В большом темном зале перед огромным киноэкраном сидят несколько человек и внимательно смотрят захватывающий фильм. Вернее за действием на экране внимательно наблюдают только два человека. Один из них – это оператор Сергей, сидящий за пультом управления, – худой, мужчина, лет тридцати, с неприметным, усталым, бледным лицом, потухшим взором и огненно-рыжими волосами, которые уже давно забыли о расческе, а потому торчат клочками во все стороны. Он незаметно, но умело, по ходу показа регулирует изображение, звук, положение камеры, выполняя указания рядом сидящего человека в старом пуловере, серых брюках и очень дорогих ботинках. Этот человек - режиссер Евграф Моисеевич – мужчина в самом расцвете сил. В его фигуре нет ничего необычного, только начинающий расти живот и второй подбородок говорят о том, что человек не очень интересуется своим внешним видом. Лишь его лицо, на котором хорошо различим даже в темноте кинозала крупный нос, густые, начинающие седеть, кудрявые волосы, внимательные глаза навыкат, уже поседевшие борода и усы, обрамляющие его пухлый рот, постоянно извергающий какие-то истины, говорят о его солидности. Во время просмотра режиссер постоянно что-то тихо шепчет Сергею, указывая пальцем на экран. Тот в ответ лишь молча кивает и начинает корректировать картинку.
     Иногда режиссер оглядывается на кресло, находящееся несколько позади его именного сиденья, в котором уютно разместился Константин – актер, играющий главного героя в просматриваемом фильме. Герой киноленты тихонько дремлет, откинувшись на спинку кресла, и мало интересуется предварительным просмотром. Его сбалансированно мускулистая фигура, одетая в просторные летние шорты, футболку, аккуратная модная прическа и маникюр говорят о том, что он находится под постоянным «присмотром» специалистов по имиджу. Волевой подбородок с ямочкой, немного сдвинутые темные, насупленные брови, прямой нос, снисходительная полуулыбка, играющая на его лице даже во время дремы, выдают в нем профессионального сердцееда, которому все в жизни достается уж слишком легко.
     За Константином, почти не мигая, следят глаза одной молодой актрисы. Ольга сидит поодаль от всех на широком мягком диване, почти полностью закутавшись в плед, прикрывая им свою шикарную фигуру, и не обращает никакого внимания на действие, которое разворачивается на экране. Она всецело поглощена созерцанием другой картины – мирно дремлющего Константина.
     На экране тем временем идет захватывающий фильм. Главный герой, весь израненный и изможденный, ползет по изрытой взрывами земле. Он постоянно пригибает голову, топя лицо в грязи, опасаясь очередей из пулеметов противника, которые практически не замолкают. Вся земля вокруг дрожит и сотрясается от взрывов, бухающих то совсем близко, то отдаленно. Несмотря ни на что герой продолжает свой опасный путь, а в его глазах читается решимость – доползти.
     Камера, пристально следящая за ползущим человеком, после каждого взрыва обязательно выхватывает на поле боя искалеченные тела солдат, искореженную технику – показывая зрителям чудовищную сущность войны. В одном из эпизодов взрыв выбрасывает на передний план несколько обезображенных тел солдат, в которых очень трудно распознать что-то человеческое – сплошное месиво из костей и мяса с кровью, с обрывками того, что раньше было формой. Герой, меж тем, продолжает ползти, не обращая внимания на происходящий вокруг ад. Его нисколько не трогают ни стоны раненых, ни окрики офицеров, ни пробегающие мимо небольшие группки солдат, которые стремятся добраться до окопов. Герой упорно продолжает ползти в направлении, известном только ему одному. Вот он уже подбирается к какой-то незаметной щели в земле и ловким движением протискивается внутрь.
     В следующем кадре герой внезапно оказывается в зале, впечатляющем своими размерами, с мощными дорическими колоннами, которые поддерживают причудливый высокий купол, покрытый росписями на религиозные мотивы, очень сходными по стилю с работами итальянских художников эпохи позднего Возрождения. Весь пол покрыт сложной мраморной мозаикой античного стиля, по желобкам, что располагаются возле колонн, журча, струится вода, в зале слышится звонкий детский смех. Герой стремительно идет вдоль колонн, не обращая внимания на убранство помещения. Он устремляется к огромному окну, возле которого стоит она…. Их взгляды встречаются, они бросаются друг другу навстречу, крепко обнимаются, целуются. Герои застывают, прижавшись телами, но действие не останавливается, вокруг них бегают дети, которые продолжают весело смеяться. Экран гаснет, а в зале постепенно становится светлее.
     - Нет, нет! Все не то! – слышится резкий голос. – Не годится. Никуда не годится. Сережа, отматывай на начало сцены - на поле сражения.
     - Что еще не так? – обиженным голосом отвечает Сергей, руки которого без устали бегают по полю большого пульта управления с множеством кнопок, тумблеров, бегунков и рычажков.
     - Нет, все не так! – продолжает надрываться тот же голос, который принадлежит режиссеру Евграфу Моисеевичу. – Не капризничай, Серега, отматывай. Просмотрим этот кусок еще раз.
     - Хорошо, - цедит Сергей и начинает перематывать фильм
     - Получается что-то невообразимое, - тихо говорит сам себе режиссер и старательно трет виски. – Сценарий ни к черту, декоратор напутал с эпохами, свалил все в одну кучу, получилась сборная солянка, похожая на сочинение школьника, который все, что знает, запихивает в свое произведение на тему… Что там еще не так…?
     Режиссер на мгновенье замирает и перестает говорить, а потом словно встрепенувшись, восклицает:
     - Ладно, все эти мелочи потом, сейчас главное герой.
     Он устало смотрит на фигурки героя и героини, скачущие на экране в обратном направлении с большой скоростью, и легонько толкает локтем в бок актера-героя. Тот нехотя открывает глаза, хмурясь, чешет голову, смотрит на дорогие часы и бросает сонный взгляд на режиссера. В его глаза читается: «Чего еще?».
     - Костя, не спи, - говорит режиссер актеру, насупившись. – Сейчас будет важный момент. Тебе надо его посмотреть.
     - Да, я и не сплю, Евграфыч, - зевая, отвечает Константин, пристраиваясь бочком на своем кресле, и складывает руки лодочкой, чтобы подсунуть их под голову.
     Режиссер вновь толкает актера в мясистый бок.
     - Не спи, говорю!
     - Да, не сплю я, не сплю, - он хлопает глазами и зевает, поигрывая мышцами на ногах и груди. – Не сплю я. Сказал же.
     - Готово?! – обращается режиссер к Сергею, колдующему над пультом.
     - Да, шеф, все готово! Можем начать просмотр.
     - Так, Костя, - обращается режиссер к проснувшемуся актеру. - Теперь следи внимательно за действием. Как только тебе что-нибудь не понравится – толкни меня.
     - Хорошо, Евграфыч, хорошо, - Константин картинно разминает руки и хрустит суставами. – Посмотрим, что там у тебя получилось.
     - Поехали!
     В зале снова гаснет свет и на экране крупным планом возникает красное, изможденное лицо Константина, все в порезах, с перебитым носом, с его потрескавшихся губ сочится кровь, под глазами красуются огромные синяки. Его лицо полно трагизма, но не страха.
     - Э-э-э, нет! Так не пойдет! – тут же выкрикивает Константин, вытягивая шею, как гусь и выкатывает глаза. – Серега, ты кого это на экран запихнул?
     - Вас, Константин Ромуальдович, - немного робея, говорит человек за пультом и косится на режиссера, ища у того поддержки.
     - Ты смеешься?
     - Нет. Сейчас вот камеру подальше отведу, и можно будет увидеть – это точное цифровое изображение вашего лица…. Во всей своей красе.
     Камера медленно отъезжает, выдавая менее крупный план «героического лица».
     - Мне не нужно «цифровое изображение», мне нужна моя красивая физиономия на экране крупным планом, как в фильмах у режиссера Леоне. Понятно?!
     Щуря глаза, он продолжает внимательно всматриваться в свое изображение на экране. Увиденное ему явно не нравится.
     - Я что-то не пойму, - медленно говорит Константин, пожирая Сергея своим взглядом. - Вроде ты с меня четкие параметры снимал своим непонятными агрегатами, все измерял по сто раз, и кого в итоге ты на экраны вывел – монстра! Нет, что хочешь, делай, а лицо меняй!
     Константин начинает тянуться к пульту своей мощной ручищей, но режиссер прерывает его поползновение:
     - Не лезь, Костя, пусть этим занимается специалист!
     - Хорошо, сейчас поменяю, Константин Ромуальдович, - Сергей начинает манипулировать с пультом управления и прямо в кадре лицо героя приобретает цивилизованные черты лица – стираются шрамы, пропадают синяки под глазами, выпрямляется нос.
     - Что? Ты что творишь? – вмешивается в процесс преображения режиссер. – Серега, верни все назад!
     - Евграф Моисеевич…
     - Верни немедля!
     - Евграф, ты что?! – громко восклицает актер. – Я же в таком виде просто неузнаваем. Как меня фанатки смогут различить среди всех этих куч грязи и человеческих тел? Ты же знаешь мое кредо, в кадре я должен сразу бросаться в глаза, причем с наилучшей стороны. Пусть Серега меня облагородит. Ты слышал, я сказал: делай! - кричит он согбенному человеку за пультом.
     - Подожди, Костя, не горячись, - обращается к актеру режиссер тоном, не терпящим возражения. - Ты хочешь выглядеть на войне, как будто ты только что вышел из своего особняка. Верно?
     - М-м-м… - многозначительно отзывается Константин.
     - Так не пойдет, - режиссер переходит на менторский тон. - Это же война – большая человеческая трагедия. Как ты будешь смотреться с таким благообразным видом в этой мясорубке, которая калечит не только тела, но и души людей?
     - Я-я-я…
     - Нет, в данном случае – разбитое лицо строго обязательно. Серега, приблизь-ка его снова.
     После некоторых манипуляций оператора весь экран заполняет физиономия героя, которая успела здорово похорошеть и даже приняла здоровый розовый, жизнерадостный вид.
     - Нет, тебе с таким лицом на войне делать нечего, - качает головой режиссер. - Сергей, смело крась ее в серый землистый цвет, и добавь немного болезненной желтизны, как после продолжительной лихорадки.
     Пара нажатий кнопок, несколько доводок с помощью каких-то крутилок, и лицо героя на экране сереет, теряя свой лоск.
     - Есть. Покрасил. Что на счет мешков-синяков под глазами?
     - Смело наворачивай! – командует режиссер.
     - Не смело… а очень осторожно, - осаждает оператора Константин. – Не надо мне таких синяков. Сделай так, чтобы они делали мои глаза более выразительными и глубокими, нужно, чтобы в них читался весь трагизм происходящего. Они должны стать отражением тех страданий, которые я терплю, превозмогая всех и все…. Даже… даже бесконечное самодурство некоторых режиссеров, - еле слышно добавляет он.
     На экране под глазами героя медленно начинают расти серо-фиолетовые овалы.
     - Только не переборщи, - добавляет режиссер. – Так. Стоп! Хватит!
     - Еще чуть-чуть, - говорит Сергей. – Готово!
     - Мне не нравится, - вмешивается в разговор мужчин Ольга. – Как-то очень угрюмо получилось. Подведи их немного снизу черным.
     Сергей сделал, то, что ему сказали.
     - Пойдет? – спросил он, озираясь на группу.
     - Мне что-то….
     - Хорошо, - упредил поползновения Константина, режиссер. – Дальше, Сергей. Займемся теперь наложением шрамов.
     - Но не сильно густо, а то в предыдущем варианте все лицо было как одна сплошная рана, - проговорил Константин, в его голосе почувствовались капризные нотки.
     После некоторых манипуляций Сергея с пультом, красные полосочки, с запекшейся кровью, мелкой сеточкой начали покрывать щеки, подбородок, лоб героя. Все его лицо приняло иссиня-красноватый оттенок.
     - Что это такое? – проговорил Константин. – Это не герой, это пропойца какой-то. Нет, нет, все меняй! – он, словно мечом, машет своей огромной ручищей прямо перед лицом режиссера, доказывая свою правоту.
     Оператор за пультом управления уже потянулся за тумблером, чтобы убрать только что наложенный грим, но режиссер прервал его:
     - Серега, стоп! Сломай-ка ему еще нос!
     - Что?! – самолюбие Константина не выдерживало такой пытки. – Нет, только не это. Нос оставляйте в покое! Его нельзя трогать, - он с опаской ощупывал свой идеально прямой послеоперационный аристократический клюв.
     - А раны? – спросил Сергей.
     - Раны? – Константин посмотрел на режиссера. – Ладно, пускай остаются. Но! При одном условии: никаких больше шрамов на лице, - он еще раз выразительно посмотрел на режиссера.
     - Кровоточащий рот? – поинтересовался Сергей.
     - Нет, теперь я не согласна, - вмешалась Ольга, невольно распахивая плед и выставляя себя напоказ во всей красе. – Как я его буду таким целовать? С кровоточащим ртом? Нет уж. Увольте. Я решительно не согласна с вариантом кровавого рта. К тому же ничего подобного в моем контракте написано не было.
     - Как будто ты будешь его собственными губами целовать! - раздраженно проговорил режиссер. – Это же всего лишь ваши отлично сделанные цифровые модели. Это они все за вас делают. От вас, дорогие мои, осталась только внешность, фигура, да кое-какие эмоции. Так что кровь пусть сочится изо рта героя. Это очень эффектно смотрится на экране и, кроме того, очень живописно.
     - И все равно, - начала настаивать на своем Ольга. – Кровь – это не эстетично. Поэтому никакого кровоточащего рта. Я отказываюсь работать в таких условиях.
     Константин победно орлом посмотрел на режиссера, а потом на партнершу и зубасто улыбнулся. Та нежно улыбнулась в ответ, проведя рукой по своей тонкой лебединой шее.
     - Хорошо. Вы победили, - сдался режиссер. - А вот пару зубов ему, Сергей, все же выбей. Без крови, конечно. «Это же так не эстетично». Пусть будут дырки, такие, чтобы их сразу было заметно.
     - Что?! – в один голос воскликнули Ольга и Константин.
     - Дальше! - не обращая на них никакого внимания, сказал режиссер. – Давай, выводи на экран всю фигуру целиком.
     На большом экране, после манипуляций Сергея, стала видна вытянувшаяся вдоль земляной кромки фигура героя в шинели и сбитой на бок фуражке. Одной рукой он ухватился за каменный выступ, вторая рука его перебинтована и откинута назад. Из-за продолжительного процесса ползанья почти весь бинт размотался и стал грязным, обнажая страшную рану, а также открывая некоторые подробности анатомии – нехватку двух пальцев на руке (указательного и безымянного).
     - Ты что натворил?! - вскричал Константин, хватая режиссера за руку. – Ты что наделал?! Почему у меня всего три пальца на руке?! Ты хочешь, чтобы герой на всю оставшуюся жизнь остался таким вот мутантом?! Нет! Как можно…. Я не согласен быть таким вот трехпалым героем!
     - Какую оставшуюся жизнь? – кривя рот, проговорил режиссер, хмуро глядя на бунтующего актера. – Фильм же скоро кончается, это почти что последняя сцена. Про остальную жизнь там ничего нет.
     - Вот именно, что нет. Зрители должны будут сами додумывать. А что они могут навыдумывать, видя такую клешню? – продолжил Константин.
     - Именно, - вмешалась Ольга, неуловимым движением поправляя свою прическу. – Что они могут такого подумать? И вообще, как моя героиня может даже поглядеть на такого урода?!
     - Я бы попросил! - повысил голос Константин и бросил на партнершу гневный взгляд.
     - Я хотела сказать такого искалеченного, красавца, - несколько смущаясь, сказала Ольга. - Герой-красавец, даже если речь идет и о войне, не может быть трехпалым. Это закон жанра. Закон кино, в конце концов.
     - Совершенно верно. Таких героев быть не может! Где вы видели такого героя? Фильмы ужасов и фантастику мы в расчет не берем – там все такие, – поддержал ее Константин.
     - Значит, не может? – хитро улыбаясь, сказал режиссер.
     - Не может! - в один голос проговорили актеры.
     - Хорошо, - сдаваясь, сказал Евграф Моисеевич. – Пусть будут все пальцы.
     Сергей, быстро оценив ситуацию, совершил какие-то манипуляция на своем рабочем станке, и пальцы у героя появились вновь.
     - Тогда он будет хромой! – негромко бросил режиссер. – Рана на войне сделала его на всю жизнь хромым!
     - Что? – выкрикнул актерский дуэт.
     - На обе ноги! И рука у него будет веревкой висеть, так как мышца не действует после ранения! – распалясь, изрек режиссер.
     - А на голову с ним ничего не произошло? – с издевкой в голосе спросил у своей партнерши актер.
     - С кем? С Евграфом Моисеевичем? – подхватила игру слов Ольга. – Вполне возможно. Ударился, наверное, очень сильно, на почве творчества.
     - Вы полегче на поворотах, голуби, - выдавил из себя, стараясь сохранить самообладание, режиссер. – Я ведь и убить могу.
     - Хо-хо. Он убьет! - послышался дружный голос актерского дуэта. – Хо-хо. Убьет главных героев. Хо-хо, хо-хо.
     - Продолжим, - сказал режиссер, мрачнея, и незаметно сжимая и разжимая кулаки.
     - Убирай хромоту, убирай подбитую руку! - диктовал Сергею Константин. – Оставляй лишь небольшой шрам на руке – от сабли противника. У нас же есть такой эпизод в фильме, где я лихо сражаюсь на саблях с целой ордой врагов и всех их ражу наповал?
     - Не «ражу», а «сражаю», - поправила его Ольга.
     - Какая разница, «рожу», «рожаю» - все равно я их побеждаю, а они мне только небольшую царапинку на руке оставляют.
     - Зачем же маленькую, Костик, - томным голосом проговорила Ольга. – Пусть она будет не такая уж и маленькая, - она медленно прошла своими изящными пальцами по его мускулистой руке, оставляя белую полоску от прикосновения острого ноготка. – Пусть рана будет через всю твою руку. Женщина любят, когда у мужчин есть такие романтические шрамы, в особенности на таких сильных и мощных руках, а еще когда эти раны на других частях тела. Например…
     Режиссер внимательно, почти заинтересованно, посмотрел на актрису, которая, по-детски засунув пальчик в рот, задумалась.
     - На крейсерском торсе, - молвила она спустя минуту. – Через всю грудь, такой, такой… рубчиком с аккуратными фиолетовыми разводами.
     - Сделаем, - сказал Сергей.
     - Зачем? – меланхолично произнес Константин. – Все равно его на экране видно не будет.
     - Так, все! – громко сказал режиссер. – Хватит о шрамах. У тебя он будет на руке. Сергей, организуй и шинель порви, чтобы зрители видели его. Если хоть пальцы все на месте, то рука все равно будет ранена.
     - Вот прилипала! - негодуя, сказал Константин. – Любыми способами, а руку изранит. Кровосос!
     - Все! О руках хватит! – посерьезнев, сказал Евграф Моисеевич.
     - Да, хватит уже, - поддержал его Сергей. – Что с ногами делать будем? Отрывать полностью, наполовину или одними ступнями обойдемся?
     - Какими ступнями и целыми ногами?! Я не согласен! – удивился Константин, и от негодования чуть не задохнулся. – Без ног герой не герой! Без руки, куда ни шло, а без ног я не согласен. Нет, нет. Ноги трогать ни в коем разе не дам! Мне в фильме нужны обе ноги и полностью целые. А еще желательно, чтобы они были сбалансированно накачены, чисто выбриты и без длинных ногтей с черной каемочкой.
     - Ага! Значит ноги обязательно целые, а руки можно поранить?! – поймал на слове актера режиссер.
     - Ну… Это я погорячился… - начал оправдываться Константин. - Руки тоже нужны, но ноги, безусловно, важнее. Как без них ходить, да и ползти нельзя. Ноги нужны – целенькие. Ноги в данном случае важнее рук.
     - Да-а-а… - протянула Ольга томным голосом и грациозно потянулась. – Ноги очень важны…
     - Хватит! – оборвал ее режиссер. – Серега, оставь ты ему ноги, а руку, ту, что не ранена и держится за каменную булыгу, оторви к чертовой бабушке!
     - Что-о! – взвыл Константин, как будто только что эту руку ему предложили отрезать на самом деле.
     - Хватит ныть, герой! Сергей, отрезал? – обратился режиссер к оператору за пультом.
     - Конечно, вон, смотрите. Одна, со шрамом, виднеется в разорванном рукаве шинели, а второй нет. Вот только что она за камень держалась, а теперь там пустое место.
     - Пустого места быть не должно – непорядок, - озабоченно, почесывая подбородок, проговорил режиссер. – Поставь ему вместо руки протез.
     Через секунду за каменный выступ держалась металлическая культя.
     - Есть. Поставил.
     - Сергей! - уже сам режиссер удивленно заморгал. – Убери железный крюк. Поставь протез с пальцами, и чтобы они могли хоть как-то двигаться.
     - Но ведь в ту пору таких моделей не было?
     - Мне все равно. У нашего героя были, - встал на сторону режиссера актер. – Он же герой. Ставь!
     - Ну, ладно. Поставил.
     - Отлично! - сказали хором актер и режиссер, глядя на экран.
     На пустом месте появилась механическая рука, лежащая на камне, только на ней не было шинели. После нескольких манипуляций на руку был наложен слой шинели. Все удовлетворенно и одновременно изучающе смотрели на героя, застывшего в движении.
     - А теперь поверни камеру вокруг распростертого героя, - сказал режиссер.
     Камера начала медленно облетать вокруг лежащего Константина, показывая наиболее выигрышные ракурсы в отдельных небольших открывающихся окошечках.
     - Прекрасно! В каком грациозном движении он застыл.
     Герой на экране действительно был похож на кошку, которая, плотно прижавшись к земле, крадется в направлении своей жертвы. В позе героя, несмотря на увечья (рану на левой руке) и физический недостаток (хорошо сделанный протез) чувствовалась мощь. Ноги, обутые в сапоги, готовы были вот-вот с силой оттолкнуться от каменистого поля, чтобы совершить бросок вперед.
     - Сереженька, - Ольга впервые обратилась к оператору пульта по имени. – Запусти-ка изображение. Уж больно хочется посмотреть на героя в движении. Увидеть его неукротимую силу и грациозную пластику.
     От Ольгиной просьбы и то, каким тоном она была произнесена, Сергей покраснел до кончиков ушей. Смущаясь, он мельком посмотрел на актрису и дрожащей рукой, даже не испрашивая разрешения у режиссера, запустил изображение. Герой, до этого картинно застывший, ожил и, цепляясь руками за каменные выбоины, отталкиваясь ногами, пополз вперед. Камера продолжала облет, самостоятельно выискивая наиболее выигрышные ракурсы.
     - Нет! – громко высказалась Ольга.
     Это было сделано так неожиданно, что Сергей сразу же остановил движение камеры, а герой на экране вновь застыл.
     - Что «нет»? – спросил режиссер, заинтересованно глядя на актрису.
     - Мне не нравится, как он ползет.
     - Что такое? – спросил Константин.
     - Не нравится. Движения какие-то отрывистые, резкие. Нет той грации, которая отличает настоящего героя фильма.
     - Дорогая, какая здесь может быть грация – это же война, - со скепсисом проговорил режиссер. - Здесь ты не встретишь грации, что есть в танцах. Она здесь просто ни к чему. Это же поле боя, пулеметы и пушки здесь играют главенствующую роль, чуть зазеваешься и окажешься в Валгале. Потому герой так и ползет, прячась за каждый маломальский выступ. Здесь важна не красота движений, а цель, которую он должен достичь.
     - Где окажешься? – спросил Константин у режиссера, часто моргая своими маленькими, как мозг, глазками.
     - Не важно. Умрешь и все.
     - А-а-а… понятно. Я и не знал, что ты у нас полиглот. Это, по какому будет?
     - Не знаю, забыл, - отмахнулся от него режиссер, выразительно глядя на Ольгу.
     - И все равно мне не нравится, - продолжала гнуть свою линию актриса. – Пусть, Сергей сделает движения более плавными и ловкими. А еще, пусть уберет эти неестественные вихляющие движения тазом.
     - Чем? – не понял Сергей.
     - Тазом... Ну, бедрами! – сказала Ольга с уверенностью эксперта. - Так человек ими двигать не может. Это точно. Проверено уже не знаю сколько раз.
     - Так, ладно. Стоп! – прервал ее режиссер. – Не хочу больше слушать этих подробностей. Сергей, сделай, чтобы движения были плавными, убери дерганье.
     - Но Евграф Моисеевич!
     - Делай! Загрузи движения кошки или змеи. Смешай их, только не переусердствуй. Сделай все, как говорит Ольга.
     Режиссер оглянулся: Константин и Ольга на секунду отвлеклись, так как были поглощены созерцанием друг друга. Видя, что актеры заняты, Евграф Моисеевич наклонился к Сергею и прошептал ему на ухо: «Сережа, поставь то, что хочет эта кукла. Пусть она не отвлекает нас от главного. Все равно в окончательном варианте мы оставим «вихляющего» Константина».
     - Хорошо, понял вас, Евграф Моисеевич, - нарочно громко произнес Сергей.
     Теперь Константин полз по земле словно змея, извиваясь всем телом и буквально сливаясь, с неровностями ландшафта.
     - Голуби, хватит ворковать, - обратился режиссер к актерам. – Сморите лучше на экран. Как вам это нравится?
     - Неплохо, очень даже неплохо! – сказала Ольга, глядя на героя, и его обновленную технику телодвижений.
     - И мне нравится, - сказал Константин. – Есть в этом что-то от неукротимости дикого, необузданного зверя.
     - Хорошо, пойдем дальше, - сказал режиссер энергично.
     - Дальше? – устало проговорил Константин.
     - А как же, дорогой мой, а как же. Сейчас надо подработать немного ландшафт, повысить или понизить силу огня вражеских пулеметов, расставить и разложить тела по полю, напустить побольше пыли и дыма. Давай, Константин, - обратился режиссер к актеру. – Ты же во всем этом должен обязательно участвовать, так как именно ты, а не я, ползешь по полю, и кому, как не тебе, надо поработать над всем этим антуражем, чтобы выглядеть наиболее выгодно в глазах своих оголтелых фанаток.
     - Да черт с ними! - выкрикнул Константин, не выпуская из своих ладоней рук Ольги.
     - А как на счет выгодных ракурсов?
     - Чтоб они провалились! – продолжил он в том же духе, не глядя на экран.
     - Ольга! – обратился к ней режиссер. – Образумь его. Как нам дальше кино снимать, если Костя на него и смотреть не хочет. Столько всего отснято, и тут он вдруг…
     - Евграф Моисеевич, - усталым голосом начала Ольга. – Поймите, мы же тоже люди. Иногда, после тяжелого, утомительного рабочего дня, нам необходимо отдохнуть, побыть подальше от съемочной площадки, привести мысли в порядок. Смотреть одно и то же по несколько раз подряд – это здорово утомляет. Вы же сами творческая личность – должны понимать.
     Она ласково погладила Константина по ежику волос и по подбородку. Тот ответил ей поглаживанием своей ручищей тонкой шеи Ольги, а потом осторожно добрался и до спины несколько пониже лопаток.
     - А как же последняя сцена…
     - Да черт с ней! – пробасил Константин, даже не глядя на режиссера.
     - Даже с финальным страстным поцелуем?
     - Да! – рявкнул актер
     - Нет! С поцелуем надо разобраться! – оживилась Ольга. – Это очень важная сцена. Будем смотреть.
     - Да. Я хотел сказать, чрезвычайно важная. Ее надо отработать сейчас, - согласился актер. – Серега, перематывай на нее.
     - Понял!
     Герой на экране быстро прополз поле, протиснулся в залу и через мгновенье уже заключил в своих объятиях героиню.
     - Так, стоп! – скомандовал режиссер. – Ольга, тебе слово.
     - Хм… - многозначительно промычала актриса, разглядывая изображение объятий.
     - Слушаю, - сказал режиссер.
     - Ага. Все понятно. Первым делом уберите детей, - сказала она, хмуря лицо. – Это так пошло. Наши романтические крепкие объятия, неземной по страсти поцелуй и вдруг… дети.
     Сергей нажал на клавишу на своем всемогущем пульте, фигурки детей исчезли с экрана.
     - Звук детского смеха тоже должен исчезнуть, - продолжила Ольга. - К тому же не совсем понятно, над чем они могут смеяться. Маленькие еще, чтобы понимать всю глубину таких высоких чувств.
     - Это понятно, Ольга, дальше, - нетерпеливо прервал ее режиссер.
     - Дальше. Снимите с Константина эту мерзкую шинель. Ею он измажет мне дорогой пеньюар. Будем считать, что он снял ее, когда шел ко мне через залу.
     - Хорошо.
     На экране шинель исчезла, и Константин остался в серой от грязи рубахе, совершенно протертых галифе и разбитых сапогах.
     - Меняем рубаху, - продолжала руководить процессом Ольга. – Делаем ее белой, или хотя бы чуть менее грязной. Один рукав пусть будет оторван, пусть зрители видят сильную мужественную руку героя со шрамом от вражеской сабли.
     Изображение на экране менялось точь-в-точь с указаниями.
     - И на груди рубаха пусть также будет разорвана, шрам с рубчиками должен быть виден.
     - А объятия? – спросил Сергей.
     - Сделай так, чтобы были видны и объятия, и шрам. Все должно быть на месте. И еще не забудь облагородить эти мерзкие галифе и сапоги.
     - Постой, милочка, - вмешался режиссер в процесс. – А откуда у героя, только что вырвавшегося с поля боя вдруг новая одежда и обувь.
     - Евграф Моисеевич, - лукаво улыбаясь, проговорила Ольга. – Как вы не понимаете таких очевидных истин. Вы же маститый режиссер. Этот фильм - сказка, причем романтическая. Почему бы герою на поле боя не быть во всем поношенном, а перед героиней появиться в образе романтического мужчины-мечты, в нормальной, не вызывающей отторжения, одежде? Вообще, как эта грязь может сочетаться с романтикой? Неужели вы думаете, что кому-то будет приятно смотреть, как вырвавшийся с боя молодой человек припадает к губам своей возлюбленной в таком виде. Они целуются, обнимаются, а вокруг кучи грязи, глины, и еще непонятно чего. Нужна ли такая правда нашим зрителям? Нет, конечно. Им надо, чтобы вокруг все было красиво и жизнерадостно и ничего не напоминало об ужасах войны. Так?
     - Вообще-то верно. Пусть будет по-твоему, - согласился режиссер.
     Сергей послушно выполнял все указания актрисы. Его пальцы очень быстро скакали с одного тумблера на другой, с кнопки на рычаг. Превращения героя происходили очень плавно, буквально на глазах зрителей. Грязная рубаха постепенно превращалась в чистую, и рвалась в соответствии с заказом актрисы, стоптанные сапоги выпрямлялись и зашивались, пыль и грязь с них исчезала, уступая место ваксе и блеску, галифе также штопались и выглаживались, принимая свой первоначальный, легко узнаваемый вид.
     - Так…хорошо, - сказал удовлетворенно Ольга. – Приодели мы тебя, Костик, теперь возьмемся за самое главное.
     - Ага, давай! – улыбаясь, сказал Константин.
     - Сережа, поверни камеру вокруг обнявшейся пары, - мягко приказала Ольга.
     Сергей повиновался, и камера послушно начала медленный облет вокруг героев.
     - Так, стоп! – скомандовала Ольга. – Останови в таком положении.
     Камера показывала героиню со спины.
     - Положи одну руку Константина на мое обнаженное и загорелое плечо. Спусти немного сорочку на руку, только не рви бретельку, оставь соблазнительную обнаженность для впечатлительных зрителей.
     - А вторую руку положи чуть пониже талии, - добавил актер.
     Ольга лишь хитро подмигнула и улыбнулась Константину.
     - Ладно, положи там. Спину сделай мне более выгнутую – героиня тянется к своему возлюбленному, плечи расправь, подними подбородок, разметай красиво волосы по плечам, подкрась их немного в каштановый цвет, блеску сделай побольше.
     Все было исполнено в точности.
     - Отлично. Теперь приблизь лица героев.
     Камера дала крупный план прильнувших друг к другу губами Константина и Ольги.
     - Пусть героиня закроет глаза… Нет, пусть они у нее будут чуть-чуть приоткрыты – она должна видеть своего героя, сквозь ресничную поволоку.
     - А у героя они пусть будут открыты, - вставил Константин. – Он тоже хочет видеть свою королеву.
     - Нет, Костя, извини, но здесь ты ничего не понимаешь, - решительно сказала Ольга. – Глаза у героя должны быть полностью закрыты.
     - Почему это?
     - Почему? Да потому, дорогой. Таков мозг мужчины, - с хитрецой в голосе произнесла Ольга. - В этом-то и есть его сила, когда глаза героя закрыты, он представляет свою героиню еще более красивой, чем она есть на самом деле. В этот момент она ему кажется богиней. Вот почему я и говорила о руках – они здесь играют ведущую роль. Осязание выступает на передний план.
     - Оленька, ты ничего не забыла? – улыбаясь, сказал режиссер.
     - Вроде нет. А что?
     - У героя же нет руки.
     - Ах, да… Точно…. Из головы вылетело.
     - Не забывай.
     - А мы сделаем так, Евграф Моисеевич. В этом кадре у героя не будет никаких физических изъянов. Это же сцена романтическая, так зачем же зрителям напоминать о войне. Пусть уж лучше они смотрят на такую романтическую пару, где абсолютно здоровые, неимоверно красивые люди… - она дернула бровками и посмотрела на Константина, - …переживают такие высокие чувства.
     - Тебе легко говорить, а как же любители выискивать киноляпы и прочие злодеи от кино?
     - Черт с ними! Если на презентации вас кто-нибудь спросит, вы скажите, что несмотря на все ужасы войны, которые присутствуют в фильме, это, прежде всего, романтическая история, поэтому и в финальной сцене герой появляется совершенно обновленным. Война искалечила его морально, физически, а любовь красивой женщины полностью исцелила и преобразила. Люди, когда им это говорят, многое прощают фильму.
     - Ты меня удивляешь, Оленька, - качая головой, проговорил режиссер. – Умна не по годам. В отличие…
     - Евграфыч, ты не бузи, - серьезным тоном проговорил Константин, напуская на себя грозный вид. – Я понял, в чей камень этот огород. Запомни, я всегда смогу уйти к Лепехину, и тогда ты останешься ни с чем.
     - Хорошо, Костя.
     - Константин Ромуальдович.
     - Константин, - согласился режиссер.
     - Договорились, - сказал актер. – Продолжайте.
     - Спасибо, что разрешил, - снисходительным тоном проговорил Евграф Моисеевич. – Оля, так что ты хотела еще предложить?
     - А я уже сказала все, что хотела. К романтическим историям люди всегда относятся более благожелательно, чем к драмам и, соответственно, прощают режиссерам и актерам подобные маленькие технические нестыковки.
     - Ладно. Тогда вставим здоровую руку в эту сцену. Сергей, сделай.
     - Уже сделал.
     - Молодец, - сказал режиссер. – Еще что-нибудь, Ольга?
     - Нет. У меня все.
     - Ладно, тогда смотрим еще раз и расходимся.
     Экран потух, а потом зажегся вновь. И снова главный герой змеей проползает по каменистым окопам, его рука-протез позволяет ему пробираться между воронок от взрывов более проворно, чем с обыкновенной рукой. Его лицо, несмотря на происходящий вокруг ад, полно решимости достичь заветной цели. Герой добирается до места, проскальзывает в щель и, пробежав небольшое расстояние до окна, где стоит героиня, полностью преображается из заросшего грязью солдата в статного красавца, который обнимает и крепко целует героиню. В это время неизвестно откуда слышится детский смех.
     - Что это еще такое?! – хмурясь, крикнула Ольга. – Я же сказала, убрать все, что связано с детьми!
     - Забыл… извините… - сбиваясь и виновато улыбаясь, проговорил Сергей. – Сейчас уберу.
     - Ладно, - снисходительным тоном произнес Константин. – Ты убирай, а нам с Ольгой необходимо отдохнуть. Сегодня был очень трудный день.
     Он подал ей руку, и Ольга грациозно спорхнула с дивана, на котором сидела все это время. Актерская пара, прижавшись друг к другу и не попрощавшись, медленно удалилась из просмотрового зала. Сергей и Евграф Моисееввич, не говоря ни слова, проводили их взглядами.
     - Да… - протянул Сергей. – Вот так всегда.
     - Не волнуйся ты так, - весело сказал режиссер. – Это продлится неделю, не больше.
     - Правда?
     - Поверь мне.
     - Хм…
     - А теперь покажи мне, как осуществлять перемотку на твоем пульте и вставлять вычеркнутые ранее сцены.
     - А зачем вам это, Евграф Моисеевич? Я же и сам могу.
     - Говори, - решительно произнес режиссер и, хмурясь, посмотрел на своего помощника.
     Сергей не стал больше спорить, несколько раз объяснил и показал наглядно режиссеру, какие манипуляции нужно совершить, чтобы быстро промотать сцены и вставить, ранее удаленные фрагменты, добавить кое-какие эффекты. Евграф Моисеевич схватывал все на лету и через минут десять уже достаточно уверенно выполнял такие простейшие операции.
     - Так. Я все понял, - сказал режиссер своему помощнику. А теперь, Сережа, будь добр, принеси мне пару пирожных из буфета.
     - Может лучше позвать…
     - Не надо никого звать! Принеси! - он, не мигая, уставился на помощника.
     - Понял. Сейчас быстренько сбегаю.
     - Не надо быстренько.
     - Понял. Схожу медленно, не торопясь и выберу вам самые лучшие.
     - Молодец, - похлопал его по плечу режиссер. – Ступай. И закрой за собой дверь.
     Когда Сергей покинул кинозал, Евграф Моисеевич уселся в кресло за пультом и принялся что-то колдовать над ним. Через некоторое время он удовлетворенно хмыкнул и нажал кнопку для воспроизведения.
     По залу разлился сумрак, а на экране замелькало изображение. Главный героя ползет по уже знакомой местности, а прямо в упор по нему отчаянно лупит вражеский пулемет. Герой неестественно дергается, но продолжает ползти. Каждый взрыв, который гремит, бьет по герою, но тот продолжает ползти. Кровь с героя льет как от носорога. Вся борозда за ним превращается в один кровавый след. С каждым новым ракурсом камеры красной жидкости становится все больше и больше. Герой ползет, потом просачивается под землю. Вот прекрасная зала, где нет войны, но герой весь в крови, которая продолжает литься с него ручьями. Он идет к героине, обнимает ее, целует, продолжая обливаться кровью. Вдруг экран вспыхивает – взрыв бомбы. От пары ничего не остается, но слышится заливистый детский смех. Конец фильма. Режиссер несколько раз промотал свою редакцию фильма. При просмотре он довольно хмыкнул, и под занавес подхватил детский смех.
     - Вот это финал! - сказал он удовлетворенно и отключил изображение.
     Через полчаса возвратился Сергей с пакетиком пирожных и стаканом дымящегося кофе.
     - Евграф Моисеевич …
     - Оставь себе. Съешь, тебе они нужны более, чем мне, - проговорил режиссер и удовлетворенный ранее увиденным на экране быстро исчез из просмотровой. – Завтра увидимся. Пока, - кинул он уходя.
     - До завтра… Евграф Моисеевич… - Сергей с удивлением посмотрел вслед своему шефу.
     Как только за режиссером закрылась дверь, в зале вновь вспыхнул экран. Это Сергей решил посмотреть кино еще раз. Он посмотрел конечную версию, которую только что так долго вымучивали, и сморщился, в особенности в том месте, где герой с героиней заключают друг друга в крепких объятиях и обмениваются страстным поцелуем.
     - Да уж, - невесело пробурчал Сергей. – Финал ни к черту!
     Потом он включил сохраненную в памяти пульта версию режиссера с фатальным концом. Посмотрел он ее с большим интересом, временами ухмыляясь.
     - Хм.… Вот это уже лучше, - сказал он себе. – Тоже не фонтан, но задумка не плоха. То ли дело моя версия!
     Экран вновь высветил знакомую картину с преодолением героем трудностей окопной войны и проникновением в прекрасную залу. Вот герой уже подходит к героине, которая раскрывает для него свои объятия. Все действие идет без изменений, как это было в окончательной версии, но когда герои заключают друг друга в объятия, лицо Константина внезапно меняется. Вместо правильного овала лица с выдающимся подбородком и прямым носом возникает голова Сергея, которая страстно впивается губами в губы Ольги. Герои стоят, почти не шевелясь, не в силах оторваться друг от друга. А вокруг слышится заливистый, звонкий детский смех.