Млечный Путь
Сверхновый литературный журнал


    Главная

    Архив

    Авторы

    Приложения

    Редакция

    Кабинет

    Стратегия

    Правила

    Уголек

    Конкурсы

    FAQ

    ЖЖ

    Рассылка

    Озон

    Приятели

    Каталог

    Контакты

Рейтинг@Mail.ru



 






 

Эльвира  Вашкевич

«Ваше благородие, госпожа удача…»

    Глава седьмая. «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»
    
     Фуражку, затертую, пыльную, с кровяным пятном на когда-то белой ткани, передавали по кругу. Слышались невнятные восклицания, кто-то сказал раздумчиво:
     - Оно, конешно, дурость, но все ж… - и еще один патрон глухо звякнул, брошенный в фуражку.
     Жорка стоял растерянный, покрасневший чуть не до слез, заглядывал искательно в глаза солдатам, те понимающе усмехались, похлопывали его по плечу.
     - Ты это… Георгий… Победоносец ты наш… - замявшись, сказал Пахомыч. – У меня-то шестилинеечка, - он встряхнул любимую винтовку, потупился смущенно, - так что патронов дать не могу. Ты ж понимаешь. Но вот… - и протянул Жорке на заскорузлой ладони табачный кисет, шитый мелким бисером. – Подарили мне как-то. Да. Девка подарила, - Пахомыч улыбнулся криво. – И у меня когда-то девка была. Ну, бери, бери, егерь, пусть тебе на счастье будет.
     Жорка взял молча, не зная даже, что и сказать. Вспомнился давнишний вербовщик, и старенькая «Победа» будто бы даже повернулась на запястье, ловя стеклом луч уходящего солнца. «На счастье… - думал Жорка, - все мне что-то на счастье стараются. А я им что?» Но при всем желании нечего ему было дать взамен, потому и краснел до невыносимости, даже плакать хотелось.
     Незаметно подошел сзади капитан, отвел Жорку в сторону.
     - Они тут, Георгий, сами разберутся, - сказал. – Все для вас подготовят, вы же понимаете, - Жорка понимал, но все равно казалось неудобным, неловким оставить солдат. – Нет, Георгий, вы меня послушайте, - настаивал офицер. – Вы же, простите, не на плац-парад идете. Вам по тылам пробираться, причем – противника. Опасное дело. Конечно, коли пули ищете, то можете идти, как есть. А вот ежели с умом, то переодеться бы.
     - Это как? – не понял Жорка. На его взгляд, выглядел он вполне нормально. В духе времени. Штаны пузырями на коленях, белая рубаха, ботинки. Что еще надо?
     - Это в гражданское! – рявкнул капитан, удивленный непонятливостью всегда столь разумного егеря. – В местную одежонку надобно. Вот, тут ребятки поднесли, собрали, что у кого есть.
     Из-за пухлой капитанской спины выдвинулся серб. Такая же смущенная, как у Жорки, улыбка прорезала его загорелое лицо. В руках он держал стопку одежды, а из-под мышки выглядывали носки кожаной мягкой обувки, в точности такой же, как на нем самом.
     - Опанки, - пояснил серб, поймав Жоркин взгляд. – У нас все в таких ходят.
     Жорка кивнул, принимая одежку. Опанки смахивали на тапочки с прицепленными к ним длинными кожаными лентами. «Лапти местные, - решил Жорка с усмешкой. – Но ничего, удобные, похоже. Мягкие. В дороге хорошо».
     - Переодевайтесь, Георгий, вам в путь скоро, - капитан кивнул на поросшую лесом горушку, из-за которой уже едва-едва видны были солнечные лучи. Блеклый лунный блин завис в темнеющем небе.
     - Спасибо… - бормотал Жорка. – Даже и не знаю, чем благодарить…
     - Оно не за благодарность, - отозвался серб и пошел вслед за капитаном, не оглядываясь.
     Зато обернулся капитан.
     - Георгий… дай вам Бог, - сказал он. – Ежели получится… ну, бывает ведь, и батюшка благословил… спасите их всех…
     И, не дожидаясь ответа, ушел быстро, вздергивая на ходу плечи и качая головой.
     Переодевшись в домотканое сукно, Жорка сам себя не узнал, глянув в услужливо подсунутый Пахомычем обломок зеркала. Из стекла смотрел на него натуральный серб в войлочном колпаке, лихо надвинутом на одну бровь, в наброшенной небрежно на плечи серой курточке.
     - Хорош парень! – ухмыльнулся старик. – Все девки твои будут!
     - Да мне все не нужны, дедусь, - улыбнулся в ответ Жорка. – Мне б одну только…
     Вновь подошел капитан, помялся, потянул из кармана небольшой сверток.
     - Вот, Георгий, вам это, - развернув тряпицу, офицер показал маленькую складную трубу, схваченную серебряными, чеканными кольцами. – Это Павла Иваныча, корнета нашего, что погиб давеча, - пояснил. – Отослать некому, сирота он был, одинокий. А трубку эту, насколько я знаю, ему девушка подарила, то ли невеста, то ли просто знакомая. Так вы возьмите, Георгий, я думаю, он бы и сам вам эту трубку в дорогу дал. Не от меня примите, от него…
     Провожатым вызвался сербский мальчишка, босой, в одних драных штанах. Он бежал впереди Жорки бодро, скаля белые зубы, оглядывался – идет ли за ним русский, хохотал невесть от чего. Когда проходили мимо свежих могил, пацан посуровел, задергал желваками, сжал кулаки, залопотал что-то. Жорка только и понял, что все семейство паренька там схоронено, и клянется мальчишка мстить, сколько жить будет. Жорка лишь вздохнул.
     Когда же совсем стемнело, провожатый остановился, махнул вперед рукой, указывая направление. С трудом подбирая русские, чужие ему слова, пояснил:
     - Туда тебе надо. Иди. Там жилье, люди. В бедные хаты иди. Там примут. Не выдадут.
     И ушел, совсем по-взрослому пожав руку на прощанье. Жорка же, поглядев пареньку вслед, еще повздыхал немного, вскинул на плечо винтовку и побрел в неизвестность. Под ноги упрямо лезли древесные корни, и сквозь тонкие подошвы опанок Жорка чувствовал каменистую, высохшую под летним солнцем землю.
    
     * * *
    
     В дрожащем лунном свете Жорка углядел темные кучи, словно бы небрежно наваленные на склоне горушки. Догадался – дома. Побродил еще меж ними, шарахаясь от собачьего лая, выискивая самую бедную хатку. Нашел на самом краю поселения, притулившуюся к обрыву.
     - И как они тут живут? – удивился Жорка. – Ведь пара дождей, оползень, и привет домику. Ухнет, никто и костей не соберет.
     Видно было, что уже половина огорода так и уползла вниз вместе с переломанным, подгнившим плетнем.
     Жорка поскребся в окошко, прижимаясь к стене, прячась от лунного света. Когда же увидел бледное пятно лица за стеклом, забормотал тихонько:
     - Я русский. Сказали к вам идти… - и почувствовал себя донельзя глупо. Ведь сам бы ну ни в жисть не открыл бы двери, когда б так представились. Ну, русский. И что с того?
     Но обитатели домика, видно, думали иначе, и двери призывно распахнулись. На пороге стояла женщина, укутанная в платок, босые ноги ее неуверенно переступали. Она махнула рукой, приглашая в дом, и исчезла где-то во внутренней темноте. Жорка вошел, ежась испуганно. В густом мраке наткнулся на что-то круглое, твердое, ушиб колено. Резко пахло чесноком, луком, и еще чем-то кисловатым, молочным. Жорка чихнул. Хозяйка засмеялась негромко, в руках ее затеплился огонек в масляной плошке. Дрожащий, этот огонек неуверенно освещал тесную комнатенку, перегороженную печкой. У входа стоял бочонок, о который Жорка и расшиб колено.
     - Заходи, не стой там, - пригласила женщина. Платок сполз с ее головы, и Жорка ахнул: она оказалась неожиданно молода и потрясающе красива. Черные косы сползали по плечам, блестящие глаза смотрели лукаво, розовые губы морщились в улыбке. Жорка покраснел густо, отвел взгляд – уж больно тонкой была рубашка у хозяйки.
     - Мне б переночевать, - тихо сказал и кашлянул неуверенно. Просьба показалась дикой, неуместной, и захотелось уйти. «Лучше бы под деревом уснул», - отчего-то сердито подумал Жорка.
     Но хозяйка только кивнула, продолжая улыбаться радостно, будто дорогого гостя привечала, знакомого издавна. Выставила на стол миску, полную овощей, тарелку с сыром, положила головку лука, махнула рукой: подходи, мол, ешь. Жорка робко присел на трехногую табуретку, пристроил винтовку рядом, взял неловко кусочек сыра. Женщина уселась напротив, подперла ладонью подбородок, глядела улыбчиво.
     - А вот турок вы тут не видали? – спросил Жорка, с трудом проглатывая сухой, острый сыр.
     - Турки далеко ушли, - блеснула она глазами и улыбкою. – Сейчас спокойно. Хорошо.
     - А обоз? Обоз турецкий? – заволновался Жорка. Неужто упустил? Неужто не догнать уже? «Ни фига! Не дамся!» - злобно подумал он.
     - Обоз? Обоз вчера прошел мимо, - ответила хозяйка. – Солдаты там. Много.
     Жорка облегченно вздохнул. Много солдат – это неважно, ерунда это. Главное, что не так далеко уйти успели. К тому же, он налегке, а туркам – возня с пленными, да и медленно обозы двигаются. Жорка вспомнил старое правило: максимальная скорость обоза – это скорость хромой, паршивой клячи, привязанной к телеге.
     - А женщин вы там не видали? – поинтересовался он на всякий случай. Может, еще и не тот обоз хозяйка углядела.
     - Были, были женщины, - закивала она. – А что, тебе женщины нужны?
     Она засмеялась было, потом как-то враз пригорюнилась, опустила голову. Косы, расплетаясь, укрыли плечи.
     - Вы что это? – Жорка даже сыр уронил, увидев блестящие слезинки, скатывающиеся по румяным щекам. – Что плакать-то? Зачем? Или случилось что?
     Он засуетился, подсел к хозяйке, заткнув берданку куда-то в угол – неудобным показалось ему с винтовкой да к женщине. Она пригорюнилась совсем, положила голову ему на плечо, заговорила быстро, мешая сербские и русские слова. Жорка понимал все каким-то странным наитием, и мнилось ему, будто давным давно знает сербский язык.
     Женщина говорила о том, как выходила замуж, пыталась описать свадебное платье, шитое специально к торжественному дню, звон колоколов церквушки, где венчались.
     - А давно? – глупо спросил Жорка. Ей на вид было никак не больше двадцати лет.
     - О! Давно, давно, - замахала она руками. – Очень давно!
     Мужа убили турки. Сыночек махонький, оставшийся у нее от короткого семейного счастья, зимою помер от неведомой болезни. Сначала кашлял долго, а потом перестал, замолк, и в одну ночь, подойдя покормить, она нашла его холодного, посиневшего, и крошечные ручки были сжаты крепко в кулачки, так и не удалось разжать. Она осталась одна.
     - Жалость-то какая, - Жорка бережно похлопал ее по спине, приобнял, и она, всхлипнув горько, прильнула к его груди, крепко охватывая его плечи руками.
     - Оставайся, оставайся, - зашептала хозяйка, быстро целуя куда-то около уха. – Зачем тебе другие женщины? Зачем тебе обоз? Турки… Оставайся. Сейчас тут хорошо, спокойно. Дом. Хозяйство.
     Она вскочила, слегка отстраняясь, сбросила шерстяной платок, стала перед ним, оглаживая себя ладонями. Тонкая рубашка туго обтянула ловкое тело, и Жорка задохнулся. Уж очень была она хороша. Руки его сами протянулись – дотронуться до этого чуда женской прелести, что было так близко, совсем рядом, предлагалось ему с такой искренней нежностью.
     - Оставайся, - шепнула она еще раз, склоняясь к его губам, поцеловала жарко, скользя пальцами по шее. И рассмеялась, закидывая черноволосую голову. Кудрявые пряди стекали по ее груди.
     Жорка уже обхватил тонкую талию, потянул женщину к себе, и вдруг, глянув в ее глаза, замер. Усмешливо и нежно смотрел на него левый, прозрачно-голубой глаз, и печально-угрюмо правый – густо-карий. Пушистая русая прядь волос метнулась в темном углу, тонкое лицо Машеньки дрогнуло, расплываясь слезами, и Жорка вскочил с криком невнятным, как кричал на боевом поле, бросаясь в атаку на турков.
     - Куда ты? Куда? – женщина вздрогнула, как от удара, попыталась схватить Жорку за руку. – Зачем?
     - Отойди! Оставь! Не хочу! – выкрикивал он невнятно, отталкивая мягкое, гибкое тело, пытающееся прильнуть к нему, остановить, не пустить. Выдрался как-то, схватил берданку, подхватил котомку, брошенную на бочонке, выскочил за дверь. Хозяйка шагнула через порог следом, остановилась, глядя в упор разноцветными глазами.
     - Думаешь, вернешь ее? – зашипела, хмурясь. – Не-еееет, не выйдет. Забудешь. Сам забудешь. Бросишь.
     - Не дождешься! – Жорка сплюнул злобно, поднял винтовку угрожающе. – Уходи, ведьма. Никогда я женщину не ударил, но сейчас… - его палец плавно лег на курок. – Убирайся.
     - Ну-ну! – рассмеялась женщина с кошачьей свирепостью. – А все ж не выйдет у тебя ничего, попомнишь мои слова, Победоносец, - и, сплюнув в его сторону, ушла в дом, гулко захлопнув за собой двери.
     Жорка прислонился к косому плетню, тяжело дыша. Винтовка дрожала в его руках, словно ей тоже было страшно. Масляный светильник за окном рассыпал радужные искры, совсем как когда-то бриллиантик в обручальном Ленкином кольце.
    
     * * *
    
     Жорка бежал от деревеньки без памяти, натыкаясь на деревья, продираясь через колкий кустарник. Как еще шею себе не свернул в горах – неведомо. Видно, действовало батюшкино благословение. Остановился только тогда, когда вовсе дыхания хватать перестало, а в боку разрывами запульсировала боль. Оглядевшись, Жорка не увидел даже намека на жилье, не было слышно брехливых собак, лишь звезды равнодушно глядели с высоты, да луна расплывалась белесым блином в небесах. Жорка развел костер, предусмотрительно схоронив его под корнями громадной ели, да так и сидел без сна, вздрагивая иногда от непрошедшего еще жаркого страха.
     Почти что под утро, когда на небе появились светло-серые полосы, к костру пришел Кровяной Нос, покряхтел, усаживаясь поудобнее. Зажимал он руками развороченный осколком живот, и кишки его, сизые, подернутые в некоторых местах кровавостью, тянулись следом. Жорка не испугался, только мотнул головой, приветствуя давнего товарища.
     - Что, Победоносец, влюбился? – спросил Кровяной Нос, подбирая собственные внутренности. – Ну, это ничего, это здорово даже. Вот была у меня одна… эх… А я, дурень, на войну сбежал. И чем думал, спрашивается?
     - Не мозгами, факт, - с другой стороны костра присел Товарищ Сухов, необычайно бледный. Левое плечо его разворочено было полностью, из кровавых ошметков торчали белые, зубастые костяные осколки. – Нечего было на войне этой делать, - вздохнул. – Ну да ладно, наше дело прошедшее. А вот ты, Победоносец, что себе думаешь?
     Жорка пожал плечами.
     - Может, чайку вам заварить? – предложил зачем-то. На костерке уже побулькивала вода в котелке. – Правду говорили, что ночи в горах холодные.
     - Ночи холодные, - согласился Кровяной Нос, протягивая ладони к огню. Из жуткой раны его выскользнула длинная сероватая змея, свернулась кольцами у костра. – Да нам уже не холодно, Победоносец, сам же понимаешь, - он улыбнулся блекло, кивнув на свой живот. – Ты действительно ответь, куда путь держишь? За Машенькой своей?
     - Угу, - кивнул Жорка. – За ней. Знаете, ребята, я ведь и женат бы, и все такое. Ну, не пацан сопливый, это точно. Но она… Правду сказали – ангел медицинский. Ну, это кому медицинский, а мне – просто ангел.
     - А не боишься, что такой же гнидой окажется, как Ленка твоя? – спросил Товарищ Сухов, доставая из Жоркиной котомки кулечек с чаем. Бросил заварку в котелок, втянул с удовольствием горьковатый аромат. – Хороший чаек, Победоносец, не то, что у нас – химия сплошная. Нос, попробуй, не пожалеешь.
     - Нет, не будет она такой, как Ленка, - Жорка налил себе чаю в кружку, куснул сахар. – Она совсем другая. Ребята, да вы б только на нее посмотрели!
     - А мы и смотрели, - с ухмылкой заявил Кровавый Нос. Призрачная кружка качалась у его лица, и пар поднимался вверх, оседая каплями на небритом лице. – Думаешь, чего сейчас пришли-то?
     - А чего, действительно? Не лежится? – вздохнул Жорка, дернув плечом.
     - Да тебе, дурню, помочь хотим, - засмеялся Товарищ Сухов. – Победоносец, сахарку-то дай!
     Жорка протянул друзьям кусковой сахар в тряпочке, смотрел почти что без удивления, как пальцы их проходят сквозь сверток, но у каждого в руке оказался кусок невесть каким чудом.
     - Слушай сюда, Победоносец, - наклонился к Жорке Кровавый Нос. – Утречком пойдешь правее, до следующей горушки. Там ориентир – не промажешь – ель с дубом переплелись, стоят два дерева здоровенных, обняв друг друга. Вот от этих деревьев пойдешь пряменько, да и следы увидишь, это точно. В деревни не заходи, сам видишь, на что нарваться можешь. Стерегут тебя везде. Тропы горные тоже не для тебя. Старайся обходить. Еще что… - он помолчал, прижмурился, отхлебнул чаю.
     - А еще из горных ручьев не пей, - подхватил Товарищ Сухов, улыбаясь тонко. Глаза его – печального философа – смотрели раздумчиво. – Турки воду травят. Привязывают, понимаешь ли, на колышке внутренности бараньи, и – готово дело. Насмерть. Такие вот дела. Как видишь, даже особой химии не требуется.
     - Понял, - кивнул Жорка. – Так мне ж продуктов не хватит. Ребята собрали, что могли. Мяса вот вяленого… Хотите, кстати?
     - Да мы как бы бестелесные, - засмеялся Товарищ Сухов.
     - Понял…
     - Хорошо, если понял, - Товарищ Сухов помолчал. – А за продукты и воду не беспокойся. Благословение у тебя есть, так что – пошлют, увидишь. Будет тебе помощь в твоем деле, ежели, конечно, себя не замараешь, - он строго похлопал Жорку по плечу, и тот почувствовал прикосновение твердой ладони. – И еще запомни. Правило первое в горах: если тебе кажется, что ты хорошо спрятался, значит, тебя видно, как на ладони. И наоборот: коли мерещится, что глаза чужие отовсюду на тебя пялятся, значит, незаметен ты никому.
     - Угу, - согласился Жорка. – Первое правило психиатра: если у вас паранойя, это еще не значит, что вас не преследуют.
     Посмеялись негромко, подмигивая друг другу, вспоминая былые времена, карельский лагерь, невысокие березки, прижимающиеся к ограде, песни по вечерам под гитару, в точности, как в пионерском детстве у костра.
     - Так обоз где? – переспросил Жорка.
     - Русским языком объясняю – дойдешь до следующей горушки, а от деревьев приметных прямо побредешь, там следы увидишь, - нахмурился Кровяной Нос. – Если поторопишься, да мозгами подумаешь, сможешь еще и вперед обоза забежать, засаду устроить.
     - Ясненько, - кивнул Жорка. – Постараюсь, конечно, мозгами подумать, а не чем другим…
     - А дрались вы лихо, - хлопнул его по плечу Кровяной Нос. – Знатный бой был! Мы видели.
     Жорка закраснелся, полез было в котомку, чтоб показать приятелям подарок командира – трубку подзорную крохотную, но когда поднял голову, никого у костра не было, словно приснилось ему все.
     - Эх, жаль… - понурился Жорка. – Как бесы – так въяве приходят, а как друзья – только во сне…
     Он загрустил было, но когда наклонился снять котелок с огня, углядел в траве след десантного ботинка, направленный вправо от стоянки. В точности в ту сторону, в которую Кровяной Нос указывал.
     - Спасибо! – шепнул Жорка, водя пальцем по ребристому следу. – Ох и спасибо, братаны…
     Первый луч солнца метнулся из-за горы, уткнулся в стекло часов, и в Жоркино лицо ударил солнечный зайчик, ослепив на мгновение. Из котомки выпала колода карт, рассыпалась в траве. Пиковая дама лежала картинкой вверх, протягивая с нахальной улыбкой тюльпан. Иконка Георгия Победоносца, затянутая в пластик, накрыла карту, и лишь виден был алый цветок, поблескивающий масляно в солнечном луче.
    
     Глава восьмая. Один в поле…
    
     Чудные деревья – ель с дубом, переплетенные объятием, оказались именно там, где и говорил Кровяной Нос. Да Жорка, собственно, и не сомневался ни секунды. В последнее время он как-то искренне начал верить в чудеса, даже потихоньку стал вспоминать молитвы, слышанные в детстве, сбивался на «Отче наш» и только повторял, крестясь искренне:
     - Господи, спаси и помилуй нас, грешных!
     Дальше дорога была трудной и мрачной. Горы, издали казавшиеся мягкими и пушистыми, покрытыми пышным зеленым покрывалом, при ближайшем рассмотрении оказывались каменистыми, густо заросшими непроходимым кустарником и лесом. Жорка пробирался меж деревьев, хоронился в кустарнике, был весь ободран и исцарапан. Дважды натыкался на ручьи, но воду пить не рискнул, хоть и оставалась последняя фляга.
     - Дождика подожду, - говорил он, с надеждой посматривая в безоблачную небесную синь. Дождя же не было, как назло.
     Следы прошедшего небольшого обоза Жорка тоже обнаружил быстро, хоть никогда и не был следопытом. Увидев же вдавленную в сухую землю колею, завел глаза вверх, поблагодарил приятелей, обретающихся неведомо где. Но по следам не пошел, как и советовали. Брел неподалеку, вздрагивая от каждого лесного шороха. В долинах попадались деревни, сожженные безжалостно, некоторые развалины еще дышали густым, черным дымом. Людей же не было. Однажды Жорка наткнулся на колодец, обрадовался было – вода! Но вода воняла тухлой падалью и, заглянув в колодец, Жорка увидел застрявший глубоко внизу овечий труп.
     - С-ссуки! – выругался Жорка, сплюнув в колодец. – Твари поганые!
     И побрел дальше, считая глотки.
     Через пару дней он вышел к небольшой деревушке – дворов двадцать, не больше. Огонь над домами еще полыхал весело, похоже, подожгли совсем недавно, а за деревней виднелся уходящий хвост армии, поднимающий рыжую пыль вверх. Церквушка, бывшая когда-то деревенской гордостью, превращена была в груду камней, лишь крест, сбитый с дверей, лежал на развалинах чистый, светящийся прозрачно, и даже грязь и копоть не касались его. Жорка бросился в сторону, к деревьям, желая лишь схорониться подальше, пока не заметили, но резкий женский крик остановил его.
     - Машенька! – озарило Жорку, и он бросился на голос, перебрасывая в руки берданку. – Я щас, Машенька, не бойтесь!
     Но когда выскочил из-за угла, то никакой Машеньки не увидел. Старуха, замотанная в черное, с развевающимися седыми волосами, вопила, широко раскрывая беззубый рот. В руках ее была корзинка, которую она и держала со всею возможной цепкостью. Два турка, похохатывая насмешливо, пытались отобрать у нее корзинку. Бабка не давала, орала, плевалась, пинала солдат ногами. Один не выдержал, замахнулся прикладом. Старуха только вытянула шею, как птица, посмотрела на него злобным взглядом, и турок отшатнулся.
     - Шайтан! – завопил едва ли не громче бабки.
     - Эй, ребятки, а нехорошо ведь старого человека обижать, - Жорка неторопливо пошел к троице, замершей от неожиданности. – Ты, да-да, вот ты, пусти корзинку-то. Не твоя вещь. Отвали от бабки.
     Турки от такой наглости поначалу просто обалдели. Стояли, руки опустив бессильно, пялились во все глаза. Идет, понимаете ли, по улочке разваленной деревеньке парень. Весь из себя вида сербского, а речь – русская. Шпион!
     Дойдя до этой мысли в своих рассуждениях, турки схватились за винтовки. Бабка вскрикнула, ткнула ближайшего к ней солдата клюкой в ногу, но тот даже не шелохнулся.
     - Че ты в меня целишься? – оскалился Жорка. – Я вот тебе сейчас как прицелюсь, будешь знать!
     Он перебросил в руки берданку, но с тоской смертной думал, что не успеет уложить обоих. Эх, дурак, дурак, нужно было издали, из засады стрелять. Пока б кто очухался… И все хорошо было бы. А теперь? Стоит, как девка на свидании у памятника Маяковскому, а два вполне грамотных солдата на прицел берут. Вот, блин, ситуация…
     Дуло берданки угрожающе двигалось, утыкаясь то в одного, то в другого турка. Те бледнели до серости, слизывали с губ пот, но с места не сдвигались. Стояли насмерть.
     «Кабы калаш, так и взвод бы этих положил, - с унынием тоскливым думал Жорка. – А тут… пока перезаряжу, так из меня уже ежика сделают… Тьфу, не ежика, а дуршлаг, но разницы нет, все одно – труп…»
     Странно вот только, что в этой безнадежной ситуации колдовской холодок пришел, защекотал сердце предчувствием фарта, огладил лицо нежно, будто Мария Владимировна ладонями прикоснулась.
     Старуха вдруг взвизгнула пронзительно, седая прядь волос ее встрепенулась, вылетев из-под платка. Турки дрогнули, и в этот момент корзинка, наполненная яйцами, с размаху опустилась на голову одного из солдат. Одновременно прозвучало два выстрела.
     Жорка не растерялся: увидев бабкино движение, тут же вскинул берданку и, уже не целясь, доверяя холодку подсердечному, нажал на курок плавно. Товарищ ударенного взмахнул руками, выронил винтовку свою, упал, нелепо распялившись на земле. Второй, дрожал, вытирал испачканное лицо, а по голове его стекали медленно белки и желтки, припорошенные уже вездесущей гарью и пылью.
     - Ах ты ж, засранец, - презрительно сплюнул Жорка, увидев мокрое пятно на штанах турка. – Обгадился с перепугу… эх… Ну и как тебя такого стрелять?
     Турок, сообразив наконец, что сейчас никто не будет его убивать, повернулся и припустил по улочке, петляя заячьи, вскрикивая на бегу.
     - Эх, Победоносец… - Кровяной Нос стал рядом с Жоркой, вздохнул печально. – Ну чем ты думаешь, чем? Где твои мозги?
     - При мне, - пожал Жорка плечами. – А что? Что не так-то?
     - Дурень… - протянул Кровяной Нос. – Ох ты ж и дурень. Вот сейчас этот гаденыш турецкий помчится со всех конечностей в свою часть. Доложится, что так мол и так. Напал на меня в деревеньке сожженной русский шпион. Выглядит так-то, глаза-нос-уши-волосы… или ты думаешь, что он тебя не рассмотрел? И устроят тебе веселую жизню, прям, как в сказке. В страшной.
     Жорка опустил голову. Приятель дело говорил, конечно, но сил не хватало поднять винтовку, выстрелить вслед убегающему врагу.
     - Слушай, все верно, - сказал. – Но не могу я! Ну, не могу в спину стрелять!
     - Э-эх… ручки у вас чистенькие… - сплюнул Кровяной Нос, и внутренности его, видные в жуткой ране, дрогнули, как желе в тарелочке. – Сопляки! Ничего сами сделать не можете…
     И, прежде, чем Жорка успел хоть слово сказать, Кровяной Нос вскинул автомат, и сухая, сердитая очередь грызанула деревенскую улочку, затянутую дымом. Турок подпрыгнул на бегу, вскидывая руки вверх. «Как балерина на афишке», - отстраненно подумал Жорка, прикрывая глаза. Бессильная слеза скатилась по его щеке. Когда же Жорка глянул на турка, тот уже лежал, прижимаясь к чужой, такой неласковой для него земле, и кровавая лужа впитывалась в горячую, летнюю пыль. А Кровяной Нос пропал, сгинул в одночасье. Старуха, похоже, никаких неожиданных визитеров не заметила, а, когда турок упал мертвым, взглянула на Жорку одобрительно: и правильно, живых врагов выпускать нельзя, они других приведут.
     Рядом заржала лошадь. Жорка обернулся. Два коня, привязанные к изгороди, перебирали нервно тонкими ногами. Огонь уже бежал по траве в их сторону, и кони, дико поводили глазами, закидывали головы, даже вскрикивали совсем по-человечески.
     - А-а-а… - Жорка не выдержал лошадиного взгляда, подскочил, рванул поводья. – Ну, давайте, брысь отселева! Чтоб духу вашего турецкого не было! – и хлопнул прикладом винтовочным по конским крупам. – Брысь!
     Кони, задрав хвосты, как сердитые кошки, помчались в сторону уходящих турецких войск.
     - К своим побежали, ишь ты… - Жорка вздохнул. Даже кони к своим стремятся, чуют, видно, что-то. И хоть бы кто спасибо сказал за его доброту!
     Старуха подошла к Жорке, потянула его за рукав.
     - Да ладно, бабушка, пойду я… - Жорка попытался было вырваться, а сам все вглядывался в старушечье лицо, особенно в глаза. Нет ли там подозрительной разноцветности. Но нет, оба глаза бабки смотрели пронзительно и ясно, отблескивая густой южной чернотой.
     Старуха продолжала тянуть его, и Жорка пошел покорно.
     Как оказалось, у бабки были целые апартаменты в подвале. Домик наверху тихо горел, а в подполе – тишь, гладь, красота. Припасы аккуратно разложены по полкам, на колченогом столике – традиционный острый сыр. Старуха махнула на табуретку: садись, мол, угощайся. Говорить она с Жоркой почти что и не пыталась. Накормила, ракии налила, показала бочонок с водой, вздернула бровь вопросительно. Когда же Жорка замотал головой, отказываясь, усмехнулась понимающе, сама зачерпнула ковш, выпила, демонстративно подмигивая. Жорка понял – воду предлагают хорошую, свежую. Наполнил все фляги, сам напился от души, даже в животе забулькало приятно.
     - Ну, спасибо, бабушка, - Жорка поднялся из-за стола, поддергивая штаны. – Я теперь не то что обоз, я черта лысого найду. Так уж хорошо поел!
     - Обоз? – старуха, видно, услышала знакомое слово, засуетилась, задергала вновь Жорку за рукав, усаживая его обратно за стол.
     - Ну да, обоз, - Жорка послушно сел, недоуменно глядя на бабку. – Там у меня невеста. Турки в полон угнали, вот я и бегу следом. Турок, значит, перестрелять, невесту забрать. Такие дела.
     Он старался говорить просто, понятно, чтоб даже эта сербская старуха могла понять русскую речь. И, похоже, она поняла. Заторопилась, объясняя свою печаль. Жорка понимал через пять слов шестое, но суть уловил. Внучка бабкина, отрада ее единственная, красота неописуемая, в том же обозе, где и Мария Владимировна, оказалась. Угнали турки так же, как и медсестричек батальонных. Старуха на колени падать пыталась, руки Жоркины целовать, просила, молила слезно – освободить внучку, привести ее домой. Потому как никого больше нет у бабки, одна она в целом свете. А девке позор-то какой в турецком гареме обретаться!
     - Да понял я, понял! – Жорка в который раз поднял падающую старуху. – Коли в том же обозе, так отчего ж… освобожу, конечно. Мне все едино, сколько там девок, турок-то все равно одно количество.
     Старуха закивала головой, объясняя, что обоз – тот самый. Видала она в телегах русских девушек, связанных, с синяками, но живых.
     - Ну, ежели до нее кто хоть пальцем… - Жорка, услышав про синяки, озверел, глаза его выкатились, побелели бешенством.
     Бабка замахала руками, пытаясь втолковать своему непонятливому гостю, что турки разве что побьют девушек, но и то – не особо сильно. Не захотят портить живой товар. А уж что еще – вовсе немыслимое дело. Девственницы везде ценятся, так что ежели его Машенька еще девственница…
     Жорка чуть бабку не пришиб от подобного предположения. Вовремя опомнился, опустил уже занесенную было руку. Старуха рассмеялась хрипло, добро так, подмигнула, налила еще ракии в кружку. И себе тоже. Подняла кружку:
     - За любовь! – сказала неожиданно ясно, четко выговорив русский тост. – Давай, за любовь!
     И Жорка выпил, крякнув от неожиданного удовольствия. И острый кислый сыр показался вкусным и сладким. Глянул еще раз в старушечьи глаза, убедился, что не появилась там предательская разноцветность, заулыбался.
     - Слышь, бабуля, а топора у тебя не найдется, часом? – поинтересовался Жорка, следуя за внезапно возникшей мыслью. Топор нашелся. Кроме топора, старуха насовала в Жоркину котомку всяких заедков, печений и солений, вздыхала, словно родного сына собирала на битву. Жорка отказывался, но не особо настойчиво – еда была нужна, на одном вяленом мясе с сухарями тяжело.
     Бабка проводила Жорку до околицы, долго стояла, глядя ему вслед, крестила. Благословляла на подвиг.
    
     * * *
    
     В лесочке Жорку скрутило. Ныл живот, дрожали колени, пот лил так, что рубаха мгновенно промокла и казалась ледяной даже под теплым ветром.
     - Ох, бабка, хороша была твоя ракия, но, видно, не по мне. Да сыр еще… - стонал Жорка, сидя со спущенными штанами под кустом. – Повезло еще, что тут не только крапива растет… - он утирался широким лопухом, тихо матерясь.
     Потом лежал, свернувшись зародышем, сжимая руками живот. Вспоминал приятелей, думал о том, что Кровяной Нос, наверное, мучился от боли там, в далеком лесу, когда снарядом разворотило ему брюхо. И сравнить это с мелким желудочным расстройством, конечно, нельзя.
     - А все вода… - бурчал Жорка, в очередной раз несясь под родной уже кустик. – Нахлюпался, как жаба после просушки. Дурак! Чем думал? Эх, правильно ребята говорили, нет у меня мозгов и не было никогда. Оттого и не думаю, потому как нечем.
     К вечеру Жорка очухался. Желудок еще напоминал о себе тупыми болезненными всплесками, ноги подрагивали от слабости, глаза заливал пот, но к кустику уже не тянуло с такой силой. Пора было двигаться.
     - И обоз, наверное, далеко вперед ушел, - ворчал Жорка, забрасывая котомку за спину. – Эх, невезенье мое… И так уже сколько ног по этим горам оттоптал, так надо ж было еще отравиться невесть чем. И столько времени потерять!
     Он решил идти вдоль дороги, хоронясь по придорожному кустарнику, скрываясь за деревьями. Думал, что так будет быстрее, чем по лесной целине продираться.
     - К тому же, хоть видеть буду, куда иду, - рассуждал Жорка, спотыкаясь об очередной камушек, услужливо подвернувшийся под ноги. – Конечно, по самой дороге еще быстрее, да только опасно будет. Турки все же не так далеко…
     Он ворчал сам себе под нос, размахивая руками, словно спорил с невидимым собеседником, задавал вопросы, и тут же отвечал на них. Так было веселее. Особенно хорошо становилось, когда представлял идущих рядом Товарища Сухова и Кровяного Носа. Ребята были здоровы, скалились улыбками, наперебой давали советы, указывали правильное направление.
     - Ты не боись, Победоносец, - длинно сплевывал сквозь зубы Кровяной Нос. – Догонишь обоз, вот клянусь, догонишь! А там уже никто тебе не поможет. Самому придется справляться.
     - Он справится, - философски заводя глаза к небесам, говорил Товарищ Сухов. – Куда он денется. У него ж – любовь, - и завистливо вздыхал, подталкивая Жорку бестелесным локтем в бок. Жорка, как ни странно, чувствовал теплый дружеский толчок, улыбался счастливо. Мол, да, любовь, и это замечательно!
     - И девица хороша, - заявлял Кровяной Нос. – Я рассмотрел. Глазки – как звездочки, коса длинная, а улыбнется – так светом все вокруг озаряет. Эх, Сухов, нам бы такую кралю, так и помирать не пришлось бы.
     - Каждому – свое, - сообщал прописную истину Товарищ Сухов. – Кесарю, значит, кесарево, ну а нам – что получилось. Видно, не заслужили ничего другого.
     - А кто определяет: заслужил, не заслужил? – горячился Кровяной Нос, хватая приятеля за руку, поворачивая его к себе. – Глянь вот, - он демонстрировал развороченный живот. – Вот видишь, чего мне досталось? А ведь тоже мог влюбляться, жениться мог, детей завести…
     - И я мог, - легко соглашался Товарищ Сухов. – Ну а что до того, кто что определяет, так то – не нашего ума дело. Понял? – и внезапно жестко глянул на товарища. – И нечего тут…
     - Ну, нечего так нечего, - на удивление спокойно отступил Кровяной Нос. – А вот смотри, Сухов, какие дела на дороге творятся. Победоносец, ты тоже смотри, это тебя в первый черед касается.
     Жорка глянул из-под руки на дорогу. В наступающих уже сумерках было видно не очень-то хорошо, но заметен был черный ворон, клюющий что-то, злобно рвущий нечто светлое на обочине.
     - А что мне за дело до ворон всяких? – удивился Жорка, поворачиваясь к друзьям. Но не было уже никого рядом, даже ветви деревьев, низко наклоненные к Жоркиным плечам, не качались. – Эх… ну вот всегда так. Приходите, а потом – ни «пока, браток», ни «удачи тебе»…
     - Удачи! – донеслось со стороны заходящего солнца, и Жорка радостно подбросил вверх войлочный колпак.
     - Ладушки-оладушки, - он отвел в сторону еловую лапу, протянувшуюся около лица. – Спасибо, ребята, за пожелание. Но что тут у нас делается?
     Он оглядел пустынную дорогу: ни одной живой души, кроме ворона, видно не было. Турецкая армия ушла далеко вперед, пока он маялся животом.
     Ворон поднял голову, глянул прямо в Жоркино лицо, будто знал заранее, куда смотреть нужно, и Жорка с жарким страхом увидел, что глаза у птицы разные: один голубой, как лед озерный, а второй – карий, как подтаявшая шоколадка.
     - Ах ты, гнус! – разъярился Жорка. – И чего тебе от меня надо? Шел бы своей дорогой!
     Он поднял было винтовку, но птица отпрыгнула в сторону, волоча за собой то светлое, что клевала. Жорка прищурился, вглядываясь. Уходящий солнечный луч мазнул, будто на прощанье, по часам «Победа», сверкнул в стекле, отразился солнечным зайчиком. И зайчик этот скаканул игриво, слетел прямо на светлый комок, зажатый птичьим клювом. Жорка скрипнул зубами: на том, светлом, что клевал ворон, явственно в пятне солнечного зайчика виден был красный крест.
     - Косынка Машенькина! – сообразил Жорка. В тот момент ему и в голову не пришло, что может быть это все, что угодно. И косынка сестры милосердия, и просто тряпка какая-нибудь с пятном грязным. А даже если и косынка, так ведь не обязательно Марии Владимировны, но Жорка был уверен твердо, и чем тверже было его убеждение, тем больше ярости вызывала наглая птица с разноцветными глазами. Ишь, урод, осмелился Машенькину косынку своим грязным клювом трогать! Да ни за что нельзя позволить подобного!
     Жорка вскинул берданку легко, достал патрон, затвор клацнул, как смыкающиеся звериные клыки, и выстрел гулко прозвучал в закатной тишине. Ворон каркнул хрипло, взлетел, кренясь на один бок, полетел, роняя перья, прямо на солнце, закрываясь ярким светом от следующего выстрела.
     - Тьфу ты, гад, промазал! Как заговоренный он… - топнул Жорка ногой и охнул – щиколотка оказалась зажата меж двух толстых ветвей, лежавших прямо под ногами. Заболело сразу зверски, нога опухала прямо на глазах, и, как Жорка не дергал ногу, она застревала только прочнее. С верхушки высокой ели насмешкою блеснули разноцветные круглые глаза, один голубой, как клочок летнего неба, второй – карий, как грязь дорожная, размокшая под дождем.
     Бабкиным топором Жорка кое-как вырубился из завала, похромал к дороге, матерясь без перерыва.
     - Я ж тебя, сволочь, все равно достану, - обещал он преследующему бесу. – Ты погоди, это я сегодня не в форме после поноса. А вот как-нибудь встретимся на узкой дорожке, так живым точно не уйдешь. Я тебе все вспомню, а Машеньку – в первую голову.
     Тряпка, выпущенная вороном, действительно оказалась косынкой сестры милосердия, голубой, в точности, как Мария Владимировна носила.
     - А что ж не белые носите? – удивлялся тогда Жорка, и Машенька смеялась:
     - Да белые маркие очень, а мы ж в полевых условиях.
     Жорка схватил косынку, прижался к ней лбом, потерся щеками, и померещилось, что потянуло от голубой тряпицы родным, знакомым Машенькиным запахом. А уж когда увидел светлый, вьющийся волос, зацепившийся за косынку, то и вовсе чуть не расплакался.
     - Машенька… - шептал он розовому закату. – Я уже скоро. Я вот сейчас, почти уже пришел…
     Издали донеслось издевательское воронье карканье. Растянутая щиколотка болела немилосердно, но Жорка упрямо хромал по дороге, повязав на шею голубую косынку сестры милосердия.
    
     Глава девятая. «Трусишка зайка серенький под елочкой скакал…»
    
     К утру Жоркина нога распухла совершенно безобразным образом. Повезло еще, что опанки были мягкими, удалось снять обувку. Когда Жорка увидел отекшую, побагровевшую щиколотку, только присвистнул от досады.
     - Это что ж? – вопросил он окружающий лес. – Это мне неделю с таким безобразием сидеть. Так у меня ж времени лишнего ну ни секундочки нет!
     Лес промолчал, только где-то вверху насмешливо застрекотала белка, бросила в Жорку пустой, трухлявой уже шишкой, промахнулась, вновь заверещала и пропала в ветвях еловых, взмахнув широким, рыжим хвостом.
     Жорка перетянул ногу тряпкой туго, замотал плотно, вновь обулся, потопал ногами. Было больно, но идти можно. Правда, неспешным, ровным шагом.
     - Ну и пусть ползком, все равно пойду! – решил Жорка, грызя на ходу подошвенно-жесткий кусок вяленого мяса. – Я обещал.
     Белка вскрикнула уже одобрительно, и Жорке под ноги полетел высохший до невесомой легкости гриб-сыроежка. Зверюшка от всей своей крохотной души делилась с ним запасами. Жорка засмеялся, умиленный такой заботой, подобрал гриб, сунул в карман, выкрикнул «спасибо» в еловые верхушки. Эхо вернулось к нему вместе с испуганным беличьим верещаньем.
     К обеду нога вновь разболелась, Жорка хромал, спотыкался на каждом шагу, но упрямо пробирался вперед, уже даже не соображая толком: куда идет, зачем, только и знал, что нужно переставлять ноги по очереди, сначала левую, потом правую. Выломал здоровенный сук, шел, опираясь на него. Использовать же в качестве костыля берданку даже и в голову не пришло. Оружие было свято и поганить его назначение Жорка не мог.
     Дни слились в одну болезненную кашу, подсвеченную летним солнцем. Ночи становились все холоднее, приближались осенние дожди, и Жорка иногда с беспокойством поглядывал в небо, начинавшее хмуриться серыми облаками.
     - Вот не надо мне сейчас дождика, - ворчал он, тыча в закаменевшую от сухости землю палкой. – И так хреново, а с мокростью вовсе невыносимо будет. Вот найду Машеньку, вытащу ее от турков, а там – поливайте, хоть душем Шарко, уже не жалко.
     Там, наверху, будто слышали Жорку. Облака набегали, висели низко, грозя дождем, потом так же мирно уходили, и солнце вновь выглядывало, осматривало землю, проверяло, что изменилось за то время, пока его не было.
     Жорка потерял счет дням, а лес все не заканчивался, и горные распадки сменялись лесистыми вершинами, камни – заваленными стволами, поросшими мхом, терновые кусты, утыканные колючками, уступали место ароматному можжевельнику, а больше никаких перемен и не было, словно стоял он на месте, не сдвинувшись ни на шаг.
     Друзья по ночам к костру уже не приходили, зато как-то явился бес, в точности, как в сказках писалось. Вначале выбежала на полянку мышь серая с глазками разноцветными, сверкнула голубым глазом злобно, раздуваться начала. Стала размером с кошку, выплюнула огненный язык, костер полыхнул разноцветно, бриллиантовыми брызгами, как Ленкино обручальное колечко. Потом еще раздулась, аж до быка. Тут Жорка не выдержал:
     - Ну и дальше что? Дурень ты, все же. Ежели я раньше тебя не испугался, то не таким дешевым шоу меня взять.
     Громадная мышь увяла, глаза ее потухли, и к костру присел Мефистофель, поддергивая тщательно отутюженные брюки над копытной ногой.
     - Ну что вот тебе, Жоржик, эта девица сдалась? – начал разговор бес степенно. – Если уж так нужна, то сказал бы русским языком. Я что, зверь какой, что ли? Ну, забирай ее, да и вали в свое время мелким почерком. Я тебе и взрывчик снарядный организую в соответствующем месте.
     - А не хочу, - лениво ответил Жорка, перебинтовывая растянутую щиколотку. Он с удовольствием отметил, что цвет кожи уже стал нормальным, да и опухоли практически не было. Так, мелкие неприятные ощущения остались, не больше. А значит, на следующий день уже можно идти нормально, не подпирая себя палками.
     - Отчего ж не хочешь? – обеспокоился бес. – Ну, Жоржик, давай выпьем, да и договоримся наконец, - в лапах Мефистофеля появилась фляжка, разливающая вокруг себя мягкий, чуть клоповный, запах коньяка. – Хороший коньячок, между прочим. Двадцать пять лет выдержки. Ты такого и не пробовал даже.
     - А не хочу, - повторил Жорка. – И коньяк я твой не хочу. Не пью я, понимаешь ли.
     - А ведь пил.
     - Давненько это было, - Жорка обул опанки, потопал ногами, усмехнулся довольно. Хорошо, нога не болит, только отзывается чуть легким неприятным чувством, но к утру и это пройдет. – Слушай, бес, отвянь от меня, не развлекаешь ну ничуточки. Сколько можно повторять?
     - Жоржик! Да я ж к тебе, как к родному! – в грязно-коричневом глазу Мефистофеля показалась слеза, скатилась наземь, проев проплешину в траве. – Я ж тебе такое предлагаю, чего никогда никому не предлагал. Даже Фаусту. Все взамен что-то должны были отдать. А тебе – забесплатно! От всей души!
     - Сыр в мышеловке бесплатный, - Жорка охватил ладонями колени, уставился в белую сердцевину костра. – Не пойду я никуда отсюда. Здесь мое место. Да и вообще…
     - Понравилось, что ли? – удивился бес. – А вши? Грязь окопная? Это тебе тоже нравится?
     - А ванна на что? – засмеялся Жорка и потянулся к винтовке. Поднял легко, как невесомую, уставил прямо в Мефистофельский живот, обтянутый блестящим черным пиджаком. – Слушай, бесеныш, вали отсюда, дай отдохнуть как следует. Разбежимся в разные стороны. Мне до тебя дела нет, тебе до меня – тоже. Договорились?
     - Выстрелить даже и не пытайся, - предупредил Мефистофель, но от винтовки начал отодвигаться с опаской. – Я тебе устрою. Ствол разорвет напрочь. Учти.
     Жорка положил палец на курок, глаза его сузились угрозой. Бес подскочил, взмахнул когтистой лапой, взвыл что-то непонятное, нерусское совершенно. И Жорка, каким-то дивным наитием, отбросил берданку, выдернул из кармана иконку давнишнюю, Георгия Победоносца, пронзающего копьем дракона, швырнул прямо в наглую бесовскую рожу. Свистнул картонный прямоугольник, затянутый в пластик, и пропал, сгинул бес, только облачко серное, вонючее, понесло по поляне. А иконка в траву упала, Жорка насилу ее в темноте нашел.
    
     * * *
    
     Жорка выскочил из леса неожиданно. Вот только-только окружали его огромные ели, кустарник лез отовсюду, цепляясь гибкими ветвями за одежду, и вдруг – дорога, вьющаяся в распадке. А на дороге – мама дорогая! – телеги одна за другой. Обоз!
     Одним взглядом окинув картину, Жорка упал, пополз под прикрытие кустов, обдирая живот о жесткую землю. Турки суетились вокруг последней телеги, размахивали руками. Видно, сломалось что-то. Присмотревшись, Жорка кивнул головой. Солдаты меняли тележное колесо, бестолково мешая друг другу. Было их человек пять, разве что кто-то еще прятался в других повозках.
     Жорка скрипнул зубами, увидав в одной из телег девушек. Связанные, они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и как Жорка ни силился, он не мог разглядеть: была ли меж них Мария Владимировна. Но показалось, что мелькнула русая головка, и Жорка торжествующе ударил кулаком по земле, сбивая костяшки в кровь – догнал-таки!
     Криво усмехаясь, он прицелился со всей тщательностью, выбрав в качестве мишени пухлого турка, явно начальственного вида. Тот взмахивал руками куда активнее остальных, сам не делал ничего, лишь указывал, да покрикивал начальственной скороговоркой. Громыхнул выстрел, и толстяк, взмахнув указующе руками в последний раз, рухнул в дорожную пыль. Жорка осклабился, довольный. Но турки на удивление быстро сообразили, откуда стреляют. Видно, выдал Жорку пороховой дым. Пули защелкали весело, вырывая из деревьев куски коры. Щепки летели во все стороны. Одна с размаху вонзилась в Жоркину щеку, замерла, подрагивая. Жорка еще крепче вжался в землю, но уж больно плотен был огонь, вот-вот подстрелят. Он пополз, извиваясь змеино, убираясь с пристрелянного турками места. Передвинувшись на несколько метров, вновь прицелился, но будто напрыгнули на него чужие черные глаза, и Жорка увидел, как прямо перед лицом, турецкого стрелка, поводящего дулом винтовки прямо в его сторону. Жорка застыл, боясь дохнуть даже, чтоб неловким движением не выдать себя, а дуло все двигалось, и мерещилось уже, что жуткая чернота ствола смотрит прямо в душу. Жорка почти что видел пулю, притаившуюся во вражеской винтовке, дрожащую в нетерпении, ожидающую его кровь.
     «Снайпер! Мать его со всех сторон, снайпер!» - сообразил Жорка и, выстрелив почти что в никуда, рванул в сторону. Вслед ему раздался громовой выстрел, и турецкая пуля взметнула пылевой столбик ровно в том месте, где только-только была его голова.
     Жорка ломился через лес, не оглядываясь, упал, покатился в овражек, обдирая о торчащие корни одежду. Войлочная шапка упала, зацепившись за ветку, и в глаза летела пыль, листья, древесная труха. Стрельба за спиной утихла, раздались крики пронзительные, лошадиное ржание, и застучали по дороге тележные колеса.
     «Эх, дурак… - подумал Жорка. – Нужно было по лошадям стрелять. Хрена бы куда они делись без лошадей…». Но мысль уже запоздала, и турки уходили прямо из-под рук, увозя пленниц.
     Жорка подхватился, полез из оврага, таща враз потяжелевшую винтовку. Подобрал висящий на ветке колпак, напялил на голову. Молился только за то, что не потерял ни котомку, ни подсумок – крепко привязанные за спиной, удержались, не сорвались от рывков веток.
     - Патроны целы, берданка со мной, не уйдут гады… - бормотал Жорка, отплевываясь от лезущей в рот земли. – Щас я их сделаю, сволочей басурманских. Ишь, додумались девчонок воровать. Нашли с кем воевать, паразиты!
     Выбравшись из овражка, Жорка помчался по лесу, не приближаясь к дороге. Он ориентировался каким-то наитием, уверенный, что бежит в нужном направлении. Через час где-то выскочил вновь к дороге, осмотрелся, заусмехался нехорошо, угрожающе. Дорога в этом месте была совсем узкой, двум телегам не разъехаться даже, и горные склоны близко подступали к ней, густой кустарник жался к обочинам. Жорка было начал скидывать на дорогу камни, желая устроить завал, потом увидел ель, росшую совсем близко, подошел к дереву, похлопал дружески по стволу ладонью.
     - Ты уж прости, сестренка, - шепнул ласково. – Но сама понимаешь, деваться мне некуда. Или ты, или Машенька. Прости. Но – доброму делу послужишь. А я потом другую посажу.
     Сбросив куртку, Жорка начал рубить дерево с азартным остервенением, иногда останавливаясь и прислушиваясь – все ждал лошадиное ржание, что должно было известить о приближении обоза, но было тихо, и он вновь вгрызался топором в дерево. Удары топора глухо отдавались меж горных склонов, гулко скатывались сверху вниз эхом. Щепки летели во все стороны, но вот удивительно – ни одна не зацепила Жорку.
     - Простила, значит, - говорил он иногда ели в короткие мгновения отдыха, оглаживал ствол, словно дерево могло его слышать. – Ну, я понимаю, больно. А что ж делать-то…
     Вдалеке заржала лошадь, и Жорка застыл с поднятым топором. Нет, не почудилось, действительно конское ржание.
     - Пора! – выдохнул Жорка и навалился на ель, толкая массивный, неподатливый ствол. – Эх, мало срубил, еще бы надо…
     Но времени уже не было, и он толкал и толкал дерево. В какой-то момент ель подалась, скрипнула горестно и начала заваливаться на дорогу, роняя длинные, смолистые шишки.
     - Эх, дубинушка, у-ухнем! – приговаривал Жорка, упираясь плечом в ствол. – Эх, зеленая, сама пойдет!
     Ель действительно ухнула, подпрыгнув на пружинящихся ветках несколько раз, улеглась поперек дороги.
     - Хрена теперь уйдут, - злобно сплюнул Жорка и нырнул в неглубокую ямку, что присмотрел себе заранее.
     Вскоре показались телеги, гуськом катящиеся друг за другом. Турки озирались беспрестанно, вздрагивали от лесных шорохов, погоняли лошадей нервно.
     - Ну, ну, - торопил их Жорка, шепча одними губами. – Скорее же двигайтесь, сволочи. Быстрее, - он уже уставал ждать. Хотелось, чтобы все началось и закончилось как можно скорее, а привычно-знакомый фартовый холодок уже скребся в сердце, заставляя его захлебываться частым стуком.
     Турки увидели поваленную поперек дороги ель, закричали визгливо. Передняя телега остановилась, солдат было начал разворачивать лошадь, да застрял – места не было.
     - От умница, от молодец! – похвалил его Жорка, увидев, как завязла телега, развернувшись боком. – Я б и захотел такое нарочно, так и выдумать бы не смог.
     Он прицелился, снял возницу метким выстрелом и тут же откатился в сторону, в другую ямку, убираясь подальше от предательского дымного облачка. Девушки закричали звонко, кто-то из них даже попытался привстать. Жорка все высматривал Машеньку, но не смог разобрать – есть ли она там. А холодок говорил: «Есть, есть, не сомневайся. Это самый нужный тебе обоз!». И Жорка верил.
     Вновь запели меж деревьев пули, но стреляли уже куда как реже: турков осталось всего двое. Один из них хоронился за телегой с пленницами, видно, сообразил, что не будет неведомый стрелок палить по девушкам. Жорка только зубами скрипел.
     - Ладно, ладно, посиди там. Все равно ж выковырну. Не отсидишься, тварь!
     И точно – турок выглянул-таки из-за телеги, озираясь с опаскою. Может, надеялся, что какой-либо выстрел снял-таки врага. Жорка, подчиняясь слепо фартовому холодку, выстрелил, и посреди лба турка расцвела алая гвоздика, будто впечатали цветок ему в лоб.
     - Последний остался, - буркнул Жорка, скатываясь в сторону. Пуля свистнула прямо над головой, срезав ветку можжевелового куста. Резко запахло джином, и Жорка облизнулся.
     Оставшийся турок был самым ловким стрелком, снайпером, который и в первую встречу чуть не пристрелил Жорку. Теперь же их перестрелка больше напоминала дуэль. Жорка стрелял, увидев только краешек мелькнувшей алой фески, и тут же отбегал, хоронясь за древесными стволами. Турок поступал так же, и пули его ложились в опасной близости от Жорки, осыпая его кусочками коры и листьями. К телегам Жорку стрелок не подпускал и близко, сам же двигался споро, ловко, уходя из-под самых, казалось бы, верных выстрелов с чудной ловкостью.
     - Ото ж тварь! – выдохнул Жорка почти что восхищенно. – Ну ничего… У меня благословение есть! – и он, нащупав в кармане иконку Георгия Победоносца, погладил прохладный пластик.
     Небо нахмурилось тучами, опустилось низко, цепляясь за древесные вершины, пошел мелкий, моросящий дождик, прибивая дорожную пыль.
     - Ну давай, давай, покажись! – уговаривал Жорка, но турок затаился где-то, не дышал даже, казалось, не выдавал себя ни единым движением. – Ну, гад, так я ж тебя обману.
     Вспомнив виденный когда-то в детстве фильм, Жорка стянул с головы колпак, осторожно поставил его на поваленный древесный ствол. Сунул руку в подсумок и выругался нехорошо, грязно. Последний патрон болтался сиротливо на дне.
     - Ну так я не промахнусь! – пообещал Жорка. – Не дождетесь, гады!
     Будто в ответ на его слова, напротив, с другой стороны дороги, за деревом мелькнула алая феска и замерла, чуть потряхивая кисточкой. Жорка прицелился с особой тщательностью, выстрелил. Феска слетела с дерева, перекувырнулась в воздухе, упала в кусты. В тот же момент взлетела войлочная шапка, свалилась Жорке под ноги.
     - Ах ты, хрень Господня! – плюнул Жорка. – Похоже, эта тварь ту же киношку смотрела!
     Тут у Жорки открылся рот, челюсть отвалилась от неожиданности: турок, с озверелым, перекошенным лицом, несся прямо на него, размахивая кривой, льдисто сверкающей саблей.
     - Что, басурман, тоже патроны тю-тю?! – воскликнул Жорка, подхватываясь. Он пытался нашарить штык, но видел уже, что не успевает. Турок мчался, не разбирая дороги, а сабля все увеличивалась в размерах, и бритвенно-острое лезвие ее, казалось, пело.
     И тогда Жорка перехватил свою берданку за ствол, размахнулся ею, как дубиной обычной, и встретил дамасскую сталь прямым ударом дерева. Сабля хрустнула, как печенье в зубах, переломилась пополам. Турок завизжал, потянулся руками к Жоркиному горлу, не в силах уже остановиться, побелев от бешеной ярости. Жорка, с такими же, как у турка, побелевшими глазами, ударил его с размаху прикладом по голове. Турок упал, хрюкнув негромко. А Жорка все продолжал молотить его винтовкой, с хрустом опуская тяжелый приклад на вражескую голову. Во все стороны летели брызги крови, смешиваясь с ленивым дождем, но Жорка ничего не видел, не ощущал. Перед ним был враг, и он должен был его убить, вот и все. Так и бил, не соображая толком, что делает, пока не разлетелся винтовочный приклад. Турок, давно уже мертвый, лежал недвижимо.
     Жорка глянул на берданку и сморщился от обиды. Изящная барынька в шелке и кружевах превратилась в вокзальную шлюху, завернутую в невесть какие отрепья. Винтовка была разбита вдребезги.
     До Жорки донесся звонкий крик и он, бросив сломанную винтовку, побежал к телегам. Машенька действительно была там, не обманул фартовый холодок, правду сказал.
     - Мария Владимировна! – только и произнес Жорка омертвелыми губами. – Вы подождите, я сейчас, один момент!
     - Конечно, Георгий, - Машенька и смеялась и плакала одновременно, глядя на нежданного спасителя.
     Жорка, подобрав обломок турецкой сабли, пилил веревки, взахлеб рассказывая Марии Владимировне о том, как беспокоился за ее сохранность, потому и бросился следом, отбивать у турков.
     - Да я ж тут не одна, Георгий, - она указала на девушек, теснящихся на телеге. Те посматривали на Жорку с опаской и восхищением, лишь у одной черноглазой красавицы на лице рисовался неподдельный восторг.
     - Ну да, не одна, - соглашался Жорка. – Так я что… Я ж всех сейчас отсюда уведу. Нечего здесь сидеть, еще каких турков дожидаться.
     Все дружно согласились, что действительно нечего.
     Девушки оказались теми самыми сестрами милосердия, угнанными в плен вместе с Марией Владимировной. Жорка и не узнал их сначала, занятый совершенно другими мыслями. А черноглазая красотка была сербкой.
     - О! – сообразил Жорка. – Так я бабку твою видал!
     Он попытался рассказать девушке о встрече на дороге, размахивал руками, указывая направление, в котором осталась сгоревшая деревня. Она кивала головой, сверкала улыбкой, и все тянула Жорку куда-то в сторону.
     - Да погоди ты! – возмутился в конце концов Жорка. Еще бы! Он старается, слова подбирает, а к нему с таким неуважением. – Ты куда это меня тащишь? Постоять спокойно не можешь, что ли? Что тебе неймется?
     - Георгий! – Мария Владимировна положила ладонь ему на руку, улыбнулась, и вмиг Жорке показалось, что прекратился нудный дождик, а из-за туч выглянуло солнце. – Девушка права. Нечего нам тут торчать. Там, куда она показывает, сербское поселение. Она говорит, что нас там примут, укроют, переправят дальше.
     - Понял, - кивнул Жорка. Он смутился даже. Ведь о том, что должно быть дальше, он как-то и не подумал. Главным было до сего момента: догнать обоз, отбить Машеньку. А там – как карта ляжет. Вот карта и ложилась.
     Сербка бодро пошла вперед, подзывая остальных взмахами рук. Девушки расхватали с телег припасы, двинулись следом. Жорка шел рядом с Марией Владимировной, поглядывал на нее с тихим восторгом.
     - Если б знали вы, Машенька, как я без вас соскучился! – сказал он тихонько. – Да я ради вас бы…
     - Вы уже столько сделали! – отозвалась Мария Владимировна. – Я даже не знаю, как вас и благодарить.
     - А вы меня поцелуйте! – предложил Жорка, обмирая сам от такого нахальства. – Ну, разочек…
     Она, приподнявшись на цыпочки, неловко закинула руки ему на шею, коснулась губами небритой щеки. Жорка понял, как хорошо на седьмом небе. Только и смог сказать, отводя от лица Машеньки пушистую русую прядь:
     - Ах, Машенька, да я вас теперь никому, никогда не отдам…
     Высоко на дереве каркнул злобно ворон с разноцветными глазами. Кровяной Нос, сидевший на соседней ветке, насмешливо щелкнул птицу по клюву.
     - А ты не каркай, не каркай. Ишь, раскаркался тут. Теперь-то все будет хорошо. Уж я-то знаю.
     Ворон переступил с ноги на ногу, и на мгновение мелькнуло копыто около одной птичьей лапы. Кровяной Нос засмеялся, сорвал шишку, бросил в бесовскую тварь издевательски. Ворон взмахнул крыльями, полетел тяжело. Длинное, черное перо, блестящее антрацитово, слетело вниз, покружилось чуть, упало около Жорки. Но он этого не заметил.
    
     Глава десятая. «Переправа, переправа. Берег левый, берег правый»
    
     Деревенька, куда привела всех сербка, оказалась высоко в горах, турки туда не добирались – бездорожье, лишь тропки звериные вели к селению.
     - Ну и хорошо, - решил Жорка. – Тут нас никто не найдет. Но засиживаться все равно не стоит.
     Мария Владимировна с ним согласилась. В последнее время она часто с ним соглашалась, смотрела улыбчиво, и Жорке даже казалось – влюбленно, но он боялся поверить такому счастью.
     Отоспавшись и чуть отъевшись, Жорка начал думать, куда пойти.
     - Назад и не думайте, ни-ни, - сказал местный священник, учившийся когда-то в Петербурге. – Войска русские отходят, турки наступают, назад дороги нет. Фронт сплошной. Не пройдете, только вновь в плену окажетесь, ежели, конечно, выжить получится.
     - Так как же быть? – растерялся Жорка. У него действительно не было никаких планов. А уж когда выяснилось, что попасть обратно к своим не удастся, он вовсе опустил руки. Неужто придется сидеть до конца войны в горах? А еще неведомо, что потом. Как бы хуже не было.
     - Вы не переживайте, Георгий, - успокаивал его священник. – Что-нибудь придумается. А если вам в Италию попробовать? Там и консульства есть. Уже оттуда можно в Россию.
     - Я подумаю, - кивал Жорка и шел под храмовый свод, к иконе Георгия Победоносца, посмотреть на тезку, совета у него спросить.
     Маленькая церквушка утешала его, успокаивала. Звонница, размещенная прямо над входом, была непривычной, но завораживала какой-то дикой, чудной красотой. Казалось, в этом крохотном здании не сможет быть более десяти человек разом, но как-то вся деревня помещалась на молебны, и всем хватало места. Икона Георгия Победоносца висела в углу, закопченная давним лампадным дымом, и лишь отчетливо сиял золоченый нимб над головой святого.
     Жорка кланялся низко, крестился, зажигал свечу, спрашивал, доверчиво глядя в сверкающее золото нимба:
     - Ну что ж мне делать, тезка? Ты б хоть подсказал, что ли. Совсем я запутался. Девчонки сидят, смотрят жалкими глазами, домой просятся. Да и Машенька… Ну, не могу я их здесь оставить.
     И показалось ему как-то, что шепнуло в уши: «А ведь прав батюшка, в Италию надобно». Но по старой, советской еще привычке, Жорка опасался. Ну, как же это – в чужую страну?! Да без документов. А виза как же? А таможня? Граница? Нет, не получится. Но совет запал в душу, и Жорка начал задумываться об Италии.
     - Батюшка, а вот давеча вы говорили – Италия, - дипломатично заговорил Жорка со священником. – А как бы это организовать можно? У меня ж ни документов, ничего.
     - Да просто очень, - батюшка улыбнулся ласково, налил горячего, густого чаю из горных трав. – Вы пейте, пейте, Георгий, не стесняйтесь, - предложил. – Понимаете, прихожане у меня разные. Ну да сами видите, - Жорка кивнул. Действительно, в деревушке жители были весьма разнообразны: от мирных крестьян до охотников с совершенно зверскими рожами. – Контрабандисты тоже есть, - сообщил священник. – Война. Время смутное, тут-то контрабанда и расцветает.
     - И что? – не понял Жорка. – Ну, контрабанда – дело известное, - он отчего-то представил машины, мчащиеся по горным тропкам, минуя все таможенные заставы, с поддельными документами. – Но нам-то что от этого?
     - Как что? – тут уже священник удивился непонятливости странного русского. – Баркасы-то постоянно шастают между нашим берегом и итальянским. Здесь же море. Гляньте вниз. Вон оно плещется. Вам бы договориться с таким вот хозяином-контрабандистом, он вас и переправит в Италию. Ну а там уже… Италия России дружественна.
     Жорка задумался. Перед мысленным взглядом его предстал живописный мужичок, подпоясанный широким алым кушаком с длинными, свисающими концами, разукрашенными бахромой. Кривой кинжал в узорчатых ножнах торчал из-за кушака, а на заросшем густо бородой лице сверкали черные, колкие глаза.
     Кинжала у контрабандиста не оказалось, впрочем, как и яркой одежды, кушака и прочих принадлежностей джентльмена-разбойника, которого воображал себе Жорка. Вместо бархатной шляпы с завитыми перьями, на голове у контрабандиста была повязана грязная, выцветшая давно косынка. Правда, борода в наличии имелась, и глаза поблескивали именно так, как и мнилось: колко, остро, пронзая насквозь.
     - Расплачиваться как будешь? – спросил контрабандист, прищуриваясь ехидно. – Такая услуга дорого стоит в нынешние времена. А коли турки меня прихватят, что тогда? Сам понимаешь…
     Жорка растерялся. Денег не было вовсе, а больше ничего в голову не приходило.
     - Слышь, мужик, а как насчет в долг? – попробовал он. – Или… я отработаю, а?
     - Ты? – контрабандист сплюнул Жорке под ноги, оскалился. – Ты-то вряд ли отработаешь, а вот девица твоя – это можно.
     У Жорки от бешенства глаза выкатились, побелели, скулы задрожали злобно. Он схватил оборванца за драную рубаху, подтащил к себе, цепко удерживая взглядом.
     - Я тебя… да за одну мысль такую… убью! – и встряхнул бородача с силою.
     - Да ладно уж, чего там, - заторопился, выплевывая испуганно слова тот. – Не хочешь – не надо. Но платить-то все равно придется. Нет денег – нет судна.
     Жорка выпустил контрабандиста, отряхнул ладони, показавшиеся враз грязными.
     - Ладно, сейчас покажу тебе одну штучку. Думаю, этого достаточно будет.
     Он вытянул из кармана забытую подзорную трубу, что отдал когда-то капитан, провожая в дальнюю дорогу, на безнадежный подвиг отпуская.
     - Вот. Гляди, - Жорка покрутил перед носом бородача трубку, раскрыл ее, демонстрируя серебряные, чеканкой украшенные кольца. – За эту игрушку ты еще и сдачу должен дать.
     Контрабандист хотел было изобразить равнодушие на лице, но глаза уже разгорелись алчно, а грязные руки потянулись за трубой. Ах, как захотелось ему получить эту вещицу! Представился он себе владельцем прекрасного, крутобокого галеона, и Веселый Роджер полоскался над головой, шитый золотом камзол раздувался от соленого морского ветра, пенились драгоценные испанские кружева, а рука с блестящей трубой была картинно уперта в бок.
     Жорка, отводя руку с трубой в сторону, сказал:
     - И кормежка на все время пути. И чтоб не сухари были, гляди! У меня – дамы, они к сухарям непривычные.
     - Хорошо, - кивнул бородач, дотрагиваясь до волшебного инструмента. – Еда будет. У нас хорошо кормят. Разносолов, правда, не обещаю. Сам понимаешь.
     Жорка понимал. Поэтому сунул трубку в карман, помотал пальцем перед носом контрабандиста:
     - Не-а, дядя, не пойдет так. Предоплаты не будет. Игрушку я тебе отдам только тогда, когда в Италии на берег сойдем. Не раньше.
     - Как скажешь, - бородач проводил взглядом полюбившуюся трубу, вздохнул. – Завтра будьте готовы. С рассветным приливом выходим.
     Сестры милосердия, спасенные Жоркой заодно с Марией Владимировной, испугались, услышав о близком уже отъезде. Выставили старшую парламентером.
     - Георгий, вы уж простите нас, - говорила та, отводя глаза в сторону. – Но мы здесь останемся. И вам легче. И мы тут при деле. Больные, раненые. Сами ж видите, сюда всех раненых приводят, приносят, почитай что каждый день. Деревенька эта у сербов вроде лазарета получается. Ну вот мы и останемся.
     Жорка бросился к Машеньке, растерянно взмахивал руками:
     - Да как же так? Что они тут делать будут? Не могу я их оставить!
     - Георгий, но силком ведь тоже не потащите, - раздумчиво сказала Мария Владимировна. – Они так решили. И, может, оно и к лучшему.
     - А вы? – Жорка ожидал ответа, ощущая лезвие топора, уже касающееся шеи.
     - Я? – словно бы и не поняла Мария Владимировна. – Да я что ж… Я – куда и вы, - и покраснела так, что даже лоб краской залило.
     У Жорки дар речи пропал напрочь, только и мог, что целовать Машенькины руки, падать на колени да бормотать невнятно о том, что жизни для него без нее нет вовсе, да и не будет никогда, и вообще, теперь-то он знает, для чего живет на свете. Мария Владимировна смеялась негромко, а в глазах ее блестели слезы.
     Вечером в маленькой церквушке Жорка одел на палец Марии Владимировны тонкое медное колечко, данное батюшкой, объявляя ее перед Богом своей невестой.
     - Теперь у вас один путь, - сказал священник, благословляя их. – Берегите друг друга.
     Так и отправились вдвоем, оставляя позади всю прошедшую жизнь. Они смотрели в сторону восходящего солнца, и розовая дорожка на волнах представлялась путем к счастью.
     - И отчего она не желтым кирпичом вымощена? – спросил Жорка. Увидав недоумение Марии Владимировны, пояснил: - Ну, сказка такая есть. Про дорогу из желтого кирпича, что ведет в волшебный город. А там даже дома из пряников, а фонтаны армянским коньяком брызжутся.
     Мария Владимировна улыбнулась, сжав крепко его руку, и Жорка решил, что неважно какого цвета дорога, главное – что в конце ее действительно есть волшебный город.
    
     * * *
    
     Посудина контрабандистов была зверем неведомой для Жорки породы. Он так и не смог подобрать ей названия. Одно только знал: больше никогда в жизни не захочется рыбы, так густ был запах. Даже свежий морской ветер, оглаживающий палубу, не мог окончательно избавить от рыбной вони.
     - Дезодорантов на них нет, - ругался Жорка, вися на поручнях. Его мутило, тяжело и страшно. Завтрак, съеденный перед отплытием, давно уже упокоился в морских волнах, став рыбьим кормом. – Хоть бы мыли, что ли, кораблик свой!
     Контрабандисты, босые, страшные, грязные, пробегая мимо зеленоватого от дурноты пассажира, глумливо усмехались и подмигивали Машеньке.
     - Ну как, Георгий, как? – беспокоилась Мария Владимировна. Жорка только мотал головой, вновь перевешиваясь за борт.
     - Машенька, идите отсюда, - отплевываясь, бормотал он, стесняясь неимоверно. – Идите, что вам на меня смотреть.
     Но Мария Владимировна не уходила. Ей было страшно оторваться от Жорки, взгляды контрабандистов смущали и пугали.
     К обеду Жорке стало полегче. Запах рыбы уже не раздражал так, посудина тоже казалась вполне приличным морским транспортом, а контрабандисты представлялись живописными, киношными почти что персонажами.
     - Ну, теперь живем! – заявил Жорка, откидываясь от обеденного стола. Капитан посмотрел на него изумленно. Судя по тому, как пассажир висел на поручнях, можно было поклясться, что не сможет он и сухаря проглотить, мучимый морской болезнью. А вот поди ж ты, и пары часов не прошло, а уже уписывает за обе щеки. Это ж чистый убыток!
     - А, может, в картишки? – предложил капитан, доставая из кармана затертую, сальную колоду. – После обеда очень душевно партию расписать.
     У Жорки, как карты увидел, глаза разгорелись. Одна беда – денег нет. Он сорвал с головы войлочный колпак, украшенный дырой – следом турецкой пули, бросил его на стол:
     - Принимаешь ставку? – выкрикнул азартно.
     Капитан насмешливо поднял бровь, дернул густой, нечесаной бородой.
     - Один чентезимо, - ухмыльнулся, демонстрируя почернелые, сгнившие зубы. – Больше не дам. И то – исключительно ради игры.
     - Годится, - мотнул головой Жорка. Фартовый холодок уже охватил его, заставляя дрожать лихорадочно. Свою колоду Жорка решил не доставать. Судя по холодку, выигрыш был бесспорен, а контрабандисты – ребята серьезные, решат еще, что краплеными картами играет, и никто Жорку, кроме рыб морских, не увидит больше.
     На войлочный сербский колпак упала мелкая монетка, и капитан стасовал колоду опытной рукой. Жорка оценил и карты, и ловкость капитана. «Во, блин, катала, точно катала! - восхитился он. – Ну да тем интереснее будет!»
     Старая посудина скрипела, пропуская под днищем волны, украшенные белыми пенными барашками, раскачивалась, словно эти барашки бодали ее, а игроки все метали карты, и кучка денег перед ними росла. Жорка выигрывал все время, и капитан уже растерянно поглядывал на свои карты, которые знал, казалось, наизусть. Каждый уголок, загнутый любовно, каждое пятно жира на рубашке – все было ему знакомо, и вдруг подводило так непонятно. Пассажир выигрывал беспрестанно, и капитан ничего не мог сделать.
     - Ставлю судно! – закричал он, вытряхнув из кошелька последнюю монету. – Против всего твоего заклада – судно!
     Время остановилось, солнце замерло, зацепившись за корабельную мачту, с любопытством заглядываясь на игроков.
     Посудина заскрипела протестующе, и тут же была выиграна Жоркой. Контрабандисты зашумели с суеверным страхом: не привыкли они к проигрышам капитана. И потом – что же теперь будет? Судно проиграно, впереди – неизвестность. Разве что спустить потихоньку этого везунчика в волны, да и Бог с ним, счастливый путь. Они уже начали подбираться к столу, но тут Мария Владимировна положила ладонь на Жоркину руку, и он опомнился. Взглянул на контрабандистов, угрожающе хмурящихся, на капитана, сидящего с растерянным, лунно побледневшим лицом, и показалось ему, что черные глаза капитана начали изменять цвет: один становился голубым, как волны на мелководье, второй – коричневым, как придонный ил.
     - Слышь, мужик, - заговорил, отодвигая от себя денежную кучу. – Да не надо мне этого. И галоша твоя не нужна. Ну, сам посуди, куда я с ней? Да у меня морская болезнь вовсе!
     Капитан было оскорбился, завопил, что пассажир святые карточные правила нарушает.
     - Выиграл – забирай! – горячился он, а глаза вновь блестели чернотой. – Мне чужого не надо!
     - Так мне тоже! – кричал в ответ Жорка. – Я что, я шапку свою заберу, остальное – твое!
     Капитан протестовал, но уже не столь громко. Отложил в мешочек несколько монет, сунул Жорке в руки:
     - Тебе. Бери. Невесте подарок купишь, - остальное сгреб обратно в кошелек, хлопнул пассажира по плечу дружески: - Нравишься ты мне. И невеста твоя нравится, - и подмигнул Марии Владимировне так, что она тут же глаза опустила.
     На следующий день причалили в рыбацкой деревушке, надежно укрыв судно в небольшой бухточке.
     - Вот, как обещал, - Жорка вытащил подзорную трубу, отдал капитану. – Твоя теперь. Учти только, это – геройская труба. Офицеру принадлежала, подарок был ему на счастье. Теперь, значит, твое это счастье.
     Бородач принял трубу в ладони, бережно, как святыню, и мелькнул в глазах его пиратский огонек, взметнулся над головой призрачный Веселый Роджер, а басистые голоса затянули хрипло:
     - Йо-хо-хо! И бутылка рому!
    
     * * *
    
     Деревушка была чистенькой. Древние каменные дома подпирали стенами друг друга, словно опасались, что упадут иначе. Камни мостовой, казалось, помнили еще легионы Цезаря, и Жорка смотрел, очарованный совершенно. Золотые солнечные лучи заливали пейзаж, зеленый плющ полз по серым стенам, украшая их причудливой вязью. Жорка, любуясь игрой света и тени, понял, почему художников и поэтов всегда тянуло в Италию, какое вдохновение они находили в этой стране.
     - Красота-то какая, - вздохнул Жорка от полноты чувств. – И спокойно как!
     - После войны всегда кажется, что спокойно, - отозвалась Мария Владимировна чуть грустно.
     Жорка, ставший очень чувствительным к ее настроениям, тут же встрепенулся:
     - Машенька, случилось что?
     Она было помялась, не отвечая, но он настаивал, и Мария Владимировна не выдержала:
     - Георгий, нехорошо получается. Вы, оказывается, игрок. Картежник. Нехорошо…
     Жорка открыл было рот, собираясь оправдываться, но тут же закрыл его. Оправдания не шли в голову. Зато вспоминалось, как обманул однажды фартовый холодок, сломав всю прошедшую жизнь. Солнечный луч, дробившийся в витражных окнах ближайшего храма, напоминал отблески бриллиантика в Ленкином обручальном кольце, и вновь московский колкий снежок метнулся в лицо, будто говоря: «Ну что, Катала, где ж мозги твои были?»
     Жорка схватил Марию Владимировну за руку, отер с ее щек слезинки.
     - Машенька! Вот клянусь! Вот больше никогда! Ни за что! Больше играть не буду, наигрался, хватит!
     И фартовый холодок одобрительно огладил сердце.
     Мария Владимировна, увидав в глазах его искренность, заулыбалась нежно.
     - Хорошо, Георгий, я верю. Давайте забудем об этом.
     Жорка с радостью согласился.
     Причалы пахли вездесущей рыбой, и Жорка недовольно поморщился. Но рыбачьи лодки, покачивающиеся в блестящих под солнцем волнах, казались игрушечными, праздничными, и он даже забыл о надоедливом рыбном аромате, засмотревшись. Тут же кричали торговки, предлагая свой чешуйчатый товар, бьющий хвостами по земле, носильщики тащили какие-то свертки, бочонки, загружая небольшой кораблик, приткнувшийся к причалам. Жорке все казалось сказочно прекрасным, дивным и колдовским, будто попал он на страницы романа, да так и остался там.
     - Машенька! – громко выкрикнул кто-то, и Жорка сразу оглянулся с опаскою. – Машенька! Да здесь я!
     К причалам подкатила коляска, запряженная парой небольших, гладких лошадок. Молодой человек с искристым лорнетом, спрыгнул, не дожидаясь даже, когда лошади станут, бросился бегом к Марии Владимировне.
     - Машенька! Да как же ты? Откуда? – кричал он на бегу, взмахивая нелепо руками. Стеклышко лорнетное выпало, закачалось маятником на цепочке, разбрасывая в стороны бриллиантовых солнечных зайчиков.
     Мария Владимировна обернулась, вскрикнула, всплеснула руками, побежала к незнакомцу. Жорка заторопился следом.
     - Георгий, это брат мой двоюродный, - пояснила Мария Владимировна, обнимая чужака. – Саша, Александр Петрович. Саша, это Георгий, я за него замуж выхожу! – сумбурно говорила девушка, хватая за руки то одного, то другого. Жорка откашлялся, засмущавшись. Вид собственный, оборванная одежка сербского крестьянина, изодравшиеся в дороге опанки, колючая щетина – вдруг все показалось таким грязным, нехорошим, ну уж никак не годящимся для представления будущему родственнику. Тем более, что родственник этот выглядел куда как изящно. Летний серый костюм, белоснежная, хрустящая от крахмала рубашка, остроносые башмаки, выглядывающие из-под мягких брюк, да еще и лорнет – в общем, джентльмен с картинки.
     - Мы только из Сербии, - сказал Жорка, глядя в сторону искрящегося солнечного моря. – Понимаете, там война…
     Александр Петрович тут же закивал согласно, понимающе, усадил обоих в коляску, крикнул что-то кучеру, и они покатили по деревенской улочке.
     - Мы тут случайно, можно сказать, - говорил Александр Петрович, ласково похлопывая Марию Владимировну по руке. – Консулу загорелось отправить дипломатический груз отсюда, из Бари. Вот я и приехал из Неаполя, проследить за отправкой. Положение сейчас нехорошее. Война с турками, считайте, проиграна, - он загрустил, опустил голову. – Да, так вот. Я здесь по делам, и вдруг – Машенька! А ведь считалось, что чуть ли не погибла, но уж всяко в плену у турков. Мы уже почти что и не надеялись. Вот радости будет!
     Александр Петрович действительно был рад видеть двоюродную сестру, и жених ее очень ему понравился. А как фамилию услышал, начал лоб тереть в задумчивости.
     - Георгий Милославский… Да где-то ж было о вас… Да вот сейчас вспомню!
     - Да нет же, - отказывался Жорка. – Не могло обо мне ничего быть. Я ж ничего такого не совершил. Да и вообще… - он хотел было сказать, что вовсе тут без году неделя, но удержался.
     - Так вот нет! – торжествующе закричал Александр Петрович. – Вспомнил-таки! Документы для вас пришли к консулу. Уж мы головы сломали, удивляясь – почему к нам переслали, но не успели еще никаких запросов сделать. Представление вас в чин подпоручика, Георгиевский крест солдатский – тоже вам, ну и все остальные бумаги. Командир ваш бывший расстарался. Вот только странно, конечно, что в Неаполь это все попало, да оно и к лучшему.
     В Неаполе Жорка вовсе чувствовал себя, как во сне. Его тормошили, приглашали на вечеринки, смотрели, как на героя военного. Да он так и выглядел: в новеньком мундире, сверкающих глянцем сапогах, с молодцеватой улыбкой под закрученными модно усами.
     - Домой пора бы, - сказал он как-то тоскливо Машеньке, устав после очередного бала. – В Россию. Хорошо тут, сказать нечего, но знаете, Мария Владимировна, я как-то по березкам соскучился. Вот уж не думал, что такое случится.
     - В Россию пока не стоит, - тут же отсоветовал Александр Петрович, принимавший живейшее участие в своей кузине и ее женихе. – Я бы вам Париж рекомендовал. Да! Поезжайте в Париж, пока дипломатия все утрясет. А уж потом и в Россию можно.
     Мария Владимировна глянула на Жорку, и он увидел, как разгорается ее лицо. Вспомнилась Эйфелева башня, что всегда на картинках казалась дивом дивным, подумалось – а что ж, а и неплохо было бы живьем увидеть.
     - В Париж, говорите? – хмыкнул Жорка и тут же улыбнулся. – А что ж! Давайте в Париж!
     Через несколько дней уехали, снабженные на дорогу деньгами Александром Петровичем.
     - Вы, Георгий, не стесняйтесь, берите. Потом сочтемся. Свои люди, - говорил он. И Жорка не стеснялся, почувствовав какое-то глубинное родство к этому изящному дипломату.
     - При первой же возможности отдам, - пообещал.
     Поезд постукивал колесами, мимо окон проплывали чужие пейзажи, а Жорке все мерещилось Бологое, отделившее когда-то одну жизнь от другой. И на шлагбауме затерянной итальянской станции привиделся ему ворон с разноцветными глазами. Птица сидела, нахохлившись, уйдя головой в перья, только глаза блестели злобою. Рядом, оседлав насмешливо шлагбаум, восседал Кровяной Нос. Он держал ворона за хвост цепко, а другой рукой махал прощально Жорке, и рот его раскрывался в приветственном крике. За спиной Кровяного Носа показался Товарищ Сухов, хлопнул приятеля по плечу:
     - Собирайся, пора бы нам уже.
     Тот кивнул, поднялся, встряхнул еще раз ворона за хвост на прощанье, и вслед поезду понеслось:
     - Уда-аачи!
    
     Глава одиннадцатая. Париж, как много в этом звуке для сердца русского слилось…
    
     Эйфелевой башни не было, и Жорка долго не мог с этим смириться.
     - Ну как же так? – возмущался он. – Вот – Париж, там – Лувр, вон в ту сторону – Триумфальная арка… Все на месте. Но где же башня?!
     Не сразу даже сообразил, что годом промазал. Мария Владимировна уж было собралась какие-то примочки организовывать, припарки, пиявок заказала в ближайшей аптеке. Думала – горячка началась у жениха по случаю множества переживаний на войне.
     - Нет, Машенька, вы послушайте только, вон тамочки будет Эйфелева башня. Не сейчас, через лет несколько, когда выставка будет в Париже, да. Хотел бы я посмотреть… - и Жорка мечтательно прижмуривался. – А, может, еще и посмотрю. Так вот, Машенька, башня будет выглядеть вот так… - и он рисовал ажурное, хрупкое сооружение с прожекторами. – Вот, видите? Чудо науки и техники! Стоять будет столетиями. Не то что колосс, как там его…
     - Родосский, - подсказывала Мария Владимировна, улыбаясь. Она привыкла к чудаческим заявлениям жениха, считала, что это просто богатое воображение. Тем более, что в моду входили разнообразные романы совершенно фантастического содержания.
     - Да ведь Эйфелева башня будет символом Парижа! – восклицал Жорка. – Вы понимаете, Машенька? Мы же сможем увидеть, как она будет строиться!
     Мария Владимировна кивала, не переставая улыбаться. Жоркины фантазии развлекали ее, и ей казалось, что впереди ожидает неимоверно счастливая жизнь, расцвеченная радугой.
     Париж лишь подтверждал эти мысли. Бульвары, наряженные в золото осенних листьев, были полны радостными людьми, отовсюду слышался смех, и даже не верилось, что когда-то где-то была война. Да и какая война? Все войны уже закончились, разве не правда? Париж старался забыть о войне, стереть ее из памяти. Для Парижа была лишь мягкая, солнечная осень, бледно-голубая небесная вышина, новые моды, новые философии, сменяющие одна другую быстрее, чем облака в небе, разговоры, смех и любовь. В эту осень Париж был наполнен любовью.
     Мария Владимировна водила Жорку по музеям, и он покорно стоял перед картинами древних мастеров, рассматривал греческие статуи, напоминавшие ему о Питере, о ледяном ветре, обнимавшем когда-то похожие мраморные фигуры в Летнем саду. На удивление, у Жорки открылся талант к языкам, и вскоре он уже довольно бойко болтал по-французски, правда, с жутким акцентом.
     - Но ведь понимают? – спрашивал он. – Машенька, скажите, разобрать-то можно, что я наговорил?
     - Можно, конечно, можно, Георгий, - смеялась Мария Владимировна, махнувшая уже рукой на правильность произношения. – Главное именно это, вы правы. Главное – понять друг друга.
     Днем они ходили гулять по Парижу, и Жорка, широко раскрыв глаза, всматривался в незнакомые пейзажи, впитывал в себя чудный город, облитый солнцем. Длинные платья, шуршащие по тротуарам, очаровывали его.
     - Знаете, Машенька, вот потом будут совсем другие моды, - говорил он, вздыхая. – Короткие юбочки, блузочки всякие… Ах, Машенька, но это ведь неинтересно совсем! Где тайна? Где романтика?
     Мария Владимировна недоверчиво качала головой, не в силах представить себе подобное.
     - Георгий, вам бы романы писать, - иногда улыбалась она. – О будущей жизни.
     Жорке казалось, что все мужчины вокруг – благородны, женщины – очаровательны, а Париж – лучший город, построенный на земле чуть ли не эльфами. Иногда он подбирал желтый лист, упавший с дерева, разглаживал его, прижимал к щеке, вдыхал горьковатый аромат. И этот лист казался ему символом красоты Парижа, а вовсе не Эйфелева башня, которой еще не существовало.
     По вечерам Жорка ходил в кафе, иногда с Марией Владимировной, а чаще один. Уютные заведения, увешанные густо зеркалами – зеркальные интерьеры только начали входить в моду в Париже, привлекали его. Он пил ароматный кофе, изумительно вкусный, как и все, что подавалось в ту осень в парижских кафе, слушал яростные споры, вскипавшие вокруг. Художники и скульпторы, поэты и архитекторы создавали новые планы мира, в котором должна, просто обязана править любовь.
     - Бог есть Любовь, - шептал Жорка, вслушиваясь в разговоры.
     А рядом сидели буржуа, важные, чисто одетые по последней моде, поправляющие новенькие галстуки, и тоже слушали, пытаясь понять, о чем идет речь. И Жорка видел, что в глазах их мелькают купюры, словно они примеряются: за сколько же можно продать волшебную, сказочную идею любви. И не было гармонии в шевелении толстеньких пальцев, подзывающих гарсона. Жорку пугали их взгляды, в которых он видел льдистую голубизну и шоколадную коричневость беса. Он думал о будущем, представлял войны грядущие, и грустно закуривал длинную, коричневую сигару. В кольцах сизого, ароматного дыма растворялись мечтания о Царстве Любви.
     Жорка заглядывал через плечо художникам, рисующих быстрыми карандашами портреты. Удивлялся, как из кривых, гнутых странно линий, возникает картина, отражающая не только внешнюю схожесть, но – что важнее – внутреннее ощущение. Он даже захотел, чтобы был написан портрет Машеньки. Но как-то увидел фиолетово-зеленое с желтыми пятнами лицо, изображенное на листе картона, и отказался от своей идеи.
     - Я понимаю, - говорил он потом Марии Владимировне, - это высокое искусство. Люди потом будут бешеные деньги платить за такие портреты, вешать их в музеях на почетное место. Но я этого не могу принять. Вот не могу и все тут!
     Мария Владимировна пожимала плечами:
     - Георгий, вы ретроград.
     - Нет, я – консерватор, - гордо расправляя плечи, отвечал Жорка.
     Как-то он пришел в облюбованное кафе, намереваясь в очередной раз послушать разговоры и, может быть даже, вмешаться в них, высказать свои идеи, объяснить этим художникам, что невозможно Царство Любви, построенное просто так, без страданий, одною мечтой. Он пил кофе, и в этот вечер напиток казался ему горьким. В пятнадцатом году – Жорка знал это – нежный, колдовской Париж будут обстреливать, и снаряды разорвут гармонию прекрасных улиц, и в кафе разобьются зеркала. Жорке было грустно, отчего-то хотелось плакать, как в детстве, когда невесть почему накатывала тоска и мысль о несправедливости мира. А самым обидным было то, что вся грядущая кровь опять не сможет оплатить путевку в вожделенное Царство Любви, и вновь будет кровь, страдания и муки. А буржуа, блестящими глазами оглядывающие сейчас художников, уцелеют, и все так же будут шуршать купюры в их взглядах. В точности, как у Большого Босса, который сядет в удобное кожаное кресло в далеком московском кабинете.
     Жорка курил, оглядывая посетителей, прислушиваясь к их праздной болтовне, искал собеседника, но не находил никого. В углу лишь сидел молчаливый мужчина, затянутый в офицерский мундир. В петлице видна была ленточка ордена Почетного Легиона. Жорка уткнулся взглядом в зеркало напротив – нет, это не собеседник, с таким не поговоришь.
     Из зеркала на него внезапно уставились глаза Большого Босса, и булавка, закалывающая галстук, мелькнула бриллиантовой россыпью. Жорка резко выпрямился, удивленный. Нет, померещилось. Просто похож на удивление. Такие же отвислые щеки, вздрагивающие при движениях головы, и такой же взгляд. Жорка и хотел бы отвернуться, противно было смотреть, но это сходство притягивало его магнитом, а перед глазами прыгали картины прошлой жизни, и вновь свистел жестокий московский ветер, бросая в лицо снежную крупу, а из подворотни раздавались насмешливые голоса, и вместо сладковатого вкуса сигары он почувствовал на губах сырой, промерзший окурок дешевой сигареты.
     Жорке захотелось уйти, и он потянулся к карману за деньгами – рассчитаться. Пальцы наткнулись на гладкий пластиковый прямоугольник: иконка Георгия Победоносца сама скользнула в ладонь. Жорка улыбнулся, огладил иконку, коснулся колоды карт, которую все время носил с собой. Не играть, нет, он ведь обещал Машеньке, что игра для него закончилась. Просто на счастье, как и старенькие часы «Победа», что привычно льнули к запястью.
     Мужчина, прозванный уже Жоркой Большим Боссом, внезапно повернулся, и во взгляде его появилась предательская бесовская разноцветность. Рука его нырнула резво за лацкан пиджака, и в ладони появился тупорылый маленький револьвер. Сухо щелкнул взводимый курок, широкое дуло плавно и быстро направилось в сторону кавалера Почетного Легиона. Жорка видел все, как в замедленной съемке, и вместо Большого Босса уже рисовался в его воображении снаряд, расплавляющий мерзлую сербскую землю. Рука с револьвером выпрямлялась мучительно медленно – как казалось Жорке, а в его ладони холодом билась пластиковая иконка, вынесенная из другого времени. Он шевельнул пальцами, и электрический луч, отразившись от стекла старых часов, вонзился в голубой, Мефистофельский глаз Большого Босса.
     - А-а-а! – завопил Жорка на одной ноте, как когда-то в штыковой атаке, и карточный веер вырвался с атласным шелестом из его руки. Первой летела иконка, и Жорка смеялся почему-то счастливо и буйно, отчетливо видя рисунок: Георгий Победоносец, пронзающий копьем дракона.
     Карты шлепали по одутловатому лицу стрелка, пуля вылетела все же – курок был нажат от неожиданности преждевременно и глупо, - вонзилась в зеркало над головой орденоносца, разнесла его ледяными осколками.
     Посетители кафе вскакивали. Спорщики-художники бросились к стрелявшему, валили его уже на пол, кто-то требовал веревку. Буржуа, бледнея пухлыми лицами, пробирались к выходу, не желая связываться с возникающими неприятностями. Жорка сидел, опустошенный. Карточная колода, что носил он с собой на счастье, лежала на полу, и чужие, заляпанные осенней парижской грязью, башмаки топтали ее. Кто-то отбросил носком иконку, и Жорка кинулся подбирать ее, чуть не плача. Когда же выпрямился, заталкивая в карман свою счастливую собственность, над ним стоял офицер, которого он, не думая даже, спас от верной пули.
     - Спасибо вам, - сказал офицер по-русски, с каким-то очень знакомым акцентом. – Я был бы рад познакомиться с вами, - и он прищелкнул каблуками, склоняя голову. В протянутой руке его была визитка, похожая чем-то на Жоркину иконку.
     - Вы серб? – догадался Жорка, забирая белый прямоугольник с виньетками.
     - Да, - кивнул тот. – Князь Петр Карагеоргиевич, к вашим услугам.
     И он пошел к выходу, обходя тщательно разбросанные по полу зеркальные осколки. «Зеркало разбить – к несчастью», - подумал Жорка, опуская визитку в карман. Он ушел из кафе так же быстро и тихо, как и спасенный им офицер, не желая привлекать к себе лишнего внимания.
     Париж, наполненный солнцем и любовью, как-то внезапно закончился для него. На улице моросил нудный осенний дождик, смывая с зеркальных витрин лаковый блеск, оплакивая будущее, которое должно было наступить. И вновь мерещился Жорке злой московский ветер, полощущий на тумбе афишку с тонкой фигуркой балерины, заплеванный асфальт девяностых, окурки, лежащие кучками у бордюров, и наглая усмешка пиковой дамы, глядящая на него из поросшей рыжими волосами руки крупье.
    
     * * *
    
     Машенька сидела у окна, пригорюнившись. Ладошка ее, подпирающая щеку, показалась Жорке такой розово-детской, беспомощной, что только и оставалось – поцеловать ее.
     - Машенька, я сегодня с таким странным человеком в кафе встретился, - сказал он. – Вот, визитку дал. Приглашал к себе.
     Жорка достал глянцевый прямоугольничек, протянул Марии Владимировне.
     - Князь Петр Карагеоргиевич? – прочла она с изумлением. – Но, Георгий, вы знаете, с кем познакомились-то? Это же – претендент на сербский престол!
     Жорка так и осел на жесткий диванчик, выпучив глаза.
     - Ну да, ну да, - Машенька заходила по комнате, всплескивая руками. – Династия Обреновичей, что правит сейчас, только на штыках и держится. А штыки-то – австрийские. Петр Карагеоргиевич… о! В Петербурге считают, что Балканы повернутся к России, если князь Петр займет престол Сербии.
     - Австрия… Россия… - Жорка помотал головой. – Машенька, я вас умоляю, вы попроще. Разжуйте, как для совсем темного.
     - Но это же так просто! Обреновичи всегда к Австрии склонялись, а вот Карагеоргиевичи – к России. Карагеоргиевичей отстранили от престола, теперь в Сербии Обреновичи правят. Ну и вот, Георгий, ежели будет так, как хочет князь Петр, то станет он королем Сербии, и тогда на Балканах будет влияние наше, российское, а не австрийцев и немцев.
     - Австрия? – еще раз повторил Жорка и закрыл лицо руками. – Машенька, вы хоть понимаете, что это означает войну?
     - Ну что вы, Георгий! – Мария Владимировна подсела к нему, погладила ласково по плечу. – Что вы. Наоборот, ежели так случится, то никакой войны не будет, да и быть не может. Балканы – это же наши братья, славяне. Мы же за них воевали. Вот даже мы с вами. Правильно?
     Но Жорку уже понесло. Он кричал, захлебываясь истерическими слезами, что стал причиной первой мировой войны.
     - О! Теперь я знаю, как все случилось! – восклицал он, взъерошивая волосы и дергая себя за пряди. – Да! Наверняка этот Петр станет королем, а потом Австрия с Германией объявят войну, чтобы вернуть себе Балканы. Да кто ж из стран свою территорию отдаст, зоной влияния делиться будет доброй волей?! Да никогда! Ах, дурак я, дурак, лучше бы его пристрелили… - и Жорка вновь рвал волосы.
     - Кого? – не поняла Мария Владимировна.
     - Да князя этого! – отчаянно выкрикнул Жорка. – Карагеоргиевича этого! Ах, чтоб его!
     И он выложил всю историю, произошедшую в кафе, продолжая утверждать, что является единственной причиной первой мировой войны. Перед глазами его мелькали кадры хроники, виденной когда-то: газовые атаки, распухшие лица мертвых солдат, лежащих так спокойно под высоким небом; цеппелины, плывущие в хмурой серости угасающего дня, несущие в своем металлическом брюхе бомбы; пушки, окутывающиеся дымными облаками; и многое, многое другое, но главное, что видел Жорка – трупы, громоздящиеся один на другой, в серой, окровавленной форме, и вороны с разноцветными бесовскими глазами, радостно каркающие на этом жутком пиру. Жорка чувствовал наплывающую вонь поля сражения, слышал канонадный грохот, и крики, дикие вопли живых и хриплые стоны умирающих. И над всем этим плыли рыдающие звуки марша «Прощание славянки», и казалось Жорке, что тот, кто написал этот марш тоже мог знать будущее, если и не пришел прямо из него.
     - Если бы его пристрелили, князя этого, ничего бы не было! – плакал Жорка, закрывая лицо руками. – Ничего подобного! Да хрен с ними, с Балканами! Ведь войны… Это же страшно!
     Мария Владимировна не знала, что и делать. Мысли ее смешались. Георгий говорил так уверенно, словно действительно мог провидеть будущее, но ведь это невозможно!
     - Георгий, ну сами подумайте, - заговорила она ласково, - ведь то, что вы говорите, не случилось еще. И, скорее всего, не случится. Кому нужна эта война? Посмотрите, Париж празднует окончание всех войн, а вы… Это просто страх, Георгий, я понимаю, вы не думайте. Там, в Сербии, уж очень тяжело пришлось…
     - Да нет же, нет! – Жорка схватил ее за руку, заглянул в нежные, обеспокоенные глаза. – Там – другое. Машенька, послушайте меня. То, о чем я говорю, бесспорное будущее. Вот я видел в кафе… Офицерики сидят. Такие молодые! Такие гордые собой. А в глазах их – жажда славы. Где же слава для офицера? Только на войне. И буржуа, что пьют кофе и глазеют на художников… Чего жаждут они? Денег, Машенька, денег! – и он в который раз вспомнил бриллиантовую булавку Большого Босса, радужные искры, что разбрасывало Ленкино обручальное кольцо. – Да, Машенька, буржуа мечтают о деньгах, офицеры – о славе, а чиновники? Вы знаете, о чем мечтают чиновники? О власти! Алчность триединая! И тут же – война. Потому что иначе никак нельзя эту жажду удовлетворить.
     Мария Владимировна сжала его влажные ладони.
     - Георгий, вы все правильно говорите, но… Уж очень мрачно вы смотрите. Ведь все может быть иначе, совсем иначе. Правда? Ну, посмотрите на меня. Скажите, что все это вам просто привиделось.
     Она чуть не плакала. Жорка прижался лбом к ее рукам, встряхнулся, поднял голову, твердо взглянул прямо в глаза.
     - Машенька, вы простите меня. Не привиделось. Конечно, историю я изучал так, через пень-колоду. Больше все картами интересовался, и вовсе не географическими. Но даже моих знаний хватает. Послушайте меня, Машенька…
     Жорка рассказал ей все. Всю свою жизнь изложил, от самого начала. И о московских подворотнях, жадно втягивающих в себя злой снежный ветер, и о Большом Боссе, паучино сидящем в уютном, кожаном кресле, и о «ребятишках» с крутыми, бритыми затылками, и о Кровяном Носе, и о Товарище Сухове, даже о Ленке. Он не плакал больше, сухие глаза, блестя болезненно, смотрели мимо Марии Владимировны в темнеющее окно, за которым веселился Париж, загораясь вечерними огнями. С улицы доносился смех, выкрики счастливые, кто-то кого-то звал, а Жорка слышал:
     - Ну что, Катала, побираешься? – и озноб пробегал по его спине, и жар лихорадочный тыкался под сердце.
     Он не забыл рассказать и об обручальном колечке с радужным бриллиантиком, что так врезалось в память, и о бесе, что приходил к нему, уговаривая вернуться назад. Вспомнил даже о маленьком, зеленом пластмассовом танке, который сломал когда-то в детстве, о чем жалел по сей день, уж невесть почему.
     - Вот так-то, Машенька… - сказал Жорка в конце концов, опуская голову. В ушах все еще звучали плачущий марш, и солдаты шли и шли, один за другим, молодцевато отдавая честь, не понимая, что «Прощание славянки» оплакивает их.
     Мария Владимировна долго сидела у окна, водя пальцем по стеклу, дышала на гладкую поверхность, рисовала в капельках тумана маленькие мокрые фигурки. Жорка не выдержал.
     - Машенька, я пойму… Можете плюнуть мне в морду и уйти…
     Она подбежала, плача, целовала его проясняющееся лицо, разглаживала пальцами нахмуренные брови, приговаривала:
     - Глупый… глупый…
     Потом стала серьезна, даже деловита.
     - Георгий, поедемте в Россию, - сказала строго. – Хватит нам тут. Да и не могу я больше. Теперь, зная то, что вы рассказали… Поедемте, - Жорка кивнул молча. – А раз вы все знаете, известно, что дальше будет, то завтра же купим карты. Георгий, найдите то место, где мы сможем жить, мы и дети... Куда не достанет война.
     В ушах Жорки зазвучало с давней московской тоскою: «Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю…»
     - Эх, если бы кто-нибудь когда-нибудь послушался живописцев, - вздохнул он. – Завтра пойдем покупать карты. Как бы ни плохо я знал историю, но основное все-таки помню. Зато теперь я точно уверен, что разбитое зеркало – плохая примета. Ну что стоило тому стрелку чуть выше взять, эх…
    
     Глава двенадцатая. «Есть то место, али его нет…»
    
     Жорка, напрягая память, сидел над картами, проклиная свою безалаберность на школьных уроках истории.
     - Вот, Машенька, - говорил он, нервно сжимая кулаки, - если бы я головой думал, когда в школе учился, то сейчас проблем бы не было. Враз бы нашел, что нужно.
     Но как Жорка ни старался, не мог отыскать спокойного места. Везде, куда б он ни смотрел, возникали перед ним жуткие картины войны, накатывал прямо от карты мерзостный трупный запах и шли, шли строем рассыпанным солдаты с примкнутыми к винтовкам штыками.
     - Георгий, а, может, в Москву? – предложила Мария Владимировна. – Москва-то всегда стояла… Ну, или куда на север… туда, наверное, никакие войны не докатываются.
     - На север? – что-то шевельнулось в Жоркиной памяти, и он вновь уставился в карту, словно надеялся отыскать там ответ на все вопросы разом. – На север… А знаете, Машенька, я ведь, когда за вами отправлялся там, в Сербии, у батюшки благословения просил. Интересный такой старичок, тезка мой, отец Георгий. Он что-то такое рассказывал. Что-то очень, очень важное, я сейчас вот думаю…
     И вместо солдатских колонн нарисовались перед Жоркой белые стены, отраженные, как в зеркале, в прозрачных озерных водах, и неясно было – где настоящее строение, а где изображение его. Церковные купола виднелись за стенами, и все это благолепие окружала радостная, густая зелень.
     - Монастырь! Кириллов монастырь на Белом озере! – воскликнул Жорка, отбрасывая в сторону бесполезную карту. – Машенька, вот туда-то мы и поедем. Войны, конечно, нигде не избежать, но это место от века – спокойное. Батюшка то же говорил. Если уж я благословением его вас смог из плена выручить, так неужто не укроет нас сам монастырь?
     Они уехали через неделю, быстро завершив все свои парижские дела и распрощавшись со знакомыми. К Петру Карагеоргиевичу Жорка так и не зашел.
     - Незачем, - сказал он Марии Владимировне, когда она поинтересовалась этим вопросом. – Я понимаю, что князь Петр не виноват. Просто так карта легла. История сложилась. Но и видеть его не желаю.
    
     * * *
    
     Городок Кириллов, примыкающий к монастырю, был мал, провинциален и обычен. Но Жорка чувствовал в нем спокойствие, которого недоставало в других местах.
     - Машенька, вы посмотрите только, какой воздух тут! – и Жорка вдыхал, и не мог надышаться прозрачностью, в которой не было и намека на бензиновые запахи. Мария Владимировна соглашалась.
     Как бывший офицер, Георгиевский кавалер, Жорка быстро нашел свое место в городском обществе. Мария Владимировна устроилась медсестрой в земскую больницу. По вечерам Жорка, как в парижские времена, ходил в местный клуб, где собирались все значимые люди городка. Клубные разговоры, наполненные спокойствием, как воды Белого озера, нравились Жорке, а когда он излагал свои философские взгляды, рассказывал о Балканской войне, его слушали, раскрыв рты, подталкивали друг друга локтями в бок, кивали: смотри, мол, слушай, как говорит человек, сколько знает, какую жизнь прошел!
     В один из таких спокойных вечеров, после обязательных рассуждений о политике и крохотных рюмочек коньяка, Жорку пригласили к карточному столу.
     - Ну, Георгий Валентинович, - говорил земский доктор, начальник Марии Владимировны, потирая ладони, - пойдемте, сыграем по маленькой. У нас ведь тут, в провинции, всего-то и развлечений, что карты. Ну, это, конечно, окромя зеленого змия, но то не для нас, нет, не для нас.
     Доктор улыбался, поправлял очки и тер покрасневшую переносицу, и Жорка уж было повернулся к столу, обтянутому зеленым сукном. Рука сама нашаривала счастливую колоду в кармане, а обещание Машеньке показалось далеким и почти что несущественным. Ну, сыграет разок, это ведь ничего не значит. Он же не будет играть так, как раньше, не правда ли? Жорка потянул из кармана карты, но случайно, не думая об этом даже, вынул иконку, затянутую в потрескавшийся уже, помутневший пластик. Георгий Победоносец, убивающий дракона.
     Разноцветные бесовские глаза уставились на него лукаво из-за зеленого стола.
     - Давай, Катала, давай! – позвал его Мефистофель, закидывая на обутую в лаковую туфлю ногу другую, копытную. – Давай, Жоржик. Сыграем, как в старые добрые времена. А помнишь ли ты их? – и бес картинно поправил пышный байроновский галстук, взбил тугие кудри, заворачивающиеся рожками.
     Вновь метнулся колючий московский ветер в лицо, взъерошил волосы, а вместо Мефистофеля сидел за зеленым столом Большой Босс, и пальцы его перебирали карточную колоду. Клубная зала накренилась, покачнулась, поплыла жарким маревом, как пустынный воздух, создающий миражи. Возникла перед Жоркой афишная тумба, и не было уже беса за столом, не пялился на него усмешливо Большой Босс, а стояла на пуантах балерина, вытянув высоко вверх руки, постукивала ножкой о ножку, и похожа она была на пиковую даму – вот-вот потянется с цветком, в котором обязательно сидит маленькая ядовитая змея.
     - Нет! – воскликнул Жорка, и зала, еще раз качнувшись, стала твердо на место. Никакого Мефистофеля за столом не было, и никого, напоминающего Большого Босса, тоже не наблюдалось. Жорка повернулся к доктору, извиняющеся взял его за руку. – Вы уж простите, Дмитрий Митрофанович, но я как-то к картам не очень. Не чувствую в игре прелести. Вот и не научился толком. А так просто перебрасываться картишками… нет, это тоже не по мне.
     - Ах! – доктор развеселился, приобнял Жорку, повел прочь от стола. – Вы, Георгий Валентинович, конечно же выигрывать любите. А карты – дело такое, они гарантированного выигрыша предложить не могут.
     - Да, конечно же, - соглашался Жорка, не слушая даже доктора. Стоило только удалиться от стола, как пропали странные ощущения, и не тянула его уже давняя – не наступившая еще – Москва, не мел колючий снег ветер, не сметал в стороны грязные окурки. Вновь была клубная зала, уют и тепло, и доктор уже наливал в крошечные рюмочки коньяк, пахнущий, как и обычно, клопами, но от этого казавшийся еще более приятным.
     На следующий день Жорка пошел в монастырь.
     - У вас тут отец Георгий должен быть, - сказал он служке, отворившему двери. – Он еще в Сербию ездил. Есть такой?
     Служка закивал, повел посетителя по переходам, по сумрачным, беленым коридорам.
     - Вот тут, - он кивнул на узкую, тяжелую дверь, постучал в нее осторожно и ушел, не оглядываясь.
     Отец Георгий сразу же узнал Жорку, подошел к нему быстрыми, мелкими шажками, схватил за руки, прищуриваясь подслеповато.
     - Это вы! Удивительно-то как! – воскликнул он, усаживая гостя на простой деревянный стул – чуть не единственную мебель в тесной комнатке, не считая стола и кровати. – Разве ж можно было подумать там, в Сербии, что мы встретимся вот так. И где? Здесь! В обители Белозерской. Ах, как удивительно! Ну, рассказывайте же, рассказывайте…
     Жорка послушно рассказал старичку о том, как спасал Машеньку, как потом они путешествовали в Италию и Париж.
     - И вот, приехали сюда, - заключил он. – Вспомнил я ваши рассказы о монастыре, и так уж захотелось посмотреть: действительно ли покой тут и благодать, о которых вы говорили.
     - И что? Нашли? – поинтересовался священник. – Вижу, что нашли, иначе не было бы вас здесь. А я, знаете ли, всякого насмотрелся в своем путешествии. Тяжело это… ах, как тяжело…
     Священник задумался, уперевшись взглядом в каменный пол. Жорка тоже помолчал некоторое время, потом выговорил с трудом:
     - А я ведь к вам не просто в гости заглянул. Я вот… как бы это… в общем, мы венчаться надумали. А вот исповедь…
     Он смешался, смутился, не смог продолжать дальше, да и не знал, что еще требуется сказать. Но батюшка, казалось, понял и недоговоренное.
     Три дня ходил Жорка к старому священнику. Мария Владимировна пыталась было спрашивать: в чем же дело, не случилось ли что. Жорка отговаривался, что все нормально, в полнейшем порядке.
     - Да и вообще, Машенька, пора к венчанию готовиться, - смеялся он, и Мария Владимировна отвечала ему улыбкой.
     За три дня Жорка выговорил старику все. Как и в Париже Машеньке, он рассказал священнику, как появился в этом мире, как жил раньше – в не наступившем еще будущем.
     - Вот очень меня беспокоит, отец Георгий, - вздыхал Жорка, - женат я был, вроде бы как. Но действителен ли еще мой брак?
     - А венчание было? – строго взглядывал батюшка. – Перед Богом вы эту женщину своей женой признавали?
     - Нет. Да и какое венчание в те времена? – Жорка начинал рассказывать о неверии, о цинизме грядущей эпохи, и вновь всплывало обручальное колечко, разбрасывающее в стороны бриллиантовые искры. – А Машеньке-то я всего и смог, что медное на палец одеть. Да и то у священника взял…
     - Да разве в этом дело? – искренне удивлялся священник. – Ну, золото, бриллианты… И что, Георгий? Было ли вам с ними счастие?
     - Да ну, какое там счастье… - и Жорка продолжал рассказ.
     Спустя три дня был назначен день для венчания, а Жорке – покаяние церковное, для окончательного избавления от всех прошедших грехов.
     - Ну, идите, Георгий, идите, - напутствовал Жорку старый священник. – Все у вас будет хорошо. Бог с вами.
     А сам задумался, проводив Жорку, тяжко, муторно. Крутились в мозгу его картины, нарисованные на исповеди, и страшно казалось, жутко, и мир представлялся – забывшим Бога, отринувшим все духовное. Отец Георгий плакал, молился, просил даровать понимание или хотя бы принятие грядущего.
    
     * * *
    
     Жорка с Марией Владимировной обвенчались весною в церкви Преображения Господня, при небольшом числе свидетелей. Свадьба была скромной, тихой, только в клубе громко поднимали тосты за здоровье новобрачных, да желали им долгого семейного счастья.
     Жорка неожиданно нашел свое призвание в учительстве. Преподавал детям математику, физику – его знаний вполне хватало в этом веке. И увлекся этим делом так, что не мыслил уже своей жизни без этого – как ему казалось, благороднейшего, - занятия. Дети любили его, уважали очень, и только слышалось в разговорах меж ними:
     - А вот надобно спросить Георгия Валентиновича, как-то он скажет…
     Мария Владимировна продолжала работать в земской больнице, хоть необходимости в этом и не было. Они мечтали о будущих своих детях, и Жорка говорил, обнимая жену:
     - Значит, будет у нас два мальчика, их – по инженерной части направим. Самое хорошее дело. А дочку… О! Дочку за доктора замуж отдадим!
     - Да куда ж за доктора? – смеялась Мария Владимировна. – Дмитрий Митрофанович уже старенький.
     - Ну, этот старенький, так другой будет!
     И жизнь представлялась им радужно счастливой, а войны все – прошедшие и грядущие – должны были прокатиться мимо, не зацепив черным крылом ворона маленький провинциальный городок на Белом озере. И Жорка, взяв в руки гитару, перебирал звонкие струны, напевая: «Ваше благородие, госпожа удача, для кого ты добрая, а кому – иначе…». Мария Владимировна подпевала ему, присев на ручку кресла, мягким, нежным голоском.
     Под стеклянным колпаком, на вышитой Марией Владимировной подушечке, лежали старенькие часы «Победа».
     - Говорил же я тебе, что они счастье приносят, - шептал иногда в ухо Жорке вербовщик. – А ты не верил…
    
     * * *
    
     Отец Георгий не мог забыть странной исповеди и часто молился в одиночестве, прося об умягчении злых сердец правителей будущего. Братия монастырская удивлялись, что случилось с батюшкой, молились за здоровье его, поговаривали, что переменила так старого священника Балканская война. И монахи про себя думали, что никогда не уйдут из монастырских стен, коли там, за ними, такие ужасы делаются.
     Старик священник сдал очень, болел, похудел до черноты, лишь глаза его горели на лице иконописным огнем, прозревая дальнейшее.
     - Готовьтесь, братья, испытания великие грядут! - иногда говаривал он, осеняя себя крестом, и монахи послушно опускали головы, не желая перечить старику.
     Иногда отец Георгий поднимался на Ферапонтову башню, оглядывал монастырские окрестности, восторгался красотой природы, подаренной людям Богом. Но часто казалось ему, что озеро, в котором отражались монастырские стены, наполнено не водою, а кровью по самые береговые камыши. Той кровью, что пролита была во множестве войн. И тогда старый священник вновь молился, не сходя даже с башни, крестился, глядя в озеро, как на икону, просил об уменьшении жертв.
     - Зачем, зачем столько крови, о, Господи? – вопрошал он, и вновь просил Господа просветить души далеких потомков, которые придут через долгие годы на эту землю.
     И мерещился старику далекий, чужой и серый город, залитый электрическим светом фонарей, странные люди, бредущие по улицам, и все заметающий ноябрьский снег, несомый злым ветром.
    
     * * *
    
     Странно, но в окрестностях монастыря почти что не было ворон. А уж воронов с разноцветными глазами там никогда не видели. Но иногда замечали на улицах Кириллова странного черноволосого человека, у которого один глаз был льдисто-голубой, а второй – шоколадно-коричневый. Он прихрамывал на правую ногу, всегда ходил с изящной тросточкой и заглядывал через плечо игроков, подмигивая картам.
    Поставьте оценку: 
Комментарии: 
Ваше имя: 
Ваш e-mail: 

     Проголосовало: 3      Средняя оценка: 7.3