Вложи в нее душу…
ФОТОГРАФИИ – МАЛЕНЬКИЕ ЖИЗНИ ДЛИНОЙ В СЕКУНДУ…
Щелк…
– Фотография – это целое искусство, дочка, говорил, сидя на корточках напротив своей маленькой дочери, Евы, господин Канделли и рассеянно гладил ее по голове. – В каждую фотографию следует вложить душу, только в этом случае это будет шедевр. Только тогда она будет жить…
В этот момент господин Канделли (широко известный в узких кругах фотограф) думал не о том, как что-то передать дочери, а об очередной фотосессии с довольно миловидными девушками, одетыми в стиле «две тряпочки и три ниточки». Он смотрел себе под ноги, в то время как девочка очень внимательно все слушала и все-все запоминала.
Щелк…
Прошли годы. Господин Канделли постарел, растолстел и стал прикладываться к бутылке, негодуя на трясущиеся все сильнее и сильнее руки. Бомонд очень быстро позабыл про него, кроме, пожалуй, нескольких уж больно верных и довольно спившихся увядших прим. Коротая с ними вечера за покером, Канделли совсем расслабился и постепенно отошел от дел. Его старшая дочь Ева получила студию в наследство вместе с многолетней пылью, барахлом, которое там осталось, и разрешением сделать со всем этим, что заблагорассудится.
Поначалу, она даже было стала рыться в кипах черно-белых фотографий бесчисленных ретро-красоток, большинство которых предпочитали одежде шляпки и украшения, но довольно быстро забросила это дело. Отец называл их нежно «мои нимфеточки» и закатывал глаза. С каждой своей постоянной моделью отец переспал минимум по разу. Некоторых из них Ева знала лично: они либо стали почтенными дамами и вели степенную жизнь в окружении внуков, либо пили вместе с отцом.
Щелк…
И почему их не фотографируют сейчас, как будто они больше не относятся к миру фотографии? Почему выбирают только самое эстетичное и красивое, самое необычное и яркое? Никто не хочет, чтобы его запомнили старым. Никто не хочет умирать…
Щелк…Щелк…
Ева рассовала хлам и потемневшие от времени фото по углам и начала работать. Она не гнушалась любой работой: фотографировала гимназисток на выпускных балах, и городские мероприятия, чтобы продавать их местным газетам, и даже выезжала на дом на семейные торжества, чтобы людям было, что рассовывать по альбомам.
Время шло, и в обществе сначала стали называть Еву «достойной заменой господину Канделли», а потом и «новой звездой фотоискусства». К счастью, она не была подвержена лести и пороку так, как ее отец, и поэтому была в состоянии избегать соблазнов и плодотворно работать.
Щелк…
Они колют себе татуировки, нюхают кокаин и красят волосы… они прекрасны в своем пороке, но это ненадолго… Им повезет, если они умрут молодыми…
Щелк…Щелк…
Ева не любила фотографировать людей, полученные фотографии казались ей недостаточно живыми, для нее они были как бы неодушевленными копиями некоторых моментов жизни – и все. Не более того. А хотелось большего…
С полок студии на Еву смотрели черно-белые красотки. И в них была жизнь! Они пылали жизнью даже спустя годы!!! Их глаза блестели, их соски казались розовыми даже на негативах, а простыни, на которых лежали обнаженные «нимфеточки», благоухали французскими духами и одеколоном отца.
От фотографий Евы сквозило холодом и неодушевленностью, по крайней мере, ей так казалось. Из-за этого она то злилась, то впадала в апатию. Однажды она даже зареклась вообще фотографировать людей. Ведь необязательно же фотохудожник должен изображать людей! Ведь есть же стаканы с водой и мусорные бачки, и крысы в водосточных трубах, и предзакатное небо над морем… и черте что еще!!!
Щелк…
Так она продержалась месяц, а потом задумалась и сфотографировала какого-то бродягу… После этого у нее опустились руки.
Она отправилась перебирать работы отца, чтобы в очередной раз понять секрет его былого успеха. Просидела до ночи, обнаружила себя сидящей на грязном полу и голодной. Косметика была размазана по лицу. Что она делала столько времени, она не помнила, хоть и честно силилась вспомнить.
Единственная подруга советовала ей отвлечься от мрачных мыслей, заняться чем-нибудь другим или вовсе плюнуть на все с высокой колокольни и не гоняться за этой пресловутой «одухотворенностью» фотографий. Но для Евы это стало смыслом существования, она хотела доказать себе, отцу и всему миру то, что она может создавать шедевры. К сожалению, в ее голове не укладывалось то, что можно быть просто хорошим фотографом…
Щелк…
Помнишь, что говорил тебе отец, Ева? «В каждую фотографию следует вложить душу, только в этом случае это будет шедевр. Только тогда она будет жить…»
Вложи в нее душу!
Щелк…Щелк…
Ева подскочила, тяжело дыша, на кровати. Перед ее глазами все еще проносились образы уведенного только что кошмара. Пьяный отец трясущимися руками обнимал престарелую певичку, бывшую свою модель, которая явно была под кайфом… Со старых фотографий ей ухмылялись голые старухи… И странный голос, и вспышки, вспышки, вспышки…
Она зажмурилась и с силой прижала ладони к лицу. Перед глазами пошли желто-фиолетовые круги… А потом наступила темнота, темнота и тишина… Тишина звенела в ушах…
Ева резко открыла глаза. Солнечный свет показался ей вспышкой фотоаппарата – и девушка потеряла сознание, медленно сползая с кровати на пол…
Щелк…
– Ева, детка, ты что обдолбилась? У нас же на сегодня договоренность – я к тебе в студию привез Веронику на съемку, а тебя, блин, здесь нет! – орала телефонная трубка, которую Ева каким-то немыслимым образом смогла снять с телефонного аппарата и подтащить к уху, не вставая с пола. Дико ныл локоть на правой руке. Голос был мужским и в принципе знакомым, но Ева была не в том состоянии, чтобы кого бы то ни было сейчас узнать. – Ева, да отвечай же, мать твою! Ты вообще меня слышишь? Быстро дуй в студию!
– Слышу. Буду скоро…
Ева медленно, стараясь не упасть, поднялась сначала на четвереньки, потом на колени и только затем на ноги. Голова кружилась, к горлу то и дело подкатывала тошнота. Она посмотрела на локоть – на нем красовались порядочных размеров синяк и ссадина. Подобрав с пола первые попавшиеся под руку шмотки, Ева одела их на себя и неверной походкой, пошатываясь, пошла на кухню. Там она выпила весь вчерашний кофе и проглотила пару таблеток аспирина. После этого ей вроде бы полегчало, она нахлобучила на голову берет и пошла в студию. Она решила пойти пешком – свежий воздух должен пойти на пользу. Он взбодрит и прочистит мозги.
Щелк…
Съемка прошла неоднозначно. Вики капризничала, как малый ребенок, – то ей надо другой фон, то ей освещение не такое. И вообще она не в форме. Алекс, парень, который орал в трубку, спонсор, муж и продюсер Вероники, нервно курил сигарету за сигаретой, закидывая бычками ретро-красоток, фотографиями которых был покрыт весь пол. Он куда-то опаздывал, куда опаздывать не следовало. Вики ныла, а в Еву словно бес вселился – она делала снимок за снимком, выкладывалась на полную и требовала того же от Вероники. На ее губах играла фанатичная улыбка. У нее получалось. У нее наконец-то получалось! У НЕЕ НАКОНЕЦ-ТО, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ПОЛУЧАЛОСЬ!!!
Вероника выползла из студии с одной мыслью – она хотела домой и спать, спать, спать… Она заползла в зеленый «Фиат» Алекса и почти моментально задремала. Ева же чуть не танцевала от перевозбуждения.
– Я заеду за фотографиями в понедельник, – сказал Алекс и направился к автомобилю. Видимо, он уже везде опоздал, и поэтому не торопился. Ева переминалась с ноги на ногу на крыльце. Машина тронулась, и Ева, не попрощавшись с Алексом, ринулась обратно в студию «проявлять Вики».
В маленькой комнатушке с красным освещением Ева судорожно проявляла пленку, путалась в уже проявленных негативах, топила фотобумагу в ванночках с проявителем, развешивала мокрые снимки на веревки. Ее волосы взъерошились, ладони под перчатками потели. Периодически, сдирая перчатки, она нервно вытирала руки об юбку. Одна ванночка перевернулась, и Ева начала хватать фотокарточки с пола прямо руками, испортив несколько «Вероник». Ярость нахлынула стремительно и необратимо…
– Плевать! Плевать на нее! Плевать на все! Главное не упустить этот гребаный момент!!!
Голос гулом разнесся по студии, впитавшись в стены, просочившись в провода на самой высокой ноте.
Ева испугалась и замерла, боясь вдохнуть, с совершенно безумным видом. Голос гудел в вентиляции. Постепенно равновесие возвращалось к девушке, ее легкие с шумом и болью втянули воздух. Приходило неверие в то, что сейчас это именно она так истошно вопила во всю глотку. Однако полусорванный голос и учащенное дыхание говорили об обратном.
Отдышавшись, Ева спокойно пометила на пленке кадры испорченных фото, чтобы сделать их снова, и спокойно продолжила работу…
Щелк…
Ну, теперь-то ты понимаешь, как надо создавать шедевры? Теперь-то ты понимаешь, что все, что ты делала до этого – это лишь жалкое ремесло…
Щелк…Щелк…
– Да, да, понимаю… – бормотала во сне Ева. Ей снились фотографии Вероники, живые фотографии Вероники. Вероника на них улыбалась и подмигивала ей, поглядывая на невидимого и вечно задымленного Алекса.
В этот день Ева решила сравнить снимки Вероники со старыми ретро-красотками отца. Но они не были похожи на фото Вики. Они… иначе выглядели, они… они были все равно шикарнее… Снимки отца все равно лучше.
Ева не понимала, что происходит. Ей казалось, что она впервые сделала все, как надо. Все шло так удачно, но что-то опять не заладилось. Причем не заладилось с самого начала…
Щелк…
Что? Не вышло? Ты не думала о том, что проблемы так не решают? Надо начинать с самых корней…
Что ты имеешь в виду?
Я имею в виду твоего отца. Поговори с ним…
Щелк…Щелк…
– Стой! Ты куда делась? Вернись! – вопила Ева, дико озираясь по сторонам, но отвечали ей только гудящие от ее голоса стены.
С трудом она взяла себя в руки, собралась, твердо решив стать непрошенной гостьей в холостяцкой берлоге отца.
Щелк…
Отец спал под пледом в кресле-качалке, на полу стояла недопитая бутылка виски, и валялся разбитый бокал. В затемненной комнате пахло алкоголем и потом. Ева ткнула старика в плечо. Он дернулся, открыл глаза, резко вдохнул и поморщился. «Боже мой, как ему самому от себя не противно!», с омерзением подумала Ева.
– Дочка! Какими ветрами?! – встрепенулся бывший господин Канделли. От него несло перегаром.
– Надо поговорить. О фотографиях… О твоих фотографиях.
– О-о-о… Вот как…
Старик вздохнул и медленно потянулся за бутылкой.
– Нет. Не сейчас, – остановила его дочь.
– Я, кажется, понял… Разговор будет серьезным, да?
– Более чем.
– У тебя проблемы, да? Иначе бы ты не пришла ко мне, мы ведь даже не общались несколько месяцев.
– Три месяца с того дня, как ты отдал мне свою пыльную студию. Ты знаешь, я не могу понять одну вещь… Твои старые фото, они… Живут.
– Что? Ты о чем? Клопы в них, что ли завелись?
– Ну, я имею в виду то, что от них веет… любовью, что ли…
– Ха! Ну да, конечно, от них будет веять любовью, на них ведь в большинстве своем изображены девушки не очень-то тяжелого поведения, мои нимфеточки, он похотливо причмокнул губами и ухмыльнулся. – Хотя, чего греха таить, я их любил. Всех до единой… и они меня боготворили, а было бы за что.
Старик закашлялся, а Ева не знала, что добавить. Она ничего не понимала.
После долгой паузы она посмотрела на отца, но тот уже спал и даже уже похрапывал. Ева встала и ушла.
Щелк…
Он совсем опустился… Зачем ты хочешь быть на него похожей?
Не я хочу быть похожей на него, а хочу сделать СВОИ РАБОТЫ похожими на его работы!
Но у тебя все равно ни черта не получается.
Получится еще… Вот увидишь! И вообще, КАКОГО ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НАДО???
И НЕ НАДО ТАК ОРАТЬ! Я и так прекрасно слышу. А вообще-то ты и правда похожа на него. Ага, я так и вижу – старая бабка сидит в кресле-качалке и глушит прямо из горла!
Как ты смеешь так говорить?! Да я… я…
Щелк… Щелк…
Я… я никогда не опущусь до уровня своего отца! Никогда! Слышишь? НИКОГДА!!! НИКОГДА ЭТОГО НЕ БУДЕТ!!!
Ева замахнулась и врезала кулаком по окну, которое почему-то оказалось прямо напротив нее. Она смотрела, как несколько крупных осколков стекла медленно выпадают из рамы и перерезают ей запястье, как кровь брызгает вверх, и как падает на пол стекло. Оно почему-то красное… Капля крови, разлетаясь, плюхается на пол, еще кусок стекла вываливается из рамы…
Боль резкая, как удар тока, шарахнула Еве в мозг. Ева не смогла даже вскрикнуть, она просто тупо смотрела на окровавленную, трясущуюся руку. Звуки возвращались в потрясенный мир, сознание возвращалось в свое привычное вместилище. Ева натянула рукав кофты и приложила его к ране. Это единственное, что пришло ей в голову в тот момент.
Придя в себя, Ева перемотала руку бинтом и решила впервые за несколько дней поесть. В холодильнике чуть ли не половина продуктов испортились. Выкинув их, Ева кое-как сварганила себе еду: яичницу и кофе. Яичницу она пересолила, а кофе предварительно сбежал.
Но Ева думала только о том, что же она делает не так.
Щелк…
Слышала? Они любили его, и он их. А ты любишь свою эту Вики? Может она тебя любит?
Не думаю.
А может вам полюбить друг друга? Ну, прямо в студии. А Алекс к вам присоединится, немного погодя…
Да что ты несешь???
Да ладно тебе. Ты хочешь этого, пусть и в глубине души, но хочешь.
Я не хочу слышать тебя! Я заткнула уши! Бла-бла-бла! Ла-ла-ла…
Да ты просто боишься! Ты себя боишься! Ты всех боишься!
Перестань надо мной издеваться! ПЕРЕСТАНЬ!!! Я НЕ СЛЫШУ ТЕБЯ! УБИРАЙСЯ!
Нет, детка моя, я не покину тебя. Ты же пропадешь без меня.
Это почему это, интересно знать???
Потому что я – это ты.
Щелк… Щелк…
– ТЫ НЕ МОЖЕШЬ БЫТЬ МНОЙ, НЕ МОЖЕШЬ, не можешь, не можешь, не можешь…
«Боже, что со мной. Это невозможно. Этого не может быть!!!»
Щелк…
Наступил понедельник. Приехал Алекс, забрал фотографии, похвалил Еву за хорошо сделанную работу и договорился об еще одной фотосессии для Вероники. Ева не хотела соглашаться, но другой работы у нее сейчас все равно не было.
– Ева, куколка, ты же знаешь, я всегда хорошо оплачиваю твой труд, который, кстати, очень ценю, – выдал последний аргумент Алекс и выпустил очередной клуб дыма.
– Ладно, ладно, уговорил. Когда снимать?
– Конечно же, завтра! Время не ждет, – взмахнул руками Алекс.
– Понятно, – Ева уронила голову на ладони.
– Тогда до завтра! – Алекс театрально подскочил со стула, чмокнул Еву в макушку и удалился.
По спине Евы побежали мурашки. На улице послышался звук заводящегося мотора «Фиата». Алекс был чрезвычайно доволен собой. Он улыбался. И Ева знала это…
Щелк…
– Алекс, я не хочу ехать на эту съемку, канючила Вики. – Она меня выматывает, эта Ева, я потом как живой труп!
– Ну что ты мелешь, детка? Это ведь твоя работа – выставлять себя напоказ. Так делай ее! – скептично заметил Алекс.
– Что??? Я – модель! А не потаскуха какая-нибудь!
Через секунду она почувствовала звонкую пощечину. Вики рухнула на пол, ее щека постепенно начинала гореть от боли. Она схватилась за нее и в ужасе смотрела своими глупыми голубыми глазами на Алекса. Ее рот беззвучно открывался и закрывался.
– Как… как ты… как ты посмел… – наконец выдохнула она, в надежде на то, что он ринется извиняться или хотя бы признает свою ошибку. Однако ничего подобного не последовало. Алекс лишь пожал плечами, закурил очередную сигарету, бросив:
– Знай себе цену, но не заламывай ее, детка. А теперь: умойся – у тебя завтра съемка. Да, и приложи лед к щеке.
Он пошел на кухню, а немного погодя Вики поковыляла в ванную. Они больше не сказали друг другу ни слова.
Щелк…
Вторник. Ева еле встала с кровати. Снов она, к своей величайшей радости, не видела или просто не запомнила, что ей что-то снилось. Оно и к лучшему – она хоть могла спокойно настроиться на съемку.
В обед, с небольшим опозданием, приехали Вероника и Алекс. Ева отметила немного большее, чем обычно, количество тонального крема и пудры на лице Вики. А, неважно…
Все знали, что им следует делать. По знакомому сценарию Ева подошла к фотоаппарату, закрепленному на штативе, Вероника привычно приняла отточенную соблазнительную позу на студийной софе, а Алекс заполнил помещение дымом, расхаживая туда-сюда.
Кадр – новая поза. Еще кадр – еще поза, еще – еще, еще – еще… и еще кадр – и еще поза… НОВАЯ СИГАРЕТА.
Мурашки по коже у всех троих.
Вики уходит переодеваться за ширму. Возвращается. Вся в сигаретном дыме. Все в сигаретном дыме… Дым разъедает сознание… Вероника особенно соблазнительна в эти минуты, Алекс подходит к ней, гладит по волосам…
Ничего, детка, я тоже довольно фотогеничен, – говорит он Еве. – Фотографируй нас вместе…
Ева впивается в объектив, и как безумная начинает делать кадр за кадром… Все в тумане… Нет, в дыме. Алекс так и не выкинул свою сигарету…
Щелк…
Они великолепны, не правда ли?
О, да…
Хочешь к ним?
Да…
Так иди!
Щелк… Щелк…
В сознании остались только вспышки, вспышки, вспышки… Яркие, безумные, невыносимые… Образы мелькали в голове Евы. Они не выстраивались в общую картину, как она того ни желала …
Она была и на софе вместе с Алексом и Вики, чувствовала их горячее дыхание у себя на груди, и одновременно фотографировала все, что происходило…
«Ева!» – слышала она прямо у своего уха сладострастный выдох Вероники и нажимала на кнопку фотоаппарата, прокручивала кадр…
Сильные руки Алекса прижимали ее к себе, она ласкала Веронику и выбирала нужный ракурс для того, чтобы выгоднее изобразить всех троих…
А дым окутывал сознание, оно вибрировало и сжималось плотными клубами… Вспышки превращали все происходящее в один большой тотальный приступ эпилепсии…
Щелк…
Ева прильнула к объективу фотокамеры, ее щеки пылали. Она заметила, что сделала больше дюжины фото. Алекс сидел на краю софы и курил. Растрепанная и некрасивая Вики одевалась.
– Может, на сегодня хватит? – робко поинтересовалась Ева.
– О, да, конечно, детка, – улыбнувшись, ответил Алекс, – ты хорошо сегодня поработала. Мы поедем, пожалуй.
– Да, да… Надеюсь, мы тебя не смутили, Ева? Прямо не знаю, что на нас с Алексом нашло. Все в каком-то тумане…
– Хм… Я думаю это все сигаретный дым, детка, – скептично заявил Алекс. – Одевайся быстрее.
Через несколько минут Ева осталась наедине с собой.
Щелк…
Ну как? Понравилось?
Боже! Что ты со мной сделала?
То, чего ты сама так хотела.
Да я сама не знаю, чего я хотела!
Зато я знаю.
Не смей решать за меня!
Щелк… Щелк…
Ева сидела на полу студии и перебирала только что проявленные фотографии. Рядом с ней валялись проявленная пленка. На ней сначала была одна Вероника, потом несколько кадров – Вероника и Алекс, потом примерно штук десять – Вероника, Алекс и Ева, и под конец пара снимков – снова только Вероника и Алекс.
Ева медленно встала и пошла в подсобку, оттуда она выволокла огромный эмалированный таз и стала собирать с пола фотографии ретро-красоток. Она комкала их и бросала в таз. Потом медленно опустилась на пол. Ее взгляд упал на забытую Алексом пачку сигарет и зажигалку. Ева взяла скомканную фотографию, подожгла ее, вытащила из пачки сигарету и прикурила ее полыхающей «нимфеточкой».
– О-о… первая жертва, – протянула Ева и бросила догорающую красотку в таз к ее товаркам.
Щелк…
Зачем ты это делаешь? ЗАЧЕМ ТЫ СЖИГАЕШЬ ИХ?
О-о, они нам больше не нужны. Ты уже лучше своего отца, можешь не волноваться.
???
Я все сделала за тебя. Я вложила душу в твои фотографии. Твою душу.
Как ты посмела?!
Еще как посмела! Ты сама видела снимки. Они гениальны.
Я ненавижу тебя!!! НЕНАВИЖУ!!!
Ненавидь сколько хочешь, но ты обязана мне. Всем.
Я убью тебя!!! УБЬЮ!!!
Стой!..
Щелк… Щелк…
Ева вскочила и выбежала на улицу. Ее окружала пустота. Не было людей. Не было машин. Ничего… Она бежала прямо к большому проспекту, прямо под колеса грузовика.
Визг колес и сигнал клаксона прекратили ее бег…
Щелк… Щелк… Щелк… Щелк… Щелк… Щелк… Щелк… Щелк…
---
ФОТОГРАФИИ – ДЛИННЫЕ СЕКУНДЫ КОРОТКИХ ЖИЗНЕЙ…
Щелк…Щелк…
Щелк!.. ЩЕЛК!!!
Вжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж…
---
Жизнь казалась Еве старым черно-белым фотоальбомом, в котором медленно переворачивались страницы. Одна за другой. Вот она маленькая девочка. Она играет с папиным фотоаппаратом. Подросток. Никому не нужный угловатый подросток почти без друзей. Девушка, красивая, но довольно замкнутая. И лишь последний кадр прокручивался по кругу: крыло автомобиля, берет на асфальте, девичья нога в порванных колготках и туфле-лодочке, рука в засохших пятнах крови… в засохших пятнах крови… засохших пятнах крови… пятнах крови… крови… крови… крови… крови…
---
Вжжжжжжжж… жжжжж… жжжж… жжж…
ПИП-ПИП-ПИИП-ПИИИП-Пииииииип-пииииииииип-пиииииииииии… ииииииииии…
---
Затвор тихо щелкнул. Другой альбом. Первый кадр новой пленки. Он бы все равно не получился удачным… Никто не печатает первый кадр.
---
…иииии… пииииииии… пииииииииип-Пииииииип-ПИИИП-ПИИП-ПИП-ПИП-ПИП…
Щелк…
Ева полулежала на больничной койке. Все вокруг было очень белое и очень стерильное, как и ее сознание. Дверь открылась и в палату вошли господин Канделли и маленькая племянница Евы – Ива.
Ева медленно перевела взгляд на них.
– Ева! Дочка! Как ты? Как ты себя чувствуешь? – засуетился господин Канделли. – Врачи сказали, что с тобой будет все нормально… Хорошо, что водитель того грузовика вовремя вызвал скорую…
Он стал «незаметно» подталкивать Иву под локоть, но девочка только стеснялась и краснела.
– Ива, у тебя ведь есть что-то для Евы, да?
– Да…
– Ну, так чего же ты ждешь?
– … Вот… – Ива протянула своей тете листок бумаги, на котором была детской рукой нарисована Ева. – Тебе нравится?
Ева молча кивнула. Ее взгляд был полностью отсутствующим.
– А ты умеешь рисовать?
– Нет… – прошептала Ева.
– А хочешь, я тебе принесу свои краски и бумагу? Вот увидишь, рисовать – это не трудно.
Полное отсутствие выражения на лице Евы постепенно начало сменяться сосредоточенностью, а потом – заинтересованностью…
– А тебе не будет трудно сделать это для меня? – робко спросила она маленькую девочку.
– Конечно, нет. Я даже карандаши принесу.
– Ты знаешь, да, принеси… Принеси мне краски… и карандаши принеси… А я научу тебя фотографировать. Хочешь?
Поединок
– Давай еще по одной? За твое здоровье, ну? – детина, сидящий за барной стойкой, уронил тяжеленную руку на спину Алекса.
– Нет, Фрэд, не сегодня. Я чертовски устал и просто хочу свалиться в теплую постель и захрапеть, ответил Алекс. – Я лучше пойду домой.
– Ну и проваливай, раз так! – Фрэд дружески толкнул приятеля в плечо.
Алекс вышел из бара, достал сигарету, закурил и твердо решил пойти короткой дорогой до дома. Ему не хотелось обходить три квартала вокруг.
Ноги Алекса заплетались, а голова гудела. Он петлял по ночным переулкам, угадывая короткую дорогу до дома. Пахло сыростью и гнилью. Споткнувшись в очередной раз, Алекс остановился и нащупал в кармане пачку сигарет. Первая затяжка заставила его легкие болезненно сжаться, впрочем, всего на секунду, потом наступило блаженство. Он почти не чувствовал запах дыма, он был пропитан никотином, он из него состоял, он бы умер без него…
– Какая же все-таки поганая ночь… – пробормотал он.
По спине Алекса пробежали мурашки. Он замедлил шаг и огляделся, он уже давно привык доверять своим предчувствиям. Медленно он достал из-за пазухи небольшой метательный нож. Его лезвие, длиной чуть больше ширины ладони, было предусмотрительно черного цвета, оно не давало бликов в темноте, не выдавая раньше времени своего хозяина.
Любой другой человек постарался бы в такой ситуации свернуть на главную дорогу или хотя бы в более освещенный переулок, но эти варианты Алексу, казалось, не подходили. Он совершенно бесшумно свернул в самый темный проулок.
– Я ждал твоего прихода, Элиас , – бросил он, продолжая медленно идти, пока полностью не погрузился в темноту.
– А я ждал подходящего момента, Александр.
– Твоему терпению можно позавидовать! – Алекс тянул время, чтобы его глаза хоть чуть-чуть привыкли к отсутствию света. – Не слишком ли ты стар для подобных экспериментов?
– Нет, это ты слишком молод для них. Начнем?
– Секундочку. Позволь мне начать новую сигарету.
– Сколько угодно. Тебе все равно уже не успеть умереть от рака легких.
– Как и тебе от цирроза печени.
В темноте щелкнула зажигалка, на секунду ее пламя выхватило из темноты фигуру Алекса и, в нескольких метрах от него, другого мужчину, довольно грузного и уже пожилого. Алекс шумно затянулся, уголек сигареты неподвижно светился около его лица, периодически становясь ярче – Алекс затягивался, не вынимая сигарету изо рта. «Приговоренный к расстрелу курил, не вынимая свою последнюю сигарету изо рта, чтобы не выдать дрожь в пальцах, вдруг подумалось ему. Ну уж нет! Это не последняя моя сигарета!»
– Начнем! – рявкнул Алекс и резко полоснул ножом воздух.
***
Борьба происходила в полной темноте. Ничего не было видно. Только периодически темноту прорезали короткие вскрики.
Прошло около 5 минут.
Борьба, казалось, затихла. Прямо напротив проулка в одном из окон зажегся свет. Двое мужчин стояли напротив друг друга на расстоянии примерно метров четырех и не двигались. Алекс все еще держал в руке нож. Другой мужчина стоял понурив плечи и тяжело дышал. Голова его была опущена, и шляпа закрывала чуть не половину лица.
– Что выдохся, старый хрен?
– Еще нет, Александр, еще нет… – глухо ответил соперник.
– Еще не поздно сдаться. Ты же знаешь правила! Сдавайся, Элиас, а не то я буду последним человеком, с кем тебе довелось поговорить!
– Нет. Не в этот раз.
Свет в окне погас. Проулок снова погрузился в темноту. Борьба возобновилась. Теперь вскриков уже не было – из тишины доносились только глухие удары тел о стены, и прерывистое дыхание.
Через несколько минут послышался крик Алекса:
– Сдавайся! Ты выдохся, Элиас! Я не хочу…
– Нет… – прохрипел Элиас.
Опять наступила тишина. Поразительно яркая полная луна вышла из-за туч, освещая ночную землю. Проулок наполнился холодным светом. Двое мужчин по-прежнему стояли напротив друг друга. Алекс чуть пошатывался, его глаза были закрыты. Только теперь стало заметно, что их тени не повторяли положения тела. Они двигались, а тела – нет.
Тень Алекса подошла к Тени Элиаса, которая лежала безвольной массой на земле, напоминая кучу тряпья, Тень Алекса склонилась над ней, оперев ей руки на грудь. Тело Элиаса пошатнулось и безвольной массой упало на землю. Тень Алекса медленно встала и заняла отведенное ей фотонами место. Стала тенью Алекса.
Алекс медленно открыл глаза, выронил нож и опустился на колени от изнеможения. Он тупо смотрел в пол. Отчаяние металось в его глазах. С большим трудом придя в себя, поднял свое ненужное оружие. Осталось только одно несоответствие. Он подошел к трупу Элиаса, взял его за ноги и перетащил так, чтобы его Тень тоже стала его тенью.
Выходя из проулка, он с сожалением и одновременно с насмешкой сказал:
– Жаль… Теперь совсем некому будет называть меня Александром… после чего достал сигарету и закурил, втайне надеясь, что больше никогда не будет им, но Александр преследовал его по пятам. Он был его Тенью.
Алекс торопился. Скоро должен был наступить рассвет, и ему нужно было как можно дальше уйти от этого места.
***
Днем его разбудил телефонный звонок, трубку подала Вероника. Он услышал срывающийся голос Евы Канделли:
– Алекс… Моего… Моего отца нашли сегодня утром на улице… Мне позвонили из полиции. Деньги, документы – все осталось при нем. Скорее всего это сердечный приступ. Остались лишь формальности, и все-таки мне надо ехать на опознание, и забрать… тело. Ты не согласишься отвезти меня?
– Конечно… Конечно, я отвезу тебя, Ева! О чем ты говоришь? Я скоро к тебе приеду, никуда не уходи без меня! – он повесил трубку.
Алекс бессильно уронил голову на подушку, боль исказила его лицо. Из глаз маленькими капельками выступили слезы. Он с досадой ударил кулаком по кровати:
– Бог свидетель, Я ЭТОГО НЕ ХОТЕЛ!!!.. |
Главная