Завершая свою ежевечернюю прогулку, профессор Бельский попал под первый весенний дождь. Перед выходом на улицу его отвлёк какой-то глупый телефонный звонок – опять спросили некоего Антона, и Сергей Иванович, на этот раз основательно рассердившись, хотел, было, уже зло сострить – Антон вас слушает! – но, всё-таки, сдержал себя и ответил своим обычным, ровным голосом – Вы ошиблись, мой друг! – положил трубку и со свойственной ему академической важностью, не спеша, раскланявшись перед соседкой и её остроносенькой таксой, спустился во двор. Его любимый чёрный зонт – тросточкой – остался бездельничать в напольной вазе среди щеголеватых бархатных камышей.
     «Чёрт бы побрал этого Антона!» - изменив своей старосветской вежливости, возмутился про себя Сергей Иванович: он уже раскаивался, что забрёл так далеко.
     Бельский стоял под голым каштаном, воткнув в расщелину между пожелтевшими зубами костяной мундштук, с грустной улыбкой наблюдая, как от энергичных дождевых капель темнеют носки его светлых замшевых туфель.
     «Ну вот… - Сергей Иванович прошёлся по карманам и расстроился ещё больше. – На такси рассчитывать нечего!» По классической учёной нерасторопности он, оказывается, забыл ещё и портмоне…
     Бельский поднял бесполезный узкий воротничок демисезонного пальто и впервые в жизни пожалел, что не обзавёлся личным авто. О городском транспорте, прозванным профессором полушутя-полусерьёзно «средством общественного унижения», он даже не помышлял.
     Тем временем начинало смеркаться. Дождь становился холодней и бесшабашней. По мокрым тротуарам размытой акварелью поплыли первые вечерние огни…
     Сергей Иванович и сам не понял, как это произошло. Сначала его ослепило молнией, затем, брызгая во все стороны грязной водой, перед ним резко остановился пыхтящий, как гидравлический пресс, допотопный ЛАЗ. И неизвестно откуда набежавшие шумные тётки с корзинами, тележками и мешками, сжав ошарашенного профессора с двух боков, внесли его в полупустой автобус на своих локтях.
     Только через несколько минут, когда машина с закрывающимися вручную дверьми тронулась, и водитель, молодой шебаршной парень, сделав пару рывков, разбросал своих промокших пассажиров по свободным местам, Бельский пришёл в себя. Сергею Ивановичу, так и продолжавшему удерживать во рту свой костяной мундштук, досталось, мягко выражаясь, незавидное местечко – кресло без спинки и без подлокотников возле завешанного дырявым плюшем поцарапанного окна.
     В другую погоду за подобный произвол профессор Бельский непременно бы возмутился, но в такой дождь… - Сергей Иванович, наконец, спрятал мундштук, достал из кармана носовой платок и аккуратно промокнул белоснежным четырёхугольником мокрое лицо – …в такой проливной, да ещё и непредвиденный дождь он просто обязан поблагодарить своих суетливых спасительниц, прихвативших его не иначе как багаж, и шофёра-ухаря, отважившегося на эдакой развалюхе двинуться в левый рейс. В таком случае и вправду, лучше плохо ехать, чем хорошо идти!
     Профессор уже готов был снять шляпу и произнести: – Я вам очень признателен, господа! – но в эту минуту, благополучно проскочив первого милиционера, водитель объявил в свой скрипучий микрофон, что автобус следует без остановок строгим курсом на железнодорожный вокзал, за что с каждого пассажира, вне зависимости в шляпе он или без, при выходе причитается по рублю. Услышав это Бельский, проживающий последние тридцать лет в Привокзальном переулке, обрадовался так, что забыл и про рискового шофёра, и про своих сердобольных попутчиц: ему показалось, что он летит бизнес-классом в Оксфордский университет.
     «Да! – решил он, вдобавок ко всему обнаружив в карманах своего пальто по полтиннику. – Сегодня мне определённо везёт!» И Сергей Иванович, не найдя ничего деревянного, постучал монетками по стеклу.
     Бельскому, так легко и беззаботно избежавшему шквального дождя, уже нравился и грубоватый женский разговор, и дырявые плюшевые занавески, и заунывная песенка, которую намурлыкивал какой-то мальчишка, без всякого стеснения барабаня пальцами по профессорскому плечу. Сергей Иванович так быстро освоился со своим новым, транзитным положением, что, не взирая на хроническую астму, спокойно дышал запахом бензина, смешавшимся с едким запахом пота, дешёвых папирос, кровянки и чеснока.
     Когда же автобус понесло по незнакомой – объездной, кочковатой дороге, Сергей Иванович, не удержавшись, чуть не слетел со своего места. Подскочив, он виновато улыбнулся своим соседкам в одинаковых цветастых платках, те, вскрикнув в один голос от следующего толчка, по-свойски, будто ещё вчера писали с профессором научные работы в четыре руки, улыбнулись ему.
     «Ну и шофер, трястя твоей матери! Везе, паразит, як дрова!»
     Самая полная из четверых и самая болтливая, уже не тётка, а, в самом деле, баба, совершенно седая, железнозубая, с обветренными багровыми щеками и такими же красными, шершавыми руками, толкнула в бок свою молодую и до жалости тощую напарницу.
     «Галка, а эта…, часом, не твой покупатель? Може, Галка, ты его обвесила… или, може, обсчитала? А ну… признавайся, тихоня, шо ты там нахомутала…»
     Галка дёрнула острым плечиком, стукнула каблуком по пудовому мешку и, обидевшись и разозлившись на свою старшую компаньоншу, отвернулась к окну.
     «Вы, баб Катя, до Лидки цепляйтесь, а не до меня. Она он… бизнесменша огородняя… всех клиентов от меня отвадила и спродала им свой товар, а мне мою капусту доведётся из-за неё два часа в электричке трясти да три километра на себе по полю переть!»
     «А чего ж ты, девонька, не вступала? Тебе ж люди давали два рубля, а ты упёрлась, как коза – два пятьдесят да два пятьдесят! Вот теперь и давись своей капустой! Эта тебе не просто так… эта – базар! Наука! Тут покупателя наскрозь, до самих печёнок видеть нада! Одному – вступить, а другого, бывает, такое переборчивое стерво попадётся – послать куда подальше. Вон… Лизавета Петровна… никакой торговой жилки, а с порожней сумкой вертается! Правда, Лизавета Петровна, я говорю?»
     «Ваша правда!» - ответили бабе Кате из противоположного конца салона уверенным женским голосом.
     «Ты посмотри, как уважительно – Елизавета Петровна! – удивился Сергей Иванович и тут же, рискуя свалиться второй раз, обернулся – ему ужасно захотелось увидеть женщину, к которой в этом автобусе обращались по имени и отчеству. – Наверняка, сельская учительница, библиотекарша или акушерка…» - предположил он и, встретившись со строгими серыми глазами, понял, что не ошибся.
     Женщина, которой принадлежал очень уверенный и, вместе с тем, очень приятный голос, а Бельский определил эту взаимосвязь по каким-то одному ему известным признакам, была не похожа на своих спутниц. За несколько секунд Сергей Иванович успел заметить, что она, точно также строго, как смотрела и говорила, была строго причесана и одета. Даже через чур строго и изысканно для поездки из села на городской базар… Ну просто, Маргарет Тэтчер Энского уезда: зачёсанные назад густые русые волосы, тёмно-синее пальто с бархатным английским воротничком, голубой шёлковый платочек - и не на голове, как у всех баб, а на шее - и, что самое поразительное – синие, в тон к пальто, обтягивающие трикотажные перчатки.
     Профессор Бельский связал узлом две красные плюшевые занавески и уставился в окно: он уже не мог не думать о женщине, которая смотрела на него в упор своими светлыми серыми глазами из убегающей дорожной темноты…
    
     ***
     В тот день Сергей Иванович – тогда он был всего лишь кандидат и полгода как женат на Софье Львовне – собирался просидеть над новой статьей с утра до вечера, не выходя из своего кабинета. Он успел заправить несколько авторучек, разложить бумаги и пронумеровать первую страницу, как жена, не выпуская изо рта сигарету и не отрывая глаз от «Географического вестника», пробасила ему на ухо: «Сергей Иванович! Возьми трубку. Если – меня, ты знаешь, я – умерла!»
     Сергей Иванович оглядел с тоской свой рабочий стол, выключил настольную лампу и, нарочно медленно, потащился через длинный, заваленный по обе стороны разновеликими книгами, глобусами и картами, коридор к разрывающемуся телефону.
     «Сергей Иванович, голубчик! – умоляла его Леночка, институтский методист. – У меня пожар! Горит расписание! Киселёва опять сломала ногу… Вы бы не смогли… только сегодня, Сергей Иванович, повторяю, только сегодня… заменить её в двух группах?»
     «А что… - Сергей Иванович вытащил из-под телефона старый «Октябрь» и принялся читать с середины первый попавшийся рассказ. - …к завтрашнему дню нога Киселёвой уже срастётся?»
     «Ну, что вы, Сергей Иванович, в самом деле… – обиделась Леночка. – Киселёва вышла из строя, наверное, до весны…»
     «И сколько времени осталось до начала лекций?»
     « 34 минуты…»
     «Леночка! - Сергей Иванович со злостью задвинул «Октябрь» на прежнее место – под телефон. - Да вы, простите, сошли с ума! Мне до института добираться не меньше часа! Ищите другие варианты! Не клином же сошёлся на мне белый свет!»
    
     ***
     Действительно, на кандидате филологических наук Бельском свет клином не сошёлся, и без него в старейшем пединституте было ещё несколько специалистов по девятнадцатому веку. Но ровно через 34 минуты Сергей Иванович, в строгом чёрном костюме и при галстуке, вошёл в 16 аудиторию и объявил собравшимся уже домой студенткам, что до полного выздоровления преподавателя Киселёвой читать лекции в их группе будет он.
     Сергей Иванович не стал рассказывать, что непременно сделал бы любой на его месте, о том, как он строг и требователен в отличие от беспринципной Киселёвой, имеющей привычку ломать конечности в разгар учебного года. Он прошёлся между рядами, просмотрел несколько конспектов и, привычно обняв кафедру, начал со слов:
     «То, что я скажу – общеизвестно: бесспорно Х1Х веку принадлежит особая роль…»
     В этом до оскомины общем месте две девицы, разукрашенные одинаковой морковной помадой, в одинаковых джинсовых курточках, подбадривающе подмигнув друг другу – Отлично, Константин! – Нормально, Григорий! – достали вязальные спицы, двое других, одна – коротко стриженая, другая – с жирными белыми волосами, соорудив пирамиду из Толстого и Некрасова, расположили по центру своего стола незаконченный кроссворд, остальные двадцать человек, прилежных вчерашних учениц - придирчивых завтрашних педагогичек, с откровенным недовольством раскрыв тетради, принялись механически записывать за Бельским каждое из его мудрых слов. А из правого угла кто-то пытался «пересмотреть» его своим немигающим энергетическим взглядом….
     К концу лекции Сергей Иванович, с дикторскими паузами повторяющий одну заученную фразу за другой, вдруг почувствовал – с таким напряжённым вниманием смотрели на него из злополучного угла – как покраснело его лицо и запекли ладони, будто он держался не за деревянную кафедру, а за оголённые провода… Бельский выпил залпом полстакана воды и, скомкав чересчур расфилософствовавшегося Чернышевского, приступил к перекличке.
     У сероглазой электростанции с длинными русыми волосами и красивым серьёзным лицом, расположившейся отдельно от всех в правом углу, было простое имя – Лиза, и очень простая фамилия – Иванова.
     Сергей Иванович снял свои светозащитные очки, виновато усмехнулся (он-то понимал, что его сегодняшняя лекция о писателях-демократах была больше похожа на скучный статистический отчёт) и, не дожидаясь звонка, объявил перерыв. Он ещё не знал, что читать так, как он читал сегодня, больше он не будет никогда…
    
     ***
     Никогда ещё Сергей Иванович Бельский не ходил, не спал, не дышал – не жил – так легко! Никогда он не читал свои лекции с такой страстью! Никогда его сорочки не были так свежи, и так отутюжены галстук, пиджак и брюки!
     Стоило Сергею Ивановичу переступить порог 16 аудитории, как русоволосая Лиза останавливала на нём свои гипнотизирующие серые глаза – электрическая цепь замыкалась – и его несло!
     Поворачивая свою монументальную голову в правый угол, Бельский рассказывал о Лермонтове - и знающие люди могли бы это подтвердить! - не хуже Андронникова. О жизни Александра Сергеевича он говорил с такой достоверностью, напоминая, так, между прочим, для разрядки, смешные подробности пушкинских проказ, что ни у кого не возникало сомнений – ну, конечно же, они были знакомы, были дружны, вместе проигрывались в карты, любили одних женщин и ненавидели одних врагов.
     И когда Сергей Иванович, как не тянул, а всё же дошёл, дотащился до Чёрной речки, голос его притих, сжалось время, сократились расстояния, сблизились люди, дышать стало тяжелей, и все поняли, что Пушкин умирает в соседней комнате, вот там, за картонной перегородкой, и, может быть, есть надежда – найти бы толкового хирурга, а доноров в институте хоть отбавляй! - останется ещё и жить…
     С тех пор, как 25 разноликих студенток начинали прямо с утра прихорашиваться, будто на четвёртой паре всем скопом выезжали на бал, и Лиза стала смотреть на Сергея Ивановича по-другому. Господи, что делается! – боялась нечаянно вскрикнуть она. Лиза улыбалась Бельскому, по-детски закрывшись ладонями, и он, более чем взрослый человек, не мог её подвести. Он читал хрестоматийные стихи так, будто сам, собственноручно, специально для Лизы, их и написал. В обычные слова, тире и точки Сергей Иванович теперь, под напряжением пытливых серых глаз, вкладывал столько души, столько смысла, что слухи о его необыкновенных уроках вышли за стены 16 аудитории и стали известны всем.
     «Ай, да Бельский! – поговаривали в деканате. - Ай, да сукин сын!»
     А Бельского уже не просто несло, его, похоже, заносило… Сергею Ивановичу даже не приходило в голову, что со стороны всё может выглядеть не только странным, а, что ещё печальней, забавным и смешным…
     Каждый день в одно и то же время – по окончанию четвёртой пары, преподаватель Сергей Иванович Бельский и студентка второго курса Лиза Иванова, не сговариваясь, шли навстречу друг другу с разных концов длинной липовой аллеи, соединяющей институтские корпуса. Лиза, в развевающемся плаще из голубой болоньи и узких чёрных ботиночках со сбитыми носками, милее которых Бельскому ещё не доводилось когда-либо видать, просто улыбалась, говорила радостное «Здравствуйте, Сергей Иванович!», «Здравствуйте, Лизонька!» - улыбался Сергей Иванович ей в ответ, с каждым разом всё крепче и крепче сжимая плоскую Лизину ладошку. Встретившись у заброшенного фонтана, они не расставались сначала час, затем – два, а однажды проговорили до ночи: Лиза попала в общежитие через чёрный ход, Сергей Иванович ехал в лифте с возвращающимся из ресторана пьяным соседом.
     К удивлению для себя Сергей Иванович выяснил, что Лиза была начитана очень странным – совершенно беспорядочным образом. Одни романы, написанные в большинстве своём современными беллетристами, ей удалось прочитать без начала, другие – без конца, третьи - она проштудировала от предисловия до послесловия, между которыми не было главного – самого романа. Сергей Иванович с удовольствием восстанавливал недостающие куски, взяв кое-что в займы у отечественных классиков. Получалось очень забавно, и они оба, как два соавтора, начинали дружно хохотать.
     «В какой библиотеке вам так крупно повезло?» - вполне серьёзно спрашивал Лизу Бельский.
     «В библиотеке? Берите выше - на почте, в отделе доставки! Там моя маменька работает фасовщицей вот уже десять лет!» - со смехом отвечала она, изображая добропорядочную девушку из обнищавшей дворянской семьи.
     «Лиза! Вы обещаете меня повести в свою доставку? Я совсем не знаком с современными авторами, тем более в таком… лоскутном виде…» - говорил, подыгрывая ей, Бельский, и после этого они смеялись уже так громко, что смех их долетал до окон пединститута, озвучивая совсем непедагогический сюжет. За несколько недель рукопожатие под липами достигло такой силы, что жена Сергея Ивановича, Софья Львовна, находившаяся в это время в экспедиции, вынуждена была по просьбе ректора спуститься со своих гор.
     В городе в это время шёл дождь, гром стучал в свои медные тарелки… Накануне каких-то грандиозных событий молния вышивала небо то золотом, то серебром…
    
     ***
     Попав домой, Софья Львовна не стала разбирать свой мокрый «Ермак». Первым делом она позвонила всезнающей Леночке, институтскому методисту, как звонят участковым докторам в случае лёгкой простуды, грозящей при отсутствии должного лечения перейти в хронический бронхит.
     Леночка минут пять очень искусственно – ни дать, ни взять опереточная актриска! - изображала недоумение. Но после того как Софья Львовна, компенсируя свой моральный ущерб, выпалила несколько новых геологических фразеологизмов, Леночка выложила то, что вот уже неделю знала наизусть:
     «Елизавета Иванова, 1971 года рождения. До поступления в институт проживала в посёлке городского типа Погребы вместе с матерью, работником местной почты. Школу закончила на «хорошо» и «отлично». Скромна, отзывчива, трудолюбива. Любит поэзию, поёт в хоре. Выпиливает лобзиком и вышивает крестом».
     Софья Львовна не собиралась комментировать услышанное, она сосредоточенно крутила запылившийся старый глобус, вычерчивая пальцем какой-то новый путь. Леночка подождала несколько минут и, понимая, что молчать жене Бельского сегодня небезопасно, постучала по телефону карандашом.
     «Софья Львовна, вы ещё здесь? Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь… Бедная Лиза! Ископаемое… Каменный век!»
     «Ошибаешься, моя дорогая… Девятнадцатый… - без всякой иронии поправила Леночку Софья Львовна. - Ты лучше… вот что… - указательный палец Софьи Львовны напрягся и… случайно продырявил бумажный земной шар. - Поднимай по тревоге Киселёву, кажется, ей очень понравилось болеть… А я позвоню на счёт путёвки для Сергея Ивановича в наш отзывчивый профком».
     И Софья Львовна принялась за дело с такой одержимостью, благодаря которой перед ней расступались и Казбек, и Эльбрус.
    
     ***
     Софья Львовна и Сергей Иванович были знакомы с детства, но поженились, когда обоим исполнилось по пятьдесят. Собственно, после свадьбы, похожей больше на учёный совет (гости были либо доктора, либо кандидаты), им даже не пришлось съезжаться. К всеобщей радости родителей жениха и родителей невесты в двух соседних – профессорских – квартирах была частично разобрана общая стена. И оказалось, что пить чай и обсуждать доклады куда удобней, сделав два шага из комнаты в комнату, чем спускаться с пятого этажа второго подъезда, чтобы попасть на тот же пятый этаж, но только через третий подъезд.
     Узнав про Лизу, Софья Львовна нисколько не возмутилась. Географа Бельскую так занимала новая тектоническая карта, что она была слишком далека от таких книжных вещей как ревность и месть. Но доброе имя внучки адмирала, дочки академика, а теперь ещё и жены учёного, было для неё незыблемей старой кирпичной стены. И Софье Львовне пришлось это имя – самым интеллигентнейшим образом - защищать…
    
     ***
     Сергей Иванович не знал об истинных причинах столь быстрого выздоровления преподавателя Киселёвой. По его мнению, так он высказался хмурому декану, медики, поспешившие поставить её на сломанную ногу, сильно рискуют подпортить своё реноме.
     Бельский – святая простота! - так же не догадывался, за какие заслуги нищенский институтский профком совершенно бесплатно отправляет его во всесоюзную здравницу – Саки, и, как только мог, пытался отказаться от путёвки в пользу болеющих коллег. Он рассчитывал, что его поддержит жена, противница благоустроенного отдыха и официальной медицины, но Софья Львовна была не так легковерна. Она быстро развеяла сомнения мужа в успехах отечественной ортопедии и привела несколько неопровержимых доводов в пользительности сакских грязевых ванн.
     «Сер-гей Ива-а-ныч, да-ра-га-ой! – говорила она с длинными паузами, пытаясь раскурить дарённую вишнёвую трубку. - Ты очень хороший, очень добрый человек…» Софья Львовна заполнила своей могучей фигурой старое кожаное кресло и забросила уставшие ноги на прогнувшийся журнальный стол.
     «Но… скажи, пожалуйста, что ты можешь дать этой девятнадцатилетней девочке? Что? кроме своего грузного тела, отекшего лица и банального признания, замедленного фарфоровым протезом… А ты не думал, что через месяц ей захочется замуж, захочется рожать? Молчишь? – Софья Львовна, пыхнув трубкой, оградила себя дымовой завесой. - Молчи… Но не дури человеку голову своими амфибрахиями… Собирай чемодан… путеводитель по Крыму у тебя на столе…. И Бельский, будь так любезен, не забудь… закомпостировать билет».
     На следующее утро Сергей Иванович, не в состоянии опровергнуть аргументы жены, уехал Евпаторийским поездом в южный санаторий с тем, чтобы 48 дней за казенный счёт валяться в лечебной грязи, передвигать облезлые шахматы и слушать изгнанных из большого искусства хриплых теноров и крикливых чтецов.
     После его отъезда весь институт с досадой (как ни как история прервалась на самом интересном месте), занялся своими обычными делами, и жизнь, как старый глобус, с которого стёрли пыль, со скрипом завертелась по новому кругу. Софья Львовна двинулась по неизведанному горному маршруту, преподавателю Киселёвой пришлось раньше времени снять свой гипс.
     Единственным фактом, о котором не без интереса поговаривали ещё какое-то время, было следующее обстоятельство: Лиза Иванова, сдав летнюю сессию на «отлично», была переведена на третий курс условно. За ней тащился единственный – по Х1Х веку – сознательно оставленный ею хвост…
    
     ***
     Каким затянувшимся, жарким и утомительным не казалось Сергею Ивановичу Крымское лето, а его, как всегда, завершил август, и осень – обычное дело! – начал сентябрь…
     Вернувшись в город, Бельский целыми днями работал над диссертацией: группы, в которых он читал литературу, были отправлены на виноградники в колхоз. У Сергея Ивановича по возрасту была бронь, и от заготовительных виноградных работ он был свободен…
     По вечерам, когда уставшее солнце заваливалось между небом и землёй, и выглядывало оттуда своим воспалённым красным глазом, Бельский приводил себя в божий вид и отправлялся в ближайший парк с похожим на институтский заброшенным фонтаном.
     В одну из таких прогулок между смешавшихся ив и берёз мелькнул знакомый голубой плащ, и совершенно отчётливо простучали те самые каблучки…
     «Сергей Иванович! Вот так встреча!» - услышал Бельский певучий Леночкин голос. И голубой балахон на его собственных глазах обернулся в ультрамариновый брючный костюм...
     «Леночка? Здравствуйте… Что … опять надо кого-нибудь заменить?» - пожёвывая свой костяной мундштук, разочарованно протянул Бельский.
     «Да… нет… - засмеялась Леночка. – Вот разве что… Киселёву… Так это будет не скоро… где-то в январе…»
     «По вашим прогнозам в январе она должна опять сломать ногу?»
     «Ну что вы, Сергей Иванович! - ещё громче засмеялась Леночка. - В январе наша Киселёва должна уйти в декрет».
     «Вот как! Да… в нашем институте скучать не приходится! - усмехнулся Бельский и тут же спросил: – А что… есть ещё какие-нибудь новости?»
     Леночка замялась: эта тема была запретной, но она, как ни пыталась, не могла с собой совладать...
     «Сергей Иванович, да… не принимайте вы близко к сердцу… Лиза Иванова вышла замуж, перешла на заочное отделение и сказала, что уезжает по месту жительства мужа – в какой-то Зарайск или Задольск…»
     «А вы, Леночка, простите за любопытство… - спросил Сергей Иванович, грустно улыбаясь. – Вы не собираетесь замуж?»
     «Да я бы… с удовольствием! – чуть не заплакав, всплеснула руками Леночка. – Так… не за кого! Ведь в нашем институте - вы ж знаете!- один детский сад и сплошное старичьё!»
    
     ***
     Прошло чуть больше полугода… Всю осень и зиму Бельский работал так, как не работал никогда в жизни, делая параллельно кучу разных дел: писал диссертацию, читал лекции, заседал на всевозможных советах, выступал на «Днях литературы» в Белой Церкви, Нежине, Таганроге и Орле.
     Как-то в конце февраля, после очередного поэтического вечера, Сергей Иванович возвращался из Дома писателей. Он вошёл в полуосвещенный трамвай и достаточно громко произнёс: «Здравствуйте, товарищи! Прошу садиться! Староста, список отсутствующих, пожалуйста, мне на стол!»
     Запоздалые пассажиры переглянулись, сварливый голосок сонной кондукторши командно прошипел: «Уступите мужчине место… Чего уставились? Повылазило? Видите, человек не в себе…»
     После такого заключения сразу освободилось несколько мест, а на одной из остановок «человека не в себе» бережно снесли по ступеням и также бережно прислонили к бетонному столбу.
     «Всё, мои дорогие! – говорил Сергей Иванович, обращаясь к тополям, сбросившим свои закрытые – от ног до головы – зелёные мундиры. - Наступил предел - мне тоже нужен отдых!» И на следующий день, прямо с утра, упросил Леночку на две недели из расписания занятий его исключить.
     «Хоть рисованием, хоть физкультурой, хоть большой переменой – чем угодно! – выдохнул Бельский – Прошу Вас, дорогая Леночка, меня заменить!»
     «Сергей Иванович, ну какие могут быть разговоры? – пропела Леночка, протягивая ему чистую экзаменационную ведомость. - Примите академзадолженность у Михеевой, она в двадцатой аудитории, и на десять дней я забуду не только вашу фамилию, но и как вас зовут!»
    
     ***
     «Ну, вот и ваша Михеева – шепнула Леночка на ухо Бельскому, кивнув на стоящую у окна полную женщину, как только они зашли в двадцатый кабинет. - Сергей Иванович, не мучайте её долго, ладно? Ей, бедняге, со дня на день рожать…»
     Отбросив назад прямую золотистую прядку и одёрнув широкое клетчатое платье, собранное мелкими складочками на большом, низком животе, женщина отошла от окна… Сергей Иванович, даже не пытаясь понять, что там ещё говорила на прощанье Леночка, тихо произнёс по слогам:
     «Ли-за…»
     И услышал протяжное: «Да, это я…»
     Увидев Сергея Ивановича, по-прежнему подтянутого, в своём чёрном костюме, белой рубашке и галстуке, только сильно похудевшего за то время, когда её так до безобразия разнесло, Лиза заволновалась и, пытаясь прикрыть свой большой, круглый живот, обхватила его снизу руками. Её клетчатое штапельное платье подобралось, и живот вместо того, чтобы спрятаться, ещё больше выступил вперёд.
     «Почему Михеева? – подумал Бельский, как будто это имело какое-то значение, и в ту же минуту сам себе ответил. – Ну, конечно, это же фамилия мужа, так и должно было быть…»
     Сергей Иванович стоял в пяти шагах от Лизы с экзаменационной ведомостью в руках и не знал с чего начинать…
     Бельский так долго был хорошим сыном, что пропустил то время, когда, по его мнению, можно было стать отцом. Если ему и выпадал случай сталкиваться в буфете или библиотеке института с какой-нибудь беременной студенткой, он тут же отворачивался, так что это бросалось всем в глаза, как будто боялся, что его праздный взгляд добавит женщине лишних страданий. Его даже возмущало, что за считанные месяцы, отведённые природой для вынашивания ребёнка, беззаботные, милые девушки превращались в немощных страшил. Одних перекашивало, и они, подперев бока руками, прихрамывали как столетние старухи, других разносило вдоль и вширь, третьих обмётывало омерзительнейшей паршой, превращая их лица в мятые географические карты. Они что-то сдавали, переписывали, волновались… А Бельский никак не мог понять – зачем?! Ведь в сравнении с тем ужасом, что ожидал их впереди – а в этом он был абсолютно уверен! - вся эта бумажная возня выглядела смешной и ненужной…
     Сергей Иванович мельком глянул в Лизину сторону и тут же, испугавшись и расстроившись, отвернулся. Ему показалось, что Лизе, той самой сероглазой Лизоньке, руку которой совсем недавно он с таким восторгом сжимал, которую – она была такая одна! – нельзя было с кем-то сравнивать, достались все безобразности, возможные при её теперешнем положении. Вот она, близкая и совсем чужая, смотрит в пол ввалившимися глазами, поддерживая растопыренными пальцами свой огромный живот.
     «Прошу садиться! – произнёс официальным тоном Бельский, закрывая за Леночкой дверь. – Ну, что же… - Сергей Иванович не знал, как к… ней… обратиться. - Не будем прибегать к билетам… Прочтите нам что-нибудь… Скажем, из Пушкина или Лермонтова… на свой выбор».
     «А можно… Толстого?» - спросила Лиза, разравнивая влажной ладошкой свой мятый «бегунок».
     «Толстого? – удивился Бельский. – Ну что же… против Толстого у меня лично возражений нет».
     Лиза осторожно выбралась из-за стола и начала скороговоркой:
     «Толстой, том второй, глава девятая…
     «Маленькая княгиня лежала на подушках в белом чепчике (страданье только что отпустило её), чёрные волосы прядями вились у её воспалённых, вспотевших щёк…»
     Лиза передохнула, поправила съехавший на затылок «конский хвост», и снова продолжила, но уже чуть помедленнее, увереннее и громче:
     «Блестящие глаза, смотревшие детски-испуганно и взволнованно, остановились на нём, не изменяя выражения…»
     Бельский старался не смотреть в Лизину сторону, и это было не трудно – по обыкновению он был в своих светозащитных очках, но всё равно Сергей Иванович чувствовал – покраснели его ладони, до неприличия разрумянилось лицо – её нестерпимый взгляд, такой же тяжёлый и неподвижный, какой при своей беременности была вся она. Бельский уже раскаивался, что так легкомысленно отпустил Леночку, которая сейчас со своей неутихающей болтовнёй была бы, как никогда, кстати… Он раскрыл Лизину зачётку, расписался и после казённых слов – «Вы блестяще знаете предмет… Я не смею Вас больше задерживать…» - поклонился и вышел.
     «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю?» - неслись дрожащим эхом по коридору Лизины слова, в то время как Сергей Иванович уже торопливо сбегал по ступеням. Он, конечно же, хорошо помнил этот отрывок, и не хотел - не мог! - слышать его печального конца…
    
     ***
     На следующий день в институте стало известно, что в ночь с первого на второе апреля Лиза Михеева (она же Иванова) разродилась двойней в центральной городской больнице. Роды были стремительными, тяжёлыми, потребовалось даже вмешательство хирургов, и молодая мать потеряла много крови. Но благодаря тому, что через улицу от родильного отделения располагалась воинская часть, проблем с донорами не было. Теперь и роженица, и новорожденные (два трёхкилограммовых мальчика) – утверждают врачи – чувствуют себя нормально и ждут приезда счастливого отца.
     По стечению обстоятельств в кардиологическое отделение той же больницы и в ту же ночь поступил Сергей Иванович Бельский. Он был подобран каретой скорой помощи в институтском парке возле фонтана с диагнозом «Обширный инфаркт». Состояние больного, усугубленное ко всему серьёзным переохлаждением, оценивается врачами как тяжёлое, но с ним проводится интенсивная терапия и с согласия главврача разрешены свидания с родственниками и женой.
    
    
     ***
    
     «Папа-а-ша, приехали! Вокзал! – тормошил засмотревшегося в окно Сергея Ивановича развесёлый автобусный водитель. - Гони, дорогой, деньгу и айда на электричку!»
     «Да я уже… почти что дома… - проговорил Сергей Иванович, рассеянно, как будто только что проснулся, озираясь по сторонам… В автобусе, кроме него, не осталось ни одного пассажира. – Мне трамваем две остановки…»
     «Ну, тогда, папаша, тебе крупно повезло! Дождик закончился, так что… две остановки можно и пешком!»
     Сергей Иванович наконец расстался со своими полтинниками, поблагодарил водителя и, надвинув на лоб шляпу и запахнув кашне, вышел из автобуса. Старый ЛАЗ несколько раз дёрнулся на месте и, не забыв на прощанье обрызгать своих недавних пассажиров, отправился по новому кругу.
     «Чтоб тебе пусто было! Тьфу! – плюнула ему вслед баба Катя.- Никакой культуры! Село необразованное!!»
     Женщины, измученные базаром и дорогой, засмеялись одинаковым - вялым смехом. Елизавета Петровна – одна из всех – не изменила своего лица. Она провела непрерывным взглядом красный трамвай, повернувший в сторону Привокзального переулка и, отряхнув мятый подол влажного кашемирового пальто, перебросила через плечо пустую дорожную сумку.
     «Катерина Романовна! Нам пора!»
     «Ещё минута… две – подумал Сергей Иванович, наблюдая за ней. - … подкатит набитая битком пригородная электричка, и уедет моя заезжая леди неизвестно куда, к кому и зачем…»
     «Лиза!» - с осторожной – предположительной – утвердительностью произнёс Бельский, удивляясь, как мало от его манер осталось после этого странного рейса. Он был почти уверен, что ему ответят: «Да, это я…» Но Елизавета Петровна вызывающе вежливо сказала другое: «Простите, но вы ошиблись!»
     «Да, я, наверное, ошибся…» - замялся Сергей Иванович. Он постоял ещё несколько минут и, вспомнив, что «дождик закончился… и две остановки можно и пешком…», потащился домой… Четыре женщины, одна – на аккуратных венских каблучках, остальные – в прорезиненных дутых сапожках, с жалостью смотрели как он тяжело и медленно переставлял через лужи свои разбухшие замшевые башмаки…
    
     ***
     Дома Сергей Иванович, развесив по всему коридору свой мокрый прогулочный костюм, решил, что сразу же после горячего чаю, заберётся под шерстяной плед. Но в дверях гостиной его остановил телефонный звонок, и Бельский, как не хотел, а вынужден был вернуться – могли позвонить из института – и взять трубку.
     «Голубушка! – взорвался он, как только узнал настырный утренний голосок. – Я вам уже сто раз говорил, что последние тридцать лет ваш пресловутый Антон здесь не проживает!»
     «Я это знаю…» - согласились с профессором с таким ангельским спокойствием, что тот выпалил совершенно неизвестные ему слова:
     «Так зачем же вы – чёрт бы вас побрал! – звоните?!»
     Вместо ответа в трубке послышался гул прибывающего поезда, началась и тут же оборвалась чья-то визгливая пьяная песня, наперебой затараторили грубые мужские и женские голоса:
     «Квартира! Квартира! Кому нужна квартира?»
     «Мать вашу! И здесь поезд задерживается!»
     «Вася! Який вагон? Яке место? То, чого ж ти тягнеш? Попитай у проводницы!»
    
     «Сергей Иванович! - надрывно позвали Бельского издалека, стараясь перекричать стойкий вокзальный гомон. – Это я… Лиза! Ужасно глупо, что я вам звоню … Но через десять минут моя электричка… Я звонила вам - мне не нужен никакой Антон! – но я хотела знать, что вы… есть…. И звоню сейчас, чтобы вы знали… Сергей Иванович, вы не ошиблись!»
     «Ли-за…» - проговорил Бельский с радостным облегчением: ну, конечно, он не мог её не узнать! Но ему уже никто не отвечал…
     «Лиза! Лиза! Лиза!» - кричал он всё громче и громче, понимая, что ему уже никто и не ответит…
     «Как же это? Ну, как же это так?» - причитал по-стариковски Сергей Иванович, пытаясь отыскать под телефонным аппаратом случайно закатившийся валидол… Но не было там ни одной таблетки, никто не мог его слышать, и никто не мог ему помочь: Софья Львовна, как всегда, была в отъезде, а в брошенной телефонной трубке прощально сигналила уходящая пригородная электричка… У-у-у-у-у…
    
     ***
     Утром, когда Сергей Иванович очнулся с распухшей губой на полу своего кабинета, ему показались странными две вещи: на стене почему-то остановились безотказные флотские часы, а над письменным столом разъехались на два фланга написанные и составленные им словари и книги.
     Что это было? – спрашивал себя Сергей Иванович, сдерживая ладонями свою тахикардию. – И что это есть? О чём писал его любимый Пушкин… А Тургенев, Достоевский, Толстой? И какую науку… какой предмет он, беспримерный профессор Бельский, столько лет, семестр за семестром, преподавал, если самого главного в нём так и не понял?!