ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой господин Мефистофель выступает в роли мецената и спонсора, стимулируя тем самым неотвратимую поступь научно-технического прогресса.
    
    
     Сегодня любой альдебаранин с высшим образованием или с четырьмя классами церковно-приходской школы знает, в крайнем случае, краем уха слышал: в космосе бывает так темно и тоскливо, так пустынно и зябко, что можно взвыть от одиночества и ледяного озноба.
     Это сущая правда!
     Ей-Богу!
     Не каждый рядовой и благодушный путешественник в состоянии вынести подобную гнетущую темень. Она сродни темному и очень холодному погребу подсознания, а также еще кое-чему.
     И это тоже факт!
     Рядовой путешественник не в состоянии представить картину безмятежного передвижения по бугристой поверхности какого-нибудь необустроенного астероида, лишенного элементарных коммунальных удобств. Как правило, он с большим недоверием относится к отважным космопроходимцам, ставя их на одну доску с проходимцами различных мастей и не желая проводить четкую границу между заядлыми космическими мошенниками и дерзкими звездоискателями, то есть искателями правительственных наград и прочих весьма лестных почестей.
     С такими мещанскими представлениями о великой сути космических странствий трудно бороться невооруженными руками.
     Тем радостнее слышать о неисправимых мечтателях и фантазерах, одержимых космосом и его всепоглощающим мраком. Облачившись в ржавую броню старинных рыцарских скафандров и вооружившись звездными пиратскими картами, они смело идут, а потом летят на космическую схватку с обывательскими предрассудками и сытым мещанским скепсисом.
     Если бы не эти бесстрашные романтики звездных странствий, то последней идейной поддержки лишились бы их собратья по разуму, чудаковатые создатели уникальных аппаратов, способных прокалывать пространство и время как бычий пузырь.
     По правде и честно говоря, найти гениальных фанатиков изобретательского дела, страшно влюбленных издалека в самый дальний космос, не так-то просто и не так-то элементарно. Они, естественно, не переносят многоголосого шума толпы и административного произвола заскорузлых бюрократов с постными ликами иконописных святых. Эти скромные труженики науки предпочитают работать по старинке, запрятавшись в безлюдные и безводные пустыни, глухие и непроходимые чащобы, мрачные и темные пещеры, лишенные всяких бытовых удобств подвалы и полуподвалы и в другие самой природой приспособленные для индивидуального изобретательства места, редко посещаемые пилигримами от науки и налоговыми инспекторами. Только нелепая случайность может свести скучающего мецената с ними.
     Случайность – повивальная бабка подлинного изобретательства, то есть выдумывания, материализации и последующей апробации вещей неслыханных, а также невиданных.
     Именно она, эта непредсказуемая случайность, позволила Янусу Адольфовичу Люциферову стать тем, кем он стал, а стал он, как всем известно, Люциферовым-Сатанинским, Князем Тьмы, Вождем чертей, проницательным и щедрым меценатом Мефистофелем, покровителем чернокнижников, алхимиков, натурфилософов, приват-доцентов и одиноких изобретателей perpetuum mobile. Помимо этого, он является еще и мессиром Воландом, эстетически тонким ценителем сверхизящных искусств, театрального лицедейства, звукового синематографа и эстрадной профанации высокой классики.
     Итак, в тот предысторический день все было обыденно и вполне случайно.
     Райбург жил своей повседневной жизнью.
     Городской воздух был пропитан ароматом цветочных клумб, вонью стреколетных выхлопных газов и душком хозяйственно-политического благополучия.
     Из открытых окон доносились голоса, спокойные и крикливые, звучала музыка, заглушаемая грохотом многосерийных телевизионных боевиков.
     На балконах сушилось белье.
     На лавках сидели пенсионеры с палочками и без оных.
     Молодые и довольно несмышленые мамаши выгуливали розовопопых детей и выгуливались сами для пущей и собственной розовощекости.
     Самая обычная повседневность.
     Ничего не предвещало громких и ошеломляющих научных сенсаций.
     Янус Адольфович, величественно шастая по городу и просматривая на ходу утреннюю газету с биржевыми сводками, не обратил никакого внимания на крохотную заметку, в которой речь шла о странных явлениях в верхних слоях атмосферы. Дочитав газету, он выбросил ее в ближайшую харкательницу и нырнул в первую попавшуюся харчевню, чтобы перехватить парочку горячих пирожков с капустой и выпить чашку крепкого бульона из костей ископаемого архиомандрита мясистого.
     Методично работая своими крепкими челюстями, Люциферов подозрительно взирал на немногочисленных посетителей этой грязноватой обжорки.
     Неожиданно за его столик плюхнулся пожилой мужчина с растрепанной бородой и горящими глазами.
     Бесцеремонность этого субъекта пришлась не по вкусу Янусу Адольфовичу, и он еще быстрее заработал своими крепкими челюстями.
     Тем временем бородатый начал интенсивно пожирать здоровенный кусок вареного крака, запивая его большущими глотками пива. Безжалостно разделавшись с краком и скоропостижно опорожнив пивную кружку, он двумя толстыми пальцами принялся очищать свои пожелтевшие клыки от застрявшего мяса. После этой малоаппетитной процедуры невоспитанная личность достала из кармана засаленной куртки помятую газету и уткнулась в нее с видом озверевшего цензора.
     Газета тряслась в руках соседа Люциферова. Физиономия ее читателя то краснела, то бледнела, то зеленела, покрываясь испариной. Наконец этот явно неуравновешанный тип ударил ладонью по столу и яростно прокричал на всю обжорку:
     – Дешевка! Сообщения на копейку! И это все, на что способны бездарные писаки!
     Сорвавшись с места, бородатый неврастеник помчался к выходу, едва не опрокидывая столики.
     Люциферов недоуменно пожал плечами, почесал подбородок и, сунув в рот остатки пирожка, небрежным взмахом руки подозвал хозяина харчевни.
     – Что это за кляча? – машинально спросил он, отказываясь от сдачи.
     – Это наша местная достопримечательность, сударь, – доверительно сообщил хозяин заведения. – Помешался на изобретениях всякой несусветной чепухи.
     Для публицистов-клиницистов и литераторов, специализирующихся в сатирическом жанре, не является секретом, что в каждом достаточно крупном населенном пункте есть свои психи и свои психушки. Психи коллекционируют всякую дребедень, а психушки коллекционируют психов. На этом фоне всеобщего коллекционирования тривиальные неврастеники выглядят весьма блекло. Если они и привлекают к себе внимание, то только со стороны тех беспокойств, которые доставляют полицейским и санитарам. К числу таких тривиальных неврастеников относился Фаустино Гермесович Лулиевский, своим поведением несколько шокировавший Люциферова.
     Снедаемый навязчивыми идеями, Лулиевский с остервенением непризнанного гения изобретал, конструировал и усовершенствовал все, что попадалось ему под горячую руку во время припадков научного безумия, называемого по-разному – интуицией, просветлением, галиматьей, бредом, озарением...
     В краткие минуты творческой передышки он носился по улицам с непокрытой головой, гудя как испорченный холодильник и усердно надувая волосатые щеки. Все это должно было свидетельствовать о большой умственной кручине изобретателя, погружающегося в болото сложнейших проблем и антиномий. Конечно, он хотел бы мыльным пузырем воспарить высоко-высоко, выше всех, но указанная болотная топь была неумолима, безжалостна и чрезвычайно липуча, обрекая Лулиевского на прозябание в трущобном районе промышленного пояса столицы. Убежищем ему служил сырой подвал полуразрушенного дома, намеченного городскими властями на снос.
     По мнению кое-кого из дурных и не совсем умных жителей спального района столицы, Фаустино Гермесович, будучи тихим психом, помешанным на науке, не представлял абсолютно никакой угрозы для нации. Даже местные мальчишки, падкие на всякие мелкокалиберные пакости и подлости, не считали его объектом, достойным их проказ. Это было удивительно и необъяснимо. Но мало ли странностей случается в альдебаранской жизни, которым никто не придает значения.
     Обо всем этом и обо всем прочем Люциферов не знал и знать не собирался. Однако господин Случай, столкнувший его в захудалой городской харчевенке с Лулиевским, распорядился иначе.
     Утром следующего дня городские газеты хором сообщили о том, что многие обсерватории планеты зафиксировали загадочные явления в атмосфере. Немедленно начали распространяться всякие вздорные слухи. Дело дошло до того, что от встревоженных граждан последовали настойчивые запросы в Имперскую Академию наук, на что мэтры чистой науки ответили суровым и презрительным молчанием.
     Люциферов не был слишком любознательным обывателем. Его философский ум не терпел дешевых сенсаций и мещанских гипотез. Он прошел бы мимо этого ажиотажного всплеска газетных домыслов и вздорных слухов, не подцепи его на крючок знакомый лиценциат Химерос, который посвятил многие годы своего ничтожного существования парапсихическим изысканиям, а также платным контактам с тайной полицией и заговорщиками. За определенную мзду лиценциат сдавал полиции наиболее никудышных заговорщиков, а за повышенный гонорар обслуживал противоположную сторону.
     В тот приснопамятный день, передавая Люциферову клочок промокашки с зашифрованными под кляксы сведениями о кознях тайной полиции, Химерос буркнул что-то о безграмотных газетчиках и невообразимо глупых астрономах, которым не дано знать о революционном перевороте в науке и технике.
     – Это ты о дешевых фокусах в атмосфере? – небрежно бросил Янус Адольфович, аккуратно засовывая бумажный шарик с шифровкой в искусственное дупло своего зуба мудрости.
     – Да, но только это – отнюдь не фокус! – сердито заметил лиценциат, разглядывая склянку с антиблошиным средством собственного производства. – Мы имеем дело с проделками одного гениального психа, которым вскоре заинтересуется секретный отдел Министерства обороны. Я имею все шансы прилично заработать. Такие доносы хорошо оплачиваются.
     – Ну и сволочь же ты приличная, Химерос! – восхищенно воскликнул Люциферов. – Жадность твоя не знает никаких границ!
     Химерос обиженно засопел.
     – Однако, о чем это ты говоришь? При чем здесь Министерство обороны?
     – Речь идет о вечном двигателе самой последней и самой оригинальной конструкции, – полушепотом сказал лиценциат.
     – Ну да! – иронично хмыкнул Люциферов. – Ты все еще веришь в эти сказки?
     – Не хотите, не слушайте, – дерзко ответил Химерос и тут же испуганно осекся, поймав на себе весьма укоризненный взгляд Люциферова.
     – Ладно, выкладывай все, что ты знаешь об этом паранаучном чуде, – милостиво разрешил Янус Адольфович, наступая на горло своему философскому скепсису и материалистическому мировоззрению.
     – Один псих от науки умудрился создать удивительный космический моторчик, совершенно независимый от каких-либо материальных энергоносителей. Более того, я даже подозреваю, что на базе этого моторчика можно сработать машину времени.
     – Признайся, старый жлоб, что все это ты загнул, – недоверчиво промолвил Люциферов. – Хотя я и гуманитарий по университетскому диплому, но все же кое-что смыслю в физике. Это же полная ерунда!
     – Для кого ерунда, а для кого и нет, – боязливо парировал Химерос. – Почитайте повнимательнее вчерашние и сегодняшние газеты.
     – Ну и что?
     – А то, что такой двигатель – уже эмпирическая реальность. Я давно внимательно слежу за подвалом профессора Лулиевского. Это приказ тайной полиции. И могу вам абсолютно точно сказать, что сей ученый муж исхитрился собрать из ржавого мусора экспериментальную модель вечного двигателя. Странности в атмосфере – очевидные следствия полевых испытаний его модели. Вот вам и фокусы!
     Тут Люциферов серьезно призадумался.
     «Если все обстоит действительно так, как говорит этот двуличный прохвост, – размышлял он, – то, опереди мы полицию и Министерство обороны, в наших руках окажется сильнейшее оружие мщения и террора».
     В наступившей тишине слышались только вздохи Химероса, возившегося со своими склянками и банками.
     – Как отыскать этого изобретателя? – спросил Люциферов, хищно впиваясь взглядом своих разноцветных глаз в Химероса.
     – Что я могу вам сказать, мой господин? – неопределенно промямлил лиценциат, отводя свои давно потухшие глаза в сторону.
     – Не выкаблучивайся, старый хрен! – грозно прорычал Люциферов. – А не то я из тебя всю душу вытряхну без всяких расписок!
     – Хорошо, хорошо, я все скажу и обо всем сообщу, но это, сами понимаете, будет кое-чего стоить, – заискивающе пролепетал Химерос.
     – Заплачу, только, ради Бога, не торгуйся и не выводи меня из себя.
     В подтверждение сказанному Люциферов вытащил толстый бумажник из кожи звероподобного буйлохрюка, рванул из него несколько красных империалов и метнул их на стол.
     Послюнив пальцы, лиценциат начал быстро считать деньги. Оставшись довольным полученной суммой, он спрятал империалы в потертый кошель, висевший на поясе, и деловито сообщил координаты нахождения профессорского подвала.
     Вооружившись нужной информацией, Люциферов не стал торопиться в розыске господина профессора Лулиевского. Он решил немного повременить, чтобы собрать дополнительный компромат на изобретателя и восстановить в своих правах репертуар Мефистофеля, в роли которого он должен был отныне выступать.
     Технический гений влачил жалкое существование в самой гнусной трущобе. А ведь когда-то Фаустино Гермесович Лулиевский был высокооплачиваемым профессором кафедры приблизительно точной механики столичного университета. Выглядел он тогда вполне респектабельно и презентабельно.
     Это был рослый и самодовольный мужчина шести пудов весом, всегда аккуратно выбритый, наодеколоненный и напомаженный.
     Студентки и лаборантки университета одно время усиленно строили ему глазки, но все было тщетно, ибо профессором владела одна единственная страсть – ниспровержение обветшавших научных истин и замшелых научных авторитетов.
     Светлое время дня профессор проводил в стенах университет, а по ночам что-то чертил, вычислял и мастерил в своем двухэтажном особняке, расположенном на территории университетского городка.
     Кое-кто из научных коллег считал Фаустино Гермесовича в лучшем случае псевдоученым средней величины, мнящим о себе несуразно много. К тому были многочисленные поводы. Профессор с каким-то загадочно поросячьим напором занимался принципиально неразрешимыми научными проблемами и периодически ошарашивал научную общественность сообщениями о возможностях создания левитационного истребителя мух и комаров, об осуществимости трансцендентального доказательства эффекта свободного волеизъявления ослиного упрямства, о допустимости кванторного существования лошастых летаков в одном из невозможных миров.
     Время шло, текло и громко тикало, а профессорские сенсационные декларации о возможности совершенно невозможного оставались невостребованными рядовыми обывателями. Если бы не отменные лекторские способности Лулиевского, а также его неоспоримое умение работать со студентами по официальной методике консервативного Министерства образования, университетские интеллектуалы вполне могли взбунтоваться и настоять на отставке экстравагантного коллеги. В конце концов на его причуды все махнули рукой и превратили профессора в объект беззлобных насмешек.
     И надо же такому случиться, чтобы эта яркая университетская достопримечательность невольно оказалась в фокусе внимания тайной полиции.
     Вины неудачника в этом не было ни капельки. Просто один из совершенно невинных анекдотов, во множестве посвящаемых Фаустино Гермесовичу, показался университетским стукачам политически нелояльным.
     За распространение весьма подозрительного анекдота несколько студентов были отчислены из университета и отданы в стройбат. Но сия любопытная история на этом не закончилась.
     Высшие полицейские чины сочли, что нет дыма без огня, и приказали следить за объектом насмешек.
     По-видимому, стукачи слишком переусердствовали. Так это или не так, но в мрачных недрах тайной полиции аналитики сыска пришли к твердому выводу, что своими ненаучными прожектами профессор кафедры приблизительно точной механики Императорского университета дискредитирует рекламно-педагогическую политику Папы Душецелительного. Чтобы не предавать делу ненужной политической окраски, стараниями тайной полиции Лулиевского поместили в секретную больницу для душевнобольных гениев, где он мирно провел несколько санаторных лет, размышляя над проблемой вечного двигателя.
     По выходу на волю бедняга Фаустино Гермесович нигде не мог устроиться на престижную работу и вынужден был продать свой коттедж, а затем спикировал на самое дно общественной жизни и обрел долгожданный покой в сыром подвале всеми покинутого старого дома, очень подходящего для всестороннего обдумывания идеи вечного двигателя и воплощения результатов теоретического поиска в железо.
     Когда к изобретателю нагрянул господин Мефистофель, преуспевающий бизнесмен, тот возился при свете масляной лампады с каким-то замысловатым прибором.
     Янус Адольфович, деликатно кашлянув, чтобы привлечь к своей особе внимание ученого мужа, занял выжидательную стойку. Однако его кашель не оказал желаемого воздействия на профессорский слух. Тогда возмущенный посетитель громко и радостно воскликнул:
     – Дорогой профессор, падите мне на грудь!
     Изобретатель вздрогнул, удивленно вскинул голову и близоруко сощурился, пытаясь разглядеть во мраке подвала нежданного посетителя.
     – Кто вы? – наконец произнес он, вытирая ветошью запачканные руки.
     – Как?! – деланно вскричал Янус Адольфович и всплеснул руками. – Быть того не может! Неужели я так изменился, что вы не узнаете меня?
     Лобовая атака возымела свой эффект. Фаустино Гермесович покраснел, замялся и начал оправдываться, растерянно почесывая затылок.
     – Вглядитесь в мой лик, в мои незабвенные физиономические черты! – активно наседал Янус Адольфович, выходя из мрака. – Я лежал в соседней палате той развеселой психушки, где вы сочиняли проект вечного двигателя, а ваш покорный слуга обмозговывал потрясающее все основы доказательство небытия Бога. Правда, тогда у меня была борода лопатой и очень косматая прическа. Все звали меня Мечтательный Пепа или просто Мефистофель. Ну, вспомнили?
     – Да, да, что-то такое припоминаю, – пробормотал изобретатель. – Не тот ли вы зануда, который регулярно какал в смирительную рубашку?
     – Он самый, – обворожительно улыбнулся Мефистофель, кровожадно сверкая глазами.
     Довольно заковыристая операция узнавания закадычного друга прошла успешно, прошла, можно смело сказать, элегантно. К этой операции Люциферов подготовился тщательно и заблаговременно. Он не поленился проникнуть в хорошо охраняемую психушку под видом коммивояжера, рекламирующего кандалы наиновейшей конструкции, и кое-что разузнал о времени пребывания в этом тихом заведении ниспровергателя научных догм.
     – Ныне я респектабельный буржуа, просвещенный меценат, милосердный филантроп и страшно жажду оказывать помощь непризнанным жрецам науки, – с энтузиазмом сообщил Янус Адольфович. – Прослышав о том, что мой душевный друг прозябает в нищете и не может в полной мере реализовать свой гений, я решил прийти ему на помощь.
     Фаустино Гермесовича тронула забота Мефистофеля, и он, пустив скупую слезу, предложил новоиспеченному меценату колченогий стул, а сам примостился на ящике и начал жаловаться на жизнь непризнанного толпой гения.
     Мефистофель долго и сочувственно внимал жалостливым речам творца вечного двигателя, неимоверными усилиями воли сдерживая свое нетерпение. Наконец, выбрав удобный момент, он мастерски прервал эту хныкающую болтовню и, хлопнув изобретателя по костлявому колену, изрек:
     – Истинный гений всегда непонятен черни. Сколько разных мук и несправедливостей выпало на твою долю, мой бедный друг!
     – Это еще не все, – плаксиво отозвался профессор, дергая себя за бороду. – Я...
     – О! – сострадательно взвыл Мефистофель, поспешно пресекая возможное словоизвержение. – Не рвите мое сердце на куски сырой материи! Давайте лучше спрыснем нашу встречу после столь длительной разлуки.
     Не успел Фаустино Гермесович опомниться, как Янус Адольфович ловко извлек из широких штанин плоскую как паспорт флягу и начал оглядываться в поисках посуды, бубня:
     – Где наши с вами стаканчики? А где наши любезные глазу стаканчики?..
     – Минутку! – засуетился профессор.
     Из шкафчика, висевшего на стене, он достал две колбы и протянул их меценатствующему филантропу, застенчиво улыбаясь.
     После третьего тоста за вечную дружбу зашел разговор о новом изобретении профессора.
     Быстро захмелевший Фаустино Гермесович поведал своему благодетелю о создании экспериментальной модели моторчика, близкого принципам работы вечного двигателя.
     – Модель хотя и не доведена до абсолютного и гениального совершенства, но очень успешно действует, – резюмировал Лулиевский. – Она уже несколько раз облетела планету, приведя в замешательство астрономов побочными эффектами.
     – Где же сейчас находится это бесценное сокровище? – вкрадчиво поинтересовался Мефистофель.
     – В сундуке.
     – Хочу сей же момент видеть! – тоном, не терпящим возражений и спекулятивных диспутов на отвлеченные темы, скомандовал Мефистофель.
     – Давайте еще макнем! – заплетающимся языком предложил титан научно-технической мысли.
     – Успеется, душенька, – ласково сказал Янус Адольфович. – Так где же этот сундук с потайным дном?
     – Там... и-ик!.. В углу за бочкой с кислыми лапухарями. Кстати,.. и-ик!.. очень хорошая закусь. Я о ней совсем забыл. Прихватите пару листиков, п-пожалуйста.
     Не прошло и минуты, как Мефистофель с любопытством рассматривал хитроумную металлическую конструкцию, водруженную на верстак. Тем временем ее творец с хрустом уминал квашеные листы лапухаря и мечтательно взирал на вместительную фляжку гостя.
     – Я предлагаю субсидировать все последующие изыскания в этом важном для науки и техники направлении, – сказал Мефистофель и широко улыбнулся. – В деньгах и прочем отказа не будет. Работайте себе на здоровье. Ну так что, прожектор науки, по рукам?
     – По рукам! – согласно кивнул изобретатель, наполняя огненной жидкостью колбочки. – Обмоем это дело.
     – Конечно, обмоем! – удовлетворенно ответил Мефистофель и слегка, но с огромным отвращением пригубил из своей посудины. – Сегодня же вечером мои парни перевезут вас и ваше детище туда, где вы сможете целиком и полностью раскрыть свой исключительный дар.
     Через полчаса или чуть менее Фаустино Гермесович спал сном младенца, уткнувшись мясистым носом в миску с лапухарями.
     А еще через несколько часов крепкие парни господина Мефистофеля во главе с Вельзевулом погрузили непротрезвевшего профессора и его сундук с действующей моделью мобильного перпетолета в обшарпанный автобус с затемненными стеклами. Глубокой ночью этот неброский автобус прибыл на окраину Замшелой пустоши.
     Поеживаясь от ночной прохлады, профессор перебрался на борт космического баркаса.
     Взревели двигатели...
     Пока космический баркас плавно утюжил волны кривого пространства вдалеке от черной дыры, прозванной Обжорой Ыых, на одном из спутников планеты Карликовая Задрыгайла, находящейся почти на самой границе Великого Альдебарана, во всю кипела работа по подготовке лаборатории для гениального изобретателя. Спустя три года мятежники оборудуют в чреве спутника секретный завод по ручной сборке мобильных перпетолетов для высшего командного состава протестанторов.
     Много позднее, уже в глубинах Сатанинских гор, развернется ударная работа по радикальному совершенствованию мобильного перпетолета. Лулиевский будет упорно и результативно стремится превратить его в некое подобие космической субмарины, способной нырять в подпространство, а в перспективе и нырять по всем векторам времени.
    
     ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, ставящая нас в известность о том, как Люциферов-Сатанинский осуществляет прорыв блокады Тартара, вспоминая при этом свои головокружительные молодые годы.
    
    
     Положительно, господин Мефистофель был чертовски везуч в роли стимулятора научно-технического прогресса.
     Везуч он был и в других делах, кое-кем называемых темными делишками.
     Решившись на прорыв блокады Тартара с помощью мобильного перпетолета, Янус Адольфович надеялся, что и на этот раз везение не оставит его. Так оно и случилось.
     Идя на столь рискованную авантюру, Вождь чертей вновь вернулся к основной роли изощренного политического заговорщика, одаренного исключительными способностями азартного и непревзойденного мастера вселенских интриг, крупных и мелких пакостей, а также других забав и развлечений.
     Свое чудо технического гения Вождь направил в сторону одного из естественных спутников Тартара, где находился преотменно укрепленный и напичканный самым разнообразным оружием сторожевой маяк империи «Врата Геенны».
     Гарнизон маяка был малочисленен и к тому же в большинстве своем состоял из особ женского пола, когда-то проштрафившихся перед имперским законом.
     С точки зрения лучших разведумов чертей маяк являлся единственной лазейкой в сторожевой охране Тартара, хотя охранники и главный их контингент, женщины, не питали никаких нежных чувств и симпатий к мятежникам.
     Именно этой охране блокированные смутьяны и бунтовщики были обязаны своей вселенски известной кличкой «черти», то есть они были теми, кто находится за чертой цивилизованных законов империи.
     Секретные позывные и пароль маяка были давно известны чертям. Известно было и то, что во главе гарнизона находилась деспотичная и беспощадная мадам Мегера Эринийская.
     Ходили непроверенные слухи, будто эта командирша когда-то здорово насолила власть имущим, и если бы не милость Императора, ей не миновать самой суровой имперской кары – черной деструкции.
     На подлете к спутнику Люциферов включил позывной сигнал «Кукареку» и без всяких помех приблизился к главному шлюзу маяка. Здесь произошел радиообмен секретными паролями, верифицирующими позывные сигналы и одновременно фальсифицирующими сигналы адского происхождения, после чего гигантские створки шлюза нехотя раздвинулись, впуская в чрево маяка коварного пришельца.
     В приемном ангаре царил приятный полумрак и лилась тихая камерная музыка.
     Поправив кобуру бластера, Люциферов напустил на свое лицо маску презрительного равнодушия и легко сбежал по трапу на лужайку, покрытую ковром пластиковой травы с милыми женскому взгляду искусственными цветочками и кустиками.
     Несколько мгновений он стоял, вдыхая всей грудью ароматизированный воздух и прислушиваясь к упоительной музыке композитора Арлекиндера. Потом, осторожно ступая, чтобы ненароком не примять цветочки, направился к лифту.
     Старый, поскрипывающий лифт опустил его на уровень жилых отсеков маяка.
     Взглянув еще раз на микрокарту имперской сторожевой базы, незваный гость покинул кабину лифта и, бочком-бочком, начал красться вдоль стены плохо освещенного коридора, уставленного горшочками с натурально цветущими репейниками, элегантными косморыцарскими доспехами и великолепно сработанными чучелами чертей.
     Коридор привел Люциферова к солдатской столовке.
     Он остановился на пороге пищеблока, внимательно принюхался и осмотрелся.
     Столовка была самая заурядная. Гарнизонная столовка. В ней даже пахло чем-то приятным и мучительно знакомым. Еще раз принюхавшись, Янус Адольфович уловил шибающий в нос крепкий запах рейнджерских портянок и дешевой ефрейторской махорки. Это его несколько успокоило, и он, удовлетворительно чихнув, продолжил осмотр пищеблока.
     Перед взором прожженного конспиратора и бдительного подпольщика выстроились в два ряда металлические столы с углублениями для кастрюль и судков. За одним из столов сидел здоровенный детина, положив маленькую бритую голову на могучие конечности. Вероятно, он дремал. В проходе между столами возлежали в непринужденной позе два глоткодава псиной породы, которые уже начали тихо, но грозно рычать, заметив незнакомца.
     – Я искренне приветствую самого себя в качестве нежеланного гостя! – шутливо сказал Янус Адольфович. – А вас, собачки, попрошу заткнуться! Мой бластер не любит цацкаться с невоспитанными зверюшками.
     В ответ псы зарычали еще громче.
     Детина не шелохнулся.
     Высокомерно игнорируя псиные предостережения, Люциферов вошел в зал и спокойно направился к сидящему за столом, на котором высилась гора грязной посуды, валялось несколько тряпок и окурков.
     Ошарашенные столь вызывающей наглостью пришельца, псы ощетинились и приготовились к прыжку. Однако не успели звероподобные собачки лязгнуть клыками, как две голубые молнии люциферовского бластера навеки успокоили их прыть.
     Предсмертный рев собачьего мяса разбудил детину, и два сонных зрачка вопросительно уставились на хулигана с бластером в руках.
     – Встать! – негромко, но по-командирски внятно скомандовал Янус Адольфович, многозначительно поводя стволом бластера.
     Команда была выполнена, хотя и без особой солдафонской поспешности.
     Перед Люциферовым предстал гигант с бычьей шеей, увенчанной каким-то стриженным кукишем с ушами и стенодробильным подбородком.
     – Руки за голову, ублюдок! – беззлобно процедил Янус Адольфович, немного огорошенный диспропорциями корявого гиганта.
     Детина вяло вскинул руки к ушам и чуть оскалился в идиотской улыбке.
     – Имя?
     – Даймон.
     – Куда приписан?
     – К отряду Хранителей-Сигнализаторов.
     – Сколько в отряде охранников?
     – Два раза по десять.
     – Значит, два отделения.
     – Ага, сэр, – словоохотливо подтвердил охранник.
     – Ты идиот?
     – Ага, сэр.
     – Где командир?
     – Старший капрал Мегера Эринийская... – начал допрашиваемый и осекся.
     Люциферов всем своим существом почувствовал опасность, но было поздно – холодный ствол чужого бластера уперся ему в затылок.
     – Милок, а ну-ка урони на пол свою игрушку, – раздался вкрадчивый женский голос.
     Люциферов подумал и, решив не испытывать судьбу, разжал пальцы.
     – Теперь марш к стене! А ты, сынок, прихвати его пушку и обыщи дядю.
     Детина неторопливо выполнил приказ и через минуту передал женщине в капральском мундире бумажник пленника. Та внимательно изучила содержимое бумажника, задумчиво посмотрела на задержанного в мундире майора ИГБ и сказала:
     – Майор, повернитесь ко мне лицом! Почему вы так бесцеремонно ведете себя? Кто вас послал сюда, не известив предварительно меня?
     Отправляясь в дальнее и крайне опасное путешествие, Люциферов в целях конспирации переоделся в форму офицера Имперской Государственной Безопасности и тщательно загримировался, наклеив пышную бороду до пупа, изменив цвет глаз с помощью контактных линз и натянув рыжий парик с лихим напомаженным чубчиком. Такие меры не были излишними, ибо его портрет был хорошо известен стражам Тартара. Не просчитался Янус Адольфович и со временем вылета. В последние дни в космосе бушевали информационно-энергетические ураганы, вызванные вспышками сверхновых звезд и неполадками во вселенской системе телекоммуникации. Эти ураганы нарушили связь стражей Тартара с промежуточными базами. Таким образом, ответы на поставленные солдат-дамой вопросы были заранее предрешены.
     – Начну, мадам, с последнего вопроса, – мягко, задушевно и проникновенно сказал Янус Адольфович, собираясь с мыслями и собирая волю в кулак. – Сообщение о моем прибытии вы должны были получить два дня тому назад. А что касается бесцеремонности моего поведения, то я скорее проявил больше сдержанности, чем это полагается официальному лицу, посланному сюда с проверкой карантинного режима блокады мятежников. И что же я вижу своими глазами? О, Боже мой! Я вижу сплошное разгильдяйство и безответственность! Черт возьми! Немедленно верните мои документы и отрапортуйте по форме!
     – Ладно, майор, не перегибайте свою палку. Нам здесь и так не сладко. А в том, что ваш катер мы непростительно прозевали, вина караульных. Проспали сукины дети! Я им всыплю!
     – И это вы называете рапортом? – иронично заметил Люциферов. – Ну-ну... Хотя бы представились.
     – Извините, господин майор. Ситуация нештатная.
     С этими словами женщина выпятила свой внушительный бюст, вытянула руки по швам и громко отчеканила:
     – Господин майор, разрешите представиться?
     – Разрешаю.
     – Старший капрал Мегера Эринийская, командир гарнизона сторожевого маяка «Врата Геенны». На сегодня в составе гарнизона числится двадцать стражей, плюс я. В данный момент три пары стражей на боевых катерах системы «Амба» патрулируют сектора АХ–1, ОХ–2 и UХ–3. Один страж находится в лазарете по причине незапланированного аборта. Все остальные отдыхают, кроме дежурного по кухне, рядового Даймона.
     С самого начала неожиданного диалога строгий голос капрала показался Люциферову подозрительно знакомым. Сейчас же, когда можно было в упор разглядеть не лишенное красоты лицо солдат-дамы, он, к великому своему удивлению, узнал эту женщину, хотя и не подал вида.
     Не могло быть никаких сомнений в том, что перед ним находилась та самая Грумгильда... Да, та самая незабвенная красотка Грумгильда, его бывшая любовница, которую он считал давно и безвозвратно ушедшей в загробный мир в поисках чего-то неуловимого.
     Ему вспомнились молодые годы, которые обычно вспоминаются в таких случаях.
     Когда-то, нехотя идя навстречу пожеланиям своих почтенных родителей, которые с провинциальным фанатизмом мечтали о военно-юридической карьере Янусика, семнадцатилетний оболтус отправился в город Бонд-на-Шпрехе поступать в тамошний университет.
     Бонд-на-Шпрехе был хотя и довольно захолустненьким бюргерским городишкой с пыльными улочками и одним базаром, но благодаря своему славному доисторическому прошлому и милитаризированному университету пыжился стать вровень с другими научными центрами второстепенных провинций империи.
     В дряхлом здании университетских казарм училось около тысячи студентов, выходцев из аристократических и обеспеченных слоев общества. Студенческая братия вела веселую и беззаботную жизнь, в которой дуэли и шумные попойки занимали много больше места, чем утомительные занятия в аудиториях и на военном плацу, где проводились практические отработки навыков по оперативному проведению заседаний военно-полевых трибуналов с демонстрационным расстрелом фотопортретов дезертиров.
     После того, как в день своего прибытия в Бондский университет Янус оплатил учебу и был занесен в список студентов, он стал прилежным членом родного студенческого землячества и в скором времени настолько прославился своей бесшабашностью, что получил почетный титул Крутого Шалопая.
     В те годы в стенах Бондского университета господствовал жизнерадостный дух вольнолюбивого иррационализма и вневероисповедной мистики, что предрасполагало к поэтическим умонастроениям и виршеплетству на военно-патриотические темы. Янус старался идти в ногу с модой. Имея некоторую склонность к куртуазной поэзии, он предпочел изучению сухой и скучной юриспруденции философско-эстетические дисциплины. Поэтому поспешил записаться на лекции по военно-мемуарной литературе и эстетике рыцарских турниров.
     Вначале его рвение к занятиям было достаточно велико. Однако уже через семестр этот пыл остыл, ибо святой долг Крутого Шалопая требовал иного рвения, а также много денег и времени. Забросив учебу, наш студент целиком окунулся в беспечную жизнь, полную драк, женских ласк и хмельных гулянок. О нем пошла слава отъявленного кутилы и забияки, хотя самому себе Янус виделся несколько в ином свете, что нашло отражение в заказанной им литографии.
     На этой изумительно посредственной картинке он был изображен вместе с другими студентами-земляками во время дружеской попойки. Все были представлены пьяно веселящимися, в то время как молодой Янус, сжимая в руках музейный меч, взирал на происходящее с мрачным видом романтического гения и готового к боевому походу вождя. Его лицо с высоким лбом, властным пронизывающим взором под темными густыми бровями, носом с хищной горбинкой, с резко очерченным ртом свидетельствовало о твердом и волевом характере.
     В этой шумной и ветреной жизни философские трактаты и кодексы военно-полевых трибуналов чаще всего использовались не по назначению. Некоторые шалуны умудрялись иллюстрировать их весьма фривольными рисунками, а более грубые натуры подкладывали кладези «вечных истин» под свои упитанные седалища во время пирушек.
     Год, проведенный Янусом в Бонде-на-Шпрехе и отмеченный довольно бурным времяпрепровождением, оказался, к большому разочарованию отца, потерянным для накопления солдатского опыта и офицерского стажа, необходимого для получения низшего офицерского чина военно-полевого юриста, и тот решил отправить своего непутевого балбеса для продолжения учебы в столичный университет. Старик втихаря надеялся, что жесткая казарменная дисциплина столичного университета благотворно подействует на разгулявшегося сынулю и привьет ему вкус к армейскому укладу жизни аристократического буршества. К тому же папаша Люциферов, отпетый идеалист и мечтатель подлинно солдатской закваски, наивно полагал таким, а не иным образом избавить Януса от тлетворной мещанской среды Бонда-на-Шпрехе.
     Порвав с веселой и безалаберной жизнью в провинциальном городке, Янус на какое-то короткое время загрустил и впал в серую меланхолию. Это душевное состояние им было выплеснуто на страницы трех стихотворных тетрадей, ныне хранящихся в центральном музее Ада.
     Опыт рифмоплетства не увенчался успехом: восхищенно перечитывая свои тяжеловесные стиши мрачновато романтического толка, где фигурировали темные призраки рыцарей эпохи первых, вторых и третьих колониальных походов и верные им в чем-то, но не во всем невесты-девственницы, автор честно признался сам себе в том, что не является поэтической бездарностью по данной тематике, хотя и не одарен божьей искрой.
     Этого же мнения потом придерживались и некоторые свободомыслящие музейные работники. Ради утверждения оплодотворяющего духовную жизнь чертей культа личности Вождя они отредактировали с помощью известных поэтических талантов творческое наследие Януса Адольфовича и опубликовали его стихи в одном из томов Дьяволиады. Втихаря же музейные крысы считали, что начинающий поэт мог бы самостоятельно блеснуть своим искрометным талантом, выбери он жанр военно-полковых частушек на тему неудовлетворенных сексуально-солдатских желаний.
     Еще один том Дьяволиады был посвящен литературной прозе Вождя. В этом жанре молодой Янус решил найти себя, чтобы с первого захода попасть в анналы всемирной литературной истории. В незавершенном и ошеломляюще подражательском романе наш столичный студент зло высмеивал и беспощадно бичевал толстокожих обывателей, еще не понюхавших пороха, но уже противящихся стать пушечным мясом.
     Роман, включенный в Дьяволиаду, был окончен его анонимным соавтором, весьма известным у чертей мастером подстрекательского пера и заядлым антимонархистом.
     Страшно устав от романа, Янус срочно воспылал стремлением выполнить свои святые обязанности перед дряхлыми родителями и с лихорадочным рвением еще не проснувшегося гения принялся за учебу, но засел не за конспекты по военной юриспруденции, а за пыльные инкунабулы, наполненные темными философскими пророчествами и замысловатыми сентенциями относительно воли к власти.
     Превосходный во всех отношениях столичный университет был могучим оплотом официальной имперской идео-логии и центром всеимперской философской мысли. Совершенно неуловимая прелесть этой идеологии заключалась в том, что первичной творческой реальностью и высшей духовной ценностью объявлялся Вселенский Разум, а весь материальный мир рассматривался как проявление имманентной активности этого неутомимого Разума. Персональными наместниками Вселенского Разума провозглашались все императоры-теократы, начиная с Папы Зажигательного и кончая Папой Душецелительным.
     Официальная философия империи вначале отпугивала романтически настроенного Януса своим не совсем последовательным рационализмом. Однако со временем он переборол это постыдное для мужчины чувство первобытного страха и упорно начал осваивать спекулятивную философию частного права сильного и мужественного воина, тем самым, выполняя отцовские заветы и формируя у себя непреклонную волю к победе на трудных участках жизненного пути. Дело дошло до того, что наш в чем-то несостоявшийся поэт и романист написал обширный труд по философии военного права, также включенный в многотомную Дьяволиаду. Этот юридический монстр получил резко критическую оценку со стороны узколобой университетской профессуры, начисто лишенной диалектического чутья и прозорливости.
     В ужасно расстроенных чувствах юноша вновь обращается к любимой порнографической литературе и отточенному искусству сексуальной техники, надеясь заглушить горечь очередного поражения на чертовски нелегкой ниве философского осмысления сложнейших понятий военно-полевой юриспруденции.
     В одном из писем отцу Янус в традиционном для себя высокопарном стиле радостно сообщил, что желает основать солидный военно-эротический журнал и в связи с этим регулярно посещает стриптиз-театры для унтер-офицерского состава, публичные дома для офицерских денщиков и салоны внутриплотского массажа для интендантов.
     Это многостраничное письмо, сопровождавшееся обширной припиской о долгах и описанием перспективы внушительных расходов на журнал, повергло храброго батяньку в состояние полнейшей прострации, из которой он так и не смог выйти до конца своих дней.
     После героической смерти отца, зарезанного в рукопашном бою c многотысячным отрядом необузданных браконьеров и похороненного со всеми воинскими почестями на офицерском погосте города Вертепска, Янус очень загрустил и почти полностью оставил занятия любимой юриспруденцией ради философии патриотического воспитания борцов с организованной преступностью.
     С помощью довольно крупной взятки, легко освободившей его от смехотворных тягот военно-студенческой службы по охране увеселительных охотничьих домиков высшего генералитета империи, он получает массу свободного времени и в ближайший летний семестр слушает обязательный курс неотразимой логики военных конфликтов и необязательный курс формальной этикетики в гражданском быту, а также курс имперского права сильного. Но уже осенью вся эта профессорская галиматья забрасывается во имя насыщенной и даже перенасыщенной духовно-плотской жизни вне стен университета.
     Как-то раз, вырядившись этаким бравым франтом, в пятнистом костюме цвета хаки и ботфортах гармошкой, Янус отправился на прогулку со своими закадычными дружками из студенческого философского кружка «Метафизика пивной кружки и солдатской каски».
     Спасаясь от скуки, ватага кутил заглянула в собор, но не для того, чтобы послушать назидательную речь проповедника о райских блаженствах на этом свете, а только ради дамского общества, которое, следуя очередной моде, собиралось по воскресным дням в городских соборах и начинало бурно судачить и сплетничать.
     В соборе Янус обратил внимание на одну смазливенькую красотку в мини-юбке и с тугим бюстом, потрясающим все моральные основы. Красотка тоже заметила щеголя, жадно пожирающего ее глазами.
     После службы пташка грациозно выпорхнула из собора и направилась домой, заманчиво потряхивая бюстом, а наш франт поволочился за ней, стараясь привлечь ее внимание грубоватыми солдатскими любезностями и философско-казарменными афоризмами. Однако наша прелестница даже виду не подавала, что слышит в свой адрес пошлые философские дифирамбы какого-то пижона.
     Так они неспешно дошли до ее домика, построенного в изысканном стиле эпохи позднего Ренегатства и окруженного глубоким противопехотным рвом, грозно ощетинившемся страшно кусучей крапивой. Здесь Янусу показалось, что объект его ухаживания, прежде чем закрыть за собой пуленепробиваемую дверь, милостиво кивнул ему и многообещающе улыбнулся.
     Несколько дней околачивался Янус около изящного железобетонного коттеджа, где проживала дама его сердца, пока к нему однажды не подкатила служанка.
     Поманив розовым пальчиком сгорающего в любовном огне рыцаря женской юбки, она шепнула, что ее госпожа хотела бы с ним встретиться, но боится своего брата, который служит в охране известного фабриканта и отличается крутым нравом вкупе со звериной силой.
     Выслушав служанку, Янус важным тоном поблагодарил ее и попросил передать госпоже, что у него против грубой ломовой силы есть парочка приемов рукопашного боя, и храбро вручил визитку со своим телефонопатором.
     В последние годы студенчества Янус снимал квартиру в одном из веселых тупичков Академгородка. Таких тупичков, врезавшихся в старинный университетский парк, было огромное количество. Здеcь обычно селились состоятельные студенты, желавшие укрыться от строгих родительских глаз и сурового профессорского ока.
     Вернувшись домой после разговора со служанкой, пылкий любовник бросился на кушетку и предался головокружительным сексуальным мечтаниям, предвкушая сцену в спальне, когда после ритуально-кокетливых препирательств два молодых тела спрячутся под одним стеганым одеялом.
     Неожиданно раздался пронзительный телефонопаторский зуммер, и в стереонаушниках зазвучал воркующий женский голосок, эротической стрелой пронзивший и без того израненное мужское сердце.
     Уже темнело, когда Янус примчался к дому красотки, запыхавшийся и потный.
     В руках страстный любовник тащил тяжелые кульки с дорогими деликатесами и флягами марочного вина.
     Дама встретила его эксклюзивно радостно, как не очень старого, но очень доброго знакомого, забросала липкими комплиментами и тяжеловесными уверениями, что является девицей из благородной аристократической семьи.
     Мозги нашего волокиты начал окутывать нервно-паралитический туман, и, как говорится, в зобу дыханье очень даже сперло...
     В разгар застолья внезапно раздался громкий стук в стальную дверь.
     Пауза.
     Стук повторился
     Пауза.
     Стук превратился в грохот
     Дверь заходила ходуном.
     На чердаке истошно завопила кошка.
     Настенные ходики поперхнулись и остановились.
     – О, Боже! – испуганно воскликнула красотка и с кряхтеньем полезла под стол. – Все кончено! Я погибла! Это стучит мой брат!
     Янус хотя и был не робким малым, но связываться с дюжим охранником, вооруженным к тому же бластером, ему вовсе не хотелось.
     Мгновенно нырнув вслед за красоткой под стол, он смело выдавил из себя:
     – Что делать?
     – Что делать, что делать? – скороговоркой повторила побледневшая девица. – Ах, да! Быстренько в чулан, ненаглядненький мой!
     Схватив за вспотевшую руку непрестанно икающего от воинственного возбуждения ухажера, она вылезла из-под стола и, тихо причитая, поволокла его в соседнюю комнату, где рядом с большим платяным шкафом была дверца крохотного чулана.
     Янус без лишних слов юркнул в чуланчик и затаился.
     Дама, одернув юбку, пошла встречать брата.
     Заглянув в гостиную и узрев богатый ужин на двух персон, брат девицы по прозвищу Хитробой затопал ногами и зарычал самым скотским образом:
     – Это что еще за несусветная новость, так-перетак?! Кого ты здесь, непутевая, принимаешь в мое отсутствие? Так-то ты бережешь честь родителей и брата! Говори всю правду, блудница!
     Бедняжка начала жалко оправдываться, лепеча нечто абсолютно несуразное о какой-то своей школьной подружке с соседней планеты. К большому счастью, допрос с пристрастием был не долог. Кончилось все тем, что сердитый брат и заплаканная сестра вместе мирно поужинали, с большим удовольствием съев и выпив содержимое пакетов «приятельницы» нашей девицы.
     На рассвете обозленному и голодному студенту очень припекло сделать пись-пись.
     Как быть?
     Не брызгать же в чулане!
     Это неприлично и негигиенично!
     И тут Янус заметил висящую на гвозде старую монашескую сутану.
     Мгновенно родилась гениальная идея.
     Быстренько натянув сутану, он выскользнул из чулана и озабоченно зашагал к выходу.
     В ванной комнате водопадом шумела вода и кто-то громко фыркал. Неожиданно ее дверь отворилась, и показалась взлохмаченная мокрая голова брата прелестницы. Голова изумленно уставилась на монаха.
     – Здесь еретики часом не пробегали? – деловито поинтересовался тот.
     – Еретики? Какие такие еретики?
     – Самые обыкновенные, из числа одичавших чернокнижников. Сегодня открыт полевой сезон охоты на них и их трактаты.
     – А-а! Нет, святой отец, не пробегали.
     – Ну тогда я пошел.
     Провожаемый удивленным взглядом, липовый монах благополучно покинул негостеприимный дом.
     Каким наивным и простодушным был в те молодые годы Янус Адольфович! Боже, до чего приятно вспоминать молодецкие забавы и шалости!
     Воспользовавшись, доверчивостью, малоопытностью и пылкой страстью влюбленного сердца, двое мошенников ловко обвели его вокруг пальца. Как потом оказалось, мужчина, которого красотка называла своим братом, был на самом деле ее напарником. Оба кормились за счет своих нехитрых проделок, бессовестно надувая ослепленных похотью самцов. В конце концов эти и другие проделки кончились для них плачевно – прохвосты очутились на тюремных нарах.
     Со временем Люциферов почти забыл прелестные черты проказницы и забыл бы окончательно, но тут...
    
    
     ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой одно событие нагромождается на другое во время мятежа, поднятого заговорщиками в столице Великого Альдебарана.
    
    
     Мятеж был в самом разгаре.
     День выдался погожий.
     Хороший денек выдался для мятежа.
     Лучшего денька и не сыскать.
     Ба-бах!
     Вай!
     Газовые бомбометы мятежников, щедро изрыгая густой и очень сизый дым, вели непрерывный огонь по всему периметру одной из престижных городских тюрем, в которой вместе с охраной и криминальными элементами засело до полуроты отборных имперских гвардейцев из элитарного штрафбата.
     В грохочущем оркестре боя почти не слышно было команд, предсмертных воплей и крика цивильных болельщиков с биноклями, перископами, телескопами и лорнетами, оккупировавших ближайшие харчевни, трактиры, пивнушки и коктейль-бары, где вовсю наяривали джазовые колониальные оркестры и суетились телевизионщики, ведущие на всю империю увлекательные репортажи с места кровавых событий.
     Захват тюрьмы открывал мятежникам прямой путь к гвардейским казармам, а оттуда рукой было подать до дворца Императора.
     Не считаясь с исключительно тяжелыми потерями среди наиболее азартных болельщиков, штурмовые волны мятежников одна за другой накатывались на тюремные стены под прикрытием бомбометного огня своих свистоплюев. Однако, к досаде репортеров, огонь этот начал постепенно слабеть, так как в орудийных расчетах резко увеличился перевес пьяных в доску и полупьяных над уставшими трезвенниками.
     Наступили критические минуты.
     – Вы понимаете, во что нам обходится топтание на одном и том же месте?! – бешено орал Люцифров в безмятежные лица мятежных офицеров. – Немедленно перебросить к тюремным воротам самых диких джиннов из отряда Иблиса! Всем остальным атаковать, атаковать и еще раз атаковать, отвлекая внимание противника от направления основного удара!
     Часа этак через два злополучная тюрьма была захвачена врасплох. Жиденькие остатки охраны и гвардейцев трусливо бежали по направлению к интуротелю «Райский Приют», устилая свой путь изрешеченными телами журналистов и праздношатающихся болельщиков.
     С трудом пробравшись через хаотичные горы битого кирпича, стекла и черепицы, Люциферов со своим головорезами очутился во дворе тюрьмы.
     Из дымного провала подземного каземата спокойненько вышел Иблис в стальном тюрбане и желтых шароварах офицера колониальных войск. Его сопровождали два прославленных брата-джинна – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб и Омар Юсуф ибн Хоттаб. Увидев Вождя, они остановились.
     Сняв тюрбан и промокнув носовым платком потный лоб и слегка вспотевший нос, Иблис неторопливо доложил, что каземат битком набит законсервированными презервативами и запасными деталями для установок черной деструкции.
     – А как обстоят дела с боеприпасами? – вскользь поинтересовался Янус Адольфович.
     – Хоттабычи, что там с боеприпасами? – переадресовал его вопрос своим джиннам Иблис.
     – Боеприпасов навалом, о прекрасномудрый и прекрасный во всех других отношениях Вождь, – ответил Омар Юсуф. – В соседнем каземате я видел множество цинковых гробов с фаустбабахерами.
     – Это меня радует, – произнес Янус Адольфович, облегченно вздыхая и расцветая в отцовской улыбке. – Не люблю, знаете ли, экономить на боеприпасах. Если враг не сдается на мою милость, ему следует хорошенько прочистить мозги оружием массового уничтожения. За работу, ребята! Я с вами или, как говорится, черт с вами!
     Быстро отдав несколько исключительно ценных приказов своим адъютантам, Люциферов с Вельзевулом начали искать удобное место для временного штаба мятежников, чтобы в спокойной обстановке обсудить и осудить недальновидность имперской военной доктрины. Удобное помещение для штаба было найдено в противоатомном бункере под тюремной канцелярий.
     Пока усталый от мятежной текучки и других важных забот Вождь в полудреме обдумывал изощренные формы мести своим личным врагам в случае безусловного успеха мятежа, начальник его личной охраны Муссоли Вельзевул тщательно исследовал все тюремные закоулки, переулки и закутки, удостоверяясь в абсолютной безопасности своего господина и, разумеется, своей собственной, а также сосредоточенно отыскивая съестные припасы для утоления зверского голода.
     Чтобы выйти из бункера на поверхность и подышать свежим воздухом, нужно было пройти несколько этажей очень длинных и страшно путаных галерей, одна из которых вела в женское отделение тюрьмы.
     По этой галерее и направился Муссоли в сопровождении самых отборных молодчиков из отряда Азазелло, обвешанных с головы до ног оружием и награбленной бижутерией. Впереди в качестве проводника колобком катился толстенький и румяненький тюремщик, плененный во время штурма.
     Это был не в меру болтливый субъект, едва не наложивший в галифе при виде страшноликих джиннов Иблиса. Стремясь выслужиться и спасти свою ухоженную массажистками шкуру, он неугомонно тараторил и постоянно упоминал о том, что только ему одному ведомы все тюремные ходы, выходы и подходы.
     Вельзевул почти не слушал его, тяжело ступая опухшими от бестолковой беготни ногами. А тот все болтал и болтал, забивая предательским словоблудием свой несолидный для многоопытного тюремщика страх перед обещанной поркой шипастым крапивником. Испепеляющей критике был подвергнут зажравшийся начальник тюрьмы, похотливый самец, и его худосочный заместитель, отвратительный импотент.
     Этот поток помойного красноречия неожиданно и грубо был прерван вспышкой бластера, укокошившего не в меру словоохотливого тюремщика.
     Вельзевул и его охранники бросились врассыпную, прижимаясь к стенам и прячась за колоннами. Спустя мгновение их бластеры и дубальтовки ожесточенно начали сыпать дождем смертоносных молний.
     Перестрелка была короткой и яростной. На поле боя осталось лежать несколько трупов в коричневой форме тюремщиков. Вероятно, ища спасение, они решили спрятаться в исключительно запутанных лабиринтах Минотаврской тюрьмы и были неожиданно потревожены появлением мятежников.
     Брезгливо перешагнув через тела, Вельзевул очутился у стальной двери с надписью «Ласково просим! Женское отделение Всенародной Имперской Тюрьмы».
     Дверь была тут же взорвана зарядом амонального блямблика, и открылся длиннющий коридор с зарешеченными камерами, откуда раздавались возбужденные голоса узниц деспотичного режима, заглушаемые мычанием и рычанием популярной тюремной рок-группы «Рыдающий Унитаз».
     По приказу Вельзевула его подручные очень быстро и очень ловко разделались с радиоусилителями, полностью разукомплектовав их и попутно открыв заключенным путь на волю.
     Толпа узниц, ошалевших от переизбытка неожиданно нахлынувших чувств, едва не сбила с ног своих нежданных освободителей.
     Когда основная женская масса схлынула, Вельзевул несколько раз смачно чихнул, вздохнул полной грудью и решил, что пора и честь знать, то есть пора возвращаться восвояси, дабы позаботиться о собственном брюхе, так как в женском отделении тюрьмы разведчики не нашли ничего, кроме истощавших от длительного поста мышастых пискунов и уже многократно использованных гигиенических тампонов обанкротившейся фирмы «Тетина Затычка». Но тут он почувствовал легкое прикосновение к спине. Оглянувшись, Муссоли увидел фигуру в полосатой тюремной робе модного покроя.
     – Кто вы? – раздался певучий женский голос. – Что за шмон происходит в тюрьме?
     – В столице восстание! – гордо заявил Муссоли. – Широкие народные массы восстали против тирана. Часы прогнившего режима сочтены... А ты кто такая?
     – Чертовски невезучая плутовка, угодившая по совершеннейшей глупости в этот казенный пансионат для неблагородных девиц. Чем я могу помочь вам? Вы можете всецело положиться на меня, но только, разумеется, не в прямом смысле слова. Я, конечно, своя в доску, однако не доска для возлежания.
     – Хорошо. Иди за нами, несчастная жертва империалистического произвола.
     Маленький отряд бесстрашных мятежников двинулся в обратный путь, шлепая по воде, которая быстро прибывала. Очевидно, где-то была осуществлена злостная водопроводно-канализационная диверсия, и потоки воды грозили отрезать нижнюю галерею от верхних. Вельзевул начал нервно зевать, беспокойно размахивать своими ручищами и торопить команду разведчиков, подбадривая их упоминаниями о злоключениях всех чертовых матушек и прабабушек, которые в таких обстоятельствах никогда не падали духом и не прятались в своем собственном внутреннем мире.
     – Здесь должен быть боковой переход в секретную галерею, соединяющую тюрьму и гвардейские казармы, – прервала его подбадривание бывшая узница.
     – Что же ты, дуреха, раньше молчала?! – обрадовался Муссоли. – Я вовсе не намерен захлебнуться в тюремных нечистотах! Мое пузо не простит мне этого чрезмерного легкомыслия!
     Начался сверхвнимательный осмотр облупленных стен, и вскоре кто-то заметил узкую металлическую дверь, скрытую от посторонних глаз щитом с запасными пыточными инструментами.
     Удивительно, но дверь была незаперта. Сразу же за ней уходила вверх крутая каменная лестница, освещаемая зеленоватым светом, который лился из глазниц черепов мучеников режима, украшавших стены темницы.
     Приказав держать оружие наготове, Вельзевул не первым ступил на лестницу, а галантно пропустил вперед даму.
     Через несколько десятков ступенек лестница уперлась в дверь верхней галереи. Эта дверь, как и первая, была незаперта.
     Осторожно высунув нос в дверную щель, куда уже проскользнула отважная проводница, Муссоли принюхался и сказал:
     – Кажется, здесь сухо и ничем вкусненьким не пахнет.
     – Если пойти налево, – подала голос проводница, – то можно попасть в тюремную канцелярию. В противоположной стороне находятся казармы гвардейцев.
     Вельзевул подозрительно взглянул на нее и буркнул:
     – Ты слишком много знаешь.
     – Ничего удивительного в этом нет, дружок, – фыркнула незнакомка. – По этой галерее тюремщики водили женщин в казармы, где с ними развлекались гвардейцы на секстренажерах.
     – А-а, – понимающе протянул Вельзевул и с удовольствием щипнул незнакомку за попку. – Больше вопросов нет.
     Спустя полчаса начальник личной охраны Вождя доложил своему господину, что одна из бывших заключенных знает тайный ход, ведущий к чертовски укрепленным казармам имперских гвардейцев.
     – Можно готовить штурмовой отряд, – добавил в за-ключение Вельзевул, бросая в пасть калорийную жувачку.
     – Вот этим ты и займись вместе с Молохом, – приказал Люциферов, складывая тюремные бумаги в большой портфель.
     – Опять я... – заныл Вельзевул. – Все я, да я... Между прочим, я уже третий или четвертый час ничем вкусненьким не подкреплялся, кроме жувачек. Это противоречит всяким цивилизованным нормам поддержания здорового образа жизни...
     – Ладно, так и быть, оставайся при мне и позаботься о своем бездонном брюхе, а Молоху передай мой приказ, – сжалился Янус Адольфович. – И скажи, чтобы ко мне привели бабенку, оказавшую нам столь важную услугу.
     Не прошло и нескольких минут, как перед Люциферовым предстало довольно симпатичное существо в мокрой арестантской робе.
     – Кто ты такая? – строго спросил он, жеманно щуря свои разноцветные глаза. – Как звать? Почему оказалась в тюрьме?
     – Мое имя Грумгильда. В застенках я очутилась за связь с пиратами. Здесь торчу уже седьмой месяц.
     – Небось проголодалась, сударыня?
     – Вы исключительно проницательны, сударь.
     Люциферов, который и сам уже давно испытывал сосание под ложечкой, позвал адъютанта и приказал ему принести консервы и пару бутылок лимонада.
     Пока тот отсутствовал, Грумгильда немного привела себя в элементарный порядок. Умывшись и поменяв свои отвратительные лохмотья на случайно найденный мужской костюм, висевший в одном из шкафчиков туалетной комнаты, расположенной рядом с вместительной камерой для пыток психофизиологическими растворами первой группы невыносимости, Грумгильда предстала перед Янусом Адольфовичем, который уже открывал консервным ножом банку с ветчиной.
     – А я вас, кажется, знаю, – сказала она, кокетливо стреляя глазками.
     – Откуда?
     – Мне как-то неловко об этом говорить...
     – Говори! Сейчас, душенька, не до соблюдения приличий. Отбрось свою стеснительность и, как говорит мой помощник Вельзевул, смотри на вещи ширше.
     – Ну если вы настаиваете... Это случилось лет восемь назад. Вы тогда были студентом и просидели у меня, простите, в чулане всю ночь. Я узнала вас по глазам. Они такие удивительные...
     – В каком еще чулане? – изумился Янус Адольфович, пристально всматриваясь в женское лицо. – О чем это ты?
     – Помните, я вам еще рассказывала о своем брате по прозвищу Хитробой, который якобы служит в охране одного богатого фабриканта? А потом вы прятались от него в чулане, где всю ночь кормили клопов.
     Хлопнув себя по лбу, Люциферов рассмеялся и сказал:
     – Теперь что-то такое припоминаю.
     – Да-а, тюрьма умеет портить портрет, – вздохнула Грумгильда и с намеком добавила: – Но тем не менее я еще пташка хоть куда! Не правда ли?
     – Что правда, то правда, – согласился Янус Адольфович. – Но не будем отвлекаться на грустные темы о старении наших портретов. При желании их можно реставрировать. Присаживайся к столу и перекуси. У меня очень мало времени. Однако... гм... однако я постараюсь выкроить его для тебя, когда грянет час победы.
     Появление возбужденного Вельзевула прервало Люциферова. Адъютант доложил, что штурмовые отряды мушкетеров Молоха решительно вошли в секретную галерею и завязали жаркий бой с перепуганными гвардейцами серого кардинала Дюка Одесюкина, левой руки Императора.
     Схватив рацию и портфель. Люциферов поспешно выбежал из комнаты.
     Ночной бой – невообразимо кошмарная и гибельная вещь. Цивильный шкрак не может и просто не в силах себе представить даже в самом страшном сне величие этого кошмара и героизм момента. Еще страшнее он в темном и сыром подземелье, где пахнет застоявшейся мочой, грызунами и солдатскими ботфортами. К тому же в такой обстановке ориентация очень затруднена. Где свой, а где чужой, понять совершенно невозможно. Вот и лупят все друг по другу чем попало и по чем попало. Во время такой дьявольской заварухи творится что-то невообразимое в душах бойцов, которые поминутно вспоминают свою и чужую мать, бесцельно или целесообразно прожитые годы, родной домик на берегу деревенского болота, беззаботные школьные годы... Вспоминаются и полезные связи с сильными мира сего. А связи-то почти никакой! Кого звать на помощь? Кому звонить? Куда жаловаться на бездарных командиров?.. Вопросы без ответов. Сами понимаете, что в подобной из ряда вон выходящей ситуации управлять бойцами – безнадежная затея. Единственная надежда – опыт, нюх, инстинкт и неукротимая жажда победы волевого начала над началом безвольным.
     Втянувшись в мрачную галерею, ведущую к неприступным казармам имперских гвардейцев, авангардный штурмовой отряд Молоха попал, казалось бы, в совершенно безвыходное положение. Галерея была перекрыта бронированной заслонкой с амбразурами. Из этих щелей гвардейцы кардинала неожиданно и подло открыли кинжальный огонь по мятежникам и в считанные секунды скосили первые ряды наступающих.
     Молох только чудом остался жив. Его спасла гора консервных банок с тушенкой «Завтрак профоса», спрятавшись за которыми, он резво отполз на исходную позицию и приказал своим мушкетерам на случай мужественного отступления провести рекогносцировку и перегруппироваться. Затем, спокойно оценив сложившуюся обстановку и сочтя ее очень скверной для противника, Молох принял неординарное решение применить смертельную вонючку, хранившуюся в тюрьме для вызывания убийственного простудного насморка у приговоренных к смертной казни на лютом сквозняке. Нашлось и несколько десятков дырявых противогазов.
     Гвардейцы не были готовы к столь подлой газовой атаке. Кто-то из них попытался бежать куда глаза глядят, кто-то попытался зажать нос двумя пальцами, но все это было бесполезно – газ действовал почти мгновенно. Зачиханых гвардейцев кардинала мушкетеры Молоха взяли голыми руками.
     Вскоре в расположении казарм гвардейцев раздались взрывы насосно-вакуумных гранат. Еще минут через сорок запыхавшийся Молох сообщил по рации, что штаб гвардейцев захвачен и заканчивается ликвидация предпоследних очагов последнего сопротивления в казармах.
     Перед самым рассветом мятежники праздновали очередную и очень важную победу.
     Еще один яростный натиск, и они вплотную приблизятся к каналу, опоясывающему императорский дворец и вследствие этого усеянному глубоководными самовсплывающими минами незамедлительного действия.
     Бросок через канал, и конец правлению тирана!
     Кто был ничем или кое-чем в своем и только в своем роде, тот станет всем или кое-кем в ином роде!
     Да здравствует сладкий миг победы!
     Да здравствует Вождь!
     В предчувствии неминуемой победы Люциферов решил дать кратковременный отдых своим бойцам.
     Бродя по обгоревшему штабному зданию гвардейцев кардинала в поисках научной библиотеки, где должны были храниться секретные воспоминания штабистов о пережитых ими штабных учениях, он неожиданно столкнулся с Грумгильдой, чей мужской костюм представлял собой плачевное зрелище.
     – Что ты здесь делаешь, красотка? – удивленно спросил он, попыхивая трубкой.
     – Читаю раненым последние сводки с мест сражений. Ведь я когда-то училась в медицинском колледже на факультете вербального зубного заговора и лингвистической шокотерапии, но так, увы, и не доучилась. Впрочем, научная карьера, не говоря уже о карьере штатного лекаря, не для меня. Не та натура...
     – Пройдем ко мне на командный пункт, – вежливо предложил Янус Адольфович. – Там у меня есть целый ящик благородных лимонадных напитков из запасов кардинала. Немного отдохнем и развеемся перед грядущей битвой.
     Несколько утренних часов они провели вдвоем, слушая любимую серенаду Януса Адольфовича «Лунный вечер на городском кладбище», попивая лимонад и разговаривая на отвлеченные эротические темы.
     Лимонадные пузырьки разгорячили Люциферова, и он решил осуществить то, что когда-то не получилось у него.
     – А не заняться ли нам компьютерным сексом! – вдруг выпалил он, смущаясь и краснея.
     Грумгильда не возражала...
     В полдень вошедшие в столицу верные Императору войска с криками «С нами так не поступают!» нерешительно выбили мятежников из прилегающих к обводному каналу зданий, а затем вялым натиском оттеснили их на городские окраины под улюлюканье черни, сочувствующей мятежникам, и недовольные крики телерепортеров, которым бестолковая имперская солдатня мешала вести съемки и бесцеремонно лезла в кадр.
     Грумгильда ушла вместе с отступающими отрядами бунтарей. В районе Гнилых Озер она была тяжело контужена, и ее подобрали в горящих камышах солдаты Императора. Но Люциферов об этом ничего не знал. Посланные на поиски смелой плутовки разведчики вернулись ни с чем. Все решили, что она погибла во время бомбардировок.
     «Вот так встреча! – подумал Люциферов, с любопытством рассматривая постаревшую любовницу в форме капрала имперских стражей. – Почему она вырядилась в эти гнусные тряпки?»
     Тем временем в зале был наведен порядок. Грязная посуда исчезла в чреве кухонного комбайна. На столе появились банки с шипучкой «Злой Укус» и тарелки с консервированным салатом.
     Выпив за свое благополучное прибытие на маяк «Врата Геены», Люциферов начал осторожно переводить разговор на интересующий его вопрос о жизненном пути капрала.
     Слегка захмелевшая и загипнотизированная участливыми словами гостя хозяйка маяка, в конце концов, поведала ему историю своей жизни и скитаний, хотя кое о чем и умолчала.