Я повидал на своем веку немало отребья. Но этот субъект, однозначно, был одним из самых зачуханных.
     Сначала бросалась в глаза его рожа. Тонкая, длинная, из тех, что по праву зовутся "лошадиными". Вся какая-то одутловатая, распухшая, набрякшая - тут вам и флюс, и мешки под глазами, и недавний фингал на всю скулу, отливающий трупной синевой. И белки глаз у него, как порченая простокваша - желтовато-творожистые. Одежда... ну, если по справедливости, то она и у меня была, как говорится, "не фонтан". Но у него, все равно, замызганность шмоток превзошла все законы природы и здравого смысла.
     Короче - настоящий полевой командир.
     Новичков было двадцать два. Почти что взвод, если пользоваться армейской терминологией. Мы стояли неровным строем, а этот бомжеватый тип прогуливался вдоль него и так зырил своими тошнотворными зенками, что просто мороз по коже.
     -Ну, свежее мясо, здоровеньки булы! - подвел он итог предварительного осмотра.
     Ему ответило насколько настороженных голосков. Я промолчал, так как мясом себя не считал, а желать этому "гоблину" здоровья - увольте!
     -Меня зовут Борисом, если оно кому-то интересно, - продолжил "гоблин", - И на время вашего пребывания в этом благословенном месте - я главный. То есть: я говорю "ква", а лягушки - дружненько прыгают! Простейшая социальная модель.
     Он умолк, давая переварить сказанное.
     -Где мы? - спросил кто-то из нас.
     -Очень хороший вопрос, - глумливым тоном ответствовал "гоблин", - И я не меньше вашего им задаюсь. Если очень хотите - расскажу, что знаю. Но ясности, предупреждаю сразу, не прибавится.
     -Расскажите! - неожиданно для самого себя, выпалил я. И стало мерзко во рту от того, что назвал Бориса на "вы".
     -Изволь...те, - ухмыльнулся он, - Итак, перед вами знойная пустыня. Абсолютно голая, абсолютно безжизненная. Но! Здесь встречаются ящерицы, насекомые...
     Кто-то хихикнул, узнав монолог из старого мультфильма. Борис адресовал в сторону смеха неприязненный взгляд. И закончил:
     -Вопреки классике, страусов тут не бывает. И без них дерьма предостаточно. Но об этом позже. Вначале - покончим с географией. Навскидку, эта пустыня занимает пару тысяч гектаров и имеет приблизительно круглую форму. По периметру - скалы с откосом девяносто градусов минимум. Есть места, где угол за это число зашкаливает. То есть, вершина нависает над подножием. Зрелище аховое, будет время - прогуляетесь, посмотрите. Высота этого "забора" - приблизительно километр.
     -А почему его не видно отсюда? - спросил парнишка по левую руку от меня.
     -Это еще один вопрос, на который я хотел бы знать нормальный ответ, - засмеялся "гоблин".
     -Не понимаю, - сказал тот же парнишка.
     Я повернул голову, глянул. Это был еще совсем юнец - годков девятнадцать от силы. Тощий, нескладный, с явными проблемами по части позвоночника - очень характерная сутулость наблюдается.
     -А чего тут понимать? Сейчас я их тоже не вижу. Но точно знаю, что до них - шесть тысяч шагов. Моих и с точностью до сотни. Горы можно увидеть, когда расстояние станет примерно равным паре километров. Вы все-таки, прогуляйтесь в том направлении. Очень поучительно. Я, когда первый раз увидел их появление - натурально сел на задницу. Добротное шоу, уважаю того, кто его придумал!
     Я огляделся. После услышанного, несколько странно было видеть, что эта пустыня тянется во все стороны словно бы до бесконечности. Черт, а ведь и правда - пустыня. Солнце почти в зените... И только сейчас, я обратил внимание на жару - липкую и мерзкую, словно немного подогретая в микроволновке сырая рыба.
     "Гоблин" продолжал вещать:
     -В принципе, на сегодня мы тут уже справились. Так что - вам повезло, есть время, чтоб ввести вас в курс дела. Давайте пользоваться этим временем максимально рационально. За мной! - Борис махнул рукой и полез на ближнюю дюну. Песок шелестел под его пыльными и стоптанными армейскими ботинками.
     -Как мы сюда попали? И зачем? - дотошный паренек слева, снова обратил на себя внимание. «Гоблин» остановился.
     -Как оказались? А ты что, не понял? Ты спишь, дружище! И видишь сон! Что до того, зачем мы здесь - так это я сейчас покажу. Вот только на верхушку залезем.
     И хотя Борис обращался не ко мне, я понял - а это ведь, и правда, сон. Только не того сутулого юнца, а мой.
     Как все просто, оказывается! Понятно, почему я не удивился, что вокруг - пустыня, что я переодет в потертый желто-серый камуфляж, что нам тут пудрит мозги этот страхолюдный тип - настоящая ошибка природы! Во сне, как правило, не удивляются.
     А мы, тем временем, снова поползли наверх.
     Верхушка дюны казалась острой, будто нож. Презирая эту угрозу, Борис выбрался на нее. Иллюзия остроты распалась, из-под его ботинок потекли шуршащие ручейки желто-охряного цвета.
     -Вот, - сказал он, показывая вниз.
     А внизу... а внизу была самая настоящая боевая позиция - окопы полного профиля, пологие насыпи блиндажей, брезентовые тенты, под которыми угадывалась техника.
     -Красота! - гордо сказал Борис.
    
     * * *
     Утром я едва доплелся до ванной. Тело ныло, словно по нему всю ночь шлялся кто-то в говнодавах вроде тех, как у гнусного типа, привидевшегося мне нынешней ночью. Я залез под душ, чувствуя, что все тело липкое и неприятное; это бывает летом, когда на дворе душно и жарко, когда общее состояние природы в городе, так напоминает пустыню из моего сегодняшнего сна.
     Жена спросила:
     -Что с тобой происходило - всю ночь во сне ворочался, стонал?
     -Да, фигню какую-то видел, - безмятежно пожал я плечами.
     А сам - вспомнил, как Борис водил нас с экскурсией по позиции, показывал ДЗОТы и капониры, пулеметные гнезда, как он, напыжившись, едва не лопаясь от чувства собственной значимости, открыл перед нами толстенную стальную дверь бункера-арсенала. И только внутри этого исполинского бетонного гроба, было холодно.
     -И что? - спросили у него, - Это нам?
     -Нет, блин! Это просто музей техники под открытым небом! - воскликнул Борис.
     Я взял в руки автомат.
     Это оружие, совершенно не знакомое по дизайну, без какого бы то ни было намека на клеймо изготовителя, было невыносимо настоящим. Обшарпанный ствол, цевье с вытертой полировкой, приклад, на котором красовалось несколько глубоких зарубок. Видимо, прошлый владелец оружия метил свои боевые успехи.
     Вот как только я это подумал - немедленно проснулся.
     Жена дежурно посетовала на то, что я не забочусь о себе, а потом мы разбежались по работам. Я совершенно не запомнил день. А когда лег в постель - долго лежал и боялся заснуть.
     Как выяснилось – не зря.
    
     * * *
     Снова солнце – еще более горячее, чем вчера. Тело под камуфляжем покрылось липкой пленочкой пота, из-под майки завоняло остро и кисловато. Я подергал за нее на груди, чтобы хоть как-то проветрить. Господи, ну кто придумал, что свои запахи не могут быть неприятными? Понюхал бы он вот такое… Это же страх в чистом виде!
     Да, мне было страшно. Потому что в жизни нормальной, реальной, я не служил в армии. И уж тем более, не видел войны. Кино и книжки не в счет. Даже фильм вроде «Чистилища» - это просто картинки на экране, и просмотр можно остановить одним нажатием кнопки.
     А здесь – я даже не мог проснуться. Хотя и старался. Пыхтел, кусал себе губы, едва только не подпрыгивал на месте. Протопавший сзади Борис, сильно толкнул меня в спину – так, что я врезался в бруствер и нахватал полный рот песка.
     -Не обосрись, танцор, - проворчал он, скрываясь за поворотом окопа.
     Немногим раньше, он ничего не объяснял – просто открыл бункер и сказал:
     -Разобрали оружие, салаги! Берите только автоматы – чтоб с остальным управляться, вы не доросли еще. Хотя, нет! Прихватите по паре гранат на рыло. Только не забывайте, там есть волшебное колечко, его надо дернуть, а потом – бросить гранату. Как следует бросить!
     -А мы что, будем воевать? – робко спросил толстый мужик лет сорока.
     -Нет, мы будем хавать круассаны с джемом, - сплюнул «гоблин» на пол бункера…
    
     * * *
     -Так, салаги! В оба глядеть! – рявкнул Борис, - Спектакль начинается.
     Лично мне, было не очень понятно, почему он так уверен. Но вот – громко и злобно защелкали затворы на оружии тех, кто был поопытнее нас. Поопытнее – это так смешно, когда говоришь о сне… но только не об этом.
     Спектакль и вправду, начался. Взвился над верхушкой дюны столб песка и пыли, и в этом сухом гейзере на нас вывалило чудовище. Нет, я не преувеличиваю. Это было что-то большое, напоминающее камчатского краба, или не камчатского, или вовсе не краба, а какое-то доисторическое членистоногое, из тех незапамятных времен, когда даже простая стрекоза, могла иметь размах крыльев в два метра.
     -Огонь! – крикнул Борис.
     Слева свистяще грохнуло, к подбрюшью твари унеслась тонкая дымная струйка, с тусклой искоркой в начале. Там – она разрослась серым облаком. Только через пару секунд – донесся грохот взрыва.
     А потом – началась пальба. Я сам не заметил, как начал лихорадочно давить на спуск своего автомата, и орать, орать, орать… То ли просто, чтобы не бояться, то ли в приступе непонятного боевого безумия.
     Тварь не успела подойти близко – две ее лапищи были перебиты. Она накренилась, стала падать на бок. С панциря, оказавшегося чуть вогнутым сверху, посыпались люди. Или нет, не люди – я разглядел тех, кто падал вниз, на песок, беспорядочно махая руками, и роняя оружие. В принципе, они были гуманоидами. Но то, что принималось за одежду с первого взгляда, было их шкурой – глянцево-черной, отблескивающей на солнце пронзительными бликами.
     Из-за бугра появилось еще много таких же существ. Они начали стрелять в ответ. Я впервые услышал, как свистит пуля. И это было так жутко, что захотелось бежать, закрыв голову руками, зажмурившись и заткнув уши.
     Спасало от паники, только то, что наш огонь отлично валил этих созданий. Просто отлично. Наверное, в моем нескончаемом вопле прорезалось немалое количество восторга, когда именно после моего выстрела, черного отбросил назад, и уложило на песок в позе истрепанной тряпичной куклы. Как и все первое, это убийство запомнилось…
     Впоследствии, я даже не пытался прикинуть, скольких удалось застрелить в очередном бою…
    
     * * *
     Впоследствии – это значит, что боев было много. Каждую ночь, я засыпал только для того, чтобы чувствовать жару пустыни, вдыхать кислый запах собственного пота, давиться пороховой гарью, глохнуть от пальбы. И убивать. Последнее, мне даже нравилось, потому что было совершенно не страшным, да и быть не могло. Я постоянно вспоминал фразу Бориса, брошенную в ответ сутулому парнишке: «Ты спишь и видишь сон!»
     Наяву, правда, было день ото дня все хуже и хуже.
     Я метался во сне, я хрипел, скрежетал зубами, а иногда – кричал. Жена просто не могла находиться рядом. Первые пару ночей, она перебиралась спать в другую комнату, на диван. На третий день – устроила серьезный разговор, в котором мне было предложено сходить к невропатологу или психиатру. Тогда я еще был вежлив, говоря «нет».
     С тех пор – понеслось: ночью, во сне, я был солдатом, стрелял и убивал. Меня уже не называли салагой; забывалось то, что наяву я не отличался ни большой силой, ни феноменальной смелостью. Можно сказать, я жил нормальной, полноценной жизнью. Утром – я просыпался, с трудом добирался до ванной комнаты, кое-как принимал душ и брился. Потом, за завтраком, следовала первая часть ссоры с женой. Она день за днем твердила, что мне надо лечиться. Я – с таким же упорством твердил, что здоров. И раз за разом, мои ответы делались все злей. Днем – была работа. Я дежурно улыбался коллегам, механистично рассказывал предмет ученикам, вполуха слушал то, что отвечают вызванные к доске, ставил оценки. Вечером приходил домой, и становился участником второй ссоры за день. Откровенно срывался, орал. Засыпали мы уже только порознь.
     Ночью – я снова воевал.
     Кажется, через две недели – жена просто собрала вещи и ушла. Я вяло пытался ее отговаривать, а у самого на уме, был только вопрос: выжил ли толстый Петр Иванович, получивший вчера пулю в живот...
     В общем, в тот день я, де-факто, стал холостяком. И почти этого не заметил.
    
     * * *
     Петр Иванович умер. И в этом сне, мы его хоронили. Обряд и процедура были скупы и просты. Тело, не завернутое ни во что, только переодетое в другой, не простреленный, камуфляж и обмытое, лежало позади оружейного бункера. Мы стали вокруг него, помолчали минуту, потом каждый бросил на убитого по горсти песка. И все. Говорить нечего, а закапывать то, что было боевым товарищем, не было смысла – за считанные часы оно исчезнет бесследно, высохнув и развеявшись невесомой белой крошкой.
     Подавлены были все. Мы как раз успели мало-мальски перезнакомиться, даже привязаться друг к другу. Можно сказать, мы становились хорошей командой. Борис сказал, что мы чертовски везучие – за две недели только трое убитых.
     И тут – снесло крышу у Антона. Этот молчаливый тридцатилетний человек казался невозмутимым и расчетливым, он первым получил на свой автомат подствольник, Борис уже два дня ставил его командиром на левом фланге…
     -Везучие? Что ты говоришь! Это охрененное везение! Я всегда мечтал, чтобы мне по ночам вот такая муть снилась! Блин… Я уже не знаю, какие лекарства принимать, чтобы перестать оказываться в этом месте.
     -Антон, успокойся, - положил ему на плечо руку тощий сутулый Ромка.
     Антон сбросил руку, и встал на ноги.
     -Кто-нибудь знает, понимает, какого черта происходит?
     -Что тебе не нравится? – спросил Борис.
     -А что мне должно нравиться? Я нормально спать хочу! Нормально! Ни в кого не стреляя!
     Борис хмуро проглотил стакан воды, и стал нехорошо, исподлобья, глядеть на Антона.
     -Да ладно, не беда. Это же во сне… - пробормотал Ромка. Еще несколько человек, поддержали его коротким ропотом.
     -И что? Мне и так хватает дерьма. Знаешь, кем я работаю? Я врач-травматолог. Это значит – каждый день по нескольку потенциальных калек. Мне надо сделать так, чтобы этих калек не получилось, надо поднять на ноги каждого. К концу смены уже блевать хочется от вида стола в перевязочной, гипса, от ноющих больных… А тут – и во сне покоя нету.
     -Ты так говоришь, будто мы в чем-то виноваты, - заметил я.
     -Кто-то виноват, точно! – усмехнулся Антон. Сжал кулаки, шагнул к Борису.
     -Ты чего? – тот отставил воду.
     -Ничего. Я думаю, раз уж ты командир, то должен знать. Вот я и спрошу у тебя подробнее.
     Борис встал со стула.
     -Не глупи. Я точно так же засыпаю дома, чтобы проснуться здесь. Только, в отличие от тебя, мне это нравится.
     -Даже так?
     -А ты думаешь, что мне очень легко жить?
     Диалог не продолжился – Антон сорвался с места, и налетел на Бориса, будто коршун на наседку. Наш командир был легче и старше него, он мгновенно оказался на полу, и получил весомый пинок сапогом по ребрам. Мы бросились разнимать дерущихся.
     Антон, едва мы сдвинулись, выхватил нож, отскочил к стене блиндажа, ощерился нам навстречу. Мы притормозили.
     -Вот придурок! – хрипел Борис, сплевывая кровь из разбитого рта. Я помог ему встать на ноги. Командир скрючился, опираясь на стол.
     -Я хочу нормально спать! – крикнул Антон.
     -Да успокойся ты! – Ромка шагнул к Антону, протянул руку…
     Антон ударил его ножом в грудь.
     -Сам успокойся, - тихо сказал он. И посмотрел на нас пустыми, стеклянными глазами.
     Ромка был смешным и тихим, он боялся передовой, и потому – сидел со снайперской винтовкой где-то позади нас. Укладывая за каждый бой по десятку черных, он потом чуть ли не плакал от того, что его шкуру прикрывают другие…
     Зря Антон его убил. Мы бросились снова, молча и решительно. Антона моментально обезоружили, в несколько кулаков сшибли с ног, сапогами затолкали в угол. Он прикрывался руками и глухо охал после каждого удара.
     Я перехватил автомат за ствол, растолкал всех, и хрустко въехал прикладом ему в лицо. Он снова закрылся, но только один раз – раздробленные руки больше не слушались. Я добавил, почувствовав, как прогнулась внутрь его переносица…
     Два тела, мы положили возле Петра Ивановича. Тот уже выглядел, как гипсовая скульптура, на легком ветерке с него летела пыль. Черты лица сгладились и стали невзрачными…
     Я почувствовал, что меня знобит, несмотря на жару. Отошел к бункеру, сел, прислонившись спиной к теплому бетону, прикрыл глаза.
     Зашуршал песок рядом – кто-то сел, положил руку мне на плечо. Я глянул – это был Борис.
     -Ты-то как? – спросил он.
     -Гадко своих убивать. Даже, если это только сон.
     -Понятно. Ну, отдышись. Скоро черные попрут. Хотя, знаешь, мы сегодня без тебя обойдемся. Пойди, прогуляйся. Горы посмотри, что ли – ты же их еще ни разу не видал.
     -Нас мало…
     -Хватит. Я приказываю – гуляй… Слушай, а ты мне вот что скажи: ты что думаешь насчет этого?
     -В смысле?
     -Ну, вот как ты понимаешь происходящее здесь?
     -Мне это снится. Странное дело, конечно – каждый день одно и то же. Но ученые ничего не знают о человеческом мозге, о его устройстве… Может, это какой-то новый феномен? – понес я дежурную пургу…
     -Хреномен! – засмеялся Борис, - При чем тут эта шелуха про мозг! Ты так и не понял, что мы все – настоящие люди. А общего у нас – только то, что каждую ночь мы попадаем сюда.
     Я поверил ему сразу. Наверное, просто и сам это давно понял, но не мог заставить самого себя, оформить эту мысль. Есть такие вещи, о которых проще слышать от других.
     -Но… - прошептал я.
     -Я ничего больше не знаю. Просто появляемся, воюем, день за днем, раз за разом… Зачем, почему, кому это нужно – пес его знает. А я, если честно, и знать не хочу. Мне тут хорошо.
     -Хорошо? – удивился я.
     -Да, хорошо… Сейчас объясню, не надо так глаза таращить – лопнут еще, чего доброго. Короче, вот ты в жизни кто?
     -Учитель русского языка.
     -Хорошая работа, - вздохнул Борис, - А я никто. Я просто ханурик, булдос. Просыпаюсь – хочу выпить. Ни денег, ни работы… одеваюсь, иду к магазину. Ну и начинается. К одному подойдешь, к другому… о-па, уже на полбанки есть. А потом кореш какой-нибудь подходит, тоже с копейкой… И вот так – день за днем. И ты понимаешь, у меня ведь никого нет больше. Ни свата, ни брата. Один, как перст. И держать некому, некому сказать: «Борька, прекрати бухать!» Сам не могу. Я там никто, жить мне лет десять в лучшем случае. А то и завтра не проснусь. Отравы какой-нибудь у самогонщиц возьму – и пи…ц.
     Он тяжело поднялся.
     -Ты горы-то посмотри обязательно…
     Я посмотрел. За спиной гремел бой, а я стоял, задрал голову, и пялился на отвесные, ровные стены, уходящие на немыслимую высоту, черные и блестящие, как антрацит. Я разглядывал их – и не видел ни трещинок, ни случайной шальной растительности вроде лишайника, я трогал стену рукой – она была пронзительно-холодной. Она была настоящей и ненастоящей одновременно.
     Я представил себе кольцо этих стен, груду песка внутри, и сражающиеся невесть зачем армии. Это что-то напоминало. Что именно – я сообразил только на обратном пути.
     Мне представилась обыкновенная дворовая песочница – четыре некрашеные доски, внутрь которых вывален грузовик речного песка, с ракушками и камнями, с ошметками ила и ржавыми железяками. И вот, в эту песочницу приходят дети, неся своих солдатиков. Разных – пластмассовых, оловянных, может даже – картонных; людей, монстров, суперменов. Танки, боевых роботов, осадные орудия средневековья… И начинается игра в войну.
     Вот и мы здесь, как те солдатики. Только дети, все-таки, как-то объясняют свои войны. Это никогда не бывает «за просто так». У нас легенды нет. Хотя, если вдуматься, то и быть не может – разве пластмассовому Робокопу известно, почему такой же пластмассовый пехотинец на другом конце дощатого корыта – его враг?
     Я сел на песок и разревелся – наверное, нет ничего обиднее, чем ощутить себя солдатиком в песочнице…
    
     * * *
     Я пробовал поговорить с женой, вернуть ее. Но жизнь во сне, с каждым днем, все сильней отучала меня от реальности. Да, собственно, я уже просто не знал, что из двух моих существований – более взаправдашнее. Нормального разговора не получилось, я вернулся домой в раздрае, а потом – срывал злость уже во сне, в первом ряду рукопашной с прорвавшимися черными. Вблизи они были вовсе омерзительными, похожими на сростки маленьких шариков, собравшиеся в человекообразный силуэт.
     В этой рукопашной, меня впервые ранили.
     Мы сбежались с одним из черных, немного в стороне от массы боя. Я ударил примкнутым штыком, он уклонился, и резанул меня по груди длинной саблей. Я успел сбить лезвие вниз, и оно прошло вскользь по бедру. Нога мгновенно онемела.
     Вторым ударом, я его все-таки достал. Пробил горло, и, раздувая ноздри, смотрел, как хлещет из раны совсем ненатуральная, темно-коричневая кровь. Противник будто бы истекал горячим шоколадом.
     Тут шок прошел, я взвыл от боли и упал на бок. Зажал руками рану, и в ужасе ощущал липкие ручейки между пальцами.
     Меня кто-то подхватил, оттащил, стал перевязывать. Я ревел благим матом вперемешку с матом обыкновенным, отталкивал руки с бинтами. Меня держали, кричали в ухо что-то успокаивающее. Потом – врезали по голове, я отрубился и в бессознательном состоянии, оказался в своей спальне.
     Разлепив глаза, я уставился в потолок. Губы спеклись в хрустящий рубец, язык заполнил весь рот, и казалось, что его сделали из ваты вперемешку с толченым наждаком. Надо было попить. Я стал подниматься на ноги…
     Боль в правом бедре, швырнула меня на ковер, как удар кувалдой. Я завыл, прикусил губу, а когда отважился глянуть туда, где болело – увидел рану. Она не кровоточила – просто длинная глубокая канава, затянутая бурой пленкой.
     До кухни я все-таки добрался. Опираясь на раковину, выдул три стакана холодной, отдающей хлоркой воды, и сел прямо возле мусорного ведра, чувствуя в животе свинцовый желвак еще не впитанной организмом жидкости. И сделал попытку здраво оценить происходящее. Лучше бы и не старался. Как только осознал, что мои раны во сне – остаются и здесь…
     Кажется, я кричал и наверняка – лупил кулаком в стенку. Потому что, едва закончилось умопомрачение, я увидел раздолбанные в кровь костяшки. Шевелить кистью было очень больно. Но вроде, обошлось без перелома.
     Значит, кто бы ни появлялся в той пустыне – он появлялся там по-настоящему. И умирал тоже не в шутку. Значит, вполне возможно, все застреленные мной черные – тоже жили в каком-то другом месте Вселенной, тоже знали что-то еще, кроме этого песка и войны. Значит, по-настоящему умерли и Ромка, и Петр Иванович…
     И Антону я тоже вполне жизненно проломил голову.
     Выпитую воду я выблевал. Тупо посмотрел на мокрый линолеум, пополз за тряпкой в ванную…
     Нога перестала болеть быстро. Рана, правда, никуда не делась. Чтобы она не мозолила глаза, я забинтовал ее. Теперь можно было нормально двигаться, если не задумываться о том, что там, под повязкой и джинсами. Иначе – чисто машинально хотелось хромать, или вовсе, перемещаться на трех здоровых конечностях…
     Этой ночью, я не заснул – отчаянно цеплялся за бодрствование, ходил варить пронзительно крепкий кофе, выпил его столько, что сердце стало натурально прыгать в груди.
     Следующий день прожил, как зомби. И как ни пытался еще удержаться от сна – не смог, провалился в его бездонную яму.
    
     * * *
     Борису я заехал в морду сразу, как он оказался на расстоянии вытянутой руки.
     -Ты что, офонарел? – крикнул он.
     -Ты ведь знал, что все по-настоящему! Что все погибли навсегда!
     -Не ори, - уже спокойно ответил он, - Конечно, знал. И что это меняет?
     Не успев раскрыть рот, я понял: ничего. Вообще ничего. Потому что мертвых не вернуть, живым знание правды никак не поможет. А может, эти самые живые, узнав правду, проломят мне башку, как несколько дней назад, я проломил ее Антону. Так, просто, по закону воздаяния…
     -Я ненавижу все это. И тебя ненавижу.
     Борис пожал плечами.
     -Да какая мне-то разница? А что до этого, - он повел рукой вокруг себя, - Так вот: я же говорил, как я живу там. Мне нравится здесь, здесь я человек. И за то, что я человек, а не животное, я тебе горло зубами перегрызу.
     Он не шутил, а я был раненым и слабым. Здесь нога болела, я почти не мог ей шевелить. Но, правда, чувствовалось, что боль проходит. Все правильно – те безумные дети, у которых мы служим солдатиками, тоже не любят, когда игрушки ломаются.
     Борис ушел, я лежал на спине, уткнувшись взглядом в бревна наката. Было жарко и мерзко. Пахло пустыней – я только сейчас обратил внимание, как это отвратительно. Что-то, похожее на сухую штукатурку, но более затхлое и душное, терзало мое обоняние. А я лежал – и ненавидел Бориса.
     Через несколько часов, начался бой. К этому времени, я уже мог ходить. Я доковылял до бруствера, и стал убивать черных. И в бою мне было плевать, по-настоящему они живые, или только выдумка, сон. Стоял вопрос – кому жить, им или мне. Альтруизм шел лесом, или, учитывая специфику места действия – отправлялся долгой дорогой в дюнах. Ну, и еще нюанс: пока я стрелял в черных – мог удержаться от того, чтобы не всадить очередь в Бориса.
     А когда бой кончился, я смог только уронить автомат. И тут же – проснулся.
     Когда прошла традиционная ломота в теле, я позвонил на работу, сказал, что отравился и не приду. И засел в кухне, давясь горьким гранулированным чаем – больше дома ничего не было, а выходить я не собирался.
     Я твердо решил: Борису не жить. И плевать, что будет потом…
    
     * * *
     Мне никогда больше не снилась песочница.
     Этой ночью, я просто провалился в черное забытье, а вернулся из него свежим, как огурчик. Долго не мог привыкнуть к этому состоянию. Каким-то чудом, отработал день так, что никто не заметил, что я готов тронуться…
     Ночью приснилась жена. Проснулся в слезах, на мокрой подушке, с прокушенной губой.
     Еще три ночи – никакой пустыни и стрельбы.
     На четвертый – я пошел разговаривать с супругой. Она выслушала меня, пристально посмотрела в глаза. И – обещала подумать…
     В субботу, я пошел в некогда любимый бар. Там, как обычно, играл живой блюз, и я проторчал до закрытия. Пил пиво, смотрел, как по грифу бегают пальцы гитариста.
     По пути домой, вспомнил, что там совершенно нечего есть. Попросил таксиста остановиться возле ночника, заскочил в магазин, забросил в корзину, что первое попало под руку. Сейчас перекусить – сойдет.
     На выходе – меня остановил затрепанный и грязный мужик.
     -Командир, можно обратиться?.. – он осекся.
     А смотрел, и не верил глазам. Это был Борис.
     -Ну, обратись, - проговорил я.
     Он поскреб темной пятерней сальные волосы…
     -Вот оно как… Давно тебя не было. Не спрашиваю, как ты смог.
     -Я сам не знаю. Может, просто – забыли или потеряли…
     Он кивнул, но кажется – не поверил.
     -Как дела-то?
     -Да нормально, - пожал я плечами.
     Я прислушался к себе. Ненависть отсутствовала. То ли я «сдулся», то ли просто – этого Бориса, нельзя было ненавидеть. Жалеть, презирать, испытывать еще хренову тучу уничижительных эмоций… но только не ненавидеть.
     -Ладно, удачи, - я развернулся к выходу.
     -Э! На бутылку дай! – в его голосе прорезался знакомый металл.
     Моя рука дернулась было к карману… застыла.
     -Нету, - ответил я, и торопливо вышел вон…