Глава 9. Луковая гора
    
     В квартире Марика не происходило ничего. То есть настолько ничего не происходило, что Катя погружалась в полную пустоту. Первое ощущение оторванности и свободы прошло. Марик буквально все время проводил между мониторов: общественного, зрительского и учебного. Зрительский монитор твердил учебные программы: "Шахматная школа", "Занимательная математика", "Литература и жизнь". Общественный, как всегда, читал нотации....
     Сова не умела просто сидеть и отвлеченно думать о чем-то, как это прекрасно умел Марик. Тогда она начала вспоминать, перебирать все подробности жизни этого года, потому что более ранние, совсем детские воспоминания у нее как-то стерлись, да она никогда и не придавала им ровно никакого значения. Так она вспомнила луковую гору, и все разговоры, с ней связанные.
     Бытовая практика тогда проходила в хранилище Северного района. Ребята очень надеялись, что их пошлют на фрукты. Предвыпускную группу, например, в прошлый раз отправили перебирать клубнику, но, по дошедшим сведениям, полгруппы потом отравилось консервационными добавками, которые впрыскивали в ягоды, поэтому клубника, подумали все - это вряд ли... Вот если хотя бы виноград. Но 2-ю выпускную вели и вели. Сначала прошли колбасный отсек, потом зал битой птицы, дальше - хозяйственные мелочи, потом еще что-то, пересекли помещение для снегования капусты, где Варакуша нашел в углу гору прошлогоднего снега с кусками слежавшихся льдистых комков и принялся разбивать их каблуками. Он отчаянно долбил их, прыгал, очень радовался, когда комок рассыпался на мелкие куски и злился, когда попадалась совершенно промерзшая твердая льдина.
     Завели их, наконец, в большой бетонный отсек с неприятным острым запахом, где посередине обитала рыжая разваливающаяся луковая гора, и приказали сесть на перевернутые корзины вокруг горы и перебирать лук, отделяя гнилой и мокрый от сухого. Сначала перекидывались луковицами и пытались попасть в круглых, словно шарики, серых котят, которые в больших количествах бегали по отсеку, потом поняли, что норма довольно большая и пока не закончат, их отсюда не выпустят, и занялись делом, лениво переговариваясь. Чтобы не скучать, попросили Женку почитать что-нибудь, и он начал было: "Заложница судьбы, заложница игры, летящая по нити...", но Лисина тут же заявила, что это "не для детей, то есть не для нас... то есть не для прямых кристалльщиков .... То есть это отвлекает и засоряет...", и скосила глаза в правый верхний угол помещения, где по правилам общественной безопасности обычно укрепляли подслушивающий контрольщик. А Паша Нерсисян твердо заключил: " Не соответствует нормам правил поведения в публичных местах. И вообще ты, Женька распустился, и если бы не твои заслуженные родители, гнали бы тебя из лиготехникума почем зря".
     - А причем здесь родители? - вдруг вступил Марик, - Нас берут в учебные заведения в соответствии с нашими способностями и выбранном нами пути.
     - То-то ты норовишь языками и историей заниматься, и вовсе в лиготехники не метишь, - съязвила Лисина, - Ты даже на дополнительные занятия по матанализу ходить отказался - как ты мог! Ведь тебе оказали доверие, пригласили.
     Это было серьезное обвинение, и Марик отвернулся и обиженно уставился в стену. Глаза его при этом словно остекленели, теплый замшевый серый оттенок пропал, а возникли в глубине холодные голубоватые стекляшки. Так бывает весной в водоемах, которые промерзают насквозь, потом слегка оттаивают, и появляется вода. Но стоит упасть в водоем лучу солнца, лед внутри начинает отсвечивать и темная рябь воды сверху совершенно пропадает.
     - Я не виноват, - серьезно, со слезами в голосе сказал Марик, - ребятам тут же надоело придуриваться, работая на возможный подслушивающий контрольщик, и они замерли, глядя на товарища. Паша не поленился, встал, добрался до угла и внимательно осмотрел поверхность бетона. Никаких техногенных присутствий там видно не было, и он вернулся на место.
     - Я не виноват, продолжил Марик, - меня дед всегда учил вдумываться в суть происходящего, внимательно следить за событиями, не принимать на веру, но быть верным принципам человеческого общения.
     - Дед у тебя этот... - подозрительно вставил Варакуша. - Он, наверное, хороший был человек, но какой-то не наш.
     - Почему "был"? - тихо сказал Марик. - Я не слышал, чтобы он умер. Он как бы... ушел.
     - Здорово. Вот всегда ты так про него говоришь. Куда он мог уйти? За Глобальный сетевой экран? А что там делать? Техника там хреновая, наука не развивается почти, только вот колбаса получше нашей, но, говорят, и у нас такая будет, все к тому идет. Да еще и повкуснее!
     - Не-а! Там тряпочки всякие! Косметика! - протянули вместе девочки. - А Зинаида добавила, - И пластические операции делают. Для красоты.
     - Глобальный сетевой экран - понятно, - сказал на это все Строгий Юноша. - Дед Леонидыч говорил мне... - Марик слегка смешался. - Ну, рассказывал, как сказку. Что разные там люди... Даже не люди, а целые построения из людей, городов, заводов, рек, книжек, картин... Подождите: разных культур,... цивилизаций. Они живут, как на слоеном пироге - каждый на своем блине, на свой поверхности. А различаются эти поверхности временем, в них текущем, стоящем, существующим... Можно сказать по-разному. Так вот этот пирог можно протыкать - словно шилом или шампуром, и тогда в нем между слоям возникают тоннели, дырки, переходы. Как-то он еще их называл.
     - И ты хочешь нас уверить, - начал было Женька, - Строжайший ты наш Вьюнош..
     Но докончил Варакуша, причем уже совсем не шутливо, а совершенно серьезно, даже напугано, слегка вытаращив глаза:
     - ...что твой Леонидыч просто так и перешел по проколотому тоннелю на другую... другой…
     - Блин!!! - завопили Катя с Лисиной и захохотали, а Марик тут же надулся, встал, скинул с колен луковую шелуху и ушел в соседнее помещение, задвинув за собой тяжелую железную дверь.
     Катя еще некоторое время похохотала со всеми, но потом побежала посмотреть, что там с разобидевшимся Вьюношем.
     Марик стоял недалеко от двери и задумчиво, но с удовольствием грыз хвостик зеленого лука. А вокруг него, в несколько рядов, поднимаясь до бетонного потолка стояли ряды решетчатых контейнеров с золотистым пахучим овощем. Сложенные с помощью шарнирных блоков такие же контейнеры лежали по углам помещения, а прямо рядом с Мариком оказался решетчатый ящик с некачественным товаром. Лук пророс, выставив немного бледные, но зеленые и наглые ножики в окружающий мир и покрыв нежным свободным цветом всю поверхность.
     Ох, эти контейнеры. Все же – как похоже!
     Но воспоминания не надолго отвлекали Сову. Ей было тяжело. Особенно ночами.
     Глава 10. Твой друг ЧЯ
     Так однажды Катя сидела на своей кушетке, раскачиваясь из стороны в сторону, и стонала. Посреди того, что здесь они называли ночью, она вдруг проснулась и принялась скидывать с себя все - одеяло, футболку, стаскивать и комкать простыню. Потом бессильно прислонилась к стене. Ей казалось, что все, буквально все на постели колет ее, рассыпается при прикосновении, как в детстве, когда она по глупости грызла в кровати печенье или сухарь. И сейчас чудилось, что все это колет, прилипает, сыплется всюду, словно белье состоит из множества песчинок, даже слегка поскрипывающих, когда нажимаешь на них телом. Отвращение к покрытому песчинками белью, какая-то пресность, пустота внутри, которая возникала в ней и раньше в результате долгого бездействия, ровного течения жизни, и заставили ее ныть, раскачиваясь из стороны в сторону.
     Это же вновь заставило подойти к дверной панели и повторить заученные с прошлого раза движения. Разбитый контейнер лежал в кармане ее рабочего халатика, висевшего на вешалке у "двери". Катя взяла его, как смогла, прикрутила крышку и принялась стучать им по двери. Крышка вновь отлетела, порошок понесся по воздуху, панель повалилась вперед.
     Перемещаясь в лифте, в вагонетках, прыгая по ступеням и перескакивая через ребра (причем аналога этому движению Сова в себе не нашла и назвала "ребристым скачем" - именно не скачком, а скачем) - она преодолевала огромные, судя по ее ощущениям, пространства. И, уже устав от однообразности перемещений, Катя обратила внимание на некое изменение цвета вокруг. Изменение было едва заметным, но сам воздух (или чем им тут давали дышать) несколько потеплел и погустел, словно она приближалась к жилью.
     Открылось же все сразу. Огромное, уходящее вниз пропастью и вверх трубою пространство, ограниченное ребристыми и щелистыми стенами. Пристально вглядевшись, Катя поняла, что щели эти населены. Там угадывалось движение, возникали непривычные формы, неясные фигуры, отдаленно напоминающие человеческие. Фигуры лениво двигались, и Катя подумала, что они выстаиваются до срыва, так же как и она. Срыв тоже был, в некоторых щелях-нишах она заметила искривленные в крике рты, воздетые руки, бьющие в стену ноги. Глубокий провал, в который она стремительно падала, словно Алиса, вызывал тошноту.
     Появилось еще одно видение - цветы в вазах. У Совы возникло твердое убеждение, что, пролетев вниз достаточно, она увидала Мэри Снаут - соу-звездочку, что выпала одной из первых и наделала столько шуму. Она словно бы росла из ребристого постамента, картинно подняв руки. Перед Совой мелькнуло ее белое лицо и знаменитые серебристые косы, обвернутые вокруг головы, словно нимб. Катя довольно быстро пролетела мимо нее, и в памяти осталось только спущенная с желтовато-белого, хрупкого, с выступающей ключичной косточкой бретелька, да то, что кисти картинно развернутых рук, бессильно повисли, словно подвявшие лепестки срезанного и поставленного в воду растения. Именно эта поза вызвала у Кати ощущение заботливо подрезаемого снизу цветка, у которого хоть и меняют воду, но все равно... И таких "цветов" Катя заметила довольно много. Но она ничего не знала об этих красивых людях... Стены здесь были буквально покрыты "вазонами", словно это была оранжерея или ...как с ужасом подумала Катя - кладбище существ разных миров?
     Сова уже тяжело дышала, она уже физически не могла стоять в своем четвертьвагоне и смотреть на это. Совершенно непредвиденно в стене провала возникло новое скопление ступеней. Катерина рванулась наружу и понеслась
     Большими скачами, спотыкаясь о ребра, падая на грани, словно героиня вестерна: перелетая с крыши одного вагона на другой и ощущая вибрацию и стук колес поезда. Сове казалось, что колени ударяют ее в подбородок, зубы стучали, но она неслась от одного страшного места к еще более, быть может, страшному, среди черных дымящихся стен и уступов. Но постепенно Катя начала ощущать некое сопротивление пространства. Ступеньки подкидывали и подталкивали ее, ребра били все больнее и больнее. Потом она ощутила удар током, подобный удару на ступеньке в троллейбусе, но куда более мощный.
     И Сова начала падать. Она падала, падала, падала. Потом увидала себя словно бы сверху - лежащей на спине в огромном темном зале.
     В этой темноте она разглядела перед собой светящиеся значки, напоминающие команды на лигомониторе. И поняла даже, что команды эти обозначают не привычное: "создать, открыть, закрыть, сохранить как, параметры страницы"... А - "поспи, приди в себя, улыбнись, скажи : а-а-а, поговори со мной..."
     Катя с трудом соображала, но уже начала приходить в себя. И потому, совершенно ничего не осознавая, словно во сне, задала вопрос:
     - Это ты со мной говорил?
     -. Это я с тобой говорил, - прозвучало, словно эхо, - перед ее глазами в темном воздухе высветились буквы: " Я...Я....Я..."
     - Ты же без голоса? - не выдержала Катя.
     - Я обретаю голос, - и тут уже что-то запрятанное, глубоко зашитое и связанное с этим голосом, пробудилось в ней.
     - И ты его, этот голос, откуда берешь?
     - Из тебя. Ты думаешь его.
     - Но он же не мой - и не твой. Я, вроде, и знаю чей. Только вспоминать не могу. Устала очень.
     Сова постепенно начала осознавать, где находится. Это был огромный черный параллелепипед. Болотистый, как все эти ...с ребрами. Дымящийся, слегка пульсирующий, непроницаемый и не отсвечивающий ничем. Она назвала про себя это сущее - черный ящик.
     И тут же в пространстве перед глазами возникла еще буква:" Ч....Ч....Ч....."
     Катя с трудом поднялась и пошла по стене, вытянув руки, ощущая ту же упругую и жидковатую поверхность, ту же пленку и едва уловимые колебания за ней. Она шла зажмурившись, почти ослепнув от темноты стен и полной тишины пространства. "Мне воздуха не видно, мне воздуха не видно" стучало в ушах, и плотная тишина слегка сжимала горло, словно кто-то беззлобно, скорее всего, лаская, а не желая сделать неприятно, положил на шею мягкую, но тяжелую руку.
     Катя непроизвольно дернула головой и... рука исчезла. Идя по стене дальше и вжимая ладони в ее поверхность, постепенно Катя начала, словно бы, получать ответы изнутри. Стена то поддавалась нажиму, вовлекая, втягивая ладонь в себя, то слегка выталкивая, как бы выдувая воздух через щелку в мягких и нежных губах.
     Ощущения завораживали и в то же время вызывали глубокое беспокойство. Сова постаралась не держаться за стену, но тут же начала спотыкаться, спотыкаться - и села. Но, опустившись, она почувствовала подобное же обнаженными ступнями. Голый низ параллелепипеда словно бы играл с ее стопой, то теплея, то холодея, то втягивая, то приотпуская ее. В какой-то момент ей даже почудилось, что нечто обволокло каждый ее палец, словно теплый воск, но не налипая, а ребристо покалывая каждую клетку кожи. От этого обволакивания Сова не почувствовала боли, а лишь некий острый интерес, некое притяжение к цели, она даже сдвинулась и притянула себя к ступням, обхватив коленки руками и крепко прижав живот бедрами. Но тут же острое чувство противления, отбрыкивания, подобно тому, что она испытала на крыше, услыхав женский голос и увидев продавленный брезент, возникло в ней.
     И Катя даже собралась с силами и подняла, было, руки, чтобы выдохнуть и крикнуть: " О-о-аа-ыы-х!...", но тут же замерла, решив, что, пожалуй, что слишком устала, и у нее появились галлюцинации ощущений. Ибо пол - или скорее дно ящика - казался уже совершенно гладким, прохладным и абсолютно твердым. Да и стены высились по сторонам, подобно уходящим к потолку ( или крышке) монолитам. Катя опустила руки и решилась все же на прямой вопрос:
     - Вы - кто?
     - А ты как думаешь? Кто, кто, кто... - вновь ответило странно знакомое эхо.
     - Если уж ты хочешь знать, что я думаю... Вы - ты злиться станешь? - вы - большие ящики. Нет, нет... Вы не только ящики, вы - додекаэдры, пирамиды, экосаэдры и обелиски. Ребра, грани, гранники... Вы - многогранники. То есть - что я? Вы - кто-то - в этих многогранниках.
     - Нет, моя Умница. Это сначала ты была права. Мы - это и есть. Многогранники. И ты же еще лучше сказала. Мы - гранники.
     - Что? Разумные гранники?
     - Да... - эхо в голове помолчало, словно взяв минуту на размышление. - Да, мы - разум. Мы - гранники.
     - А как тебя зовут?
     - Знаешь ведь... Знаешь... Знаешь....
     И снова засветились буквы: ЧЯ .... ЧЯ....ЧЯ....
     - Ча-ща - пишется с буквой "а", - вырвалось у Кати.
     - Стыдно, - взвыл знакомый голос, - Стыдно... - пол снова запульсировал, и это было похоже на слегка дрожащий от смеха живот, - и все же, я - ЧЯ-я-а-а...
     - Ох, устала... Нет-нет, спрошу все-таки. Зачем мы вам?
     - Вы - округлы и красивы. Вы - изменчивы. Мы любуемся вами. Мы - говорим через вас.
     Катя поднялась во весь рост, ей не понравилось это заявление. Особенно: "Вы округлы и красивы" - у нее вновь возникла мысль о срезанных цветах и о том, что их с Мариком еще немного покультивируют, а потом тоже срежут и поставят в вазу. И она решилась:
     - Так чего же вы хотите, в конце концов?
     - Хотим стать собой... Хотим стать округлыми.
     Так уж прямо спрашивать, наверное, не стоило, потому что пол вдруг заходил ходуном, но не мелко и вкрадчиво, как только что, а резкими толчками, повторяющимися через равные промежутки времени, стена разверзлась, возникли высокие ступени, и Катя понеслась по ним, сама не желая этого, и не зная - куда...
    
     Глава 11. Апории Зенона
    
     Невесть каким образом, Катя добралась до их с Мариком ниши и порушила дверь. Марик сидел между корпами, на поверхности которых было сразу несколько изображений. Ахиллес догонял черепаху, две толпы на стадионе грозно смыкались, летела куда-то древнекитайская стрела. Дверь упала бесшумно, шаги по поверхности корпов тоже были бесшумны, но Марик почувствовал катино возвращение и обернулся. Он попытался встать, но рухнул обратно. Белки глаз у него были красные - сосуды полопались от напряжения, лицо уже не казалось таким гладким как прежде, и на ум уж никак не могла прийти натянутая перчатка. Поры расширились, лицо стало рыхлым и влажным, слипшиеся волосы падали на лоб.
     - Катенька, ты? - сказал он едва слышно, и так, будто Сова только сбегала за хлебом и вернулась, - Да, ты... Теплом повеяло...
     - Чем тут может повеять? - в сердцах бросила Катя, - Тут же все закупорено, как... - и посмотрела на Марика, - Эх, юноша, да ты у меня разболелся. Стой, я вот тебе, расскажу, может, и полегче станет!
     Сова пробежала расстояние до кресла, пристроилась на жестком прямоугольном подлокотнике и передала все, что слышала от ЧЯ. Только про бдение стен и дна ящика она говорить не стала. А, скорее, и не было того?
     Марик слушал очень внимательно. Уже после первых слов о гранниках, глаза его заблестели, лицо высохло и обострилось.
     - Да, да, так! Так! Примерно это я и предполагал. Разумное сообщество стереометрических фигур.
     Строгие, покрытые полировкой корпы, как стражники стояли по стенкам, мерцая экранами.
     Марик принялся стучать по клавиатуре, вводя только что пришедшие на ум запросы, мог бы воспользоваться и голосом, но написать было легче. Он просил у общественного корпа перейти на передачу "Занимательная математика". Через некоторое время на поверхности корпа возникла заставка, а потом появился портрет Галилео Галилея. Портрет вдруг ожил, приобрел мимику, и Галилей вкрадчиво спросил, схематично, не в так словам, двигая губами:
     - Мышление стало логичным и прямым? Ты задаешь вопросы о фигурах? Ну конечно, и в вашем извилистом мозге есть наша простота...
     - То есть вы хотите сказать, - мрачно констатировал Марик, - что мы недалеко от вас ушли?
     Галилей ответил ему хорошо поставленным голосом диктора, не меняя его равнодушно-назидательного тона.
     - Нет, скорее обратное. Вы собираетесь к нам прийти. Вы еще в самом начале, но уже на пути к нам. Крупнопанельные здания, мебель, контейнеры для товаров и для отходов, мусора, гигантские автоматизированные склады и гаражи, одежда, напоминающая пакеты, дети в конвертах, вагоны метро, коробки спичек и параллелепипеды книг и кассет, полки, полки, лифты. Кубические арбузы и помидоры, пирамидальные яйца, чтобы удобнее было хранить... Нули-единицы, нули-единицы... Они прошивают любые сведения, Из них набирают любое - и систему финансового анализа банка и мелодию колыбельной песни. Никогда не догонит Ахиллес черепаху, ведь сначала ему нужно найти точку, из которой она начала движение.
     Галилей уже не просто смотрел с экрана, а вырастал из корпа, выдвигаясь в центр комнаты. Его обведенные кругами усталости, скошенные в угол глаза, привораживали, заставляли всматриваться, перенимать на себя их меланхолическое выражение.
     - Профессор Болонского университета Бонавентура Кавальери построил упрощенную разновидность вычисления бесконечно малых еще подчиняясь схоластическим представлениям: точка порождает при движении линию, а линия - плоскость. И монах Григорий де Сен-Винцент шел теми же путями, раздумывая о бесконечности, делимости и неделимости. С помощью своих рассуждений об актуальной бесконечности он уверовал, что вычислил именно то место, где Ахиллес догонит черепаху. Не совсем понятную теорию флюксий предложил Исаак Ньютон. Маленькие нолики, которые он ввел для обозначения неких величин, он так и не смог объяснить современникам. Были ли они нулями? Или бесконечно малыми? Или это конечные числа? И только позже Жан Поль Даламбер ввел понятие предела.
     И как заклинание он произнес: " Число "а" называется пределом бесконечной числовой последовательности, если номер "н" такой, что а "н-ное" минус "а" по модулю меньше, меньше, меньше ... любого бесконечно малого эпсилон, эпсилон..."
     Потом вместо Галилея возникло изображение окружности и быстро-быстро, словно размножаясь делением, принялись вписываться в него треугольники, пятиугольники, семи- , двенадцатиугольники... И вот они уже до того доделились, что вписанный многоугольник почти слился с окружностью, а голос диктора все повторял свое: " сколь угодно малое эпсилон, эпсилон, эпсилон..."
     - Но корень зла таится глубже, - уже гремел голос, - Интеграл и дискретная сумма. Приближенные численные методов исследования любых процессов. Нули и единицы... Дискретная техника.
     После этих слов экран общественного корпа мигнул, и появилось название новой учебной передачи: " Образ Коробочки в произведении Н.В. Гоголя "Мертвые души".
     Катя недоуменно уставилась на общественный корп. Она, по правде говоря, очень ждала, когда закончатся рассуждения псевдо-Галилея, чтобы поговорить с Мариком, но тот с огромным вниманием вслушивался в текст о Гоголе. А когда ведущий просил вносить свои предложения, набрал в пустой строке интерактивного запроса: " Платон Каратаев". И тут Сова не выдержала. Она подняла руки, прокричала свое обычное, подскочила к Марику и, схватив его за плечи, отчаянно затрясла:
     - Нужно же что-то делать! Ты задаешь им какие-то дурацкие вопросы, ночи не спишь, не отрываешься от корпов. И только я тут бегаю, выясняю , пытаюсь как-то взаимодействовать с ними. Все же высохнут! Они уже вянут, и ты вянешь, Марик! Нужно что-то делать... Ты даже не говоришь со мной! Почему?
     - Потому, - надулся Марик, брови его слегка комично надвинулись на глаза, красивый рот сжался в трубочку.
     Но через некоторое время он сменил выражение лица, чуть приопустив голову и мельком, исподлобья начал кидать быстрые взгляды на Катю. Он должен был заговорить, и он заговорил:
     - Это все - после... Главное. Они не отвечают на мои запросы, не желают со мной общаться. А тебя - выпускают. Поэтому именно ты должна вновь отправиться к ним и задать три вопроса. Особенно важен вопрос о шаре... О шаре.... Неужели им это в голову не приходило? Они упорно стремятся к гладкости и округлости... Что-то во всем этом находят. Я, кстати, вполне могу предположить, что именно. Природные процессы непрерывны, гладки... Чаще всего гладки. Если это не взрыв, не неожиданный переход из одного состояния в другое - некое квантование. Да нет, все вокруг нас течет, как река. Медленно меняясь. Впервые же стали моделировать физические процессы с помощью изменения электрических величин: тока, напряжения - тоже непрерывными методами. Тогда еще были аналоговые машины. Об этом все практически забыли, ведь потом пошли транзисторные схемы, а позже открыли лигокристаллы, безумно увеличившие мощность вычислительных машин. Но это уже была не аналоговость. Природным процессам подражали, но с помощью дискретных сигналов. Подумай - все сейчас в нашем мире превращено в дискретный сигнал. Цифровые технологии... Нули, единицы. Когда мама в детстве звонила домой по телефону, и я ее уговаривал: "Мам, я без тебя боюсь. Мне скучно дома. Я так хочу с тобой поиграть", она безапелляционно отвечала: "Превратись в нули и единицы и просочишься в трубку". Все, вся информация, и звук, и изображение, и документы - все ведь дискретное, цифровое...
     - Ну и что же? - удивилась Катя, - Ведь удобно, люди давным-давно с этим живут. И все работает...
     - Работает. Да. Но вот видишь ли, какое дело. Видимо из-за этой дискретности мы сюда и попали. Это же мир гранников. Дискретных структур. И они мучаются своей вечной... угловатостью. Стремятся к иному, к непрерывности, к красоте...
     Глаза Марика вдруг вспыхнули, и лицо приобрело то самое обиженное мальчишеское изображение, что было, когда он только начинал говорить. И он бросил, обиженно, высоким голосом, вмиг утратившим теплые размышлительные нотки взрослого человека:
     - Они же меня... Они меня сначала забрали. Они берут красивых людей. Они считали красивым меня. Именно меня. Ты случайно к ним попала.. Ты случайно... - Прокричал он ей в лицо, но потом вдруг опустил голову, весь затрясся, из всегда правдивых влажных серых глаз покатились слезы.
     - Ничего себе... - пробормотала Сова, - А я вроде бы тебя спасать бежала... Почему они меня пропускают? Понятия не имею. Вахтеры, что ли, их меня за свою признают?
     Марик постарался взять себя в руки, поднял покрасневшее лицо, выставив кадычок на бледной высокой шее, и вдруг сказал:
     - Да, сторожа признали тебя за свою. Словно собаки, пропускающие человека со знакомым запахом… или вообще без запаха. Ведь иногда обсыпают себя чем-то, например, табаком или идут по воде, чтобы следы не пахли.
     - Табаком? Табаком? - Вскрикнула Сова. - Я же... Я же стучала об дверь контейнером с этой лигопыльцой. Я обсыпалась сама, и все вокруг себя. Вот! Вот! Эта пыль им, наверное, родная...
     - Верно! - Марик вскочил и стал бегать по комнате, быстро произнося слова:
     - Верно, пыль как родная. Отсюда - лигокристаллы, как родные. Корпы - как родные... Была же эта крамольная мысль у Чубарова... Произносил же, отщепенец несчастный: "Лигокристаллы не могли возникнуть в земле природным образом. Их нам подкинули". Вот, теперь вполне ясно, кто подкинул...
     - Эти - Катя с сомнением посмотрела на стены, - Эти, гранники недоразвитые. Вряд ли... Может, у них какие хозяева есть.
     - Может и есть, - отмахнулся Марик, - Но и с этими нужно поговорить. Нужно поговорить. Я же уже сформулировал три вопроса. Как-то их в себе нащупал. Эти три вопроса. Задай-ка им их...
     - Слушай, Марик, а причем тут Платон Каратаев? - тихо спросила Катя.
     - Понимаешь, - сказал слегка заплетающимся языком Строгий Юноша, - Нашел интересную штуку. Зенон был учеником Парменида. А Парменид представлял б ы т и е - как шар. Шар - это образ-схема самодостаточной, ни в чем не нуждающейся, никуда не стремящейся реальности. А таково, по Пармениду, бытие. А ведь у Толстого Платон Каратаев - тоже шар... Это однажды поразило меня. Каратаев - вовсе не обычное существо. Он ведь тоже как бы из другого мира.
     - И что же даст нам этот шар? - медленно поднялась Сова,
     - Ты должна задать ЧЯ три вопроса. Как три загадки сфинкса. Вернее сфинксу. Первый - "Можно ли достичь формы шара?". Пусть ответит, пусть только попробует ответить... Второй - "Кто лучше бежит к вершине - склон или лестница?" И третий, так, лично для меня: " Что было наживкой - понятно. Но где спрятан крючок?". Если он только разбирается в нашей терминологии... Но он же связан с твоими мыслями, не знаю, мне все не охватить... Пусть ответит.
     Катя потрясла взлохмаченной гривой и приподнялась на локте:
     - Маричек, солнышко, ты бы поспал. Такое несешь... Прости, прости меня! - Катя взяла его за плечи и усадила рядом с собой, - Ты мне скажи... Нет, ты мне скажи, не отворачивайся. Ты хочешь, чтобы я опять прошла весь вчерашний путь, залезла внутрь это ящика - о-о-ой!- ты бы знал!
     Катя поежилась и обхватила себя руками. Потом пристально поглядела на Марика, на висящую с края кушетки - как-то странно, ладонью вверх - его руку, и твердо произнесла:
     - Да, я пойду. Как его отсюда вызвать: просто не знаю. Значит пойду.
     И она пошла. Потому что эта рука ладонью вверх очень уж напомнила ей увядающие лепестки Мэри Снаут...
    
     Глава 12 Забор
    
     Аким решился, наконец, и отправился к Ежику. Всего-то и нужно было - из учебного цеха спуститься в подвал, в механические мастерские. Но с этим спуском все разительно изменилось. Стены здесь уже не были ослепительно белыми, а оказались выкрашенными в грязно-зеленый цвет, украшенный грязными потеками. Над головой тянулись трубы, перетянутые, словно колбаса бечевкой, алюминиевой проволокой. Запыленные окна были высоко, под потолком. В цеху пахло стружкой, станки неаккуратно плевались густой молочной жидкостью. Людей оказалось немного, ходили они весьма степенно, засунув лоснящиеся от смазки кисти за ремни, перетягивающие ладные ватники.
     Как только Чубаров возник наверху металлической лесенки, ему помахали и указали в дальний угол. Там стоял древний коричневый шкаф с захватанными дверцами, а за ним открывался закуток, посреди которого располагался ящик из-под апельсинов, укрытый куском линолеума. Пахло шашлыком - он жарился на самодельном устройстве из проволоки с высоким сопротивлением. На ящике скромно стояла лабораторная банка со спиртом и лежало нарезанное сало, присыпанное красным перцем.
     Поначалу Аким сидел перед банкой в обществе двух механиков - Коротышки Дюмы и старшего по цеху - Медика, обладающего благообразной бородкой с проседью и хорошо протертыми очками.
     - Не, Нифонтов-то верно говорит, с Петруничевым-то... Мы тех, за Глобальным Сетевым … нам бы только побольше развернуться, - заполнял паузу в разговоре Коротышка, поглаживая себя по приплюснутому, темному от копоти носу.
     - Ты наливай, - ворчал Медик. - Все-таки, верно можно сказать. Силу мы взяли большую. Куклы там всякие, голограммные, наверху, за Башнями - он кивнул в направлении Центра, - нам не помеха. Механику мы освоим, дополним, а вы там со своими лигами-фигами ей ума прибавите. Немцам там, да англичанам до нас не дотянуться. Да и мы у них ничего не забыли. Вот – баранинка то - из самого нашего Туркестана, а шпроты - из самого нашего Таллина, сальце же с перчиком - с нашего Будапешта. А фуфайка ватная - он потрогал свой рукав коротким толстым пальцем с сорванным ногтем - из Сибирских острогов. Так посередине и живем. И с места нас не стронешь.
     Запыхавшийся Ежик в своей кустарной кепке влетел в закуток, повалив по дороге высокую некрашеную табуретку.
     Аким высказал некоторые соображения и скупо изложил свою просьбу.
     - Эх, - проговорил Коротышка Дюма, - нипочем бы под Лигоакадемию подкапываться бы не стал, поскольку уважаю. Но детишек жалко. Про это выпадение наслышаны. А Нифонтов - фуфло. И неживое, думаю, фуфло. "Голо", знать стать.
     Аким пропустил все это мимо ушей, поскольку знал, что все подсушивающие корпы здесь намертво вытравлены.
     Ежик почесал усаженный торчащими волосами, словно колючками, затылок и не совсем уверенно спросил:
     - Ну, может, с бурами поможете?
     - За бурами нужно к ребята в СтройПТУ...- протянул Медик, - это Кротышкино дело.
     - А, Дюма?
     Здесь все знали, что в свое время Дюма был заводилой среди Кротов - самостийного моторизированного движения, приверженцы которого делали ходы под землей, устраивали таким образом свои сходки и разборки и будоражили охранные органы.
     - С пацанами можно поговорить, - неуверенно согласился Коротышка, - Только они меня нынче не очень признают: когда-то я слабину дал. Но если ты, Аким Юрьич, верно все говоришь, нужно детишек вытаскивать. Шлемобур мой заржавел, но не сгнил пока. И "зенки" в запасе имеются - ничем они не хуже ваших лигокристаллов. Ладно, ждите, сообщу.
     Коротышка поднялся, и сразу стало видно, насколько он мал ростом. Подняв голову, он с тоской посмотрел в запыленное окно, и сморщенное личико его стало серьезным, даже задумчивым.
     Ребята собрались возле станции метро. Чубаров был в длинном пальто, скрывающем, видимо, какую-то особую одежду. Во всяком случае, иногда поблескивало что-то светлое и блестящее. Обувь, завернутую в газету, он нес в руке. На станции "Университет" все сошли и проехали несколько остановок на троллейбусе. Забор возник за деревьями, высотки еще не было видно. Шли вдоль забора - высокого, в три человеческих роста, еще кирпичного, закрывавшего со старинных времен неизвестно что. На углах забора стояли беленые вазоны с самым разным орнаментом - на одних - старая символика с колосьями им серпами, на других - хищные кристаллы снежинок, на третьих - просто замысловатые растения. На выступах и углах в заборе имелись львиные головы с резервуаром под ними, но никто никогда не видел, чтобы из львиных зевов текла вода. Каждый прогон забора заканчивался, как куплет припевом - ажурными чугунными воротами каслинского литья, но за воротами видно ничего не было - либо густой стеной стоял кустарник, либо виднелась сторожка с забеленными окнами. И только впереди, на пределе ожидания, маячила какая-то невзрачная крыша.
     Ребята шли как бы небрежно, весело переговариваясь, падая от шутливых подножек, дурачась и выкрикивая лозунг Жени Комлева: " ...включите свет! ...включите свет!" Они даже и не думали о грязном фургончике, который следовал за ними на небольшом расстоянии, постоянно притормаживая.
     Возле ворот, за которыми стеной стояли кусты, прямо над чугунной крышкой люка канализации, фургон остановился. Чубаров юркнул в него, а затем и студенты 2-ой выпускной один за другим исчезли за дверцей.
     Пол фургона был приподнят, под ним зияла дыра канализационного люка и виднелась уходящая вниз лестница. Один за другим ребята спустились в туннель. Там было уже подготовлено неровное отверстие в стене, пока что прикрытое брезентом. Сначала все стояли во тьме, с трудом разрываемой светом желтой лампы. Потом в отверстии замерцал луч фонарика, и существо, одетое в потертый и залатанный кожаный комбинезон, со страшным устройством - буром вместо головы, вылезло из отверстия, отодвинув брезент. Существо отстегнуло страшную голову - шлемобур - и показалось сморщенное лицо Дюмы. Вслед за ним выпрыгнули еще двое таких же, страшноголовых, и сняли шлемобуры. Поработали они успешно, во всяком случае, ребятам удалось быстро преодолеть туннель и выбраться на территорию парка Лигоакадемии.
     Чубаров повел их по аллее. По дороге он скинул пальто и оказался в костюме сотрудников Лигоакадемии - светло-сером комбинезоне со всеми знаками отличия. На ногах у него уже были знаменитые бегуны с лигоустройством, позволяющим считать пройденный метраж и указывать пульс и температуру тела. Костюм казался красивой, удобной, но, в целом, вполне обычной рабочей или даже спортивной одеждой. И только посвященные знали, что на ткань костюма и подошвы бегунов не реагируют датчики, вделанные в пол и стены всех помещений Лигоакадемии. При этом сторонние посетители обычно носили с собой талон, выдаваемый на вахте, который приходилось отмечать при входе выходе.
     Костюм сохранился у Чубарова с тех самых пор, как он работал здесь. Вернее, Чубаров умудрился не сдать его на склад, умастив в свое время кладовщицу, и подсоединив корпы из ее кухни к бесплатному обслуживанию через сеть Лигоакадемии. Впрочем, это было несложно, так подсоединялись почти все. Зато кладовщица списала костюм как вышедшее из строя старье.
     Студенты на экскурсии в Лигоакадемии были не новостью, мастер провел их к центральному зданию, спрятавшемуся в центре парка.
     Лифт быстро пошел вниз. На нужном этаже Чубаров перебрал вручную несколько кодов и выпустил ребят. Костюм позволял не откликаться на реакцию фотоэлементов, и Чубаров сумел довольно быстро открыть спиральный проход к модельному залу. Перебегая от одного к другому, он прикрывал ребят от глаз фотоэлементов, расположение которых довольно хорошо знал. На одном из поворотов ему это не совсем удалось, и из-за двери возник удивленный охранник. Чубаров заранее предусмотрел подобную ситуацию и организовал защиту своего предприятия. Двое из старого грузовичка подменили студентов в его команде. Это были все те же двое, что прицепились к Чубарову в старых дворах.
     Высокий человек в кустарной кепке - Ежик, который слушал тогда "аналоговую запись" - кинулся к охраннику и попытался перекрыть дорогу к стационарному телефону. Охранник, как они и рассчитывали, оставил мобильное устройство на массивном письменном столе. Отрезанный от телефона, он стал молотить Ежика, но тот неумело пытался боксировать и оттягивать руки тучного охранника от кобуры. В конце концов, Ежик завладел оружием, и группка преодолела еще один период спирального спуска. На следующий пост сигнал еще не успел поступить, а вот более глубокий, близкий к цели пост, откликнулся, заверещал - видимо побитый охранник дополз до стола и нажал на кнопку. Поэтому здесь массивная фигура с недоумением лениво вывалилась из-за поворота и с растопыренными руками пошла на группку, еще не сообразив, что уже стоит вытащить оружие. Ежик кинулся вперед, видимо, боясь выстрелить, и двое борцов покатились вниз, во тьму, приоткрыв для ребят боковой проход. Удачно нырнув туда, перекрыв все датчики, Чубаров вывел свою группу к входу в модельный зал.
     Но и здесь кто-то темный преградил им путь. Функцию охраны теперь на себя взяла Ми. Из-под козырька виднелся только ее изящно очерченный нос, руки в резиновых перчатках были выставлены вперед. Она метнулась к маленькому, хорошо знакомому по многочисленным телепередачам "Это вы можете" роботу из павильона "Юный техник" - но неожиданно сменила направление. Робот оставил свой пост и покатился за ней. Ребята один за другим проскочили в модельный зал. Ми соприкоснулась, наконец, с роботом, обхватила его руками и попыталась сдвинуть массивное тельце к стене, стараясь одновременно нащупать панель управления. Она бы и сделала это, потому что каждому ребенку было известно, что панель у роботов этого типа находится слева на спине, как бы, под лопаткой. Но никто и не подозревал, что у стража модельного зала была кем-то активизирована программа атаки на поражение, и в манипуляторах возник высоковольтный разряд. Ми тихо вскрикнула и упала в углу перед роботом, который, гудя, безуспешно пытался перебраться через ее тело. Кепка свалилась, обнажив короткие волосы, неровно отхваченные тупыми ножницами.
     Модельный зал был одним из центральных помещений Лигоакадемии, где часто представителей международного научного сообщества демонстрировали наиболее показушные голографические спектакли и модели экспериментов. Огромный зал простирался на несколько десятков метров вниз, где была установлена аппаратура, управляемая с помощью переносных пультов с верхних галерей. С четырех углов потолок зала протыкали башни, уходящие в верхние пласты почвы. Изнутри эти башни подсвечивались, высокие арки окон, изливая желто-оранжевый свет, таинственно предупреждали: здесь кто-то живет, только улетел на время. Всякий раз, входя в этот зал, Чубаров думал, что Лигоакадемия, в сущности, подобна зарытой в землю тени высоток, сторожащих землю города много десятков лет. Так он был уверен, что в самой-самой глубине здание протыкает землю тонким жалом с государственным гербом на конце, подобным шпилям высоток - хотя никто никогда не пытался это проверить.
     Едва влетев в зал, Чубаров взял с полок несколько пультов, и вставил в приемную щель Единой Системы Страны свой личный талон. Открылись его файлы и, главное, тот самый, с чужой игрой. Дав сигнал построения голографической системы, Чубаров застыл, а ребята сгрудились на галерее, с удивлением рассматривая жуткое построение из сотен, а может, и тысяч многогранников, вырастающее снизу.
     Когда в хитросплетении ходов между многогранниками, то соприкасающимися гранями, то разлетающимися в разные стороны, возникла фигурка, напоминающая Сову, Лисина резко вскрикнула, а Зинаида зажала ей рот широкой ладонью. Фигурка долго маялась среди стенок и ребер, перемещаясь в вагонетке, а потом пропала куда-то и возникла вновь на дне огромного параллелепипеда, стенки которого странно подрагивали. В наушниках проявилось некое возмущение, и Чубаров попытался наладить звуковой вход. Но там что-то никак не получалось, шли поначалу только механические потрескивания и потусторонний свист, который Женька Комлев тут же окрестил "музыкой сфер".
     Чубаров перебрал весь набор воспроизводящих звук программ, потом догадался выйти на мнемонические коды, которыми пользовались психиатры при тестировании поступающих на работу в Лигоакадемию. Сменив несколько версий программы, мастер вышел, наконец, на вполне членораздельный текст, произносимый механическим голосом лиготерминала.
     Потом Аким Юрьевич вытащил новенький контейнер и тщательно осыпал контактным лигопорошком себя и ребят.
     И тут началось действо, последствия которого полностью изменили некоторые судьбы...
    
     Глава 13. Союзники
    
     Чубаров был уверен, что его возьмут под утро. Он всю ночь представлял себе короткий удар током и забытье, которое произойдет, как только он вставит хвост чайника в розетку или попытается включить бритву. Он многое себе представлял, но побрился и напился чаю как обычно, а потом возник условный звонок. Один раз - кто-то дышит в трубку, второй...
     Помимо того заверещал и дверной звонок. Аким обречено пошел открывать. За дверью оказалась немолодая забавная дамочка с выкрашенными фиолетовыми чернилами седыми волосами. Она не переступила порог, грамотно оставаясь в мертвой зоне, не просматриваемой и плохо прослушиваемой датчиками безопасности. Говорила она с трясущимися губами и совала ему в руки какую-то плотную бумажку. Аким, наконец, вспомнил, где видел ее. Да, да... Там, в Актовом зале. Это ее обрабатывал "старый знакомый" в тельняшке. Потом он понял, что она бормочет: "Это все, что я могла сделать... для них, для всех. И для моего ученика - ведь он не только ваш ученик! У меня оставались некоторые старые связи... Так вот, вам необходимо встретиться с Фло Бушар. Эти люди хоть как-то пытаются разобраться и помочь. Может быть... Запомните: Фло Бушар! ", сунула ему в руку бумажку и ушла.
     Это было приглашение на международный форум " Ученые за юность без границ" с меловой надписью в углу темно-синего билетика: " Ищи Фло". Аким Юрьевич задумчиво стер надпись и облизал палец, на котором были остатки мела.
     Он знал об этом форуме, проводимом несколькими международными организациями, но совсем не рассчитывал попасть на него. На подобных мероприятиях, которые правительство вынуждено было разрешать, чтобы не выглядеть совсем уж отрешенно-напыщенно в мировом сообществе, присутствовали обычно кураторы отделов культуры или, в крайнем случае, отличники элитных учебных заведений. На прошлогодний форум приглашали, например, Володю Вараксина, и он этим очень гордился.
     Фло Бушар... Фло Бушар... Что-то ему говорило это имя. Но нечто совсем уж нерациональное, и до такой степени неприменимое в обычной жизни, что даже не стиралось из всемирных каталогов, энциклопедий и баз данных. Но, что именно, он вспомнить не мог.
     Форум проходил в огромном международном центре, представлявшем целый маленький городок-резервацию под стеклянным потолком, где находились все необходимые службы, помещения для собраний и встреч, гостиницы и службы общественного питания. Попасть туда можно было только через системы проходных и коридоров с металлоискателями, искателями нательных карманов, в которых некоторые умельцы умудрялись проносить микроплаты с кристаллами, и прочими искателями, что по слухам, отлавливали не то чтобы мысли, но скорее повышенный эмоциональный фон. Поэтому Чубаров наглотался успокоительных таблеток и вошел со своим билетиком с едва заметным меловым пятнышком в уголке в указанный подъезд. Его всячески осмотрели, но пустили без проволочек. Фло Бушар он нашел в списке выступавших и двинулся в Голубой зал. Там, собственно, не было никаких заседаний или выступлений. На небольшой низкой сцене с серебряной занавесью с вытканной на ней "синей птицей" группа детей в ярких нездешних одежках делала зарядку и что-то нестройно пела, а энергичная женщина с торчащими в разные стороны темными с яркой проседью волосами демонстрировала перед ними упражнения и подсказывала начало каждого куплета. В зале прямо на войлочном покрытии пола очень чинно сидели отличники в коричневых парадных комбинезонах, внимательно слушали и не знали,куда девать руки и ноги без привычного стула или табуретки. Пели по-английски, и Чубаров, как мог, попытался правильно сказать несколько английских слов и привлечь внимание Фло. Она тут же откликнулась, махнула детишкам рукой, чтобы продолжали дело, резво соскочила со сцены, подбежала к Акиму, взяла его под руку и вывела из зала. Чубаров весь сжался и почувствовал, как задервенел локоть, под который протиснулась уверенная и мускулистая рука незнакомой женщины. Кроме всего остального Чубарова здесь завораживал запах - пахло то ли каким-то не используемым в стране пластиком или ковровым покрытием, то ли каким-то ароматизатором, то ли просто чистым и хорошо убираемым помещением. А что за духи были у этой Фло, Чубаров даже не смел подумать, так ему было непривычно и боязно.
     Разбираясь в запахах, он даже не сразу заметил, что Таинственная Фло запросто говорит с ним по-русски почти без акцента, и все выясняет, какие он применяет методики для повышения внимательности у подростков, работающих на конвейере на сложнейшем производстве. Она все это выясняла пока тащила Чубарова к достаточно большому внутреннему дворику с садом и усаживала на самую удаленную от помещений и деревьев скамейку. Здесь она прищурила очень темные, узкие, словно маслины, глаза, повела носом, будто принюхиваясь, и небрежно пожала плечами:
     - Ну, вроде бы, возможно, здесь нас и не слышат. Во всяком случае, я буду говорить не все, и вы говорите не все... Кое-что я умею слышать в вашем мозгу, кое-что сумею внушить. У меня не совсем получается, но попробуем...
     Чубаров не нашелся, что ответить, только вдруг ляпнул:
     - Вы ведь француженка, а так хорошо говорите?..
     - Я свободно говорю на многих языках, - быстро ответила Флоранс. - Француженка я по матери... И сейчас ношу ее фамилию. А мой отец... Впрочем, потом… - и она небрежно смазала блестящими темными глазами по лицу Чубарова, и он тут же понял, что Фло собирается говорить с ним о выпавших и ... о Ми.
     Она выполняла ваше задание, я понимаю...
     Я сделал преступную глупость. Ей нельзя было отходить одной. Должен был я...
     Вы не сделали никакой глупости, - говорили глаза Фло, - вы сумели, видимо, хоть как-то приблизиться к тайне отчужденных.
     Мы говорим просто - выпал...
     Да, так многие говорят. У вас это в особенности... просто. Выпал... Не важно. Наш коллега Дюма не очень сведущ и разговорчив, но он сумел сообщить, что вы получили каким-то образом некую связь с выпавшими, с вашими бывшими учениками...
     Бывшими!?
     - Аким! - француженка схватила его за рукав и развернула к себе, по- прежнему напряженно глядя прямо в глаза. Он очень близко увидел ее желтоватую увядающую кожу, покрытую кое-где темными пигментными пятнами, ее тонкогубый рот с чуть выступающей нижней губой, острый хищный нос и упавшую на лоб совершенно белую прядь волос, которую она все время пыталась убрать узкой негнущейся кистью с коротко подстриженными ногтями. - Я тоже не верю, что дели "выпали" навсегда. Я даже уверена, что многие из них живы. Более того, в силу определенных обстоятельств, я подозреваю, что и кто - не хочу этого "Кто", но все же... - стал источником подобных событий. Но я могу лишь предполагать... А вы видели....
     Да что я видел. Сам никак не пойму. Это чья-то чужая игра...
     И Чубаров представил себе, пропустил перед глазами и странный тетрис, и покачивающуюся на дне параллелепипеда фигурку, напоминающую Сову, и письма ЧЯ и предложение отождествления...
     Фло молча кивала, с удивительной силой держа его обеими вытянутыми руками за плечи и вглядываясь в его лицо.
     Да, похоже на, да, похоже... - начала она затем бормотать, пожевывая губами, - Только что же это за образование? Откуда взялись эти гранники? Ладно, хорошо, я постараюсь связаться с ним... Надо бы пощипать кое-кого из темпористов... А то - успокоились, погрузились в теорию... Братца пора вызывать, Братца...- Фло еще что-то пошептала на незнакомом языке, а у Чубарова уже пошла новая мысль, - "Ну, конечно! Темпористика! Исследования Густава Кламма. Совсем ведь недавно упоминали его в разговоре с Варакушей. " О моем отце, потом..."
     - А вот о некоторых вещах, - вдруг строго сказала Флоранс, - думать и говорить нельзя даже в садике. От тех, кто, возможно, противостоит нам, можно спрятаться только глубоко под землей, да и то не всегда. Ну, все...- Француженка резко встала, весело и довольно больно хлопнула Чубарова по спине, и повела к выходу.
     Возле "шмонного" коридора она проговорила:
     Как жаль, что вы не сможете остаться на наш вечерний семинар. Но не беспокойтесь, я свяжусь с вами и передам все необходимые тексты.
     Охранники уже наставили на него свои приборы, стараясь прощупать, не вынес ли он чего недозволенного из оазиса закордонной жизни, а Фло уже убегала по нездешне пахнущему коридору к Голубому залу и поющим детям.
     По дороге домой Чубаров вспоминал все, что знал о темпористике и теории временных поверхностей. О вероятностных поверхностях с разными типами обществ, о возможных переходах между ними, о различных направлениях хода истории и прочем. Что же - гранники оказались на иной временной поверхности? Но ведь речь шла о человеческих цивилизациях... Фло сама ничего не поняла и решила еще с кем-то советоваться... Какого-то Братца искать.
     Жди от них помощи, от этого Комитета спасения. Они - за коридором, за Голубым залом, за семью морями... За Глобальным Сетевым экраном. Не дождешься.
    
     Глава 14. Снова чужая игра
    
     Дурацкие затеи с контейнером Катя решила оставить. Если уж дверь дважды выпустила ее... Поэтому она подошла к дверной панели, просто подняла руку и помахала своему идеальному изображению. Панель задумалась ненадолго, но все же опрокинулась. Кате казалось, что она уж никоем образом не запомнила всех перипетий перемещения, но, тем не менее, двигалась она, словно по хорошо отлаженной программе, то перемещаясь по высоким ступеням, то перепрыгивая с вагонетки на четвертьвагончик, огибая ребра пирамид и додекаэдров. Где-то впереди мелькнул провал с "садом", но вагонетка пронесла ее мимо. Пирамида, на которую она взбиралась, тоже оказалась на месте, и над ее вершиной, среди скоплений мелких многогранников было видно светящееся, незаполненное ничем пространство. Перемахнув с одной вагонетки на другую и проскакав некоторое время по широким ступеням, Катя забрела во внутренность, как ей показалось, гигантского куба, где по углам возвышались скопления мелких гранников, совершающих свои обычные действия: они смыкались гранями и превращались в некие гибриды экосаэдров с обелисками и додекаэдрами. С гранями же своими, безупречно ровными и черными, они проделывали совершенно неподобающие вещи - словно бы дробили их на мелкие уступы, стараясь этими лестницами-гибридами приблизиться к форме дуги, параболы, гиперболы или иной гладкой кривой.
     Но это Сова уже наблюдала, а вот странные предметы в нишах, расположенных по разным сторонам куба, привлекли ее внимание. Это были, как ей показалось, заржавленные или покрытые мелкими песчинками-гранниками совершенно инородные в этом мире части какого-то механизма овальной формы с выступающими в разные стороны зубьями. Катя нагнулась над странным предметом и даже потрогала его руками. За этим старым, забытым или брошенным здесь механизмом она видела что-то еще. У нее даже создалось впечатление, что это одежда. Поверх кучи слежавшихся тканей была наброшен большой ветхий плащ или скорее мантия, подбитая темно-рыжим с вырванными клоками мехом. Рядом валялся высокий головной убор, похожий то ли на митру, то ли на рыцарский шлем. Кате вновь стало не по себе, как в прошлый раз, когда она увидела местный «цветник».
     Но что-то тянуло ее дальше, Катя выбралась через отошедшую в сторону заднюю стенку куба и потащилась опять через внутренности многогранников, сдвигая, переползая, подпрыгивая и пролетая периодами в четвертьвагончиках. Путешествие, как и в прошлый раз, кончилось на дне параллелепипеда. Катя села и уперлась ладонями в чуть шершавое, и мягко-податливое на этот раз дно ЧЯ.
     Все вопросы, ответы, задания и исполнения заданий, а так же вибрация дна и стенок, изменения температуры - то жар - то холод, даже легкое свечение пространства внутри параллелепипеда - все это обрушилось на Сову разом, как только она оказалась у ЧЯ. Объяснение этому могло быть лишь одно: ЧЯ ждал ее, очень ждал.
     За короткий промежуток времени Катя поняла: да, это великое пространство гранников, да, они сознают свое несовершенство и восхищаются гладкими гибкими кривыми, овальными формами, более того - в последнее время сред них возникло стремление к самоусовершенствованию, желание приблизиться к некой округлой форме. Они жаждут любоваться продуктами миров, подобных катиному, и привлекают их к себе. Все это обрушилось и вошло в нее сразу, но это было совсем не все... Словно ЧЯ послушно выдал ей официальную информацию. И Катя тут же бурно отреагировала, стуча кулаками и коленками по нижней стенке Ящика и хрипло крича: "Не имеете никакого права! Отпустите всех домой! Я все сообщу! Буду жа..."
     ЧЯ замер. Кате казалось, что она сидит в центре некоего действа, создаваемого едва видимыми вспышками в его стенках, изменениями температуры - словно клочки горячих и холодных участков кто-то пригоршнями рассыпал впереди и сзади нее. Кроме того, дно время от времени как бы сдвигалось, расходилось слоями, так, что Сову начинало подкидывать, словно на рессорах. Внутри у нее возникло чувство качелей, когда подмывает что-то снизу при полете вверх и ахает в середине груди при падении вниз...
     "Подумай о себе, подумай о себе..." - говорил в ней чужой и удивительно знакомый голос. Сова поначалу не знала, о чем ей думать, но что-то настырно лезло в мозг, какое-то воспоминание. И она покорилась, пошла на поводу у неведомого подсказчика. Она вспомнила сборочный цех, и то, как ей было тошно делать бесконечно повторяющиеся движения, как она упорно придумывает новые ходы и меняет, меняет последовательность движений.
     А потом подсказывающий как будто отступил, и она представила себе, как ей в раннем детстве подарили куклу-голыша с пухлыми пластмассовыми ручками и ножками, укрепленными на розовом туловище с помощью белых резинок, появляющихся, если ручку голыша с силой оттянуть, и как она купала голыша в овальной ванночке, полной голубой тепловатой воды. Вспомнила мамин чайник с розочками и душистую струю коричневого чая, расплывающуюся в белом кипятке складчатым шлейфом и наполняющего белую, с темной трещиной, чашку, и плавающие поверху чаинки - распластывающиеся, распарившиеся клочки сухих листов.
     Качели сломали катину логику, заставили вытолкнуть из себя эти образы, забыть колкие слова страха. Катя отпустила державшие ее в сидячем положении ладони, которыми она до сих пор инстинктивно поглаживала качающийся пол, как бы повелевая качаться дальше, и уже готова была лечь и ни о чем больше не думать... Но тут откуда-то снизу возникли мощные грубые толчки, которые, казалось, готовы были разрушить все вокруг.
     Сову откинуло к стене, стена сотрясалось, Кате показалось даже, что в этом безмолвном мире она слышит глухой гул, подобный шуму схода лавин. Толчки кончились мощным ударом, после которого Катя почувствовала, как потолок - крышка ящика, начал стремительно надвигаться на нее. Она закрыла глаза и распласталась, прижимаясь всем телом к теплому еще полу. После следующего, чуть менее сильного толчка стена поехала вглубь, болезненно толкая Катю. Она откатилась и затихла.
     Когда толчки прекратились, Катя снова села. Все было как раньше, только ЧЯ стал значительно меньше.
     - Что с тобой? - испуганно крикнула Катя.
     -Этого следовало предполагать. Меня обвинили и уменьшили в объеме.
     - Да, да, в объеме, - Катя это прекрасно уже понимала, - чем больше у тебя объем - тем ты сильнее. Это из-за меня? Признайся, - спросила она громко.
     Из-за тебя. И из-за тебя тоже. Ты сейчас думала так... Ты думала именно так, как нужно для нас. До сих пор никто из взятых нами существ так не думал. Для нас это важно, для нас это много, много...
     - Ты меня заставил, ты меня...качал.
     Верно, верно, моя умница...Ты попала сюда случайно, потому что просто пошла ... за ним. А оказалась лучей, лучшей и них всех. И ты - во мне. А у них - другие, у каждого свой. Но они не такие, они хуже.
     - Так что же? Они - твои... коллеги, гранники - они завидуют тебе?
     И опять это мелкое дрожание - эффект смеющегося живота.
     Она приноравливалась к этому дрожанию, пытаясь понять как вести себя дальше, но тут что-то изменилось в катином сознании. Словно туда ворвались несколько голосов, спорящих, понукающих, дающих советы. Она хватала их разом, раскусывала, прикидывала на вес и отбрасывала. Только одна мысль, последняя, кинутая кем-то небрежно, кинутая кем-то своим, милым, чудным и совершенно безответственным прочно засела в голове. Она решила именно так и поступить...
     И Катя как могла громко подумала и как могла громко произнесла
     - Если я лучше их всех и так вас радую - отпустите их... отпустите. А я останусь с вами навсегда.
     Некоторое время было совсем тихо, потом стены и пол вновь пришли в движение, их словно разнесло в стороны. Сова поняла, что сказала что-то важное, удобное для всех и для ЧЯ тоже, потому что ему вернули объем.
     ЧЯ не возвращал ее в дом Марика. Она сидела в ЧЯ и думала, и думала. Но там, что-то все время происходило, за стенками,
     Она словно бы слышала, но не ушами, а всем телом - и животом, и боками, и даже спиной, прижимаясь к поверхностям ЧЯ. Она задала вопрос об этом, и ЧЯ ответил, что Большие гранники совещаются. Сколько времени заняла это совещание, Катя так и не поняла. Но в какой-то момент то самое "многогранникотрясение" возникло вновь - сначала теми же грубыми отдаленными толчками, потом мощными, все приближающимися. ЧЯ качало во все стороны, как утлую лодку в океане. Со всех сторон Кате слышался – но слушала она не ушами, а всем телом - стоны и треск. Потом к ужасу своему она увидела, как в полу и стенках ящика появились зигзагообразные трещины, в них начали проникать тупые рыла обелисков, острые верхушки пирамид, бока и зады неизвестно каких сочлененных образований. Они впирались в ЧЯ сами и тянули за собой и вбрасывали внутрь непонятные предметы, покрытые той самой мелкогранной пылью, словно ржавчиной, какие-то вороха одежды и прочих грязных замшелых чужеродных мелочей. Самым же страшным было то, что все эти грани, спины, плоские зады и тупые рыла так и старались прикоснуться к Кате своими вязкими, но в тоже время жесткими и болезненно бьющими поверхностями.
     Сначала Катя вся сжалась от страха, но потом заметила, что ЧЯ пытается бороться с ними, выкидывая их, стягивая разрывы своих стенок, но они пролезали все вновь и вновь. И Сова, помимо воли, пошла в наступление. Руки ее, как всегда поднялись, она прокричала свое: " О-о-у-у-хх!!!" и, словно что-то извне несло ее, кинулась толкать и пинать гранников, выделывая неожиданные кульбиты ногами, применяя совершенно незнакомые ей приемы, подставляясь и перекидывая через себя, топча вдребезги каблуками и шпаря ребром и ладони наотмашь, расшвыривая с неожиданной силой рассыпающиеся ящики, коробки и сундуки и стягивая, стягивая исцарапанными и разбитыми руками разрывы в стенках Черного Ящика. При этом Кате казалось, что все движения проделывала вовсе не она сама, словно она стала калькой с чьих-то кульбитов и разворотов.
     Битва продолжалась долго. Но стихла. Соседние гранники притормозили наступление и пустились в переговоры. Они мерцали, постанывали, грелись, охлаждались, меняли объемы.
     И, наконец, задали вопрос Кате. Она восприняла их обращение так: "Ну, что скажешь?"
     А что вы хотите услышать? Как вам изменить себя? Как стать гладкими и непрерывными? А, может, как избавиться от хозяев - мощной цивилизации, зачем-то породившей ваш мир и бросившей вас на произвол судьбы? Отпустите всех, кого забрали, чтобы заполнить свою пустоту... Отпустите, и я отвечу вам.
     Сове очень не нравилось то, что она говорила. То есть она твердо ощущала, что слова совсем не ее, но просто не в состоянии была их не произносить, потому что они казались ей почти верными. Почти.
     А сказать-то нужно было нечто иное. Катя сжалась, как для решительного прыжка и произнесла громко и четко три вопроса, придуманные Мариком:
     Первый: "Можно ли достичь формы шара?"( Пусть ответит, пусть только попробует не ответить!...) Второй: "Кто лучше бежит к вершине - склон или лестница?" И третий ( так, лично для меня):" Что было наживкой? И где спрятан крючок?"
     Ответ на последний вопрос уже не был неожиданным. Он пронесся в ее мозгу сразу же и вызвал перед глазами грозный абрис "корпускулы вьюги" с хищно скошенными перекладинами на звездчатом скелете - лигокристалл.
     А гранники замерли, перестали двигаться, внедряться и заползать в чужой объем. С внутренней стороны ребер что-то засветилось, словно там возникала электрическая дуга. Пол под Катей начал стремительно нагреваться. Кате стало невмоготу, и она хрипло закричала:
     - Вы стремитесь к плавности, к неразрывной кривой, к дуге. Вы стремитесь к недостижимому!.. А вам всего лишь нужно стать шаром. Шаром! Ясно вам, сундуки неповоротливые! Да знаете вы все - выстраиваете себе все более мелкие ступени и заполняете пространство мельчайшими гранниками. Ну, так - чего трусите? Еще же чуть-чуть... Еще чуть-чуть, бесконечно малые, в пределе...В пределе у вас получится!
     Они сдвинулись, они стали меняться, уже не было скрежета и стонов, словно шла какая-то слаженная работа. И только тот голос ощущение, что исходил от ЧЯ становился все тише и тише, стенки его дробились, размывались, в полу возникали выступы, непонятные черные наледи, носы, углы, отсвечивающие обломки...
    
     Глава 14.Человек с красной повязкой
    
     Аким шел со встречи с Флоранс в каком-то тумане. Ему вовсе не казалось, что знакомство было полезным, и что он узнал бездну нового. Итак, она, кажется, собирается по каким-то своим каналам оказать помощь выпавшим. Для этого у нее есть некий человек, Братец, которого надо вытащить и приставить к нам. Чушь... все чушь... Она - там, а мы - здесь. Здесь у нас не устланы полы коврами и нет такого свежего запаха. Здесь по всякому пахнет. А кристаллики-то они наши покупают, наши... И нет им дела до Марика и Кати... И что будет теперь с ним, с Акимом, после того, как он сходил в Международный центр по фальшивому билету и поговорил с представительницей Комитета по спасению? Худо.
     Сегодня у Чубарова образовывался библиотечный день, а завтра он шел на занятия к третьей паре. Поэтому он завернул в дворницкую, отдал дворничихе талоны на духи, которые ему уже, как он полагал, никогда не понадобятся, взял у нее темно-зеленую бутылку и с оттопыренным карманом вернулся домой. Дома было все неплохо, только дверца стенного шкафа оказалась чуть приоткрытой, и стало ясно, что за ней пусто и сумки с академическим комбинезоном нет. Еще и поэтому зеленая бутыль дворничихи оказалась очень к месту.
     На другой день проснулся он поздно, очень хотелось есть. Дома ничего не было и не хотелось думать об изымании вовремя талонов и распределяющих пунктах. Он вышел из дому и в уголке своего почтового ящика заметил небрежно спускавшуюся длинную нитку, словно бы выдернутую их чьего-нибудь рукава. Аким взял нитку и накрутил ее на палец, как будто хотел проверить, на какую букву имя девушки, которой он понравился. Получилась буква З, и Чубаров понял, что Ежик вызывает его на свидание в Парке Горького на зеленой скамейке за музыкальным фонтаном.
     Есть хотелось очень, в голове шумело, поэтому Чубаров решил сходить в самобранку, хотя уже пользовался ею дважды в этом месяце. Конечно, бесплатные пункты питания можно было посещать всем без ограничения, но, в основном, ими пользовались как-то не приспособленные к этой жизни люди, идущие по обочине, не встрявшие в общий строй, не умеющие тянуть общую лямку, не попавшие в колею... В общем-то, их можно было назвать и выпавшими, но это словечко прилепилось к другим.
     Женщина-вахтер в белом кителе на входе радостно улыбалась и совала в руки пришедшему личную бумажную салфетку, но Чубаров прекрасно знал, что она запомнила первые его два посещения в этом месяце, тем более, что он жил недалеко. Но сейчас ему было все равно. В самобранку, кстати, по негласному распоряжению просто обязаны иногда заходить приличные люди - специалисты среднего и даже высшего звена, сотрудники различных комитетов и даже правительственные чиновники, а также люди науки и искусства. Так что Чубарова никто бы не стал обвинять, но все же...
     Ему было все равно, и, тем не менее, какое-то неприятное ощущение не отпускало его. Постоянно казалось, что кто-то смотрит в спину. Казалось это давно, может быть, даже все последние годы. Но сейчас это был особый, давящий взгляд, он ощущал его затылком, макушкой. Чубаров даже боялся привычным жестом поднести пальцы к волосам и дернуть прядь. Взгляд сзади делал руку тяжелой, а пальцы негибкими. Аким обошел самобранку несколько раз, свернул за угол, потом вернулся, все же вошел в дверь, получил вежливую кривоватую улыбку белого кителя, скомкал в кулаке салфетку и пошел к раздаточной. Когда он сел за столик и принялся за горячую рисовую кашу с мясом, ему даже стало хорошо. Холодный витаминный напиток, вселял бодрость, и Чубаров чуть увереннее стал смотреть по сторонам. За его столиком сидели две старухи, чинно подбирающие рисинки, откусывающие по маленькому куску хлеба, сгребающие скрюченными пальцами крошки и отправляющими их в рот. Старух здесь было много больше, чем пожилых мужчин. Последние ходить сюда стеснялись, и предпочитали столовые при заводах, где когда-то работали - их пускали. Да и вообще стариков в городе меньше, они жили короче старух. За столиком сбоку сидела молодая женщина с ребенком - это редкость. Дети обычно находились в яслях или садиках. Но та женщина, видимо, была не в струе, не в колее, вообще нигде. Но ребенка родила, скорее всего, не оформляя официальных отношений с его отцом - и теперь прижимала маленькую крепкую девочку к своему почти детскому еще телу и совала ей в рот ложку с кашей. Страшного в этом ничего не было, но что-то «не в колее» тут же чувствовалось и заставляло отводить глаза. А, отведя глаза, Чубаров тут же уперся в непонятное.
     Впереди него вполоборота сидел человек, которого здесь быть просто не могло. Широкие бугристые плечи чуть опущены над тарелкой, непривычного ярко-оранжевого цвета свободная куртка топорщится на мощных руках, взлохмаченные рыжевато-седые космы перехвачены на затылке красной тряпкой. Человек чуть обернул голову и скользнул по лицу Чубарова ярко-голубым, словно бы стеклянным, глазом.
     Аким быстро доел кашу и выбежал из самобранки. Он очень быстро шел к Учебному цеху, петля по улицам и оглядываясь, но пристального взгляда, утыкающегося в спину, уже не было.
     Чубаров чуть запоздал, и, подходя к цеху, увидел тесную группку своих ребят. Лисина выдвинулась вперед, взбивая челку и делая безразличное лицо, Варакуша завязывал шнурок на ботинке, а высокие Зинаида, Нерсисян и Женька стояли строем как на поверке. Чубаров быстро подошел, стараясь рассмотреть, кого это они прикрывают своими спинами, и даже попытался их растащить, положив руку на плечо Нерсисяна.
     Ребята раздвинулись, и Аким Юрьевич увидел... Марика.
     Чубаров ощущал, что это его последний день в цеху. Он смотрел, смотрел и смотрел на эти стройные конвейеры, перемещающие матово поблескивающие модули с лигокристаллами, на эти прозрачные нахлобучки и уродливые стрекозиные очки. Он смотрел и смотрел, и не мог наглядеться...
     В Парк Горького идти было необходимо, он совершенно ничего не понимал, абсолютно не хотел говорить с отсутсвующе-исполнительным Мариком, и думал только о Сове. Он уже не думал о Ми.
     В парк он шел спокойно и бесшабашно, он уже не верил и уже верил. Все было совершенно невозможно, но продолжало происходить.
     Ежик его дождался, встал, словно не обращая внимания, и направился к проезжей части. Туда быстро подрулил тот же, что и в прошлый раз обтекаемый бежевый фургончик, они вскочили в него и понеслись в сторону Забора и академического парка. Остановились над тем же колодцем, сняли крышку как в прошлый раз и спустились.
     Картина было вроде бы и та же. В углу возле лаза стояли мрачные дружки Дюмы и Ежика, они перекладывали снаряжение и натягивали свои мрачные кожаные заляпанные землей комбинезоны. Между ними был еще кто-то, и Чубаров видел сейчас только его голую спину и понимал, что он натягивает серебристое и светящееся - то есть его, Чубарова, академический комбинезон, утром пропавший из квартиры.
     Спина натягивающего комбинезон была очень широкая, красноватая, испещренная шрамами и буграми. Она постепенно скрывалась под серебристой тканью, с трудом впихивающей в себя это массивное туго тело. Человек с красной повязкой на волосах, наконец, натянул комбинезон и повернулся к Чубарову. Глубоко посаженные, прячущиеся под густыми бровями стекляшки вперились в него, и Ежик сказал: " "А ну объясняй Братцу, как вводить параметры в Ситуационную систему Шат-горы!"
     Аким с недоверием посмотрел на пожилого, но еще очень сильного человека, с трудом натянувшего на себя чубаровский комбинезон. Лицо было грубовато, пришелец вовсе не производил впечатления сотрудника, разбирающегося в тонкостях лигопрограммирования. Но приятели Ежика и Дюмы стояли с такими суровым и решительным видом, и их допотопная механика, похожая то ли на буровой инструмент, то ли на кошмарное оружие слегка вибрировала в руках, что Аким как на техническом тестировании выдал пришельцу с красной повязкой в волосах все секреты вводных таблиц Центральной моделирующий системы Шат-горы и добавил в конце: " Там осталась Сова..."
     Тип в чужом комбинезоне не подал виду, воспринял ли он все это, он смотрел в сторону, как и в прошлый раз, и видимый Чубарову глаз опять напоминал синюю стекляшку. Только у Акима создалось ощущение, что незнакомец прямо-таки всосал в себя все его знание, и не особенно даже пытался понять, что к чему. Просто принял к сведению - и все
     А когда всосал, сказал вдруг, злобно сплюнув:
     - Добрались-таки и до меня... хоть и на исходе сил, а добрались. Тронули моего парня, знали, что мне будет ой как больно. Но так и я их трону! Разнесу всех, кто б они ни были, вдребезги! Вдребезги! Эй-рра! Вперед!
     Он натянул на голову капюшон-давилку, спрятав свою нестриженую голову с дурацкой красной тряпкой, повернулся и полез в дыру.
    
     Глава 15. Все как есть
    
     …Носы, черные выступы, блики на темном, брызги грязи, легкая тряска... Сова опустила голову, сжала, ссутулила плечи. Черные обломки и грязноватые мысы, которые она видела внизу, перед глазами, наконец, обрели смысл. Она смотрела на них бесконечно много раз. Это были ботинки, туфли, галоши, сапоги. Это были ноги сидящих на скамейке людей, слегка качало и постукивало. За квадратными проемами - тьма. Сова знала это место, ее нес опять куда-то вполне целый вагон метро.
     Остановка, плохо освещенный длинный коридор перехода, спины людей, затхлый запах мокрого меха и зимней оттепели. Лестница, снова вагон метро. Знакомая станция, черные, как и там - где? - ступени эскалатора. Качающиеся двери выхода. Все. Все. Все. Все как есть.
     Она привычно толкнула стеклянную дверь и вышла на площадку перед станцией метро. Сначала глаза резанула необычная пестрота. Какие-то яркие киоски, тумбы с непонятными словами, написанными латинским шрифтом,
     Всюду - лотки с конфетами, бубликами и мороженым. Грозди бананов. Померещилось? Мерещилось все. Ярко красные помидоры, припорошенные снегом, свисающий с прилавка виноград, непрочные стеклянные строения, занимающие почти все пространство площадки, снующие люди, пестрящие развороты газет. И только темный многофигурный памятник со вздыбленной лошадью и поднятыми вверх кулаками, был на своем месте.
     Сова прошла знакомый переход, мельком взглянула на конструктивистское здание универмага, украшенного совсем уже несуразными фигурами в витринах, перешла широкую и кажущуюся сейчас незнакомой улицу, уперлась в странное, напоминающее картонный детский домик заведение, распространяющее запах жаренной картошки, и углубилась в переулки за ним.
     Все было так и совсем не так. Что-то сдвинулось во времени и пространстве, она прекрасно поняла - это гранники сдвинули нечто и в ее мире. Единственное, что определенно осталось тем же и не сдвинулось, была глубокая трещина на асфальте - справа, возле выхода из метро. В ней, как и раньше, притаились окурки...
     И техникум оказался на месте. Мельком взглянув на выросший невесть откуда огромный дом напротив со светящимися буквами "Банк", Сова свернула к родному зданию, поднялась по ступенькам и подошла к двери. Табличка висела на месте, только на ней значилось: "Техникум текстильного производства". Шлагбаума на пути не было. За стареньком письменным столом у двери сидела дежурная - сухощавая пожилая дама с седыми, пушистыми, подкрашенными фиолетовыми чернилами волосами, и читала книжку на иностранном языке. Дама кивнула Кате, будто признала ее. Сова поднялась по знакомой лестнице и толкнула дверь в кабинет мастеров.
     Комната, потерявшая весь свой былой лоск, кое-как покрашенная блеклой бежеватой краской и отделенная от улицы и светящейся надписи про банк измятыми, срывающимися с крючков занавесками, встретила Сову духотой и запахом расплавившегося сыра. Спиной к ней у крохотного экрана громоздкого монитора сидел человек в вытянувшемся свитере и крутил пальцами короткие пряди волос на голове. Крутил и дергал. Крутил и дергал.
     Дверь стукнула, и Чубаров обернулся. Он был все такой же. Бледная кожа вокруг глаз беспомощно таращилась веснушками, пальцы тянулись к волосам, воротник сорочки одним концом торчал наружу...
     Чубаров засуетился. Он подал Кате стул, достал из небольшой, непонятно как греющей духовки тарелку с бутербродами, налил в высокую кружку с латинскими буквами чай из белого пластмассового чайника. Катя молча смотрела на него огромными круглыми желтыми глазами...
     - А они сейчас придут, - сказал Чубаров и развел руками, - Должны. К шести. У нас занятия, по компьютерной верстке. Кать, ты пей чаек.
     - Не могу, там лежит квадратный пакет.
     - Пакет? А… пакетик? Да это заварка! Не обращай внимания. Так удобнее.
     От пакетика, висящего на стенке снежно-белой чашки, пошли коричневые волны, постепенно распространяясь, медленно заплывая, они окрасили всю чашку. Но Катя пить этого не стала.
     Она с удивлением смотрела на несуразные мониторы и какие-то чемоданы с кнопками, расставленные на обшарпанных столах. Мониторы безобразно грелись, в комнате становилось все душнее.
     - А это ты тоже не пугайся, у нас "железо" такое, - быстро-быстро, словно извиняясь проговорил Чубаров, - Но все ничего, работает. Правда, о мощности лигокристаллов – он вдруг перешел на шепот - и говорить не приходится, Но - чужое, оно и есть чужое. Сейчас все более-менее нормально. Ребята вот придут.
     - Якимчик, ты поел? - заглянула в дверь темненькая, кротко стриженая женщина
     - Некогда что-то, Маш, занятия вот... Дома поужинаем.
     Сова взяла яркий глянцевый журнал с разорванной обложкой, небрежно валяющийся на стуле. Мэри Снаут выбиралась из голубого бассейна, уперев ладони в бортик и ничуть не беспокоясь об обнаженной загорелой груди. Светлые, серебристые волосы были по-прежнему сложены венчиком надо лбом.
     Катя вздохнула и разорвала обложку пополам.
     В этом момент пришли ребята.
     Они были все такие же, только Женька Комлев почему-то выкрасил свои желтые космы в красный цвет, Лисина вообще побрилась наголо, а Паша Нерсисян был заключен в красные клеенчатые штаны со спущенными чуть не до икр карманами. Сова знала, что это все ерунда. Здесь в другом было дело. Марик прижимал к груди черную папочку с кнопкой на боку, и Сове почему-то казалось, что сейчас он все и разложит по полочкам, все и разъяснит, и потом они соберутся и пойдут назад, в их привычный мир, где есть лиготехникум, но нет бананов и банков.
     - Так, ребята, - начал Чубаров, привычно запустил пальцы в волосы, но вдруг передумал, внимательно посмотрел на свои ладони и подошел к самому большому и громоздкому монитору. - Чем богаты, тем и рады. Но даже на этом железе кое-что тебе, моя Умница, могу показать.
     Чубаров довольно долго колдовал, устанавливал диск, набирал слова на клавиатуре, чего-то ждал, вопил, что глючит, перезагружался, но вот, наконец...
     Да, со стороны она этого не видела, но предположить было можно. Странное скопление многогранников, некая фигура неправильной формы, состоящая из них, медленно плавала посреди экрана, постоянно меняясь, обрастая все новыми выступами, обнаруживая незаполненные пространства и пробелы.
     - Это что, астероид? - спросила Катя, - Мы были на астероиде?
     - Нет, что ты, Совушка, - вступил Марик и еще крепче прижал папочку к груди. - Скорее всего, это было связано с временными перемещениями, кто-то сказал бы - параллельный мир, а я все же решил придерживаться терминологии моего деда - иная временная поверхность.
     - Ничего себе поверхность, - капризно пропела Лисина - мы видим именно пространственное сооружение.
     - Ха, сооружение, - махнул рукой Чубаров и вдруг противно хихикнул, - да это просто помойка...
     - Помойка?!!! - на Катю мгновенно нахлынули уже глубоко запрятанные ощущения, - глубокий внутренний голос ЧЯ, его успокаивающие слова и мысли, втягивающий и качающий пол, нежные пульсирующие грани… - Помойка?..
     - Нет, нет, я не согласен, - протестующе поднял руки Марк, - не помойка, а скорее, - прости, Катенька, но мы действительно пришли к данному выводу, - пустующий заброшенный склад. Склад, скажем так, состоящий из интеллектуальных контейнеров. Можно предположить, что их стенки, как стены самых современных зданий, напичканы некими микроустройствами, кабелями, разъемами... Ну, как ты помнишь, могли существовать сооружения на лигокристаллах…
     - Это еще что за небыль? - тут же влез внимательный Варакуша.
     - Небыль, небыль... Вас выкинуло в мир без лигокристаллов, ребята, уж не обессудьте. Так без них и живем. Силиконовая долина, понимаете ли, всего-то там какие-то ГигоГерцы, наше отставание в области микроэлектроники... Но все равно свое, со своей земли, своего единого времени. И все мы, люди небогатые - выколачиваем из данного природой свои терабайты, - Чубаров бормотал малопонятно и как-то униженно, а на мониторе все шла и шла игра, в которую невозможно было поверить.
     - Кто-то - некие неясные силы, как предположил Марик - некая сверхцивилизация - создает для своих нужд такой гигантский склад, напичкав стенки контейнеров своей непостижимой техникой. Вот они возникают и наращиваются - кубик на кубик, параллелепипед на параллелепипед, дальше пошло умножение граней, смещение, разъединение... Что уж они там хранили - кто их знает. И создалось такое впечатление, что хозяевам в какой-то момент стало не до склада. Они забыли о нем, возможно, начали готовить к консервации. И гранники, предоставленные сами себе, обрели своеобразный разум. Дальше мы знаем - их потянуло к выпуклости, природным формам, да и вообще - к неприсущим им возможностям... Они нашли проход в тот наш мир, в который Катя хотела и хочет вернуться, подкинули лигокристаллы - это их часть, их порождение - и мир стал им подвластен. Развлекайся им, бери, чего хочешь... Но что-то угнетало их, тянуло к иным возможностям, к иным формам. Не исключено, что это и была попытка консервации. И достаточно было одной вспышки, одной фразы, придуманной Мариком и брошенной Совой - и они превратились в шар.
     На мониторе, многогранники, бесконечно перемещаясь, сталкиваясь, делясь и выстраиваясь в ребристую фигуру, приближающуюся по форме к шару, все мучались и мучались, все делились и делись, но никак не могли достичь задуманного.
     - Нет, - медленно произнесла Катя, - они был не склад... Какой там склад! Они… он… В пределе стремиться - вот что им было нужно. Так может только живое.
     А многогранник все делился и делился, все пыжился и пыжился, все множился и вертелся на экране. И в какой-то момент, словно взорвавшись изнутри, вспух, раздулся и ... обратился в шар. Больше ничего не происходило. Шар удалялся, уменьшался в размерах, уплывал вглубь экрана и постепенно исчез совсем.
     Тоненькая женщина с блестящими глазами опять заглянула в комнату:
     - Яким, ты опять игрушку поставил? Они же заниматься пришли, не дай Бог увидит завуч. Она еще в здании, Яким, ты опять...- в голосе слышалось застаревшее раздражение и усталость.
     Дверь широко открылась, и Катя рассмотрела, наконец, табличку на ней - "Компьютерный класс. Чубаров Яким Юрьевич".
     - Мой друг ЧЯ, - громко сказала Сова, не обращая внимания на ворчание женщины. - Он мог бы и не советовать им становиться шаром. Он мог бы тихо сидеть и... качать меня.
     - Ничего бы у него не вышло, - ответил Чубаров, - некуда ему было деться. Мы... мы говорили с ним об этом.
     - Так он исчез, вместе с Шаром?
     - Как сказать, - усмехнулся Яком Чубаров и дернул себя за клок волос, - может и не весь...
     Марк открыл свою папочку, достал фотографию деда с бабкой, и дал Кате прочесть надпись на обороте:
     "Переходы открыты. Многообразие ситуаций и событий зовут. Я побыл здесь - уйду к другим. У меня много дел. Мои враги преследуют и высылают свои каверзы.
     Запомни, внук - всегда нужно припасти хоть каплю нового, всегда стоит ползти по своей Кривой".
     - Пойдем домой, Сова. Ты устала - а там уже нормальный чай, - твердо сказал Марик и, сдвинув брови, посмотрел на Чубарова.
    
     Эпилог
    
     Дед Сергей сидел в том самом кресле, только подлокотники его были уже совершенно нормальными - округлыми, овальными, из перетекающим друг в друга полированных планок. Сова, еще глядя на ту фотографию уверила себя, что Марик похож на деда. Да и сейчас она это сказала бы. Но на самом деле расплывчатый, картофелеобразный нос Сергея Леонидыча мало напоминал мариков пряменький, классический. И рыже-седая борода с взлохмаченной шевелюрой, перехваченная на затылке красной повязкой, - тоже никак... Даже сами глубоко посаженные глаза... Но выражение их моментами, когда они вдруг, словно не видели ничего вокруг, а приглядывались к неведомому, происходящему внутри и внезапно превращались в синие стекляшки, очень напоминало ей Строгого Юношу. Еще она заметила, что когда дед Сергей поднялся, чтобы идти на кухню, то точно также, как и Марик, одернул нижний край свитера - придерживая его не пальцами, а ребром ладони. Эта была какая-то наживная похожесть - так собака бывает похожей на своего хозяина.
     Сергей Леонидыч бросил возиться с заварным чайником, заботливо укрыл его полотенцем и устроился на табуретке с заметным желанием начать разговор. На кухне стоял тот самый, буфет с гранеными стеклами, разбитыми чашками на верхней полке и с той же маленькой фотографией, прислоненной к полуразбитому молочнику, украшенному веточкой сирени.
     Сергей Леонидыч наливал заварку, высоко держа чайник. Заварка растекалась по кипятку темно-бронзовым шлейфом и гладко расходилась по сторонам, плавно вливаясь в белое пространство фарфора и кипятка…
     Сова сначала долго смотрела на текучие преобразования струи, потом подняла голову на деда Сергея и произнесла:
     - Они выбросили вас с фотографии.
     - Да, не любя-я-ят они меня, - протянул дед, - Вернее нет у них такого понятия. Уничтожили б, если в руки им дался. Но я их - во как держу! - и он сжал огромный кулак.
     - Гранников? - переспросила Кастя.
     - Каких там, детка, гранников! Тут вмешались куда покрепче силы. Совсем иная цивилизация. Какие там пирамидки да обелиски! Когда-нибудь обязательно расскажу... Да сложное это знание, может, лучше и не касаться его...
     Катя глотнула крепкий, чуть вяжущий чай и куснула бледно розовую пастилу. Вкус ее был чуть-чуть не такой, как там... как в той...
     - Так Сергей Леонидович, как же вы нас все-таки вытащили?
     - Сами вы себя вытащили, я только так, турнул их малость... Ты, Марик, подсказал им губительную идейку насчет шара. Мастер ваш уговорил этот ящик своими заморочками. А ты, Совушка, сделала самое главное дело. Ты им показала свою сущность. Не терпишь ты одинаковости, стандартности, полочек этих и ящичков. Ты - то, чего им всем никогда не достичь. Видно и гранники ваши, и их хозяева - гады благовонные! - ищут одного и того же. Как оно называется - так никто и не знает. Только чуять его можно. Они в тебе и почуяли.
     - Понимаешь, Сова, - вступил в разговор Марик. - Мы тут с дедом поговорили, и решили все-таки, что эти гранники - некое образование, созданное той самой цивилизацией, допустим - их автоматизированный склад. элементы которого были так напиханы электроникой или чем-то еще, что обрели некий интеллект. Ведь ЧЯ говорил тебе нечто подобное?
     - Пожалуй, говорил, - сдержанно произнесла Катя, - Но что же... до нас хранили на этом складе?
     - О, они великие собиратели, - злобно произнес Леонидыч. - Собиратели всего. Все больше их сведения всякие интересуют, данные…
     - Они словно питаются информацией, - подсказал Марк.
     - Да нет, я бы так не сказал - покачал головой Леонидыч, - Гамацей, то есть Кламм, как его здесь его называют... Он иначе выражается. Но вся эта наука не по мне...
     - "Овощехранилище" - почти хором проговорили ребята, но потом Сова медленно добавила. - Там в одном месте, в углу, между гранями, были свалены какие-то смятые, ссохшиеся предметы. Может, какая-то одежда, или даже части... кости какие-то... И был даже ветхий плащ или мантия, подбитый рыжим мехом.
     - Да, могло быть такое, - поддакнул медленно дед Сергей, и глаза его снова превратились в стекляшки, - Вещи они не брали, имена не использовали, только живое. Может, это и верно… про помойку.
     Марик посмотрел на Катю изумленно, но край его губы уже дернулся в сторону, только он сразу не мог дать себе волю. И Катя не смогла сдержаться и вдруг рассмеялась. Они сначала смотрели друг на друга, хохотали, широко открывая рты и показывая десны, потом обнялись и смеялись, уткнув в волосы друг друга мокрые-мокрые лица...