Посвящается маме и бабушке…
    
     ПРОЛОГ (СТЕПАН)
    
     Киллер Степан припарковал старенькую «тойоту» на стоянке возле супермаркета, рядом с автовокзалом. Вынув ключи из замка зажигания, он положил их в бардачок, вышел из машины, захлопнул водительскую дверь, и, не спеша, направился в сторону билетных касс. Там он выждал очередь в одного человека и купил билет до города Канска.
     После чего взглянул на часы и пошел твердым спокойным шагом в сторону детской поликлиники, расположенной в жилом доме в двух кварталах отсюда. Подойдя к зданию по улице Весны, 11, он, взглянув на часы, перешел дорогу, и, пройдя мимо крыльца той самой поликлиники, вошел в арку, где, остановившись, закурил.
     Время на циферблате его часов показывало без пяти минут полдень. Делая одну затяжку за другой, он медленно перемещался вдоль подъездов, пока не поравнялся с третьим. На четвертой затяжке, ровно в 12.00, металлическая дверь подъезда лязгнула замком, и в проеме появился невысокий человек, в демисезонном пальто серого в еловую лапку цвета, в обмотанном вокруг шеи шарфе и шляпе а-ля «финский охотник». В руках у него находился пухлый, видимо чем-то плотно набитый и немного потертый от времени темно-коричневый портфель, который он, заметив, незнакомца, переложил из левой руки под правую мышку, обхватив так, словно это была самая большая в его жизни ценность.
     Степан опустил потушенный о ноготь окурок в карман. Затем, не меняя скорости шага, приблизился к владельцу портфеля и, не дойдя двух метров, спросил, где 123-я квартира. Извинившись, конечно за беспокойство…
     - Вам какой подъезд? – недоверчиво глядя на Степана из- под шляпы, уточнил человек.
     - Четвертый – доброжелательно улыбнулся, глядя куда-то мимо лица собеседника, Степан.
     - А-а! – как-то успокоено протянул владелец кожаного портфеля, обезоруженный простой открытой улыбкой «сантехника», именно так успев про себя определить род занятий Степана.
     - Так вам дальше, молодой человек! – улыбнувшись в ответ, продолжал он: Это – третий…
     И вправду, глядя на небритого коренастого лет тридцати – тридцати пяти мужчину, одетого в простую куртку из кожзаменителя, джинсы и вязаную черную шапочку, с явным запахом вчерашнего пивного перегара, можно было подумать, что перед тобой проспавшийся до обеда и запоздавший на вызов «доблестный» работник местного ТСЖ. Образ удачно дополнял коричневого цвета темный, раздутый, видимо набитый разным сантехническим инструментом… Тут взгляд человека в пальто остановился и с удивлением принялся осматривать…да-да, точно такого же «брата – близнеца», на редкость схожего потертостью вида и размером портфель.
     Не успев перевести глаза на «сантехника», мужчина увидел спину развернувшегося в пол-оборота и как будто уже собравшегося уходить Степана, и вдруг ощутил резкую острую боль слева от грудины!
     «Нитроглицерин…» - последнее, что успел он подумать, протягивая руку к спасительному карману, в котором привычно лежал полный таблеток флакончик.
     За секунду до этого, буркнув «спасиб», Степан, поворачиваясь к указанному четвертому подъезду, оставил согнутым носок правой ноги. Следующим движением, не оборачиваясь к собеседнику, он коротким волновым, напоминающим хлыст, ударом выбросил вбок и чуть в сторону руку с зажатой на длину ладони заостренной металлической пластиной, которая вошла точно между вторым и третьим ребром «объекта» слева от грудины, чуть пониже второй сверху пуговицы его пальто. Усилием пальцев, обломив часть заточки, оставшейся в руке, Степан опустил пятку, завершив на возврате молниеносный реверсный удар. В следующую секунду, делая шаг в направлении двух сидящих на скамейке перед подъездом пожилых пенсионерок, он ловко высвободил из руки хозяина портфель и, захватив его, одновременно отпустил из левой руки свой, который тотчас шлепнулся рядом с уже начавшим оседать телом.
     - Позальют соседей! А ты ходи потом, разбирайся – нарочито недовольным голосом бросил «сантехник», оказавшись как раз между бабушками и пространством позади него, где уже лежал с открытыми глазами, повалившись на бок, пожилой мужчина.
     - Вы в какую квартиру? – живо поинтересовались соседки.
     - В 123-ю, не знаете: дома хозяева или нет? – ответил «сантехник», снова доброжелательно улыбаясь, задрав голову, будто пытаясь увидеть в окнах виновников происшествия.
     - Ой, миленький, не знаем. Они недавно переехали, ремонт делают. Вон старые рамы на балконе, видишь? – с этими словами одна из старушек показала сухощавой ладошкой куда-то наверх.
     - А в чем дело-то? Чо они натворили? – с интересом переспросила другая.
     - Соседей снизу топят, вызов был – нехотя, уже двинувшись мимо них, бросил Степан, десять шагов спустя юркнувший в четвертый подъезд.
     Кнопки 3,7,2 - код входной железной двери, поддались легко и Степан, переступая через ступеньки, прошел вверх. На лестничном пролете третьего этажа он на несколько минут остановился перед приоткрытым (со сломанным накануне шпингалетом) узким окном: внизу на крики бабок «человеку плохо» из припаркованной тут же во дворе «девятки» бежал к распростертому на земле мужчине какой-то парень. В следующую минуту он уже расстегивал ему на груди одежду, видимо собираясь оказывать первую помощь.
     Остальное Степана уже мало интересовало. Вызвав с третьего этажа лифт, он поднялся на девятый, вышел на площадку и преодолел вверх еще один этаж. Убедившись, что никого рядом нет, мнимый сантехник проворно вскарабкался по лестнице, ведущей на чердак, обнаружив навыки заядлого верхолаза. Открыв крышку, замок которой еще вчера постигла участь оконного шпингалета, Степан выбрался наверх и, опустив за собой люк, бесшумно побежал вдоль чердачных перекрытий, ловко приседая под выпирающие с крыши балки.
     «Ставишь ногу перед собой, как будто пытаешься проскользить вперед как кошка! Стопу ребром вперед, боец! Бросил руку ладонью вверх, как будто вкручиваешься под него!» – стоя перед бревном высотой от земли не более 60 сантиметров, Степан старательно выполнял команды инструктора: «И голову под крыло! Под мышку, боец, под мышку свою башку прячь! А теперь задницу вперед!!! Вторую ногу подтянуть! В кувырок!» И подбодренный увесистым пинком, Степан, протолкнувшись под деревянный ствол, уже летит в длинном прыжке, раскрыв вперед ласточкой руки, чтобы, в последний момент, сгруппировавшись, повернуть одну из них в ось вращения и, погасив инерцию движения поворотом таза, плотно войти в мягкую пахнущую осенними, сырыми листьями землю.
     «Думать будете с бабой на сеновале! В рукопашном бою времени думать нет! Задумался: как повернуться, куда встать – считай кандидат в груз 200! Так что работать будете не до седьмого, а до тридцать седьмого пота, бойцы!!! Всем ясно?!»
     «Так точно!» И он работал… не до тридцать седьмого, а просто до не просыхающего за короткие минуты передышек, терпкого мужского пота, от которого даже в положенной раз в неделю бане, казалось невозможно отмыться.
     Добежав по чердаку до последнего девятого подъезда, Степан одним движением сбросил с себя куртку, избавившись сразу и от смоченного с вечера в пиве подворотника. Теперь, если кто и спросит, кто был рядом, кроме похмелившегося с утра, заросшего щетиной парня (парня? а лет ему сколько? 25? 30? 40?) – сантехника да двух старушек на лавке, которые и лицо то его вряд ли вспомнят, искать некого!
     «Зарубите себе на носу – НИКОГДА… вы слышите? НИКОГДА! Не смотреть в глаза объекту, если необходимо работать в режиме визуального контакта! Так меньше вероятность, что вас запомнят! И потом…» - худощавый носатый очкарик, инструктор по тактике, сделал паузу и добавил мрачно: «тогда они реже снятся…»
     Куртка, вместе с вязаной шапочкой, была убрана в аккуратную заранее приготовленную дорожную сумку. Туда же на дно отправлен кожаный трофей-портфель и неуклюжие дешевые китайские ботинки, место которых на ногах заняли легкие осенние туфли. Через пять минут из последнего подъезда вышел одетый в короткий плащ и шерстяную кепку средних лет господин с дорожной сумкой в руке и направился в сторону автовокзала, оставив за собой подъехавшую через сорок минут скорую и окурок с обломком заточки, провалившиеся в черную пасть мусоропровода.
    
    
     ГЛАВА 1 (МУСЯ)
    
     Мария Ильинична Роттер происходила из старинного еврейского рода. Дед Марии Ильиничны, Зеев Койфман, был потомственным раввином, знатоком Торы и Талмуда, за советом к которому съезжались со всех окрестных деревень. Местечко Милени, неподалеку от города Черновцы, как и многие еврейские села в период фашистской оккупации на Украине, попало в скорбный список приговоренных к «окончательному решению еврейского вопроса». Таким емким тезисом идеологи Гитлера обозначили то, что впоследствии в цивилизованной Европе было названо Холокостом, а евреи всего мира до сих пор вспоминают как Шоа*. И это самое Шоа забрало в семье Койфман пятерых сыновей и трех дочек, вместе с двумя внуками и правнучкой, которую на восьмом месяце ее родители так и не успели произвести на божий свет.
     И где, спрашивается, был мудрый еврейский Б-г, когда мать Марии Ильиничны Хана уговаривала своего отца ехать вместе с ней в далекую Сибирь, куда ее после ветеринарного отделения сельхозтехникума направили по распределению. На что старый рав Зеев сказал: «Я помню немцев, когда они пришли к нам в 1914 году: это воспитанная и дисциплинированная нация! Что могут они сделать тихим евреям? Мы же не коммунисты, с которыми они борются?! Если им таки уж надо – пусть решают свои политические вопросы, а наше дело – соблюдать шаббат и молиться Б-гу…»
     Тогда семья еще не знала, что старший брат главы семейства Арон Койфман, владелец ювелирного магазина в городе Лейпциге, уже «эвакуирован» за пределы своего города. Туда, откуда пока никто еще не возвращался! «Может оттого, что там так хорошо?..» И что же в этом «хорошо», когда 17 – летняя девушка остается без всей семьи, дисциплинировано и аккуратно собранной вместе с другими, такими же
     наивными простаками, и столь же аккуратно утопленной в болоте, рядом с этим самым местечком Милени?
     «И где был наш еврейский Б-г, я вас спрашиваю?» - на этот свой вопрос Хана Роттер так и не смогла найти ответа ни в деревне Назарово, куда попала по распределению осенью 40-го года, перед самой войной, ни в городе Канске, куда переехала спустя три года с малолетней дочкой, ни в августе 1944-го, когда из похоронки она узнала, что ее муж, Илья Роттер, геройски погиб, выполняя важное разведывательное задание командования в глубоком тылу противника. Ее единственный, каким-то чудом встретившийся в провинциальном захолустье, Илюша Роттер - Шлюмазл*, рыжая огненная шевелюра, робко красневший в присутствии своей возлюбленной, икавший от горячего чая и постоянно наступавший ей на ноги во время танцев в сельском клубе. Илюша Роттер, оставшийся прикрывать отход своих боевых товарищей и награжденный за это орденом. Посмертно.
     С этим вопросом Хана Роттер тихо уснула прямо в кресле, в своей однокомнатной хрущевке, в январе 1990 года, уважаемой всеми 67-летней пенсионеркой, ветераном и кавалером медали «за доблестный труд в тылу». Уснула, чтобы, может быть, встретиться с любимым мужем и родителями, братьями и сестрами, и с восьмимесячной племянницей (ведь душа уже приходит в тело при зачатии). И может быть, надеясь хотя бы тогда получить ответ на вопрос, мучительно не дававший ей покоя все эти годы.
     Что, впрочем, не помешало ей посвятить себя, со всей страстью и бесконечной преданностью, на которую только способна одинокая женщина, плоду своей единственной за всю жизнь любви - родившейся в конце 43-го девочке Мусе, сделавшейся сразу и главным стержнем, вокруг которого вращался нехитрый провинциальный быт военного времени.
     Девочка родилась крепкой, с ростом в 57 сантиметров и весом 3,5 килограмма. «Удивительно! Как сейчас только такие дети могут рождаться» - только и ахнула акушерка в районном роддоме, где новорожденная с мамой провели первые три дня на скудной и постной больничной диете.
     Первый и основной вопрос, вставший перед маленькой Мусей – мог бы прозвучать в трех словах: очень хочется есть! Если б она только могла что-то сказать…
     - Чем кормить ребенка? – взгляд Ханы умолял, глядя в поросший мелкими седыми волосами подбородок заведующей молочной фермой, в подчинение которой Хану, как молодого специалиста, направили. Молоко в молодой и крепкой груди Ханы пересохло почти сразу после родов, так и не успев досыта напоить родное дитя. Да и откуда было ему взяться, когда скудного пайка и так едва хватило, чтоб доносить срок.
     Когда бы рядом были родители, или кто из родни, да хозяйство, конечно, дело другое. Тут тебе и капуста квашеная, и огурцы соленые с помидорами, да и без мяса даже в лихую годину, семья беременную бы не оставила. Ей же приходилось перебиваться с картошки и лука на хлеб из положенной в колхозе нормы муки на человека. Это уже потом, спустя несколько лет, встав на ноги и обзаведясь собственным небольшим хозяйством, Хана с грустной улыбкой будет вспоминать эти первые дни после роддома. А сейчас ей хотелось выть и кататься по полу от беспомощности и одиночества!
     - Не реви! Ревелка лопнет! – оборвала ее заведующая.
     - Мы, бабы, на то и детей рожаем, чтоб потом всю жизнь кормить, да сопли им подтирать. Бог дал, бог и прокормит. Не боись! - с этими словами старая колхозница встала из-за стола и прошлась по избе.
     - С вечернего надоя, я девкам скажу, будут тебе пол-литра молока оставлять. С утреннего сама литр возьмешь.
     И, поморщившись на залитое слезами лицо молодой мамаши, она достала с полки завернутый в холстину туесок с медом:
     - На вот, жизнь подсластить! Деверь с пасеки привез, лечебный… - и, не допуская никаких возражений, сунула Хане в руки сверток.
     Много раз еще в будущем Хана, не привыкшая проходить мимо чужой беды, сама будет испытывать чувство щемящей сердце благодарности за неожиданную помощь подчас совершенно посторонних людей. Муся потом часто слышала от матери, что делать добро другим нужно всякий раз, когда такая возможность представится. И они это добро обязательно передадут кому-то еще. И может быть мир на земле от этого станет чуть-чуть добрей и лучше.
     Детский сад встретил Мусю моросящим осенним дождем и строгим лицом воспитательницы. Дети были сплошь и поголовно голодные, половина из них уже успела в первый год войны потерять на фронте своих отцов. И Муся вступила в борьбу за выживание. Первым ее противником стал бойкий и озорной Мишка Степанов. Яркие рыжие косы, «подарок» отца, заметно выделялись среди светлоголовых сверстниц. Что делало их особо привлекательными для мальчишек, и особенно для этого «вреднючего Мишки Степанова».
     С которым она, по иронии судьбы, оказалась в первом классе за одной партой. И в возрасте, когда мальчишки перестают интересоваться косичками одноклассниц и начинают интересоваться женским бельем, именно Мишка Степанов, к тому времени – предводитель местной шпаны, и гроза всей школы, стал ее первым ухажером. Банальная сказка про отличницу и хулигана, списывавшего у нее на контрольных, к концу школы вылилась в серьезную романтическую историю. Хана надеялась, что призыв в армию имевшего нулевые шансы на поступление в институт кавалера положит конец этим странным, на ее взгляд, отношениям. И девочка встретит достойную партию (разумеется, из хорошей еврейской семьи), и сделает свое счастье.
     Но не тут-то было! Характером в мать, Муся, последовательно отвергая любые поползновения потенциальных женихов, дожидалась Мишку, переходя с курса на курс педагогического института. Только на четвертом курсе, поскольку избранник служил на флоте, будущая учительница истории, встретила, на зависть всем дворовым пацанам, своего Степанова. И в тот же месяц они подали заявление в ЗАГС.
     Свадьба была скромной. Однокурсники не могли взять в толк, что же их красавица и умница Муся нашла в этом коротко стриженном и, похоже, не блиставшего эрудицией, паренька в клеше. Но она была уверена, что делает правильный выбор. Ведь в отличие от всех этих маменькиных и папенькиных сынков, часть из которых просто запихнули в институт, ее Мишка все мог и ничего, и никого не боялся.
     И Муся не ошиблась. Получив еще на флоте «правильную» и нужную по всем временам специальность сварщика, Мишка уже в первый год жизни зарабатывал больше, чем иные кандидаты наук. А навыки водолаза, имевшего опыт подводной сварки, делали его и вовсе незаменимым специалистом. И он осыпал молодую жену подарками, а медовый месяц, в летние каникулы Муси, они провели в Сочи – недосягаемом для большинства ее провинциальных сверстниц уголке «социалистического счастья».
     Родители Мишки, люди простые и не лишенные предрассудков, еврейскую невестку не жаловали, однако слова поперек светившемуся от счастья сыну не говорили. Да и Хана постепенно стала привыкать к новому положению замужней дочери. Помощи молодой семье не требовалось. Муся даже сказала матери, что подумывает об аспирантуре, поскольку их семейный бюджет вполне обеспечивает муж. И ей даже льстило, что рядом с таким надежным плечом, будет высокообразованная ученая жена, не знающая, слава Б-гу, нужды и одиночества, как ее мать. А во всем остальном у них с Мишкой все было просто замечательно, отчего к концу пятого курса, в майские праздники 1966 года и родился замечательный бутуз – их сын Юрочка, названный так в честь прадеда по отцовской линии.
     В районном Загсе, где они регистрировались за год до этого, регистраторша поинтересовалась национальностью матери.
     - Мария Ильинична Роттер, еврейка, уроженка села Назарово Красноярского края, -как и было записано в свидетельстве о рождении, четко, без запинки, отрапортовала Муся.
     - Хм. А отец, значит, Степанов Михаил Васильевич, русский? – уточнила чиновница.
     - Ну, вы же читать умеете? – привыкшая к своей пятой графе, ни на минуту не стушевавшись, «отбрила» Муся.
     И, унося в руках новенькое свидетельство о рождении, услышала за спиной:
     - Своих девок им не хватает, на еврейках женятся!
     Муся знала от матери, что в таких случаях самое правильное – сделать вид, что сказанное к тебе не относится. «Будь выше этого» - сама наученная горьким опытом, говорила ей Хана. В памяти были свежи и потери войны и то, как лучшего ветеринара района вызывали в райком в сорок восьмом году. И предложили написать заявление на увольнение по собственному… желанию. «В связи с плановыми чистками, после «дела врачей», сама должна понимать!» – убеждали ее вышестоящие товарищи. Правда, через два года, как передового работника и вдову фронтовика, к тому же мать – одиночку, восстановили. Но обида осталась. На всю жизнь. Вместе с мозолями от лопаты, которой она, вместе с малограмотными сменщицами, разбрасывала корм свиньям все эти два года.
     И Муся молча ушла. И никому, даже мужу, о случившемся ни слова не рассказала. Она знала: когда-нибудь ее сын вырастет и будет Степановым Юрием Михайловичем – РУССКИМ. И все дороги в их государстве равных прав и возможностей будут для него открыты. А уж она постарается, чтобы ее Юрочка вырос самым-самым! И «да не коснется наших детей участь сия».
     Первые полгода молодая семья жила в городе, в повседневных заботах и хлопотах, как и положено родителям маленького ребенка. Отгуляв выпускной и получив диплом об окончании ВУЗа, Муся с сыном и мужем приняла приглашение свекрови погостить в их деревенском доме. Тем более, что малышу деревенский воздух должен пойти на пользу, да и ей после экзаменов силы восстановить не мешает.
     Пребывание в деревне затянулось. И однажды Муся, после бани посидев на сквознячке, простыла. И слегла с температурой под сорок. Маленький Юрка остался на заботу свекрови, непрестанно орал в связи с режущимися зубами и поносил. Вдобавок Мишка второй день пропадал на свадьбе у друга в соседней деревне.
     Свекровь, намучившись после бессонной ночи, разбудила мужа с просьбой повозиться с ребенком хоть пару часов, чтобы она могла отдохнуть. На что свёкр, родом с западной Украины, сквозь сон пробурчал:
     - Вин жидовочку пиды поднымы. Нехай свое дите сама нянчит!
     Свекровь зашикала на мужа и подошла глянуть, не слыхала ли ненароком их ученая невестка в просторечьи сказанного слова. Муся, тоже ночью не сомкнувшая из-за жара глаз, постаралась, как могла, придать дыханию и позе вид спящего человека. Выждав, когда свекровь уснет, она встала, накинула на ночную рубашку пальто, потихоньку собрала ребенка и вышла за околицу. На ее счастье в город шла грузовая машина. Она сказала что-то про необходимость срочной госпитализации. И Мусю с ребенком, в кузове довезли сорок километров до шоссе, откуда еще километр она, не помня себя в бреду, шла до ближайшей районной больницы. Где и рухнула без чувств на руки вышедшему навстречу персоналу.
     Пролежав месяц с пневмонией, Муся, похудевшая на 10 килограмм, вернулась к матери. Юрка, закутанный в одеяло, на удивление даже не простудился. Супруг Миша, к тому времени разыскавший жену, регулярно ее навещал. Отказываясь от конфет и фруктов, она только плакала и ничего не объясняла. Не зная, как объяснить поведение любимой, он даже подумывал попросить докторов показать ее психиатру. Однако Хана, которой дочь в подробностях объяснила историю ночного происшествия в первый же день после выписки, была не столь сдержана. Высказав зятю все, что она думает про его семью и «фашиста – отца», она захлопнула перед молодым папашей дверь. Чем вызвала истерику дочери и целый водопад слез.
     Мишка, конечно, поругался с отцом. Благополучно напился до чертиков и подрался с деревенскими в клубе. После чего попал в милицию и умудрился сломать нос молодому сержанту. Армейские характеристики не помогли. Состоялся суд. И попытка восстановить семью стала возможной лишь спустя три года.
     «Подумай об отце и дедушке с бабушкой, и о братьях с сестрами. Разве за это они отдали свои жизни, чтобы их сестру и внучку называли жидовкой?!» - пресекла Хана даже возможную мысль дочери о примирении. На этом тема Степановых в их семье была закрыта.
     Что не мешало Юркиному отцу, с завидной регулярностью напиваясь, являться к ним под окна и орать, как он любит Мусю. Юрка лет до пяти так и называл маму Мусей. Удобное для детского языка словечко, усвоенное в первую очередь от бабушки, очень нравилось Юре. И он так смешно шепелявил, что Муся позволяла сыну звать ее по имени вплоть до первого класса школы. Когда Юре объяснили, что мама здесь не Муся, а Мария Ильинична, к тому времени уже достаточно уважаемый педагог-историк. Поэтому обращаться к ней в школе иначе, как мама – и то без посторонних, он не должен.
     Шли годы. Муся пыталась устроить свою жизнь, активно подталкиваемая Ханой, теперь уже просто желавшего дочери хорошего доброго человека. Однако, то ли люди не те попадались, то ли невеста с сыном и матерью, проживающими вместе в однокомнатной квартире, казалась женихам не завидной, но Марья Ильинична, в которую к тому времени уже окончательно превратилась Муся, по-прежнему оставалась одна.
     И всю свою любовь, помноженную на педагогический потенциал, она устремила на сына. И так же, как когда-то ее мать, посвятила себя ребенку. От изобилия двойного женского внимания и полного контроля во всех сферах подростковой жизни маленький Юра пытался всеми силами избавиться. Записывался во всевозможные кружки и секции, старался хорошо учиться, чтобы попадать в пионерлагеря. Поскольку четверка за оценку в семье не признавалась (Четыре – хорошо, но не отлично. Значит, можешь лучше! При твоих-то способностях!), он тянулся за отличниками, вступая в смешные и отчаянные состязания с одноклассниками за лучший результат.
     С детства Юра слышал от матери и бабушки: «что прощается другим – не прощают нам. Поэтому надо быть в пять, в десять раз лучше всех остальных, чтобы добиться хотя бы половины того, что имеют другие». И на справедливый вопрос, чем они отличаются от других, неизменно следовал ответ «подрастешь – поймешь». Чем Юра и довольствовался, пока не понял.
     В тот год в их жизни появился дядя Петя, высокий худощавый блондин, заместитель директора одного из Канских предприятий. Его появление необыкновенным образом совпало с целым рядом перемен, случившимися с ними в тот год. Мама стала регулярно менять прически, на ней появились дорогие импортные вещи. Летом они поехали в отпуск на озеро Шира, курорт в Хакассии, где «совершенно неожиданно» встретились с дядей Петей. Озеро было замечательное, соленое. В нем легко можно было держаться на поверхности, и девятилетний Юрка с удовольствием отрабатывал движения как заправский пловец. Правда, по вечерам взрослые запирались в снятой частной комнате, куда к ним из своего номера в корпусе регулярно наведывался дядя Петя. Юрке при этом неизменно предлагалось погулять. Слоняться без дела по опустевшему пляжу в течение нескольких часов было скучно, но шарики вкуснейшего в мире сливочного мороженого, купленного на выданные деньги, помогали это пережить.
     Счастье продолжалось почти год. На День рождения Юрка даже получил игрушечную железную дорогу на батарейках. Поезд мигал фарами и, к тому же, издавал гудок при движении. Чем Юрка был абсолютно счастлив. И позвал в гости одноклассников похвастаться подарком. Мальчишки цокали, щелкали языками и наперебой расхваливали дорогу. Каждому хотелось запустить волшебный, совсем как настоящий, состав. Один из пацанов, Славка Зацепин, спросил, откуда такой крутой подарок. И, не дожидаясь ответа, выпалил:
     - Знаем все. Его мамка со Светкиным отцом, из 4 «Б» встречается. Он – большая шишка. Вот и задабривает.
     - Неправда. Врешь ты все, - Юра сжал кулаки от обиды.
     - Да ладно тебе, Юрок, мы сами на свободном уроке гуляли - видели твою мамку с этим… хахалем – подтвердил другой пацан, Ромка.
     Не в силах дольше терпеть обиду, Юра бросился на мальчишек, осыпая ударами то одного, то другого. И те в ответ принялись его лупасить. Остальные тоже присоединились за компанию: чтоб не зазнавался! Юрка отчаянно пинался и кусался, но силы были не равны. Пацаны остановились только, когда из разбитого носа и губы Юрки брызнула кровь. Кто-то высказал опасение, что сейчас вернутся взрослые. И мальчишки, похватав портфели, выскочили из квартиры, чуть не сбив по дороге поднимавшуюся с продуктовыми сумками, Хану.
     Увидев избитого в кровь внука, Хана сразу же позвонила дочери в школу и потребовала, чтобы та немедленно шла домой. Предчувствуя неладное, Марья Ильинична, сломя голову, прибежала в тот момент, когда бабушка Юре уже положила на нос холодный компресс.
     - Вот, полюбуйся! Они устроили мордобой прямо у нас дома! Избили ребенка, мерзавцы! Еще погромов нам не хватало! Ничего не боятся, малолетние фашисты! – возмущению Ханы не было предела.
     Последний эпитет был самым страшным ругательством бабушки, и Юра справедливо ожидал, что теперь-то на головы обидчиков обрушится страшная и неминуемая кара. На что Муся на удивление спокойно сказала:
     - Мама, мальчишки всегда дерутся. Надо разобраться, из-за чего возник конфликт, и после уже наказать виновных – тоном классной дамы резюмировала она.
     Юрка ненавидел, когда мама дома так говорила, но решил разобраться во всем до конца:
     - Они сказали, что наш дядя Петя – отец Светки Захарцевой из 4 «Б»! Это же неправда?!
     По внешней реакции матери с бабушкой Юра сразу понял, что ляпнул что-то запрещенное. Но наказания не последовало. Наоборот, бабушка погладила его по голове и пошла на кухню менять компресс со льдом. А мама как-то сразу поникла и отчего-то потупила глаза, как делали девчонки в школе у доски, если не подготовили домашнее задание. Вечером он услышал через приоткрытую кухонную дверь как ругались мама с бабушкой.
     - Ты же знаешь, нам не прощают такие глупости! Мало того, что ты разведена, ты еще и еврейка! Тебе нравится, чтобы на твоего сына показывали пальцем? – выговаривала дочери Хана.
     - Мама, я еще молода! Я хочу быть счастливой. Неужели я многого прошу? Я устала быть белой вороной, - в голосе Муси послышались слезы.
     - У тебя сын. И мать, которой никогда не приходилось краснеть за себя. И твоему отцу бы не пришлось, если б он только вернулся! – Хана перешла на крик.
     - Мама, тогда было другое время! Была война! – Муся в отчаянии пыталась защищаться.
     - Всегда были честные преданные своим мужьям женщины и были потаскухи! – сурово возразила Хана.
     - Спасибо, мама! Ты не забыла, как прогнала моего мужа! Ты сделала меня потаскухой! – выкрикнула Муся в лицо матери.
     Послышался звонкий звук пощечины, сменившийся Мусиными рыданиями. Никогда больше, ни до, ни после этого вечера, Юра не слышал, чтобы мама с бабушкой так ругались. Но тогда он сильно испугался. Бабушка ударила маму! Страшнее могла быть только американская ядерная бомба, и то, если б она попала прямо в их дом. Юрка вжался в подушку и боялся шевельнуться. Из кухни доносились всхлипывания матери и спокойные увещевания бабушки: «ты же, в первую очередь, мать, ты – педагог. Подумай: какой пример ты подаешь сыну, своим ученикам». Юрка выглянул из-под одеяла и увидел, как бабушка гладит маму по голове. Вскоре всхлипывания прекратились, и Юрка облегченно уснул.
     Самое противное было то, что никакой страшной кары обидчикам не последовало. Все старательно делали вид, будто ничего не произошло. Мама так же ходила в школу на работу, но никто не вызывал врагов к директору, не грозился выгнать из школы. Славка и вовсе исподтишка показывал кулаки и смотрел победителем. И Юра понял, что они в чем-то виноваты. Всей семьей. И, мучаясь в догадках, задал бабушке вопрос о том, что расслышал накануне:
     - Ба, а почему мама – еврейка? – повторил он незнакомое слово, предполагая, что в нем кроется корень всех неприятностей.
     Хана сначала опешила, не понимая, откуда в девять лет у ребенка взялись такие вопросы. Но по его лицу сразу догадалась, что он был свидетелем ночного диалога:
     - Подслушивал?
     - Нет. Случайно услышал.
     - С кем-нибудь обсуждал?
     Юра отрицательно мотнул головой.
     - Правильно, не надо об этом болтать! – и бабушка начала свой рассказ.
     Так Юрка впервые узнал, что есть такой народ – евреи! Когда-то очень давно они были первым народом на земле, который придумал совесть. И правила, по которым надо всем жить. А другим народам это не понравилось. И они стали евреев обижать. И даже убивать. А евреи все терпели. Потому что знали, что когда-то придет добрый волшебник и все исправит. И накажет всех негодяев (вот бы и Славку с Ромкой тоже!). Но пока этого не случилось, надо держать язык за зубами. А то могут обидеть маму и бабушку (выяснилось, что они – тоже евреи… то есть еврейки). И тут Юрку осенило:
     - Ба, а я тоже еврей? – он испуганно посмотрел на Хану.
     - Нет - поспешила успокоить его Хана, - ты – русский.
     - Почему, ба? Вы же – еврейки?
     - У тебя папа – русский – по бабушкиному тону стало понятно, что разговор окончен.
     - Ба, а какие правила они придумали? – любопытство взяло верх над осторожностью
     - Не укради. Не убий. Не сотвори себе кумира. Не прелюбодействуй…
     - А что это такое, ба? Преболюдествуй? – не смог выговорить сложное слово внук.
     - Подрастешь-поймешь – обрубила обычной фразой возможность дальнейших расспросов Хана.
     То ли оттого, что его так крепко побили, то ли из-за того, что маму вызывали к директору после письма жены ответственного работника закрытого оборонного предприятия, которым, как оказалось, и руководил дядя Петя – но только он к ним в гости ходить перестал. А с ним кончились и «всяки-разны» подарки. Жизнь вошла в обычное русло. Только теперь Юрка понял, что рассчитывать в ней можно только на самого себя. И на следующий год записался в секцию бокса.
     Где с завидным упорством занимался, не пропуская ни одной тренировки, выступая при любой возможности на соревнованиях. Выгодно отличаясь от сверстников бесстрашием и презрением к боли, уже в 16 лет он был кандидатом в мастера спорта. Чем даже снискал уважение среди старших товарищей и тренеров клуба. И, когда перед окончанием школы встал выбор жизненного пути, руководство местного ЦСКА с удовольствием подписало ему ходатайство в краевое высшее ракетное училище.
     Мать с бабушкой, конечно, предпочли бы иметь сына и внука экономистом (это как раз вошло в моду) или врачом. Но поступить в университет или медицинский без волосатой лапы, как известно, нельзя. И в конце концов, ракетные войска – не стройбат. Опять же высшее радио - инженерное образование, можно и телемастером потом устроиться – все кусок хлеба. Да и спокойно там, с автоматом на танки не пошлют. Сиди себе на пульте управления, получай доп.паек. Так рассудив на семейном совете, они со спокойным сердцем отпустили Юру учиться. Если б они только могли предположить, куда забросит их любимое чадо армейская судьба.
    
    
     ГЛАВА 2 (КОТ)
    
     Перед посадкой в автобус Степан прошел мимо парковки, убедившись, что подельник уже забрал автомобиль. «Молодец, Кот!» - качеством снимков объекта, заранее по плану подготовленными путями отхода, точно просчитанным распорядком дня «клиента» – он был доволен действиями напарника. Портфель, спрятанный в условленной багажной ячейке, тот заберет через час. Теперь можно позволить себе чашку кофе в привокзальном бистро и выйти к перрону ровно за пять минут до отправления.
     Десятью годами раньше, в учреждении, числившимся в системе министерства обороны как училище связи, на внутренней территории появилась странная зона. Никто не знал, что там расположено и для чего оно предназначено. Оцепленное заградительной полосой колючей проволоки и рядами мощных бетонных плит пространство напоминало зону времен ГУЛАГа. Впечатление усиливалось проглядывавшими поверх ограждения крышами старых казарм, брошенных еще до отечественной войны.
     Вход на территорию охранялся круглосуточно, несмотря на то, что «патрульных» нигде не было видно. Единственный часовой на КП был без оружия, однако любопытных, рискнувших проникнуть за периметр, ждало разочарование. Он попадал в поле зрения одной из многочисленных камер наблюдения и через считанные секунды оказывался в руках, дежуривших по территории групп.
     Подобные провокации в учебных целях частенько устраивал своим подопечным командир этого закрытого от постороннего взгляда центра, проходившего в циркулярах под четырехзначным номером, без указания наименования и рода войск. Обычные курсанты училища только догадывались, почему их сверстники выходят за пределы зоны, то в спортивной, то в цивильной гражданской одежде, а то и … в форме младших и средних офицеров со знаками различия всевозможных родов войск. Одно было ясно: коллективный маскарад был санкционирован и управлялся с самого верха армейской иерархии. Иначе подобные вольности вряд ли могли происходить на территории одного из училищ элитного столичного гарнизона.
     Попасть туда можно было, только пройдя самую тщательную, самую жесткую проверку. Их, выдержавших многочасовой марш-бросок и месиво рукопашной схватки с поминутной сменой опытных инструкторов, прошедших мудреные психологические тесты и тщательное медицинское обследование, построили в первый раз в цокольном этаже учебного центра, который на долгие 4 года стал их единственным домом. Начальник курса, представившись, как товарищ майор, поочередно выкрикивал фамилию курсанта. На что каждый курсант должен был называть вид спорта и разряд, который у него по данному виду имелся.
     После чего их тут же сформировали в предварительные группы по пять человек. В группе номер 2 оказались: Тихонов Игорь – м\\с по греко-римской борьбе, Котов Алексей – м\\с по биатлону, Собенко Сергей – м\\с по подводному плаванию и два кандидата в м\\с: Казыров Виталий – авиамоделирование и Юрий Степанов – бокс. Командир предложил за 5 минут определить, как в боевых условиях будет именовать себя каждый и сразу поставил первую задачу. Так и определились: Тихон, Кот, Дельфин, Казэ (азиатским лицом похожий на японца) и Степан. Если с пловцом все сразу было понятно, первая же водная эстафета в армейской выкладке это подтвердила, то остальным пришлось довольствоваться производными от фамилии. Больше всего такой расклад понравился Коту, который, как оказалось, носит это прозвище еще со школы.
     Первое задание состояло в следующем: выйдя на полосу препятствий, преодолеть всей группой трехметровую кирпичную стену, без каких-либо дополнительных приспособлений. Время на выполнение – 10 минут. Курсанты тушевались. Кто-то пытался с разбега забежать и зацепиться за верх, другие принялись отыскивать на стене уступы, большинство же стояли в раздумье. Неожиданно Казэ предложил: «давайте коброй? Есть такая фигура в высшем пилотаже». Все недоверчиво посмотрели на худощавого (как только отбор прошел) авиамоделиста. Степан переспросил суть идеи и, посмотрев на часы, «три минуты осталось», первым стал в основание пирамиды. Рядом с ним, так же спиной прижавшись к стене, встал Тихон. Дельфин и Кот с разбегу вскарабкались к ним на плечи, уже лицом вперед, опираясь в стену руками. Последним, проявив обезьянью сноровку, залез на самый верх Казэ. Позже выяснилось, что он еще и профессиональный скалолаз. По очереди, вытащив за руки Дельфина с Котом, нижних подняли уже на ремнях.
     Майор одобрительно отметил, что их пятерка первой справилось с задачей. Остальные группы последовали их примеру.
     Следующее задание было еще необычнее: трое из них, по очереди исполняя роль глухонемого, слепого и паралитика, должны были договориться, как им выйти во двор и покрасить стену в синий цвет. Четвертый играл роль наблюдателя и тщательно фиксировал на бумаге действия и высказывания своих товарищей. Пятый играл роль аналитика и докладывал командиру об исполнении задачи. За каждой группой присматривал ответственный – один из курсантов старшего курса, тоже что-то записывавший в свой блокнот.
     После ряда нелепых попыток и ошибок задание было выполнено, после чего роли менялись, и задача усложнялась: «теперь вам нужно пойти вместе в магазин, чтобы выбрать подарок другу». Время на выполнение – 5 минут. И снова все тщательно фиксировалось в блокнот. После обеда на построении назвали фамилии «звеньевых» - старших сформированных пятерок. В их звене старшим был назван Степан. После чего звеньевых вызвали из строя и отправили на представление «бате» – командиру центра, которого остальным курсантам видеть в глаза не полагалось.
     В песочном камуфляже без погон, седой, лет около пятидесяти, «батя» без предисловий заявил: «каждый из вас – старший своего подразделения. Запомните: командир отвечает за всех. Все беспрекословно выполняют приказы командира. Ваш командир – Анатолий Николаевич» - в первый раз назвал он по имени майора. «Все текущие вопросы к нему. Он отвечает передо мной за все, что происходит на курсе. Вы - перед ним за все, что делают ваши подчиненные. Наказание одно – отчисление!» И он мрачно обвел взглядом ровную шеренгу новоиспеченных командиров. И добавил: «надеюсь, это не понадобится…».
     В следующую неделю, наряду с обязательными занятиями по физподготовке, стрельбе и рукопашному бою, для каждого из членов звена устанавливались дополнительные: Степану - для командиров, Коту – снайперская группа, Тихону – группа захвата, Дельфину – боевые пловцы, Казэ – электроника и связь. Хотя за 4 года все они, лучше среднего офицера любой десантной роты, овладели навыками парашютиста, минно-подрывным и снайперским делом, все же у каждого был свой «конек». И эта специализация обязательно учитывалось при выполнении поставленных перед подразделением задач.
     Были, конечно, и коллективные действия, где участвовали несколько звеньев сразу, и даже весь курс. Однако таких спаянных отношений, какие возникали внутри каждого звена, объединенного общей ответственностью, на курсе не возникало. Это чем-то напоминало семью. Члены которой понимали, что в любой момент кто-то из них может умереть ради общей, стоящей перед всеми цели.
     Такое уже случалось, когда одного из курсантов принесли мертвым с задания. Задавать какие-то вопросы запрещалось, однако «на разборе полетов» среди звеньевых Анатолий Николаевич довел до личного состава причины произошедшего. Осуществляя скрытое сопровождение высокопоставленного гражданского лица, курсанты стали свидетелями нападения на их объект. Имея в распоряжении оружие, они вступили в перестрелку, уничтожив нападавших. Однако, в момент отхода группы, телохранитель охраняемого объекта принял одетого в «гражданку» курсанта за нападавшего, и выстрелил ему в спину.
     Тело погибшего было тут же убрано в «цинк», в приспособленном для этих целей подвальном помещении, и отправлено родным с соответствующим гражданским врачебным заключением, в котором причина смерти устанавливалась как естественная.
     Каждый из группы знал, что в любой момент, будучи по тревоге посаженными в самолет, узнавая место назначения уже перед высадкой, или выполняя «точечные» задания в разных городах стран СНГ, никто из них не имел право даже на то, чтобы быть опознанным. И тем более права на то, чтобы в будущем предъявить какие-либо претензии. Их здоровье, их безопасность и сама жизнь зависели только от личного профессионализма и слаженности работы в группе.
     В тренировках и занятиях проходили напряженные армейские будни. Сон – по 4 часа в сутки. Чаще не раздеваясь: в любой момент могли поднять по тревоге. От постоянного ношения ботинок у большинства из парней ноги покрылись не заживающими грибковыми трещинами. Помывка в бане положенный раз в неделю не спасала положение. С питанием тоже не все было ладно: периодически в процесс организованного приема пищи вмешивалась команда «штурм стены», и все подразделение, извергая из себя только что проглоченный обед, в считанные секунды должно было преодолеть полосу препятствий. К тому же полное отсутствие увольнительных, вплоть до третьего курса, делало быт новичков практически спартанским. Не удивительно, что к концу года обучения половина новобранцев, по разным причинам, покинули первый курс. Оставшиеся вступили в длительный марафон на выживание.
     Это была обычная ночная тренировка: курсанты спали с оружием. Они, получив после присяги каждый по автомату Калашникова, потом с ними уже не расставались. В туалет, в столовую, в учебные классы, на задания – везде сросшийся с каждым из них, перемещался отлаженный для убийства механизм, готовый в любой момент вступить в бой.
     В тот день Кот особенно долго упражнялся на полигоне с новой американской винтовкой. Автомат, сданный на это время в «оружейку», был осмотрен и разряжен, как клялся потом Кот, в присутствии прапорщика. Тем более было непонятно, как патрон мог оказаться в затворе, когда он его проверял перед сном. В любом случае, вскочив с койки ночью, по тревоге, Кот, схватив автомат, прострелил себе ногу. А точнее, большой палец правой ноги, от которого осталось пол - фаланги. Разбегаясь по своим секторам, курсанты не сразу обернулись на крики катавшегося по полу Кота.
     Потом, на очередном «разборе», причиной, приведшей к происшествию, определили усталость внимания и личную халатность курсанта, который был немедленно отчислен с указанием причины инвалидности – «бытовая травма». Что, разумеется, не давало, никаких льгот на гражданке. Тем более, что подписка «о не разглашении» связывала по рукам и ногам. Кот, собираясь в палате, плакал. Выписавшись из медчасти, он попытался зайти – проститься с товарищами, но на территорию его не пустили. Дежурный сообщил только, что группа убыла на задание.
     Собранные из разных концов необъятной России, новоиспеченные курсанты училищ разных родов войск, получая «интересное предложение» в особых отделах своих частей, они даже не знали, что их ожидает впереди. И куда пошлет потом Родина. Разлив по стаканам принесенную под одеждой с очередного задания бутылку водки, оставшиеся члены группы, бесшумно, зажав ладонью стакан (как поминают мертвых), чокнулись и выпили. Пожелав Коту удачи на вольной гражданской жизни.
     Тогда никто из группы не предполагал, что ровно через год после выпуска, в начавшейся заварухе в Тифлисе они, выполняя задание по ликвидации одного из очередных «противников конституционного строя», столкнутся с не менее профессионально подготовленной группой местных спецслужб. После чего двое – Тихон и Казэ навсегда останутся гостями гостеприимной горской земли, Дельфин отправится служить инструктором на один из островов базы тихоокеанского флота, а он, Степан, поступит в личное распоряжение командующего Закавказским военным округом («батя» замолвил словечко).
     Глядя на мелькающие за окном автобуса деревья, Степан вспоминал их первую, спустя много лет, встречу на гражданке. Он тогда только уволился по завершению контракта (контузия и два легких ранения в зачет не пошли). Отставной капитан, тридцати лет, успевший за годы службы повидать столько же, сколько иные фронтовики за всю отечественную войну, Степан беспробудно пил водку. Тупо, с ожесточением расправляясь с собственным здоровьем. Не понимая ни смысла, происходящего вокруг, не желая ни в чем принимать участие. С 16 лет находясь на военной службе, в первую чеченскую компанию он с удивлением обнаружил, что вся их «работа» никому не нужна. Отцы – генералы, продавая «духам» все то, за что можно получить приличные деньги, старались не отстать от олигархов, старательно приватизировавших природные монополии и бандитов, неустанно эти достижения отнимающих. Челноки на рынках, финансовые пирамиды, очередные разоблачения советского режима и непрестанная реклама по телевизору – все как в сплошном калейдоскопе. И выборы, выборы, выборы!..
     Водка хотя бы на время помогала забыться. И он пил, оставляя по кафе и ресторанам последние «боевые», так и не доехав до матери, тщетно ожидавшей сына домой. Ресторанные попойки часто сменялись драками, из которых он неизменно, несмотря на количество выпитого, выходил победителем. Несколько раз выручала офицерская книжка: менты почему-то предпочитали не связываться с отставным «чеченцем». Хотя один раз, спьяну саданув под печень вызванному барменом охраннику, он чуть не поплатился жизнью – в руках у того оказался ствол. И снова, доведенные до автоматизма рефлексы сработали так быстро, что никто потом не мог объяснить, как еле державшийся на ногах от алкоголя парень, успел вытащить из пистолета обойму и сунуть ее в карман прежде, чем тот передернул затвор.
     В одном из таких похождений, сидя в ночном баре практически уже без денег, Степан почувствовал на себе чей-то взгляд. Он сразу протрезвел и, это был верный признак важности происходящего. Многолетние тренировки в учебном центре и весь последующий боевой опыт приучил его полагаться на свои инстинкты. Вот и теперь, не торопясь, поставив на стол пустой бокал, Степан слегка повернулся в сторону выхода и замер. Ничего не происходило. Начиная сомневаться в своем ощущении, он собрался было уйти, как вдруг из-за дальнего столика поднялся одетый в дорогой костюм парень, примерно его возраста. Слегка прихрамывая, он направился навстречу.
     - Кот? – в новом «прикиде» Степан не сразу товарища.
     - Здорово, брат! – Кот протянул ему руку. Они крепко, по-мужски обнялись.
     - А я слышал, вас всех положили тогда в Грузии! – радостно сообщил Кот.
     - Значит, бывают ошибки и в нашей канцелярии – не понимая источник его осведомленности, ответил Степан.
     Присели за столик. Степан жадно, впервые за последние сутки вдоволь поел. Выпили еще водки. Кот совсем немного: «за рулем». Молча помянули погибших товарищей. Степан смотрел на бывшего сокурсника, не вполне понимая, откуда случилась такая перемена. И самое главное, откуда он мог обладать информацией по Грузии? Доступной только узкому кругу лиц, большинство из которых Степан мог бы перечислить по пальцам.
     - Николаич… – ответил на его безмолвный вопрос Кот, когда они уже сидели в машине.
     - Давно его не видел. – Степан знал, что командир курса, ставший к тому времени уже подполковником, не мог не знать всех подробностей. Значит, не хотел, чтобы они с Котом встречались. Почему?
     - Чем живешь? – Степан кивнул на просторный салон новенького «Cherokee», в который они сели, выйдя из заведения.
     - Да так. Решаю вопросы для хороших людей, – что могло означать только одно: Кот попал в какую-то обойму. Политика, бизнес, бандиты – все сейчас нуждались в профессионально подготовленных кадрах.
     От дальнейших расспросов Степан воздержался. Кот подвез его к общежитию, в котором тот «зависал» у случайной знакомой, и протянул на прощание несколько сложенных долларовых купюр. «Разбогатеешь – отдашь» - настоял он на попытку Степана отказаться от денег. Они обменялись телефонами.
     А спустя месяц Степан получил свой первый заказ. Не то, чтобы он мечтал об этом всю свою жизнь, или работа доставляла какое-то удовольствие – просто ничего другого делать он не умел. В сущности, занятие его не изменилось. Он выполнял те же задачи, что поручали ему и прежде. Только теперь за это еще платили приличные деньги. Правда, нельзя было успокоить себя магическим: Родина приказала. Но Степан старался об этом не думать.
     Главное, он теперь мог изменить свою жизнь. После первого же заказа, он снял небольшую квартиру и обновил гардероб. Точнее, вместо старых потрепанных джинсов и вытянутого свитера, купленного еще до Чечни, Степан приобрел пару костюмов и дюжину рубашек с галстуками. На ногах появились модные остроносые туфли, а для солидности, из верхней одежды он выбрал себе пальто. В таком виде, раз в месяц Степан появлялся в сберегательной кассе, где на его имя поступала определенная сумма, переведенная «за оказание услуг» со счета одной из московских строительных компаний, представителем которой он формально являлся.
     Работа, в основном, находилась в других городах и никогда не требовала выезда за пределы Сибири. То ли интересы компании, на которую работал Степан, не простирались так далеко, то ли штат исполнителей позволял экономить на командировочных. В любом случае, Степана это устраивало. Уезжая в короткие командировки, он неизменно брал в дорогу интеллектуальное «чтиво». Особенно ему нравились книги по бизнесу. Дома у него весь стол был завален литературой такого рода. Книги учили, как грамотно управлять активами, как вести переговоры и анализировать рынок - иногда он сам себе начинал казаться преуспевающим менеджером.
     Особенно приятно было играть эту роль перед матерью, к которой он не часто (работа не позволяет!) наведывался в гости. Она, соскучившись и отвыкнув от, приходившего пять раз за много лет в отпуск сына, не могла насмотреться на такого умного и успешного, разбирающегося во всех тонкостях современной жизни Степана. И тихо млела от подарков, которые он неизменно привозил из своих командировок. Теперь у нее была одна сокровенная мечта – понянчить внуков. Но как раз с этим сын, похоже, не торопился.
    
    
     ГЛАВА 3 (ЯНА)
    
     Канск встретил Степана промозглым ветром и неприятным моросящим дождем. Небо сплошь было затянуто свинцовыми тучами и, казалось, тяжело нависло над городом. Перемахнув на автобусе мост, он вскоре оказался в центральной части и вышел на остановке возле библиотеки. Немного прошел назад, мимо табачной фабрики и свернул в знакомый переулок, к старому пятиэтажному дому.
     Мама обрадовалась, радостно бросилась обнимать сына. Они не виделись несколько месяцев. Сын часто разъезжал по командировкам, занимаясь подрядными строительными работами. Уволившись из армии, он перебрался жить «в край», сменив провинциальный городок на краевой центр. Их встречи оставались редкими и оттого еще более желанными.
     - Как добрался? Голодный? – не дождавшись ответа, Мария Ильинична принялась хлопотать на кухне.
     - Нормально – коротко ответив, Степан прошел в комнату, сел в кресло с деревянными подлокотниками и вытянул ноги перед телевизором. Передавали «поле чудес».
     Мать, привыкшая к немногословной манере сына, старалась с лишними вопросами не приставать. Последние два года, после возвращения из Чечни, он вообще замкнулся и стал малоразговорчив. «Слава богу, хоть не пьет и не колется, как другие» - думала она, материнским чутьем понимая, что расспрашивать о том, что там происходило, у сына не стоит.
     Переключая каналы, Степан наткнулся на выпуск новостей. Ведущая среди прочих анонсов сообщила, что сегодня, около полудня в своем дворе был убит председатель Ассоциации сибирских евреев, Яков Моисеевич Сосновский. Причины убийства выясняются. Далее показали «фоторобот» человека, возможно имеющего отношение к данному делу. Мужчина средних лет, поросший щетиной, в круглой вязаной шапочке, надвинутой глубоко на лоб – их сходство было весьма отдаленным, не более чем между десятками такого же возраста мужчин. Тем более, если их одеть подобным же образом.
     Мать неслышно подошла из кухни, позвать сына ужинать. Услышав последнюю новость, она всплеснула руками: «так это ж Милки Сосновской отец. Мы с ее мамой, Риммой Иосифовной, в школе вместе работали. Горе-то какое!» И, отправив сына на кухню, она принялась названивать по телефону.
     С трудом проглотив котлету и запив ее чаем, Степан отправился спать. Что, в отличие от обычного, далось ему с трудом. В голову лезли всякие мысли.
     На следующий день он узнал, что хоронить безвременно усопшего Сосновского будут в Канске, рядом с ушедшей пятью годами раньше супругой покойного. «Слава богу, Римма Иосифовна не дожила до этого дня!» - мать засобиралась к Сосновским.
     - Мам, тебе оно надо? Все эти похороны? – задал ей вопрос Степан, хранивший молчание с самого утра.
     - А как же, сынок! Мы ж с его женой почти двадцать лет проработали вместе. Это уже после ее смерти он в край решил перебраться, жить вместе с детьми. Дочка с зятем у него врачи, вот и предложили отцу две квартиры сложить. Они - то сами давно в городе устроились: Милка на кафедре в медицинском преподает, а муж у нее – стоматолог.
     - Мам, меня эти подробности мало интересуют, - стараясь говорить нарочито небрежным голосом, остановил ее Степан.
     - Просто, выходные закончатся, а мы так и не пообщаемся, - добавил он.
     - То-то ты с матерью общаешься много, можно подумать! – удивленная его словами, заметила Мария Ильинична. И ласково добавила: «я ненадолго».
     Поцеловав сына на прощание, она заторопилась навстречу еще одной своей сослуживице, с которой они еще с вечера договорились вместе идти к Сосновским. Странное дело, даже с теми, с кем при жизни мы едва были знакомы, в смерти часто стараемся быть рядом. Как будто хотим увидеть на восковом лице покойного какой-то секрет, какую-то тайну, отделяющую нас от другого мира.
     Степан был неприятно удивлен таким поворотом дела. Во-первых, это означало, что у них с «объектом» есть общие контакты. И мать в разговоре может упомянуть о его визите. Конечно, сам по себе тот факт, что сын приехал навестить мать, ни о чем еще не говорил. Но вероятность лишних расспросов о нем беспокоила Степана. Тем более, что среди общих знакомых, всегда найдутся заинтересованные уши. Дело, судя по всему, обещало быть громким. А это уже делало ситуацию не вполне подконтрольной.
     Ближе к вечеру в квартире раздался телефонный звонок. Звонила мать.
     - Сынок, ты не мог бы мне помочь? – ее голос звучал вкрадчиво, так, что он сразу понял: мать что-то задумала.
     - Что, мам? – он уже приготовился к любому повороту событий, когда просьба матери его ошеломила.
     - Внучка Яков Моисеича прилетела на похороны из Израиля, сегодня в одиннадцать последним автобусом должна приехать в Канск. А встречать некому: у Милы сердце прихватило, муж ее боится оставлять.
     - Мам, а что больше некому? – не веря своим ушам, возразил ей Степан.
     - Есть кому! Я могу, например, пойти! - повысила поставленный учительский голос Мария Ильинична.
     - И вообще, я пригласила ее к нам переночевать – безапелляционно продолжала она, - у милкиной родни и так не повернуться: они с мужем…да еще ремонт в одной комнате – добавила она тише, видимо рядом с ней кто-то находился.
     - Мам, я что-то неважно себя чувствую – уже проклиная себя за то, что именно в этот раз решился проведать мать, еще надеялся отвертеться Степан.
     - Ну, тогда я сама по ночи пойду! Раз мой сын, офицер, не может выполнить простую просьбу в трудную минуту! – сделав акцент на слове «офицер», закончила Мария Ильинична.
     Степан знал, что мать ему не переспорить.
     - Ладно, мам, только ради тебя – он знал, что ему давно подыскивают невесту, «девочку из хорошей семьи», как она говорила. Всякий раз, используя возможность познакомить его с какой-нибудь новой пассией.
     - Спасибо, сынок. Я уже Миле пообещала… - и в трубке послышались гудки.
     «Интересно, как я ее узнаю» - скорее обращаясь к матери, чем сомневаясь в своей способности различать людей, мысленно произнес он. И как будто в ответ снова раздался телефонный звонок. На этот раз звонила сама Мила. Подробно описав приметы дочери и дождавшись заверения, что все будет в порядке, она завершила разговор:
     - Спасибо вам, Юрочка. Вы нас так выручаете!
     - Ну что вы, не за что! – в тон ей, окончательно разозлившись на себя, вежливо ответил Степан. И пошел одеваться.
     Автобус подошел вовремя. Пассажиры выходили, забирали багаж, растворялись на стоянке машин и такси. Некоторые шли к остановке, надеясь успеть на вечерний городской транспорт. Степан узнал ее сразу. Черноволосая невысокая девушка, совсем такая, какой ее описала мать.
     Лицо совершенно не наше, в России таких не встретишь - подумал он про себя. Не понимая до конца, в чем именно скрыто это различие, Степан предположил: в лице нет напряжения, мимика расслабленная, свободная, несмотря на отпечаток грусти вокруг заплаканных глаз. Ему приходилось и прежде наблюдать такие лица у иностранцев, будто «их свобода» могла гарантировать им покой и безопасность здесь, на НАШЕЙ территории. Но в ее лице действительно было что-то особенное. Или ему так показалось.
     - Яна?! – окликнул он ее, выждав время, пока она вышла и огляделась.
     Она повернулась на незнакомый голос, не высказав ни малейшего удивления:
     - Да.
     - Ваша мама попросила вас встретить, – Степан протянул руку: Юрий.
     Яна пожала протянутую руку, едва улыбнувшись уголками губ. «Неуверенно», как он отметил про себя. А вслух произнес:
     - Поздно. Родители беспокоятся, чтобы вы нормально добрались.
     - Спасибо, - просто и тепло, без малейшей тени жеманства, ответила она.
     Молодые люди направились в сторону стоянки. Она попросила немного пройтись – устала сидеть в дороге. Он кивнул. Из багажа у Яны был только небольшой походный рюкзачок. Ясно было, что девушка приехала ненадолго.
     - Давно в Израиле? – чтобы заполнить диалогом время прогулки, начал он разговор.
     - Четыре года. А почему вы спросили? – поинтересовалась она.
     - Говорите чисто по-русски, - заметил он.
     - Так я выросла здесь. Поехала на год по программе «Наале»* для школьников и осталась.
     - И как вас родители отпустили…?
     - Они и не хотели. Особенно мама была «против». Если бы не дед… - тут ее голос дрогнул.
     Повисла пауза. Она продолжала:
     - Я вообще с дедом до 5 лет росла. Родители после института по распределению в Норильске работали. Мама меня на четвертом курсе родила. Им надо было доучиваться. Вот меня деду с бабулей и «подкинули». Так что я - канчанка почти на четверть…
     - Почему на четверть? - с недоумением спросил он.
     - Ну, мне же сейчас девятнадцать, - она улыбнулась по-детски открыто, - и пять из них я провела в Канске, значит почти на четверть.
     - А израильтянка почти на пятую часть? – решил он поддержать шутливый тон.
     - А израильтянка… на все сто, - чуть помедлив, решительно заявила она. И добавила:
     - Всей душой!
     - Интересно, как вы там живете? – после некоторой паузы поинтересовался он.
     - Замечательно живем. Весело. Дружно. У меня там друзья, - с этими словами Яна извлекла из бокового кармана блокнот и достала из него небольшую фотографию:
     – Дина - самая близкая подруга. Она из Омска, тоже по «наале» приехала. Мы с ней вместе школу в этом году закончили. А рядом ее друг – Арье, потом Раффи, Давид - на фотографии среди загорелых парней и девчонок было несколько человек в форме израильской армии.
     - У вас в компании и военнослужащие есть, - отметил он.
     - В Израиле все служат. Парни по три года, а девушки – два. Мы с Диной тоже скоро пойдем. Курсы подготовки уже закончили. Через пару недель оденем такую же форму, – с гордостью закончила она.
     Некоторое время шли молча. Вечерний воздух окружал прохладой. Яна поежилась.
     - Дома сейчас жарко, под тридцать градусов.
     Он понял, что под домом подразумевается Израиль.
     - Не боитесь идти в армию? Все же у вас там постоянные теракты…
     Она отрицательно покачала головой:
     - Пусть боятся наши враги. Если не я – то кто-то должен будет идти вместо меня? А вы служили в армии?
     Он кивнул. По мрачновато спокойному взгляду, которым он сопроводил последний вопрос, Яна определила, что правильнее воздержаться от дальнейших расспросов. Тем более, что за разговором они почти дошли.
     - Спасибо, что проводили! – на этот раз Яна первая протянула руку и неожиданно спросила: а вы не знали моего дедушку?
     Ощутив ее руку в своей, он почувствовал, как заданный вопрос вызвал неприятный тревожный холодок. Поэтому как можно более ровным тоном он произнес:
     - Нет. Но я вам сочувствую. Примите мои соболезнования, - на прощание добавил он. И, убедившись, что она скрылась в подъезде, пошел ловить такси.
     Ночевать у них Яна отказалась. Мария Ильинична от переживаний долго не могла отойти и поделилась с сыном подробностями. Оказалось, что покойный занимал пост руководителя общины, офис которой находился в старом деревянном здании синагоги в центре города. Лакомый кусок земли для многих риэлтеров. Видимо поэтому, как будто по заказу, решением городского Совета здание, вместе с находящимися рядом другими частными домами, было включено в программу под снос ветхого жилья. Тем более, что материалы, подтверждающие права общины на это здание, в мэрии отсутствовали. «Так что Яков Моисеич несколько месяцев работал в архивах, и ему удалось найти несколько подлинных документов, включая распоряжение генерал-губернатора конца 19 века, разрешившего «ста двадцати подданным Российской империи Моисеева закона иметь свое молельное место». Все эти документы, наряду с обращением нескольких общественных организаций, Сосновский и должен был привезти на заседание суда в тот злополучный день. «Вот так, сынок. Жизнь человеческая для сильных мира сего ничего не стоит» - закончила свой рассказ Мария Ильинична.
     Остаток ночи он проворочался в постели. Мать утром предложила проводить ее на рынок. Он отказался, сославшись на неотложные дела по работе. И сообщил, что должен уехать. Мария Ильинична расстроилась и попросила подождать ее до обеда. Он нехотя согласился.
     Придя в обед, Мария Ильинична обратилась к сыну с просьбой:
     - Юрочка, не мог бы ты взять с собой Яну. Девочка очень расстроена, просто сама не своя. А родителям нужно еще здесь задержаться, решить все формальности по кладбищу. Прощание в воскресенье будет в общинном центре, а потом тело сюда повезут. Так что Мила с мужем только послезавтра утром в город вернутся, а Яне здесь делать нечего. Пусть до похорон отдохнет в родительской квартире. А ты за ней присмотришь в дороге, хорошо? – в голосе матери появилась знакомая интонация, и он понял, что отказаться не получится.
     - Хорошо, присмотрю, - и он взял телефонную трубку.
     Встретиться договорились прямо на автовокзале. Яна выглядела неважно: круги под глазами обозначились резко, от вчерашнего бойкого тона не осталось и следа. «Ночь не спала» - заключил он. И предложил:
     - Поехали на такси? – и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку как ребенка.
     Яна послушно дошла до машины и, только увидев, что он собирается сесть на переднее сиденье, попросила:
     - Сядь со мной, пожалуйста…
     Он выполнил ее просьбу. Ехали молча. Где-то на середине дороги она уснула. Он подвинулся, и ее голова оказалась у него на коленях. Волнистые волосы струились по ее лицу, длинные ресницы немного подрагивали. Во сне она тихо посапывала, и у него вдруг сжалось сердце оттого, что он уже ничего не может изменить для этого «ребенка». Потребовалось немалое усилие, чтобы отогнать эти «лишние» мысли.
     Перед въездом в город он слегка погладил ее по волосам:
     - Просыпайся…приехали.
     Яна приподнялась, убрала с лица волосы.
     - Куда тебя отвезти? – задал он вопрос, ожидая услышать известный ему адрес.
     Но Яна неожиданно попросила заехать в синагогу. Дорога заняла минут пятнадцать. Она еще больше помрачнела и казалась совсем несчастной. Он рассчитался и вышел следом, прихватив вещи.
     Синагога изнутри представляла собой тесноватое помещение метров двадцати – двадцати пяти с небольшим тамбуром и прилегающей парой комнат. Скромное одноэтажное здание конца 19 века одиноко смотрелось на фоне окружающих его новостроек. Яна прошла мимо расположенных рядами скамеек и нескольких сидящих на них пожилых мужчин. Миньян* отсутствовал. Хазан ** нараспев читал текст из книги в потертом кожаном переплете. Вибрирующие мелодичные звуки незнакомого языка вызывали в нем странное чувство волнения. Украдкой взглянув на Яну, Степан заметил, что ее губы шевелятся в такт пению чтеца. Закончив чтение, тот посмотрел на вошедших. Яна подошла к чтецу и сказала несколько слов на иврите. Тот прервал начавших было возмущаться стариков и объявил, что она – внучка Якова Моисеевича Сосновского.
     Что тут началось! Старики повставали с мест, обступили Яну и наперебой принялись говорить слова утешения. И как они уважают ее деда: такого достойного и мужественного человека еще поискать! И как он ее ждал! Как гордился своей внучкой! Как переживал все, что происходит в Израиле. Она растерянно улыбалась, по щекам катились крупные слезы. Сцену прервал хазан.
     - Почему вы «без головы»? – указывая на свою кипу***, обратился он к Степану.
     - А что, это обязательно? – притворился невеждой тот.
     - Ну это – если только вы еврей! А вы – еврей?
     - Не знаю. Мама – еврейка.
     - А ее мама? – не унимался собеседник.
     - И ее мама, и папа, и дедушки с бабушками – допрос начал Степану надоедать.
     - Ну, так значит вы – еврей! – радостно заключил хазан.
     - По Галахе вы – самый настоящий еврей. Оденьте голову! – и он, вынув из кармана точно такую же черную кипу, уверенно протянул ее Степану. И добавил: в синагоге никак нельзя без головы!
     Нехотя Степан покрыл голову протянутой кипой и тут же сверху прикрыл ее кепкой.
     - Вы сделали очень правильно! – снова обрадовался хазан, водружая на свою голову показавшуюся Степану несуразной большую широкополую шляпу, - на улицу надо две головы!
     - Ваши родители, наверное, с Украины или с Литвы, раз вы знаете, как надо на улицу! – не унимался он.
     Тут вмешалась Яна, все это время с удивлением наблюдавшая за происходящим.
     - Изя, - сказала она, обращаясь к хазану, - человек не в курсе ваших порядков. Он просто меня проводил до синагоги.
     - Хорошенькое дело: просто проводил! Надо знать, кого приводишь с собой! Твой дед Яков тоже вечно всем доверял, вот и что с того вышло? – выпалил он. И тут же осекся, поняв, что сказал лишнего.
     Яна нахмурилась и выдала целую тираду по поводу того, что ей самой и ее родителям лучше знать, кому ее провожать. И что, если бы евреи в России не прятали голову в песок наподобие страусов, а были такими, как ее дедушка, то не было бы никаких погромов. И что она, наконец, зашла заказать кадиш* по родному человеку, а не выслушивать мнение по поводу ее близких! Она так и сказала – близких. На что один из пожилых людей сразу отреагировал:
     - Яночка, кто же знал, что это – твой молодой человек?! Не обижайся, деточка, мы все очень переживаем за твою семью.
     Смущенный гневной тирадой этой юной девушки, хазан извиняющимся тоном добавил:
     - Конечно, не обижайся. И не беспокойся, кадиш прочитаем в лучшем виде. Соберем миньян! Для такого случая все придут! – уже, совсем примирительно, закончил он.
     - Спасибо! – щеки Яны порозовели и вся она, казалось, собралась от этой нечаянной ссоры.
     Степан смотрел на нее удивленно, не ожидая столь бурного темперамента. Старики долго уговаривали их остаться: встретить вместе субботу, посидеть за шаббатным столом. Они отказались. Но Яна попросила несколько круглых свечей в оболочке из фольги и заторопилась.
     Распрощавшись, они вышли на улицу, и Яна вдруг сквозь зубы яростно выдавила:
     - Ненавижу!
     - Кого? – опешил он, - их? – имея в виду участников молитвы, кивнул на синагогу.
     - Причем здесь они? Они все – милые люди. Просто – старые… и привыкли бояться. Я говорю о тех, кто организовал убийство моего деда. И тех, кто это исполнил! – с ненавистью добавила она.
     От неожиданности он остановился. Тут инициативу взяла на себя Яна. Приказным тоном она заявила, что если он немедленно не доставит ее к месту встречи шаббата, через полчаса им это придется делать на улице.
     - И потом уже нельзя будет воспользоваться транспортом, товарищ капитан! – хитро прищурив глаза, добавила она.
     Пораженный внезапной перемене, он не понимал, куда делась подавленная горем маленькая девочка, но отметил про себя, что она поинтересовалась (видимо у родителей) его персоной. И это ему почему-то было приятно.
     - Ну, поехали же! – и она сама махнула проезжавшему мимо такси.
     В машине возникло некоторое замешательство – куда ехать. До начала субботы, как сказала Яна, оставалось минут тридцать. Добираться до его дома было ближе, но пригласить ее к себе он не решался. И снова Яна приняла на себя решение:
     - Знаешь, я не хочу быть ТАМ… без дедули – в первый раз так нежно назвала она деда. Отчего у него снова неприятно заныло под ложечкой.
     - Поедем к тебе? – ее голос звучал мягко и решительно. Он едва кивнул. Потом назвал адрес. Ехали минут десять.
     Как только они вошли, Яна принялась хозяйничать. Включила плиту, чайник. Зачем-то потребовала термос. Попросила освободить стол. Он послушно убрал книги и журналы на балкон. Термос в холостяцком хозяйстве оказался, припасенный на случай командировок. Из продуктов Яна тут же забраковала мясо. И, выложив на сковороду несколько кусков мороженой форели с фасолью, принялась точными движениями нарезать салат. Оказалось, родители в дорожный рюкзачок положили ей немного домашних продуктов: сметаны, деревенского творога с рынка и сыра. Хлеб в квартире обнаружился черствый, но времени бежать в магазин уже не оставалось.
     Глядя на молниеносность, с которой она накрыла за пятнадцать минут стол, Степан не удержался и сообщил, что из нее выйдет отличный солдат.
     - На том стоим. Я же - израильский солдат! – и она шутливо отдала ему честь, - кушать подано. Потом попросила его остаться в головном уборе. Тут только он вспомнил, что под кепкой у него осталась кипа. Обнаружив это, она расхохоталась и сказала, что теперь уж он – действительно настоящий еврей: отказаться от шапочки… но не забыть ее прихватить с собой! Потом, взглянув на часы, попросила его выключить свет везде, кроме ванной.
     Покрыв голову извлеченным из рюкзачка платком, она усадила его за стол и зажгла свечи. Прочитала короткую молитву, прикрыв глаза ладонями. Улыбнулась, смешно растопырив пальцы и глядя сквозь них на мерцающее пламя. Сказала:
     - Знаешь, ты ведь должен делать кидуш*.
     - Это то, что вы в синагоге обсуждали?
     - Нет, то был кадиш – поминальная молитва, - поморщилась как от зубной боли она:
     - В субботу нельзя печалиться, даже когда на душе очень плохо. Это – особый день!
     - Расскажи – попросил он.
     И она стала пересказывать ему то, что слышала от деда, то, чему научилась в Израиле и то, как она понимала это сама. Из рассказа стало понятно, что кроме своей земли, завещанной, как известно, самим Б-гом, у евреев есть еще и свой остров в океане времени, венчающий каждую неделю. День, в который, они не только не работают и не ездят на машинах, но и не позволяют себе ничего, что могло бы нарушить единение с вечным.
     - Шесть дней мы посвящаем себя труду и заботам, а в седьмой прислушиваемся к голосу души, к песни своего сердца! – закончила она.
     И красивым, хоть и не очень сильным, низким грудным голосом запела на иврите. И снова, как недавно в синагоге, он ощутил необычную вибрацию где-то в груди. Чувство было приятным, тепло от нежного голоса разливалось по всему телу. Язычки пламени отражались в ее больших карих глазах. В отблеске свечей лицо и локоны, выбивающиеся из-под платка, были необыкновенно прекрасны. Не отрываясь, он смотрел на девушку и вдруг ощутил, что медленно раскачивается в ритме мелодии. Как будто проснувшись ото сна, он встряхнул головой. Песня закончилась.
     - Что же я! – спохватилась она - Все же остынет. И, объяснив по ходу, как делается кидуш, Яна протянула ему две, распаренных над чайником и уже снова начинающих черстветь, булочки белого хлеба.
     В отсутствие вина кидуш сделали над хлебом. Ему пришлось повторять за ней незнакомые слова молитвы на иврите. После чего, можно было наконец поесть. Проголодавшись за день, вдвоем они махом смели со стола все, что успела приготовить Яна. Молочные продукты были отложены до утра, кипяток с этой же целью залит в термос. Он не удержался и спросил: « а ты, правда, во все это веришь?»
     - В это невозможно просто верить. Это надо понять вот здесь, – и она положила руку себе куда-то пониже груди, на живот: дедушка верил - добавила она. И снова невольно погрустнела. Он увидел, как ее бойкость прямо на глазах уступает место прежней подавленности.
     - Ты думаешь, их найдут? – спросила она, имея в виду виновников убийства.
     - Не знаю - он поперхнулся не дожеванной коркой: заказчиков обычно не достать.
     Она заглянула в его серые стальные глаза и почувствовала, как растворяется в этом твердом и уверенном взгляде. На мгновение ей показалось, что она падает в какую-то темную бездну. Голова у нее закружилась, и Яна с трудом отвела глаза.
     Он встал. Вынул из холодильника бутылку водки и молча наполнил два стакана. Взяв один, не чокаясь, выпил до дна. Выдохнул.
     - Помянем?
     - У нас умерших не поминают – она попыталась отхлебнуть глоток и зашлась кашлем. Горько – Яна пыталась судорожно вдохнуть воздух. Отчего звук голоса получился хриплый.
     Он налил ей в чашку воды. Яна опустошила ее, не отрываясь. Повернувшись спиной, он принялся составлять использованную посуду в раковину. Девушка встала и, подойдя к нему сзади, уткнулась лицом в его спину. Руками она обхватила его и прижалась так крепко, словно ребенок, который боится, что его оторвут от матери. Смешанное чувство желания и вины по отношению к ней овладели его рассудком, отчего, казалось, голова сейчас расколется надвое.
     Он закрыл воду. Осторожно, чтобы не нарушить объятия, повернулся к ней. Ее темные глаза преданно и бесхитростно смотрели прямо на него.
     - Поцелуй меня – тихо попросила она.
     - Тебе девятнадцать, мне тридцать два. Что ты думаешь об этом?
     - Ты делаешь мне шидух*? – в секунду из нежной девушки превратившись в насмешницу, блеснула она рядом белоснежных кораллов в алых губах.
     Дольше он не мог сдерживаться и, не вполне соображая, что с ним происходит, крепко и долго поцеловал Яну в губы. Сколько длился этот поцелуй, никто из них не смог бы сказать. Задохнувшись в его объятьях, девушка прошептала: «голова кружится». И он, подхватив ее на руки, отнес на диван. Потом он уже не помнил, как они оказались без одежды. В голове остались лишь жаркий трепет ее рук и шепот слов, которых он не разбирал. И когда, воспаленный жгучим желанием обоих, настал момент соития, только слабый вскрик заставил его осознать, что эта ночь – первая в ее жизни ночь любви.
     В изнеможении оба лежали поверх покрывала, растворяясь в океаническом чувстве взаимной любви. Заметив в полумраке небольшой шрам над его правой ключицей, она приникла к нему губами и языком. Наивная и неопытная ласка так распалила его, что теперь уже руки и губы возлюбленного помогли ей взлететь и провалиться в бездонную влажную пропасть, именуемую наслаждением.
     Не знавший до двадцати трех лет женщин, довольствовавшийся в последующие годы опытом, приобретенным преимущественно у ресторанных шлюх, он с удивлением открывал для себя удивительный и прекрасный мир чувственности. Мир, в котором эта неопытная девочка была ему и ведомой, и проводником. И он самозабвенно, каждой клеточкой стосковавшегося по любви тела, погружался в этот мир.
     Уснули они уже под утро. Проснувшись, он испуганно подскочил на кровати: сон? Яна, еще в утренней истоме, протянула к нему руки: нет, не сон! И чувство радостного вчерашнего восторга вновь заполнило всю его душу. Он прижался лицом к ее волосам, вдохнул их запах и прошептал: «я люблю тебя!» В первый раз в своей жизни.
     - Миленький мой! Юрочка! – она повернулась на спину. Красивая упругая грудь обнажилась из-под одеяла. Он жадно припал к ней, заставив ее простонать.
     - Ты мой желанный, мой любимый, мой единственный! – слова кружили голову и вдыхали желание с новой силой. Из кровати они выбрались только к вечеру.
     Яна, освежившись в душе, разрумянилась и оттого была еще прекраснее. Очарованными глазами смотрел он на возлюбленную. Она засобиралась к столу и предложила сделать авдалу*. Тут только он окончательно вернулся к реальности.
     - Скажи, а как же на это смотрит иудаизм? – обратился он к ней.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ну… близкие отношения…первую ночь – уточнил он.
     Яна рассмеялась:
     - если лег мужчина (еврей) с девушкой (еврейкой) и познал ее, то будет она ему женою. А дети, родившиеся у них, законными детьми – процитировала она неизвестный ему текст.
     - А-а, - протянул он: понятно. И добавил:
     - А я сразу понял, что тебе нравлюсь. Еще там, в синагоге. Когда ты за меня заступилась и назвала «близким» – губы его расплылись в улыбке до ушей.
     - Ну, это совсем еще не факт – лукаво улыбнулась она.
     - А когда? – ему не терпелось услышать новые признания.
     - Да это все водка, проклятая. Напоил девушку?! – прихорашиваясь в зеркале, она увидела его округлившиеся глаза и расхохоталась так, что не могла остановиться.
     Он подхватил ее и, закружив по комнате, снова стал целовать.
     - Пусти, - Яна пыталась освободиться из его сильных рук.
     - Не пущу, пока не скажешь правду – он посадил ее на стол, отчего их глаза оказались почти на одном уровне.
     - Скажу, скажу, - успокаиваясь от смеха, пообещала она.
     - Ну, так когда? – лицо его сделалось совсем серьезным.
     - С первого взгляда – просто и так же серьезно ответила она.
     Он вспомнил их первую встречу: такой же простой и прямой ее взгляд; и ужаснулся тому, что еще несколько дней назад их пути могли разойтись. Все еще не отпуская любимую, он тихо, но внятно произнес: «ну вот мама и дождалась невестку». И, все так же серьезно глядя ей в глаза, нежно поцеловал. Яна, как кот, зажмурилась от удовольствия.
     Вечером должны были приехать ее родители, и Яна собралась ехать к ним на квартиру. Он вызвал такси и, обнимая новоиспеченную невесту на прощание, спросил, чего бы она больше всего хотела.
     - Проси, чего хочешь?! – он был готов весь мир положить к ногам возлюбленной.
     Немного подумав, она уверенно ответила:
     - Хочу, чтобы их нашли. И наказали!
     И, чмокнув своего избранника на прощание, она побежала вниз, к подъехавшему такси. Оставив его в терзаниях и полном смятении духа.
    
    
     ГЛАВА 4 (МАХМУД)
    
     Махмуд Гусейнов был человеком большой души. Он жил в России почти двадцать лет, имел российское гражданство и трех дочерей на выданье. Когда старшая дочь Махмуда выходила замуж, на свадьбу съехались едва ли не все первые лица города. Пришли разделить веселье и прокурор, и депутаты, руководители СЭС и пожарного надзора (куда ж без них). Половина мэрии во главе с самим мэром, бизнесмены, банкиры и просто нужные люди. Всего – четыреста человек гостей. Гуляли в, специально для этого снятом, модном «Сафари – клубе» три дня кряду. Молодые в подарок от тестя получили трехкомнатную квартиру с евроремонтом и новенький «Мерседес».
     А ведь когда-то Махмуд начинал простым разнорабочим на стройке, приехав вместе с семьей из далекого горного аула. Будучи строителем по образованию, в середине восьмидесятых он увидел в начинающейся кооперации будущее, и одним из первых в городе создал строительный кооператив. По началу, это была небольшая бригада из таких же, как он, выходцев с Кавказа и Средней Азии.
     Но талант Махмуда заключался не только в том, чтобы обеспечить бригаду работой. Гораздо больше его способности проявились в умении найти подход к нужным людям. Сигареты – водителям, шоколад – секретаршам, духи – главным бухгалтерам, и через месяц-другой уже удавалось выйти на серьезный разговор с руководителем организации, подряд которой желал заполучить Махмуд. Так, пользуясь все больше набирающей оборот системой откатов, от старшего бригады по укладке асфальта, он за пять лет превратился в преуспевающего директора строительной фирмы, заказы в которой размещали многие государственные предприятия и даже администрация края.
     Будучи от природы человеком предприимчивым, Махмуд быстро смекнул, что часть прибыли выгодней предложить в виде «благодарности» руководителям предприятий или чиновникам, чьи учреждения дотировались из госбюджета. Следовательно, при подписании смет на ремонт и строительство, они могли быть не так придирчивы, как хозяева частных компаний, которые в этом случае считали свои, «кровные» деньги. Именно на первых он и сосредоточил свое внимание.
     Но настоящий успех пришел к Махмуду, когда он делал ремонт в одном из департаментов мэрии. Начальник департамента, принимавший Махмуда по хорошей рекомендации, тогда «не глядя» подмахнул ему договор подряда на сумму, почти в два раза превышающую реальную стоимость объема работ. И Махмуд в долгу не остался. Ремонт новой квартиры начальника, куда он пригласил Махмуда «как строителя для консультации», полностью был осуществлен из этих средств. Смышленый строитель ловил намеки на лету. Правда, почти вся прибыль ушла на возведение и переделку (жене начальника не понравилось) витиеватых конструкций от изобретательных дизайнеров, привлеченных хозяином к проекту.
     Однако Махмуд об этом ни разу потом не пожалел. Подтверждением взаимопонимания стал участок земли, сразу под два десятиэтажных дома, в активно строящемся новом микрорайоне. Все документы и согласования шли как по маслу, ни один документ не пролежал на подписи дольше положенного срока. А когда нужно было сдавать первый дом, комиссия, наскоро пробежав по объекту, в полном составе отправилась на подписание в один из загородных ресторанов. После чего, получив сувенирные альбомы с видами будущих архитектурных свершений компании Махмуда, разъехалась по домам, увозя вложенные в них конверты с заранее оговоренными «через друзей» суммами.
     Вскоре Махмуд смекнул, что аппетиты чиновников растут, и чем «кормить» весь аппарат, нужно самому становиться его частью. Тогда и договариваться будет проще, «между своими», и суммы будут адекватны цене вопроса, без услужливых посредников. Так Махмуд Гусейнов начал свой путь во власть. Сначала с участия в предвыборной компании действующего мэра, больше в части финансирования, а потом и кандидатом по партийному списку, который вновь избранный мэр возглавлял на следующих выборах.
     Брат Махмуда, а к тому времени, часть многочисленных друзей и родственников уже составляла костяк будущей строительной империи, сказал:
     - Зачем ты тратишь столько времени и денег на политику в стране, которая никогда не будет твоей.
     - Запомни: страна, которая дает кусок хлеба тебе и твоим детям – не может быть чужой! Сегодня я им помогаю сесть в кресло, завтра они принесут мне на блюдечке то, что нам будет нужно, - ответил тогда Махмуд.
     И оказался прав. После переизбрания на пост мэра прежнего руководителя, предложения посыпались на Махмуда как из рога изобилия. Площадки под строительство не только в новых микрорайонах, но и в центре города, ремонтные подряды крупных предприятий, заказы на поставки стройматериалов и, даже, предложение войти в состав учредителей одного из местных банков. Прибыль теперь росла как на дрожжах. Формула «деньги делают деньги» как нельзя лучше подтверждалась бизнесом Махмуда. И к моменту своего «депутатства» господин Гусейнов подошел уже владельцем группы строительных компаний, включая кирпичный завод.
     Примерно в это же время у Махмуда появились враги. Правда недоброжелатели и завистники находились и раньше. Но с одними он договаривался: то, что с людьми лучше договориться, чем воевать, он понял еще с детства. Других могли «убедить» авторитетные земляки – борцы, которых он, как большой поклонник спорта, давно поддерживал и регулярно финансировал. С третьими помогали справиться появившиеся в последние годы друзья среди милицейских и прокурорских начальников. Однако на этот раз все обстояло гораздо сложнее.
     Среди множества людей, рвущихся к кормушке, именуемой исполнительная и законодательная власть, всегда существовала прослойка государственной элиты. Дети и внуки тех, кто когда-то управлял партийным аппаратом, не оказавшись по разным причинам при распределении «нефтяного крана», считали, что у них есть наследственное право на реванш на поприще государственной власти. Пользуясь родительскими связями, имея часто по нескольку высших образований, они презрительно относились к «торгашам» и «бизнесменам от сохи», которые своим упорством и потом шли к намеченной цели.
     К этой категории относился и Вадим Белоглазов, сын бывшего второго секретаря горкома партии. Отец, давно вытолкнутый на пенсию более молодыми и успевшими «перестроиться» собратьями по оружию, доживал свой век в просторной квартире вместе с котом и престарелой сестрой. Мать Вадима давно умерла, поэтому заботиться о стариках приходилось невестке – жене Вадима. С детства приученный к особому положению семьи партийной элиты, он не мыслил себя вне стен высоких административных кабинетов. Правда, элитная английская школа и второе, после инженерного, экономическое образование могли пригодиться на предпринимательском поприще. Но Вадим твердо решил идти по стопам отца, шаг за шагом продвигаясь по служебной лестнице.
     Начав с небольшой должности ведущего специалиста в отделе внешнеэкономических связей строительного департамента администрации города, он быстро и уверенно перемещался из кабинета в кабинет. Умело поддерживая отношения с одними, жестко и беспощадно переступая через других, к тридцати годам ему удалось занять должность начальника отдела. Правда, от предела его мечтаний это было еще, ох как, далеко. Новое время рыночных отношений, в котором больше всего решали деньги, принесли Вадиму и массу разочарований.
     Самым большим из них оказалось то, что навыки придворного царедворца, унаследованные им от отца, не могли теперь гарантировать достойной, как он считал, жизни. Трехкомнатная квартира в панельном доме, полученная от администрации, в которой он проживал вместе с женой и двумя детьми, сильно отличалась от того коттеджного великолепия, которым была теперь окружена старенькая отцовская дача. Черная «Волга» - великолепие прошлой эпохи, требовала ремонта и не могла угнаться за «европейцами» и «японцами». Да и студентки университета, где он вечерами подрабатывал у заочников, гораздо больше интересовались дорогими ресторанами, чем его свободным английским.
     Все это было невозможно получить на зарплату начальника отдела. Тем более, что жена, глядя на более удачливых подруг, тоже требовала то дорогую шубу, то отпуск за границей. И он начал искать… сначала среди ближайших знакомых отца и его сослуживцев, потом среди прежних институтских и даже школьных знакомых. И нашел! Муж Ирки Семеновой, с которой они проучились с пятого по восьмой класс и снова столкнулись на встрече выпускников, оказался директором филиала московского банка. Ирка с детства обожала всякую живность. Отец ее был военный, и частые переезды не позволяли дочери иметь ни кошку, ни собаку. Зато выйдя замуж, она сразу завела очаровательного пуделя и души в нем не чаяла. Когда в разговоре с Вадимом она упомянула, что ее «Роксаночка» - пуделиха скоро станет матерью, сразу обнаружилось, что семья Белоглазовых просто обожает животных. И дети как раз мечтали о пуделе! После небольшого скандала с женой по поводу «и так тесной квартиры» чета Белоглазовых отправилась в гости к Ирке и ее мужу. С ним, за рюмкой коньяка в уютном загородном доме, и был составлен простой и гениальный план будущего белоглазовского «Клондайка».
     Поскольку через отдел Вадима проходили ежедневно самые различные коммерческие предложения, он обязался отбирать те из них, которые на его профессиональный взгляд, представляли наибольший интерес. Дальше документы откладывались и под благовидным предлогом возвращались подателю на доработку. После чего, по предварительной договоренности, к заинтересованным лицам отправлялся представитель банка, предлагавший им кредит на реализацию проекта, под интересующий банк процент. И гарантировавший решение любых вопросов, связанных с административными препонами. После чего документы вновь возвращались на рассмотрение и, при положительном решении вопроса, сопровождались на всех этапах подписания. В банковском проценте, как было твердо обещано Вадиму, закладывался и его интерес.
     Конечно, лишь часть из претендентов готова была идти на такие издержки. Однако и этой части было достаточно, чтобы изменить положение их семьи. Через год такого «партнерства» Вадим уже ездил на новенькой «Хонде», жена стала завсегдатаем косметических салонов, а в отпуск, впервые за все годы, семья съездила в Турцию. Он даже подумывал о том, чтобы зарегистрировать на друзей строительную фирму и проводить через них часть проектов, когда на горизонте возник Махмуд.
     В департамент его привел заместитель начальника, и он Вадиму сразу не понравился. Вкрадчивый и обходительный с женщинами, щедрый на цветы и подарки, через месяц Махмуд уже был вхож во многие кабинеты. А его восточное гостеприимство, Махмуд имел еще небольшое кафе, дальновидно прикупленное для представительских целей, стали просто объектом восхищения. После того, как весь департамент был приглашен на День строителя, у Вадима не осталось сомнений, что перед ним серьезный и опасный конкурент.
     Опасения подтвердились, когда на стол Вадиму легла толстая папка с предложениями инвестиционной группы «Жилстрой», которую ему принесли из общего отдела. Просмотрев содержимое, Вадим решил повести дело по обычной схеме, вернув документы на доработку. Однако на следующий день его пригласил тот самый заместитель начальника департамента, который и привел впервые генерального директора «Жилстроя» господина Гусейнова.
     Увидев на столе руководителя знакомую папку, Вадим сразу все понял. Но сделал вид, что недостатки, указанные в ответе его отдела, объективные и никоим образом не касаются «перспектив дальнейшего сотрудничества с данной компанией, после устранения ими всех недостатков». Дальнейший поворота событий Вадим никак не ожидал: ему было предложено забрать материалы в работу и поручить сотрудникам ЕГО отдела подготовить предложения «по оптимизации данного предложения». Чтобы не возникло проблем с текущей работой, начальник посоветовал ему часть обязанностей подчиненных специалистов, в случае необходимости, взять на себя.
     Это был уже был тревожный звонок. Для опытного аппаратчика, искушенного в управленческих играх, такой разговор был равносилен пощечине и мог означать только одно: кресло под ним зашаталось. Он еще попробовал осторожно поинтересоваться у секретарши начальника департамента, работавшей когда-то еще у его отца, в курсе ли начальство об интервенции «новых кавказских». На что она замахала руками и шепотом сообщила, что Гусейнов САМОМУ (и тут она указала пальцем на потолок) оказал неоценимую услугу на выборах. И что теперь не только в их департаменте, но и по всей администрации этой компании дан зеленый свет.
     Что такое неофициальные распоряжения Вадим знал отлично и понимал, что теперь ему своими силами конкурента не одолеть. Руководители других отделов и смежных управлений на конфликт не пойдут. Кому охота «шею подставлять», идти против начальства. Да и конкурент уж больно прыток, успел заинтересовать здесь многих. Вадим и сам не забывал благодарить коллег, помогавших ему в прохождении документов. Но противопоставить поддержке мэра ему было нечего. Он попытался в телефонном разговоре с юристом «Жилстроя» предложить «рабочую встречу по выработке совместного решения», но на встречу явились технические специалисты. А когда он намекнул, что хотел бы поговорить с самим господином Гусейновым, ему вежливо дали понять, что тот будет завтра на встрече с начальником департамента и все свои предложения Вадим может передать через руководителя.
     Это было уже полное фиаско. Ему указали на место клерка, предназначенного быть лишь рабочим инструментом на пути больших и важных людей. И с этим смириться он не мог. Поэтому тем же вечером он отправился в гости к банкиру. Поговорив для приличия с Иркой о собаках и выяснив «интересующие» его вопросы, он перешел к главному. Супруга банкира отправилась варить кофе, чтобы не мешать мужским разговорам. Что было кстати, потому что образованный Вадим на этот раз в выражениях не стеснялся. Выслушав эмоциональный рассказ партнера и его опасения, что теперь их общий интерес оказался под угрозой, банкир заверил его, что берет эту проблему на себя. Немного успокоенный Вадим тепло распрощался с хозяевами и отбыл восвояси. А на следующий день, в кабинете заведующего филиалом банка, начальник службы безопасности получил от своего патрона задачу разобраться с деликатной проблемой.
     Махмуд был занят подготовкой к важной встрече, когда в его приемной появился Вадим Белоглазов. Взяв телефонную трубку, Гусейнов не знал, как поступить. Ему и раньше докладывали, что в департаменте, с которым он так продуктивно сотрудничал последнее время, есть амбициозный молодой человек, который пытается ставить им палки в колеса. Но, понимая бесполезность подобных попыток, при его сегодняшнем положении, Махмуд этим фактом не заинтересовался.
     Будучи человеком радушным и хлебосольным, он, тем не менее, никогда не платил лишнего. Особенно, если без этого можно было обойтись. Тем более, что мэр, при их последней встрече, дал недвусмысленно ему понять, что любые вопросы, связанные с оформлением и строительстве на муниципальной земле, будут решаться с его непосредственной санкции. Визит руководителя среднего звена, при таком раскладе, был либо неслыханной дерзостью, либо абсурдом. И скорее из любопытства, чем из серьезного интереса, Махмуд разрешил секретарше впустить Белоглазова.
     Вадим вошел и сразу оценил богато обставленный кабинет Гусейнова. Дорогой дубовый паркет, мебель красного дерева, тяжелая бронзовая люстра хоть и не говорили о современном стиле хозяина, зато явно свидетельствовали о его любви к роскоши. Пройдя до стола Махмуда, он вежливо попросил разрешения присесть. Получив разрешение и усевшись напротив, Вадим сообщил о необходимости взаимопонимания и сотрудничества, на что Гусейнов спокойно кивнул. И добавил, что сотрудничество с администрацией города у него самое активное. Поэтому он не понимает, что могло «оторвать уважаемого…», тут он сделал паузу.
     - Просто Вадим, - проглотив насмешку, представился тот.
     - От его дел – закончил Махмуд.
     - Что ж… чтобы не отрывать вас от не менее важных дел – попытался Вадим перехватить инициативу, - хочу предложить Вашему вниманию небольшой фильм. Тут пришла очередь Вадима держать паузу.
     - Когда я хочу посмотреть фильм – то иду в кино, или смотрю видео. Но у меня на эти развлечения времени практически нет! – ответил Гусейнов, давая понять, что и Вадиму не мешает заняться другими делами.
     - Уверяю вас, это кино вас заинтересует, - уверенно продолжал собеседник - А если оно покажется вам неинтересным, возможно я предложу его на телевидение, в прессу. Уверяю вас, им оно точно покажется занимательным.
     И, пожелав бизнесмену удачного дня, Вадим оставил на столе коробку с кассетой, полученной накануне в доме банкира. Правда, тот отговаривал его от опрометчивого визита и предлагал поручить это дело кому-нибудь из службы безопасности. Но Вадим не мог отказать себе в маленьком триумфе над «чернозадым деревенщиной, спустившимся с гор» и уговорил партнера доверить всю психологическую часть игры ему. Вышел из приемной он в приподнятом настроении.
     Махмуд, удивленный странным поведением своего посетителя, взял со стола кассету и прошел в смежную комнату, предназначенную для отдыха и неформальных бесед. Вставив ее в видеомагнитофон, он включил телевизор и увидел занимательнейшую картину, героем которой был он сам. А героинями… «конечно, это заинтересует многих!». Особенно теперь, когда он собрался в Городской совет. Огласка может стать началом большого скандала. Конечно, не у него одного «рыло в пуху», но будущие коллеги - депутаты вряд ли захотят видеть в своих рядах публично осрамившегося товарища по партии. Да и семье такое кино ни к чему! Жена, конечно смолчит. В других традициях воспитана: знает, что у мужчины есть право на свои маленькие слабости. А вот дочери. Не хватало еще им увидеть отца в таком окружении…
     Женщин Махмуд любил всегда. Помимо двух постоянных любовниц, которых он содержал, были еще девочки для утех, чтобы отдохнуть с друзьями, и которые при случае могли пригодиться для важных гостей. Последний поход в новую баню, сделанную в деревенском стиле, он запомнил еще и потому, что Алексей, его телохранитель, привез им с братом двух молоденьких девиц из швейного колледжа. Девочки были, несмотря на возраст, бойкие и на редкость умелые. Даже лучше, чем некоторые проститутки, делали все, что от них требовалось, страстно и охотно. На прощание, за приятно проведенный вечер, он дал им по тысяче рублей и обещал пригласить еще.
     - Позови Алексея, - бросил он в трубку секретарше. И включил перемотку.
     - Вызывали, Махмуд Магометович? – телохранитель почтительно остановился на входе в комнату отдыха.
     - Звал, звал, - раздраженно протянул Махмуд, - полюбуйся! – и он включил перемотанную запись.
     Телохранитель молча просмотрел пленку. Он работал на хозяина около двух лет. Появился в офисе по рекомендации одного из охранников, когда переехали в новое, специально построенное здание. В прежнем офисе, арендованном возле городской администрации, охрана была централизованная, вневедомственная. А с переездом пришлось набирать новых сотрудников. Махмуд тогда обратил внимание на невысокого, прихрамывающего парня в форменной одежде, который топтался возле входа на первом этаже. Ему показалось странным, что человек с физическим дефектом нанимается на такую работу. Но этими вопросами занимался его брат, которому Махмуд доверял. И в них не вмешивался.
     Примерно спустя месяц после прихода новичка, к ним в офис заявилась компания крепких парней и потребовала хозяина. Парни были воинственно настроены и не желали уходить. Гусейнов в тот момент как раз собирался на встречу и спустился к выходу. Увидев братву, он спокойно поздоровался и поинтересовался, кто у них старший. Он вообще предпочитал решать все вопросы мирным путем. Тем более, что имена известных в городе земляков, как правило, действовали безотказно. Пару раз, правда, им приходилось подъезжать на встречи. Но все заканчивалось, как только из машин появлялись известные всему городу лица, с похожими на пельмени, ушами.
     На удивление, обычная тактика не только не подействовала, но вызвало бешенство одного из наезжавших, видимо «бригадира»*. Тот схватил бизнесмена за шиворот и несколько раз сильно ударил о стену, после чего повалил на пол и, вытащив из кармана револьвер, приставил к его голове. Дальше последовала короткая реплика по поводу не русского происхождения Гусейнова и предложение платить им, пока «его мозги не растеклись по стене». Водитель Махмуда, вбежавший на помощь с улицы, растерялся. Он тоже был бывший спортсмен, приставленный земляками на случай вот такого внезапного наезда. Но, во-первых, нападавших было четверо! Во-вторых, непонятно, будет ли стрелять «этот отморозок»? И главное, на «терки по понятиям» времени уже не было.
     То, что произошло дальше, Махмуд потом рассказывал брату, как индийское кино. Неожиданно маленький охранник, о присутствии которого все забыли, вплотную приблизившись к бригадиру, бросает руку поверх револьвера, перекрыв курок (как потом объяснял он Гусейнову, револьвер все равно бы не выстрелил). И, повернув его, каким-то образом забирает так, что револьвер остается в его руке, а бригадир оказывается у противоположной стены. Причем это сопровождается хрустом вывернутого сустава и истошным криком последнего. После чего, используя рукоять револьвера как оружие, ловко уклоняясь от встречных ударов, он проходит между остальными братками таким образом, что через три минуты все они тоже лежат на полу.
     Больше всего Махмуда поразило выражение лица охранника: совершенно бесстрастное, как будто он совершал гимнастические упражнения. И, как показалось Гусейнову, наблюдавшему все происходящее снизу, даже с каким-то удовольствием. Через полчаса вызванный наряд милиции уже застал немного помятых налетчиков, связанных собственными ремнями. Револьвер оказался зажигалкой, точной копией французского «бульдога». Поэтому от заявления отказались и передали агрессоров в руки прибывшей «крыше», в воспитательных целях. Вопрос, как говорят в определенных кругах, был снят. Неполадки в информационной цепи среди бригадиров устранены. Извинения, после некоторых побоев, братвой принесены.
     Но о своей личной безопасности Махмуд после этого случая задумался. И попросил навести справки. Оказалось, что невысокого охранника зовут Алексей Котов. Он бывший курсант – связист, признанный не годным к строевой службы в связи с травмой. И потому сейчас с белым билетом ищет подходящую работу. Больше всего Гусейнова интересовало, почему он, будучи инвалидом, устроился в охрану. И откуда у парня такие навыки. На первый вопрос, заданный ему в кабинете хозяина, парень ответил, что просто ничего делать не умеет. Только занимался в школе стрельбой. «А навыки? Детство трудное было» - отшутился Алексей. Несмотря на свою неразговорчивость, парень Махмуду понравился. И он выдал ему, для начала премию в тысячу долларов. Тот взял молча, не поблагодарив, никак не отреагировав. «Знает себе цену» - решил Гусейнов и проникся симпатией к парню еще больше.
     Оказалось, что Алексей действительно отменно стреляет. «Как олимпийский чемпион» - похвалили друзья из РОВД, в тир к которым он был отправлен для «сдачи зачета». И новый охранник получил предложение стать личным телохранителем Гусейнова. За тысячу долларов в месяц. «Будем считать, что это – твой аванс!» - и Махмуд передал ему именную лицензию на ношение огнестрельного оружия.
     Кот начал с того, что изменил систему безопасности в офисе. Теперь кроме одного охранника на входе, за специально заказанным зеркалом на первом этаже, сидели и наблюдали в отдельном помещении еще двое сотрудников, вооруженных помповыми ружьями. И еще один, с пистолетом, в обычном костюме дежурил на втором этаже. Водитель прошел курс оперативного вождения, за который Гусейнов выложил кругленькую сумму. Теперь маршруты движения обсуждались с телохранителем и регулярно менялись. Постепенно менялись и его гонорары. В последующие два года, изучив привычки своего хозяина, Кот научился быть не только верным защитником. Он быстро сошелся и с представителями закона, оказывавшими Гусейнову некоторые услуги, и с членами группировки «крыши», которые хоть и не принимали его за своего, но уважали за то, что тот никогда «не включал заднюю на стрелках». Благодаря этим связям, Кот всегда в нужный момент мог добыть необходимую хозяину информацию, проконсультировать относительно интересующих людей, а при случае обеспечить красивый и безопасный отдых.
     Последнее, похоже, могло ему сейчас стоить теплого места, а возможно и больше… Кот досмотрел кассету и, вытащив из магнитофона, вернул хозяину. Тот смотрел на него вопросительным взглядом.
     - Место чистое. Я проверял.
     - Какое чистое, слушай! Ты это видель?! – распалялся Махмуд, отчего его акцент становился еще более выраженным.
     - Это – заказ. Вам принесли копию.
     - Слушай. Без тэбя знаю, что копия! Как вылазыть будем из этого дэрьма? – хозяин не на шутку занервничал. И было отчего.
     Телкам этим восемнадцати нет, к бабке не ходи. Если их зацепили и сняли показания – дело труба. Тот, кто заказал, либо приставил «хвост». Значит, мы его проворонили. Либо заранее знал о точке. Тогда в офисе завелась «крыса». Эти мысли веером пронеслись в голове Кота, а вслух он спросил: «Как к вам попала эта кассета?» И услышал в ответ интересную историю. Так Кот узнал про Вадима Белоглазова. И взял на себя проблему, виновником которой, как ответственного за безопасность, он считал себя.
    
    
     ГЛАВА 5 (ПАРТНЕРЫ)
    
     Следующие два дня после отъезда Яны Степан провел без сна. Последнее пожелание подруги не давало ему покоя. Он вообще не понимал, как мог так «влипнуть». И что такого было в этой девочке, что заставляло его трепетать при одной мысли о ней. Он вспоминал проведенную вместе ночь, их самые нежные объятия и поцелуи, сравниться с которыми не могло ничто в мире. И его сердце, покрывшееся за последние годы ледяным панцирем, сердце, которому он запретил что-либо помнить и чувствовать, начинало таять. Он это понял еще и по жгучему, новому для него чувству вины, которое вместе с мыслями о Яне теперь раздирало его изнутри.
     Правила игры, в которой он был лишь шахматной фигурой в чужой партии, не подразумевали таких чувств. Это было запрещено и вело к неизбежным неприятностям. Развитый за годы армейской службы инстинкт выживания подсказывал бросить все это к чертям! Выкинуть из головы! Через несколько дней она уедет, в свою другую жизнь, и все произошедшее с ними станет для нее воспоминанием. Да и не заслужил он права на такую вот чистую и наивную, открывшуюся навстречу первому порыву, любовь. Девочка в расстроенных чувствах нуждалась в утешении, и он оказался рядом. Но ведь рядом мог оказаться кто-нибудь другой? В сотый раз задавал себе вопросы Степан.
     И мысль об этом, пусть даже воображаемом другом, вызывала в нем острое и яростное чувство ревности. Оно снова менялось ощущением глубокой и непоправимой вины, которую не искупить теперь ничем…перед любимой. В поисках ответов, он машинально подошел к холодильнику и вынул из него бутылку водки. Достал кусок сыра. Наполнил из бутылки стакан. Выпил. Холодный алкоголь, пробежав по пищеводу, оставил впечатление обычной воды. Он налил еще стакан и снова выпил. Вяло пожевал сыр. Водка не действовала. Со злости собравшись уже опустошить бутылку из горлышка, он вдруг вспомнил, как они с Котом отмечали первый, отработанный им заказ.
     Кот тогда позвонил и назначил встречу у него дома. Объяснил это срочностью и важностью дела. И сразу после прибытия Степана перешел к теме:
     - На одного уважаемого в городе человека наехали по беспределу. Причем наехавшие - тоже люди со связями и с положением, поэтому решить вопрос «по понятиям» не удастся. Нужно помочь. За хорошие деньги.
     - Два вопроса: в чем именно состоит задача и что значит «хорошие деньги»? – спокойно переспросил Степан. С момента их встречи в баре он ожидал, что Кот может появиться с подобным предложением, и потому не был особенно удивлен. Коту невозмутимость Степана понравилась:
     - У людей есть компромат на клиента. Где тот заснят с телками. Девок они пока не нашли…и не найдут, - усмехнувшись, добавил Кот – А с видеолюбителями вопрос надо решать! Записи изъять, вернуть хозяину. Ну а с нехорошими парнями – тут Кот взял многозначительную паузу!
     - Ясно. Что по деньгам?
     - Пятерка «бакинских». Штук разумеется. Тебе за работу. У меня в этом деле свой интерес. Так что гонорар весь твой – Кот умолчал, что после успешного завершения операции он выставит Махмуду вторую половину счета.
     Степан, уловив лукавство в глазах Кота, едва заметно улыбнулся и кивнул в знак согласия.
     - Ну и ладушки! – приободрился Кот. – Завтра рекогносцировка. Объект в восемь утра и семь вечера выгуливает свою собаку. Думаю, сложности большой не представляет.
     - Подготовлен? Из спецов?
     - Да что ты – усмехнулся Кот. – Фраер самый обыкновенный. Тяжелее авторучки ничего в своей жизни не поднимал.
     - Тогда почему мы? С ним и обычная шерсть* справится – поинтересовался Степан.
     - Видишь ли – Кот многозначительно поднял палец – товарыщ в администрации должность занымает. Надо, чтоб все чысто было! – удачно, как ему показалось, спародировал он голос хозяина.
     И они вместе отправились на задание. Где, после трех дней наблюдений, посетовав вместе с бабушками во дворе на «собак, которые все вокруг загадили: гулять приличным людям уже негде!», выяснили, что объект вместе с любимым пуделем регулярно выезжает по выходным на дачу. Иногда вместе с семьей.
     Но в те выходные Вадим Белоглазов поехал один. С утра он пребывал в отличном расположении духа. Выпив кофе и собрав себе продукты на обед, он с удовольствием гнал новенькую машину по загородной трассе. Ехать от города было недалеко, километров двадцать, на бывшие крайкомовские дачи, где теперь среди выросшего за несколько лет коттеджного поселка вскоре должен был появиться и его дом. Точнее, старая отцовская дача, давно уже нуждавшаяся в ремонте, должна была «обрасти» кирпичом, гаражом и другими атрибутами, свойственными более состоятельным соседям. Чьи джипы и представительские седаны исколесили все окрестности.
     Может быть, поэтому Вадим и не обратил внимания на «Cherokee», плотно присевший ему на хвост от самого дома. А может Кот, отпустивший объект на два автомобиля и постоянно менявший дистанцию, то приближаясь, то удаляясь от него, не оставил Вадиму ни малейшего шанса. Только спустя час, открыв ворота и загнав свою «Хонду» внутрь, Вадим с удивлением обнаружил двух стоящих перед ним мужчин. Один из которых встал чуть ближе к воротам и, наблюдая за дорогой, преградил ему путь к выходу. Другой молча подошел к Вадиму и на вопрос «что вам здесь надо?» коротко и жестко вырубил его ударом в челюсть.
     Придя в себя, Вадим обнаружил, что обладатель нокаутирующего удара, закурив сигарету, находится возле окна, а диалог ведет второй, худощавый и ростом пониже. С первых же слов Вадим понял, кто послал злоумышленников. Накануне вечером, рассказывая о своем маленьком триумфе банкиру, он пренебрег советом на некоторое время воспользоваться его охраной. Уверенность в собственном превосходстве настолько захватила его, что он даже убедил партнера в том, что Гусейнов не рискнет пойти на криминал. А в случае чего, их положение и связи «утрут нос этому черножопому».
     Теперь, сидя на полу веранды, прикованный наручниками к металлическому кольцу люка, ведущего в подпол, он уже сожалел о вчерашней опрометчивости. Однако виду не подал и решил до конца изображать невинную жертву. Этой решимости хватило ровно на пять минут, прежде чем его нежные белые руки оказались во власти Кота. Выслушав возмущения Вадима по поводу «этой нелепой ошибки», Кот достал из кармана пластырь и заклеил тому рот. Покончив с этим, он, предварительно сообщив Вадиму, что «им непременно надо знать всю правду», принялся за дело. И через несколько минут, дав пленнику отдышаться, повторил свой вопрос. После чего выслушал обстоятельный и правдивый рассказ о том, от кого была получена копия и где, на сегодняшний момент, находится оригинал злополучной видеозаписи. Затем Кот извлек из кармана двадцатикубовый шприц и, используя старинный способ рауш – наркоза*, ввел в уже обмякшее тело воздух. Педантично повторив процедуру в вену несколько раз, Кот убедился в достигнутом эффекте. После чего снял наручники и поспешил покинуть вместе со Степаном место действия, не забыв предварительно принять меры к уничтожению всех возможных следов.
     Вечером в ресторане, где подельники отмечали удавшийся план, Степан точно так же, как сейчас в своей квартире, опустошил бутылку водки до дна. По пути домой его вырвало. А Кот тогда сказал ему:
     - знаешь, мне тоже такая возня особенного удовольствия не доставляет. Но это – то немногое, что нас научили делать. И мы это делаем хорошо! – подмигнул ему подельник.
     Сейчас, вспомнив его слова, Степан снова испытал приступ тошноты и поставил бутылку на стол.
     Кот потом рассказывал, что дальнейшие события «были делом техники». Привлеченные по просьбе Кота авторитетные земляки на встрече с начальником службы безопасности банка сделали тому предложение, «от которого он не смог отказаться». После чего, уже на другой встрече, имея в руках оригинал пленки и тем самым обезопасив себя, Махмуд Гусейнов был представлен банкиру как интересный и перспективный партнер. Уровень этого светского раута и лица, в нем участвовавшие, не оставляли сомнений в авторитетности и серьезности заявления. После чего были подняты бокалы «за новых друзей». И семья банкира вскоре забыла о неудачливом чиновнике Вадиме Белоглазове, сгоревшем на собственной даче «в результате неосторожного обращения с огнем». С кем не бывает?
     И долго потом, несмотря на оказавшиеся как нельзя, кстати, деньги, Степан не мог избавиться от брезгливого чувства, оставшегося от свидания с этим, заведомо более слабым противником. Впрочем, противниками назвать цели, на которые его выводил теперь Кот, было нельзя. Они скорее напоминали добычу, охоту на которую они с партнером вели вдвоем. И в этой охоте у каждого из них была четко отведенная роль. Встреч они теперь избегали. Заведя, по настоянию Кота, абонентский ящик, Степан получал через него очередной заказ, вместе с фотографией объекта (так ему проще было их называть) и подробным планом следующей акции. А Кот, зарегистрировав на подставное лицо в Москве фирму строительных услуг, перечислял на счет исполнителю оговоренную сумму заказа, часть из которой он неизменно оставлял себе.
     Последние события еще больше укрепили положение Кота и его связи с братвой. Так что на отсутствие заказов жаловаться не приходилось. Главное было, чтобы их побочный заработок не стал известен хозяину. И Кот, держа в тайне от заказчиков малейшие подробности, касающиеся мастерски исполненных Степаном планов, оставлял себе все большую часть гонораров. Подведя финансовый итог их совместному полутора годовому сотрудничеству, он даже подумывал открыть свой небольшой ресторан, когда его услуги в очередной раз понадобились хозяину.
     В отправленном на абонентский ящик очередном конверте с заказом не было сказано, как долго не решался Махмуд Магометович на этот крайний шаг. И причина его нерешительности происходила отнюдь не из страха, или боязни возмездия. Последние несколько лет приучили его к положению, при котором он в любой момент мог без оглядки полагаться на свою службу безопасности. И особенно на ее руководителя, место которого теперь занимал Алексей Котов. Передав в его руки большую часть связей с силовыми структурами и неформальными авторитетами, Махмуд навсегда, как ему казалось, избавился от необходимости вмешиваться в эту сферу. У Алексея гораздо лучше, чем у его брата получалось договариваться с любым начальником в погонах, как будто с каждым он разговаривал на особенном, понятном лишь им двоим языке. Да и у земляков он пользовался все возрастающим авторитетом. Поэтому переместив брата на управление по снабжению, Махмуд убил сразу двух зайцев: пошел навстречу амбициям своего верного телохранителя и усилил контроль над подразделением, где, как Гусейнов не без основания полагал, постоянно подворовывают шустрые подчиненные.
     Так что сомнения, терзавшие Махмуда Магометовича, никак не связаны были с отлаженной и работавшей как хорошие часы, структурой. Сомнения истинные, нравственные, если хотите, поставили перед душой бизнесмена серьезный и сложный выбор.
     Все началось с нового плана застройки центрального микрорайона. Конкурирующие строительные компании дрались за право оказаться в роли застройщиков этих площадей, как голодные собаки за жирную кость. В ход шли любые методы: предложение огромных взяток, шантаж, семейные связи, СЭС, пожарные, экологические и другие надзорные службы, через которые должен был осуществляться контроль за строительством. И было из-за чего: участок земли под строительство нескольких многоэтажных домов в центре города сулил баснословные прибыли. Но ключ от волшебного ларца с подписью мэра на заранее подготовленном протоколе с результатами предстоящего тендера, мог получить лишь тот, кто действительно обладал неограниченным кредитом доверия сановного градоначальника. У Гусейнова такой ключ был.
     И вдруг на заключительном этапе возникло досадное препятствие. Благополучно выиграв тендер, компания столкнулась с необходимостью сноса ветхого деревянного здания старой синагоги, находившейся прямо по середине участка застройки. Привыкший с ходу брать такие барьеры, Махмуд Магометович переговорил с нужными людьми и вскоре было вынесено постановление о сносе «развалюхи», с предоставлением общественной организации, занимающей здание, аналогичных по метражу площадей в другом доме, на окраине города.
     Каково же было всеобщее удивление, когда вместо того, чтобы послушно принять решение администрации и с благодарностью переселиться в новую, только что отремонтированную пристройку девятиэтажного дома, руководство этой самой общественной организации, оказавшейся на поверку Ассоциацией сибирских евреев, и состоявшей из нескольких десятков стариков и женщин преклонного возраста, затеяло глупый и совершенно безнадежный скандал. Поначалу это были заявления в приемные мэра и депутатов, призывавшие к выполнению буквы Закона об общественных организациях и объединениях, потом прошли несколько репортажей по телевидению и интервью в газетах. Наконец, неизвестно как, им удалось откопать оригинальные документы, подтверждающие факт разрешения строительства здания для религиозных обрядов, подписанное чиновниками еще «при царе горохе»! Бум в прессе нарастал, и Гусейнов стал подозревать во всей этой шумихе происки кого-то из менее удачливых конкурентов.
     Особенно на общем фоне выделялся некто Сосновский. Ветеран войны, заслуженный и уважаемый в своей общине человек, он не хотел идти ни на какие компромиссы. Предложения денег (не вам лично – общине), уговоры послушаться здравого смысла и угрозы спалить деревянное строение не действовали. Пробовали даже надавить через ректора мединститута, где преподавала дочь Сосновского. Но упрямый старик, не желая никого признавать и ничего не боясь, стоял на своем: «Здание – историческая ценность. Оно принадлежит городу и еврейской общине!». И в конце концов, после повторного предупреждения о выселении со стороны властей, подал на администрацию в суд. Это было не слыхано по своей дерзости и скоро стало объектом внимания краевых правозащитников.
     Дело обещало перерасти в публичный скандал и Гусейнов, уже находясь в городском Совете, не раз слышал нападки коллег по депутатскому корпусу в свой адрес. Что случалось, впрочем, и раньше: завистников всегда хватает! Однако ситуация затягивалась и это было не на пользу Махмуду. Вдобавок, огромные комиссионные, львиная доля которых уже была выплачена чиновникам, не позволяла ему отступать. Тут то и возникло очередное предложения Котова – решить вопрос радикально (как он выражался всякий раз, если обычные угрозы или увещевания не действовали).
     Однако Махмуд Магометович был человеком верующим. Он помнил, как в детстве его отец, простой чабан, рассказывал о пожилом враче - еврее, спасшем ему жизнь в полевом госпитале. Отец всегда очень уважительно отзывался об учености этих людей и называл евреев «людьми книги». А поскольку в Коране, известно немало упоминания об этом народе и его близости к Б-гу, Махмуд испытывал суеверный страх и смутное предчувствие, что добром эта история не кончится. И все же, ставки были слишком высоки! Вдобавок, зам по безопасности, как всегда был столь уверен и убедителен, что Гусейнов, в конце концов, кряхтя душой, согласился.
     Что и привело спустя месяц Степана к тяжелому и грустному раздумью о его роли в жизни женщины, которую он теперь любил трепетно и страстно! И за которую, как он чувствовал, нес ответственность перед их общей, еще не сложившейся судьбой.
     Ненадолго провалившись в сон, он не заметил, как наступило утро. И тяжелое забытье прервала трель дверного звонка.
     Яна переступила через порог и практически упала на руки возлюбленного. На лице отпечатались напряжение и переживания последних дней. Он ни о чем не спросил, молча отнес на диван и накрыл пледом. Сам сварил кофе и приготовил тосты. Вернувшись в комнату обнаружил, что она спит. И осторожно прилег рядом.
     Оставшиеся полтора дня до ее отъезда они провели вместе. Яна все время молчала и, казалось, от ее давешнего задора не осталось и следа. Было ясно, как тяжело она переживает смерть деда. Ее сильная натура целиком отдавалась и радости и несчастью. И он не смел нарушить ее безмолвия. Только незадолго перед тем, как проститься, она вдруг сказала:
     - А знаешь, не случись всего этого, вряд ли я встретила бы тебя.
     Он промолчал. Она сказала, что в аэропорт поедет с родителями. Он согласился. На автобусной остановке они долго стояли, прижавшись друг к другу. Его сердце сжимала тоска. Долгим поцелуем, как заклинанием, он пытался еще на миг продлить свое счастье. Наконец она сама нашла в себе силы от него оторваться, и шагнула к подъехавшей маршрутке. Повернувшись уже на ступеньке, она улыбнулась. И негромко, но отчетливо произнесла:
     - Я буду тебя ждать. И уехала.
     Он постоял немного, докурил сигарету. И, шатаясь как больной, побрел к себе. Просьба любимой не давала ему покоя. Если б она только знала, кто на самом деле был причиной их встречи. Ему страшно было даже подумать, что она когда-нибудь сможет узнать всю правду. Прошло еще два дня, прежде чем он решился, впервые в жизни нарушить установленные раз и навсегда правила. И отправился к Коту.
     Кот был в домашнем халате. Он только вышел из ванной и готовил себе завтрак. Внешне не высказав никакого удивления визиту Степана, он понимал, что нарушить закон конспирации его могла заставить действительно важная причина. Знал он и то, что деньги за выполненную работу уже переведены. Причин для внезапного, тем более скорого появления, у подельника не было. И это насторожило Кота.
     Степан прошел к столу, сел на предложенный стул и от завтрака отказался. Минуту они молча смотрели в глаза друг другу. Степан первым нарушил молчание:
     - Кто заказчик?
     Кот не смог скрыть удивления. Он не ожидал такого поворота.
     - Тебе зачем?
     Повисла пауза, во время которой Кот лихорадочно соображал, не слишком ли он перегнул палку со своими комиссионными. Ответ Степана не дал ему опомниться.
     - Это личное!
     - В смысле?
     - Этот человек оказался близким… одному… одной…
     Кот сразу все понял. Он встал, взял со стола десертный нож и принялся аккуратно нарезать лимон к чаю. Степан обратил внимание, что Кот слегка поворачивается к нему боком. В следующую секунду он скорее предугадал, чем увидел удар, направленный ему в область шеи. Степан успел сделать вдох и выбросить руку к виску, как будто отдавая честь. Смертоносный удар прошел вскользь по касательной плоскости, которую выстроил под него Степан. В следующую секунду он распрямился и, изменив тем самым траекторию движения противника, ногой подсек его в подколенный сгиб, тем самым развернув для ответного удара.
     Кот захрипел, пытаясь судорожно вдохнуть воздух через сломанную ребром ладони трахею, и рухнул на пол. Губы его пытались что-то сказать. Степан приблизился к нему и расслышал, как тот в предсмертном укоре выдавил:
     - И это из-за жида?!
     Неожиданно сам для себя Степан понял истинную причину своего визита. Он распрямился и громко, так, чтобы умирающий мог слышать произнес:
     - Я сам – жид! Юрий Роттер! – зачем-то представился он и вышел из комнаты. Последнее, что он видел, была разочарованная ухмылка Кота и угасающий взгляд человека, бывшего его тайным союзником.
     Следующие три месяца прошли в оформлении визы и сборе информации. Переполох, случившийся после того, как спустя несколько дней отсутствовавшего на работе Кота обнаружили дома, никак не затронул виновника происшествия. Благодаря осторожности Кота о нем ничего не знали ни сотрудники силовых структур, ни члены криминальных группировок. Растворившись в миллионном городе, Юрий готовился к отъезду.
     Дождавшись визы, он еще раз навестил мать. Сообщил ей, что собирается к Яне в Израиль. И не знает, насколько там задержится. Мария Ильинична обрадовалась и огорчилась одновременно. Ей хотелось, чтоб сын устроил свою жизнь, но было горестно думать, что под старость лет придется остаться одной. И Юра ее успокоил, что непременно посоветуется с ней, прежде чем что-то решать. Хотя на самом деле, для себя он уже все решил. И оставалось только одно неоконченное дело.
     Прохладным сентябрьским утром, когда город еще только просыпался, он встал и отправился к синагоге. Был последний, восьмой день Пейсаха*. Дождавшись утренней молитвы, Юрий подошел к раввину и заказал Изкор**. На вопрос, за кого будут читать, он ответил:
     - Степан.
     - Очень еврейское имя – улыбнулся раввин. – А фамилия у него имеется?
     Молодой человек отрицательно покачал головой.
     - Просто Степан.
     - Он ваш близкий человек?
     - Мы много лет были вместе – ответил странный посетитель и, оставив щедрую цдаку*, удалился. Его рейс на Москву вылетал через четыре часа.
     Над синагогой, по соседству, со всех сторон вырастая как грибы, нависали этажи новостроек. Часть квартир уже была сдана, другие ждали своей очереди. Многоэтажные дома теснили старенькое здание, судьба которого уже была предрешена кем-то могущественным.
     И на открытии очередного монолитного достижения строительной индустрии, комиссия, во главе с мэром города, в торжественной обстановке установила мемориальную доску в честь основателя нового микрорайона Махмуда Магометовича Гусейнова, «подло убитого на боевом посту выстрелом наемного киллера!».
    
    
     ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ (ИЕРУШАЛАЙМ)
    
     Линия берега, залитая солнцем, показалась в иллюминаторе ТУ-154. Колени за 4 часа полета совсем занемели, и Юра потянулся в кресле, стараясь не мешать соседям. Он еще раз взглянул на приближающуюся Землю обетованную и вдруг ощутил, что по его щекам катятся слезы…
     Ему тут же стало стыдно своей слабости. Он попытался отвернуться к окну и заметил, что женщина в соседнем кресле, глядя на него, понимающе улыбается. И тут Юрий понял, что тысячи новых репатриантов точно так же, каждый раз не могут сдержать чувств, при виде своей, сотнями поколений их предков вымоленной и выстраданной Земли.
     Воздух пустыни пахнул горячо и обжигающе, на секунду ему показалось, что все пространство до горизонта – одна большая сауна. Кондиционер в аэродромном автобусе, который подогнали прямо к трапу, вернул в реальность достижений современного мира. Через десять минут он уже находился в аэропорту Бен-Гурион. Длинная лента горизонтального транспортера, предназначенного, по-видимому, для удобства владельцев тяжелых сумок, казалась бесконечной.
     Переминаясь с ноги на ногу, Юра не знал, как обратиться к стоящей впереди чернокожей паре, чтобы умчаться вперед, навстречу своей любви. Образ Яны, с рюкзачком на плече, повернувшейся в пол-оборота перед тем, как помахать рукой на прощание, стоял перед глазами. «Какая она сейчас?» - он попытался представить ее в военной форме: «еще больше загорела, наверное…» И Юра улыбнулся своим мыслям, не заметив, как дошел до пункта пограничного контроля.
     Скромный английский не позволил пуститься в пространные объяснения с миловидной девочкой – таможенницей. «Такой же молодой и веселой, как и его Яна». Девушка внимательно и строго рассматривала паспорт Юрия, сличая его с оригиналом. Спросила что-то на иврите. Он на плохом английском ответил, что не понимает. И что приехал к двоюродной тетке в гости. Девушка переспросила адрес тети и, удовлетворившись положительным ответом на вопрос о его еврействе, звучно шлепнула штамп в паспорт с отметкой пребывания на три месяца.
     Уже не помня себя от радости, он, усилием воли сдерживаясь, чтобы не побежать, прошел еще один рентгеновский досмотр на выходе. Выйдя в зал прибытия, огромный наполненный встречающими людьми терминал, на минуту остановился. Попытался отыскать среди толпы знакомое лицо, понял, что сделать это можно будет, только подойдя ближе.
     Пробираясь сквозь плотные ряды радостно выкрикивающих приветствия израильтян, он никого не обнаружил, когда его взгляд упал на табличку с надписью «YURI STEPANOV». Табличка оказалась в руках у черноволосого кучерявого парня, в котором Юра сразу же узнал друга Яны с израильской фотографии. «Наверно на дежурстве» - попытался отогнать он шевельнувшуюся в глубине души тревогу, понимая, что только, безусловно, важное дело, могло помешать ей приехать сегодня.
     - Арье – парень протянул смуглую жилистую руку и широко улыбнулся.
     Немного натянуто, как показалось Юре.
     - Где Яна? – вместо приветствия с ходу спросил он.
     - В больнице – после секундного замешательства ответил новый знакомый.
     Юрий удивленно приподнял брови, всем своим видом показывая, что такое развитие ситуации не входило в его планы:
     - Что-то серьезное?
     Парень молча кивнул.
     - Что случилось? Говори, не томи!
     - Вчера… Они работали с напарницей. Делали досмотры на линии 21 автобуса. – Арье слегка заикался. К тому же ему мешал сильный акцент.
     - Ну?! – челюсти Юрия заходили желваками.
     - За две остановки перед конечной, где старый город, Яффские ворота…вошли двое. Дина, напарница Яны, говорит, они сразу повели себя странно. Проходить в салон не стали, остановились перед дверью.
     - Что с Яной?! – уже срываясь на крик, привлекая внимание проходящего мимо полицейского, не выдержал Юрий.
     Арье, продолжая смотреть прямо в глаза собеседнику, тихо произнес:
     - Яна подошла проверить их документы… Один из них выпрыгнул, а второй подорвал себя.
     - Сколько пострадавших, погибших? – глаза Юрия сузились, профессиональный инстинкт брал верх над чувствами влюбленного.
     - 14 человек, 6 погибли на месте – четко, оробев от внезапной перемены в голосе «этого русского», отрапортовал Арье.
     - Сколько человек всего было в автобусе? – спросил Юра, уже без особой надежды.
     - 21, вместе с водителем – не понимая, зачем такие подробности, продолжал отвечать израильтянин.
     - Тип взрывного устройства? – машинально, как бы про себя, рассуждал Юрий.
     - Да откуда я знаю?! – уже, в свою очередь, переходя на крик, огрызнулся Арье.
     Юрий огляделся. Их диалог уже успел привлечь несколько взглядов.
     - Как туда добраться? – он снова повернулся к Арье.
     - Куда, на место теракта? – недоумевал тот.
     - В больницу… тупица! – последнее слово Юра произнес про себя.
     - Здесь недалеко. Минут 40. Новая большая больница.
     - Каким автобусом? – перебил Юрий.
     - Зачем автобусом? Я на машине – обижено протянул Арье. - Да и Дина просила тебя привезти.
     - Она в порядке?
     - Да. Она у другой двери стояла. Только оглушило немного и ссадины от стекол…
     - Поехали – коротко, по-военному, отрубил «русский».
     Арье безропотно повернулся и зашагал к выходу, не понимая, какая причина заставляет его подчиняться этому, еще пять минут назад незнакомому человеку.
     Госпиталь Тель – а - Шумер находился недалеко от Тель-Авива, целый город с аккуратными зелеными аллеями, облегающими десятки высотных больничных корпусов. Лучшие специалисты со всего Израиля, высокоточная аппаратура, больничная «Мекка» для сотен людей со всего мира. Не громкие спокойные распоряжения дежурной сены с центрального пульта в центре каждого зала по громкоговорителям, бесшумные лифты, все автоматизировано. На каждом этаже охрана, все предельно спокойны, улыбаются! На минуту Юрий подумал, что попал на другую планету.
     Посетители самые разные: старики, молодые, одетые модно и в хасидских* лапсердаках**, мужчины и женщины, евреи и… арабы! И все терпеливо дожидаются своей очереди, пока с пульта не назовут фамилию пациента и кабинет врача. Никакой суеты. На это он обратил внимание еще в приемном покое, где ожидал, пока спустится Арье.
     В нетерпении Юра прогуливался по коридору, из динамиков лилась приятная музыка, периодически прерываемая лишь очередным объявлением. Он подошел к одному из кулеров, расположенных тут же, в коридоре. Выпил холодной воды. Минут через сорок напряженного ожидания появился Арье, глаза его были полны слез. Он подошел к Юрию, остановился и уставился в пол. Повисла тягостная пауза. Руки Арье теребили выпущенные из-под пояса кисти цицит***. Первым не выдержал Юра:
     - Ну?!! Что с ней?
     - Не знаю… - Арье отвечал, не поднимая головы, - они не уверены.
     - В чем не уверены?
     - Осколок попал в голову, нужна томограмма.
     - Она будет жить?
     - Я же говорю: они не знают. Сказали, до завтра проведут все обследования.
     - Можно ее сейчас увидеть?
     - Нет. Она в нейрохирургической реанимации.
     - Может денег надо? – спросил скорее по привычке, не подумав, Юра.
     Арье тряхнул головой, как будто отмахиваясь от неприятной мысли и твердо и гневно посмотрел Юре прямо в глаза.
     - Яна – солдат Израильской армии, у нее армейская страховка.
     Голос Арье сделался металлическим, отчего Юра тут же пожалел о своем вопросе.
     - И даже если бы у нее не было никакой страховки! Никто ее без помощи не оставит! – добавил он уже раздраженно.
     Юрий промолчал. Он понимал, что любое сказанное сейчас слово приведет к ссоре, и без того Арье ему ничем не обязан.
     - Ладно, мы оба на нервах – примирительно заметил Юра.
     В этот момент из-за поворота вышли трое в военной форме, двое мужчин и одна совсем юная девушка. Если б не форма, ее можно было бы принять за школьницу. По мере их приближения Юрий обнаружил, что девушка эта – второй персонаж с Яниной фотографии за сегодняшний день.
     Один из мужчин, старше, лет 40, в погонах капитана, сказал, обращаясь к девушке на иврите: «Ты должна опознать его по фотографии. Это важно! Будь у меня в 15.00. Поняла?»
     Девушка, всхлипывая, кивнула. «Дина! (это слово Юрий уловил) Соберись. Сейчас не время для слез. Каждый день на улицах гибнут наши парни и девушки. Если сегодня мы не разыщем его – завтра опять кто-нибудь умрет» - и офицер уже сочувственно положил руку на плечо девушке: «Я знаю, она была твоей подругой. Тем более, ты должна нам помочь. Держись!» - добавил он, и, сделав знак своему спутнику, пошел вперед.
     Тот, поравнявшись с Арье, едва заметно кивнув, спросил что-то на иврите. Арье ответил. Военный снова кивнул, на этот раз утвердительно, и ускорил шаг, догоняя старшего офицера. Арье и Юрий подошли к девушке, которая присела на край сиденья, закрыв лицо руками. Арье присел на корточки перед ней и попытался отнять руки от ее лица.
     - Дина, друг Яны из России приехал. Помнишь, ты просила встретить, – голос Арье срывался. Казалось, он сам готов заплакать.
     Только теперь девушка подняла глаза. Встретилась с Юрой глазами и застыла, не в силах отвести взгляд. Он сделал шаг вперед, протянул руку. И, ощутив, ее руку в своей, слегка пожал кончики прохладных пальцев. В следующую минуту Дина поднялась и, к полному изумлению Арье, бросилась к Юре в объятия, разрыдавшись во весь голос.
     - Я ничего не могла сделать! Ничего! – захлебывалась слезами она, – и истерика сотрясала ее худенькие плечи.
     Юра обнял ее чуть сильнее, погладил по голове.
     - Никто не виноват. Виновата война – повторил он знакомую фразу, теперь казалось, всплывшую в памяти совсем из другой жизни.
     Дина продолжала всхлипывать.
     - Кто эти двое? - спросил он, чтобы как-то ее отвлечь.
     - Ашер – наш командир, он с утра здесь, вместе со мной.
     - А капитан?
     - Не знаю. Он из Шабака – не обратив внимание на осведомленность Юрия в израильских знаках различия, сообщила Дина. Ее истерика почти закончилась, голос Юрия действовал как-то удивительно успокаивающе.
     - Шабак – служба внутренней безопасности Израиля, вроде вашего КГБ – вступил в разговор Арье, не без ревности наблюдавший сцену их бурной встречи.
     - Пойдем на улицу – не отреагировав на уточнение, предложил Юра.
     Все трое: Дина, поддерживаемая с обеих сторон мужчинами – встали и направились к выходу.
     Горячий воздух снова как недавно в аэропорту ударил в ноздри. Климат пустыни удивительным образом действовал на Юрия. Он еще не успел определить, как именно, но точно было одно – это знакомое! ощущение. Как будто так было всегда: этот спрессованный воздух, палящее солнце и низкое синее небо над головой.
     Молча посидели на скамейке в тени двух пальм. Дина почти уже перестала всхлипывать. Арье выглядел подавленным. Минуту спустя он предложил поехать в город, поскольку Дине нужно было еще привести себя в порядок перед визитом в котрразведку. Все согласились.
     Только тут выяснилось, что на беседу предстоит добираться не в Тель-Авив, а в Иерусалим, до которого, как сообщил, Арье, и без пробок ехать часа полтора. «Странно, что Яну увезли так далеко!» - подумал Юрий. Как будто угадав его мысли, Арье сообщил, что «всех сначала доставили в ближайшую больницу в Иерусалиме. А Яну вчера вечером вертолетом транспортировали в Тель-а-Шумер. У нее значительные ожоги, больше половины площади тела. Именно в этой клинике специализируются по ожогам». «И потом здесь больше возможностей для исследования» - неопределенно добавил он.
     Дорога до Иерусалима заняла почти два часа. Все стремились в пятницу успеть добраться пораньше, до наступления шаббата. Машина медленно ползла в гору, оставляя позади холмы окрестностей Иерусалима, склоны которых были покрыты зданиями новых районов, отливавшими под солнцем белым иерусалимским камнем.
     «Пусть задохнусь и ослепну,
     Если забуду когда-нибудь
     Камни, объятые пламенем,
     Белые камни твои!
     Иерушалайм, сердце мое!
     Что я спою вдали от тебя?
     Что я увижу вдали от тебя?
     Глазами полными слез!» - вспомнил Юра слова любимой Кимовской песни.
     Сейчас, проезжая мимо садов Сахарова в Иерусалиме, Юра не без гордости подумал, что ведь они оба, он и Сахаров, принадлежат к Великому народу! И Фрейд, Эйнштейн, Бродский…. и Маркс, и Иисус. И далекий Моисей. И столько с каждым из них связано. И с этим еще вчера далеким городом из библейской легенды.
     Он снова почувствовал, как к горлу подкатил комок. Как давеча в самолете. «Как славно было бы сейчас смотреть на все это великолепие вдвоем…!» - мысль о Яне не отпускала ни на минуту. Ему так остро, так страстно захотелось обнять ее, что Юра даже закрыл глаза. Машину тряхнуло на повороте. Они уже двигались по улицам Иерусалима.
     Спустя еще 10 минут, высадив Дину и договорившись созвониться к вечеру, Арье с Юрой остались вдвоем.
     - Есть не хочешь? Можно по дороге, в закусочной?– поинтересовался Арье. Тут только Юрий вспомнил, что с утра ничего не ел. Арье до ужина решил заехать переодеться. Жил он в университетском кампусе, одном из самых красивых и уютных мест Иерусалима.
     Дорога вывела их к стенам старого города, который оказался площадью с квадратный километр, по всему периметру обнесенный старинной крепостной стеной. Юру захватило чувство дежавю: он определенно здесь когда-то бывал. «Когда? Может в прошлой жизни?» - следуя своим мыслям, он попросил остановить машину. Арье выполнил просьбу, проехав еще немного и остановившись на парковке рядом с несколькими туристическими автобусами.
     - Пойдем? – неожиданно для самого себя попросил Юрий – к Стене… плача.
     И через каких-нибудь сто шагов, пройдя рамки детектора металлоискателя, оба очутились на разделительной границе между мощеной мостовой и гладкими, отшлифованными за века тысячами пар ног, каменными плитами перед самой Стеной.
     Юра посмотрел вверх и обнаружил, что Стена – чудом сохранившийся фрагмент основания когда-то величественного храма, едва ли достигает в высоту 60 метров. Длина же ее составляла метров 100 с перегородкой, разделяющей мужскую и женскую половину. Старинные камни тут и там прорастали участками травы.
     Он бросил в стеклянный ящик для цдаки 10 долларов, и хасид протянул ему бумажную кипу. Двое в широкополых черных шляпах тотчас приблизились к нему, и один из них по-русски предложил прочитать за него молитву. Арье что-то сказал подошедшим на иврите, и они удалились.
     - Как они узнали, что я из России? –спросил Юрий.
     - У этих глаз наметан. Они живут с тех денег, что ты им дашь. – улыбнулся Арье.
     Юра сделал несколько шагов и оказался рядом со Стеной. Теперь она возвышалась впереди и, чтобы получше ее рассмотреть, он поднял голову. Некоторое время так постояв, он почувствовал, как голова начинает кружиться и опустил глаза.
     Прямо перед ним среди других записок, старательно втиснутых в щели потрескавшегося от времени иерусалимского камня, лежал плотно свернутый бумажный рулончик, перетянутый в несколько рядов…толстой золотой цепочкой! О чем просил автор этой записки, о чем хотел умилостивить невидимого и недоступного, как казалось сейчас, Б-га? И сколько таких просьб, сколько мольбы выдержала эта Стена за тысячи лет гонений и обид, тысячи лет смирения и смертей?
     Юра достал из кармана переданный хасидом вместе с кипой листок бумаги с карандашом и вдруг понял, что в голове образовалась какая-то странная и ни на что не похожая пустота. Перед ним снова возник образ Яны с рюкзачком на плече, потом откуда-то появилось грустно улыбающееся лицо мамы, предсмертная ухмылка Кота, распростертое во дворе тело человека. И понеслась друг за другом вереница образов, сменяясь как в ускоренном кино. В какой-то момент ему сделалось нехорошо. Голову как будто распирало изнутри, и она вот-вот казалось должна лопнуть. Качнувшись вперед, он припал лбом к нагретому солнцем камню.
     Обессиленный событиями прожитого дня, не в силах ничего просить для себя, он выдохнул, обращаясь к не ведомому: «пусть будет, как хочешь ты!» И, беззвучно, сотрясаясь всем телом, давясь солеными жгучими слезами, зарыдал. Слезы текли по его щекам, собирались ручейками, струились по носу и подбородку и падали к подножию Стены. Но даже когда слезы закончились, он продолжал стоять погруженный в незнакомое для себя чувство. Все вдруг показалось таким обреченным. И его собственная жизнь, невесть за что и зачем прожитая до этого момента. Но… «только не она! Что угодно, какую угодно плату! Чтоб только она жила. Слышишь меня?!» - он с яростью и даже угрозой сжал кулаки, как будто эта ярость могла быть кем-то услышана.
     Камни молчали. Послеобеденный зной припекал особенно сильно. Он даже не заметил, как кто-то подошел сзади и положил руку на спину поверх промокшей насквозь от пота рубашки. «Пойдем!» - Арье обнимал его одной рукой, другой показывая на солнце: «скоро начнет садиться. Шаббат через час!». Юра отстранился от стены и медленно пошел вместе со своим новым товарищем прочь из старого города.
     Всю дорогу до кампуса он пребывал в полной подавленности. Казалось, силы совсем покинули его. Арье протянул ему бутылку в походном кофре:
     - Возьми, попей!
     - Что это? – Юра вышел из оцепенения.
     - Вода. В Израиле нужно все время пить воду! Иначе организм обезвоживается и можно легко получить тепловой удар.
     Глоток прохладной воды подействовал живительно. Юра, не отрываясь, поглощал драгоценную влагу. Опомнился только, когда вода закончилась. Заметив его смущение, Арье поспешил успокоить: «уже приехали». Сейчас быстро примем душ и к моим родителям, шаббат встречать. Они тут же, в кампусе живут.
     Родители Арье оказались преподавателями университета: мать – лингвистом, а отец – археологом. Радушно встретили они незнакомого гостя. Ребята зашли как раз перед зажиганием свечей. Мать Арье Роза, в платке поверх волос прочитала короткую молитву, прикрыв лицо руками.
     Глава семейства Шаули, в покрывающей голову вязаной кипе, сделал кидуш* над вином. Отпил большой глоток и вылил по нескольку капель из серебряного кубка в стеклянные бокалы каждому из присутствующих. После чего снял покрывало с двух свежих хал** и произнес благословение на хлеб. Отломив кусок от халы, он обмакнул его в соль и отправил в рот. Все присутствующие проделали то же самое. Юрий, благодаря Яне уже знакомый с этим порядком, чувствовал себя уверенно.
     Обильная субботняя трапеза и не навязчивая забота хозяев немного отвлекли Юрия. Хотя голова его была занята только тем, что он ничего не знает о состоянии Яны за прошедшие несколько часов. Словно угадав эти мысли, Арье спросил отца, может ли Юра позвонить в больницу? Тот утвердительно кивнул.
     Пока они с Арье шли к телефону, Юра спросил, не обидит ли родителей то, что он позвонит из их дома в шаббат? На что Арье ответил, что папа однажды сам отвез в шаббат заболевшего на раскопках студента до больницы, а потом, бросив машину, 14 километров шел обратно пешком. «Когда дело касается человеческой жизни – все ограничения отменяются» - добавил он.
     Им, с первого раза, удалось дозвониться в клинику. Некоторое время Арье разговаривал с кем-то на другом конце провода, потом положил трубку и тихо сказал:
     - По телефону они подробностей не сообщают, завтра в десять нужно быть там. В шаббат из Иерусалима уехать сложно. Поэтому повезу тебя я.
     - Спасибо – Юра протянул ему руку и подумал, что это рукопожатие - первое с момента их встречи. И душа его наполнилась чувством горячей благодарности к этому вчера еще незнакомому парню.
    
     ЭПИЛОГ (Я - ЕВРЕЙ!)
     Утром они позавтракали тостами с джемом и кофе. У дверей их остановил Шаули.
     - Юра, - сказал он, обращаясь к нему по имени, - вчера ты был у Стены плача? Так вот: каждый из нас – камень в этой стене! Она началась задолго до нас и будет после. Что бы ни случилось – помни об этом!
     Они тепло обнялись.
     - Cынок, мы ждем вас к обеду – обращаясь к Арье, на прощание добавила Роза.
     Обратная дорога пролетела как одно мгновение. Ему не терпелось узнать, что с Яной, может, если повезет – то увидеться с ней. Арье, чувствуя его настроение, молча гнал машину по трассе. Единственное, что они обсудили по пути – брошенные вдоль дороги старые ливанские грузовики, оставшиеся с последней большой войны. Как оказалось, их специально не убирают, чтобы военные трофеи оставались каждодневным напоминанием победы Израиля.
     В больничном коридоре по-прежнему играла спокойная музыка, молодой санитар проводил их в нейрохирургию. Там, возле ординаторской, сидели и стояли несколько человек в военной форме. Среди них Юрий узнал Дину и их командира Ашера. Несколько других девушек стояли тут же. Все из одного подразделения, догадался Юра. Судя по оживлению, случившемуся при появлении вновь прибывших, их с Арье ждали.
     Из ординаторской вышел пожилой мужчина и жестом предложил всем войти. На входе Арье и Ашер обменялись коротким рукопожатием. Девушки столпились у порога, не решаясь пройти дальше. Только Дина на правах близкой подруги позволила себе подойти к столу доктора вместе с мужчинами и присела на край кресла. Они остались стоять.
     Доктор закурил сигарету, подвинул ближе пепельницу. Пальцы его заметно подрагивали. Стряхнув пепел, он спросил по-русски:
     - Кто из ее близких здесь?
     Юра молчал, боясь того, что мог в следующую секунду услышать…
     - Я – тихо произнесла Дина – я была с ней там, в автобусе. Мы - подруги.
     - Он – ее жених! – показал Арье на «проглотившего язык» Юру.
     - Она… жива? – только и смог выдавить из себя Юрий.
     - Она – жива. А вот ее мозг – нет, - не оставляя никакой надежды отрезал врач.
     - Вы уверены? – робко переспросил Арье.
     - Молодой человек – голос доктора звучал все так же уверенно, - пациентке сделали весь необходимый объем обследований, включая томограмму, биохимию, электроэнцефалограмму и с дюжину других, о названиях которых вы вряд ли слышали. Вывод не утешителен, осколок поразил ствол мозга. Даже в условиях нашей клиники спасти вашу подругу не удастся.
     - Где она? – обратился к врачу Юра, - я хочу ее видеть – ни один мускул не дрогнул на его, казалось окаменевшем, лице.
     Все вместе, вслед за доктором отправились по коридорам в реанимацию. Впереди шли Юра с Диной, следом Арье и Ашер, колонну замыкали остальные девушки. В палате, уставленной всевозможной аппаратурой, находились две кровати. На одной из них, подключенная к аппарату, лежала Яна, другая пустовала.
     Все остановились. Девушки плакали. Мужчины крепились, хотя было слышно их прерывистое дыхание. Несколько минут все молчали. Лицо Яны осунулось, черты заострились. Небольшая ладная фигурка сделалась еще меньше. Или так казалось из-за покрывавшей ее от пяток до шеи больничной простыни, под которой только угадывались очертания тела.
     - Решение об отключении от аппарата должны подписать близкие родственники – доктор вполголоса обратился на иврите к командиру. На что тот ответил, что ее родители живут в России и армейское командование в течение недели обеспечит их прибытие в Израиль.
     Будто почувствовав, о чем идет речь, Юра повернулся к Арье: «я хочу побыть с ней один… пока… она еще дышит». Арье обратился ко всем присутствующим и попросил их выйти. Дина, едва стоя на ногах, опиралась на его руку. Еще минуту они молчали, потом стали выходить один за другим. Последним, внимательно посмотрев на Юру, вышел врач.
     Оставшись один, Юрий подошел к кровати и долго смотрел в ее лицо. Потом рывком сдернул покрывало и жадно, как будто пытаясь запомнить каждую черту ее тела, пожирал глазами то, что пока еще было Яной. Так прошло какое-то время. Снова накрыв покрывалом подругу, он склонился к ее лицу. Несколько секунд помедлил и слился с ней губами в длинном жарком поцелуе. После чего выпрямился, и, не оборачиваясь, вышел из палаты.
     Быстро, по-военному отмахивая руками, пройдя по коридорам, он вернулся к дверям ординаторской. Возле дверей двое в медицинских пижамах пытались успокоить окончательно впавшую в истерику Дину. Арье тут же рядом сидел на диване, отвечая на вопросы какой-то женщины. Женщина, по-видимому, больничный психолог, обратилась к Юрию с доброжелательным вопросом, не хочет ли он с ней поговорить о произошедшем.
     Отрицательно мотнув головой, он пошел к лифту. Голова впервые за последние дни работала холодно и ясно. Спустившись вниз, Юрий зашел в туалет и сунул голову под струю холодной воды. Разгладил ежик на голове, вытер лицо платком. В зеркале напротив он увидел загорелого арабского парня средних лет. Вглядываясь в его лицо, он пытался представить себе как мог бы выглядеть тот автобусный террорист. Наверное, так же: в джинсах, футболке или рубашке. Ничем не примечательная живая торпеда. Заметив взгляд незнакомца, араб обернулся и поспешил уйти.
     Еще не до конца понимая, что он делает, Юрий выскочил следом из туалета. Настигнув араба уже возле самого лифта, он успел войти следом. Араб с вызовом спросил что-то, обращаясь к нему. Юрий, не понимая вопроса, нажал кнопку лифта. Лифт остановился на 4 этаже, где находилась нейрохирургия.
     Он вышел из лифта, оставляя за собой растерянно смотрящего ему вслед «сына пустыни». Преодолев два поворота, перед дверью в ординаторскую он уже никого не обнаружил. Юрий замедлил шаг, будто принимая окончательное решение. Подошел вплотную, постучался и вошел.
     За столом, среди нескольких разложенных бумаг, командир Яны с доктором улаживали какие-то формальности. Юрий приблизился и, четко разделяя слова и цифры, назвал свое воинское подразделение.
     - Капитан – закончил он и требовательно добавил, обращаясь к врачу: переведите!
     Тот недоуменно уставился на Юрия, похоже сомневаясь сейчас в его вменяемости.
     Не меняя тона, Юрий продолжил:
     - Сайерет Маткаль*. Подразделение с теми же задачами! - И повторил слово в слово то, что произнес минуту назад.
     - Переведите!
     Доктор перевел. Брови сержанта удивленно поползли вверх.
     - Что вы хотите? – уточнил сержант Ашер. Доктор перевел.
     - Свяжитесь с тем офицером, которого вы сопровождали вчера. Остальное буду обсуждать только с ним. – Юрий сел в кресло, давая понять, что разговор окончен.
     Ашер вышел из кабинета, но уже через пять минут вернулся. Дружелюбно улыбаясь, он протянул Юрию трубку пелефона*, жестом приглашая ее взять.
     - Слушаю! – и Юрий еще раз четко повторил название и номер своего подразделения.
     Приятный баритон на чистом русском языке поинтересовался целью контакта. Юрий немного помедлил.
     - Я – еврей! – ответил он, четко разделяя каждую букву.
     - Хорошо. Сержант доставит вас к нам. Передайте, пожалуйста, ему трубку.
     Ашер выслушал в пелефоне короткое распоряжение и вернул трубку Юрию.
     - Мы ждем вас. До встречи, господин Степанов – пожелали в трубке.
     Юрий встал из кресла и направился к выходу. Ашер, жестом давая понять доктору, что оставшиеся вопросы будут решены позднее, вышел следом.
     Горячий воздух снова, как и вчера, пахнул в лицо. Они сели на переднее сиденье армейского джипа и покатили по дороге. Перед мысленным взором Юрия вставали один за другим древние, поросшие травой камни большой Стены. Не сопротивляясь им, он устало прикрыл глаза и сразу же провалился в сон.
    
    
     ГЛОССАРИЙ
    
     Ашкеназские евреи – выходцы из Германии и восточных стран.
     Бригадир – старший над подразделением внутри бандитской группировки.
     (Г)Авдала – пер. с иврита «разделение», обряд, которым отмечается окончание шабата или святого дня.
     Галаха – пер. с иврита «направление», «наставление». Еврейские законы, еврейский образ жизни.
     Галут – пер. с иврита «изгнание». Считается, что евреи, сегодня проживающие в общинах диаспоры за пределами Израиля, находятся в Галуте.
     Гефилте фиш – фаршированная рыба, пер. с идиш.
     Изкор – специальная поминальная молитва.
     Кадиш – молитва скорбящего. Читается сыном умершего, либо может заказываться в синагоге родственниками покойного.
     Кидуш – пер. с иврита «освящение», молитва, произносимая перед началом шабата или праздника, обычно над бокалом вина. В отсутствие вина допускается произносить только над хлебом.
     Кипа – мужской традиционный головной убор религиозного еврея.
     Лапсердак – традиционная одежда хасидов, напоминающая сюртук покроя 17-18 века.
     Машиах – пер. с иврита «помазанник», а в христианской традиции «Мессия», который, согласно иудаизму, приведет к признанию всеми народами Единства Творца, к изобилию и всеобщему миру, а также к возвращению всех евреев в Эрец-Исраэль.
     Миньян – кворум из десяти или более мужчин, считающийся достаточным, чтобы составить полноправную духовную единицу, собрание. Обязателен в иудаизме при проведении ряда коллективных молитв.
     Наале – государственная образовательная программа для старшеклассников из еврейской диаспоры, включающая обучение и проживание в стране Израиля.
     Пелефон – израильский вариант названия сотового телефона.
     Песах – «перепрыгнул», в христианской традиции «пасха», один из главных еврейских праздников, отмечается в течение семи дней от ночи, когда произошла «казнь первенцев» египтян, миновавшая дома евреев. После чего фараон разрешил покинуть страну. До ночи, когда произошло чудо рассечения Красного моря. Обычно приходится на апрель.
     Рауш-наркоз – способ обезболивания до изобретения медикаментозного наркоза. Заключался в том, что врач искусно наносил удар в область затылка пациента специальной дубинкой. После чего больной на некоторое время терял сознание, предоставляя врачу возможность для манипуляций.
     Сайерет Маткаль – пер. с иврита сайерет – «высматривающие», подразделение спецслужб Израиля, занимающееся физическим устранением арабских террористов и других врагов государства.
     Сефардские евреи – выходцы из стран Востока и Северной Африки.
     Территории – сокращенное обозначение аннексированных в период арабо-израильских войн территорий, часть которых занимают сегодня еврейские поселения.
     Хазан – кантор или ведущий молитву в синагоге.
     Хала – традиционный еврейский белый пшеничный хлеб для шабата и праздников.
     Хасиды – от пер. с иврита «Хэсед – отдавать, творить милость». Члены религиозно-мистического учения за возрождение.
     Хумус – популярное в Израиле блюдо из перетертых наподобие пасты бобов с добавлением разнообразных специй.
     Цдака – от пер. с иврита «цэдек – справедливость», пожертвование, благотворительность.
     Цицит - пер. с иврита «кисти», кисти специального четырехугольного одеяния, часть одежды религиозных евреев. Надлежит повязывать специальным образом, чтобы напоминать о существовании 613 заповедей Торы, обращенных ко всему еврейскому народу.
     Чолнт – блюдо из мяса, бобовых, картофеля, подается в шабат и на праздники.
     Шерсть – рядовые бойцы в бандитских группировках.
     Шидух – посредничество в знакомстве молодых людей с целью брака, сватовство.
     Шлюмазл – пер. с идиш «без удачи», неуклюжий, простофиля.
     Шоа – пер. с иврита «катастрофа», в европейской традиции «холокост», уничтожение 6 миллионов евреев нацистами в период второй мировой войны.
     Эрец Исраэль – пер. с иврита «земля Израиля». Согласно иудаизму обладает особой святостью, является центром планеты с эзотерической точки зрения.