Часть первая
    
     ДО
    
     1
    
     Я запомню эту дату, зарублю ее себе на носу. «28 марта 2003 года», выведу я полудетским почерком на клочке тетрадного листа, вырванного из Темкиной тетрадки. А под датой напишу: День, Когда Я Все Поняла. Потом я зажгу на кухне пахнущую медом с лавандой желтую тонкую свечку – не откажусь от желания окружить себя романтикой даже сегодня – и осторожно опалю края листика, так что они станут слегка каштановыми и волнистыми, а в воздухе запахнет событием.
     Я засуну записку в Тору, открыв ее наугад, и наугад прочитаю из нее. Уверена, случайный текст из Книги будет соответствовать духу и правде текущего момента, как он всегда чему-то соответствует. Свечка медленно истечет крупными восковыми слезами, отбрасывая мятущиеся тени на потолок и стены и образуя у подножия старого серебряного подсвечника тусклую застывающую лужицу. Сумеречный свет
     от чахлого пламени будет пробираться, крадучись, к потолку, легкий ветерок из раскрытого окна подхватит колеблющийся дымок и унесет в ночь, вверх, к загадочному живому глазу луны и затем, наверное, дальше вверх и вверх, в самое ухо моего еврейского Бога. Но я все же постыжусь написать в той записке всю правду: сегодня, на стыке пятницы с субботой, мне открылось, какою дурой я была все это время, почти весь предыдущий год!
     Пару дней назад я купила сынишке бинокулярный микроскоп за целых двести шекелей, почти как настоящий, на батарейках. Все для того, чтобы мой сын смог удовлетворить хоть на какое-то время свое детское любопытство. В магазине, в очереди у кассы, я вдруг вообразила, как запихиваю под микроскоп всех, кого я так хотела раскусить. Меня интересовали мозги, я бы подвергла их какому угодно анализу, залезла бы прямиком в головы, чтобы все разведать на месте. Простофиля! Я подозревала кого угодно, кроме настоящего преступника. И еще, с дотошностью вытаскивая разные бесполезные сведения из всех, кто, по моему мнению, был способен рассеять туман в моей голове, я и подумать не могла, что истина лежит в полушаге от моей кровати.
     Невзирая на приближающееся начало субботы, я позвонила моему религиозному следователю, думала, теперь-то он мне поверит. Куда там. Он заметно раздражился и повторил то, что я уже слышала аж месяц назад: «Полиция ведет расследование, но уже ясно, что это было чистое самоубийство», «Нет, дело еще не закрыли, по ходу следствия осталось кое-что выяснить» и «Вам все сообщат своевременно». Ну, а то, что я чего-то, непонятно чего, боюсь, что ж, это объяснимо, с дамочками такое случается. И при моем-то истеричном состоянии: Он посоветовал мне обратиться к врачу. А про себя, конечно же, добавил: «И оставь нас в покое. У полиции и без тебя, чокнутой, дел по горло!».
     Вот я и решила все записать. Все, что узнала за последний месяц, и, главное, то, что поняла сегодня. И если со мной что-то случится: Да, я собираюсь послать мои записи по почте на собственный домашний адрес. Если успею. Это будет умно. Если меня убьют, то коллеги моего идиота-следователя поймут, какой он был чванливый и толстый индюк. Чертов бюрократ!
     Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как Володя покончил с собой. Повесился у себя в магазине. Полиция провела обыск на месте происшествия, но не нашла ничего подозрительного: ни следов насилия на его теле, ни следов борьбы, никаких бумаг, компрометирующих моего мужа, никаких угроз в его адрес. Счета были в порядке, налоги платились исправно. На столе в его «кабинете» следователь обнаружил прощальную записку, придавленную пепельницей полной окурков, Володя оставил ее для меня и, наверное, для полиции: «Соня, береги себя и Темку. Прости. В моей смерти никто не виноват. Только я сам:». Не верю. Никакого объяснения его поступку нет.
     Я слишком хорошо знала своего мужа, чтобы поверить в самоубийство. Володя был патологически мнительным. Это было смешно: здоровый, высокий, сильный – не помню, чтобы когда-то подхватил хотя бы насморк – он мыл руки по сто раз на день и спал на диванчике в гостиной, когда я кашляла или чихала. Его преследовал вечный страх болезни и смерти. И вместе с тем, Володя был жизнерадостный мужик, любивший в первую очередь себя, а потом уже все остальное: рыбалку, компанию друзей, пиво, спорт и секс. Нет, не мог такой человек, как Володя, вдруг взять и засунуть голову в петлю. Его убили. Я с содроганием представляю себе, как кто-то, кто был заинтересован в Володиной гибели, силой заставил его подняться на нестойкую табуретку в забитом хламом «кабинете» – по сути, в подсобке – и...
     Какие причины бояться за себя?
     Недавно меня сбил мотоциклист. У самой кромки тротуара. Я выскочила с работы на почту, чтобы оплатить счета за квартиру, и как раз перебегала узкий малолюдный переулочек, когда мотоциклист, видимо, врезался в меня на полном ходу. Позади парня сидела еще и девушка. Нашлись свидетели, которые видели происшедшее с находящейся неподалеку остановки, видели, как мотоциклист поднял свою девушку с земли, развернулся и уехал. Мне сказали, несчастный случай. И полиция, и врачи меня так в этом убеждали, что я им поверила. Почти. Теперь понимаю, зря. Я и раньше кожей спины чувствовала: за мной следят. Особенно в последний месяц. Но сегодня я узнала КТО ОН. Он убрал Володю и теперь хочет добраться до меня. Потому что я слишком много знаю. За это ведь убивают, не так ли?
    
     2
    
     Порой я спрашиваю себя, если бы в то время, когда мы с Володей еще только встречались, я призналась бы ему, что я – еврейка, женился ли он на мне? Может быть, нет, и это было бы к лучшему? Я бы не осталась сейчас – в свои двадцать восемь лет – вдовой. Он узнал об этом после свадьбы. Потом я ему говорила, что была в него так влюблена, голову потеряла от любви, не думала ни о чем, кроме него. Хотя мой папа, он всегда говорил, что скрывать свое еврейство – не гордо. Я и не скрывала. Я забыла сказать. До Володи я всем ухажерам исправно это сообщала на второй или третьей встрече. Чаще всего, они громко удивлялись и заваливали меня сомнительными комплиментами, типа «ты – такая красавица, така-ая блондинистая,– это твой натуральный цвет, неужели? И ты совсем не похожа на еврейку». Каждый последующий – я знала всю песню уже чуть ли не наизусть – очень хорошо относился к евреям, его лучший школьный друг был евреем, и он никогда не рассказывал анекдотов про евреев. И чаще всего, уже через неделю-две, я сама бросала очередного кавалера.
     Я всем говорила, а вот Володе не сказала. И он всю нашу совместную жизнь своим и моим друзьям рассказывал, как ловко я его провела. Но при этом добавлял, что он в любом случае на мне бы женился, «потому что свою Сонечку любит». Ха-ха! Конечно, он ошибался в том, что кампания по одурачиванию была провернута осознанно, но, наверное, где-то в глубине моей души таилась неуверенность. А я в Володю действительно была влюблена по уши. Почему? Непонятно. Ведь не было в нем ничего от того романтичного рыцаря, интеллигентного и красивого, как Бог, с рюкзаком за спиной и гитарой в руках, которого я, рано или поздно, должна была встретить. Однако позволяла Володе обнимать меня на задней площадке автобуса, позволила увести к нему в комнату в общежитии, где он жил с еще тремя парнями, и зацеловать до того, что губы мои опухли. Помню, как однажды – мы обнимались с Володей на автобусной остановке – какой-то дядька лет сорока задал дурацкий вопрос: «Вы любите друг друга, да?» Он нас смутил, глупый старый дядька, застал врасплох. Я вообще плохо соображала, что со мною происходит. Мы днями напролет лежали на Володиной койке в общежитии и целовались до одури и не только, у меня кружилась голова, мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание вместе с остатками здравого смысла оттого, что проделывал со мной Володька.
     Но я удержала его руку, которая пробиралась ко мне за трусики. Мои рефлексы работали на автомате.
     Володька удивленно воззрился на меня.
     «Ты – девушка?», – спросил он.
     «Нет», – ответила я. И это было правдой.
     «Почему же ты отказываешь мне? Тебе ведь того же хочется, не так ли?»
     И тут он выдал эту фразу, заезженную всеми с кем я встречалась до него. После нее его шансы добиться чего-то от меня снизились до нуля.
     «Сонечка, ты мне, конечно, очень нравишься, но надо же проверить, подходим ли мы друг другу в постели».
     В каком кино, у какого героя они все заимствовали эту жуткую фразу?
     Я сказала ему, что мне надоели недельные, ни к чему не обязывающие, романы и я в него слишком влюблена, чтобы согласиться на еще один такой. Если он меня не любит, пусть честно убирается сейчас, до того, как у нас с ним случилось что-то по-настоящему серьезное. И еще добавила: «Разве я тебе сделала что-то плохое?»
     Он не нашелся, что ответить.
     Тогда, в мои двадцать с небольшим, я уже знала себя, знала, пусть лучше уйдет сейчас, чем потом, когда я буду страдать и терзаться угрызениями совести, обзывать себя дурехой, которой в очередной раз только воспользовались и бросили. Я знала, что потом буду валяться пару месяцев в кровати из-за Володьки и ничего-ничего не хотеть. Если бы Володя мне так сильно не нравился, я скорее уступила бы, заранее зная, что наши отношения не будут долгими. Разве с тем, кем не очень-то дорожишь, мечтаешь о вечном романе?
     Он исчез на неделю. Потом пришел и предложил мне выйти за него замуж. Я согласилась сменить свою редкую, но подозрительную фамилию «Жак» на распространенную и не вызывающую сомнений «Королева».
     Я сама – коренная томичка. Мою бабушку эвакуировали в Томск из Харькова во время войны, ей тогда было тринадцать. После войны она познакомилась с дедушкой, когда гостила у родных в Харькове, и обратно в Томск они приехали вместе. Дед мой служил в Польской армии, в Советский Союз бежал с территории Польши из немецкого плена в тридцать девятом году, подкупил какого-то фрица золотыми часами и выдал себя за поляка. Он был не похож, к счастью, на еврея. Вся его семья погибла в Варшавском гетто – отец с матерью, шесть братьев и две сестры. Так что у бедного дедули не было ни в Харькове, нигде в другом месте, ни кола, ни двора. Он только что демобилизовался из красной армии, и ему было все равно куда ехать. В Томске дедушке с бабушкой дали комнату в общежитии, при университете, в который поступила бабушка. Потом они построили свой дом. Дед до старости говорил по-русски с акцентом. И я в первом классе диктовала ему диктанты и ставила двойки.
     Володя после школы, не пройдя по конкурсу в Москве, успел в то же лето поступить в Томский политехнический. Он хотел увезти меня после свадьбы в Москву, хотел, чтобы мы жили с его мамой. Мы поехали к ней в гости, и из общения с этой женщиной я поняла одно: ей в кошмарном сне не могла присниться невестка-еврейка. Так что на переезд я не согласилась. В Томске у меня был домик, хоть и с удобствами во дворе, но свой. Родители умерли рано, переписав дом на меня. Мой родной брат жил тогда в другом городе. Это сейчас мы все собрались в Израиле. Дом в Томске продали, он не стоил многого. Квартиру в Москве Володя перед отъездом сдал, а мама его теперь здесь, в Израиле.
     Вначале у нас с Володей все шло прекрасно. Это потом начались придирки. Володе не нравилось, как я готовлю борщи и мою полы. Он не выносил вида пятнышка на стене и обзывал меня неряхой, пришивал оторвавшиеся пуговицы к моим кофточкам и учил чистить картошку.
     Володя обвинял меня в том, что я его женила на себе, что все мое поведение до замужества было чистый шантаж с моей стороны и, если бы я тогда с ним переспала, еще неизвестно, женился ли он на мне. В конце концов, сама призналась, что девочкой не была. Этот вопрос – сколько у меня было до него мужчин – не раз всплывал потом в нашей семейной жизни, особенно, когда мы ссорились. В сущности, Володя был очень консервативен во всем, и в постели тоже, скучен и однообразен, его не интересовало, что чувствую и думаю я. Я бы ему изменяла, он этого заслуживал, если бы была иначе устроена. Изменять просто так, ради измены, это ведь неинтересно, секс приносит удовольствие далеко не со всяким. Я говорю только за себя. Мужчины кончают все одинаково (как утверждал Володя), каждая женщина переживает свой оргазм по-своему. Я так и не призналась Володе в своих прежних романах. «Рассказывать особенно не о чем», – отмахивалась я от расспросов. И это было почти правдой. Но мне уже тогда казалось, что ходит по земле кто-то, с кем мне было бы много лучше, и я жалела, что дала себя обмануть сиюминутному увлечению и женским инстинктам. Володя был не мой человек. Во всем. Его мнительность была последней каплей в море моего терпения.
     Помню, как примерно за месяц до убийства – да, я упорно называю это убийством, хотя ничего не доказано – у Володи вдруг сильно начали лезть волосы. Мужчины рано или поздно лысеют, не так ли? Каждый, наверное, по-разному и в свой срок, в зависимости от генетики и влияния окружающей среды. Но что-то я не встречала в своей жизни мужчины, принимающего это естественное явление так близко к сердцу.
     «Да, волосы везде, на коврах, в ванной и в постели. Ну, и что? Оба твои дедушки тоже рано облысели. Неужели и они так расстраивались? Наверное, так и должно быть», – сказала я Володе, обнаружив его застывшим посередине спальни с клоком собственных волос в руке. Неподдельный ужас и слезы, вот что я увидела в его глазах. Слезы! Но по-настоящему он взорвался, когда я предложила ему сходить к врачу.
     «Ты хочешь, чтоб я умер?» – заверещал Володя, брызгая слюной. «Ты хочешь, чтоб меня зарезали живого и оставили остывать мой труп на операционном столе?!».
     Я вздохнула. Да, маху дала. Не надо было ему про врачей. Знала же, что он их, как чумы боится.
     «Не убивайся так, я сейчас все быстро приберу!», – успокоила я Володю, хватаясь за пылесос…
     И когда, 26 февраля, в среду – месяц назад – этот толстенький следователь в круглых очках, с круглым животиком и круглой кипой на круглой лысине сообщил мне, что с Володей ему все уже совершенно ясно, я ответила, что не верю. Не верю, это не могло быть самоубийство и точка. Слишком Володя боялся умереть, чтобы совершить такое над собой. Слишком любил жизнь. Так и вижу его, следователя, с застывшим возмущением в туповатых, заплывших жиром глазках.
     Жизнь распорядилась странным образом: раз полиция не желала заниматься обстоятельствами гибели моего мужа, я решила взять дело на себя. Я хотела знать, кто заставил моего жизнелюбивого мужа влезть в петлю. Даже если это стоило бы мне жизни. В конце концов, из нас двоих я всегда гораздо меньше цеплялась за жизнь. И посмотрите, до чего я дошла! Своим глупым, глупым расследованием я только все еще больше усугубила и усложнила. А главное, подумать только, именно убийце, не кому другому, я докладывала все свои подозрения и догадки, с неизбежностью паровоза двигаясь к сегодняшнему дню, когда все стало на свои места. Я теперь знаю, кто убийца. Тем хуже для меня. Он тоже знает, что я знаю.
    
     3
    
     27 февраля, в четверг, на следующий день после моего визита в полицию я уже звонила Паше. Причины подозревать его были. Когда их с Володей совместный бизнес развалился, Паша остался должен нам деньги. Володя мне, конечно, говорил об этом, и я даже как-то спросила у него о сумме, но он только отмахнулся, как всегда, и сказал: «ОЧЕНЬ МНОГО». Володя меня считал полной дурой в делах и, наверное, правильно считал.
     Деньги никогда меня особо не занимали. Когда они были нужны, я шла к Володе. Какую бы сумму я не попросила, она всегда имелась в кармане его брюк. Все наши денежные дела были в руках у Володи. У меня даже своей кредитной карточки не было. После его смерти я долго не могла взять в толк, кто же теперь будет добывать для меня деньги в банке. И пока я научилась пользоваться кредитной карточкой, ее, как минимум, раз шесть глотало. Я шла забирать свою карточку в наше отделение банка с нервной дрожью, заранее представляя себе пренебрежительно-вежливую улыбку на лице банковской служащей, в который раз устало мне втолковывающей, что если код три раза подряд набран неверно, то карточку глотает, так и задумано. Но если руки дрожат от страха всякий раз, когда подходишь к каспомату, то не так уж и сложно попасть мимо клавиши! Запомнить код – сочетание из четырех цифр – оказалось мне не по силам. Я прятала бумажку с кодом в свой кошелек, набитый старыми квитанциями, и в нужную минуту никогда не могла найти ее. Да, если кто-нибудь вздумает читать эпитафию над моей могилой – если меня все же убьют – он с трудом упустит из речи три мои основные черты: рассеянность, близорукость и неумение приспособиться к сегодняшней жизни.
     Так вот Паша. Да, Паша. «Выудить деньги у Паши мне, вряд ли, удастся», – думала я,– «Не такой он человек, не фраер. Для него люди, возвращающие долги, фраеры. Не знаю, на что рассчитывал Володька, когда давал ему деньги. Такой жадина, как Паша, вполне мог прибить из-за денег».
     Паша с Володей были напарниками по бизнесу. Они открыли свой магазин, собирали компьютеры и продавали их. Называлось это громко: компьютерный бизнес. Собственно, какой там магазин! И какой там бизнес! Так, сарай, в котором пылились остовы старых компьютеров и слепые, черные экраны. Они искали связи и склады, где можно купить подешевле и клиентов, которым весь этот хлам можно было сбыть подороже. И то и другое было в дефиците. Так что в магазине вечно пахло пылью и убытками. Стали они партнерами благодаря Нелле, жене Паши. Володя и Нелла – земляки, из Москвы, когда-то учились в одной школе, даже в одном классе, и – бывает же такое – встретились случайно в автобусе, в Тель-Авиве, через пятнадцать лет.
     Мы пригласили ее с мужем в гости, они пригласили нас, а потом наши мужья открыли так называемый бизнес.
     Нелла ровесница Володи, ей тридцать два, на пять лет старше меня. Но выглядит она на все сорок. И что Паша, интересный блондин с голубыми хитрющими глазами и длинными ресницами, нашел в своей некрасивой жене? Я не раз убеждалась в том, что женщина и мужчина воспринимают красоту разными глазами. В природе найдется сколько угодно некрасивых женщин, за которыми тянется хвост ухажеров, и красавиц, окруженных одиночеством. И гадать, почему это так, а не иначе, бесполезно, потому что мужчина и женщина – существа с разных звездных систем, им не понять друг друга. Эта пара, Нелла и Паша, только подтверждают мою теорию. По лицу, плечам и рукам Неллы, и, наверное, по всему ее коренастому телу бегают крупные, рыжие, как муравьи, веснушки. Голова курчавая и тоже рыжая, забита всякой дрянью: сверхъестественными способностями, мистикой, курсами какой-то рейки и астрологическими прогнозами. Этим Нелла зарабатывает на жизнь.
     Когда-то во время родов ей переливали кровь и заразили гепатитом С, какой-то жуткой формой желтухи, самой опасной, как она говорит. Об этом Нелла рассказывает охотно, взахлеб, потому что, как считает, именно вместе с гепатитом С и перенесенными в вонючем советском роддоме страданиями в нее влилась мудрость из космоса. Нелла – бывшая спортсменка, всегда казалась мне сильной, практичной и основательной, стоило только взглянуть на волевую линию ее рта и тяжелый подбородок. Нет, Нелла не способна на разные охи и ахи, такую не проведешь (я сама себе кажусь много тоньше и ранимее.) Может быть, как раз эти качества Неллы и держат Пашу рядом с его женой.
     Наверняка, детка Паша чувствует себя в надежном прикрытии при такой бабе. Паша мне сам признался, что не раз бывал на мели, он по природе своей игрок, легко увлекающийся и легко все бросающий. Любящий сладости и женщин инфантильный эгоист. Что прикажете женщине делать рядом с мужиком, которому не очень-то можно доверять? Правильно, самой стать «мужчиной».
     И все-таки, она мне неприятна. Ну, что за манера, за чашкой кофе с пирожными – это в первую же встречу – во всеуслышание заявить, что с моей острой сексуальной неудовлетворенностью надо что-то делать, иначе будет поздно?! При своем муже и, особенно, при Володьке. Она готова была мне в моей «проблеме» помочь. Ясно, Нелла просто испытывала меня, как потенциального клиента. Но этот дурак Паша, ее муж, вдруг стал ржать, мне подмигивать, Володька насупился. Кончился тот вечер нашей с Володей ссорой. И я не уверена, что Нелла все это не подстроила нарочно... То было давно, на заре нашего знакомства, и с тех пор я не раз говорила Володе, что эта пара мне не нравится. Несмотря ни на что, мы встречались «дружной» семьей за одним столом, «в интересах дела», как говорил Володя…
     Мне было противно им звонить, но ведь и надо было всего лишь договориться с Пашей о встрече. Хотя, в глубине души я знала, что разговоры с Пашей бесполезны. Нет смысла объяснять почему, и так все понятно.
     К телефону подошла Нелла, выразила соболезнования по поводу: и добавила в спич, как в суп, мою загубленную сексуальность…
     С Пашей мы встретились в пятницу.
     Он пришел поздно вечером – Темка уже спал – и сразу, как всегда, отправился на балкон выкуривать свою коричневую и тонкую сигарету, Нелла курит такие же. Я поплелась следом. Сигареты – сближающий фактор в общении, я всегда это говорю и всегда выкуриваю сигаретку за компанию, хотя и не курю.
     Потом я готовила для Паши растворимый кофе фирмы Элит, плюс три ложки сахара, плюс что-нибудь приторно-сладкое. В морозилке было припасено мороженое – мой Темка любит Тилон с орешками – выудила и это. Принцип: лишь бы было сильно сладко. Я держала в памяти две Пашины слабости – сладкое и женщин. Я старалась ему угодить изо всех сил в тот вечер хотя бы в сладком. Но все равно, когда я ему сообщила, что Володя не покончил с собой, а его убили, ложка с тортом замерла у самого его рта, челюсть отвисла. Паша поперхнулся и покрутил пальцем у виска. Улыбку смыло с лица, как пыль дворником, с ветрового стекла.
     – Глупости, – отрезал он, – У Володьки не было врагов, которые решились бы его замочить. Ты – не в себе, кисонька.
     – Скажи, Паша, ты Володе должен какие-то деньги, не так ли? Ты их вернул?
     При этих моих словах его красивое, полноватое – Пашу не назовешь толстеньким, но это не за горами – лицо, будто даже осунулось. Я удивилась, как быстро Паша может выпасть из радости в горе. Мой вопрос его явно огорчил, просто потряс, васильковые глаза наполнились подозрительной влагой.
     – Сонюшка, солнышко мое. Я о тебе, кстати, не так давно вспоминал. Вот только вчера собирался звякнуть, а ты уже позвонила. Ну, ты же знаешь, как я к тебе отношусь! – Паша смотрел честными глазами прямо мне в глаза.
     Я моргнула.
     – Как ты ко мне относишься? – спросила я, и голос мой слегка дрогнул, хоть я и старалась удержаться:
     – А ты не знаешь, лапушка? Будь я тебе должен хоть что-то, разве не вернул бы? У тебя нет денег? Хочешь, одолжу?
     – Спасибо, не надо, – буркнула я. – Просто мне кажется, что Володю мог замочить кто-нибудь, кто, например, должен ему деньги.
     – Ах! – Паша в ужасе схватился руками за щеки, выбритые до синевы, подбородок задрожал, – Что ты говоришь, Соня! Ты хочешь сказать, что Я УБИЛ ВОЛОДЮ?!
     Я замялась. Почему-то стало вдруг ужасно стыдно. Что я за человек? В тот момент, я уже жалела о том, что в чем-то заподозрила Пашу. Как я могла? Мне казалось все глупостью: и то, что я вообразила про долг, и про убийство. Ну, разве Паша, лучший Володин друг и честный парень, мог не вернуть долг, если бы он существовал? Раз Володя мне ничего не сказал, не написал, то, наверное, никакого долга давно нет. И я зря подозреваю Пашу.
     Какая я дура! Как я легко поддаюсь на гипноз! Ну, какой Паша – честный парень? Знаю же, знаю, а поддалась! Но губы у Паши буквально дрожали от обиды. Мне было неудобно!
     Когда я, наконец, встретилась с Яном, то поняла, что неудобно, это когда ботинки жмут. Что Паша врал.
    
     4
    
     8 Марта, суббота. Я знаю чудесный ресторанчик, там относительно недорого. И рыба, и шуарма, и салаты, и чипсы, все хозяин делает как-то по-особенному вкусно, все всегда свежее. И еще, мне нравится, как и что там поют и танцуют.
     Ян Гительмахер – мой друг, не Володин. Он был, конечно, и Володе другом, раз он – мой друг. Мы познакомились давным-давно, моему сыну Темке было всего семь дней, и у него вдруг поднялась температура. Нам повезло, мы попали в то же отделение и в ту же палату больницы Тель-а-Шомер, куда за день до того Ян привез своего сына. Когда я вошла в палату, Ян лежал на полу рядом с детской кроватью, на матраце – вот чем щедро обеспечивают родителей в израильских больницах. Мы с Яном дежурили возле детей по очереди, ели по очереди и спали по очереди всю ту неделю. С тех пор мы срослись с ним душами, но я забыла, что Ян – мужчина.
     Я знаю, что нравлюсь Яну. Он развелся с женой лет десять назад, еще в Москве, откуда приехал, так и не женился, бывшая жена его с ребенком живут где-то в Гуш-Дане. Ян мне тоже всегда нравился, чуть-чуть. Но не настолько, чтобы... Я это разъяснила ему еще в начале знакомства, так что была честна.
     – Сонечка, жаль, встретились поздно, нам бы познакомиться, когда мы были еще подростками. Думаешь, я бы тебе не понравился? – спросил он.
     – Ты мне и сейчас нравишься, – ответила я почти правдой.
     Ян для меня всегда был, как брат. Между нами много общего, он мне кажется страшно умным, много знающим, я с ним всегда советуюсь. Это был его выбор, не смотря ни на что, продолжать со мной дружбу. Его женщины – у него их, возможно, немало – меня не занимают. Ян – невысокий, изящный, до сих пор выглядит мальчиком, не смотря на свои тридцать пять, и все при нем. Вот Володьку красавцем никто бы не назвал, в школе его жиртрестом, наверное, дразнили. Хотя он на самом деле, был просто очень-очень большой и сильный. Атлетическое телосложение, вот. Нос слегка приплюснутый, переломанный в бойцовских поединках, борьбой еще до армии занимался. Глаза маленькие, серые, жесткие. Не знаю, в чем тут дело, почему Володька – да, а Ян – нет. Может быть, потому что познакомились мы с Яном в таком месте, в педиатрическом отделении, да и в то время, когда Темка был для меня всепоглощающим интересом.
     Ян – очень-очень добрый. Как-то я была у него в гостях, и за те полчаса, что мы пили чай, телефон прозвенел раз двадцать. Все ожидали от Яна понимания и помощи, он никому не отказывал. Мы не успели сказать пару слов друг другу. С тех пор я знала, хочешь поговорить с Яном, уведи его от цивилизации. И попроси выключить мобильник. Интересно, отказал бы Ян женщине в том, в чем отказала ему я?
     Но в тот день, 8 Марта, в субботу, я позвала Яна в мой ресторанчик вовсе не для того, чтобы поболтать с ним «за жизнь». Просто Ян был в курсе всех Володиных дел и не раз помогал. Володя Яну доверял больше чем всем своим друзьям вместе взятым. Я надеялась, что Ян что-нибудь да слышал о Пашином долге, и не ошиблась.
     Я давно хотела показать Яну этот ресторанчик в старом Яфо, где каждую субботу по вечерам танцуют и поют. Маленький смуглый еврей в вязаной кипе там играет на скрипке. Девушка – волосы медового цвета рассыпаны по русалочьим плечам – приложив к губам инструмент, похожий на большую раковину, дует в него, нежно раздувая щечки. Тощий черный марокканец бьет в маленькие тугие барабаны. Еще один участник действа занят шестиструнной гитарой и, наверное, подобрать гитариста в ансамбль – дело самое трудное, гитарист каждый раз кто-то новый. В тот день, в субботу, гитаристом оказался юркий солдатик с блестящей от бриллиантина челкой. Роста он был невысокого и смешно, как заводной чертик, подпрыгивал и крутился во все стороны между тощим барабанщиком и девушкой-русалкой.
     Поют они по очереди или по двое, на идише и на иврите, и от этих песен мое еврейское сердце щемит.
     А иногда в этом ресторанчике звучит восточная музыка и рыжая стройная девушка с высокой грудью и осанкой примадонны исполняет танец живота. Голова ее величаво поднята, одна рука на затылке, другая на бедре. Плоский смуглый живот оголен, в пупке маленькое золотое колечко. Она начинает соблазняющие движения бедрами неспешно, но вскоре убыстряет темп, двигается все живее и живее. «Йаля-а!», – кричат зрители, разгоряченные вином и едой. Чувственный рот танцовщицы приоткрыт, обнажая белые ровные зубки, карие глаза темны от азарта и вожделения. Вихрь танца выхватывает зрителей из-за столиков, влечет их к рыжей предводительнице и кружит в объятиях друг у друга. Совсем молоденькие девочки задорно вихляют попками, парни неуклюже топчутся рядом, дамы постарше смешно трясут телесами. Музыка и движение захватывают меня, и я представляю вдруг, что рядом сидит не Ян, а Он, тот, в кого я весь этот год была тайно влюблена. Алеша. На нем белая вышитая рубашка с открытым воротом, каштановые волосы откинуты небрежно назад. Я, зажмуриваю глаза и вижу, как Алеша встает с места и протягивает мне руку. Он ведет меня в центр зала. Все вокруг удивленно оборачиваются на нас, когда большой, неуклюжий, похожий на медведя, Алеша, танцует в присядку рядом с задорной цаброй. Мелькают в танце маленькие бедра юных израильтянок, облаченных в коротенькие юбчонки или в плотно облегающие джинсы…
     А потом мы с Алешей едем кататься на яхте. Намаль Яфо. В субботу в порту базар – там продают одежду, украшения, рыбу, креветок, крабов. Над креветками и осьминожками запах тухлятины. На яхточке – 20 шекелей с человека – мы забираемся на самый нос. И вначале у меня немножко кружится голова, я держусь крепко за борт и боюсь свалиться в воду.
     По бокам яхты убегает назад вихрем густая пена, белая, как... да, молоко. Море плотное, темно-зелено-синее. Или платиновое? Вот где надо заниматься любовью! Ух, какая я в фантазиях смелая! Ветер – в лицо и в глаза, забивает ноздри запахом соли, водорослей и рыбы. Башни высотных зданий и старинных Старого Яфо нависают вдали над поверхностью моря, как над огромной синей тарелкой. Декорации. Но горячий воздух всамделишен и море качает нас, как на качелях. Пустыня. Только не Сахара, а морская. По всей шири тарелки бегут игрушечные дюны, не песочные, морские, утонуть и тут и там можно. Рыбу в прозрачной воде видно – нашествие. Кажется, и русалку вот-вот разглядишь, и если увидишь, взбрыкнешь вслед за ней, манящей вдаль, хвостом и уплывешь, не зная куда, лишь бы куда…
     – Что будем заказывать? – спросил Ян. И я очнулась.
     Мы сидели за столиком. По-прежнему пел маленький еврей в кипе, держа неловко скрипку на взлете замершей руки, усы и борода закрывали почти все лицо. Я некоторое время смотрела отсутствующим взглядом на Яна. Интересно, многое ли он смог прочесть в моих глазах?
     – О чем ты думаешь? – мягко поинтересовался он.
     Мне не хотелось ему ничего объяснять, и я сообразила: надо что-то спросить.
     – Тебе нравится здесь? Тебе нравится, как он поет?
     – Не очень, – ответил Ян, – Не люблю восточную музыку:
     Потом я заказала себе шашлык, а он рыбу. Мы выпили немного вина. Я пьянею быстро. Поэтому когда Ян подлил мне во второй раз, я вылила все содержимое моей рюмки ему в рюмку. Иногда я бываю страшно благоразумна, просто сама себе удивляюсь. Знаю себя, лучше мне не пить. Потому что пьяная я могу вдруг неожиданно для себя заплакать. Или выкинуть что-нибудь такое, о чем потом буду жалеть. Я выпила ровно столько вина, сколько потребовалось, чтобы не чувствовать себя скованно. Мне надо было рассказать Яну о разговоре с Пашкой. Мне надо было поделиться подозрениями с другом. Да, мой старый друг Ян всегда был мне другом не меньше, чем Володе. И ему уж точно незачем было врать.
     – Паша дал Володе долговую расписку. Я был свидетелем. Все происходило у них в магазине. Он должен был вернуть деньги в течение года. Был там еще один парень, он может подтвердить мои слова. Правда, парень живет в Москве. Я его встретил впервые и имени не запомнил. Он приезжал в Израиль по каким-то своим делам. Но если ты найдешь расписку, там его фамилия и имя.
     Я сказала, что мне не нужно никакого второго свидетеля, Яна достаточно. Я без второго свидетеля Яну верила. Ян кивнул и добавил:
     – И в той расписке фигурировала солидная сумма – 40 тысяч долларов.
     «Достаточно денег, чтобы убить человека?»– спросила я сама себя.
    
     5
    
     10 марта, понедельник. В моей жизни Алеша появился примерно год назад, в апреле, 2002 года. Володя был еще жив. Я часто влюблялась в своей жизни, раз семь только за семь лет моего замужества и однажды – когда ходила беременная – влюбилась даже во врача-гинеколога, он потом принимал у меня роды. Мои влюбленности не мешали мне, однако, любить Володю и оставаться ему верной, как это ни странно звучит. Ведь никто из тех, в кого я влюблялась, так ничего и не узнал об этом. По мне, лучше помереть, чем услышать: «Нет».
     В этот раз дела обстояли, пожалуй, еще хуже, потому что я влюбилась в... буковки. Алешу я видела только на фотографии, и на ней он, кстати, далеко не писаный красавец. Познакомились мы в Интернете, так сказать, на любительской почве, оба любим авторскую песню, у меня есть сайт, я пишу песни и немного играю на гитаре. Вот мы с этим парнем, Алешей, интеллигентно общались около года, и я ничего не сообщила ему о своих чувствах. Все ждала, может быть, он сообщит мне о своих. Но этого не произошло. Наверное, он в буковки, как я, влюбляться не умел. Ему подавай живую женщину. Это и к лучшему на сегодняшний день. Когда Володи не стало, мне было даже совестно за свою дурацкую влюбленность. Я вдова. И должна чувствовать только одно: сожаление по поводу гибели мужа. И немедленно прекратить эти штучки, прекратить быть влюбленной. Если бы я могла...
     Алеша был единственным светлым пятном для меня в последнее время. Все остальное стало плохо после смерти Володи. По пятницам и субботам я почти не вылезаю из кровати. На неделе, как только прихожу с работы, валюсь в постель. По утрам с трудом отвожу сына в школу. Меня захлестнула апатия. Все идет с трудом: и обеды, и уборка; посуда в раковине плесневеет годами. Мы каждый день с Темкой опаздываем в школу. Учительница злится. Мне кажется, Темка один такой в ее классе, неорганизованный, просто катастрофа. Но что поделаешь, если у него мамаша такая? Ребенок не виноват.
     Алеше я доверяла. Он знал множество моих секретов, тех, что я не рассказала бы никому другому. Ему, как и Яну, я сказала, что не верю в самоубийство Володи и что приложу все усилия, чтобы найти убийцу. Мне нужно было кому-то выговориться. Но, увы... Алеша только и успел, что написать: «Будь там поосторожнее, Соня», и связь прервалась. Мне и тут не повезло, ведь мой комп собирал такой придурок, как Паша, и запихнул он в компьютер самый дешевый хлам, все уже по разу ломалось. Он сэкономил даже на клавиатуре и мышке. «Back Space», например, заедает, и, когда это происходит, все, что я уже настрочила, начинает молниеносно стираться, пока я не вытащу из гнезда эту чертову клавишу. Я просила поменять мне клавиатуру и Паша, конечно же, принес новую, той же фирмы. Через неделю клавиша Back Space начала заедать снова.
     В самый разгар моей переписки с Алешей отказал модем. Естественно, я занервничала. И позвонила Паше. А к кому мне еще звонить?
     Этот шмок пришел после того, как я чуть не оборвала все телефонные провода у них в доме, а Нелла раз десять бросала трубку. В конце концов, она сообщила, что я психопатка и, наверное, у меня что-то не в порядке с щитовидкой, поэтому я такая истеричная и плаксивая. Я ей ответила, что у меня что-то не в порядке только с одним органом – компьютером, который мне собрал Паша. Полгода не прошло, а все летит. И что до моей щитовидки Нелле нет никакого дела, ее задача – просто позвать Пашу к телефону.
     – Он спит.
     – Это в три часа дня? Разбуди его! Мне позарез нужен Интернет. Немедленно!
     – Ты не даешь нам спокойно жить.
     – Может быть, оно и так, ответила я, – но гарантия на компьютер еще не вышла.
     – Не морочь мне голову, Сонечка. Причем здесь Интернет? Я-то прекрасно понимаю, в чем тут дело.
     – В чем? – спросила я.
     – Хочешь напрямую? Пожалуйста. В твоих сексуальных проблемах. Заведи себе любовника. И оставь в покое Пашку.
     – Глупости, Нелла. Паша обязан мне чинить...
     – Что чинить? Голову?
     – Я заплачу, – выкрикнула я.
     Последняя фраза, видимо, и решила дело.
    
     Мне надо было, чтобы он срочно починил модем, и я решила пока ничего не говорить о долговой расписке и 40 тысяч долларах.
     – Мне неудобно тебя все время беспокоить и лучше бы все в компьютере работало без твоего частого вмешательства, – как можно дипломатичнее сказала я.
     Паша, улыбаясь игриво, ответил:
     -Разве ты не хочешь меня больше видеть у себя, Сонюшка?
     Он нежно потрепал меня по затылку, но когда рука его скользнула вниз и задержалась у меня где-то пониже спины, я еле сдержалась, чтобы не двинуть ему между ног. Он обзывал меня разными сладкими и липкими прозвищами, ел сладкий торт, причмокивая, и потом долго курил на балконе, рассказывая что-то про стриптиз и смеясь над своими анекдотами. Я должна была оказывать гостеприимство, курить и смеяться вместе с ним, время от времени, непринужденно сбрасывая его лапу с моей...
     «Черт с ним. Переживу, – зло думала я. – Лишь бы он уже уселся за компьютер».
     Я поняла, с ним что-то случилось. Но не сразу врубилась. Лишь потом сообразила, Нелла доигралась. Муж ее столько раз слышал о моей невостребованной сексуальности, что, наверное, проникся «сочувствием». Если бы они знали, как мне хотелось Пашу убить! Одним взмахом клавиатуры!
     Да, когда он поменял, все-таки, модем – в третий раз за полгода – и Интернет заработал, я не выдержала. Ведь так и так хотела все ему выложить. Я сказала Паше, что все знаю про долг в 40 тысяч и про долговую расписку, знаю от Яна. Потребовала деньги назад. И не только. Но Паша только рассмеялся, прямо мне в лицо.
     – Вот значит, оказывается, зачем ты меня к себе позвала, лапушка. А я-то думал... Уверен, – заявил он, ты не знаешь, где лежит эта расписка. Но дело даже не в этом.
     И Паша сказал, что они с Неллой собираются в Канаду и там их ни израильская полиция, ни назойливая Соня не достанут.
     – А насчет твоих подозрений, Сонюшка, чтобы ты спала спокойно, знай, у меня твердое алиби. За день до того, как Володя покончил с собой, мы с Неллой уехали к моей маме в Москву. И вернулись через неделю. Есть свидетели.
    
     6
    
     В тот день, шестнадцатого марта ранним утром, выскочив с работы «на секундочку», чтобы оплатить счета за квартиру, я думала именно о Паше по дороге на почту.
     Ночью прошел дождь. Тротуары были мокрые, но без луж. Когда я вышла из автоматически открывающихся стеклянных дверей нашей черно-белой, как шахматная доска, высотки, дождь опять накрапывал. Но я решила не возвращаться за зонтиком, так как солнышко выглянуло из-за облаков, это был мой любимый слепой дождик. Облака уносило ветром куда-то на юг, а, может быть, на север, не скажу точно, в частях света я путаюсь, так же как и с «право» и «лево». Я пронеслась мимо любимого кафе – пахнуло настоящим черным кофе и сдобными булочками – и, вспомнив, что с утра крошки во рту не держала, я решила заскочить на обратном пути в «Лехем Тошия», там продают всегда свежие и вкусные бейгале…
     «Уверен, ты не знаешь, где лежит эта расписка»,– вспомнила я Пашины слова, произнесенные накануне. «Откуда у него такая уверенность?»– гадала я, – «Неужели расписки уже не существует? Сумел каким-то образом ее уничтожить? Как она могла к нему попасть? Скорее всего, у Паши простой расчет на мою растяпистость и неделовитость, они с Неллой, несомненно, считают меня девушкой не от мира
     сего. Так оно и есть, конечно, я не от мира сего», – призналась я сама себе, – «А может быть, все-таки, Паша просто брал меня на понт (так, кажется, говорят уголовники)? Боится меня, но и петушится, делает вид, ведь если я найду расписку, то тогда не только деньги надо будет возвращать, но и: он станет подозреваемым номер один в деле об убийстве. Хотя, что же это я? У Пашки с Неллой алиби, их не было в Израиле в то время, когда Володя повесился. Значит, просто не хочет деньги возвращать. И кто же, все-таки, убил Володю, если не Паша?» Очевидно, потому что это были мои последние мысли, они так хорошо запомнились мне…
     Хорошо еще, что я провела свою рабочую карточку и отметила время выхода, не то и на работе были бы неприятности. Ведь туда в тот день я больше не вернулась. Иногда, когда я спускаюсь вниз на пару минут, то не провожу карточку и даже секретарше на выходе ничего не сообщаю, хоть и должна. Почему тогда провела, даже не знаю. Интуиция. Хотя, хороша интуиция, велела мне провести карточку, но промолчала про «наезд». Чертова интуиция! Нужна она мне такая? Лучше бы я вернулась за зонтиком! На нашей центральной улице всегда чересчур оживленное движение, и всегда много людей, они по утрам бесконечным потоком выгружаются из автобусов на расположенной неподалеку от нашего высотного здания автобусной остановке. Но эта узкая и кривая улочка, на которую я свернула, чтобы сократить время, всегда тиха, темна и нелюдима. И контраст между шумной, оживленной жизнью проезжей дороги и тишиной маленькой улицы всегда оглушал и тревожил меня. Так мне сейчас кажется.
     Собственно, мотоциклиста не помню. О нем мне рассказали позже, в больнице. Зато помню удар в точку чуть пониже спины, после которого небо резко опрокинулось, зато асфальт стремительно приблизился и боднул меня в лоб, я тут же почувствовала во рту вкус крови. Еще помню, что перед самым падением я инстинктивно выставила руки вперед, но они тут же подогнулись, не выдержав веса тела, пальцы как обожгло, но это предварительное движение руками все же спасло мою голову от серьезного ущерба.
     Когда я очнулась, у меня сильно бола голова, нос распух. Увидев окровавленные кончики своих пальцев с содранными до мяса ногтями, я чуть не хлопнулась в обморок во второй раз. Я плохо понимала все, что происходило вокруг. Меня сильно тошнило. Голоса, смутные лица санитаров, суета вокруг себя – все сейчас припоминается, как из сна.
     То немногое, запомнившееся, потом насильно прокручивалось мною в голове помногу раз, и во сне тоже, и всегда, как бы, в замедленной съемке. Почему-то хотелось увидеть лицо мотоциклиста, который будто бы наклонялся надо мной, что-то всплывало смутно из тьмы, но, черт, после того удара: у меня в мозгу будто перегорели разом все пробки.
     Собиралась ли вокруг толпа, кто помог мне подняться, и спрашивали ли меня о чем-либо, не помню. Я не помню лиц людей вокруг, не помню, во что эти люди были одеты. Хотя, говорят, я даже отвечала на вопросы.
     Странный это был день. Не уютный день. Иррациональный мотоциклист вместо того, чтобы вызвать скорую, подобрал свою девушку и умчался на всех парах прочь. Медсестры и врачи заполняли какие-то анкеты, спрашивали о самочувствии, приносили таблетки и делали мне уколы. Все это страшно утомляло. Неохота было рта раскрыть лишний раз. Мне вкололи болючую вакцину против столбняка и сделали снимки всех моих костей и головы. Я позвонила на работу. К счастью, обошлось без переломов. Меня продержали несколько дней из-за ерунды: небольшого сотрясения мозга и пары наложенных швов. В Израиле в больницах долго не держат, даже после операции, и это, по-моему, правильно. Если ты собираешься продолжать жить, то больница, как и тюрьма, место для жизни некомфортное.
     Да, у того, кто убил Володю, оказались длинные руки, теперь я знаю это. Он сам или его люди устроили мне непродолжительный отпуск, правда, не где-нибудь в Эйлате, куда давно мечтала поехать я, а в больнице Ихилов. Но, наверное, они тоже чего-то недоучли, не спланировали, как хотелось бы, ведь им все же не удалось упрятать меня на каком-нибудь из действующих кладбищ Израиля.
    
     7
    
     28 марта, пятница. Все то время, пока я была в больнице, Темка находился у няни. Она его водила в школу и из школы, кормила и поила. Ужас, я с ней не рассчиталась бы. Но наша добрая няня Тоня не взяла с меня денег за сверхурочные. Я вышла из больницы двадцатого марта, в четверг, и на следующий же день отправилась на работу. Сама отвела сына в школу, и впервые за долгое время мы с Темкой не опоздали, так как я решила начать жизнь сначала. Вчера вот даже оплатила просроченные телефонные счета, те самые, и сегодня должна была положить их на место. А куда, на место? Володя был аккуратный, все бумажки рассовывал по папочкам. И я захотела продолжить эту добрую традицию, хотя знала, что легко мне это не дастся. Правда, где все его папки лежат? Я стала искать.
     Почему я была настолько не в курсе дел, черт побери? Естественно, по закону подлости, перевернув вверх дном все шкафы в квартире, я нашла то, что искала только к вечеру. И удивилась Володиной непоследовательности, это так на него было не похоже. Папка лежала в нижнем ящике платяного шкафа, предназначенного для обуви, у нас в спальне, в полушаге от кровати. Я всегда считала, что в этом ящике хранится старая обувь, и не заглядывала в него ни разу с тех пор, как Володя ее туда забросил. Я открыла этот ящик по наитию, потому что больше нечего было в доме открывать. Есть еще антресоли, и, наверное, если бы я не нашла эту папку здесь, то полезла бы туда.
     Как странно, Володя выкинул всю старую обувь из ящика без моего ведома и положил туда документы. Я вложила оплаченные счета в папку, на которой аккуратным Володиным почерком было выведено «квартирные услуги». Но в том же ящике для обуви я обнаружила еще одну папку, на ней крупно выведено: «Магазин». Там я и нашла долговую расписку на 40 тысяч долларов, подписанную Володей, Павлом, Яном и – имя и фамилия очень разборчиво в скобках, рядом с подписью – Алексеем Тимофеевым. От неожиданности мои руки задрожали и папки, которые я держала у себя на коленях – сама я сидела на полу, упершись спиной в шкаф – упали на пол. Бумаги ворохом вывалились из папок, разлетелись по спальне. Я ползала по полу, изучая бумагу за бумагой. В конце концов, рядом с моей пяткой оказался лист с гербом Российской Федерации и печатью. Я поднесла его к глазам. Это был договор на продажу Володиной квартиры в Москве. Володя продал свою квартиру год назад и мне ничего не сказал. Скрытный, оказывается, был Володя. Я пошла искать очки. Покупатель – Алексей Егорович Тимофеев. Алексей Тимофеев подписывал долговую расписку, а Алексей Егорович Тимофеев купил Володину московскую квартиру. Тот, с кем я целый год общалась в Интернете, тоже Алексей Тимофеев. Совпадение?
     Не может быть таких совпадений. Он знал, что я жена Володи. Целый год знал. Еще, он знал множество моих секретов, тех, что я не рассказала бы никому другому. Тот, кого я считала другом, оказался предателем. Это он все подстроил. Вот когда я поняла, что мотоциклист наехал не случайно. Меня хотели убить. Я слишком много знаю!
     Алеша Тимофеев. Как я раньше не догадалась?
     Зачем ему понадобилось убивать Володю? Насчет меня все ясно, я сама сказала Алеше, что буду искать убийцу Володи, чего бы мне это не стоило. Неважно, осуществил ли он убийство своими руками или через наемных киллеров – я встала на его пути. На меня и сейчас охотятся. Меня все еще хотят убить. Как я этого не понимала раньше?
     Знал ли он, где я живу и где работаю? Ни адреса своего, ни номеров телефонов я не давала в Интернете. Алеша никогда не был у нас в доме, а Володя про него ничего мне не рассказывал. Долговую расписку они писали в Володином магазине. И Володя, какие бы отношения у него не сложились со своим покупателем – его-то я знаю – не стал бы совершать нелепых, ненужных поступков. Зачем ему давать адрес офиса жены покупателю его квартиры? Логичнее предположить (если они с Володей все же были хорошо знакомы), что Алеша мог знать наш домашний адрес. Но Алеша не знал наш домашний адрес, и не был с Володей на короткой ноге, иначе «наезд» случился бы около нашего дома, а не у здания, где расположена моя контора. Значит, Алеша все-таки как-то узнал адрес моей фирмы. Как он нашел меня? Ведь чего я ему никогда не говорила, так это названия своей фирмы, и имени Института.
     Я перестану общаться с Алешей по Интернету. Я не буду отвечать больше на его письма. Я предупрежу охранников внизу, в вестибюле нашего здания, что если какой-нибудь мужчина, высокий шатен лет тридцати, вдруг вздумает меня искать, то я здесь уже не работаю. Уволилась. И секретарше я тоже строго накажу, говорить всем, у кого есть русский акцент, что Соня здесь больше не работает. Пусть, пусть крутят пальцем у виска. И охранники и секретарша. Мне плевать. Лишь бы он меня не нашел. Да, я перестану отвечать на его письма, на его электронную почту. Электронная почта: Кажется, я начинаю понимать: Алеша знал мой рабочий e-mail! Я была такая дура, что дала в Интернете свой рабочий e-mail. Ну, да: sonia_к@eitan.shlesinberg.co.il. Берите все, кому не лень! И так как у нашей фирмы «Eitan Shlesinberg & Partners» есть сайт в Интернете,– а я ведь об этом прекрасно знала – на сайте указаны и адрес, и телефоны фирмы...
     Да меня можно было легко вычислить через любую поисковую систему Интернета!
     Вот тогда-то я и зажгла на кухне свечку, пахнущую лавандой и медом. И положила в Тору записку, в которой писала, что все поняла, а потом долго смотрела на круглую холодную луну за окном. Я позвонила следователю и сказала ему, что за мной следят и хотят убить. Что «наезд» был не случаен.
     «Что ж, это вполне объяснимое явление, с дамочками такое случается», – тяжело вздохнул в трубку следователь, «У тебя истерика. Советую обратиться к врачу. Никакая опасность тебе не угрожает, гверет Соня. Пей валерьянку с пассифлорой и спи спокойно».
     Я легла на холодный пол. Сколько я так лежала? Мне хотелось плакать, слезы душили. Хотелось вырвать свое сердце из груди и рассматривать его долго и внимательно со всех сторон: что же это за чудо такое, мое сердце, почему оно причиняет мне столько боли, невыносимой боли? Оно мне мешает в груди, заставляет так по-идиотски принимать все вокруг себя, так не по-взрослому. И не позволяет мне даже расплакаться. Мне хотелось, хотелось взять все три пачки снотворного, тридцать таблеток, которые лежали у меня в аптечке – мне выписала их семейный врач от бессонницы – и выпить все, одну за другой. Тридцати таблеток, наверное, хватило бы, чтобы умереть. Я представляла, как давлюсь ими, насильно запивая водой. Я представляла, как мое маленькое, глупое и одинокое сердце бьется, как птица, у меня на ладони.
     Я перевернулась на живот и легла так, чтобы мой лоб касался холодного пола. Мне казалось, что если холод подберется к сердцу и остудит его, мне станет хоть немного легче.
     Кто-то коснулся моего плеча. Это был сын, Темка.
     – Мама, ты плачешь?
     – Нет, – сказала я, сообразив, что могу напугать сына.
     Если я что-то сделаю с собой, это будет предательством. Какая разница, как матери бросают сыновей, то ли они убегают от них с чужими дядьками, то ли добровольно уходят в объятиях смерти, это предательство по отношению к детям. Непростительное предательство. Я не хотела быть предателем.
     – Я не плачу, что ты, – повторила я, и ведь не врала, слезы были, но внутри, глаза были сухие, как выжженная пустыня.
     И поднялась с холодного пола. Темка, как будто бы почувствовал, что-то не в порядке.
     Он обнял меня своими худенькими нервными ручонками, обнял так крепко, что мне почти нечем стало дышать, прижался ко мне всем маленьким телом и сказал порывисто:
     – Мама, я тебя люблю. Очень. И я тебя никогда не брошу.
     Мне стало стыдно.
     Я включила тихую музыку и уложила его в постель. Темка любит слушать песни семидесятых. А может быть, это я люблю слушать песни семидесятых? Я ставлю ему Шарля Арнавура и «Индийское лето» Джо Дассена, «Последний летний день» Поля Мария и мои любимые «Шербургские зонтики». Перед сном Темка смешно коверкая слова, пытался петь по-французски. Когда он заснул – было уже около двенадцати ночи – я включила компьютер, зашла в Интернет. Алеша был on-line, как я и предполагала, переговаривался с какой-то Ритой из Канады. Я влезла в их разговор и вела себя, как ребенок. Он не знал, кто с ним разговаривает, я не назвала себя. Я обозвала его отморозком. Но ведь это – правда, он и есть отморозок. Реагировал он холодно и вежливо, даже не матерился, чего я все время ждала от него, я знаю, сегодня в России матерится девяносто девять и девять десятых процентов мужского населения.
     – Чего вы добиваетесь, мадам?– строго поинтересовался Алеша.
     – Хочу довести тебя до белого каления, старый глупый дядька, – ответила я.
     Потом мне было стыдно за себя. И главное, не стало легче. Он подумал, что это балуется какая-нибудь девчонка. Так и есть, я – глупая девчонка. Старая девчонка, не старше моего Темки. В моем возрасте оставаться девчонкой – уже нелепо и стыдно. Еще в институте моя преподавательница Елена Петровна говаривала мне, когда я вела себя совсем уж по-детски: «Строишь из себя маленькую? Ладно, Соня! Ты еще молода. Веди себя, как ребенок, пока еще можно. Сейчас это выглядит даже мило со стороны. Но подумай, как ты будешь смотреться, когда тебе будет двадцать пять, тридцать, сорок, пятьдесят? Нелепо! Взрослей, милая!» Да, я – идиотка, странная для всех, непонятная самой себе, не от мира сего девчонка. И способна на одни глупости.
     Потом я смотрелась долго в зеркало, изучала себя голую.
     Когда я уже была в кровати, то подумала, пусть я ошибалась, пусть была дурой, он меня не любит и никогда не любил. Пусть. В природе существует два Алеши. Один – настоящий и чужой, я его не знаю и не понимаю. Второй в моем воображении – теплый, нежный и ласковый. Я буду вести себя так, будто у меня есть любовник! Неважно, что его нет! Я вздохнула. Вот было бы здорово, если бы я была очень богатой женщиной. Купила бы настоящему Алеше билет на самолет, привезла бы его в Израиль и кормила бы в своем любимом ресторане в старом Яфо. Мы бы сидели друг напротив друга, я бы на него смотрела и молчала. А он бы, наверное, ел и говорил, говорил умно, длинно. И маленький смуглый еврей в кипе пиликал бы что-то безмерно восточное на полированной, отливающей янтарем скрипке. Неважно, что настоящий Алеша не любит. Я – богатая, и он бы старался мне угодить. Я бы его кормила в ресторанах – чтобы еще больше растолстел. А сексом бы – ни фига – заниматься не стала бы. Как такая месть за нелюбовь?
     Потом я уснула...
    
     Часть 2
    
     ПОСЛЕ
    
     Я начала свои записи, описав все, что случилось до двадцать восьмого марта 2003 года и, по идее, должна была закончить этой датой.
     Ведь казалось, все в деле с Володей вот-вот встанет на свои места. Но как выяснилось, точка в этой истории еще не поставлена...
    
     1
    
     30 марта, воскресенье.
     На работу мне к девяти утра, а было уже около девяти. Я торопилась, бежала к автобусной остановке, когда в соседнем доме вдруг пропел петух. Мы живем на окраине Тель-Авива, в спальном месте. Раньше здесь была деревня, и до сих пор тут кое-где стоят старые потрепанные коттеджики, у владельцев которых остались сельские привычки.
     Темка сидел в классе, и крошечные глазки его учительницы уже не сверлили мои немым привычным укором, не мучили мою совесть. Мы, как водится, сегодня опоздали в школу. «Мне нужно четкое руководство. И четкий график в жизни. Кто его составит?» – думала я. И прокричал петух. И я вдруг заметила небо, голубое и холодное, в белых прожилках тумана. Свет солнца хоть и не грел, но слепил и заставлял жмуриться. Воздух казался разбавленным молоком. Я поймала себя на очень странном ощущении: осознании собственной незначительности, мелкости, и это ощущение, мне, как ни странно, пришлось по вкусу. В этот момент я вновь была маленькой пятилетней девочкой, неважной, незаметной мышкой, для которой вся жизнь вокруг была, как молочный туман, или еще не разгаданный ребус, и которая, кстати, никому не была нужна, чтобы ее убивать. И еще я почувствовала, что все, к чему я всю жизнь неслась, – ошибка. А важно только и именно то, что сейчас поняла: я – маленькая, маленькая, маленькая, так и не выросла, мне так и есть, как было, не больше пяти. Ничего не достигла, ничуть не сдвинулась с места и не узнала больше, чем знала тогда. Все те знания о жизни, которые приобрела, гроша ломанного не стоят. И перед этим миром я – такая же ошеломленная и озадаченная, как и в детстве, ошеломленная и сонная. Потому что, когда так ничего не понятно, лучше уйти в себя и уснуть. Чтобы все неприятное доходило как сквозь сон. Неуютный холодный сон, который меня не любит, и в котором меня никто не любит, и я никому не нужна, даже своим друзьям и родственникам. Но я во сне знаю, это всего лишь сон, и он рано или поздно пройдет. И эта мысль согревала...
     Я опоздала на работу всего-то на каких-то двадцать минут. Это не страшно, уйду с работы на двадцать минут позже. Зашла в наш «кабинет», сумку под стол, быстро включила компьютер. Мы сидим втроем – я, Номи и Мона – в тесной комнатке без окон. Воняющие пылью папки с делами навалены везде, на столах, полках и даже на полу в больших коробках. Тут и архив, тут и наше рабочее место. Летом холодно, зимой жарко. Из-за кондиционера. Я работаю шесть часов в день, Номи – пять, а Мона – сколько хочет. Она сестра начальницы соседнего отдела, который для меня не имеет названия, просто я не знаю, как тот отдел называется.
     В нашем отделе патентов нас пятеро: мой шеф, еще одна девушка – адвокат, парень, который пишет под трафарет одни и те же скучные письма клиентам вот уже пятый год, Мона (иврит), Номи (английский), обе они машинистки, и я. Официально я – стажер, и готовлюсь к экзамену по патентоведению, неофициально, просто секретарша босса или девушка на подхвате. Делаю все, начиная от замены шефа, когда он уезжает за границу, до самой сложной работы, требующей высокого профессионализма и приличных знаний в области химии и фармацевтики. Наш отдел занимается интеллектуальной собственностью. Громко звучит, место работы престижное, имя фирмы при знаменитом институте тоже. Наши клиенты – крупнейшие фирмы мира. Красивое лицо фирмы – это для клиентов, грязная изнанка – для нас, тех, кто здесь служит. Крики начинаются с утра. Кричит обычно Шарон, наш административный директор. Сегодня она орала на меня, я пролила на ковер кофе. Зацепилась за гвоздь рукавом рубашки. Почти все после этого по разу ко мне подошли и поинтересовались: «А чего это Шарон на тебя кричала?». В ответ я только отмахивалась от всех, как от мух. Они понимающе кивали головами и отвечали на мой жест одними и теми же словами: «Не обращай на нее внимания, Соня». Как будто я обращала! Мне не до Шарон было, хотя в прошлом я из-за нее достаточно наплакалась. Не выношу, когда на меня кричат. Нет бы наорать в ответ, слезы сами начинают капать. Ну, ее, Шарон, высокую и тощую, как жердь, дефилирующую каждый день по офису в безвкусных вульгарных платьях, с декольте и открытой спиной, купленных в самых дорогих бутиках Телль-Авива за полторы – две тысячи шекелей. Ну, ее нашу начальницу, похожую больше на мадам из массажного кабинета, нежели на административного директора солидной международной фирмы, сегодня я, наконец-то, не испугалась ее жутких воплей, так как думала о чем-то более насущном для меня.
     Охранникам все, что надо сказала еще внизу, как только пришла. Секретарша меня выслушала внимательно и тут же, как только я вышла от нее, побежала рассказывать девчонкам новость: «Соня с ума сошла!». Ну, и ладно. Будем жить дальше. Пока живется. Я вздрагивала при каждом телефонном звонке. А телефон у нас в комнате, как обычно, трещал, не переставая.
     – Тебе должны позвонить, Соня? – спросила Мона.
     – Нет. Но если позвонят и попросят меня, то я здесь не работаю.
     Обе, и Мона и Номи, вытаращили на меня глаза. Но никто не попросил меня в этот день к телефону.
    
     2
    
     31 марта, понедельник. Надо же такому случиться, встретила по дороге домой Неллу. Мы иногда сталкиваемся на остановке около мэрии. Но ей на пятьдесят пятый, она живет в Гиватайм, а мне на девятый – в Тель-Авив. Нелла, всегда, похоже, рада встрече со мной, рот ее не закрывается, пока не перетрет все новости из космоса или, – это альтернативная тема – про своих бывших любовников. Меня всегда удивляла ее способность откровенничать с первым встречным, я-то ей точно не близкая подруга. Даже хуже. Неужели такой псих-психолог, как Нелла, не чувствует, что она мне неприятна? Всем про своих любовников рассказывает?
     Про Леню Корецкого я уже слышала в наши предыдущие встречи на этой же остановке. Нелла с ним встречалась до замужества, еще в Москве, но, как я понимаю, она поддерживает дружеские связи почти со всеми своими бывшими, устраивает их судьбы и продолжает заботиться он них. С Леней все совсем просто, он теперь тоже живет в Тель-Авиве.
     – Слышала новость? – спросила меня Нелла, – Я устроила Леньку в Каньоне, в книжный магазин. Знаешь, какие связи надо иметь для этого?
     «Хм, слышала, как же, только вчера по радио передавали: Нелла устроила Леню в книжный магазин. У нее связи», – съязвила я про себя. А вслух вежливо спросила:
     – Как поживает твой Корецкий?
     – Все о’кей!– Нелла задумчиво посмотрела на меня и добавила, – Соня, ты имей в виду, эту фамилию и это имя нельзя упоминать у меня дома.
     – Почему? – удивилась я, – Неужели Пашка тебя ревнует к твоим бывшим поклонникам?
     – Я с Леней встречалась и после замужества, милая.
     – Ты что же, мужу изменяла?! – задав этот дурацкий вопрос – а он вылетел раньше, чем я сообразила, что же спрашиваю – я почувствовала себя последней идиоткой. Ну, в самом деле, какое мне дело до Неллиных измен?
     Неловкая пауза затянулась, и я (мало было всего вышесказанного) еще и глупо хихикнула.
     – Изменяла и изменяю. И тебе того желаю, – холодно ответила Нелла.
     Надо было прекратить разговор, я и так стояла уже вся пунцовая. Но такой ее ответ вдруг задел меня и почему, я в тот момент не осознавала.
     – Спасибо, не хочу. Придержи твои добрые пожелания при себе, – сухо ответила я. Но тут же спохватилась, ведь так по ханжески осуждающе звучали мои слова, и потому – смущению моего не было предела, честное слово – добавила, как будто обязана была сморозить еще одну глупость:
     – А я мужу не изменяя-ала.
     Нелла посмотрела на меня, как на настоящую дуру.
     – Слушай, Соня. Ты, прям: как девочка, строишь из себя невинную, честное слово. Ну, я тебе больше ничего рассказывать не буду, раз ты так.
     Подъехали наши автобусы. Один за другим. Мне хотелось перед Неллой за что-то извиняться, чувствовала я себя ужасно, вот и поперлась следом за ней в ее пятьдесят пятый.
     Нелла, увидев, что я за ней плетусь, как глупый теленок, сказала тоном, каким разговаривают с неразумным ребенком:
     – Тебе не туда, Соня. Твой автобус приехал.
     – А мне сегодня не на девятый, а на пятьдесят пятый, – «нашлась» я.
     – Так что я от тебя не отвяжусь сегодня?– вскипела Нелла.
     – Да, ладно, я пошутила, Отвяжешься. Пока.
     Всю дорогу домой, уже на своей девятке, я обдумывала нашу беседу и никак не могла понять, почему мой язык иногда ляпает, прежде чем я подумаю. Так глупо все получилось. Мне было стыдно за себя, ведь выставила себя полной ханжой. Потом я задумалась о том, почему некоторые женщины так легко и просто изменяют? А я, по-сумасшедшему влюбленная в Алешу, не могла ему в этом признаться целый год. И я вдруг позавидовала Нелле, ей так легко дается то, на что я просто не способна. Вот почему меня так задело ее холодное: «изменяю и тебе того же желаю».
     Разве в течение моей всей супружеской жизни мне не представлялись случаи изменить? Сколько угодно. Вот хотя бы Ян, бедный Ян, которого я превратила в свою подружку.
     «Ладно, оставим эту тему, «– сказала я сама себе и добавила: «Лучше извинись перед Неллой за те глупости, которые она от тебя услышала. Объясни ей, что ты ничего плохого не подразумевала. Ну, тоже мне, ангел непорочный, Сонечка. Ты не изменяла своему Володе только потому, что ни в кого из тех, кто к тебе клеился, не была влюблена. Позвони Нелле сейчас же, у тебя ведь есть номер ее мобильного телефона».
     Я покопалась у себя в сумочке, и к своему удивлению нашла Неллин номер довольно быстро. Но набирала его, внутренне содрогаясь от неприятного предчувствия: объяснение ничем хорошим не кончится.
     – Слушаю, – голос Неллы в трубке, – Кто это?
     – Нелла, это Соня, – начало было я, – Понимаешь, я хотела бы…
     Но Нелла даже не дала мне договорить. Она вдруг словно взбесилась. Рассвирепела. Наверное, ее слышали все пассажиры в пятьдесят пятом автобусе, раз у меня в ухе так звенело от ее вопля. Мне пришлось отставить трубку в сторону, но все равно, я четко слышала ее злой, шипящий голос:
     – Ты, маленькая идиотка, дорогая Сонечка. Я никогда бы тебе это не сказала, но ведь напрашиваешься. Так знай, милая, что твой Володька тоже был моим любовником. Я ему нравилась еще, когда мы учились вместе в школе. А уж когда мы встретились здесь, в Израиле, словом, сама понимаешь:
    
     3
    
     7 апреля, понедельник. Телефон зазвонил в четверг, третьего апреля. Естественно, к этому времени все забыли о моей просьбе. В том числе, и я.
     Я строчила, как швейная машинка, без остановки, шеф поручил срочную работу.
     – Тебя к телефону, Соня, – сказала Мона.
     – Кто? – рассеянно спросила я.
     – Мужчина. На иврите.
     Я взяла трубку:
     – Королева у телефона.
     Некоторое замешательство и легкий шум на той стороне провода, как будто трубку передали кому-то еще, затем пару секунд слышно было только чье-то дыхание. Наконец-то со мной заговорили, голос – низкий, хрипловатый и приятный. Говорили по-русски, и от волнения я не сразу поняла, что сказали.
     – Соня, не кладите, пожалуйста, трубку. Это я, Алеша.
     Сердце мое застучало в груди, будто было не маленьким птичьим сердцем трусихи, а отбойным молотком. Трубка выскользнула из противно дрожащих рук и повисла на проводе.
     – Алло! Алло! Соня! – кричала трубка и, мне казалось, что она, извиваясь, как змея, поднимется сейчас по воздуху и прилипнет к моему уху намертво.
     Я схватила трубку с таким омерзением, будто это была кобра, и бросила ее на рычаг.
     Телефон тут же затрещал вновь.
     – Не берите трубку! – в ужасе закричала я, – Это ОН!
     – Кто? Соня, что с тобой? Тебе плохо?
     Я обхватила голову руками и сидела так некоторое время, не двигаясь, не слыша больше ничего вокруг. В голове звенело: бум-бум. Телефон звонил, будто через толстый слой ваты, девчонки по очереди брали трубку и растерянно, как попки, повторяли:
     – Соня здесь не работает.
     – Как не работает, она только что отвечала! – раздражалась трубка, – Передайте ей, пусть спустится в вестибюль. Там ее ждут.
     Потом я услышала:
     – Бля!... твою мать! Пиз… – он матерился, господи! Ка-акой ужас!
     – Ты – сумасшедшая! – шипели на меня Номи с Моной, – Нас выгонят с работы, спустись к этому типу, пусть прекратит сюда звонить.
     – Возьми, наконец, трубку.
     Я схватила трубку и закричала по-русски:
     – Соня здесь не работает, ясно-о вам?
     – Соня, не говори глупости, ладно? И не клади трубку.
     – Откуда ты звонишь?
     – Из вестибюля, Соня.
     – Зачем ты приехал, Алеша? Ты сошел с ума? Я все знаю! Сейчас же звоню в полицию!
     – В какую полицию? Зачем? Спустись вниз, надо поговорить.
     – О чем? Ты хочешь мне рассказать, как убил Володю? Зачем ты это сделал?
     – Что ты плетешь, дура!? Почему не отвечаешь на письма? – голос его стал совсем сердитым.
     – Я не дура! Я все про ва-ас знаю, – ответила я дрожащим голосом, – Вы… Вы – предатель, Алеша. Целый год мне врали.
     – Я тебе все объясню…
    
     Алеша узнал мой рабочий адрес именно так, как я и предполагала, через поисковую систему Yahoo. Год назад Алеша приезжал в Израиль и был в Володином магазине. У Володи в «кабинете» висело на стене несколько семейных фотографий, на одной из них была я вместе с Володей и Темкой. От Володи Алеша и узнал, что я увлекаюсь авторской песней, и что у меня есть сайт. Да, он действительно все подстроил, вкрался ко мне в доверие. Только он никого не убивал. Про «наезд» он ничего не знал, а приехал, потому что сходил с ума оттого, что я вдруг перестала писать. Он сказал: «Просто сходил с ума». Да, эта фраза прозвучала так, будто была выдрана из какой-то дешевой мыльной оперы. Но именно она убедила меня. Я поверила.
     А сегодня мне на работу позвонили из полиции. Они нашли того мотоциклиста, который на меня наехал. И нашли его, как оказалось, уже давно, через неделю после наезда. Кто-то, кто в утро «наезда» сошел с автобуса и поспешил следом за мной, запомнил номер мотоцикла и, в конце концов, позвонил в полицию. Долго он собирался, но хорошо, что все же собрался. По номеру они нашли мотоциклиста за три дня. Я всегда изумляюсь такой людской наблюдательности. Сама я, конечно же, не запомнила бы номер. Я его и сейчас не назову, когда мне его уже раз сто назвали. В полиции знают и ладно. Главное, тот мотоциклист, юный и прыщавый, удрал, действительно, от страха. Этот безусый лихач, чтобы покрасоваться перед девушкой завернул, не сбавляя скорости на узкую, полуслепую улочку, но никак не рассчитывал въехать на всем ходу в меня. Мотоциклист задержался, пока поднимал с земли свою девушку. Потом он действительно подошел ко мне, мне не привиделось это, чтобы проверить, дышу ли я. Парень сказал полиции, что сбежал, потому что понял, мне ничего не грозит, что вокруг полно людей, которые обо мне позаботятся, а ему не хотелось вляпываться в историю. Ну, да ладно, Бог с ним, хорошо, что его нашли…
     И все-таки, следователь был прав, под дулом пистолета Володю никто не заставлял умирать. Но все же, почему он это сделал?
    
     4.
    
     16 апреля, среда. Начался Песах. Сегодня и завтра я дома. Алеша уже три дня в Тель-Авиве. Взял отпуск на неделю. Скоро ему возвращаться в Москву. И опять я останусь одна. Мы с Алешей и Темкой отпраздновали Канун Песаха. Все тревоги позади, на праздничном столе маца, сладкое красное вино, жареный цыпленок, фаршированная рыба и хрен. Алеше понравился хумус, Темке он нравится давно. Так что рыбу с мацой ела я одна, а они наворачивали питы с хумусом и солеными огурцами.
     Есть мне не хотелось. В голове у меня застряла Нелла. Я и раньше подумывала о том, что мой муж мне изменял. Но не была уверена. Только ощущение, интуиция женщины. Он иногда задерживался на работе, или говорил, что задерживается. Сейчас я пыталась отгонять неприятные мысли, но они возвращались. Что-то ускользнуло от меня во всей этой истории с Неллой, что-то важное. Нет, не то, что они с Володей были любовниками. Конечно, ее слова ввергли меня в шок, в состояние ступора. Каталепсия, так, кажется, это называется. Случается с законченными психами. Это когда не хочется двинуть ни рукой, ни ногой; тебя трясут, а ты не реагируешь; твой ребенок орет тебе в ухо, что давно хочет есть, а ты его не слышишь.
     – Мама, ты глухая, Иди к врачу, пусть врач полечит твои уши, – укорял меня Темка в тот день, когда я вернулась домой после встречи с Неллой. А я думала. Я не могла больше думать. Истина, она, оказывается, как скользкий уж, ускользает. Мне надо было что-то вспомнить, и этой мыслью я долго мучилась. Я не знала, что должна вспомнить. И еще, де-жа-вю, как будто все это когда-то уже было, было.
     Я пожаловалась на свою память Алеше.
     – Оставь все, как есть, – посоветовал он, – Это было самоубийство.
     – Но почему?
     – Не знаю.
     – Я чувствую, что-то упустила. Что?
     – Соня, после праздников я помогу тебе разобрать антресоли, а пока забудь все.
     – Не могу...
     Темка уже спит в своей кроватке. Я убираю со стола посуду и краешком глаза слежу за Алешей. Он стоит у окна, смотрит вдаль, в черноту, на так хорошо знакомую мне луну, на фонари на темной узкой улице под нами, на огни многоэтажек напротив нас. Он не курит. О чем он думает? Как бы мне хотелось прочитать его мысли! За те три дня, пока он здесь, я успела хорошо изучить черты его лица, его крупную фигуру, и особенно его ладони, шершавые и теплые, они часто касались меня, моих рук, моей щеки, моего плеча. Я чувствовала силу и энергию его ладоней даже сквозь ткань, и мне казалось, что жизненная сила исходит скорее от его души, нежели от тела. Что-то есть в наших душах, что притягивает нас друг к другу. Мне ведь было уже все равно, если честно, как он выглядит. Когда долго общаешься с кем-то, не видя его, как в Интернете, влюбляешься в душу. Есть люди с красивой душей, а есть люди с душой, от которой воротит. И я этого не знала раньше, до появления в моей жизни Интернета. И в то же время... Да, он именно такой, Алеша, каким я его себе представляла. Наверное, меня привлекают большие грубоватые мужчины, похожие на медведей, с упрямой линией рта, умными серыми глазами и внимательным взглядом. Наверное, мне нравятся властные мужчины с хулиганскими повадками и озорным, даже злым, метко ранящим языком. Мужчины, не растрачивающие себя на красноречие, но прямые и честные в словах и поступках. Мужчины, которые до конца жизни остаются для меня загадкой, я могу понять все что угодно, кроме их мужской души. Таков он Алеша.
     Все это от того, наверное, что я предпочитаю подчиняться силе и прятаться за чью-то спину, большую, как у Алеши. С таким, как он, дурной сон, в котором я нахожусь, уже не так страшен. Кажется, что его можно пережить. Наверное, мою влюбленность можно разложить по полочкам, разобрать по кирпичикам, все объяснить – почему и что – просто, даже банально. Наверное. Кто угодно, кроме меня самой. Я ничего не понимаю. Почему так тянет к нему, с такой несокрушимой болезненной силой? Что это? Колдовство? Он меня заворожил. Наверное, это плохо. Очень плохо. Но я ему ведь не скажу, не признаюсь. Пусть не знает, насколько я подвластна ему, пусть так и останется тайной моя любовь, щемящая заноза, досада в сердце, от которой нет спасения и нет таблеток. Он может делать со мной все, что захочет, а смотрит несмело, робкими, ищущими меня глазами. Не скажу! Нет! Поздно. Ему пора бы уже отправляться в свою гостиницу. Но он не уходит. Я знаю, почему он не уходит. Неужели мне так нравится мучить и себя и его? Со стола сброшены крошки на пол. Тарелка в моей руке. С мочалки, которую я держу в другой руке, капает мыльная жижа на пол. Я стою, руки повисли. Шаг к окну. Чувствую себя, как сомнамбула. Еще один нетвердый шаг. Алеша отвернулся от окна, он смотрит на меня. Трудно даются мне шаги.
     – Я хочу тебя, Алеша, – слышу я свой собственный шепот и закрываю собственный рот тыльной стороной ладони. Неужели я это сказала?..
    
     Мне не спалось. Алеша лежал рядом, на боку. Я прислушивалась к его ровному дыханию, я слышала все звуки в этой квартире. Слышала, как посапывал Темка, как капала в ванной вода, и урчал холодильник, как тихо подкрадывалась ко мне темнота мелкими шажками. Повернувшись на бок, изучала Алешину спину, касалась губами его спины и плеч, и Алеша произносил бессвязные фразы и ворочался во сне.
     Скучно считать баранов и слонов, когда случается бессонница. Я встала, прошлепала босыми ногами по холодному полу на кухню, чтобы взять в аптечке снотворное.
     Я рылась в ящике в поисках бондормина, и не находила. В конце концов, мне надоело возиться, я вытащила весь ящик с лекарствами и поставила его на кухонный стол. Так было удобнее. Я нашла снотворное, отложила его в сторону, затем взялась за тяжелый ящик, чтобы вернуть его на место. Мне что-то мешало вставить его обратно, какая-то физическая преграда в глубине кухонного шкафчика. Я засунула руку и нащупала что-то твердое и прямоугольное у самой стены, чуть пониже того места, куда должен был встать ящик. Это была картонная упаковка незнакомого мне лекарства. Я осмотрела ее внимательно. Очевидно, коробка когда-то завалилась за ящик и с тех пор так и торчала там внизу, застряв между ящиком и перегородкой. Название лекарства мне ни о чем не сказало. Я это не покупала, точно. Сколько оно здесь пролежало? Я выдвинула внутреннюю коробку из упаковки – там, в гнездах лежали две ампулы с мутной жидкостью – инъекции. Остальные гнезда были пусты. Что-то выпало из щели между упаковкой и коробкой, я успела подхватить хрусткий, пожелтевший лист на лету.
     Это была небольшая газетная заметка. Я прочитала ее всю. Статья о гепатите С. Автор называл эту болезнь вторым СПИДОМ, оказывается, передается она, так же как и СПИД, половым путем. Там еще говорилось, что больные этой формой желтухи умирают, рано или поздно, от цирроза печени. Устрашающая информация. Я перевернула листик и вздрогнула. На обратной стороне заметки нервным, так не похожим на ровный размеренный бисер, которым всегда писал мой муж, но все же узнаваемым, его почерком, было написано: «Нелла, прости».
     И я вспомнила: Нелла больна гепатитом С.
    
     5.
    
     27 апреля, воскресенье. Праздники Песах прошли. И все это время я не могла ничего предпринять, потому что поликлиника была почти все время закрыта. Когда я, все-таки, пробилась в регистратуру, мне сказали, что наш семейный врач будет только в воскресенье, после праздников.
     Врач подтвердил мои подозрения. С удивлением. «Вы – его жена? И ничего не знали о том, что муж был болен гепатитом С? Сейчас, подождите минутку», – врачу потребовалось время, чтобы найти в компьютере нужные анализы, – «У вашего мужа обнаружили антитела в крови в январе 2002 года. Да, он лечился. Лечение длилось год. Надо ли вам провериться? Конечно, странно, что ваш муж ничего вам не сказал. Кстати, полиция тоже интересовалась результатами анализов вашего мужа. Какая заметка? Глупости. Эта болезнь совсем не такая уж заразная, и не такая уж страшная, нет, не как СПИД. Мало ли какую рекламу в газетах печатают. Я не знаю, что вы там прочитали. Приходите, пожалуйста, я вам все объясню...»
     Володя боялся меня заразить, я это теперь понимаю, но и не желал мне ничего рассказывать. Припоминаю все его предосторожности в сексе, которые мне не нравились, и которые он объяснял тем, что пока не хочет еще детей. «Самые надежные средства», – настаивал он, когда я его убеждала: «Мы ведь не случайные партнеры! Стоит мне разок сходить к гинекологу и тебе не надо будет, как какому-то мальчишке, бегать каждые две недели в аптеку!» В ответ он только качал головой.
     Володя сам себе колол инъекции интерферона. Первое время его лихорадило, сильно выпадали волосы. Это были побочные эффекты. Но лечение Володе не помогло. Хотя, в состоянии его не наступило и ухудшения. Вероятность излечения была, но невысокая: двадцать пять процентов к ста, как объяснил мне наш семейный врач. Врач не рекомендовал лечение, он предупреждал Володю, что оно малоэффективно и, в его случае, когда анализы крови не ухудшаются, нежелательно из-за побочных эффектов. Мне он сказал, что у Володи в последнее время были все признаки нервного срыва, но состояние печени вполне стабильное. Он еще сказал, что Володя мог со своей болезнью прожить до ста лет. Володя сам настоял на лечении. Мой бедный муж трижды прошел биопсию печени.
     Нелла. Зачем она это сделала?
    
     6.
    
     28 апреля, понедельник Я ни разу еще не видела, как плачет Нелла. Вначале, я просто обалдела. Железная Нелла, ненавистная Нелла. На кухне, где мы пили чай, было сумрачно. Лампы дневного света, на мой взгляд, придают всему казенный, мертвенный вид и вместо них я включила Темкин ночник, и вокруг него теперь висело желтое светящееся, будто живое, облачко. Где-то за холодильником пели сверчки. Нелла икала, а я поила ее валерьянкой. Но валерьянка помогает, наверное, только кошкам. Я придумала нечто получше, поставила на стол бутылку вязкого миндального ликера.
     Я позвонила Нелле сегодня рано утром, перед работой, боясь, что она сбежит куда-нибудь, и я потеряю день. Не дала ей, сонной, толком очухаться, понимая, что если не обрушиться сразу, инициатива перейдет в ее руки.
     Так что первое, что я спросила, было:
     – Нелла, зачем ты это сделала?
     – Что сделала? Сонька, ты опять со своими штучками? – закипела, было, она.
     – За что ты убила Володю?
     Ответом мне – ее сопение в трубку. Затем, через долгую минуту, тихий, придушенный шепот:
     – С чего ты взяла?
     – Нелла, нам надо встретиться. Сегодня же. Это срочно.
     – Когда?
     – Я буду ждать тебя в семь вечера, Нелла:
     А ведь я брала ее на испуг. Утром я еще ничего толком не осознала, просто помнила, что Нелла сама больна этой болезнью и сопоставила с тем, что узнала: гепатит С передается половым путем, и Нелла была любовницей Володи. И еще это странное: «Нелла, прости!». Как это понимать? «Прости» в смысле «прощай»? Или «прости» в смысле «прости»? Если принять второе за аксиому, то можно предположить, что Нелла заразила моего мужа гепатитом С преднамеренно.
     Но утром я еще не задавала себе всех этих вопросов, просто хотела взять Неллу на абордаж. И не ожидала такой сломленной реакции…
     Нелла пришла ко мне вечером подготовленная и агрессивная, решила, видно, подавить меня моим же оружием, напором.
     – Соня, ты мне уже вот где сидишь со своими глупостями! – заявила она с порога. Но было поздно. Ее трюк не сработал.
     Я не стала показывать ей сразу ту заметку, а спросила:
     – Нелла, ты знала, что Володя заразился от тебя гепатитом С?
     Вначале она оторопела. Я увидела по глазам, ее раздирает любопытство, откуда мне это известно? Ведь Нелла хорошо понимала, что если бы Володя мне хоть что-то рассказал о своей болезни, я бы с ней на остановках мило не беседовала. Она ответила так, как я и ожидала.
     – Нет, Володя мне ничего не говорил. Откуда тебе это известно?
     – Последние новости от семейного врача. Он мне предложил провериться.
     – Ну, что ж, проверься. Не думаю, что у тебя что-то найдут. Я же не заразила Пашку, он много раз проверялся. Я не заразила никого из своих любовников, – и добавила, – Оказывается, кроме Володи. Не представляю, как это могло произойти.
     – Но ты ведь знала, что гепатит С передается, так же как и СПИД, через кровь.
     – Соня, у меня была неактивная форма. Я даже ребенка родила здорового.
     – А может гепатит перейти вдруг в активную форму?
     Нелла отвела взгляд.
     – Да, может. Это произошло в прошлом году, врачи тогда предложили мне курс лечения, потому что у меня резко ухудшились печеночные пробы.
     – И ты согласилась?
     – После долгих колебаний. Ведь шанс на излечение был так мал, двадцать пять процентов к ста, а побочные действия лекарств ужасны.
     – Да, знаю.
     Нелла воззрилась удивленно на меня, не ожидала такой информированности. И добавила:
     – Представь себе, я вошла в число двадцати пяти процентов. Лечение мне помогло.
     – Вот как? – я усмехнулась, – Ирония судьбы, зато Володю оно только еще больше прибило, – Вы стали любовниками примерно в то время, когда обострилась твоя болезнь?
     – Да, наверное.
     – Он знал, что у тебя есть эта болезнь?
     – Знал в той же мере, что и ты. Кому какое дело? Все знали. Знали, что я чем-то страшным переболела когда-то давно, вот и все.
     И тогда я неожиданно спросила:
     – Нелла, за что Володя мог просить у тебя прощения?
     Нелла растерянно моргнула глазами, удивленно посмотрела на меня:
     – Откуда ты знаешь? Он тебе что-то рассказывал?
     – Да, – соврала я.
     – Почему же ты все это время молчала?
     – Ждала, пока ты сама расколешься. Нелла, зачем ты врешь? ТЫ ЗАРАЗИЛА ЕГО НАРОЧНО?
     – Да.
     И она заплакала.
     И тут меня озарило:
     – Нелла, я иду в полицию!
     – Что ты им скажешь? Они тебе не поверят, – Нелла вытерла слезы.
     Я встала из-за стола и направилась на кухню. Открыла ящик с аптечкой и вытащила из упаковки с интерфероном заметку про гепатит С.
     Я помахала ею перед носом у Неллы.
     – Ты подкинула моему мужу эту ужасную заметку про гепатит, когда он уже знал, что заболел! – заявила я, – Ты знала, что он очень мнительный и это его убьет. – Ты его сознательно убила.– Почему ты это сделала, Нелла? – затем я перевернула заметку обратной стороной и показала Нелле надпись на обороте – А это ты видела? Он написал: «Нелла, прости!» За что он просил у тебя прощения?
     Губы ее мелко задрожали. Она смотрела с ужасом на желтый листок бумаги и тряслась.
     – Нет, нет, нет!– закричала она и впала в истерику, из которой мне пришлось вытаскивать ее валерьянкой и ликером. Нелла рыдала, икала и говорила сразу.
     – Я не хотела его убивать! Нет! Я не думала, что все так далеко зайдет! Что он возьмет и повесится! Да, я ненавидела твоего Володю! Я хотела ему отомстить! Мечтала, если не заразить, то хотя бы напугать до смерти. Я знала, одна мысль, что он может этим заразиться, могла свести его с ума. Я хотела его помучить, заставить страдать, так, как я страдала, испытать те мучения, которые я когда-то испытала. Пусть по другой причине. Но: Я хотела: Ты знаешь, что это такое, когда крыша едет? Знаешь, Соня? Нет, а я это проходила в своей жизни. Я хотела, чтоб и он ощутил, как это бывает, когда крыша едет... Когда врачи мне сказали, что у меня обострение, я испугалась. Испугалась смерти. И вдруг эта случайная встреча в автобусе, с Володей. Я приняла это за перст судьбы. Почему-то я была уверена, что заражу его. Да, а потом я подкинула ему эту заметку, мне все казалось, мала, мало, мало я его помучила. Мне хотелось ему причинять боль еще и еще, вернуть ему все, что я когда-то испытала из-за него: Соня, но я не хотела его убивать, клянусь, я не думала, что он вот так возьмет и повесится!
     Я была ошеломлена ее бурным диалогом, мне трудно было выдавить из себя хоть слово, но я должна была идти до конца, раз уж начала.
     – За что ты его ненавидела? – заставила я себя задать следующий вопрос, стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие.
     – Я всегда считала себя уродиной. Когда он вдруг в восьмом классе обратил на меня внимание, я воспрянула духом. А Володька, ты не представляешь, ну, не одной мне нравился, короче, – Нелла всхлипнула,– Была такая у нас, Людочка Фролова. Не сказать, чтобы красавица, но… Высокая. Гладкие, светлые волосы, она их еще и обесцвечивала. Выщипанные брови. Развитая грудь. Мальчикам такие нравятся. Ко мне и раньше в классе относились не особенно дружелюбно. А она, эта Людочка, организовала настоящую травлю.
     – Зачем?
     – А очень просто. Раньше она на Володьку внимания не обращала, а как начали мы с ним встречаться, он ей вдруг срочно понадобился. Знаешь как это: хочешь отбить парня, унизь при всех соперницу. Люда пользовалась авторитетом в классе, и владела искусством интриговать, как будто родилась с этим. Ей было просто организовать ребят на что угодно. Прикажи она им убить меня, и они бы убили...
     Они загнали ее на пустырь за школой, там были девчонки и парни из класса. И они ее избили. Они ее унижали. Прижигали ей руки сигаретами. Говорили, что она должна терпеть, как партизанка. И смеялись. А она плакала и вырывалась. Держали ее два парня. Людочка ударила ее первая, по лицу, потом уж потянулись остальные. А Володя стоял и смотрел. И ничего не предпринял, чтобы защитить ее. Он смеялся над ней вместе со всеми!
     – Предательство Володи убило меня окончательно. Если бы он тогда, хотя бы, не пошел со всеми на тот пустырь. Но он пошел. И когда подошла его очередь, ударил меня, как и все!
     Она ничего не рассказала родителям. Она никому не могла рассказывать об этом. Просто на следующий день не пришла в школу. Да, позже она попыталась покончить с собой, выпила уксусной кислоты, ее забрали в больницу.
     – Голова была пустая. Я могла лежать часами на кровати и смотреть в одну точку на потолке. Я была не в состоянии учиться, смотреть телевизор, ходить в кино, как раньше, смеяться, радоваться жизни, я могла только думать о том, что они мне сделали. Неотвязные мысли, как мне от них было избавиться? Я плохо соображала, даже плакать уже была не в силах. В голове был пустырь, и они, один за другим, подходящие ко мне, чтобы ударить и унизить. Я видела этот проклятый пустырь, наверное, сотни раз и во сне и наяву, в моих снах дети из моего класса, во главе с Людочкой и Володей, бежали за мной, смеясь и улюлюкая, травили меня, как какое-то животное. Они догоняли меня, наваливались на меня все разом, а когда я падала, забивали мне рот комьями земли, так что я начинала задыхаться, потом копали яму и хоронили меня заживо. А когда я не спала, то представляла их в классе, собирающихся кучками и обсуждающих меня, смеющихся надо мной, смакующих подробности. Эти сны, и во сне и наяву, были самое ужасное, что я испытала в жизни. В какой-то момент я не выдержала, мне тогда уже казалось, все лучше этих ужасных навязчивых снов и мыслей, даже смерть. И я выпила уксус. Но самое смешное, самое непонятное и самое страшное для меня, это то, что на самом деле, никто меня особо не обсуждал. Они легко забыли о моем существовании вскоре после того, как я ушла из школы. Мне и теперь кажется, что они ничуточку, ни разу не пожалели о том, что совершили. Я для них не существовала. Я их не интересовала, я им была совершенно безразлична. Я представляла их всех у своих ног, молящих о прощении, пожалевших и полюбивших меня, принявших меня в свою стаю, плачущих вместе со мною, раскаявшихся. Я не в силах была оторвать взгляд от одной навязчивой точки на потолке, похожей на чью-то жуткую ухмылку, не в силах была не представлять себе их, полные раскаяния и сожаления, любящие меня лица. Володя и Люда всегда были главными в моих кошмарах. Я представляла себе их вместе, у них, наверное, было столько наполненных смысла и жизни дней, и столько еще впереди, а у меня день за днем все одни и те же белые стены моей спальни, а потом и больницы. Представь себе, они потом говорили нашей классной, что просто хотели немножко со мной пошутить. Они не знали, что я окажусь такой неженкой, такой чувствительной, что я все так тяжело восприму. Они говорили, что если бы я так не огрызалась, не кричала и не плакала бы, если бы не была такой мнительной и упрямой, а смеялась бы вместе со всеми (!), все бы кончилось невинной шуткой. «Она сама во всем виновата. Она – сумасшедшая!». Классная убедила родителей, что лучше всего забрать меня из школы. Она и не думала защищать меня. Вместо этого сказала, что я очень неуживчивая, тяжело нахожу общий язык с детьми. Всем им, в общем-то, не очень и влетело. С тех пор я никого из них не видела. Как тебе передать ту мою боль, Соня? Я им ничего не простила. И никогда не прощу. Для них это всего лишь эпизод из детства. А для меня: Мне кажется, что они из меня тогда выпили часть моих жизненных соков, часть моей силы, и если бы не тот случай в детстве, я бы сейчас была другая, увереннее в себе, талантливее, счастливее, живее. Я понимаю, что мои признания интересны, пожалуй, только психиатрам, они бы меня посадили в клетку, и не для того, чтобы помочь или вылечить, а для того, чтобы изучать, как какое-то мутирующее насекомое. Не смотри, на меня так, Соня. Не смотри. Мне так плохо, так тяжело жить с тех пор: Да, я соблазнила Володю, мы были любовниками какое-то время, а потом я сказала ему о том, что он, скорее всего, от меня заразился. И да, я дала ему прочитать ту заметку. В ней далеко не все такая уж правда. Но печатное слово, это нечто, чему Володя всегда железно верил. Володя сам попался в ловушку. Он решил, что лучше ему покончить счеты с жизнью, чем мучиться мыслями о возможном циррозе и умирать от страха. Ирония судьбы, он, тот, кто так боялся смерти, полез в петлю. Одна только мысль, что у него есть эта болезнь, внушала ему ужас. Я толкнула его на это. Но все-таки, Соня, я не думала, что он повесится, клянусь. Я не хотела его убивать…
     – Ты сказала Володе, что это твоя месть ему?
     – Он сам догадался, – она громко шмыгнула носом, – Спросил меня об этом в нашу последнюю с ним встречу перед его самоубийством...
     – И ты ответила...
     – Я ответила: ДА. ОТОМСТИЛА...
     Нелла порылась в сумочке и вытащила маленький, потрепанный по краям, конверт. Все еще, шмыгая носом, она протянула его мне:
     – Его письмо. Почитай. Он написал это перед смертью и отправил по почте. Когда я получила письмо, Володи уже не было в живых. Прочитай, теперь уже можно.
     Он просил у Неллы прощения, писал, что прощает ее поступок. И еще, умолял ничего не говорить мне. Ни о его болезни, ни о том, что они были любовниками.
     Я представила себе ребят на пустыре, окруживших некрасивую рыжую девочку и мальчика, с такими родными чертами лица, стоящего в очереди, чтобы унизить ее. И мне показалось, что это я, а не Нелла, там, на пустыре, держу круговую оборону одна против всех. Нет слов, чтоб описать то сожаление, ту боль, что переполнили мое сердце. Я всегда завидовала Нелле, бывшей спортсменке, внешне такой уверенной в себе женщине, всегда насмешливой и свысока на всех взирающей. Железной Нелле, как я ее про себя называла, сильной, властной и умной, управляющей своими любовниками и собственной жизнью, так как она этого хотела. Могла ли я только подумать, что за этой внешней броней прячется, как мягкая улитка в домике, душа более уязвимая, чем моя собственная, тонкая и ранимая душа, так и не сумевшая перешагнуть через психотравму, полученную когда-то в детстве? Я то всегда думала, что такие вещи видны на лице, в глазах, в складках губ. Нет.
     И еще, я считала, что знаю все про самого близкого мне человека. Про Володю. Он меня любил? Что для него была я, та, от которой он скрывал свой страх, свой стыд, свой провал? Простила бы я ему, если бы он мне все рассказал? Не знаю. Даже сейчас не могу себе представить Володю среди них... Это был кто-то другой, какой-то другой мальчик, не Володя. Володя не мог. Не мог.
     И я ошибалась.
    
     Да, мы рыдали на пару с Неллой, мы прикончили с ней ту бутылку ликера. Но и ликер не помог. Я не пойду в полицию заявлять на Неллу. Не смогу. Какой я ей судья?
    
     Эпилог
    
     27 июня, суббота. Последнюю папочку, – в ней были собраны все медицинские документы Володи: анализы крови со штампами лаборатории о том, что у него нашли антитела к гепатиту С, заключения биопсии и выписки из истории болезни – мы обнаружили с Алешей, когда разбирали антресоли. Папка была с сильно опаленными краями. Володя хотел ее перед смертью сжечь, но потом передумал. Только спрятал. Почему он ее спрятал? Было стыдно передо мной? Он воспринял все случившееся, как кару? Не хотел, чтобы хотя бы при его жизни я узнала, что он заразился от Неллы гепатитом С, что они были любовниками? Володя ведь понимал, рано или поздно я найду эту папку и пойму все. Он оставил мне шанс узнать, после его смерти.
     Через пару дней после того, как мы нашли папку на антресолях, мне позвонил следователь полиции и гордо сообщил о том, что ему совершенно точно теперь известно, почему повесился Володя, и что дело закрывают за отсутствием состава преступления.
     – Ваш муж был очень мнительный человек, не так ли? Вы сами мне это и говорили.
     – Говорила.
     – Семейный врач предоставил нам всю необходимую информацию, касающуюся болезни вашего мужа. Плохо, конечно, что ваш муж вам ничего не сообщил. Супруги обычно такие вещи знают друг о друге. Да, мы тоже думаем, что болезнь сыграла свою роль в его самоубийстве. Вам надо обязательно провериться на наличие антител в крови. Вы знаете что-то об этой болезни?
     В ответ я что-то неопределенно хмыкнула.
     – Пойдите, проверьтесь, Сонечка, обязательно.
     – Да, обязательно пойду, – ответила я, – Скоро.
     Что еще? Ян изобрел недавно что-то непонятное и суперценное (какой-то вирус) и уехал на какую-то закрытую научную конференцию в США, произвел там фурор и уже вернулся. Но его изобретение и приключения, связанные с ним, это уже другая история…
     Паша вернул мне долг, все сорок тысяч. Через полгода они с Неллой уехали в Канаду.
     Но все это ерунда, главное, я выхожу замуж за Алешу, и все получается, как в кино. Мне самой трудно поверить в эту сказку.