предвкушал победу Дарий. Его армия стаей воробьев разлетелась под ударами македонской фаланги. Захвачены Милет и Галикарнасс.
     Осень 333 года не принесла Дарию ничего утешительного. На ниве войны богатый урожай собирал другой. Словно пожухлые листья, пала под копыта македонских коней персидская пехота. В панике Дарий бежал, отдавая всю Малую Азию в руки Александра.
     Еще не успели остыть кони, еще не стерт кровавый пот с лиц воинов, а перед победителем встает вопрос: продолжать ли поход в глубь Азии или ограничиться достигнутым?
     Молодая кровь горяча, успехи воодушевляют, воображение искушает. Александр решает двигаться дальше. Цель – полный разгром Ахеменидского царства.
     В 332 году греко-македонская армия появилась в долине Нила. Египтяне встретили Александра с восторгом, видя в нем избавителя от персидской деспотии. Жрецы провозгласили его сыном знаменитого оракула Амона. Тем самым он признавался фараоном, и ему открывался путь к вершине обожествления.
     Перейдя Ефрат и Тигр, Александр устремился туда, где скапливались войска персов.
     Против атакующего противника Дарий бросил конницу и боевые колесницы.
     Летят стрелой кони.
     Визжат, орут всадники, крепко сжимая ногами лошадей
     Грохотом прибоя нарастает шум колесниц.
     Вспенилась волна атаки, разбившись о скалу противника. Закружились персы в смертельном танце.
     Мгновенно оценив ситуацию, Александр во главе своих верных гетайров предпринял дерзкую контратаку.
     Удача на его стороне.
     Дарий опять позорно бежал.
     Перед Александром распахиваются ворота древнего Вавилона, многих других городов и, наконец, его войска маршируют по улицам двух персидских столиц – Пасаргады и Персеполя. В награду за смелость и пережитое богатая добыча – золото и драгоценности царской сокровищницы Персеполя. Это полный триумф полководца и его армии.
     А некогда грозный и могущественный Дарий зайцем бежит в глубь Ирана. Уходя от погони, петляя, не задерживаясь долго на ночевках у пугливого пламени костра, он спасает уже не свою царственную особу, а просто жизнь. Его вот-вот настигнут.
     Нет, живым в руки македонцев не суждено попасть персидскому царю. Он трусливо заколот своими же сатрапами, которые уносятся в ночь на быстрых конях.
     По приказу Александра мертвому противнику оказывают царские почести.
     Все!
     Александр Македонский – законный царь Азии!
     Что делать дальше? Куда повернуть армию? Как управлять империей?..
     Вопросам нет числа.
     Тяжело давит бремя власти. Нарастает раздражительность, все чаще случаются припадки гнева и дикой жестокости, подозрительность становится привычкой. Он уже не доверяет своим сподвижникам. Чувствуя это, они начинают роптать, плести сети заговоров. Смерть заговорщикам! Смерть тому, с кем когда-то слушал лекции Аристотеля! Смерть Филоту, сыну Пармениона, начальника гетайров! Смерть и самому Пармениону, чтобы вдруг не начал мстить за сына!
     То там, то здесь вспыхивают очаги сопротивления. Охвачена антимакедонским движением Бактрия.
     Мечом и огнем карает Александр мятежников. Их главарям отрезают носы и уши, распинают на крестах, отрубленные головы бросают к царским ногам.
     Александр маневрирует. Хотя горные убежища согдийцев разгромлены, а их вожди казнены, брожение продолжается. Александр протягивает руку дружбы знатным людям покоренной Согдианы, женится на Роксане, дочери одного из руководителей сопротивления.
     Война в песках и горах Средней Азии длится уже третий год. Все устали, устал и царь. Он хочет мира, чтобы наслаждаться властью, когда у твоих ног неустанно ползают и раболепствуют все без исключения. Для этого лучше всего подходит восточный дворцовый церемониал. Пусть такое же будет и при дворе божественного Александра. Следует беспощадно карать тех, кто уклоняется от выполнения насаждаемых ритуалов и церемоний. Меньше строптивых – значит меньше заговорщиков.
     Падайте ниц при появлении или лицезрении божественной особы императора!
     Падай и ты, Каллисфен, мой бывший друг детства и родственник мудрейшего Аристотеля!
     Что такое?!
     Не желаешь?!
     Но ведь деспоты не терпят прямоходящих. Или ты этого не знаешь?
     В темницу его, в темницу!
     Бедняга Каллисфен! Тебя Аристотель рекомендовал Александру. Через тебя учитель поддерживал связь с царем. И ты не захотел поменять достоинство на раболепие.
     Это произошло на пиру. Все приближенные при появлении Александра пали ниц, а гордый Каллисфен этого не сделал. Его поступок вызвал явное неудовольствие императора, что не осталось незамеченным. На гордеца обрушился смрадный поток лакейской клеветы. Ему начали приписывать подстрекательство молодежи к заговору против императора.
     Заговор раскрыт!
     Заговорщиков пытают. Однако никто не называет Каллисфена участником или организатором преступного сговора. Впрочем, это неважно. Каллисфен обречен. Он должен погибнуть. И благородный советник императора гибнет в мрачной подземной тюрьме.
     Печальная весть достигает Афины, окутывая трауром дом Аристотеля. А вслед несется шепот, что не поздоровится тем, кто подослал Каллисфена к божественному императору. Так якобы заявил сам Александр Македонский.
     Омерзителен ученик, замахивающийся на учителя. Погас огонек благородства в душе того, кто сейчас владеет едва ли не всем миром. Оборвалась ниточка, связывающая двух великих людей – философа и императора.
     Тем временем в глубинах Азии шла лихорадочная подготовка к новому военному походу. Целью была Индия.
     В 326 году Македонский пересек Инд и без сопротивления вошел в город Такшашилу. Затем, форсировав реку Джелам, греки разбили войска царя Пора, властителя Пенджаба, а самого царя захватили в плен.
     После победы над царем Пенджаба Александр Македонский продолжил победоносное наступление, покоряя многочисленные племена и многочисленные царства. Но в конце концов вынужден был повернуть назад, так как его военачальники стали опасаться мятежа уставших от столь длительного и многотрудного похода воинов.
     Александр с боями прошел вниз по Инду, близ устья которого армия разделилась: часть ее вернулась в Месопотамию морем, а часть, во главе с Александром, двинулась в Месопотамию сушей. Претерпев много лишений, оба войска достигли Ефрата, где соединились с отрядом, посланным ранее через Арахосию (современный Кандагар).
     Оценивая индийский поход Александра Македонского, историки отмечают следующее: во-первых, объектом вторжения греко-македонских войск была не вся Индия, а лишь Пенджаб, входивший в Персидскую империю; во-вторых, эти войска сражались не с мощным противником, представлявшим сильное государство, а с местными правителями, признававшими власть персидского царя. Поэтому относительно легко были разгромлены слабые и разрозненные властители Индии.
     Зимой 324–323 годов Александр предпринял кампанию против племени касситов (коссеев) для обеспечения безопасности пути из Вавилонии в Иран. Затем он занялся планированием морской экспедиции вокруг Аравии в Египет и проектами колонизации побережья Персидского залива. Однако всем этим планам и проектам не суждено было осуществиться, так как вначале июня 323 года Александр заболел и вскоре умер.
     За десятилетний срок Александр Македонский создал грандиозное государство, простиравшееся от Египта до берегов Инда, от Черного моря на севере до Персидского залива на юге. Но эта мировая держава сразу после смерти ее основателя распалась на несколько больших частей, которые в виде монархических объединений просуществовали довольно долго.
     Важной стороной деятельности Александра в покоренных областях было градостроительство. Традиция приписывает ему основание 70 городов, но цифра эта, по мнению историков, весьма преувеличена. Можно только утверждать одно, а именно: при Александре на Востоке появилось много центров городской жизни – от Александрии в Египте до Александрии в Опиане, на восточном берегу Инда. Новые города находились на важных военно-стратегических и торговых путях, выступая связующими звеньями между сатрапиями. Эти города сыграли свою положительную роль в укреплении международных торговых и культурных контактов. Например, некоторые историки не без оснований полагают, что в результате индийского похода Александра для купцов открылись новые сухопутные и морские пути, связавшие Индию с Западом. В частности, они ссылаются на древнегреческого историка и географа Страбона (64/63 год до нашей эры – 23/24 год нашей эры), писавшего, что Оксус (Амударья) служила главной дорогой, по которой индийские товары достигали Европы через Каспийское и Черное море.
     После смерти императора афиняне попытались найти предлог, чтобы наказать Аристотеля за его промакедонские симпатии. И предлог вскоре был найден. Жрец Евримедонт обвинил философа в религиозном нечестии. Зная, чем ему это грозит, Аристотель решил не доставлять афинянам удовольствие попинать философа ногами, втоптать его имя в грязь и в довершение ко всему лишить жизни. Он покидает Афины и поселяется на острове Эвбея, находящемся у восточных берегов Аттики. Там и прошли остатки его дней.
     Тайна окутывает уход Аристотеля из жизни. Некоторые биографы Стагирита считают, что философ принял яд. Вполне возможно, ибо последние годы жизни Аристотеля были безрадостны. Смерть его датируется 322 годом.
     Ох, как труден извилистый путь к вершине Истины, скрывающейся в облаках! Но другого не дано. Не каждому удается ступить на эту тропу, но еще меньше тех, кто способен осилить хотя бы малую часть пути.
     Достиг ли Аристотель вершины?
     Спросите об этом облака.
     Прочтите его труды.
     Философия Аристотеля дает ответы на важные для человеческого разума вопросы и ставит много новых.
     Что собой представляет в целом философское учение великого греческого мыслителя?
     Аристотель радикально переосмыслил платоновское учение об «идеях», сообразно которому вся земная реальность возникает из бесформенной, хаотичной материи. Характерно, что в своих философских сочинениях Платон нигде не говорит о том, что два мира – мир идей и мир вещей – разделены непреодолимой пропастью. Продолжая взятый Сократом курс на то, чтобы «видеть единое во многом», он утверждает незримое единство двух миров. Более того, мир вещей – это «третий мир» по отношению к «светлому миру идей» и «темному миру хаоса».
     Наличие такого рода идей Аристотель не отрицал. Он не мыслил себе мира без их существования. Но строптивый ученик Платона был категорическим противником постулирования особого самостоятельного мира – мира идей. По Аристотелю, идея вещи находится внутри самой вещи, то есть идея вещи есть ее сущность. В этом заключается принципиальное отличие аристотелевской философии от платоновской.
     С точки зрения процесса познания идея есть понятие, выражающее некоторую сущность. Эта познавательная установка определяет подход Аристотеля к логике (аналитике) как инструменту всякой науки. Задачу логики он усматривает в исследовании методов, с помощью которых строятся умозаключения и осуществляются доказательства.
     Аристотель не был умозрительным мыслителем, витающим в облаках. И вот вам пример.
     К числу жизненно важных благ Аристотель относит богатство, но богатство не как цель, а как средство для достижения более высоких благ, имеющих духовную природу. Из этого следует, что богатством надо пользоваться, а не просто владеть некой суммой хозяйственных (материальных) благ, представляющих в своей пассивной форме хотя и социально внушительный, но все же мертвый груз. Иными словами говоря, нельзя быть собакой на сене, то есть другим не давать и самому не использовать. Поэтому богатство представляет реальную ценность лишь тогда, когда оно идет на пользу благим целям, подчиняется им. В данном случае скупость и расточительность – две дурные крайности, отрицательно сказывающиеся на духовном и физическом здоровье личности. Золотой серединой является щедрость умного человека, знающего во всем меру и понимающего, что в загробный мир не перетащить всех материальных ценностей, накопленных прижизненно.
     Каковы причины, понуждающие людей к стяжательству и мотовству?
     Это – деньги. Появление денег как средств обмена, с одной стороны, упростило удовлетворение необходимых жизненных потребностей в пище, одежде, жилье, а с другой стороны, породило новые потребности, включая дурные (например: беспредельное денежное обогащение, алчность и т. п.). Средство обмена перестало быть средством и стало для некоторых людей самоцелью. В результате отношения социального общения начали все чаще оцениваться денежными мерками.
     Поскольку денежная форма общения – наиболее характерная черта государственной жизни, постольку роль государства исключительно важна для поддержания социального баланса между производителями и потребителями, между богатыми и бедными, то есть между людьми разных социальных категорий. Однако, по Аристотелю, этим отнюдь не исчерпывается роль государства в жизни общества. Главной задачей государства является установление и поддержание благой (умеренной, разумно соразмерной) жизни.
     Но как все это согласуется с аристотелевской защитой рабовладения?
     Ответ на этот вопрос тесно связан не столько с этическими взглядами Аристотеля, сколько с его государственно-правовым учением, в центре которого находится понятие собственности, до сих пор являющееся камнем преткновения для многих юристов и экономистов.
     Понятие собственности предполагает разграничение двух форм владения – владение по природе и владение по установленному закону. Скажем, владение (обладание) хорошим зрением, слухом, физическим здоровьем и т. п. – это владение по природе (обладание телесно-природными свойствами). Владение же несобственными телесно-природными вещами в рамках совместной жизни многих людей подразумевает наличие некоторой договоренности о приемлемых для всех формах общения. Часть из этих форм складывается стихийно, естественным путем и приобретает силу обычая, традиции (обычное право, то есть право по обычаю). Другие формы устанавливаются по договору и поддерживаются авторитетом государства, закрепляющим договорные обязательства в виде государственных законов. В условиях государственной жизни владение некоторыми вещами определяется теми правами, которыми государство наделяет граждан после фиксации установленных между ними взаимных обязательств. Таким образом, собственность в строгом смысле слова есть государственно-договорное право владения теми или иными вещами.
     С этой точки зрения рабовладение можно и нужно оценивать не как естественное обладание другими людьми в силу природных законов, а как естественное (вещественно зримое) проявление государственной жизни, где одни властвуют, другие подчиняются, где одни производят хлеб насущный, другие же услаждают наш слух игрой на кифаре, то есть где существует широкое разделение труда, предполагающее денежный обмен. Подобный обмен неизбежно приводит к дифференциации людей и специализации их форм деятельности, тем самым закладывая фундамент рабовладения как необходимого для государства принуждения с целью выполнения наиболее тягостных для людей работ. В данном случае раб оценивается не как человек, а как домашнее животное, производительно используемое в качестве собственной рабочей силы организатора производства в лице рабовладельца, то есть владельца овеществленной в конкретном теле индивидуума рабочей силы, а не владельца полноценной человеческой личности. Такими «правами» обладают лишь тираны, живущие по законам собственных прихотей и капризов. Чтобы не уподобиться тирану, рабовладелец, живущий в демократическом полисе, должен рассматривать раба как телесно зримую вещь, ценную и полезную в домашнем обиходе. Не случайно в римском праве раб называется «вещью» (лат. res). Это позволяет хотя бы на словах обходить стороной сложный и спорный вопрос о сущности человека и его естественных правах.
     Обезличивая раба, рабовладельческое общество на какое-то время усиливает свой производственный потенциал и одновременно усиливает свою воинственность, военную агрессивность, ибо превращать тем или иным способом собственных сограждан в рабов – значит размывать грань между человеком-собственником и вещью-собственностью, между правом и бесправием, между законом и беззаконием. Но тогда все люди становятся потенциальными рабами, а рабы – потенциально свободными людьми. Поэтому рабов следует искать за границами культурного мира, очерченными рамками государства для жизни свободных граждан.
     Насильственное принуждение других народов к рабству с помощью военной силы делает военное сословие одной из главных социальных групп полиса и распространяет принцип принуждения в его смягченной форме на всю государственную жизнь.
     Государственное принуждение граждан должно осуществляться на законных для всех основаниях. В противном случае власть государства может смениться властью тирана. К числу таких законных оснований относится право владеть рабами и принуждать их властью закона трудиться во имя всеобщего государственного блага, удовлетворяя потребности отдельных законопослушных граждан.
     Внутри полиса носителями принудительной государственной власти должны быть, по Аристотелю, авторитетные, уважаемые и состоятельные граждане, из числа которых образуется законосовещательный орган, заботящийся о благе государства и регулирующий общественные отношения с учетом интересов различных гражданских групп.
     С хозяйственно-прагматической точки зрения Аристотелю нельзя отказать в доказательности и убедительности многих из приводимых аргументов в пользу рабовладения, хотя с этической точки зрения эти аргументы выглядят удручающими, к тому же на фоне критики института рабства его современниками. Вероятно, это несколько угнетало и самого Аристотеля, который, как отмечают многие историки философии, колебался во взглядах на различные аспекты рабства.
     В поисках ответа на чрезвычайно острые социально-политические вопросы греческий философ все более дифференцирует этику и право, связывая последнее с хозяйственной жизнью общества и его государственным устройством.
     Аристотель разделяет все право на две основные части – на изменчивые человеческие постановления, во многом зависимые от людских капризов, и на неизменные веления природы, которым абсолютно чужды сиюминутные порывы. Первые касаются известных типов государственной власти.
     В качестве главных форм государственного устройства философом выделяется демократия и олигархия. Демократия – это такой государственный строй, при котором верховная власть подчиняется воле большинства, состоящем преимущественно из малоимущих и неимущих, которые в любом обществе представляют подавляющую его часть. При олигархии власть принадлежит аристократическому, богатому и просвещенному меньшинству.
     Демократы и аристократы заботятся главным образом о своих собственных социально обусловленных интересах, придавая мало значения всеобщей государственной пользе. Они слишком различны по своему общественному положению, материальному благосостоянию и культурному уровню, чтобы найти общий язык для достижения конструктивного взаимопонимания. Поэтому наилучшим государственным устройством Аристотель резонно считает такое устройство, при котором власть находится в руках тех, кого можно отнести к среднему сословию, то есть к разряду относительно зажиточных людей, занимающих среднее положение между богатыми и нищими.
     К какому типу относится государственное устройство, где власть повинуется воле среднего сословия?
     Скорее всего это тип умеренной демократии, которую Аристотель называет политией. Полития тем хороша, что здесь в интересах общей пользы правит большинство, состоящее из средних по жизненному достатку граждан.
     Аристотелевское учение о государстве и роли «среднего класса» в нем будет с энтузиазмом воспринято в период буржуазного государственного строительства. Греческого философа даже зачислят в провозвестники буржуазного мироустройства.
     Многие из аристотелевских идей о государстве и праве нашли свое развитие в эпоху, условно называемую эллинистической, начавшуюся со смертью Александра Македонского и закончившуюся в первые десятилетия нашей эры.
     После Аристотеля еще многие века успешно развивалась мысль античных философов, ставя и решая неимоверно сложные мировоззренческие и познавательные задачи. Свою лепту внесли и римские философы-стоики, оказавшие сильное влияние не только на развитие философии, но и античной юриспруденции, теоретический и практический опыт которой до сих пор является достойным образцом для подражания. О последнем стоит сказать отдельно и много хорошего.
     А судьи кто? Население Апеннинского полуострова к середине I тысячелетия до н. э. отличалось большой этнической пестротой. Древнейшим из племен были лигуры, жители северо-западного побережья Италии. В восточных областях полуострова жили племена, языки которых относились к одной из ветвей индоевропейской языковой семьи. На юго-востоке обитали так называемые иллирийские племена.
     Большинство населения Италии к середине III тысячелетия до н. э. составляли италийские племена, пришедшие в эти земли на рубеже II и I тысячелетий до н. э. из придунайских областей.
     В I тысячелетии до н. э. в Италию начинают проникать этруски, финикийцы и греки. Примерно до середины этого тысячелетия в Средней и Северной Италии господствовали этруски. Финикийцы имели постоянные колонии на Сицилии, Сардинии и Корсике. В VIII–VI веках до н. э. греки заселили побережье Южной Италии и Сицилии.
     Позже других древних народов поселились в Италии кельты, которых римляне позднее стали называть галлами. Вторжение кельтов в Северную Италию произошло в середине I тысячелетия до н. э. Местом своего обитания они выбрали долину реки По.
     В конце II тысячелетия до н. э. обширную область на западе Средней Италии наводнили племена латинян.
     Рим возник на левом берегу Тибра в исконном месте проживания латинян. В VIII веке до н. э. Рим начал подчинять себе города латинян.
     В VII–VI веках до н. э. этруски установили свое господство в Северной и Средней Италии. Рим тоже попал в сферу их влияния. При этрусских правителях Рим стал довольно крупным центром ремесла и торговли. Тогда же его обнесли фундаментальной каменной стеной и соорудили канализацию, действующую и поныне. Был построен и первый цирк для гладиаторских боев, воздвигнут храм Юпитера, который стал главной святыней римлян.
     От этрусков римляне унаследовали более современный плуг, письменность, так называемые римские цифры и даже одеяние – знаменитую тогу.
     Царский период в истории Рима длился с VIII по VI век до н. э. В этот период главными политическими органами римлян являлись царь, сенат и народное собрание.
     Царь (рекс) был не только верховным владыкой, но также верховным жрецом и военным главнокомандующим.
     Отличительная черта римской монархии того времени заключалась в ее нединастичности. Царская власть имела выборный характер. Вновь избранный царь проходил процедуру особого посвящения для приобретения права сноситься с богами. Эта процедура сакрального посвящения называлась инаугурацией.
     В период междуцарствия после смерти царя верховная власть переходила к сенату.
     Древнеримский сенат состоял из всех родовых старейшин. Позже принцип родового представительства был сменен царскими назначениями сенаторов.
     Роль сената по отношению к царю являлась чисто совещательной, то есть по предложению царя сенат обсуждал те или иные вопросы и выносил по ним заключения, не имеющие для царя обязательной силы, хотя фактически они были настолько весомы, что царь не мог с ними не считаться.
     Важной функцией сената по отношению к обществу было утверждение законов, принятых в народном собрании.
     Народное собрание – это собрание всех взрослых мужчин, способных носить оружие и признанных равноправными. Оно собирается не стихийно, а по инициативе царя, который вносит туда свои предложения. Эти предложения не обсуждаются, а принимаются или отвергаются устной подачей голосов.
     В основе организаций народных собраний лежит представительство от курий.
     Римское общество традиционно делилось на трибы, курии и роды. Последние состояли из многочисленных по составу семей, ибо древнеримское государство не знало отдельных индивидуумов как самоценных личностей. Во внутрисемейные отношения государство не вмешивалось, вполне довольствуясь деловыми отношениями с главами семей.
     Роды объединялись в курии. В каждой курии насчитывалось десять родов. Затем шли трибы, состоявшие из десяти курий. Курии выполняли роль своеобразных посредников между родом и трибом.
     Историки полагают, что скорее всего римская курия по своему происхождению – это прежде всего боевая единица римлян, важная часть народного ополчения.
     Вне принадлежности к одному из родов нельзя было считаться полноправным римлянином.
     Полноправные граждане именовались патрициями, то есть теми, кто мог указать своего отца (главу семьи) и свой род. Следовательно, патриции по своему историческому происхождению были коренными и потому полноправными жителями Рима. Только они могли быть носителями царской власти и попадать в сенат. Кстати будет заметить, что сенаторы назывались патрес. Отсюда и происходит название «патриции» для лиц, могущих быть сенаторами.
     Постепенно из старейших римских родов выделилась богатая аристократия, узурпировавшая наименование «патриций».
     К числу неполноправной части населения относились клиенты и плебеи, не говоря уже о рабах.
     Клиент – это тот, кто находится в личной и наследственной зависимости от патрона из патрициев. Он входит в состав семьи последнего, носит родовое имя своего покровителя, обязан следовать за ним на войну, оказывать ему материальную поддержку и нематериальный пиетет. Патрон же, со своей стороны, должен защищать клиента перед третьими лицами, ибо клиент не обладает гражданской правоспособностью, то есть не может осуществлять свои права судебным порядком, хотя и может на законных основаниях приобретать имущество, вступать в договоры и т. д. Юридическую защиту он получает только посредством патрона.
     По сравнению с клиентом плебей, не принадлежа ни к одному из патрицианских семейств, является юридическим лицом, но не в полной мере. Он признается самостоятельным членом римского общества и в области имущественных прав равен патрицию. Однако браки между патрициями и плебеями считаются незаконными. Кроме того, плебеи не имеют никаких прав в области политических отношений. Находясь вне патрицианской родовой организации, они не могут участвовать в народных собраниях и потому остаются чуждыми политической жизни общества.
     Римляне очень рано стали отделять право светское, человеческое от права божеского. Многие деяния, безразличные для светского права, считались нарушающими предписания религии и по приговору сакрального суда навлекали на виновного то или иное наказание. Семейные и международные отношения находились в зависимости от норм сакрального права. Так, в сфере семейной жизни вмешательство жрецов (понтифов) вызвало религиозную форму брака. Что же касается международных отношений, то учреждением, компетентным в решении этих вопросов, являлась коллегия фециалов. Перед объявлением войны фециалы отправлялись в качестве послов к неприятелю и в случае безуспешности переговоров бросали копье с пограничной черты в неприятельскую землю. Таким образом, влияние сакрального права, особенно в древнейший период римской истории, было весьма значительно.
     Приблизительным хронологическим рубежом между царским и республиканским периодами римской истории считается 510 год до н. э. Согласно преданиям, в этот период произошло восстание римлян против последнего этрусского царя Тарквиния Гордого, который вынужден был спасаться бегством.
     Эпоха республики продолжалась с конца VI века по 30 год до н. э.
     С появлением республики усилилась борьба между патрициями и плебеями. Замена царской власти двумя избираемыми на год консулами не только не принесла плебеям ощутимых выгод, но поставила их в еще более унизительное положение. Дело в том, что консулы избирались только из патрициев и тем самым плебеи попадали в еще большую зависимость от своих политических противников, чем это было при сравнительно независимых царях.
     По преданию, в 494 году значительная часть плебеев, доведенных бедственным экономическим и правовым положением, оставила Рим и перешла на Священную гору с намерением основать там свой город. Патриции, боясь лишиться части трудоспособного населения и получить у себя под боком опасного врага, пошли на некоторые уступки. Они заключили с плебеями соглашение, подтвержденное клятвой сакрального характера, ставящей соглашение под религиозный контроль. Главным пунктом этого соглашения было учреждение плебейских трибунов, то есть за плебеями признавалось право избирать из своей среды двух представителей, которым предоставлялась власть защищать их интересы в случае антиплебейских распоряжений и постановлений патрицианских консулов. Для помощи трибунам выделялись два плебейских эдила. Как трибуны, так и эдилы обеспечивались особой охраной: всякое лицо, посягнувшее на них, объявлялось нарушителем священной клятвы и сурово каралось.
     Утвердив свою сословную организацию, плебеи под предводительством трибунов начали требовать кодекса, который заменил бы так называемое обычное право (право по обычаю), допускающее разнообразные толкования, а следовательно, и произвол. Писаный кодекс должен был ясно определить юридическое положение плебеев по отношению к патрициям. И вот после длительной и упорной борьбы были оформлены Законы XII Таблиц, сыгравшие исключительно важную роль в последующем правотворчестве римлян. Произошло это в 451–450 годах.
     Кодификация обычного права была поручена комиссии «десяти мужей» из числа патрициев. Результатом ее работы и явились Законы XII Таблиц, записанные на медных пластинках и выставленные для всеобщего обозрения.
     Главное место в Законах XII Таблиц занимали нормы гражданского, семейного и уголовного права, а также судебного процесса и правил о погребении.
     Законы XII Таблиц в течение многих веков пользовались большим авторитетом у просвещенной римской публики. Показательно, что во времена Цицерона мальчики заучивали XII Таблиц наизусть.
     В 445 году плебейский трибун Канулей провел закон, допускающий запрещенные ранее браки между патрициями и плебеями. Этот закон имел большое социально-политическое значение, выводя плебеев из унизительного положения чужаков в своем обществе и открывая перед ними возможность занимать государственные должности.
     Вскоре после обнародования закона Канулея плебеи выдвинули требование о допущении их к консулату. Патриции в конце концов были вынуждены пойти на хитрую уступку, выразившуюся в том, что они вовсе ликвидировали должность консулов и заменили ее военными трибунами с консульской властью, в состав которых могли быть избраны и плебеи.
     Спустя примерно сто лет была восстановлена консульская власть с условием, что один из консулов должен быть непременно плебеем.
     К концу IV века плебеи становятся вполне равноправными с патрициями. Ожесточенную политическую борьбу между двумя сословиями отныне можно считать законченной.
     В ходе этой борьбы и последующего исторического развития наметились существенные отступления от норм Законов XII Таблиц. Были сделаны важные шаги по устранению излишних формальностей, мешавших обращению товаров в масштабах государства. Наступил момент, когда равенство частных лиц (граждан), участвующих в правоотношениях, стало тем фундаментом, на котором развилось классическое римское право, характеризующееся детальной разработкой всех наиболее важных правоотношений, порожденных интенсивным производством и товарооборотом. Все это позволило превратиться римскому праву в право частной (индивидуально-гражданской) собственности. Любопытно, что с возникновением капитализма участники свободной рыночной конкуренции потребуют тех же прав, какими обладал «деловой человек» в римском обществе.
     С установлением империи законодательная деятельность народных собраний прекращается. Вместо народных собраний законодательным учреждением делается сенат. Однако со временем инициатива сенатских постановлений сосредоточивается в руках императора. Его предложения вносятся в сенат и всегда беспрекословно утверждаются. В результате право развивается главным образом благодаря императорским указам.
     Императорские указы (эдикты, декреты и т. п.) вначале не имели силы юридического закона, поскольку на первых порах император законодательной власти не имел. Однако постепенно эта власть переходит в его руки, и юристы начинают приписывать императорским конституциям силу «как бы закона» (лат. legis vicem). Данную юридическую силу они выводят из того закона, которым каждому императору вручается его власть. Отсюда затем делается вывод, что все императорские указы, наказы, предписания и т. п. создаются как настоящие законы.
     В начале императорского периода влияние юриспруденции на общественную жизнь значительно возрастает благодаря следующему обстоятельству. Императоры все чаще начинают предоставлять особую привилегию наиболее известным юристам. Суть этой привилегии состоит в том, что юристы получают право давать тяжущимся сторонам свои решения как бы от имени императора и с обязательной для судьи силой. Такие решения, обязательные только для одного данного дела, служили весьма важным руководством и для других однотипных случаев, тем самым являясь важным средством развития права.
     С умножением источников права и накоплением правовых знаний усложнялось юридическое обучение, возникала настоятельная потребность в его реформе и систематизации в педагогических целях. В период империи юридическое обучение начинает распадаться на две стадии: институция, то есть преподавание ученикам основных положений и принципов гражданского права в связи с чтением соответствующих источников (Законов XII Таблиц и т. п.); инструкция, то есть совершенствование знаний и опыта посредством участия в консультациях патрона, выступающего защитником своих клиентов на суде.
     Чаще всего обучение юриспруденции проходило у одного и того же учителя, но порой ученик, пройдя первую стадию, для получения дальнейшего образования переходил к другому учителю. Эта специализация, углубляясь, привела к появлению постоянных училищ, причем некоторым из юристов отводились с этой целью государственные помещения.
     Со временем преподавание права перестало ограничиваться пределами Рима. Отдельные юристы-практики и преподаватели появляются в провинциях. Более того, такие провинциальные учебные заведения, как школы в Берите, Александрии и Цезарее, приобретают большую известность.
     В период абсолютной монархии юридическое обучение сосредоточилось в различных академиях. Обучение длилось обычно 4 года. В течении этих лет ученики знакомились с юриспруденцией посредством чтения и толкования наиболее известных литературных произведений юристов-классиков.
     Если в эпоху республики главными в деятельности юристов служили практические консультации, то в период империи они занимаются не только практикой, но и теоретическими разработками права. В это время развивается богатейшая юридическая литература. Отчасти причиной тому явились изменения в структуре социальных ценностей. Так, например, с установлением империи политическая карьера в старом республиканском смысле потеряла свою прежнюю привлекательность, и многие аристократы стали переключаться на занятия философией, литературой и юриспруденцией. Последняя как бы сменила политическое искусство, ибо сделалась наиболее верным средством для достижения высоких ступеней на имперской службе. Этот период в истории римской юриспруденции принято называть классическим.
     В царствование императора Августа (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) особенно прославились два юриста-сверстника и антагониста в жизни и юриспруденцуии – Марк Антистий Лабеон и Кней Атей Капитон. Первый происходил из аристократического рода и по своим политическим убеждениям принадлежал к сторонникам республики. Лабеон много времени уделял преподавательской деятельности и литературной работе. Капитон происходил из незнатного рода и принадлежал к партии нового государственного режима. Он преуспел на политическом поприще. Его литературное наследие не столь богато, как наследие Лабеона. От этих двух юристов пошли две различные школы в юриспруденции. Школа, ведущая начала от Лабеона, получила название по имени его ближайшего ученика Прокула – прокульянская. А школа, ведущая начало от Капитона, стала именоваться сабиньянской по имени его ученика Сабина.
     Из блестящей плеяды юристов, группировавшихся вокруг этих школ, заслуживают прежде всего упоминания: Гай Кассий Лонгин, Целлий Сабин, Ювент Цельзий (Цельс), Сальвий Юлиан и Секст Помпоний.
     Рядом с указанными юристами II века н. э. видное место занимает загадочная фигура Гая, о жизни которого ничего неизвестно, как неизвестно и его полное имя. Любопытно, что его современники ничего о нем не упоминают. Известность Гая начинается только с IV века, когда его «Институции» делаются настольной книгой многих юристов. Эти «Институции» представляют собой элементарное изложение гражданского права с очень ценными для потомков историческими экскурсами. Важно подчеркнуть, что они легли в основу Институций византийского императора Юстиниана (482 или 483–565 гг. н. э.), благодаря которому последующие поколения европейских ученых и юристов-практиков получили доступ к классическому римскому праву в его кодифицированном виде.
     В конце II и начале III века развитие классической юриспруденции достигает кульминационного пункта. Ее наивысший подъем связывается с именами трех юристов эпохи династии римских императоров Северов (133–235 гг. н. э.), при которых ясно наметилась тенденция к неограниченной императорской власти. Этими юристами были: Эмилий Папиниан, Павел и Доминиций Ульпиан. Самым выдающимся из них является Папиниан, родом из Сирии. Он был связан узами товарищества, дружбы и даже родства с Септимием Севером (по линии второй жены императора), при котором занимал высокие государственные должности и пользовался огромным влиянием. После смерти своего покровителя и друга Папиниан попытался установить мир между двумя братьями Северами – Каракаллой и Гетой, чем навлек на себя гнев Каракаллы. Когда после убийства брата Каракалла потребовал от Папиниана, чтобы тот составил речь, оправдывающую убийство, то в ответ услышал решительный и смелый отказ. За этот отказ Папиниан поплатился головой. Как отмечают историки, для юристов позднейших времен Папиниан являлся первым и непререкаемым авторитетом.
     Двумя ближайшими современниками Папиниана были Павел и Ульпиан, одно время работавшие у него помощниками и написавшие много юридических произведений. После этих корифеев классическая юриспруденция начала быстро клониться к упадку.
     Продолжительные и кровавые смуты, наступившие после Северов, обнаружили необходимость реорганизации государства, и она была осуществлена вначале императором Диоклетианом (243 г. – между 313 и 316 гг. н. э.), а затем императором Константином (ок. 285– 337 гг. н. э.). В результате данной реформы император окончательно был признан абсолютным монархом, стоящим выше закона, а граждане (лат. cives) превратились в подданных (лат. subjecti). Однако династического характера эта монархия не приобрела. Вопрос о престолонаследии остался неурегулированным. В идеале избрание императора принадлежало сенату, но фактически преемник указывался самим императором или же провозглашался войском.
     Еще одним важным следствием Диоклетиановско-Константиновской реформы явилось разделение империи на две части – Восточную (лат. Oriens) и Западную (лат. Occidens). Диоклетиан первым пришел к мысли о необходимости разделения империи на две половины для облегчения процесса управления сложной государственной жизнью в масштабах огромной по территории, разноязыкой и многонациональной империи. Но при этом одна половина должна была подчиняться другой, не претендуя на большее. На деле же подобное разделение привело к распаду империи на два совершенно отдельных и совершенно самостоятельных государства. Свою лепту внесли и варвары, покорившие во второй половине V века Западную Римскую Империю. Правда, она была восстановлена еще раз императором Юстинианом, но после его смерти Запад откалывается вновь и на этот раз уже окончательно, а для Востока кончается Рим и начинается Византия.
     Установление абсолютной монархии привело к падению авторитета сената и существенному изменению его функций. Этому немало способствовало создание второй столицы Константинополя и учреждение второго константинопольского сената, вследствие чего оба сената превратились в разновидность обычных городских советов. От прежнего общегосударственного значения у двух сенатов осталась только пустая форма.
     Появление двух столиц, знаменующих собой разделение империи, отразилось не только на государственном устройстве и механизме управления, но и в структуре римского права, в частности римского гражданского права. Прежде всего имеется в виду замена так называемого формулярного (ординарного) судебного процесса процессом экстраординарным. Если в ординарном процессе разбирательство дела и сам приговор покоились на соглашении сторон, то теперь весь процесс строится на начале власти (лат. imperium), приговор же является не мнением третейского судьи (лат. sententia), а властным приказом (лат. decretum).
     Экстраординарный судебный процесс резко ограничивает принцип публичности. Отныне суд осуществляется не на глазах всех желающих, как это имело место в формулярном процессе, а в закрытом помещении, куда доступ публики ограничен. Вместе с тем стремительно развивается письменность в судебном производстве (почти все происходящее в суде заносится в судебный протокол). Наконец, судебный процесс перестает быть бесплатным, и теперь тяжущиеся стороны должны вносить определенные судебные пошлины на покрытие канцелярских расходов и т. п.
     Завершающим этапом в развитии римского права явились кодификации императора Юстиниана. Этой кодификацией многовековая опыт работы античного мира был подытожен и сведен в компактную форму.
     По мнению многих историков, редко о ком из исторических лиц так трудно судить, как о Юстиниане. О нем можно одновременно сказать много хорошего и много дурного.
     Юстиниан, император (базилевс) божьей милостью, был всего лишь царственным выскочкой, выходцем из бедных иллирийских крестьян, волею судьбы возведенный на трон цезарей. Ему очень повезло с дядей Юстином, тоже бывшим крестьянином из Македонии, ставшим благодаря своей армейской закалке, дворцовым интригам и поддержке военных императором Византии Юстином I. Будучи бездетен, Юстин с ранних пор принял заботливое участие в воспитании сына своей сестры Флавия Петра Савватия Юстиниана. Он вызвал юношу, проживавшего в глухой деревушке Верхней Македонии, в Константинополь и дал ему приличное образование. Сам этот бравый вояка еле умел читать и писать.
     Племянник старательно посещал разные школы, проникаясь все глубже духовной культурой Древней Греции и Рима. Когда счастливый случай облек его дядю порфирой, Юстиниан оказался вполне подготовленным к тому, чтобы быть ему умным советчиком и верным помощником.
     Довольно быстро молодой родственник императора Юстина стал одним из первых лиц империи, сделавшись патрицием, консулом, главнокомандующим войск столичного гарнизона. В конце концов дядя усыновил племянника и приобщил его к управлению державой.
     Когда Юстин умер в августе 527 года, его племянник не встретил ни малейшего затруднения к тому, чтобы стать его преемником. К тому времени Юстиниан уже имел зрелый политический ум и сложившийся характер. Строгим православием он нравился церкви, а ревностным благочестием стяжал похвалы и уважение римских первосвященников. Пышными празднествами, ознаменовавшими время исполнения своих государственных обязанностей на высоких должностях, он приобрел поклонение простого люда. Будущий император умел льстить сенату, угождать аристократии и располагать к себе плебс. Любил роскошь, расточительность и женщин. Правда, его связь с танцовщицей Феодорой и тот несколько скандальный брак с ней бросали тень на репутацию молодого государственного мужа, но ведь добрейший император Юстин сам был женат на женщине низкого происхождения. Поэтому он с известной долей понимания и даже сочувствия отнесся к безумной страсти своего племянника.
     В те времена закон возбранял сенаторам и высшим сановникам жениться на женщинах рабского происхождения, на трактирных служанках и актрисах. Чтобы доставить удовольствие Юстиниану, император отменил данный закон, и обворожительная Феодора стала полноправной супругой наследника престола, что выразилось в возведении ее в высокое достоинство патрицианки.
     Много интересного о жизни и деятельности Юстиниана поведал известный историк и современник императора Прокопий Кесарийский, сириец по происхождению, родившийся в конце V века. С ранних лет Прокопий состоял при полководце Велизарии в качестве летописца и советника по юридическим вопросам. Какое-то время он жил в Константинополе в близости ко двору. Считается автором восьми книг, включая знаменитую «Секретную Историю», которая была найдена в начале XVII века библиотекарем Ватикана Николой Аллемани. Имеется русский перевод «Секретной Истории» (Юрьев, 1899).
     «Секретная История» была написана в 550 году. Прокопий видел империю на краю гибели, возмущался поведением Юстиниана, поскольку никогда не питал особой любви к базилевсу и считал его лично ответственным за все беды империи. Свои настроения и оценки происходящих событий летописец запечатлел на страницах «Секретной Истории», не пожалев черных красок для портрета императора и его супруги, хотя в других сочинениях он безмерно прославлял гений Юстиниана.
     По телосложению, писал Прокопий, Юстиниан был роста среднего, плотный, но не толстый; лицо имел круглое, цвет лица – румяный, голову – скорее красивую. Другой летописец добавляет, что нос у Юстиниана был прямой, волосы – вьющимися, которые, как и усы, рано засеребрились проседью.
     Чтобы иметь деньги для реализации своих честолюбивых замыслов и осуществления военных походов, Юстиниан, по свидетельству Прокопия, непрерывно умножал налоги и взымал их с беспощадной жестокостью. Император предоставил полный простор алчности и лихоимству своих чиновников, лишь бы только деньги исправно поступали в казну.
     Императрица Феодора имела на Юстиниана неограниченное влияние. Она умела быть твердой и решительной. Активно вмешивалась в государственные дела и религиозные споры той эпохи.
     Ее биография довольно любопытна.
     В первые годы VI века в Константинополе проживал бедняк по имени Акакий, а по профессии сторож медведей в городском амфитеатре. Это был отец Феодоры.
     Рано лишившись отца, Феодора росла со своими сестрами под присмотром не слишком строгой матери. Ее старшая сестра Комито поступила в театр и пользовалась там определенным успехом.
     Совсем еще ребенком Феодора вступила на подмостки, помогая сестре. Со временем сама стала известной актрисой.
     Она была очень хорошенькой женщиной невысокого роста, грациозной, с большими черными глазами, весьма живо взиравшими на мир.
     Феодоре исполнилось двадцать пять лет, когда ее встретил Юстиниан.
     Талантливая и красивая актриса, сообразительная, остроумная и веселая женщина. Такой ее увидел будущий император. Увидел и влюбился.
     В день Пасхи 527 года Феодора вместе с Юстинианом была торжественно коронована в святой Софии руками патриарха и, по обычаю византийских государынь, явилась для получения одобрения и приветствий от народа в тот самым ипподром, который являлся свидетелем ее театральных дебютов.
     К портрету этой незаурядной женщины следует добавить, что она была религиозна и даже набожна. Тем не менее церковь подозревала ее в ереси. Впрочем, она и не скрывала, хотя и не афишировала, что исповедует учение монофизитов, которые признавали лишь одну божественную сущность в лице Иисуса Христа. Мало того, Феодора, будучи натурой страстной, горячей и неукротимой, толкала супруга на тот же путь, что очень беспокоило православную церковь.
     Судя по всему, Феодора понимала, как опасны для империи политические и религиозные распри. Она стремилась вернуть в духовное и политическое лоно империи Сирию и Египет, охваченные монофизитством. В отличие от Юстиниана, хотевшего утвердить везде и всюду строгое православие, императрица силилась мирно и без излишней жестокости решать религиозные раздоры. В конце концов ей удалось возвести своих единомышленников на главные патриаршие престолы в Антиохии, Александрии и Константинополе.
     Активно вмешиваясь в церковные дела, Феодора сделала проводником своей религиозной политики диакона Вигилия, готового угождать ей во всем. Стремясь освободить для диакона место на папском престоле, она не остановилась перед тем, чтобы руками полководца Велизария грубо сбросить папу Сильвера с его епископской кафедры. А когда Вигилий не оправдал возлагаемых на него надежд, императрица так же насильственно удалила и его.
     Церковь не простила Феодоре ни бесцеремонного низвержения Сильвера, ни ее продолжительной приверженности монофизитской ереси. Современные ей церковные летописцы осыпали Феодору проклятиями, а позднейшие историки церкви покрыли ее имя позором.
     В июне 548 года Феодора умерла от рака. Юстиниан горько оплакивал эту утрату.
     По словам одного историка, пороки Феодоры принадлежали ее происхождению, а царские достоинства – ей самой.
     Почти сорок лет, с 527 по 565 год, Юстиниан правил Восточной греческой империей, немало преуспев на царственном поприще и в области государственного строительства.
     Юстиниан был не только императором и незаурядным политиком. Он любил философию, литературу, сам много писал и еще более заставлял писать других. Великий Данте поместил Юстиниана в своем «Раю», несмотря на недостатки и пороки этого венценосного человека.
     Кодекс Юстиниана и собор святой Софии, воздвигнутый повелением императора, навсегда останутся яркими, впечатляющими символами той далекой эпохи.
     Важнейшим сановником Юстиниана, квестором Священных Палат, начальником дворцовой канцелярии и министром юстиции был Трибониан. Его имя неразрывно связано с великим законодательным делом Юстиниана.
     Свою карьеру Трибониан начал в отделениях дворцовой канцелярии и очень быстро (благодаря своим высоким достоинствам и редкому юридическому таланту) достиг высокого места начальника одного из отделений. Привлеченный с этого момента к участию в подготовительных работах к законодательной реформе, о которой мечтал император, он вскоре сделался главным руководителем этого грандиозного по объему и трудности предприятия. Юстиниан последовательно возлагал на Трибониана председательство в комиссиях, редактировавших «Кодекс», «Дигесты» и «Институции». Порой базилевс не находил слов для восхваления превосходных качеств, проявленных Трибонианом в этой работе.
     По словам Прокопия, Трибониан являл собой пример великого ученого. Его эрудиция поражала всех окружающих. В обращении с людьми он был мягок, любезен, обходителен. Вместе с тем этот ученый и государственный муж, этот благовоспитанный человек имел один «маленький» недостаток – чрезмерную алчность. Его алчность не знала меры: ради денег Трибониан был готов на все и даже готов был без зазрения совести пренебречь справедливостью и правом. Мятеж Ника (532 г.), вспыхнувший в столице и едва не погубивший императора, был в значительной мере направлен против Трибониана.
     Чего добивался Юстиниан, начиная законодательную реформу?
     Император стремился существенно улучшить централизованную систему управления государством и поэтому видел в законодательстве важный инструмент для реализации им задуманного. Он желал пересмотреть все прежние кодексы, вычеркнуть из них все устаревшее, а все действующее, положительное, конструктивное объединить в одном сборнике. С этой целью Юстиниан 13 февраля 528 года назначил комиссию из десяти человек, среди которых находился и Трибониан. Через год комиссия завершила работу, и 7 апреля 529 года государственным указом был обнародован Кодекс Юстиниана (Codex Justinianus), отменивший все прежние.
     Затем последовал новый этап законодательной реформы, еще более трудный. В декабре 530 года императорским указом Трибониану было дано соответствующее поручение. Тот немедленно создал комиссию из пятнадцати человек, среди которых находилось четыре профессора из Константинопольской и Беритской академий и одиннадцать адвокатов.
     Перед комиссией стояла очень сложная задача: она должна была собрать и сопоставить сочинения наиболее видных представителей классической юриспруденции, чтобы сделать из них самые ценные для современности извлечения. Весь используемый в работе материал следовало расположить в определенном систематическом порядке для пересмотра и сведение в одно непротиворечивое целое. И с этой колоссальной по трудности задачей комиссия справилась чрезвычайно быстро: через три года со времени императорского указа новым указом этот огромный Свод, получивший название «Дигест» или «Пандектов», был опубликован, а 30 декабря 533 года вступил в действие.
     «Дигесты» («Пандекты») представляют собой собрание цитат из сочинений юристов прошлых времен. Эти цитаты расположены в известном систематическом порядке. Являясь суммированием всей классической юридической литературы, «Дигесты» представляют центральную часть Юстиниановского Свода, самую обширную по размерам и наиболее ценную по содержанию. Создавая «Дигесты», компиляторы имели своей задачей не просто собрать цитаты из сочинений юристов прошлого и расположить их в соответствующем порядке, а сделать из них действующий Свод Законов.
     Одновременно с работой по составлению «Дигест» под общим руководством Трибониана профессорами Теофилом и Доротеем был составлен (главным образом для учебных целей) официальный курс гражданского права, получивший обычное для такого рода курсов название «Институции». В ноябре 533 года особым указом, адресованным юношеству, «Институции» были санкционированы для использования в качестве учебника. Более того, им придавалась сила, равная силе других частей Свода.
     Хотя «Институции» и созданы были для учебных целей, однако они не стоят ниже или особняком от других частей Свода и в смысле своей юридической силы. Главным источником их послужили «Институции» Гая, а также «Институции» других авторов.
     Пока шла напряженная работа по составлению «Дигест» и «Институций», законодательство не бездействовало. Поэтому к тому времени, когда «Дигесты» и «Институции» были закончены, Кодекс, изданный в 529 году и представляющий собой собрание императорских конституций, состоящее из 12 книг, оказался уже во многом устаревшим. Чтобы согласовать его с новыми частями Свода, нужно было переработать Кодекс заново. Новая комиссия сделала это, и 16 ноября 534 года императорским указом отредактированный Кодекс (Codex repetitae praelectionis) был опубликован. Этим актом составление Свода утверждалось законченным. Выходившие затем указы получили название «Новелл» (Nоvellae Leges). Некоторые из данных «Новелл» имели для правовой практики весьма важное значение, так как представляли собой полную реформу в ряде юридических областей.
     «Новеллы» считаются четвертой частью Юстинианова законодательства.
     Все указанные части юстиниановской кодификации права должны были, по замыслу императора, составлять единое целое, один монолитный Корпус права, хотя и без общего названия. Впрочем, такое название было придумано в Средние века, когда в европейских университетах возродилось изучение римского права. Тогда-то Юстиниановский Свод и стал называться общим именем Corpus Juris Civilis, под каковым он известен и поныне.
     Таким образом, с полным на то основанием можно констатировать, что научное правоведение европейской культуры ведет свою родословную именно от римской юриспруденции.
     Первые римские юристы (лат. voteres) ограничивались сугубо практической деятельностью, то есть формулировкой юридически законных сделок. К судебной деятельности они имели весьма косвенное отношение. Судебной тяжбой занимались обычно ораторы, которые хотя и не были юристами, но за определенную плату вели судебные дела. Собственно же юристы давали свои советы даром, находя себе вознаграждение в той славе и том влиянии, которые они приобретали благодаря своей деятельности своеобразных консультантов. Характерно, что римский юрист изначально являлся не только знатоком юридических правил и формул, но и носителем определенной житейской мудрости. Недаром их нередко называли prudentes (сведущими, знатоками).
     Надо ли римлянину выдать замуж дочь, продать участок земли или заключить какую-либо сделку, он всегда обращался за советом к юристу, то есть в Риме деятельность юристов имела преимущественно профилактическо-рецептурный характер.
     Практическая ориентация деятельности римских юристов отразилась и на их сочинениях. Все они носят на себе известный казуистический характер.
     Первые произведения римской юридической литературы были сборниками юридических формул.
     Своего полного развития римская юриспруденция достигла только с установлением империи. Упадок свободной политической жизни сопровождался тем, что деятельность юриста становилась единственным поприщем, где могли найти себе применение те качества, которые развились под влиянием республиканского строя. К этому следует присовокупить развитие торговли, усложнение общественной жизни и распространение греческого образования, в том числе греческой философии.
     Хотя римские философы не создали самостоятельных и оригинальных учений, но именно в Риме впервые философия была приложена к так называемому положительному праву, благодаря чему наука права выделилась в самостоятельную, философски санкционированную отрасль знания. Наибольшее значение в этом деле имела школа стоиков.
     Основателем философской школы стоиков считается Зенон (ок. 336–264 гг. до н. э.) из Китиона, уроженец острова Кипр. Он основал в Афинах школу в «Узорном (пестром) портике» (Stoa Poikile), от чего та и получила свое название стоической.
     Зенон был торговцем, посвятившем себя философии и добившемся огромных успехов на этом нелегком поприще. Афинский демос после смерти философа почтил его золотой короной. Философскую школу, которую он создал, принято называть Древней Стоей.
     Во II веке до н. э. формируется так называемая Средняя Стоя. У истоков ее находились: Диоген, уроженец Селевкии-на-Тигре, один из афинских послов в Риме в 155 году до н. э.; его ученик Кратет из Малла, обосновавшийся в Пергаме. Наиболее яркими представителями стоицизма этого периода были: Панэций с Родоса (ок. 180–110 гг. до н. э.), активно содействовавший распространению стоицизма в Риме; Посидоний из Апамеи-на-Оронте (ок. 135– 51 гг. до н. э.), крупнейший деятель Средней Стои, оказавший огромное влияние на современных ему и последующих античных философов, риторов, историографов и поэтов.
     Философы Средней Стои все больше ориентируются на учения Платона и Аристотеля, что дало историкам философии повод назвать этот вариант стоицизма стоическим платонизмом.
     К периоду существования Средней Стои относится формирование и развитие римского стоицизма (II–I века до н. э.).
     Третий период (I–II века н. э.) в истории стоицизма принято именовать Поздней Стоей. Ее наиболее крупными представителями являются: Люций Анней Сенека из Кордубы в Испании (ок. 4–65 гг. н. э.), Эпиктет из Гиераполя во Фригии (ок. 55 – ок. 135 гг. н. э.), римский император Марк Аврелий (121–180 гг. до н. э.).
     Сенека – наиболее яркая фигура из стоиков Древнего Рима. Он родился в знатной семье ритора Марка Аннея Сенеки. Поэтому его часто называют Сенекой Младшим в отличие от отца. При императоре Нероне (37–68 гг. н. э.) Сенека возвысился до крупных должностей, которые позволили ему нажить огромное состояние, что, впрочем, не смущало его и не мешало проповедовать идеалы бедности и аскетизма. Впав в опалу, он покончил жизнь самоубийством.
     Следующим значительным философом позднего стоицизма был Эпиктет, фригийский раб, впоследствии отпущенный на свободу и приобретший большую популярность своими философскими речами.
     Благодаря императору Марку Аврелию и тем умонастроениям в римском обществе, которые совпадали с идеалами и идеями стоиков, стоицизм становится чем-то вроде государственной философии, оказавшей вполне определенное влияние на мировоззрение римских правоведов.
     Выделяется еще четвертый период в развитии стоицизма, который некоторые историки рассматривают как ступень в истории греко-римского стоицизма, относя к нему иудейско-эллинистического мыслителя Филона Александрийского (последняя четверть I века до н. э. – середина I века н. э.), а также ряд платоников и пифагорейцев.
     Для понимания особенностей выделения правоведения в самостоятельную научную дисциплину надо учитывать роль философии стоицизма в дифференциации гуманитарного знания под эгидой философской науки. В связи с этим необходимо отметить, что именно стоицизму европейская научная мысль обязана строгим разделением философии на логику, физику и этику.
     Можно сколько угодно спорить о влиянии конкретных философских идей стоицизма на развитие правоведения, но бесспорным остается тот факт, что стоики своим примером как бы заражали юристов, позволяя им проводить выгодные аналогии с процессами, происходящими в недрах философии. К тому же не следует пренебрегать и влиянием собственно философских идей на умонастроения наиболее просвещенной части юристов, своим авторитетом поощрявших интерес прочих собратьев по ремеслу к этому типу философского знания.
     Чем могла заинтересовать юристов философия стоицизма?
     Стоики представляли себе все сущее как одно целое, как единую природу, подчиняющуюся во всех своих проявлениях одному общему закону. При такой общности закона и при включенности человечества в универсальное понятие природы основное начало этики заключалось в требовании жить согласно с природой. В данном случае этические нормы отождествлялись с законами природы. Это отождествление имело свои особенности, суть которых заключалась в том, что всеобщая необходимость, царящая в природном мире и в мире человеческом, рассматривалась в этике стоицизма как судьба, рок. Уклониться от судьбы невозможно, ибо она являет собой естественный закон человеческого бытия. Действиям людей присущ не выбор между свободой и необходимостью, а добровольное или принудительное осуществление предначертанного. Поэтому человеческая мудрость состоит в осознании необходимости и в действиях, соответствующих естественным законам. Много веков спустя, но в ином контексте эта идея будет повторена нидерландским философом Спинозой, который, отвергая свободу воли, станет доказывать необходимый характер всех без исключения действий человека, а затем ее на свой манер воспроизведет, вслед за Спинозой, выдающийся представитель классической немецкой философии Гегель, утверждая, что свобода есть осознанная (познанная) необходимость.
     Человек, являясь существом общественным, обязан в силу естественных законов ставить интересы общества выше своих собственных интересов. Это не значит, что он должен покорно принимать социальную данность и безропотно сносить произвол власть имущих. Природой заложено в индивидуальном человека стремление к самосохранению, ибо целью природы является сохранение каждого своего творения в том состоянии, которое соответствует его природе. Но, будучи по самой своей сути существом общественным, человеческий индивидуум тем самым запрограммирован и на стремление к сохранению рода, к сохранению потомства. Личность, сознающая свою родовую (общественную) предназначенность, не может считаться добродетельной, если будет явно или неявно потворствовать извращению человеческих отношений сильными мира сего. Тем самым стоицизм подводит базу под понятие гражданского долга, того долга, который предписывает борьбу с тиранией и восстановление справедливых (естественных) законов социального бытия. Не случайно в качестве основной добродетели стоики указывают, наряду с рассудительностью, умеренностью и справедливостью, на мужество. Этим основным четырем добродетелям противостоят и четыре основных порока – неразумие, необузданность, несправедливость и трусость. Поэтому истинный мудрец неумолимо должен ставить благо общества выше собственного блага и в случае необходимости жертвовать собой во имя восстановления социальной справедливости.
     Так как человеку врождено чувство связи с другими людьми, он по праву (естественному праву) может считать себя «гражданином мира», а не только отдельного государства. Все люди – братья и дети одного и того же небесного Отца, заявляют стоики. Из этого следует, что и боги в качестве высших творений Природы вместе с менее совершенными людьми входят в единое космическое (космополитическое или космосоциальное) сообщество. По отношению к богам люди имеют определенные обязанности по типу тех, которые связывают воедино несовершенное с совершенным, вынуждая несовершенное стремиться к совершенному. Главной из этих обязанностей является набожность.
     Космическая община разумных существ (богов и людей) образует единое космическое (мировое) государство, где силу закона имеет естественное право, основанное на общем для всей природы Разуме (Логосе). Это естественное право является основным и единственным источником разнообразных положительных прав в различных государствах. Все различия в законах данных государств – результат отклонений от естественного права. В едином космическом государстве различия между людьми имеют только нравственный характер, определяемый в интервале «совершенное – несовершенное». Следовательно, в основе положительного права лежит космополитическая нравственность, тождественная естественному праву людей. Поэтому положительное право должно базироваться на этике.
     Будучи перенесен на римскую почву, греческий стоицизм быстро дал пышные ростки, ибо в наибольшей мере соответствовал умонастроениям просвещенной части римского общества и своей системой понятий служил достаточно эффективным инструментом оценки происходящего. Правда, римляне несколько смягчили ригоризм древнегреческих стоиков, выдвинув в качестве принципа нравственной жизни удовольствие. Заменили они также идеал безусловной морали менее категоричным предписанием соблюдать нравственные обязанности. Такая замена диктовалась римским практицизмом во взглядах на жизнь и реальные возможности человека. Этика в представлении римских стоиков должна быть неотделима от пользы. В связи с этим различаются теоретические и практические добродетели.
     Учение стоиков об общем естественном законе оказало сильное влияние на осмысление идеологии права, выработанной римскими юристами, включая Марка Туллия Цицерона (106–43 гг. до н. э.), выдающегося римского оратора, теоретика риторики, классика латинской художественной, философской прозы и государственного деятеля, который полагал в основу своего этического учения согласие с природой.
     Еще в Древней Греции философы спорили о том, коренится ли право в вечном и неизменном порядке мироздания или же оно составляет результат произвольного соглашения людей, установленного в определенный момент времени.
     Общефилософские воззрения римских юристов (например: Гая, Ульпиана, Павла) в значительной степени сходятся с воззрениями стоиков, поскольку учения этих юристов о естественном законе во многом, если не во всем, совпадает с аналогичным учением стоиков.
     Римские юристы признавали законы природы как некую объективную разумность, господствующую во всем мире и называли ее естественным разумом (лат. naturalis ratio). Содержание естественного закона именовалось естественным правом (лат. jus naturalе).
     Естественное право есть совокупность наиболее общих принципов и норм, непосредственно вытекающих из абсолютной идеи права и имеющих характер вечного, неизменного и безусловно обязательного для все времен и народов. Положительное (цивильное) право (лат. jus civile) – это реализация естественного права в конкретных условиях и в конкретном государстве.
     Римские юристы, воспользовавшись результатами стоической философии, развили учение о естественном праве. С их точки зрения естественное право – это право, выражающее порядок жизненных отношений, вытекающих из природы человека и природы вещей. В этом учении достаточно ясно выражена мысль о том, что жизненные отношения между людьми имеют свою естественную природу и указывают на то, как надо формулировать ту или иную юридическую норму. Обязанность законодателя состоит в том, чтобы подметить и выразить эту скрытую, естественную норму.
     Правда, понятие о естественном праве у римских юристов было довольно сбивчивым и шатким: они то отличали естественное право (лат. jus naturale) от общенародного (лат. jus gentium), то отождествляли их. Преимущественно же римские юристы смотрели на jus naturale только как на нечто идеальное и не придавали ему действующей силы или же, в лучшем случае, видели в нем важную составную часть положительного права.
     Характеризуя естественное право, римские юристы указывали на три главных признака этого права, а именно: всеобщность, то есть естественное право обще всем людям; вечность и неизменность, то есть нормы естественного права не могут быть отменены предписаниями положительного права; абсолютная справедливость.
     Положительное право – это право каждого отдельного народа, которому свойственно: локальный, национальный характер; изменчивость; ориентация на принцип целесообразности, пользы, выгоды.
     Положительное право применительно к римскому народу – это цивильное право (лат. jus civile). Источником цивильного права являются потребности государства или государственная необходимость (лат. civilis ratio).
     Древнеримское положительное право сложилось первоначально в виде права замкнутой городской общины, рассчитанного на граждан последней и потому получившего название гражданского права (лат. jus civile). Вращаясь в пределах жителей городской общины, это право устанавливало тесные и даже, по словам историков права, стеснительные (не даром его называли jus strictum) определения субъектов, объектов, а также форм и условий образования юридических отношений. Под столь узкие определения и формулы не могли быть подведены отношения между римскими гражданами и иностранцами (лат. peregrini) с их разнообразием субъектов, объектов, форм и видов сделок. Для регламентации этого более широкого взаимодействия и торгового оборота практика специального преторского суда (лат. praetoris peregrini) выработала, наряду с нормами гражданского права, систему права, которое условно (именно условно!) может быть названо международным (лат. jus gentium).
     Почему условно?
     Римское общество, как мы уже знаем, делилось на две группы, не считая рабов, – на сословия патрициев и клиентов вместе с плебеями. Патриции, в свою очередь, делились на три группы, которые назывались трибами. Первоначально это были отдельные племена, поселившиеся на берегах Тибра и затем объединившиеся и положившие начало Римскому государству. В государственной жизни Рима трибы не играли существенной роли. Серьезное государственное значение имело другое деление патрициев – деление на тридцать курий. Хотя трибы и состояли из курий, но трибы не были организованными союзами, тогда как курии являлись таковыми: они имели представителя своих интересов, именуемого курионом (лат. curio), свое собрание (общие трапезы для всех членов курии, своих особых богов и жреца (лат. flamen curialis). Было и третье деление патрициев – деление на роды (лат. gentes), что важно иметь в виду, когда речь заходит о развитии идеи международного права.
     В каждой курии было определенное число родов. Роды существовали независимо от курий и даже образовались раньше, чем курии. В курии они объединялись только для достижения некоторых политических целей. Каждый род (кровный союз) имел свою особую религию, своих богов, свое особое богослужение (лат. sacra gentilicia) и свое особое кладбище.
     Патриции составляли римский народ. На древнем римском юридическом языке populus означало только патрицианскую часть римского населения. Плебеи и клиенты не принадлежали к римскому populus; они были поданными его.
     По воззрениям римлян, их право имело два источника – волю богов и волю людей. Предписания богов они называли fas, а предписания людей – jus.
     Таким образом, предписание людей (лат. jus), составлявших из патрициев римский народ (лат. populus) и опиравшихся на ценности патрицианских родов (лат. gentes), не могло быть обращено не только к другим народам, но даже ко всем римлянам, включая плебеев и клиентов. Следовательно, здесь мы можем говорить даже не о зачатках международного права, а о развитии только межродового права как прототипа права общенародного (лат. jus gentium) или общегосударственного в рамках одного конкретного государства.
     При создании этого общенародного права приходилось отступать от тех начал, на которых зиждились родовые патрицианские отношения, и переходить к более широким началам, которые придавали бы требуемый смысл юридическим отношениям, независимо от того, являются ли субъектами их римские граждане или перегрины (иностранцы). Так постепенно представления об особенностях гражданской общины заменялись представлениями о существенных, естественных свойствах самих сделок и отношений, выходивших за пределы гражданской общины. Гражданский разум (лат. ratio civilis) старых законов уступал место естественному разуму (лат. ratio naturalis) нового общенародного права.
     Указанный процесс запечатлен в известном определении римского юриста Гая по вопросу о делении права на гражданское и общенародное. Конкретный факт параллельного развития в Риме систем гражданского и общенародного права был Гаем обобщен, и в результате появилось учение о том, что у всякого народа действуют юридические нормы двоякого рода: одни, им самим установленные и рассчитанные на особенности его быта, и другие, одинаково признаваемые всеми народами и покоящиеся на общем всем людям естественном разуме.
     Учение о естественном праве было воспринято западноевропейской мыслью в Средние века и оставалось прочным достоянием юриспруденции вплоть до начала XVII века.
     Мы – наследники великой и прекрасной культуры европейской античности. Будем же достойны ее.
     Слышите?
     Она с нами, эхом отдается в нас:
    
     Даже тут, даже в черном Аиде,
     Даже черную землю грызя,
     Мы проснемся, любя, ненавидя, –
     Ваши спутники, ваши друзья.
     П. Г. Антокольский