Нет сомнений, что статья под таким названием уже существует. И даже, вероятно, не одна. Но обычно те, кто пишет о “королеве детектива”, называют так один эпизод из её жизни, который многократно описан в биографиях писательницы и хорошо известен всем её поклонникам. В 1926 году, будучи уже известным публике автором нескольких детективных романов, Агата Кристи внезапно исчезла из дому и была обнаружена (живой и невредимой) лишь через 11 дней в водолечебном санатории, в английском курортном городе Харроугейте. Эта история широко и подробно освещалась английской прессой того времени, вызвала многочисленные толки и, поскольку она происходила на фоне сложных, закончившихся разводом взаимоотношений писательницы с её первым мужем, полковником Арчибальдом Кристи, до сих пор рассказ о “таинственном исчезновении” занимает одно из центральных мест в популярных публикациях о её жизни и творчестве. Однако, никакой загадки в этой истории нет. По крайней мере, сейчас. Все подробности происшествия давно известны, и не вполне ясными остаются только мотивы исчезновения. И то только потому, что писательница не захотела поделиться ими с широкой общественностью. Впоследствии она объясняла причины своего ухода из дому туманно и неубедительно: усталость, что-то вроде амнезии… Но почему это нужно было делать в столь мелодраматической форме, она не объясняет. Можно только предположить, что на склоне лет Агата Кристи не испытывала гордости за своё поведение в той ситуации и лишь вынужденно упоминала об этом эпизоде в своих мемуарах .
     Как бы то ни было, всё же эта “загадка” взята из жизни реальной женщины, прожившей долгую и интересную жизнь, но имеющей лишь косвенное отношение к той Агате Кристи, которую мы обычно имеем в виду, вспоминая это имя. Для нас Агата Кристи - прежде всего автор любимых нами детективов. Только благодаря этому обстоятельству мы интересуемся подробностями её “мирской” жизни: её родителями, её замужествами, археологическими экспедициями, в которых она участвовала, и т.д. Следовательно, истинные загадки Агаты Кристи надо искать не в её личной жизни, а в её произведениях. Об одной из таких загадок и пойдет речь ниже.
     Загадка кроется в сюжете одного из детективных рассказов Агаты Кристи под названием “Мотив против возможности” (“Motive v. Opportunity”) из сборника “The Thirteen Problems” [1932] (американское издание этого сборника вышло под названием “The Tuesday Club Murders”). Сюжет невероятной истории, которую рассказывает членам “Клуба вторников” профессиональный юрист мистер Петерик, внешне несложен, и его изложение занимает всего несколько страниц. Но он содержит одну из самых хитроумных и изящных загадок, придуманных Агатой Кристи.
     Речь в рассказе идёт о завещании, оставленном одним из клиентов рассказчика, богатым престарелым джентльменом, Саймоном Клоудом. Мистер Клоуд был одинок и не имел прямых наследников. Его единственный сын погиб, оставив сиротой маленькую дочку, мать которой умерла при родах. Старик жил с внучкой и не чаял в ней души, но она тоже умерла в двенадцатилетнем возрасте. Ближайшими родственниками мистера Клоуда были трое детей его умершего брата, племянник Джордж и племянницы: Мэри, которая осталась жить в доме своего дяди и заботилась о его хозяйстве, и вышедшая замуж Грейс. Саймон Клоуд был щедр и заботлив по отношению к своим племянницам и племяннику, но не испытывал к ним особенной привязанности. Они не могли заменить ему потерянной горячо любимой внучки. Однако после её смерти мистер Клоуд составил новое завещание, в котором поровну разделил своё солидное состояние между Грейс, Мэри и Джорджем.
     Всё шло тихо и мирно до тех пор, пока на сцене не появилась миссис Спрагг, которую адвокат охарактеризовал как “мошенницу самой высокой пробы”. Играя роль медиума, она вызывала на спиритических сеансах дух умершей девочки, по которой безумно скучал старик, и благодаря этому заняла в доме мистера Клоуда центральное место, полностью подчинив его своему влиянию. Вместе с ней в доме поселился и её муж, мистер Абсалом Спрагг, который также играет некоторую роль в излагаемом сюжете. Поскольку Саймон Клоуд был в восторге от Эвридики Спрагг, считал её замечательной и бескорыстной женщиной, действующей исключительно из сострадания и любви к ближним, и даже склонялся к тому, чтобы считать её членом своей семьи, почти что дочерью, сложившаяся ситуация не могла не беспокоить родственников старика: они чувствовали, что “медиум” нацелилась на богатство старика и вполне может обойти в этом законных наследников. Подобного же мнения придерживался и адвокат Петерик. По его совету муж Грейс пригласил поучаствовать в проводимых спиритических сеансах известного своей порядочностью исследователя спиритизма профессора Лонгмана. Именно вмешательство профессора и послужило непосредственной завязкой сюжета. Хотя учёный и усомнился в натуральности происходящего на сеансах, но он не нашёл и явных доказательств мошенничества миссис Спрагг, о чём честно признался в своём письме. Прочитав письмо, Саймон Клоуд увидел в этом проявление зависти и интриганства со стороны своих родственников и в ярости заявил, что не даст в обиду миссис Спрагг, эту святую женщину, которая для него дороже всех в мире, включая собственную семью. Для племянника и племянниц дело приобрело совсем скверный оборот, особенно если учесть, что в результате всех этих событий здоровье старика резко ухудшилось, так что он мог умереть в ближайшее время.
     Саймон Клоуд осознавал этот факт и имел твёрдое намерение завершить свои земные дела так, как он считал правильным и справедливым. Он вызвал адвоката и заявил ему, что намерен изменить своё завещание. Его последняя воля заключалась в том, чтобы оставить по пять тысяч фунтов племяннику и племянницам, а основную часть своего имущества - миссис Эвридике Спрагг “с благодарностью и любовью”. В присутствии двух свидетелей, горничной и кухарки, старик переписал поправленный адвокатом текст завещания и подписал его. Затем завещание подписали свидетельницы, и мистер Петерик спрятал его в подготовленный голубой конверт. Выполняя свой профессиональный долг, адвокат всё же довольно откровенно высказал своё неодобрение поступка Саймона Клоуда. По его мнению, нехорошо было “лишать наследства в пользу чужого человека собственную плоть и кровь”. Но старый джентльмен был непреклонен в своём решении, считая, что неодобрение мистера Петерика объясняется его предубеждением против миссис Спрагг, и сказал, что может теперь умереть с легким сердцем, так как сделал всё, что хотел.
     Подписанию завещания сопутствовали две мелкие, но имеющие своё значение подробности: 1) когда горничная Эмма Гонт подавала старику его авторучку, которой он затем переписал набросанный карандашом черновик завещания, выяснилось, что ручка оказалась в левом ящике письменного стола, а не в правом, где она обычно лежала и где ей положено было находиться; 2) разговаривая с Клоудом, адвокат незаметно для себя выронил конверт с подписанным завещанием, и его подняла с полу и подала мистеру Петерику выходившая из комнаты Эмма Гонт.
     Адвокат вышел из комнаты старика и ещё некоторое время пробыл в доме, разговаривая с Мэри и Джорджем, и именно в эти полчаса разыгрались события, позволившие дать рассказу название “Мотив против возможности”. Хотя разговор никак не касался нового завещания, можно предполагать, что все домашние догадывались, зачем Саймон Клоуд вызвал к себе адвоката. Естественно, что как Мэри с Джорджем, так и миссис Спрагг со своим мужем хотели бы ознакомиться с содержимым голубого конверта. Более того, у племянников мог быть и корыстный мотив для того, чтобы уничтожить это завещание. Но у них не было такой возможности: всё это время они были вместе с адвокатом и не могли на его глазах вытащить конверт. Однако такая возможность была у миссис Спрагг. Незапечатанный конверт с завещанием находился в кармане пальто, которое мистер Петерик оставил в гостиной. И когда адвокат вместе с Мэри и Джорджем возвратились из кабинета, где они пробыли четверть часа, в гостиную, они застали там миссис Спрагг у кресла, на котором лежало пальто. Голубой конверт лежал на полу рядом с креслом, а “святая женщина” выглядела смущённой и растерянной. Складывается впечатление, что миссис Спрагг застали в тот момент, когда она знакомилась с завещанием, и она не успела положить конверт на место. Во всяком случае, она имела возможность что-либо сделать с завещанием, но ей не было никакого смысла уничтожать его. Такая же возможность была впоследствии и у мистера Спрагга: он несколько минут находился в одиночестве в кабинете адвоката, где на столе лежал незапечатанный конверт с завещанием, и также мог сделать с ним что угодно. Но зачем?
     Все эти вопросы возникли через два месяца после описываемых событий. Когда Саймон Клоуд скончался и голубой конверт, пролежавший два месяца в сейфе мистера Петерика, был вскрыт, в нём обнаружился чистый лист бумаги. Юридически оформленное и заверенное свидетелями выражение последней воли Саймона Клоуда бесследно исчезло. Можно сказать, что справедливость восторжествовала. Мошенница осталась с носом, и состояние старика досталось законным наследникам по предыдущему завещанию. Однако осталась загадка: как же это могло произойти?
     Посмотрим, как объясняется это “таинственное исчезновение” в рассказе. Рассказ чётко делится на две части. Первая часть содержит очень краткое введение, предваряющее историю, рассказанную мистером Петериком (“Мистер Петерик начал с того, что откашлялся…” и т.д.), затем следует экспозиция его рассказа, описывающая взаимоотношения персонажей и ситуацию, в которой они оказались, и наконец, центральный сюжет: события, образующие собственно загадку. Во второй части мисс Марпл и другие участники “Клуба вторников”, то есть персонажи рамочного повествования, в которое включён рассказ адвоката, обсуждают предложенную им загадку, и здесь же даётся разгадка, которая косвенным образом стала известна рассказчику. Композиционно между этими двумя частями проведена ясная разделительная линия. В конце своего рассказа мистер Петерик подытоживает противоречивые данные, образующие загадку:
     “Напомню основные моменты: завещание подписано мистером Клоудом, и я кладу его в конверт — первый этап. Затем кладу конверт в карман пальто. Пальто с меня сняла Мэри и отдала Джорджу — на моих глазах. Пока я находился в кабинете, у миссис Эвридики Спрагг было достаточно времени, чтобы вытащить конверт из кармана и ознакомиться с его содержимым. То, что конверт оказался на полу, а не в кармане, свидетельствует о том, что именно так она и поступила. И тут мы оказываемся перед любопытным фактом: у неё была возможность уничтожить завещание, но не было мотива. Ведь Клоуд почти всё оставлял ей! Заменив завещание чистым листом бумаги, она тем самым лишала себя наследства, ради которого, собственно, и затеяла всю эту историю. У её супруга также была возможность подменить документ — когда он оставался один на один с этим документом у меня в офисе. Но здесь та же ситуация. Итак, перед вами любопытная задачка: два человека, у которых была возможность подменить завещание на чистый лист бумаги, но не было для этого мотива, и двое, у которых мотив был, но не было никакой возможности.
     …Он, сияя, ещё раз оглядел слушателей.
     - Вот моя маленькая загадка. Надеюсь, я изложил всё достаточно ясно”.
     Это идеальная композиция для детективного рассказа. Все необходимые для разгадки данные изложены, никаких новых фактических уточнений не предвидится, осталось только напрячь свои “серые клеточки” и дать такое истолкование фактам, при котором кажущееся бессмысленным и необъяснимым сочетание событий приобрело бы рациональную и понятную нам форму.
     Как следует из рассказа, мисс Марпл сразу же догадывается, в чём секрет исчезнувшего завещания. Но не она сообщает его читателям. Чтобы не мешать остальным членам клуба поломать голову над загадкой и обменяться своими соображениями по её поводу, мисс Марпл пишет своё решение задачи на листке бумаги и передает его адвокату. Единственное, что мисс Марпл говорит вслух, это её рассказ о маленьком Томми, подшутившем над учительницей. Можно сказать, что мисс Марпл, не оглашая известную ей разгадку, комментирует рассказ адвоката Петерика в форме притчи. Я бы истолковал её смысл как намёк на то, что ключ к загадке лежит за пределами тех событий, на которых акцентировал внимание мистер Петерик, резюмируя рассказанную им историю. Точнее сказать, смысл происшедшего надо искать в другой событийной плоскости нежели та, которая кажется очевидной. Прочитав записку, мистер Петерик подтверждает, что это решение верное (то есть такое же, какое известно ему самому), но делает это в косвенной форме, воскликнув: “Послушайте, для вас вообще существует что-нибудь неразрешимое?” (“My dear friend,” he said, “is there anything you do not know?”). И здесь же, в ответ на вопрос сэра Генри, он произносит довольно странную, если рассматривать её в обсуждаемом контексте, фразу: “…Все гораздо проще. Не слушайте мисс Марпл. У неё особый взгляд на вещи” (“You must not pay any attention to Miss Marple. She has her own way of looking at things”). Каким образом можно совместить это утверждение адвоката с его восхищённым взглядом на мисс Марпл после прочтения её записки и с его восклицанием-вопросом, остается неясным. Дело в том, что автор не сообщает читателям, что именно было написано в записке мисс Марпл. Мы можем только догадываться об этом, хотя наиболее естественно считать, что решение мисс Марпл совпало с той отгадкой, которую заранее знал адвокат. И всё же внешней канве событий не противоречит и другое истолкование: мисс Марпл предложила другое решение загадки, не то, которое, в конечном итоге, становится известным читателю, но настолько остроумное, что оно восхитило мистера Петерика, и он мог бы признать его истинным решением проблемы, если бы он не знал, как оно было на самом деле. Это объясняло бы его замечание об “особом” взгляде мисс Марпл на вещи. Но так ли это, или не так, навсегда останется для нас неизвестным - автор не даёт нам достаточных оснований прийти к какому-либо однозначному выводу относительно этой маленькой проблемы. Проще считать, что решение, высказанное в записке мисс Марпл, и решение, воспринятое нами в конце рассказа из уст мистера Петерика, совпадают. Тем более, что мы и не сомневались в этом, когда дочитали рассказ до конца. Не сомневались бы и сейчас, если бы наше внимание не привлекло странное (но всего лишь единичное и мимолётное) замечание адвоката Петерика.
     Обсуждая предложенную им загадку, члены клуба высказывают следующие версии происшедшего:
     1) Текст завещания был подменён чистым листом бумаги кем-то из трёх человек, которые могли быть заинтересованы в его исчезновении (предполагается, что третьим заинтересованным лицом была горничная Эмма Гонт, симпатизировавшая молодым Клоудам); наиболее вероятным исполнителем является Джордж Клоуд, который положил пальто адвоката на кресло;
     2) Подмену осуществила Мэри, которой сообщила о завещании Эмма Гонт.
     Оба эти предположения отвергаются на том основании, что Джордж и Мэри не могли реально совершить такой, требующий профессионального мастерства фокус на глазах мистера Петерика. Почему-то участники обсуждения забыли про Эмму Гонт, хотя она вполне могла подменить находившийся в конверте лист бумаги в то время, когда Мэри и Джордж были с адвокатом в кабинете. Если считать её заинтересованной в исчезновении завещания, то она оказывается единственным лицом, у которого были одновременно и мотив, и возможность совершения этого преступления.
     3) Исчезновение завещания дело рук Эвридики Спрагг, которая заподозрила, что Саймон Клоуд заменил уже существующее в её пользу завещание, поверив разоблачениям профессора Лонгмана. В спешке она бросила завещание в горящий камин, не прочитав его.
     Ясно, что такая версия никуда не годится, поскольку со стороны миссис Спрагг было бы просто безумием уничтожить неизвестный ей текст, не познакомившись с его содержанием.
     4) Завещание уничтожил мистер Петерик, исправив, так сказать, ошибку своего клиента.
     Принять это предположение совершенно невозможно, и не только потому, что адвокат по своему положению выше таких подозрений, но и, главным образом, потому, что в этом случае никакой загадки просто не было бы и адвокату нечего было бы рассказать своим слушателям.
     5) Завещание изъяла из конверта миссис Спрагг, но она не успела прочитать его до возвращения в гостиную мистера Петерика и забрала его с собой. В таком случае у неё был единственный выход из создавшегося затруднительного положения - после смерти мистера Клоуда она должна была подложить завещание в бумаги покойного. Так как оно там не было обнаружено, значит его уничтожила Эмма Гонт. (Почему именно она, а не Джордж, Мэри или Грейс?)
     Это предположение также не выдерживает критики, хотя в тексте рассказа оно и не встречает серьёзных возражений со стороны участников дискуссии. Но мы можем его отвергнуть, поскольку у супругов Спрагг была реальная возможность вернуть столь ценное для них завещание на его место в голубом конверте. Именно необходимость возвратить мистеру Петерику завещание после его прочтения могла бы объяснить странный и внешне немотивированный поход Абсалома Спрагга в адвокатскую контору. Но в конверте завещания не оказалось, следовательно, на место его не возвратили, и следовательно, супруги Спрагг не виновны в его исчезновении.
     После изложения всех этих, прямо скажем, беспомощных версий мистер Петерик выдаёт собравшимся секрет исчезнувшего завещания. При этом он предварительно сознаётся, что сам он не мог разгадать эту загадку и вряд ли бы понял, что за этим кроется, если бы секрет “похищения” завещания Саймона Клоуда ему не рассказал сам “похититель”. Им оказался Филипп Гаррод (муж Грейс), то есть один из тех, кто имел мотив для уничтожения завещания. И не важно, сам ли он придумал и осуществил всю операцию или имел место сговор между ним и другими родственниками старика. Главное, виновным (или виновными) в исчезновении завещания оказался тот, на кого и падало подозрение. Старинное юридическое правило: “Is fecit cui prodest” и здесь оказалось действенным. Невольной (а может быть, и сознательной) пособницей злодея стала Эмма Гонт. Ей было поручено подать Саймону Клоуду в нужный момент авторучку, заправленную специальными чернилами. Суть разгадки адвокат выражает следующими словами:
     “Вы уже догадались, в чём дело? Ручка была заправлена симпатическими чернилами - водным раствором крахмала, в который добавлено несколько капель йода. Это густая черно-синяя жидкость, практически неотличимая от чернил, только написанное ею исчезает через четыре-пять дней”.
     Такова сюжетная загадка рассказа Агаты Кристи. И поскольку рассказ помимо содержащейся в нём загадки вряд ли может чем-то заинтересовать читателя, то именно она определяет общее впечатление от рассказанной нам истории. И впечатление, надо сознаться, весьма посредственное. В формальном отношении к рассказу трудно придраться, основные законы построения детектива здесь соблюдены. Есть загадочная история, есть её разъяснение, концы с концами как-то, худо-бедно, сведены. Правда, разрешение проблемы приходит извне, а не в результате наблюдательности и логических рассуждений сыщика, но это всё же только желательное, но не обязательное условие для детектива, и во многих классических детективах оно не выполняется. Так что перед нами, несомненно, детектив, но его качество оставляет желать лучшего. После его прочтения у читателя доминирует чувство разочарования. Как и после многих других не поднимающихся над средним уровнем детективов остаётся ощущение несоответствия между увлекательной завязкой (собственно загадкой) и банальной или, напротив, надуманной, вымученной концовкой произведения (разгадкой). Рядовому автору, как правило, оказывается легче заинтересовать читателя, чем оправдать этот интерес, придумав остроумное и изящное разрешение своей головоломке. Но загадка не существует без адекватной разгадки. И читатель, предвкушавший удовольствие от неожиданного и в то же время простого, убедительного и логически безупречного решения задачи, закрывает книгу с чувством неудовлетворённости. Опять автор детектива оказался не на высоте, хорошей загадки не получилось. А жаль. Начало было таким захватывающим и многообещающим.
     Подобное ощущение испытываешь и после чтения рассказа “Мотив против возможности”. И хотя это всего лишь непосредственное ощущение, интуитивная оценка прочитанного, правильность её можно подтвердить некоторыми вполне рациональными соображениями, возникающими при детальном анализе текста. Первое, что можно поставить в упрёк писательнице и что сразу же бросается в глаза, это вычурность и неправдоподобность способа, которым герои рассказа осуществляют свою цель - исчезновение написанного завещания. Такой способ могли избрать дети, желающие подшутить над своим добродушным и необидчивым дядюшкой, но он совершенно не годится для выполнения проделки, за которую можно получить много лет тюрьмы. Даже технически он вряд ли выполним: авторучка, заполненная раствором крахмала и оставленная хотя бы на час, непременно засохнет, и ей нельзя будет ничего написать. Кроме того, если посмотреть на такое “исчезновение” завещания не как на милую шутку, а всерьёз, то сразу возникнет вопрос об исследовании “чистого” листа бумаги, оставшегося в конверте, и о возможности восстановить текст. Ясно, что нет никакой сложности в том, чтобы отличить исписанный, пусть даже бесцветными чернилами, лист бумаги от нетронутого листа, а дальнейшее исследование позволит и прочитать то, что было написано. Необходимо только, чтобы был некто, заинтересованный в таком исследовании. И такие заинтересованные лица есть.
     В первую очередь, это сам мистер Петерик, ведь речь идёт о его профессиональной репутации. Писательница благоразумно не упоминает о том, как происходило официальное оглашение завещания: кто на нём присутствовал и что при этом произошло. Но мы можем не сомневаться, что, если бы такой случай действительно произошёл, это было бы шоком для почтенного юриста. Хорош же оказывается адвокат, который на вопрос: “И где же доверенный вам документ ценностью во много тысяч фунтов стерлингов?”, отвечает: “Да куда-то подевался”. И сразу же возникает подозрение (высказанное, кстати, одним из участников обсуждения загадки) в том, что завещание уничтожил сам адвокат и, вероятно, не бескорыстно. Опровергнуть это подозрение мистеру Петерику нечем. Он сам, будучи честным человеком, упрямо утверждает, что никто не мог похитить завещание из конверта, а те, у кого была такая возможность, никогда бы этого не сделали, ведь это бы противоречило их интересам. Но тем самым адвокат копает яму для себя самого. Мы приходим к выводу, что, если бы такой случай действительно произошёл, мистер Петерик должен был бы рассказывать о нём в совсем другом ключе. В его рассказе он должен был бы выступать в качестве одной из потерпевших сторон: сам он знает о своей невинности, но все улики, которые он сам же и представил следствию, указывают на него как на исполнителя преступления. Чтобы обелить себя, он должен разгадать эту загадку. Но в этом случае не приходится ожидать, что действительный преступник поделится с ним секретом пропавшего завещания. Ему пришлось бы докапываться до истины самому и, призвав на помощь полицию с её криминологическими методами, он легко бы добился своей цели, отправив по пути Филиппа Гаррода с компанией за решётку. Во всяком случае, мистер Петерик не мог бы чувствовать симпатии к тем, кто в погоне за богатством поставил под удар его самого и навлёк позор на его голову.
     Есть и ещё одно заинтересованное в раскрытии истины лицо - Эвридика Спрагг. Она знала о существовании завещания и о том, что она является законной наследницей Саймона Клоуда. Когда она знакомилась с содержанием голубого конверта, текст завещания ещё не мог обесцветиться. И хотя завещание исчезло, тот факт, что оно действительно существовало, могли официально подтвердить мистер Петерик и подписавшие завещание свидетели. В такой ситуации интересы миссис Спрагг и адвоката Петерика совпадают. Зная о пропаже завещания, миссис Спрагг, несомненно, не оставила бы этого дела так и тоже обратилась бы в полицию. Даже если адвокат попытался бы из страха за свою репутацию как-то замять это дело, миссис Спрагг ему бы этого не позволила - ей в этом случае терять было нечего, а приобрести она могла огромное состояние. Следовательно, никаких шансов на сокрытие своей проделки у Филиппа Гаррода не было, его план выглядит глупым и обречённым на провал. То, что в рассказе он оказался успешным, объясняется исключительно своеволием автора, который сводил концы с концами в своей загадке, не считаясь с логикой описываемых событий. Отсюда ощущение натянутости и неправдоподобности прочитанной нами истории.
     Другая претензия, которую мы можем предъявить Агате Кристи и которая обусловливает нашу невысокую оценку рассказа, заключается в следующем. Когда мы читаем рассказ, мы ещё не можем вполне оценить смысл и значение тех отдельных эпизодов и деталей описания, из которых состоит текст, так как мы ещё не знаем истинных очертаний художественного целого, частями которого они являются. В детективном жанре это общее правило выступает особенно явственно. Пока мы не знаем, в чём состоит загадка сюжета и как она разгадывается, мы при заинтересованном чтении должны исходить из того, что любая, на первый взгляд самая незначительная деталь повествования может, в конечном итоге, оказаться существенной для обоснования загадки и, следовательно, для полноты нашего художественного впечатления. Мы не можем заранее отвергать самый неестественный и излишний, на наш взгляд, эпизод, потому что мы не понимаем - и до разгадки не должны понимать - многое из того, что происходит перед нашими глазами. Исходя из того, что в детективе идеальный читатель видит только то, что ему показывают, и готов к тому, что в конце повествования его взгляд на то, что он узнал о событиях и героях прочитанной им истории, должен существенно измениться (именно в этом и состоит главное удовольствие при чтении детективов), он невольно сомневается во всех своих предварительных оценках и откладывает окончательное суждение до того, как он узнает разгадку. Но уже зная, в чём состоит загадка и её разрешение, мы вполне можем оценить роль каждого эпизода в целостной сюжетной конструкции.
     С этой точки зрения, в разбираемом нами рассказе есть несколько эпизодов, которые, по сути, никак не связаны с прочитанной нами историей, не играют никакой роли в сюжете и не представляют самостоятельного интереса. Их можно охарактеризовать как “сюжетный мусор”, который лишь запутывает читателя и отвлекает его внимание от существа дела. Одним из таких эпизодов является визит Абсалома Спрагга в адвокатский офис мистера Петерика. При чтении нам оставалось непонятным, зачем мистер Спрагг посещал контору адвоката, но это не должно было слишком нас беспокоить, мы могли надеяться (и, действительно, надеялись, хотя, вероятно, не обращали на это своего сознательного внимания), что у него был какой-то скрытый для нас мотив и что впоследствии всё это разъяснится и займет своё место в сюжете. Однако даже после того, как разгадка и, следовательно, подоплёка происходивших в рассказе событий стали нам известны, цель посещения адвокатского офиса персонажем, о существовании которого вообще можно было бы не упоминать в рассказе, если бы не его участие в этом эпизоде, не стала для нас ни на йоту яснее. Выше было предположено, что он отправился в офис, чтобы возвратить на место завещание, которое Эвридика Спрагг вытащила из голубого конверта. Но теперь, когда мы знаем разгадку и знаем, что миссис Спрагг не забирала завещание из конверта, это предположение отпадает, а никакого другого рационального мотива, объясняющего внезапное посещение адвоката мистером Спраггом, из текста рассказа вычитать не удаётся.
     Ясно, что в реальной жизни люди совершают множество поступков, которые они сами затруднились бы объяснить рациональными причинами. Они могут действовать так из прихоти, каприза, по глупости, от нечего делать или поддаваясь влиянию каких-либо неосознаваемых внутренних импульсов, и поэтому мы во многих случаях не можем понять мотивов поведения окружающих нас людей. Но, включая такие эпизоды в ткань художественного произведения, автор должен дать им некое эстетическое обоснование, придать им смысл и значение элементов художественного целого. Они должны играть какую-то, пусть небольшую, но необходимую роль в общей конструкции произведения. В противном случае они становятся инородными телами, случайно вклинившимися в художественную ткань и разрушающими её целостность и завершённость. В детективе, где связь элементов художественной конструкции в значительной мере основывается на логике явно выраженных причин и следствий, а тем более в коротеньком детективном рассказе, конструкция которого не предполагает никаких сюжетных отступлений, отрицательное влияние таких излишних, не имеющих никакой сюжетной функции эпизодов на общее эстетическое впечатление от рассказа проявляется особенно сильно.
     Аналогичным образом можно оценить и тот, непонятно зачем введённый в текст рассказа эпизод, в котором Эмма Гонт подаёт мистеру Петерику выпавший из его кармана конверт с завещанием. Правда, это событие дает мистеру Петерику повод включить Эмму Гонт в число подозреваемых, имеющих мотив для похищения завещания (и, как мы потом узнаем, это подозрение не напрасно - горничная действительно оказывается соучастницей преступления). Но связь между описанным событием и павшим на Эмму Гонт подозрением имеет исключительно внешний характер. Вспомнив об Эмме Гонт, адвокат вспоминает также о том, что и она могла иметь мотив украсть завещание. Сам по себе этот эпизод никак не свидетельствует о наличии (или отсутствии) у горничной такого мотива, а с другой стороны, это маленькое происшествие, как сознаётся сам мистер Петерик, ничего не добавляет к имевшейся у Эммы Гонт возможности завладеть завещанием. Отсутствие этого эпизода в тексте рассказа ничего бы не изменило в нашем восприятии загадки и никак не повлияло бы на наше суждение о героях рассказа.
     Вообще, наличие в рассказе этого персонажа, Эммы Гонт, и её роль в сюжете, роль многолетней преданной слуги, которая настолько близко к сердцу принимает интересы хозяев, что готова пойти ради них на преступление, вносят значительный вклад в то ощущение вычурности и одновременно невнятности, скомканности, логической нестройности сюжетной загадки, которое создаётся после прочтения рассказа. Сюжет строится на том, что Эмма Гонт является соучастницей преступления, без неё Саймон Клоуд не получил бы в нужный момент ручку с симпатическими чернилами. Даже если предположить, что Филипп Гаррод говорил правду, и горничной было неизвестно, в чём именно заключается фокус с авторучкой, всё же она должна была понимать, что речь идёт о попытке воспрепятствовать явно выраженной воле мистера Клоуда оставить своё состояние Эвридике Спрагг и, таким образом, об уголовном преступлении. Тем более, что после того, как обнаружилась бы пропажа завещания, её любые сомнения по этому поводу должны были превратиться в уверенность. Следовательно, независимо от того, понимала ли Эмма Гонт до конца сущность запланированного трюка, её согласие следовать полученным инструкциям и в ещё большей мере её последующее молчание основывались на её готовности рискнуть своим добрым именем и благополучием ради благополучия своих молодых хозяев. Следовательно, Филипп Гаррод мог довериться горничной и положиться на точное выполнение данных ей указаний только в том случае, если он был полностью уверен в абсолютной преданности Эммы Гонт хозяевам и её решимости преступить закон, если это понадобится для их счастья. Но наличие у Филиппа Гаррода такой уверенности делает все его дальнейшие экзерсисы с авторучкой глупыми и смешными. С этой точки зрения, поведение “молодого, но уже подающего большие надежды химика” напоминает игру в приключения Тома Сойера, который роет подземный ход в сарайчик, где сидит взаперти сбежавший от хозяйки негр Джим, и передает узнику запечённую в пироге веревочную лестницу, хотя в любое время может зайти в этот сарайчик через дверь и, более того, знает, что освобождать Джима вообще не нужно - он уже отпущен хозяйкой на свободу. Как уже говорилось, у Эммы Гонт были все возможности забрать завещание из конверта, подменив его чистым листом бумаги. Если предполагать у неё наличие мотива и решимость пойти на преступление, не нужны никакие симпатические чернила. Достаточно, чтобы Мэри и Джордж отвлекли адвоката от конверта с завещанием, как это и произошло на самом деле, а Эмма Гонт завершила операцию, изъяв завещание. Именно поэтому вопрос о возможностях, имевшихся у Эммы Гонт, выпал, по воле Агаты Кристи, из обсуждения загадки членами клуба. Такое простое решение проблемы просто разрушило бы загадку, ведь она строилась на том, что только два человека из присутствовавших в доме - Джордж и Мэри - имели мотив, а другие два - миссис и мистер Спрагг - имели возможность. Наличие ещё одного персонажа, у которого были и мотив, и возможность, делает решение задачи настолько тривиальным, что она теряет право называться загадкой, а рассказ теряет право на существование в качестве детектива.
     Вышеперечисленных логических неувязок и сюжетных несообразностей, остающихся при обычном чтении за пределами нашего сознательного внимания, но, безусловно, влияющих на нашу оценку рассказа, вполне достаточно, чтобы объяснить то разочарование, которое возникает у читателя, когда он понимает, в чём заключался ответ на предложенную ему загадку. И все же я считаю, что главная причина такого неблагоприятного читательского суждения о рассказе лежит, если так можно выразиться, в этической плоскости.
     Сама по себе конструкция детектива не опирается на положения этики, детектив как жанр не берёт на себя каких-то определённых моральных обязательств и его законы не требуют непременного торжества сил добра в финале. Исходя из общетеоретических представлений, вполне можно представить себе существование аморального, но не нарушающего законы жанра детективного произведения, где сочувствие автора оказывается на стороне героев, которые по общепринятым меркам должны быть признаны злодеями. И тем не менее подавляющее большинство классических детективов кончается разоблачением преступников, снятием необоснованных подозрений с честных людей и восстановлением попранной справедливости, то есть тем, что порок получает по заслугам, а добродетель торжествует. Традиционность такого детективного сюжета связана, главным образом, с тем, что стандартная детективная загадка - это загадка преступления, и, следовательно, разгадка неминуемо ведёт к разоблачению преступника и, как правило, к его наказанию, что соответствует требованиям нашего морального чувства. Достаточно часто сюжет детектива строится на том, что стечение обстоятельств или прямой замысел преступника навлекают подозрения на невинного человека, и тогда раскрывающий истину сыщик должен спасти честь, а, может, и жизнь этого человека, что также ведёт к восстановлению справедливости. Детективный сюжет не может закончиться тем, что честный человек садится на много лет в тюрьму за несовершённое им преступление, а жестокий злодей радостно потирает руки и продолжает пользоваться плодами своих противозаконных действий. Такой конец возможен в любом реалистическом, романтическом или фантастическом рассказе, но вряд ли он годится для детектива. И понятно, что дело здесь не в большем по сравнению с другими жанрами моральном ригоризме детектива, а в его конструктивных особенностях. Ведь такая развязка в детективе значила бы, что загадка осталась неразгаданной. Сама структура детектива предрасполагает к тому, что несмотря ни на какие сюжетные перипетии преступник, в конечном итоге, проигрывает, а победа остаётся за сыщиком, выступающем на стороне закона и порядка. И, что очень важно для нашего рассуждения, читатель детективов знаком с этой традиционной сюжетной схемой и при чтении всякого нового литературного произведения, рассматриваемого им как детектив, учитывает её в своих ожиданиях. Поэтому, хотя законы построения детектива и не запрещают прямо торжества преступников, всё же такой поворот сюжета требует каких-то обоснований в тексте; читатель должен быть формально предупреждён о возможности такой развязки, иначе он будет чувствовать себя обманутым.
     Именно этот случай мы и имеем в рассказе “Мотив против возможности”. Это рассказ об удавшемся преступлении, причем разгадка - разоблачение преступников - не сопровождается в рассказе их заслуженным наказанием или хотя бы моральным осуждением. Более того, главный виновник исчезновения завещания, Филипп Гаррод, судя по его признанию адвокату, не чувствует за собой большой вины и не боится разоблачения. Он считает, что был лишь не слишком щепетилен в выборе методов, но цель у него была благая, и, добившись её, он может даже гордиться своей ловкостью и изобретательностью. Надо сказать, что его уверенность в безнаказанности (наивная, с внешней, незаинтересованной точки зрения) в тексте рассказа вполне оправдывается: адвокат Петерик, посвятивший всю свою жизнь служению закону, не роняет ни единого слова, осуждающего поступок Гаррода; он, как можно предположить, тоже доволен тем, как ловко лишили его клиента права распоряжаться собственным имуществом, заодно надув и заслуженного юриста. Никакого удивления по поводу моральной позиции Филиппа Гаррода и прочих лиц, выигравших от того, что завещание старика обманным путем было аннулировано, не высказывают и члены клуба, выслушавшие эту историю. Всё происходит так, как если бы никакого нарушения моральных норм не произошло. Хорошие люди, придумав остроумный трюк, не дали крупному состоянию уйти в руки плохих людей, за что и были вознаграждены, поделив между собой это самое состояние. Но если посмотреть на вещи непредвзято, то ясно, что речь идёт о тяжком уголовном преступлении. Тот факт, что Филипп Гаррод и его соучастники - самые настоящие преступники, в рассказе несколько затушевывается тем обстоятельством, что моральный облик противостоящей им стороны - миссис Спрагг и её мужа - также выглядит далеко не безупречно. В изложении мистера Петерика всё выглядит так, что нельзя не подозревать в миссис Спрагг обыкновенную мошенницу, с корыстной целью беззастенчиво играющую на лучших чувствах Саймона Клоуда. Если основываться на том, что мы узнали о ней из рассказа, так оно скорее всего и есть. Но даже в этом случае сюжет рассказа сводится к истории о том, как вор у вора дубинку украл. Можно сказать, что шайке прохвостов, которые всё же “чтут уголовный кодекс” и боятся возмездия закона, а потому действуют в основном убеждением, привлекая на помощь голоса из потустороннего мира (их ведь к делу не подошьёшь), в рассказе противостоит другая компания мошенников, которые ничего не боятся и добиваются своей цели прямой подделкой юридического документа.
     Но не исключено и другое толкование этой ситуации. Если в мошенничестве Гаррода нельзя сомневаться, не поставив под сомнение истинности всей рассказанной адвокатом истории, то с мошенничеством миссис Спрагг дело обстоит не так просто. Собственно говоря, какие приведённые в рассказе факты неоспоримо свидетельствуют о том, что эта женщина - мошенница? Таких фактов нет. Всё, что говорит о ней мистер Петерик, указывает лишь на то, что миссис Спрагг адвокату не понравилась. Да, она - иностранка (что само по себе, как неоднократно писала Агата Кристи, лишает человека всякого доверия со стороны коренных англичан), её манеры оставляют желать лучшего, она крикливо и вызывающе одета, она использует в речи слащавые, умильные выражения, коробящие слух мистера Петерика, у её мужа “глазки бегают”, но всё это нельзя рассматривать в качестве хотя бы косвенных доказательств её мошенничества. Даже специалист по вопросам спиритизма не обнаружил фактов, которые подтверждали бы осознанный обман с её стороны. А что касается её манер и внешнего вида, то Саймон Клоуд, общавшийся с этой женщиной несравненно чаще и ближе, чем адвокат, был совершенно другого мнения о её внутренних достоинствах и не сомневался в её искренности. Почему же мы должны довериться мнению мистера Петерика и игнорировать мнение другого умудрённого жизнью джентльмена? Исходя из презумпции невиновности, мы должны принять как возможность, что миссис Спрагг была вполне порядочной, внутренне честной женщиной и сама, как и многие миллионы других участников спиритических сеансов, искренне верила в своё общение с духами. При этом она действительно стремилась помочь страдающему старику и действительно приносила ему утешение, хотя бы и основанное на иллюзии. Саймон Клоуд имел полное юридическое и моральное право отблагодарить её за это утешение так, как он считал это нужным, и, следовательно, миссис Спрагг по праву должна была стать владелицей крупного состояния, которого была лишена обманным путем. При таком раскладе действия Филиппа Гаррода с компанией лишаются всякого морального оправдания.
     Независимо от того, была ли миссис Спрагг мошенницей или же Саймон Клоуд был прав, считая её честнейшей из женщин, открытие того, что наследники мистера Клоуда оказываются замешанными в уголовную историю, производит разочаровывающее впечатление на читателя рассказа. И опять же дело здесь не в какой-то особенной моральной чувствительности поклонников детективного жанра, ведь это те же самые люди, которые в другое время восхищаются веселым жуликом Остапом Бендером и изобретательным мошенничеством героев О’Генри. Жуликоватость этих героев не портит испытываемого при чтении удовольствия даже тем, кто в реальной жизни терпеть не может мошенников и не склонен любоваться их проделками. Почему же в детективе, сам жанр которого, казалось бы, должен приучить читателей снисходительно относиться к преступлениям морали и права, ведь в этом жанре они чаще всего не воспринимаются буквально и выступают лишь в качестве элементов литературной игры, мошенничество героев вызывает столь резкую и нетерпимую реакцию читателей? Потому что здесь этическое отношение к героям непосредственно связано с эстетическим восприятием сюжетной конструкции произведения, и реакция читателей возникает в ответ на разрушение ожидаемой эстетической гармонии. В рассматриваемом нами случае читатели реагируют на то, что автор не выполняет условий “честной игры” и в своей разгадке несколько “передергивает”, давши ответ на не совсем ту задачу, условия которой были известны читателю.
     Всё очарование загадки строилось на том, что те, кто стремился предотвратить появление завещания в пользу Эвридики Спрагг, не имели возможности добиться своей цели. Испытав все доступные им способы воздействовать на решение старика, они лишь ухудшили положение и были вынуждены смириться с тем, что наглая и бессовестная мошенница восторжествует, получив то, на что не имеет никакого права. В аналогичном положении оказался и адвокат Петерик, исчерпав все разумные доводы и закулисные маневры, не выходящие за пределы того, что может себе позволить порядочный человек, он должен был юридически оформлять законность документа, который сам же считал результатом злостного обмана со стороны миссис Спрагг. Короче говоря, добродетельные законопослушные граждане потерпели полное поражение в борьбе с теми, для кого моральные преграды не играют в жизни никакой существенной роли. Читатель легко представляет себе их досаду и чувство беспомощного унижения, которые должны были усугублять их горечь по поводу утраты своих прав на наследство. Вряд ли они были бы сильно огорчены, если бы внучка старика Клоуда осталась живой и ей досталось бы всё его состояние, это было бы естественно и нормально. Но отдать богатство в руки гнусных мелких мошенников, которых не следовало бы пускать и на порог их порядочного дома, было для них особенно обидно. Неспособность наследников Саймона Клоуда и сочувствующих им лиц справиться с влиянием миссис Спрагг, их слабость в борьбе с пороком не в последнюю очередь обусловлены именно их порядочностью: миссис Спрагг могла лгать и притворяться, втираясь в доверие к старику Клоуду, а они не могли воспользоваться ложью, клеветой и другими аморальными приемами, что резко ограничивало их возможности. Именно в этом надо видеть основную причину того, почему они не могли похитить завещание. Для них это было не только технически неосуществимо, но и морально неприемлемо. И вот, в то время, когда поражение добродетели уже свершилось и никаких сомнений в этом быть не может, происходит чудо: злополучное завещание само собой исчезает, злодеи остаются ни с чем, а благородные герои могут праздновать неожиданную для них победу над злом. Правда, радость торжества несколько омрачается тем, что на них теперь падает подозрение: ведь именно они выиграли от исчезновения завещания. И сложись обстоятельства несколько иначе, опровергнуть эти подозрения было бы невозможно, особенно, если учесть, что подозреваемых было несколько человек. Всю оставшуюся жизнь их мучила бы мысль, что богатство досталось им неправедным путем и что один из них - любимый брат или сестра - вор. К счастью, ситуация сложилась так, что похитить завещание оказалось для них физически невозможно, и поэтому подозрения в отношении них следует признать беспочвенными. Однако, нельзя обвинить в исчезновении завещания и никого другого. Остается красивая и совершенно необъяснимая загадка: каким образом могло исчезнуть завещание, если никто из тех, кто был к нему как-то причастен, не могли приложить к этому руки - одни по причине отсутствия у них мотива, другие по причине отсутствия у них возможности?
     Так или приблизительно так воспринимает представленную ему в рассказе картинку читатель. Это оригинальный вариант хорошо знакомой каждому любителю детективов традиционной сюжетной схемы: совершается преступление, подозрение падает на невинного человека, которому грозит осуждение, на его счастье фактические данные складываются в противоречивую картину, которая не позволяет без сомнений утвердиться в виновности подозреваемого и в то же время не даёт возможности найти истинного виновника. Читатель нисколько не сомневается, что разрешение загадки снимет все подозрения с невинного и обличит преступника. В рассказе “Мотив против возможности” эта стандартная схема усложняется тем, что преступник, кто бы он ни был, ничего не выиграл, похитив документ, поскольку заранее известно, что в выигрыше оказались те, кто не брал завещания. Такая формулировка придаёт загадке вид принципиально неразрешимой проблемы и тем самым делает её исключительно интересной. Рассказав свою историю именно так, а не иначе, Агата Кристи должна была считаться с легко вычислимыми ожиданиями читателей. Однако в финале рассказа, воспользовавшись тем, что формально невинность наследников прямо не утверждалась, а читательская уверенность в этом достигалась косвенным образом (через явно не выраженную в тексте отсылку к традиционной детективной схеме сюжета), она совершает подмену в условиях задачи, сводя её к вполне разрешимой, но гораздо менее интересной проблеме технического характера: как уничтожить завещание незаметно от мистера Петерика. Предположим, что писательница решила бы придерживаться правил “честной игры” с читателем и ввела бы в текст рассказа какое-то предупреждение, разрушающее неоправданные читательские ожидания: например, описала бы, как Джордж и Филипп Гаррод пытаются придумать способ уничтожения завещания. Ясно, что в таком случае читатель не испытал бы разочарования после знакомства с разгадкой, но только потому, что загадка заранее была бы воспринята им как примитивная и скучная. На деле же повторяется, можно сказать, ситуация, описанная в рассказе: захватывающая дух загадка легким незаметным движением пера превращается, если не в чистый лист бумаги, то в другой намного более прозаический и неинтересный текст. Эту-то подмену и регистрирует эстетическое чувство читателя, даже если он до конца и не понимает, каким образом шарик перескочил из-под одного напёрстка под другой.
     Здесь можно подвести предварительный итог. Если непосредственные впечатления от чтения нас не обманывают и наш анализ текста достаточно корректен, мы вынуждены констатировать, что в рассказе “Мотив против возможности” Агате Кристи не удалось сконструировать хорошую загадку и это привело к нелогичным и неубедительным сюжетным решениям. Рассказ приходится признать, как говорил Зощенко, “маловысокохудожественным”.
     Но признав этот факт, я должен объяснить, почему, заводя разговор о загадке Агаты Кристи, я выбрал именно этот рассказ. Как выяснилось, изложенную в нём загадку нельзя отнести к достижениям писательницы, но, с другой стороны, в её занимающем целую полку собрании сочинений можно найти множество произведений, где качество загадок не вытягивает даже на тот посредственный уровень, который мы видим в рассматриваемом рассказе. Общепризнанно, что не так уж редко сюжеты Агаты Кристи прямо нарушают писаные и неписаные “законы детективного жанра”, или страдают явной нелогичностью, бессвязностью, компенсируя отсутствие логики нагнетанием мелодраматических эффектов, причем среди таких “неправильных детективов” есть и произведения, пользующиеся наибольшей популярностью среди широкой публики. При желании можно найти в этом собрании сочинений и образцы самой обыкновенной литературной халтуры. Несомненно, мировая слава Агаты Кристи и её титул “королевы детектива” вполне заслуженны, она была гением изобретательности в области детектива и далеко опережала в этом отношении всех своих, даже самых талантливых собратьев по цеху. Но она писала очень много, и неизбежно количество время от времени переходило в качество. Так что, если механически сложить все именуемые детективами произведения Агаты Кристи и высчитать некий средний уровень качества детективного сюжета, то рассказ “Мотив против возможности” займет, по-видимому, место, близкое к этой воображаемой средней величине. Рассматриваемый в том виде, в котором мы его читаем, рассказ нельзя отнести к числу тех шедевров, которые создали писательнице репутацию мастера детективных загадок, но его нельзя считать и беспомощной халтурой; он профессионально построен, но неинтересен. И всё же в этом рассказе есть нечто, отличающее его от великого множества других детективов, прочитав которые на сон грядущий, вряд ли можно вспомнить их сюжет на следующее утро. Как я постараюсь показать далее, это рассказ с двойным дном. Именно это привлекает к нему внимание.
     У Агаты Кристи есть небольшой рассказ, в котором дама из высшего общества просит Эркюля Пуаро отыскать в доме одного шантажиста тайник, где спрятано компрометирующее эту даму письмо. Тщательно обыскав дом, Пуаро находит в кухне обыкновенное с виду, но выдолбленное изнутри полено, в котором обнаруживается шкатулка с искомым письмом. Казалось бы, задача, образующая сюжет рассказа, разрешена, но это лишь ложная концовка. Зацепившись за некоторые мелкие подробности, не вяжущиеся с рассказанной дамой жалостливой историей о шантажисте и о вызывающей сочувствие читателя его жертве, Пуаро не останавливается на выполнении того, что ему поручено, и выявляет истинную подоплёку данного ему задания. Тайник в полене, оказывается, имеет двойное дно, и в потайном отделении шкатулки спрятаны драгоценные камни, ради которых, собственно, и создан тайник, а пресловутое “письмо интимного характера” всего лишь фальшивка, которая должна замаскировать истинное содержимое тайника. Какое-то подобие такого “двойного тайника” представляет собой и сюжет рассказа “Мотив против возможности”: загадка завещания мистера Клоуда разрешается двояким образом, и тот вариант решения, который открыто предлагается читателю, играет роль фальшивого дна, внушающего мысль о том, что мы уже якобы достигли самой глубины и выяснили, как объясняется история с завещанием, но на деле скрывающего истинную тайну рассказа.
     Взглянув на историю с завещанием под этим углом зрения, можно сказать, что прочитав рассказ и познакомившись с разгадкой № 1, читатель оказывается в положении Пуаро, обнаружившего письмо. В этот момент можно удовлетвориться достигнутым и остаться с тем решением, которое досталось нам без особенных усилий (оно не результат наших собственных размышлений над загадкой, а подано нам автором “на блюдечке с голубой каемочкой”), но можно последовать примеру великого сыщика и скептически отнестись к открывшемуся нам секрету. Как и у Пуаро, у читателя есть для этого основания: ценность скрытого в рассказе секрета (удовольствие от решения загадки) оказывается несоответствующей читательским ожиданиям - в хитроумно устроенном тайнике мы обнаруживаем вещь, которую не стоило так тщательно прятать. Об этом нам сигнализирует эстетическое чувство, и верность интуитивной оценки подтверждается детальным анализом сюжета. Предположим, что загадка, изложенная в первой части рассказа и возбудившая наш читательский интерес, имеет адекватное решение (разгадку № 2), которое могло бы удовлетворить наши эстетические предчувствия и попробуем самостоятельно найти это решение. Будем считать, что Агата Кристи утаила от нас более ценный в эстетическом отношении вариант разгадки, но дала нам некоторый вспомогательный намёк, указав направление, на котором нам следует сосредоточить поиски истины. Таким намёком может быть притча, рассказанная мисс Марпл.
     Если следовать смыслу этого намёка, для отыскания ключа к разгадке необходимо выйти из того круга подозреваемых (или их роли в рассказанной истории), который очертил в своем резюме мистер Петерик, и посмотреть на ситуацию с какой-то более широкой точки зрения. Мы знаем, что использованное адвокатом разделение персонажей, имевших отношение к завещанию, на двоих (или троих), которые были заинтересованы в исчезновении документа, и двоих, которые могли изъять его из конверта, заводит рассуждение в тупик. В разгадке № 1 выход из этого тупика обеспечивался тем, что исчезновение завещания было истолковано не как его изъятие каким-то физическим лицом, а как его “самопроизвольное” исчезновение в результате использования симпатических чернил. Если мы отвергаем эту разгадку как неудовлетворительную, то такой выход для нас исключается - мы должны полагать, что кто-то, действительно, забрал завещание из конверта адвоката и заменил его чистым листом бумаги. Попытки вычислить этого “кого-то”, анализируя возможности, имевшиеся у персонажей рассказа для осуществления данного действия, вряд ли могут привести нас к цели. Загадка остаётся интересной только до тех пор, пока постулируется невозможность похищения документа теми, кто имущественно (наследники и Филипп Гаррод) или эмоционально (мистер Петерик и Эмма Гонт) заинтересован в его исчезновении. Поскольку обосновать это положение физической невозможностью похищения заинтересованными лицами завещания не удаётся (этого нельзя, например, утверждать в отношении мистера Петерика, а попытка утверждать это в отношении Эммы Гонт приводит, как мы видели, к логическим несообразностям), то данный постулат зиждется на нравственной неприемлемости такого поступка для указанных действующих лиц. Правда, среди персонажей рассказа есть и такие, которых мы заранее подозреваем в моральной нечистоплотности, но это как раз те люди, которые не заинтересованы в исчезновении завещания. Все остальные персонажи - порядочные люди и не могли похитить завещание, так как это означало бы попрание последней воли Саймона Клоуда и нарушение закона. Предположение, что завещание украл кто-то со стороны, то есть лицо, не упоминающееся в рассказе, было бы просто издевательством над здравым смыслом и не вписывается ни в какую литературную конструкцию. Таким образом, анализ “возможности” ничего нам не даёт, и мы возвращаемся к исходному утверждению, формулирующему суть загадки: те, кто мог, были не заинтересованы, а те, кто был заинтересован, не могли.
     Рассмотрим теперь ситуацию с точки зрения мотивов поведения действующих лиц. Будем считать, что тот, кто забрал завещание из конверта, действовал вполне осознанно и преследовал при этом какую-то, вытекающую из его интересов цель (материал рассказа не даёт нам никакой возможности объяснить поступок персонажа воздействием гипноза, настойки опия, как в “Лунном камне”, или временным умопомешательством). Мотивы поведения миссис Спрагг и её мужа настолько очевидны, что мы можем смело исключить этих лиц из числа подозреваемых. Даже если у них существовала какая-то дополнительная потребность в изъятии завещания, она не могла перевесить их основной мотив, требующий, чтобы завещание осталось на месте. У племянника и племянниц, а также у Филиппа Гаррода, мистера Петерика и Эммы Гонт, формально говоря, были мотивы, по которым завещание могло быть изъято из конверта, то есть исчезновение завещания совпадало с их интересами. Но действенного мотива, мотива, непосредственно ведущего к поступку, у них быть не могло, так как эта форма исполнения их желаний - похищение завещания - была для них неприемлема по моральным соображениям. И это, ещё раз подчеркну, условие разгадываемой нами загадки. Пренебрежение этим условием ведёт к тому, что загадка становится плоской и неинтересной (как мы уже убедились на примере разгадки № 1). Из наших рассуждений вытекает, что обе партии персонажей, между которыми идет противоборство в рассказе, должны быть исключены из числа подозреваемых в похищении, так как все они не имеют реального мотива для такого поступка. Похитителя надо искать за пределами этого круга лиц. К счастью, число персонажей в рассказанной адвокатом истории невелико, и нам остается рассмотреть возможные мотивы двух человек: Саймона Клоуда и кухарки Луси Дейвид. Про кухарку в тексте сказано только, что это “пышущая здоровьем особа тридцати лет”, и, следовательно, мы не можем приписать ей никакого связанного с завещанием мотива - это было бы чистой выдумкой с нашей стороны. Другое дело Саймон Клоуд - он описан достаточно подробно, и, основываясь на этом описании, мы вполне можем проанализировать возможные мотивы его поведения.
     Дни Саймона Клоуда сочтены, он знает об этом, и поэтому у него не может быть каких-то сугубо личных интересов в этой жизни, все мотивы его поведения связаны с интересами других лиц, которые он хотел бы обеспечить, пока имеет такую возможность. Одно его желание очевидно и явно выражено: он хочет вознаградить миссис Спрагг за ту бескорыстную помощь и утешение, которые получил от “медиума” в тяжкую пору своей жизни. При этом он не хочет обижать племянника и племянниц и оставляет им в своем завещании вполне приличные суммы, достаточные для безбедного существования, - так он выполняет свой долг по отношению к родственникам. Оставшейся же частью своего состояния, свободной от моральных обязательств, он вправе распорядиться как ему угодно, и он избирает миссис Спрагг в качестве своей основной наследницы. Именно это решение, отдающее большую сумму денег в руки недостойного, по мнению окружающих, человека, и вызывает конфликт между Саймоном Клоудом и другими персонажами рассказа. Родственники и друзья не одобряют выбор старика и всячески пытаются заставить его изменить свое решение. Мистер Клоуд остаётся непреклонным, он считает свой выбор правильным и справедливым и составляет в соответствии с этим новое завещание, но неодобрение близких, обусловленное, по его мнению, их предубеждением против миссис Спрагг и непониманием её истинного морального облика, не может не беспокоить умирающего. Он хотел бы, чтобы окружающие признали его не только юридическое, но и моральное право сделать эту женщину своей наследницей, а не считали бы его впавшим в наивную доверчивость стариком, который позволил нахальной мошеннице обвести себя вокруг пальца. И здесь мы можем вполне естественно и обоснованно предположить наличие у Саймона Клоуда еще одного дополнительного мотива, связанного с оставляемым им завещанием. Он хочет, чтобы получение наследства стало не только материальным вознаграждением миссис Спрагг, но и послужило причиной её морального триумфа. Он изобретает простой, но остроумный и эффективный, с его точки зрения, план для достижения этой цели. Согласно этому плану, завещание, содержание которого будет известно адвокату и которое будет составлено в присутствии свидетелей, должно затем таинственным образом исчезнуть из адвокатского сейфа, подменённое чистым листом бумаги. Само завещание, изъятое незаметно для мистера Петерика, должно храниться в каком-то надёжном месте, известном только самому мистеру Клоуду и его доверенному лицу. (Саймон Клоуд должен довериться кому-то из домашних, поскольку сам он не в состоянии сдать завещание на ответственное хранение, и, вероятнее всего, роль такого доверенного лица выполняет Эмма Гонт). После того, как он умрёт и обнаружится пропажа завещания, рассуждает мистер Клоуд, события могут развертываться только по одному сценарию: обескураженная миссис Спрагг свяжется с потусторонним миром и вызовет Саймона Клоуда, чтобы выяснить, что же всё это значит. И вот тут-то, будучи уже бесплотным духом, он расскажет ей о своей маленькой хитрости и разъяснит, где и как она может получить законное завещание. При этом сценарии само появление завещания неопровержимо докажет, что миссис Спрагг действительно способна вступать в общение с душами умерших, и снимет с неё все подозрения в мошенничестве. Окружающие должны будут признать, что мистер Клоуд был прав, поверив миссис Спрагг, и согласиться с его последней волей.
     Так Саймон Клоуд представлял себе будущие события, но в жизни сложилось иначе: миссис Спрагг оказалась всё же банальной обманщицей и, конечно, не могла ничего узнать о судьбе пропавшего завещания. Можно сказать, что посмертная проверка, устроенная ей Саймоном Клоудом, окончательно её разоблачила. Мы не можем обоснованно решить вопрос о том, считался ли мистер Клоуд в своём плане с такой возможностью, - мне кажется, что правдоподобнее предполагать его полную уверенность в способностях и честности миссис Спрагг. Однако, стремясь убедить в этом всех сомневающихся, Клоуд построил безупречный план эксперимента и фактически поставил получение наследства миссис Спрагг в зависимость от результатов этой проверки. По плану мистера Клоуда торжество миссис Спрагг должно было стать и разъяснением тайны исчезнувшего завещания. Но, так как это торжество не состоялось, загадка осталась неразгаданной. И хотя в материальном плане всё произошло в соответствии с ожиданиями читателя, прозорливость которого объясняется его знакомством с классической детективной схемой, и приз (наследство) достался честным героям рассказа, а мошенники понесли сокрушительное поражение, до выяснения разгадки “таинственного исчезновения завещания старика Клоуда” мы не можем говорить о полном торжестве справедливости: мошенничество миссис Спрагг не доказано, а те, кого мы считаем честными людьми, остаются под подозрением. Только разгадка, как и требует традиционная сюжетная схема, может снять все сомнения в этих вопросах, одновременно принося читателю и эстетическое, и моральное удовлетворение.
     Такова разгадка № 2 в рассказе “Мотив против возможности”. Её существование (хотя бы и скрытое) позволяет отнести загадку этого рассказа к числу наилучших загадок в наследии Агаты Кристи. Разрешение данного в ней противоречия, которое на первый взгляд кажется совершенно неразрешимым, сочетает в себе очевидную простоту и полную неожиданность, а именно это сочетание и гарантирует высшее эстетическое удовлетворение читателя . Мнимая неразрешимость загадки строится на том, что рядовой читатель, как бы он не относился к различным “загадочным явлениям в мире психики”, в своей повседневной жизни, а, следовательно, и в своих рассуждениях фактически не считается с возможностью общения с душами усопших; он либо вообще отвергает такую возможность, либо теоретически признает возможность таких явлений, но рассматривает их как особую сферу реальности, как нечто таинственное, чудесное, паранормальное. Можно сказать, что читатели детективов в массе своей стихийные материалисты: трансляция футбольного матча по телевидению для них обыденное явление, а общение с духом Наполеона - чудесное, хотя большинство телезрителей представляет себе устройство телевизора так же туманно, как и способ существования душ в загробном мире. Благодаря этому спиритические сеансы находятся для нас в одной плоскости, а обыденная жизнь - в другой, и эти плоскости практически не пересекаются в нашем сознании. Пока такого пересечения не происходит, загадка остается для нас неразрешимой. Но достаточно стать на точку зрения человека, который не только теоретически “верит” в спиритизм, но и фактически исходит из этой веры в своих поступках, как все события легко укладываются в осмысленную картину, и у читателя, только что недоумевавшего, как же такое может быть, появляется ощущение, что по-иному и быть не могло, настолько естественно ход событий вытекает из характера и мотивов главного действующего лица услышанной нами истории. Отсюда впечатление художественной завершенности, гармоничности и элегантности загадки, на которой построен сюжет рассказа. Это одна из тех загадок, которые создали Агате Кристи репутацию непревзойдённого мастера детектива.
     Отдав должное красоте и изяществу загадки, посмотрим теперь, как она соответствует тексту рассказа, действительно ли на этой загадке строится сконструированный Агатой Кристи сюжет. Для начала посмотрим, имелась ли у мистера Клоуда возможность подменить завещание листом бумаги. Весь сюжет рассказа, начиная с его названия, подчеркивает тот очевидный и учитываемый в юриспруденции факт, что обвиняемый в чём-либо человек (в рассказе - “похититель” завещания) должен иметь как мотив для совершения инкриминируемого ему поступка, так и возможность его осуществления. Убедительный мотив у старого Клоуда мы обнаружили, но как обстоит дело с возможностью? Текст рассказа даёт ему такую возможность, но предполагает, что и здесь он действовал чужими руками - руками Эммы Гонт. Говоря о плане мистера Клоуда, мы уже предположили, что его доверенным лицом должна была стать преданная ему служанка, но она же должна была и вытащить завещание из конверта. Со слов мистера Петерика мы знаем, что сразу же после того, как адвокат спрятал подписанное завещание в голубой конверт, а конверт положил в карман пальто, Саймону Клоуду внезапно стало плохо (“…Клоуд с перекошенным от удушья лицом рухнул на подушки. Я в испуге отшатнулся, а Эмма Гонт, не раздумывая, бросилась к кровати”). В свете того, как мы представляем себе план мистера Клоуда, можно не сомневаться, что этот кратковременный “приступ удушья” был задуман заранее и разыгран с одной вполне понятной целью - отвлечь внимание адвоката от действий Эммы Гонт, которая, находясь в сговоре со стариком и следуя его указаниям (это очень важно, так как, похищая документ по указанию самого автора завещания, горничная не преступает никаких моральных и юридических норм и не должна чувствовать за собой никакой вины), вытащила у адвоката конверт, заменила завещание листом бумаги и бросила конверт на пол, после чего обратила на него внимание мистера Петерика, не усомнившегося в том, что он сам нечаянно выронил конверт. Вся эта сценка, как уже говорилось, оказывается совершенно излишней в сюжете, который завершается разгадкой № 1, но является одним из ключевых моментов в той загадке, которая имеет разгадку № 2.
     Практически то же самое можно сказать и об эпизоде появления мистера Спрагга в офисе адвоката. Исходя из разгадки № 1, ему, как мы выяснили, совершенно незачем было туда идти, более того, этот персонаж вовсе не имел оснований появляться на сцене - в данном сюжете для него не предусматривалось никакой роли. Совершенно иначе обстоит дело в сюжете, завершающемся разгадкой № 2. Согласно этой разгадке, к тому моменту, когда миссис Спрагг получила возможность ознакомиться с содержимым голубого конверта, в нем уже находился чистый лист бумаги. И это, кстати, объясняет реакцию “медиума”, которую нельзя описать иначе, как растерянность и смущение. (Если придерживаться хода событий, вытекающего из разгадки № 1, то подобную реакцию трудно объяснить. Мистер Петерик, правда, считает, что её растерянность обусловлена неприличным положением, в котором оказалась миссис Спрагг, - её, можно сказать, “застукали” в тот момент, когда она подглядывала в чужие документы. Но это, годящееся для большинства приличных людей объяснение противоречит тому психологическому портрету, который дан миссис Спрагг в рассказе. Она обрисована как наглая, беззастенчивая женщина, которую трудно чем-либо смутить и которая идёт к своей неблаговидной цели, не обращая внимания на мнение окружающих. Почему она должна смущаться, обнаружив в конверте завещание в свою пользу, ведь она добилась того, ради чего она лгала, лицемерила, терпеливо сносила презрение окружающих, боясь, что старик не решится пойти наперекор мнению родных и знакомых. Но теперь настал момент её торжества. Можно даже особенно не стараться, разыгрывая роль бескорыстной добродетельной женщины, сейчас это уже не столь важно. Чтобы о ней не думали адвокат и Мэри с Джорджем, это уже ничего не изменит. Дело сделано, и наследница старика она, а не те, кто её презирает. В такой ситуации мы скорее можем ожидать от миссис Спрагг выражения радости и торжества над своими соперниками, нежели растерянности и смущения.) Не понимая, что, собственно говоря, произошло и почему на месте предполагаемого завещания оказался чистый лист бумаги, миссис Спрагг делится своим открытием с ожидающим новостей мужем и, явно, наталкивается на его недоумение и недоверие: что значит “чистый лист бумаги”? как это может быть? Стремясь получить хоть какую-нибудь дополнительную информацию о происшедшем, мистер Спрагг отправляется на разведку в контору адвоката, и здесь счастливый случай даёт ему возможность самому заглянуть в голубой конверт. Состояние Абсалома Спрагга в кабинете мистера Петерика выражает растерянность ещё больше, чем вышеописанное поведение его жены. Он не может придумать, что ему говорить и о чём спрашивать адвоката. Все его заранее заготовленные вопросы потеряли смысл - ведь он собственными глазами убедился в том, что в голубом конверте нет ничего кроме белого листа бумаги. Зная уже разгадку № 2, мы видим, что эта картинка хорошо вписывается в сюжет рассказанной нам истории, ярко и убедительно обрисовывая то положение, в котором оказались незадачливые мошенники.
     Только в предположении, что сюжетная развязка строится на разгадке № 2, тема спиритизма оказывается не случайным элементом рассказа, а фундаментальной частью всей его конструкции. При разгадке № 1 способ, которым воспользовалась мошенница для того, чтобы очаровать старика Клоуда и втереться к нему в доверие, не играет особой роли в сюжете и спиритические сеансы можно было бы без всякого ущерба для композиции заменить фронтовым братством мистера Спрагга с погибшим сыном Саймона Клоуда или ещё чем-то подобным, но для разгадки № 2 миссис Спрагг может быть только “медиумом”, и ничто другое здесь не годится. Помимо этой, можно сказать, сюжетообразующей функции тема спиритизма используется Агатой Кристи ещё и для тонкой игры с читательскими ожиданиями. Чтобы разъяснить художественную сущность этой игры, позволю себе длинную цитату из другого варианта уже цитированной программной работы Л.А. Мазеля “Эстетика и анализ”:
     “Все принципы художественного воздействия, приёмы выразительности так или иначе обращены к восприятию. Но некоторые из них особенно тесно связаны с самим его процессом, с его ходом. Речь идёт о следовании инерции восприятия и о её нарушениях. Действительно, по ходу восприятия произведения (прежде всего во временных искусствах) возникают осознанные или неосознанные ожидания тех или иных естественных продолжений. Если бы эти ожидания никогда не оправдывались (или даже не возникали), произведение не могло бы быть воспринято, осталось бы непонятным. Наоборот, если бы они всегда оправдывались, то есть если бы угадать продолжение было слишком легко, — произведение оказалось бы скучным, вялым, инертным (ещё Шуман иронизировал по поводу пьес, в которых, “едва мелодия началась, уже знаешь, как она кончится”). Владеть вниманием воспринимающего, держать его интерес в напряжении — значит не только рассказывать ему о чём-то достойном этого интереса, но и соблюдать в самом построении рассказа соответствующие (и разные в разных условиях) пропорции между оправданием возникающих ожиданий (то есть следованием инерции восприятия) и их обманом (то есть нарушением инерции восприятия), активизирующим внимание воспринимающего и повышающим его интерес к произведению.
     …Нарушения же инерции могут создавать новые ожидания, но, кроме того, они нередко компенсируются в дальнейшем: ожидавшееся, но не наступившее событие все же впоследствии в том или ином виде наступает, часто опять-таки неожиданно. Долгожданное, оно оказывается узнаваемым и желанным даже при его сильной трансформации или замене чем-либо родственным. Таким образом, “долги” по отношению к восприятию обычно раньше или позже возвращаются, иногда ценой новых “займов”, причём, однако, к моменту завершения произведения “концы с концами” большей частью “сводятся”. Эта игра с восприятием, повышающая напряжение и интерес развития посредством разного рода оттяжек и обманов, выступает в некоторых случаях в обнажённой, открытой для самого воспринимающего форме (например, во многих скерцо, комедиях, детективных романах), но подспудно присутствует в произведениях любого жанра” .
     Агата Кристи использует в рассказе этот, описанный Мазелем прием игры на инерции восприятия, и “Мотив против возможности” оказывается прекрасной иллюстрацией к вышеприведённой цитате из теоретического труда по эстетике. Исходное читательское ожидание, которым пользуется писательница, связано с тем, что во множестве уже знакомых читателю детективах центральная загадка строится на описании каких-то событий, которые невозможно воспринимать иначе как вмешательство в нашу жизнь чего-то мистического, чудесного, потустороннего, противоречащего известным законам природы, в то время как последующая разгадка даёт им вполне рациональное и реалистическое объяснение (классический пример - “Собака Баскервилей” Конан Дойла). Благодаря инерции восприятия начитанный любитель детективов, дойдя в рассказе до описания увлечения Саймона Клоуда спиритическими сеансами, подспудно ожидает, что и в этом рассказе сюжет сворачивает на разоблачение какого-то рационально не объяснимого феномена. Однако к моменту формулирования загадки он убеждается (опять же не обращая на это своего осознанного внимания) в том, что его ожидания не оправдались и что загадка оказалась не связанной со спиритизмом. Спиритизм воспринимается теперь как малозначащий элемент фона, на котором разыгрываются основные события рассказа. И это создаёт новую инерцию восприятия, которая, возникнув из контекста данного рассказа, вытесняет предыдущие ожидания, сформированные ещё до знакомства с этим рассказом в контексте всех ранее прочитанных детективов. Согласно такой новой инерции восприятия тема спиритизма отодвигается в тень и перестаёт занимать внимание читателя (что, кстати, делает его практически неспособным самостоятельно найти решение загадки). В разгадке № 2, требующей взгляда на события с точки зрения Саймона Клоуда и, следовательно, со “спиритической точки зрения”, эта инерция восприятия также нарушается, зато подтверждается прежний читательский взгляд на спиритические сеансы, как на элемент сюжета, тесно связанный с загадкой. Но в то же время форма связи между спиритизмом и загадкой оказывается совершенно непредсказуемой для читателя, можно сказать, что она прямо противоположна той, которую ожидал читатель в начале рассказа, впервые столкнувшись в тексте с темой спиритизма. Исходные читательские ожидания сбылись бы полностью, если бы иррациональный “спиритический” феномен, образующий загадку, нашел бы своё рациональное объяснение в разгадке, не имеющей никакого отношения к спиритизму. Но в рассказе всё происходит наоборот: не имеющая прямого отношения к спиритизму загадка разрешается способом, который непосредственно связан со спиритическими сеансами. Спиритизм оказывается не нужным для загадки (нарушение ожидания), но необходимым для разгадки (нарушение ожидания и, одновременно, подтверждение исходного ожидания, предполагавшего необходимость спиритизма в общей сюжетной конструкции). Параллельно с этим текст подтверждает читательское ожидание более высокого уровня: выглядевшее иррациональным сочетание фактов находит свое рациональное объяснение в разгадке. Все эти подтверждения и нарушения читательских ожиданий можно суммировать в виде следующей таблички:
    
    
    
    

Ожидание	Подтверждение
иррациональное будет объяснено рациональным	да
спиритизм нужен для сюжета	(сначала) нет (затем) да
спиритизм нужен для загадки	нет
спиритизм не нужен для разгадки	нет

     Такое сложное переплетение “да” и “нет”, отражающее то, что на каждом этапе чтения какие-то читательские ожидания подтверждаются, а какие-то нарушаются, создавая новые ожидания, хотя и не осознаётся читателем, но, несомненно, воспринимается им и формирует общее эстетическое впечатление от рассказа. В сюжете, завершающемся разгадкой № 1, вся эта игра с инерцией читательского восприятия, создающая захватывающее ощущение “ловко закрученного” сюжета, исчезает, так как исходное ожидание, связанное с темой спиритизма, не выполняется, и эта тема перестаёт играть какую-либо роль в сюжете.
     Уже одного этого факта было бы достаточно, чтобы не сомневаться в том, что разгадка № 2 образует органическое единство с сюжетом рассказанной истории; только с ней сюжет становится увлекательным и эстетически совершенным, тогда как без неё он теряет большинство своих достоинств. Но об этом же говорит и логическая стройность сюжета, заканчивающегося этой разгадкой, он идеально построен и свободен от малейших логических неувязок, в изобилии имевшихся в сюжете с разгадкой № 1. Реконструированный нами сюжет совершенно естественен, как это и должно быть свойственно истинным произведениям искусства, в нём нет ничего вычурного и надуманного. Всего его части функциональны и необходимы для существования рассказа как художественной целостности, те эпизоды, которые были излишними в сюжете с разгадкой № 1, находят своё законное место в сюжете с разгадкой № 2. Единственным инородным включением в этом сюжете оказывается эпизод с авторучкой, лежавшей на несвойственном ей месте, но ясно, что его появление обусловлено желанием автора привязать к уже сконструированной истории разгадку № 1. Всё это вместе взятое убеждает нас в том, что разгадка № 2 не выдумана нами и не втиснута искусственным образом в чуждую ей историю, нет, она является органической частью прочитанного нами рассказа, как ключ с замком совпадая с той частью, в которой излагается загадка. Такая согласованность между загадкой и разгадкой по множеству взаимообусловленных характеристик (а именно она создает ощущение стройности и естественности) не может быть объяснена случайным совпадением - мы можем с полной уверенностью утверждать, что данный рассказ был создан Агатой Кристи с разгадкой № 2 и лишь затем к нему была пристроена разгадка № 1, которая как по эстетическим критериям, так и по степени согласованности с остальными частями сюжета не идёт ни в какое сравнение с исходной разгадкой.
     Мы приходим к выводу, что не только рассказ “Мотив против возможности” содержит в себе скрытую загадку, но и история его создания выглядит весьма загадочно. Придумав замечательный сюжет с загадкой, которая могла бы стать одним из бриллиантов в короне “королевы детектива”, Агата Кристи прячет эту драгоценность в недоступной рядовому читателю глубине рассказа, загримированного под банальный детективный ширпотреб. Фактически, она уродует отличный рассказ, приделывая к нему фальшивую разгадку, а то, что рассказ имеет двойное дно, остаётся никому не известным, поскольку никому не приходит в голову поинтересоваться внутренними возможностями сюжета - внешняя неказистость и нескладность рассказа не дают для этого никакого повода. Чем можно объяснить столь странное, если не сказать больше, поведение автора? По степени иррациональности и непредсказуемости её поступок вполне может соперничать с теми происшествиями, которые сама Агата Кристи и сотни её коллег-писателей сочиняли с целью озадачить и вывести из равновесия читателей. С моральной точки зрения поведение писательницы также непохвально. Скрыв от миллионов читателей одну из своих лучших загадок, она, безусловно, совершила антиобщественный поступок, если не преступление. Но что выиграла при этом сама Агата Кристи, остается неясным. Какова мера её вины за происшедшее и есть ли у неё смягчающие обстоятельства, также остаётся без ответа. За истечением срока давности (с 1932 года прошло более семидесяти лет) и ввиду смерти автора рассказа предъявить обвинение некому, но интересно было бы понять мотивы, побудившие Агату Кристи так поступить со своим замечательным сюжетом.
     Чтобы не возбуждать у читателя данной статьи неоправданных ожиданий, я должен сразу сознаться, что решения этой “загадки Агаты Кристи” у меня нет. Истинный смысл происшедшего остаётся для меня тайной. Но я надеюсь, что кто-то из читателей, пользуясь неизвестной мне или даже вообще недоступной для меня информацией о жизни и творчестве писательницы, или, просто, озарённый внезапной догадкой, сумеет понять, почему Агата Кристи повела себя в этом случае столь непредсказуемо. Так что, всю мою статью можно рассматривать как обращённый к любителям детективов призыв поломать голову над этой загадочной историей.
     И всё же, не зная ответа на загадку, попробуем обсудить те гипотетические обстоятельства и мотивы действующих лиц, которые могли бы стать причиной появления рассказа “Мотив против возможности” в том виде, в каком он был напечатан в 1932 году в книге Агаты Кристи “The Thirteen Problems”.
     1. Первое предположение заключается в том, что причиной изменения сюжета рассказа и замены разгадки № 2 на разгадку № 1 (с симпатическими чернилами) была попытка угодить вкусам основной массы читателей.
     Я думаю, ни для кого не секрет, что основная масса “читателей детективов” не особенно ценит жанр классического детектива. Все эти силлогизмы и дедукции вызывают у среднего (подчёркиваю, не идеального, а среднестатистического) читателя скорее скуку, нежели воодушевление. Не того ищет он в книжках серии “Черная кошка” или им подобных. Сегодня это стало очевидным, и во всём мире издатели и производители текстов (старинное слово писатели к ним неприменимо и могло бы только привести к терминологической путанице) исходят из этого в своей практике, учитывая вкус массового потребителя печатной продукции. Однако в те далекие и баснословные времена, которые получили наименование Золотого века детектива, ещё было принято ориентироваться не на вкус общей массы читателей, а на мнение некой, гораздо более узкой референтной группы читателей и литературных критиков - обозначим их как ценителей детективного жанра, более просвещённых и эстетически продвинутых по сравнению с основной массой читателей. Среднестатистический читатель вынужден был волей-неволей следовать за общественным мнением, в формировании которого он принимал тогда минимальное участие. Только благодаря такой, существовавшей в двадцатые-тридцатые годы прошлого века расстановке сил сегодняшний поклонник классического детектива имеет достаточный выбор произведений любимого жанра, созданных в подавляющем большинстве именно в эти годы расцвета детектива. Тем не менее, процесс, чьи результаты в полной мере проявились лишь после второй мировой войны и чьи наиболее ядовитые плоды довелось вкушать ныне живущим, уже пошел: голосование рублем (точнее, фунтом стерлингов и долларом) уже не давало возможности полностью игнорировать подспудные и из стеснительности открыто не выражаемые вкусы читающей массы, вынуждая издателей и писателей, работающих в жанре детектива, идти на серьёзные уступки в этом направлении.
     Не избежала этого и Агата Кристи. Во множестве своих сочинений она в большей или меньшей степени учитывала запросы тех слоев читателей, успех у которых определял тиражи её книг. Секрет её несравнимой ни с кем популярности основывается не только на её литературном мастерстве и изобретательности, позволившим создать шедевры детективного жанра, которые удовлетворяют самым высоким эстетическим критериям, но в не меньшей степени и на её гибкости по отношению к этим критериям и способности поступиться ними, если того требует рыночная конъюнктура. Массовый читатель любил (а, может быть, и до сих пор любит) подземные ходы, ведущие из библиотеки старинного замка в склеп на заброшенном кладбище, братьев-близнецов, расставшихся в младенчестве и не знающих о существовании друг друга до роковой встречи в зале суда, китайские курильни опиума, экзотические, неизвестные судебной медицине яды, записки, написанные симпатическими чернилами, могущественные преступные организации, опутавшие полмира своей сетью и прочие аксессуары бульварного романа, использование которых в детективах строго-настрого запрещается писаными и неписаными законами детективного жанра , но которые неизбежно встречаются в произведениях практически всех классиков этого жанра, не решившихся совсем уж не обращать внимания на успех у широкой публики. В романе Кристи “Карты на стол” есть примечательный пассаж, в котором работающая в детективном жанре писательница Ариадна Оливер (персонаж, появляющийся в нескольких произведениях Агаты Кристи и, несомненно, чем-то ей близкий) объясняет эту ситуацию Эркюлю Пуаро:
     “Доктор Робертс поднялся.
     - Что-нибудь ещё?
     Пуаро отрицательно покачал головой.
     - Тогда, спокойной ночи. До свидания, миссис Оливер. Вам надо использовать этот материал для будущей книги. Это получше, чем все не оставляющие следа яды, а?
     Доктор Робертс вышел из комнаты таким же пружинящим шагом, как и вошёл.
     Когда дверь за ним закрылась, миссис Оливер ехидно заметила:
     - Материал! Тоже мне, материал для книги! Какие все стали умники! Я в любое время могу придумать убийство получше, чем случится в жизни. У меня никогда не бывает недостатка в сюжетах, но моим читателям нравятся яды, не оставляющие следа”.
     А впоследствии она добавляет:
     “…читателям нравятся и яды, не оставляющие никаких следов в организме, и идиоты - полицейские инспекторы, и девушки, связанные по рукам и ногам где-нибудь в погребе, который заполняют газом или заливают водой (вот уж действительно трудный и мучительный способ убийства!), и герой, в одиночку расправляющийся с бандой негодяев от трех до семи человек”.
     Если основной причиной подмены сюжета в рассказе “Мотив против возможности” предположить желание угодить вкусам публики, подкинув ей её любимые симпатические чернила, то здесь также возможны варианты:
     а) изменения сюжета и внесения в него какой-то “изюминки” потребовал от Агаты Кристи издатель, посчитавший рассказ слишком интеллектуальным и “скучным” с точки зрения потенциального читателя (за стандарт которого издатель мог взять самого себя);
     б) писательница могла сама посчитать нерациональным “истратить” такую замечательную загадку на маленький рассказ, тем более, что он должен был появиться в книге, которая в целом вряд ли могла вызвать восхищение знатоков детективного жанра: из остальных двенадцати рассказов, входивших в этот сборник, лишь четыре или пять можно считать построенными по классической детективной схеме, но даже они по качеству не поднимаются выше среднего уровня, а в прочих отсутствие явно выраженной загадки компенсируется наличием неожиданной для читателя концовки; поэтому Агата Кристи решила замаскировать свой сюжет и при этом потрафить читателям, дав такую разгадку, которую они восприняли бы как “эффектную”;
     в) она могла прийти к решению намеренно “испортить” рассказ, приблизив его тем самым к уровню, требуемому эстетически неискушённой массой читателей, из опасения, что включение в сборник такого шедевра детективного жанра сразу же обесценит другие рассказы в этой книге.
     Все эти не слишком убедительные соображения предполагают, что окончательная форма рассказа была выбрана писательницей под давлением внешних обстоятельств и что у неё не было исходного замысла написать рассказ с двойным дном. Я не знаю, как обстояло дело в действительности, но вряд ли можно считать такое объяснение удовлетворительным. Против него говорит по крайней мере один, но, на мой взгляд, очень весомый аргумент. Агата Кристи никогда больше (насколько я знаю) не использовала сюжет с разгадкой № 2 в своих произведениях, хотя возможности у неё для этого были: она жила и работала после этого еще сорок с лишним лет. Казалось бы, если какие-то соображения вынудили её отказаться от публикации рассказа с этим сюжетом (а, можно утверждать, что скрытый вариант сюжета остался незамеченным читателями и, следовательно, его открытая публикация не состоялась), то впоследствии, при других обстоятельствах писательница должна была вернуться к нему и либо возвратить рассказ в исходное состояние, либо написать другое произведение, взяв этот, фактически неиспользованный сюжет за основу. Тем более, что в своём творчестве Агата Кристи не гнушалась использовать некоторые из своих наиболее удачных загадок по несколько раз, лишь немного изменяя антураж, в котором появлялась одна и та же, в сущности, загадка. Почему же писательница, которая не считала, по-видимому, большим грехом даже прямой “плагиат” у самой себя, оставила лежащей втуне отличную загадку, которая фактически ни разу не появлялась в печати. Никакого объяснения здесь нет (во всяком случае, у меня). И потому любые ссылки на внешние по отношению к творчеству обстоятельства, в том числе и на потакание дурному вкусу публики, будут лишь псевдорешением проблемы.
     2. Можно предположить, что появление замечательного сюжета в таком замаскированном виде отражает попытку писательницы непосредственно, как бы из-за спин литературных героев, фигурирующих в тексте, обратиться к своим читателям, причём в данном случае к той части читателей, которую мы обозначили как истинных знатоков и ценителей детектива. Одним из распространённых в критической литературе упрёков писателям-детективщикам является обвинение в чрезмерной простоте и примитивности загадки. Какой бы хитроумный сюжет не изобрёл писатель, всегда найдется критик, который в своем отклике на книгу будет утверждать, что он уже с двадцать шестой страницы романа догадался, кто убийца и как ему удалось, вонзив нож в спину жертвы, выбраться из комнаты, запертой изнутри на все задвижки и засовы, а потому, дескать, читать роман дальше ему было невыносимо скучно. Особенно страдают от таких упреков писатели-классики, и это понятно, всякому лестно продемонстрировать превосходство своего ума над авторитетом в этой области. (Кто только не обвинял Шерлока Холмса в банальности его дедукций, а доктора Уотсона так и вовсе в полном идиотизме). Писателю трудно что-либо противопоставить такому мнению, но поскольку суждение критик выносит уже после прочтения детектива, возникают обоснованные сомнения в его проницательности. Ведь хорошие детективные загадки отличаются именно тем, что до того, как вы узнаете разгадку, задача кажется принципиально неразрешимой, а после этого она представляется настолько простой, что её может решить и ребёнок. Предположим, что рассказ “Мотив против возможности” задуман Агатой Кристи как коварная и тщательно продуманная реплика в её заочном диалоге с критиками, которые, по должности, считают себя специалистами в области детектива и его знатоками. Обычно писатель отвечает своим критикам тем, что пишет следующее произведение, не вступая в прямую полемику по поводу уже опубликованного. Но в данном случае Агата Кристи могла ответить на упрёки подобного рода, предложив своим читателям и критикам своеобразный тест в виде рассматриваемого нами рассказа. Если вы такие умные и щёлкаете мои загадки как орешки, а мои разгадки нужны вам только для того, чтобы в конце рассказа убедиться в своей правоте, так не угодно ли будет вам разгадать ещё одну загадку, но уже без моей помощи. Как выяснилось, тест не прошёл никто из читавших её рассказ, и если такая проверка, действительно, была целью Агаты Кристи, то она могла праздновать полную победу в этом необъявленном и внешне незаметном турнире с читателями-знатоками.
     Это предположение кажется мне интересным и, в какой-то степени, правдоподобным. Однако цена, которую Агата Кристи и, в конечном итоге, все любители детективов заплатили за победу писательницы в споре с современной ей критикой, представляется чрезмерно высокой: одна из занимательнейших загадок “королевы детектива” осталась никому неизвестной. Опять же остаётся непонятным, почему писательница скрыла от публики не только выпад против тех, кто безо всяких на то оснований публично похлопывал её по плечу, но и результат этого выпада, ведь, напечатав через некоторое время произведение с тем же, но несколько измененным сюжетом, можно было не только сделать аутентичную загадку достоянием читателей, но и, косвенным образом, сообщить им о результатах своего тестирования, указав воображающим себя знатоками их реальную позицию в той литературной игре, в которую вовлекается всякий раскрывающий детектив читатель и в которой она была непревзойдённым мастером.
     3. И наконец, третья приходящая в мою голову возможность: Агата Кристи, на самом деле, хотела построить детектив с двойным дном, причём обнаружение второго тайника и его содержимого оставила на долю читателей. Мотивом для создания такого, еще не имевшего прототипов произведения могло быть формальное экспериментаторство писательницы. Она прославилась не только тем, что сумела создать множество оригинальных и красивых детективных сюжетов, конструкции которых строго вписываются в жанровые границы классического детектива, но и тем, что неоднократно и, по-видимому, вполне сознательно переступала эти границы. Не пытаясь оправдать такое непочтительное отношение к законам жанра, нередко приводившее к явному нарушению правил честной игры с читателем, всё же можно понять стремление писательницы выйти за традиционные рамки, в которых до того развивался жанр детектива. Бурный расцвет литературы этого направления в первые десятилетия ХХ века быстро привел к оскудению естественных сюжетных ресурсов: сотни писателей в течение десятков лет неутомимо изобретали хитроумные загадки и неожиданные сюжетные ходы, и неудивительно, что к тридцатым годам золотая жила классического детектива, на которую набрели и которую застолбили Эдгар По и его преемники, оказалась практически выработанной. Тем, кто продолжал работать в этой области и должен был ежегодно выдавать в печать, по меньшей мере, один-два детективных романа, оставалось только, фигурально выражаясь, промывать отвалы - найти настоящий самородок, то есть придумать оригинальную и интересную загадку, удавалось редко и немногим. Агата Кристи справлялась с этой задачей намного лучше других своих коллег, и тем не менее она не могла не чувствовать острой необходимости в расширении сюжетных возможностей детектива - жанру для своего благополучного дальнейшего существования требовались новые пути и направления развития.
     Именно поэтому мастера детективного жанра той эпохи, включая и Агату Кристи, делали неустанные попытки обновить традиционные схемы построения сюжета таким образом, чтобы, не изменяя сущности детектива, открыть для него новые, ещё не освоенные жанром пространства, где можно было бы плодотворно работать дальше, увлекая за собою читателей. Ясно, что большинство таких попыток оканчивалось плачевно: изменения, вносимые автором в детали традиционной сюжетной конструкции только нарушали функционирование сложно устроенного организма детективного романа, не приводя к появлению нового жизнеспособного целого. Искушённый читатель с досадой выяснял в конце романа, что его попросту надули, пообещав в начале нечто новенькое и интересное, а затем дав такое решение поставленной проблемы, которое делает загадку просто бессмысленной. Произведения, в которых выход за пределы традиционной схемы привел не к её обновлению и возникновению ещё одного способа построения сюжета, а к разрушению сюжетной конструкции, есть и у Агаты Кристи - наиболее известный пример “Убийство Роджера Экройда”, в котором убийцей оказывается рассказчик и за опубликование которого писательницу чуть было не исключили из Клуба детективных писателей. (Правда, некоторые критики, и их немало, восторгаются этим романом как смелым новаторством и революцией в детективном жанре. Но это лишь подтверждает уже высказанный выше тезис о том, что подавляющее большинство читающих детективы и пишущих о них критические статьи не понимают сути детектива и не способны интуитивно отличить хороший детектив от плохого, вследствие чего они в своих оценках вынуждены опираться на какие-то косвенные, формальные и не имеющие существенного значения признаки. Так человек, не знающий, для чего предназначаются часы, и воспринимающий их только как деталь интерьера, способен восторгаться “часами” без циферблата и стрелок как новаторским изобретением, а то что такие “часы” не могут показывать время, для него неважно - ему и обычные часы ничего не показывают.) Однако, было бы неверно считать, что все попытки такого рода были обречены на провал, - это значило бы, что жанр детектива, на самом деле, полностью исчерпал свои потенциальные возможности и ничего принципиально нового в этой области появиться не может. К счастью, это не соответствует действительности, и доказательством может служить истинное новаторство самой Агаты Кристи. В качестве примера такой удачной попытки создать новый тип детективного сюжета можно привести её знаменитый рассказ “Свидетель обвинения”. Если не ограничиваться внутренним ощущением огромного удовольствия, испытанного от чтения этого рассказа, и попытаться проанализировать, как сконструирован его сюжет, то приходишь к выводу, что в определённом смысле его можно назвать “антидетективом”, так как построенный на сложной и психологически тонкой игре с читательскими ожиданиями этот рассказ переворачивает все наши исходные интуитивные представления об устройстве “правильного” детектива. Он абсолютно “неправилен”, и в то же время остаётся блестящим детективом. Те “нарушения” традиционных правил, которые разрушили бы стандартную детективную конструкцию, уравновешиваются другими “нарушениями”, и в целом это привело к созданию оригинальной и внутренне совершенной сюжетной схемы. Другой пример - это уже упоминавшийся роман “Пропавшая весной”. Строго говоря, это, конечно, не детектив. Роман можно назвать скорее “реалистическим” или “психологическим”, он по справедливости должен быть отнесен к “серьёзной прозе”, ничем внешне не связанной с развлекательным детективным жанром. И, пожалуй, только принадлежность его перу “королевы детектива” позволяет заметить, что глубинной основой сюжета этого произведения служит классическая детективная схема, которая, будучи неожиданно приложена к материалу, казалось бы, совершенно ей не свойственному, дала замечательный результат, сделав роман своеобразным, увлекательным и запоминающимся. Хотя в данном случае попытка реформировать жанр и вывела Агату Кристи за рамки детектива, выход этот оказался плодотворным, и, следовательно, он открывает новые измерения для внутренней эволюции исходного жанра.
     Возможно, что выдумав замечательную загадку, которой одной было бы достаточно для успеха рассказа, Агата Кристи решила всё-таки не идти уже проторенным путем, но, резко изменив и усложнив сюжет (в окончательном варианте он допускает две разгадки: плохую и хорошую), попробовала создать не ещё один хороший детективный рассказ, а новый тип детективного рассказа, предполагающий ещё невиданную активность читателя, которому для правильного прочтения рассказа и получения ожидаемого удовольствия нужно усомниться в истинности декларируемой в тексте разгадки и самому найти верное решение задачи.
     Такое предположение находит своё косвенное подтверждение в том, что главным элементом фальшивой разгадки (разгадки № 1) оказались симпатические чернила. Точнее сказать, их наличие в тексте склоняет к мысли, что сначала существовал исходный сюжет с разгадкой № 2, а лишь затем он был замаскирован разгадкой № 1, в которой подоплёка видимых событий объяснялась совсем по-другому, но одна деталь первоначального сюжета, оказавшаяся для него излишней, была использована автором для изменённого сюжета при дальнейшей работе над рассказом - и такой деталью являются пресловутые чернила. Дело в том, что симпатические чернила могут, в принципе, использоваться в обеих разгадках, и вполне вероятно, что впервые они пришли на ум Агате Кристи, когда она обдумывала способ, каким Саймон Клоуд собирался осуществить незаметное для адвоката “исчезновение” завещания. Однако, затем она вполне резонно решила, что такой надуманный трюк, будучи совершенно излишен для простого и естественно развертывающегося сюжета, придаёт ему кроме того специфический привкус, характерный для бульварных романов, эстетика которых строится на сочетании вычурности с банальностью. Симпатические чернила исчезли из исходного (скрытого в тексте рассказа) сюжета, но “всплыли” в маскирующей его разгадке № 1, где они оказываются совершенно на месте, подчеркивая её фальшь. Фактическим подтверждением этих догадок могли бы стать черновики Агаты Кристи, но мне ничего неизвестно об их судьбе (существуют ли они? где они находятся? есть ли какие-то публикации на эту тему и литературоведческие работы, содержащие информацию о творческой истории сборника “The Thirteen Problems” и интересующего нас рассказа?), и я могу только надеяться, что читатели, которым доступны материалы такого рода, захотят пролить свет на эту темную историю.
     Сейчас, по прошествии многих лет, мы можем уверенно сказать, что если, действительно, у Агаты Кристи было сознательное намерение ввести в обиход новый тип детективных произведений (рассказов, романов), то попытка эта не удалась. Хотя рассказ с двойным дном и был ею написан, но в задуманном качестве он не состоялся, так как читатели не смогли его адекватно прочесть - для них он существует как обычный средненький детектив.
     Интересно, что подобная идея приходила в голову Х.Л.Борхесу. Герой его рассказа “Анализ творчества Герберта Куэйна”, написанного в 1944 году, писатель Куэйн сочинил и издал книгу рассказов, в каждом из которых занимательно выстроенный сюжет был намеренно испорчен бестолковой и безвкусной концовкой. Этот вымышленный Борхесом автор предполагал, что читатель, раздосадованный неожиданно плохой и ранящей его эстетическое чувство сюжетной развязкой, сам найдет безупречное окончание для прочитанных рассказов. Авторская хитрость заключалась, по мысли Борхеса, в том, что, подталкивая читателя различными приёмами к верному решению, Герберт Куэйн даёт ему возможность испытать пусть иллюзорное, но такое приятное чувство своего творческого могущества .
     Действительно ли Агата Кристи готовила своим читателям подобное удовольствие, когда писала рассказ “Мотив против возможности”, нам вряд ли удастся когда-либо узнать наверняка. А обратиться к её духу за разъяснениями по поводу этого интересного вопроса мы, к сожалению, не можем.
     2004
    
    
     Текст дается по изданию:
     Вольский Н.Н. Легкое чтение. Работы по теории и истории детективного жанра. Новосибирск, 2006, с. 127-172
    
    
    
     Postscriptum
    
     После появления текста этой статьи в Интернете Дарья Булатникова (сама писательница и поклонница детективного жанра; она - одна из основателей Детектив-клуба “Презумпция виновности” на сайте Самиздат - http://zhurnal.lib.ru/d/detektiwklub) нашла гипотетический, но вполне вероятный и разумный ответ на поставленный в статье вопрос: “Почему же писательница… оставила лежащей втуне отличную загадку, которая фактически ни разу не появлялась в печати?”
     По мнению Д.Булатниковой, загадочное поведение Агаты Кристи может объясняться тем, что, отложив публикацию своего замечательного сюжета до лучших времен, писательница неожиданно для себя узнала о более раннем использовании придуманной ею загадки кем-то из других писателей, и ей пришлось отказаться от своих первоначальных замыслов, чтобы не быть обвиненной в плагиате. Такое решение внутренне непротиворечиво и удовлетворяет всем требованиям задачи. Можно сказать, что я получил желаемый ответ на мучивший меня вопрос. Единственное, чего остается желать, это выяснения того, где (у какого автора? в каком произведении?) и когда был опубликован сюжет, принципиально сходный с той загадкой, которая обсуждалась в статье. Я не теряю надежды дожить до того времени, когда кто-то из читателей статьи даст ответы и на эти вопросы, тем самым окончательно разрешив “загадку Агаты Кристи”.